"Империя звёзд" - читать интересную книгу автора (Бэрд Элисон)

23. ПРОЩАНИЕ

В саду Халмириона, где сидела Эйлия, вовсю цвели летние цветы: гибискусы размером с тарелку, фейерверки розовой и винно-красной бугенвиллеи, массивные тяжелые розы. Взлетевшими лепестками порхали меж цветов бабочки, и их раскрашенные крылья были куда больше, чем у их сестер на Мере, а за изгородью и розами взлетали султаны фонтанов куда выше, чем бывало на том далеком мире. Это был «золотой час»: солнце медленно садилось, и медовые лучи его играли в струях фонтанов и лепестках цветов.

Противоядие Маг сделало свое дело: к Эйлии полностью вернулся здравый рассудок. Но сейчас, в этом саду, в одиночестве, серая гнетущая пелена заволакивала ее мысли. Она понимала, что чуть не навлекла гибель на всех своим сумасшедшим полетом на Немору. Она намеренно игнорировала все предупреждения о вероломстве Мандрагора. Она могла бы всю жизнь прожить его покорной нерассуждающей рабыней; хуже того — он мог бы использовать ее силу против тех, кто ей больше всего дорог. И во всем этом виновата была бы она сама. Эйлия с отвращением вспоминала, что творила под влиянием зелья: злобное нападение на Синдру, предательство бедного верного Твиджика. Мерзкое питье не изменило ее характера, оно лишь извлекло из скрытых глубин его самые темные, звериные стороны, и она, увидев эту тьму, вынуждена была её признать с ужасом и стыдом. «Это я такая на самом деле — в глубине души?» — думала она в ужасе. И теперь, когда эти злые скрытые ранее страсти выпущены на волю, может ли она надеяться скрыть их снова — или они всегда будут под самой поверхностью?

А самой ужасной тайной она не делилась ни с кем.

Она готова была влюбиться в Мандрагора. Злая ирония этой истории: принц, знай он об этом, мог бы не травить ее зельем. Если бы он не поработил ее таким образом, она бы вскоре отдала ему себя добровольно.

Отец ее заверил, что ее миссия не оказалась полным провалом. Почти все другие расы Небесной Империи теперь встали на ее сторону — такое впечатление оказала на них ее отчаянная попытка, готовность рисковать собой, чтобы предотвратить войну. А то, что ее дипломатическую попытку встретили враждой и вероломством, отвратило народы от Мандрагора и его союзников. Так что чего-то все-таки она достигла, по это мало утешало, потому что война становилась неизбежной.

Но этого было мало, чтобы успокоить чувство вины. «Я что-то в нем увидела — может быть, эхо благородства его отца, или это было его собственное — что-то глубоко похороненное хорошее. Он автор стихов Барда из Блиссона — может ли написать такие слова тот, в ком ничего хорошего не осталось? Это лишь промелькнуло и исчезло, но именно оно вызвало у меня желание ему помочь».

Даже для ее ушей это звучало жалкими оправданиями. Может быть, легче было заставить себя в это поверить, чем напасть на него — и уничтожить.

«И я выбрала этот путь из слабости?»

Она забыла советы Аны и предупреждения своих опекунов и бросилась очертя голову договариваться с хитроумным врагом. И все это было из ложной скромности, которая (Эйлия теперь сама это с отвращением поняла) была всего лишь скрытой надменностью. «Я не так уж важна, как они все думают», — говорила она себе, но при этом свое суждение ставила выше чужих. Она убедила себя, что недостойна своего положения и назначенной ей миссии, и уверила себя, что знает лучше их, что надо делать. Стоило ей только полностью поверить Аурону, Талире и Ане, и она бы никогда не оказалась на Неморе.

Тусклыми глазами она смотрела, как идет к ней по дорожке отец. Тирон казался необычно бледным, осунувшимся. Подойдя, он взял ее за руку.

— Эйлия, милая, лоананы привезли с Меры Йомара и Лорелин, целых и невредимых. Они хотели бы говорить с тобой, — добавил он негромко.

«Только Йо и Лори?»

Сердце сжалось мучительной болью, но Эйлия не могла ни двинуться, ни сказать хоть слово — она только смотрела, как идут к ней Йомар и Лорелин, медленно, и лица у них такие же изможденные, как у отца. Они остановились, молча глядя на нее, и она смотрела на них и тоже молчала. Слова были бы лишними. И все же Йомар прокашлялся и заговорил. Впервые она услышала, как дрожит его низкий голос:

— Эйлия… Дамион… он…

Печаль повисла в воздухе густым удушающим туманом. Он снова попытался начать:

— Дамион… Дамион…

— Я знаю, — сказала она.

— Я их всех убью! — кричала Лорелин. Они с Йомаром стояли вдвоем среди удлиняющихся теней сада. — Всех этих гадов, моругеев, валеев, всех их за это убью!

Йомар смотрел на дикий блеск в когда-то ясных и чистых глазах Лорелин и тревожился. В этот миг она выглядела какой-то внушающей страх незнакомкой, а не женщиной, которую он любил.

— Нет, Лори! — Он шагнул к ней, схватил за руки. Она стряхнула его пальцы. — Ты — паладин. Если ты убьешь из мести, тебе придется совершить покаяние, помнишь?

— А мне плевать! — выкрикнула она.

Он снова поймал ее за руки, и она опять задергалась, но вдруг обмякла и зарыдала на его груди — не как девушка, а как плачет мужчина — мучительными всхлипами, сотрясающими все тело.

— Послушай, — заговорил он, когда чуть миновала острота ее скорби. — Халазар уже свой долг уплатил. Вы с него получили, ты и Марьяна.

Лорелин подняла на него красные глаза.

— Мандрагор до сих пор жив. Так что помоги мне, чтобы и он заплатил свой долг. Ты теперь можешь сражаться с ним, Но, у тебя Меч Звезд. А я привезла с собой меч Дамиона — адамантиновый меч, принадлежавший королю Андариону. Он уже дважды нанес рану Мандрагору — и снова сумеет, Но, и третий удар может сделать то, что не удалось первым двум!

Йомар крепко обнял ее.

— Клянусь, Лори! Когда на Мере все будет закончено, мы с тобой вместе отправимся за ним. И вывесим его голову над дверями его же храма, пусть его подданные там поклоняются ему!

Синие глаза Лорелин встретились с его глазами, свирепыми, как пламя.

— Согласна!

С высокой ветки в кроне дерева, оба в облике птиц, Талира и Аурон смотрели, как двое молодых людей идут в сторону дворца. Потом огненная птица мысленно обратилась к Аурону:

Опасность еще не миновала, и нанесенный вред, боюсь, не удастся исправить. Мандрагор научил Эйлию пользоваться силами лоанана — силами, для которых она еще не готова, которыми она боялась пользоваться, пока была в здравом рассудке.

Аурон в образе герсинии с глазами, видящими в ночи, неловко переступил с ноги на ногу.

Но сейчас она опять в своем уме. У него больше нет на нее влияния.

Это без разницы, Аурон. Она отведала вкус этих сил и помнит, каково это — ими владеть. Кто знает, не будет ли у нее соблазна снова принять образ дракона, править стихиями, раз она теперь это умеет? Так пал сам Мандрагор, не забывай. Ана была права. Силы Эйлии всегда были опасны для нее самой, и она не может разучиться тому, чему научилась. Что будет с нею, с нами со всеми?

Аурон не ответил, и они остались сидеть молча в густеющих сумерках.

Мандрагор расхаживал вдоль парапета замка лоанеев, и плащ развевался за ним облачной тенью. Снова судьба вмешалась в решающий момент — или он сам ошибся? Был так же слеп, как Халазар?

Он слышал, что тело бывшего бога-царя повесила разъяренная толпа — на той же виселице, где раньше был Гемала. На зимбурийских базарах ходила популярная острота: «Вознесся Халазар превыше других мужей!»

— Ты знаешь, что там говорят? — докладывал один из уцелевших гоблинов, сбежавших с Меры. — Говорят, что Дамион был воистину ангелом, как верили мохарцы. Теперь жертв не будет вообще, храм оставлен, и говорят, что Заим так и планировал с самого начала! То есть он послал одного из своих слуг-ангелов на алтарь, божественной заменой человеческой жертвы, каковых больше теперь на алтаре никогда не будет. Сам Заим все отрицает, но люди цепляются за эту легенду и еще больше любят Йомара за это. Тело Дамиона никогда не достанут: слишком там глубокий колодец. Вот и рождаются слухи, что он просто исчез, ушел в высшую плоскость. Это говорит даже Фарола, слепой жрец, который его убил.

— Убийца Дамиона сказал бы что угодно, лишь бы отвести от себя гнев толпы.

— Это не так, потому что он не изменил своих слов даже под пыткой. Фарола заявил, что после нанесения смертельного удара он услышал шум, как от сильного ветра, и тело исчезло с алтаря. И в этот момент что-то слегка за дело его по лицу, так что он взметнул руки вверх, а потом ощутил это еще раз — вроде как веер из перьев, но схватить его он не смог, так как длилось это всего мгновение. Что это было, он не знает. Люди, конечно, говорят, что это были ангельские крылья, что Дамион принял свою истинную форму и улетел на небо. А полоумный послушник твердит только, что его ослепил сильный свет, от чего он закрыл глаза и забился в угол.

— Свидетельские показания слепца и дурачка, — вздохнул Мандрагор. — Но им поверят.

И они были в чем-то правдивы. Дамион Атариэль действительно трансформировался во что-то более мощное, в такое, чему не страшно никакое оружие.

«Этот зимбурийский жрец не убил человека — он породил бога. Если с Дамионом трудно было сладить, когда он был человеком, насколько же он теперь сильнее, когда стал божеством! Он будет жить вечно в воображении толпы.

И еще воздвигнется его святилище в сердце Эйлии и будет жить, пока она не умрет. Возлюбленный идеал, ставший еще совершеннее в воспоминаниях, — это гарантия, что никогда она не полюбит никого из живущих…»

Вдруг эта мука стала невыносимой. Он сквозь Эфир попробовал дотянуться до Аны по тонкой нити, что связывала их, той нити, что всегда так его злила. Но сейчас там никого не было, нить была обрезана — на этот раз на том конце. Наконец-то Ана предоставила Мандрагора его собственной судьбе. Как она его и предупреждала, он оказался там, где прощения уже нет. Эйлия давала ему шанс избежать войны, и он оказался недостойным этого шанса. Примирения не будет уже никогда. Простить его, замешанного в гибели ее возлюбленного Дамиона? Она бы скорее его уничтожила — и сейчас она уже может это сделать. Он сам показал ей всю полноту ее силы, даже научил принимать облик дракона. И его жалость к ней — роковая его ошибка! — позволила ей выжить здесь, в его замке, и ускользнуть от него. Единственный его шанс от нее избавиться, шанс, который она ему дала, был упущен. Когда снова встретятся он и Трина Лиа, это будут две одинаковых силы, и встретятся они на дуэли, после которой выживет только один.

Ничего не видя, Мандрагор сбежал с лестницы во внутренний двор, споткнулся и растянулся на земле. Поглядел вверх, увидел созвездие Червя с его красным злобным глазом. Выхода не было. Эйлия снова под защитой своих опекунов. Снова Камень Звезд в ее руках. Если бы только существовала действительно какая-то сила, темная первобытная сила, к которой можно воззвать, добавить ее к своей…

— Зову на помощь, — шепнул он очерченному звездами контуру.

И тут же пожалел об этих словах: они будто повисли в воздухе темным дымом, отравляя воздух и обвиняя Мандрагора. Эти слова были признанием слабости, и хуже того — веры. Веры в Валдура — не давно умершего архона, а бога валеев! Неужто он до этого дошел?

Мандрагор обернулся драконом, отбросив слабость, и несколькими взмахами крыльев улетел из замка в ночь.

Его разбудил неумолимый жар солнц. Он потянулся, понял, что лежит на чем-то твердом: на камне. Вернулся, значит, в человеческий облик.

И рядом послышался чей-то голос:

— Достойный сосуд.

Он открыл глаза, заморгал, увидев человека и по грубым чертам морщинистого старого лица понял, что тот не меньше чем на половину гоблин. Мандрагор сел и увидел, что он голый. Мантия лежала на земле в нескольких шагах от него: наверное, он содрал ее с себя, когда возвращался в человеческий вид. Почему он ничего не помнит?

Он огляделся — и не мог понять, как сюда попал. Повсюду развалины, остатки какого-то древнего города еще долоанейских времен. Развалины полузасыпаны, в нескольких лигах от них дымится вулкан — виновник гибели города.

А старик все смотрел на него, улыбаясь и кивая.

— Да, подходящий экипаж для воли моего Господина. Ты знаешь, что теперь принадлежишь ему.

Мандрагор встал. Человеческие понятия стыда и скромности были от него достаточно далеки, но что-то в ликующем взгляде старика вызвало у него желание набросить мантию. Морщинистый гоблин хихикнул:

— Э нет, поздно! Что отдал, обратно не заберешь. Ты заключил сделку и должен ее выполнить.

— Не знаю, что ты лепечешь, старик, — оборвал его принц. Но по коже пробежал холодок, хотя было тепло.

Старик махнул клешнеподобной рукой в сторону большого прямоугольного камня, на котором лежал Мандрагор.

— Ты же знаешь, что это такое? Это высокий алтарь старого храма, святилища Валдура. Его почитали здесь, его и Элнемору, еще до того, как явился твой драконий род. Давным-давно на этом камне ему приносили жертвы. И ты сейчас принес в жертву себя, но жертву живую.

— Перестань молоть ерунду, — коротко бросил Мандрагор. — Мне совершенно неизвестно, что это за камень.

«Но как я оказался здесь?» — подумал он тревожно.

— Ты боишься, — заметил старик с осуждением. — Этого не нужно. С твоей жертвой к тебе пришла великая честь и великая сила.

Мандрагор остановился.

— Сила? — переспросил он, прищурившись.

— Разумеется! — Старик показал в небо. — Даже сейчас целые армии моругеев и огнедраконов ждут твоего приказа. Ты поведешь нас к победе!

— Он правду говорит, — произнес другой голос.

Мандрагор повернулся. В развалинах стояли два эфирных образа, которых Наугра призывал в тронном зале Халазара, — Элазар и Эломбар. В бесполезном предостерегающем жесте Мандрагор взметнул руки.

— Не подходить! — крикнул он. — Наугра, это ты? Пришел угрожать мне?

— Глупец, мы пришли к тебе на помощь. Ты — наш принц, наш избранный воитель. Твои родители были самыми сильными немереями за всю историю вселенной. В тебе — кровь архонов и лоананов. Ты — средоточие величайшего плана Господина, а твои родители были бессознательными орудиями волн его. И ты победишь Трину Лиа!

— Нет, — ответил он хрипло. — Я не стану. Не буду больше пешкой в ваших интригах!

— Тогда тебя убьют — Трина Лиа и ее присные. Ты думаешь, они оставят тебе жизнь — предателю-немерею и драконову отродью? Их воины Йомар и Лорелин публично поклялись сразить тебя мечом из железа и клинком из адамантина, а голову твою повесить в твоем храме. Лоананы и херувимы готовы идти на тебя войной, и их поддерживают почти все прочие миры. Можешь подыхать, как загнанный в угол зверь, а можешь драться и победить. Выжить. Выбирать тебе. Мы тебе поможем — но ты должен объявить себя аватарой.

Мандрагор поднял голову.

— Хорошо. Я буду драться — но только за себя, понятно? И никогда — за Валдура!

Загадочная улыбка тронула губы Эломбара.

— Это то же самое, — сказал он.

А старик рядом ликующе захихикал.

Мандрагор отвернулся.

— Я согласен на ваши условия.

— Решено, — сказало видение, и в ушах Мандрагора слово это прозвучало похоронным звоном.

Уже не первую неделю шел в Мирамаре дождь, хотя и не время для него было. Немереи говорили, что так скорбь Эйлии влияет на климат. Верующие считали, что это богиня-мать горюет вместе с нею. От Аны ничего не было слышно — похоже, она скрылась куда-то со своими немереями, но старый мохарский шаман держал связь с чародеями Арайнии, сообщая обо всем, что происходило в Зимбуре.

— Многие говорят, что им являлся Дамион в разрушенном храме, — говорил Вакунга. — Они ждут, что явится небесная богиня оплакать земного бога, и тогда расцветет пустыня и исполнятся пророчества.

— Она должна лететь в Зимбуру, — сказала двору Марима. — Он прав. Я чувствую в этом руку судьбы.

Лорелин покачала головой.

— Этого не будет. Неужто ты думаешь, что она хоть когда-нибудь там появится? Ей очень дорог был Дамион.

Эйлия по целым дням не выходила из своей комнаты, и боялись, что она заболела. Лебеди и элеи, говорила пословица, выбирают спутника раз в жизни, и когда умирает один, второй недолго задерживается на этом свете. Эйлия давным-давно выбрала сердцем Дамиона и по крайней мере мысленно связала себя с ним навсегда. Наедине с собой Эйлия ярилась на Халазара и Мандрагора, она даже на Дамиона злилась, что он отправился на Меру, когда она просила его остаться дома, за то, что отдал свою жизнь, без которой она, Эйлия, жить не может. Когда злость проходила, ею снова овладевала скорбь, сбрасывая в темные глубины, где нет ни света, ни надежды. Иногда в снах приходил к ней Дамион и присаживался на кровать. Она слышала его голос, как он рассказывает, что на самом деле этого не было, просто вышло недоразумение. И в этот момент она просыпалась, как всегда.

И вскоре ей захотелось вообще никогда не просыпаться, только видеть сны, не прерываемые явью.

Как-то тяжелой ночью она никак не могла заснуть, только металась и ворочалась, мечтая о сонном зелье, дающем тот выход, которого она жаждала. Комната стала голубой от лунного света. Эйлия тихо, чтобы не разбудить Талиру, в облике птицы сидящую на спинке кресла, натянула халат и вышла. Бениа дремала в прихожей, прикорнув на диване. Эйлия прошла мимо нее на цыпочках и открыла дверь в коридор. Там было пусто.

Она босиком прошла по ковру коридора, мимо двери отцовой спальни. Оттуда не пробивался свет, но из щели под дверью бывшей комнаты матери струилось теплое сияние.

Значит, он там. Она сейчас поговорит с ним, утешится его теплыми руками и ласковым голосом. Эйлия тихо постучала, потом распахнула дверь.

— Отец?

Комната оказалась розовой пещерой тепла и света — занавески опущены, лампы горят. Отца нигде не было.

Но комната не была пустой.

В кресле у окна кто-то сидел — женщина в простом розовом платье. У нее были длинные золотые волосы до пят, поблескивающие в свете ламп. Голова женщины склонилась, и лица не было видно за водопадом волос.

Эйлия остановилась, завороженная.

— Мама? — сказала она, задыхаясь.

Женщина подняла голову, и это было лицо с портрета на стене — синие глаза, гладкая белая кожа, тонкие черты лица. Но нет — мать не может так выглядеть сейчас. Даже элейская женщина как-то должна была бы перемениться за двадцать лет.

— Я сплю! — горько сказала Эйлия, забыв, как хотела именно заснуть.

Женщина протянула руки:

— Элмирия — дочь моя! Иди ко мне.

И Эйлии стало все равно, сон это или нет. Она бросилась в объятия женщины, зарылась лицом в покрытые шелком колени, в струи мягких волос.

— Мама, мама, ты вернулась! — всхлипывала она.

— Доченька, я никогда тебя не оставляла. Дорогое мое дитя, я бы с радостью приняла на себя все твои страдания. Но мужайся, потому что еще не вся надежда потеряна.

Ласковые руки взяли лицо Эйлии в ладони, стерли слезы. На правой руке что-то блеснуло синим: сапфировая звезда в кольце.

— Я теперь в Эфире, и твой Дамион тоже. Он не покинул тебя навеки. Вот посмотри. — Она протянула руку, отодвинула шелковую штору с окна. В ночи светилось одно из окон башни. — Он ждет тебя в Эфире, как и я. И ты еще увидишь нас обоих до того, как все это кончится. — Эларайния сняла с пальца кольцо со звездным сапфиром и надела его на палец Эйлии. — Это твое кольцо, то самое, что я завещала тебе давным-давно. Получи его сейчас и помни.

Она наклонилась и поцеловала дочь в лоб.

Комната растаяла. Эйлия плыла вверх сквозь слои тихого свечения, туда, где свет был ярче. Это был Эфир — или Высокое Небо? И она тоже мертва? Ее глаза открылись к свету, неясному и ослепительному. И из этого свечения сгустилась форма — похожая на птицу с огненными перьями, с венцом на голове. Это Элмир? Значит, она на Небе — и снова увидит Дамиона, снова будет с ним! И они никогда больше не расстанутся!

Эйлия поспешно села и увидела, что это всего лишь Талира на своем насесте-спинке, и в окно льется свет утреннего солнца. А она лежит в своей постели. Отчаяние охватило ее, придавило неимоверной тяжестью. Но тело ее, молодое тело, радовалось возвращению жизни. С предательской радостью оно восстанавливало себя, потягиваясь и шевелясь почти по собственной воле.

При виде спящей Талиры Эйлия почувствовала внезапный укол совести. Огненная птица казалась очень усталой, но она не спрятала голову под крыло — очевидно, боясь пропустить хоть малейшие признаки возвращения принцессы к жизни. Талира и Аурон, ее отец и ее друзья — какие тревоги и страдания пришлось им пережить, пока она спала? Потом она заметила черные флаги на каждой башне и вспомнила, что это она сама велела вывесить знаки траура.

— Сон, всего лишь сон. Мамы нет, она умерла, и он тоже…

И не просто умер, вспомнилось ей, а исчез, не оставив ничего, даже тела, которое можно было бы похоронить.

И никогда не будет гореть огонь в его окне, никогда больше.

Эйлия повернулась на другой бок, и слезы выступили у нее на глазах. И тут она резко села, в удивлении таращась на свою правую руку.

На безымянном пальце блестел звездный сапфир.

Этого не может быть. Она оставила его во дворце Мандрагора на Неморе. Как же он оказался здесь, на ее руке?

Она вскочила на ноги и заметалась по комнате, разбудив испуганную Талиру.

— Эйлия, милостивые небеса, что это с тобой? — заверещала огненная птица.

Эйлия не обратила внимания, даже не услышала. Она накинула халат и вылетела в коридор. Там стояли Йомар и Лорелин, бодрствовавшие вместе со стражей и ее отцом. При виде Эйлии они разинули рты.

— Дамион не погиб! — крикнула она.

Они уставились на нее с тревогой. Босая, с дикими глазами, непричесанная, она казалась полубезумной.

— Эйлия, — начал осторожно Тирон. — Эйлия, дитя мое, Дамион ушел от нас…

— Да! — прервала она его. — Да, он ушел, но не умер! Я его видела, его и маму. Я была права, она не ушла, и он тоже! — Эйлия обернулась к страже: — Объявите народу, что я выздоровела и собираюсь в путешествие.

— Но куда, ваше высочество?

— На Меру. Найти Дамиона. — Она повернулась к отцу, Лорелин и Йомару. — Я видела его во снах — только это не были сны, это были видения. Он ушел в Эфир, избежал смерти, как мама много лет назад. Эти зимбурийцы действительно видели его, зависшего меж двух плоскостей. Старый жрец и послушник говорили правду!

— Эйлия, я не могу тебе позволить ехать куда бы то ни было, — заявил Тирон. — Ты нездорова…

— Нет! Я знаю, что я права!

Тирон переглянулся с ее друзьями. Дикая надежда вспыхнула в глазах Лорелин.

— Это не бред, Йо! Посмотри! Она его видела.

— Йо! — Эйлия вложила свои руки в его ладони. — Ты поможешь мне? Я должна покинуть Арайнию на попечение отца и вернуться на Меру. Пойдешь ли ты со мной, поможешь мне? И мы найдем там Дамиона, Йо. Все, что говорят о нем в Зимбуре, — правда. Он всего лишь изменился, превратился в нечто новое и сильное. — Она повернулась к подбежавшим стражникам, привлеченным ее криками. — Снимите черные флаги, они не нужны. И созовите советников.

Они смотрели на нее, не понимая.

— Но, ваше высочество…

— Выполняйте, что сказано! — прикрикнул на них Йомар.

Эйлия повернулась к своим покоям.

— И нечего жрицам со свечами все время передо мной ходить. Обряд света больше выполняться не будет.

— Но…

Эйлия прошла мимо них, не слушая.

Надежда и радость вернулись к ней, подобно половодью унося сомнения, скорбь и самообвинения. Дамион… ей представились парящие в цветочном раю бабочки, прекрасные крылатые создания, вылупляющиеся из коконов низменных червеобразных личинок. «Он изменился, превратился во что-то большее, более сильное». Теперь она знала, кому принадлежит ее сердце и где лежит истинное ее предназначение.

Через несколько часов Эйлия, все еще бледная, но с новым выражением решительности на лице, вышла на крыши Халмириона в сопровождении своих друзей и советников. Одета она была в белую мантию мага, и единственным ее украшением было сапфировое кольцо.

В небе что-то блестело, как золотая звезда, — приближался дракон. Мощный крик вознесся от собравшейся внизу толпы, не расходившейся, пока Эйлия болела, и теперь собравшейся в надежде услышать вести о ее выздоровлении. Эйлия в ответ на этот крик подняла руку, странно уверенным и притом изящным жестом, так сильно не похожим на ее прежние робкие движения, что это произвело впечатление даже на ее друзей.

— Посмотри на нее! — шепнула Лорелин. — Не хотела бы я быть среди ее врагов.

Глядя на принцессу, Йомар почувствовал, как оживает в нем надежда.

— Ради всех богов, может быть, она сможет привести нас к победе!

Эйлия поцеловала отца, серьезно и грустно поглядела на своих друзей.

— Найдите меня в Зимбуре, когда там окажетесь.

Аурон подлетел в буре золотых крыльев и склонил шею перед принцессой. Она взобралась и устроилась за его гривой, и дракон взмыл в небо. Он все уменьшался и уменьшался, улетая вдаль, превратился в едва заметную блестящую точку на фоне арки небес, в искорку на лице луны, ищущую далекую дверь в воздухе и мир, лежащий за этой дверью.

— Улетела! — вздохнула Лорелин.

— Скоро мы будем с нею, — сказал Йомар. — И все на Мере наладим как следует.

И они молча смотрели вверх, пока золотая искорка не исчезла совсем.