"Жестокое море" - читать интересную книгу автора (Монсаррат Николас)

Часть II 1940 год. Разминка

Война еще только разгоралась.

Был торпедирован и потоплен немцами лайнер «Атения». На нем погибло 128 человек. Это произошло 3 сентября, в первый день войны. А 14 сентября потопили первую немецкую подлодку. За тот первый военный сентябрь погибло 40 судов. К концу года пошли ко дну два испытанных и надежных боевых корабля — авианосец «Корейджес» и линкор "Роял Оук". Как и «Атения», они оказались не в том месте и не вовремя. Однако с совершенствованием конвойной системы таких трагических эпизодов можно было и избежать. Капитаны компаний-судовладельцев быстро поняли: стоит держаться конвоев, вместо того чтобы поодиночке подвергаться риску превратностей войны.

Успехи немецких подлодок пока были случайными. Вероятно, в это время их находилось в море не более дюжины одновременно. Они охотились в одиночку. Шныряли в море у берегов Шотландии и Ирландии, поджидая одиночные корабли, которые могли стать легкой добычей. Согласованные атаки стали применяться немцами значительно позже. Британии не хватало кораблей охранения, Германии — подлодок. Атлантика — океан большой, а в зимнюю непогоду — лучшее в мире укрытие.

Таким было атлантическое поле боя на заре 1940 года. Обе стороны еще не научились воевать. Подлодки постоянно крутились вокруг, но немцы надеялись на удачу, а не на искусство. И вот почти в самом начале года в эту драку вступил "Компас роуз".

Прекрасным февральским утром они вошли в Ливерпульскую гавань. Ярко светило солнце. Исчезли иней и морозный туман, сопровождавшие их в ночном походе. Солнце высушило мокрую одежду и согрело лица почти веселым теплом. Эриксон отлично знал этот порт. Здесь, в этом городе, он жил уже десять лет, а входил и выходил из него несчетное число раз. С нетерпением искал он глазами знакомые очертания города. Как всегда, первой из-за горизонта появилась Блэкпульская биржа, расположенная на северной оконечности города. Впереди, в устье Мерея, показался плавучий маяк, качающийся на волнах. Из тумана и дыма, окутавших реку, вынырнули два шпиля-близнеца Лайвер-Билдинг, расположенного в самом сердце города. Где-то там, в маленьком домике на Биркинхед-сайд, сейчас сидит за вязаньем его Грэйс… Они будут так близко друг от друга и не смогут встретиться… В пяти милях от них появились корабли. Их вел старый эсминец типа «W», очевидно «Вайперос», который уже запрашивал пароль.

Пока старшина сигнальщиков Уэлльс отвечал "я свой", а затем записывал длинный приказ об организации конвоя, Эриксон рассматривал растянувшийся караван из сорока шести кораблей самых различных форм и размеров: большие танкеры и транспортные маленькие суденышки, которым лучше бы заниматься каботажным плаванием, а не подвергать себя риску и опасностям атлантического похода. Некоторые сильно нагружены, некоторые — в балласте — нелепо торчали над поверхностью моря.

Корабли шли в кильватер из узкого устья Мерея. Флаги весело развевались на мачтах, словно суда были довольны, что вновь отправляются в плавание. И было в строе этих кораблей нечто вселяющее уверенность в благополучном завершении похода.

В пути их ожидали подлодки, но для моряков было делом принципа целыми и невредимыми дойти в Бостон, Нью-Йорк или Рио.

Что бы там не говорили, Атлантика никогда не была британским океаном, но еще меньше была океаном немецким, а теперь едва ли подходящее время определять ее национальность.

Для такого внушительного конвоя кораблей боевого охранения было явно маловато. Но на этой стадии войны королевский флот находился в стесненных обстоятельствах. Чтобы пасти стадо из сорока шести транспортов в океане, самом обманчивом и предательском в мире, командование отрядило: один эсминец, спущенный на воду пятнадцать лет назад, слишком хрупкий и легкий для атлантической погоды; два корвета — один старого довоенного класса, другой — "Компас роуз", тральщик и, наконец, спасательный буксир, который даже в защищенных от ветра водах раскачивался, как груша на барабане. Пять боевых кораблей, а точнее — четыре с половиной должны охранять медлительные транспорты. Для знатока охрана выглядела не очень-то надежной. Но ничего не поделаешь — лучшего собрать было невозможно. Оставалась лишь надежда на удачу и сноровку экипажей.

Капитан-лейтенант Эриксон находился на мостике с рассвета. На корабле не на кого было положиться, некому пока доверить управление "Компас роуз". Корвет сновал слишком близко от других кораблей. Эриксон, стоя на мостике, одну за другой опустошал чашки чаю и отдавал бесчисленные приказания об изменениях курса. Корвет выполнял приказы с «Вайпероса». Они подгоняли отставших, заставляли их образовывать более четкий строй. Но настоящей пыткой оказалось задание передать каждому из сорока шести кораблей словесный приказ об изменении курса предстоящей ночью. При этом необходимо было точно убедиться, что сообщение принято правильно.

Целых восемь дней они проталкивались сквозь плотную подушку западного штормового ветра — 500 миль невероятно медленного хода. Ветер в каждый порыв, казалось, вкладывал личную ненависть к ним. Конвой разбрелся на площади 50 квадратных миль. Корабли охранения большую часть времени не имели контакта друг с другом. Каждое судно в одиночку старалось перебороть скверную атлантическую погоду.

Крупные корабли замедлили ход, пытаясь поддерживать в колонне хоть какой-то порядок, а мелкие плелись сзади, меняли курс из страха развалиться на куски под ударами волн. На восьмой день «Вайперос» передал радиограмму: "Конвою расформироваться и следовать независимо". В данных обстоятельствах это походило на неудачную шутку.

Корабли охранения собрались вместе. У «Вайпероса» были повреждены надстройки мостика, у старого корвета не хватало одной шлюпки. "Компас роуз" хотя и остался невредим, но отчаянно болтался на волнах, а спасательный буксир истерически плясал среди огромных валов. Намечалось рандеву со встречным конвоем. Среди буйства дождя и ветра, при видимости не более 500 ярдов они сумели найти в океане ту единственную точку, в которой встретились с ожидающими их кораблями. Штурманская работа высшего класса! За точность встречи отвечал «Вайперос». Как это удалось командиру эсминца — загадка. Использовать в таких условиях секстан для определения местонахождения невозможно. Однако встречу осуществили с точностью маневра в спокойную погоду.

Они повернули к дому, ведя конвой уже из трех десятков кораблей. Погода, более приличная к западу от точки встречи, помогла им сохранить нечто похожее на строй. Но ветер не стихал. Да тут еще объявили, что впереди подлодки. Караван вынужден был сделать маневр, чтобы избежать встречи с ними. В результате они на много миль отклонились от курса и пробыли в море два лишних дня.

На борту "Компас роуз" кончились запасы свежего мяса и овощей. Пришлось две недели перебиваться чаем и бутербродами с солониной: на завтрак, обед и ужин. Вода проникла через вентилятор и залила кают-компанию. А ближе к носу, в кубрике, был настоящий бедлам: мокрая насквозь одежда, плавающие под ногами предметы. Да и людей набито было там сверх меры. Тарелки с едой постоянно опрокидывались. Шторму, казалось, не будет конца.

Беннета все это не радовало. Теперь он стал самым голосистым в кают-компании. Гнилой корабль, вшивый конвой, сучья погода — темы его бесконечного нытья, За которым, по существу, скрывался страх. Он уже не верил в надежность корвета. К тому же как-то он свалял дурака, пытаясь определить местонахождение. Командир посмотрел на манипуляции своего старпома и, забирая секстан, сказал:

— Оставьте, лучше я сам это сделаю.

Все тянул на себе командир. Для него не было определенных вахт. «Он должен был разбираться с сигналами, устанавливать местонахождение, держать вместе корабли своей части конвоя, использовать все морское искусство, чтобы по возможности облегчить участь "Компас роуз". Один вид его высокой крепкой фигуры на мостике всех ободрял. Команда нуждалась в поддержке — он давал эту поддержку, хотя количество часов, проведенных им без сна, достигало уже фантастической цифры,

В конце концов поход закончился. Утром шестнадцатого дня на горизонте показалась неровная темная полоска — это была земля. Отроги Шотландских гор манили к себе. Качка уменьшилась, когда они очутились под прикрытием северного побережья, К сумеркам корабли уже шли вдоль берега. Оставалось, правда, Ирландское море, которое могло устроить им одно испытание… Но и его миновали благополучно.

Так окончился их первый конвой. В ту ночь, крепко пришвартовавшись к причалу, они мечтали только о долгом и крепком сне.

Корвет включили в недавно образованное Ливерпульское соединение отрядов охранения. Центром ВМФ были Глэдстоунские доки, вниз по реке от города. Здесь теснились эсминцы, сторожевики[3] и корветы, которые уже сходили со стапелей в солидных количествах. Лес мачт, группы расхаживающих по причалам моряков, ряды складов и других помещений вдоль причалов — все говорило об увеличении сил отрядов боевого охранения. Но количество и размеры конвоев росли с не меньшей быстротой. Все понимали, что еще долго придется рисковать множеством транспортов.

Более всего стоянка в Ливерпуле устраивала Тэллоу, его дом тоже находился в Биркинхеде, прямо за рекой, напротив Глэдстоунских причалов — домик его вдовой сестры, муж которой умер пять лет назад. Когда бы Тэллоу не возвратился из плавания, комната и хороший прием были для него всегда обеспечены. Глэйдис Белл работала в одной из ливерпульских контор, получая вдобавок и крохотную пенсию. Ей было уже за сорок. Особой красотой она не отличалась, зато характер у нее был прекрасный.

Когда вечером второго дня стоянки Тэллоу вошел в маленькую, освещенную газовой горелкой кухню, ее болезненно желтое лицо осветилось радостным удивлением. Они не виделись уже полгода,

— Боб! Откуда ты свалился, мальчик?

— Да вот, зашли на некоторое время, — сказал он. — Теперь это наш базовый порт.

— Это прекрасно. Ты уже пил чай?

— Чай? — он шутливо подмигнул ей. — Ты разве помнишь такой случай, чтобы я пил чай на борту, когда могу отведать твоей кухни, стоит только переплыть реку?

В дверях раздался смущенный кашель.

— Ах да, — неловко сказал Тэллоу. — Вот, привел приятеля, Глэд. Стармех. С нашего корабля.

— Проходите в комнату.

Она зажгла газ в гостиной. Тесная комнатка оживилась. Это была лучшая комнатка старого, обшарпанного домика. Скрипящие стулья с подлокотниками. Квадратный, черного дерева стол посредине. На полочках — сувениры, привезенные Тэллоу из Гибралтара, Гонконга и Александрии, Тюлевые занавески придавали комнатке уютный вид, но совсем не пропускали в окна дневной свет. С каминной полки важно смотрел с фотографии мистер Белл. Глэйдис оглядела мужчин. Кителя без единого пятнышка, золотые нашивки, отутюженные складки на брюках. В который раз удивилась: как они умудряются держать свои вещи в порядке?

— Ну, как новый корабль? — спросила она брата.

— Он никогда не доживет до старости, вот что я скажу, — подмигнув Уоттсу, ответил Тэллоу. Тот рассмеялся, почесывая лысую голову.

— Да, пожалуй, так оно и есть, миссис Белл. Мы вернулись из тяжелого похода, должен вам сказать.

После первого похода Эриксон обратился с просьбой прислать еще одного офицера. Для старпома и двух младших лейтенантов было слишком много дела. Он официально представил свою просьбу в Адмиралтейство, и там среагировали на рапорт в течение трех недель, что очень удивило Эриксона. Младший лейтенант Морель, как официально говорилось в документах, был назначен на "Компас роуз" в качестве дополнительного вахтенного офицера.

Морель прибыл прямо с учебных курсов и привез громадное количество багажа, которое всех удивило.

Это был очень приличный молодой человек, корректный и самоуверенный. Даже трудно представить, что он снизошел до такой мелочи, как корвет. В мирное время он служил младшим адвокатом и был порождением Лондона, представлявшего резкий контраст с тем миром, в котором когда-то вращался Локкарт. Морель представлялся ему в черном пиджаке и полосатых брюках, выходящим из своих покоев на Линкольн-стрит, чтобы присутствовать на изысканном ленче в «Савое». Морель был серьезен, медлителен, невероятно вежлив и учтив. В прекрасно скроенной форме он казался более уместным для дипломатического салона, чем для непритязательной кают-компании "Компас роуз".

Несколько следующих конвоев были похожи на первый. Отряд «Вайпероса» усилили корветом «Соррель». Вокруг шныряли немецкие подлодки. Другие конвои постоянно натыкались на немцев, но им пока везло: вахтенный журнал не содержал в себе ничего, кроме записей о погоде, которая крепко досаждала "Компас роуз". Казалось, что Атлантика разъярена в любое время года.

Они мужали. Они научились обманывать стихию, уклоняться от встреч с волнами. Они научились передвигаться по судну, держась за различные предметы. Они научились спать в каких угодно условиях и в любом положении. Они могли бодрствовать множество часов подряд. Они огрубели, избавились от сентиментальности. Они обнаружили, что можно по-настоящему наслаждаться в спокойных прибрежных водах перед возвращением в родную гавань, В Ирландском море, сделав последний поворот к дому, они начинали чистить корабль и приводить его в порядок. Отдраивались иллюминаторы, вывешивалась для просушки одежда, мебель кают-компании освобождалась от привязи и расставлялась в надлежащем порядке, На мокрых палубах сияло солнце. Перед кораблем играли дельфины и кружились чайки, как бы расчищая ему путь к дому.

Прошли и шесть дней отпуска для половины команды. Из офицеров на борту оставался только Локкарт. На "Компас роуз" прочистили котлы и сделали мелкий ремонт. Это был первый перерыв в их службе с тех пор, как пять месяцев назад корвет был принят в строй.

Локкарт, Морель и Ферраби сидели в кают-компании, когда, спотыкаясь и покачиваясь, вошел Беннет. Он был пьян. Пуговицы на брюках расстегнуты. Несколько секунд старпом возился у буфета. Все наблюдали за ним молча. Держа в руках стакан, Беннет обернулся и оглядел по очереди каждого.

— Так, так, так… — бессмысленно повторял он. — Хорошенькие пай-мальчики. Все вернулись из отпуска вовремя… И как вы только смогли оторваться от своих баб?

Ему никто не ответил. Он качнулся и опрокинул содержимое стакана на китель.

— А вы, общительный негодяй, а? — Беннет воинственно посмотрел на Локкарта. — Что здесь было, пока я отсутствовал?

— Ничего.

— Вы небось только и делали, что бегали не берег. — Он отхлебнул огромный глоток виски и закашлялся. Взгляд его остановился на Ферраби и Мореле. — А вы, женатые женатики… — он потерял нить мысли, умолк, но затем продолжал:

— Вы, конечно, прекрасно провели время. — Беннет вдруг позеленел и опрометью бросился из кают-компании. Офицеры услышали, как старпом спотыкался по трапу и захлопнул за собой дверь гальюна.

— Каков мерзавец! — нарушил неловкую паузу Морель. — Неужели мы не избавимся от него?

— Мне кажется, что и он хочет избавить нас от себя, — ответил Локкарт. — Ему очень не понравился последний конвои. Я не удивлюсь, если он вдруг попытается увильнуть от такой службы.

— А как это ему удастся? — спросил Ферраби. Локкарт сделал неопределенный жест.

— Ну, способы-то найдутся… На его месте у меня срочно открылась бы язва двенадцатиперстной кишки. По неведомой причине на флоте к этой болезни относятся чрезвычайно серьезно. Если у него заподозрят нечто подобное, то сразу спишут на берег.

Все произошло согласно прогнозу Локкарта. На следующий же день за ленчем Беннет с обычным жаром набросился на еду, но вдруг схватился за живот и издал весьма похожий на естественный стон.

— Что с вами? — спросил Эриксон, глядя с безучастным интересом.

— Дьявольская боль… — Беннет издал еще один душераздирающий стон и согнулся пополам. Он прижимал руки к животу и тяжело дышал сквозь сжатые зубы… Трудно было не расхохотаться, глядя на это.

— Прилягте, — посоветовал Эриксон.

— Боже мой, какая боль! — Беннет с трудом выпрямился и заковылял к двери. — Я, пожалуй, пойду прилягу, — пробормотал он. — Может, и пройдет.

— Не повезло, — заметил капитан.

— Очень печально, — сказал Морель. — Кажется, мы ничем не сможем ему помочь, — в самом тоне его слов прозвучало отсутствие всякого желания это осуществить. Локкарт расхохотался.

— Чему вы радуетесь? — спросил Эриксон, оглядев сидящих за столом.

— Извините, сэр, — ответил Локкарт. — Просто я кое о чем вспомнил,

Морель нахмурился, прекрасно изображая осуждение, и сухо сказал:

Если старшему помощнику больно, разве можно смеяться?

Эриксон внимательно посмотрел на офицеров. Выходить в море они должны на следующий день, а Беннет мог и вправду заболеть.

Его предчувствие оправдалось. Беннет весь день жаловался на боли, а вечером отправился в морской госпиталь и не вернулся. На следующее утро Эриксон вызвал Локкарта.

— Старпом некоторое время не сможет вернуться, Локкарт. У него подозревают язву двенадцатиперстной кишки.

— О, — только и сказал Локкарт.

— Мы отправляемся сегодня в четыре, — нахмурившись, произнес Эриксон. — Нам придется обойтись без Беннета. — Он поднял взгляд. — Вы примете должность старпома, перестройте в связи с этим все вахты.

— Так точно, сэр, — ответил Локкарт. Сердце, к его собственному удивлению, бешено застучало от радости. Старший помощник!..

— Я помогу вам, — продолжал Эриксон. — Вы должны справляться с должностью, пока не прибудет подкрепление.

— Я смогу справиться в любом случае.

— Сможете? — Эриксон вновь поднял на него взгляд,

— Да, сэр, — решительно повторил Локкарт.

— Ну, хорошо, — после паузы сказал Эриксон. — Посмотрим… А пока старайтесь…

Наконец-то они действительно избавились от Беннета. Тот потерялся где-то в госпитальных палатах. На корабль прибыл еще один офицер. Некий младший лейтенант Бейкер.

Коллектив постепенно сплачивался. "Компас роуз" стал совсем другим кораблем. Кают-компания была отныне местом, где можно отдохнуть и чувствовать себя как дома. После шести месяцев тирании Беннета корабль свободно вздохнул. Грубые методы Беннета большей частью вызывали неожиданную реакцию: матросы начинали отлынивать от работы. Были, конечно, поначалу случаи нарушения дисциплины и при Локкарте. В основном опоздание на корабль из увольнения. Один из явных нарушителей утверждал, например, что причиной опоздания явилось его участие в тушении пожара пансиона. Он был поставлен Локкартом в известность, что именно эта ночь, единственная за последние четыре месяца, у ливерпульской пожарной бригады прошла спокойно. Локкарт сам выяснил это.

Нарушителя отправили под арест по распоряжению капитана, а желающих фантазировать сразу поубавилось.

Эриксон был доволен, хотя ему пришлось приложить немало усилий, чтобы утвердить назначение Локкарта. Береговое начальство почему-то противилось.

Совершенно случайно Локкарт однажды обмолвился, что его двоюродный дед работал хирургом в Гайз-госпитале. В результате на него возложили обязанности корабельного врача. До сих пор в круг его обязанностей входило лишь лечение зубной боли, извлечение соринок из глаз да не подкрепленные практическим опытом советы по борьбе со вшами. Все серьезные больные сразу направлялись в береговой госпиталь, а в море ни одного такого пациента еще не появлялось. Очень ясно Локкарт представлял себе, что это не может продолжаться долго. Другим кораблям боевого охранения уже не раз приходилось принимать раненых с торпедированных и потопленных кораблей. Рано или поздно ему все равно придется иметь дело с работой, которую он совершенно не знал. Он старался не думать об этом, ибо сильно сомневался, сможет ли достойно выдержать такое испытание. Ни разу в жизни ему не приходилось видеть кровь и покалеченных людей. Он боялся, что растеряется, когда придет время заняться врачебными обязанностями. "Обморок при виде крови" — эта фраза частенько приходила ему в голову, вызывая неприятное беспокойство. А вдруг так и случится…

Докторские обязанности — единственная на корабле работа, которой он хотел бы избежать.

Но пока случаи, с которыми он сталкивался, требовали очень ограниченных знаний в медицине. Быть может, поэтому Локкарт и не отказывался от назначения.

Дюнкерк послужил для корвета сигналом вступления в битву. После разгрома британской армии в Дюнкерке буквально все караваны подвергались нападению подлодок или самолетов, а потери кораблей стали обычными в походах. Дюнкерк внес значительные поправки в соотношение сил. Операция по спасению остатков армии потребовала множества кораблей, которые занимались сопровождением конвоев. Большинство из них было потоплено, повреждено или оставалось в прибрежных водах на случаи немецкого вторжения. Силы боевого охранения стали до смешного малы. Даже с прибытием полусотни устаревших эсминцев, предоставленных Америкой союзникам, конвои отправились в океан лишь с видимостью боевого охранения. А ударная сила немецких подлодок все росла. Когда же после Дюнкерка королевский флот вновь обратился к своей обычной работе — сопровождению конвоев, — ему пришлось иметь дело с активным противником, который преумножал атаки из месяца в месяц. На карте можно было видеть угрожающую и печальную картину. С потерей Норвегии, Франции, с сомнительно нейтральной Испанией почти все европейское побережье Атлантики оказалось в руках противника. Немцы использовали его в качестве баз для своих подлодок и, что еще важнее, для авиации дальнего действия. Самолеты могли теперь настигать конвои далеко в океане. Самолеты наводили не цель подлодки, сами оставаясь вне досягаемости. Такого рода деятельность немцев вскоре привела союзников на грань катастрофы. Через два месяца после Дюнкерка более двухсот кораблей были посланы ко дну немцами. И так до конца года. Помощь была уже близка. Верфи выпускали все больше кораблей охранения, все больше нового вооружения и самолетов появлялось в армии. Но для многих людей и кораблей эта помощь пришла слишком поздно: конвои добирались до портов назначения с огромными потерями.

В одном из таких неудачных конвоев "Компас роуз" получил боевое крещение.

Атакующий самолет летел довольно низко. Зенитный огонь кораблей словно подхлестывал его. Самого самолета не было видно, но о его движении красноречиво свидетельствовали беспорядочные пунктиры зенитного огня над центром конвоя. Шум стоял оглушительный: пронзительный вой самолетных моторов, сотни стреляющих пушек, вой сирен нескольких кораблей одновременно…

Застыл расчет двухфунтовки. Четко выделялись стальные каски зенитчиков. Но ленты боеприпасов так и остались неиспользованными. Их ожидало нечто иное.

В голове центральной колонны каравана самолет сбросил две бомбы. Одна упала а стороне, подняв к небу султан сверкающей в лунном свете воды. Вторая же нашла цель. Она упала на какой-то корабль, который не был им виден, и который они никогда больше не увидят. За первым взрывом последовал второй: огромная оранжевая вспышка осветила весь конвои и, казалось, само небо. Корабль в мгновение ока разлетелся на куски. Всплески от падения обломков покрыли пространство в целую милю. Вой моторов удаляющегося самолета как бы подводил итоговую черту.

— Наверное, боеприпасы, — раздался из темноты чей-то голос, нарушивший скорбное молчание, — Вот бедняги.

— Они и почувствовать-то ничего не успели. Лучшая смерть.

"Дурак ты, — не в силах сдержать дрожь, подумал Ферраби. — Дурак ты, дурак. Никто ведь не хочет умирать!.."

С высоты мостика Эриксону было видно все: как в корабль попала бомба, как над местом падения взметнулся столб искр и как секундой позже огромный взрыв разнес судно на куски. В тишине, наступившей после атаки, голос капитана, отдающего обычные приказания об изменении курса, был холоден. Никто не мог догадаться о той печали и гневе, которые овладели Эриксоном. Самолет исчез вдали, занеся в свой актив потопленный корабль. А если кто-то сумел спастись — что трудно было предположить, — то «Соррель», замыкающий охранение, постарается.

Все произошло так быстро, так жестоко… Эриксон мог бы еще долго думать и скорбеть об этом, но едва он успел поднять бинокль, чтобы еще раз взглянуть на конвой, как корабль, находившийся всего в ста ярдах от них, вздрогнул от взрыва.

Торпеда. Ее Эриксон определил по звуку. Наклонившись к переговорной трубе, он приказал увеличить ход и чаще менять курс, успев подумать: эта торпеда прошла мимо них лишь в нескольких футах.

Эриксон отвел "Компас роуз" от конвоя. Однако гидроакустик не нашел ничего похожего на цель. Тогда они сразу вернулись к торпедированному кораблю. Он вышел из строя, как подбитая утка, уступающая дорогу стае. Остальные корабли конвоя продолжали идти вперед. Подбитый корабль быстро погружался. Винты уже торчали из воды. С места катастрофы доносились крики перепуганных людей и сильный запах мазута. На какую-то секунду корабль стал виден на фоне лунного света. Они разглядели скучившихся на корме, кричащих и размахивающих руками людей. Эриксон заколебался: если он остановится и начнет спасать потерпевших, то и сам станет прекрасной мишенью для подлодки; если же он продолжит поиск, то оставит команду торпедированного корабля на верную смерть. Он решился на очень опасный шаг: спустить шлюпку. Пока она подбирает потерпевших, "Компас роуз" продолжит охоту.

Вызванный к переговорной трубе Ферраби старался, чтобы голос его не дрожал.

— Ферраби слушает, сэр.

— Мы собираемся спустить шлюпку, младший лейтенант. Кого назначите старшим?

— Старшего матроса Торнбриджа, сэр.

— Прикажите ему подобрать команду из четырех человек и грести в шлюпке к кораблю. Пусть подождет, пока корабль отправится на дно. Быть может, они и сами сумеют спустить шлюпки. А если нет, пусть сделает, что сможет. Мы вернемся за ним, но сначала попытаемся найти подлодку.

— Так точно, сэр.

— Поскорее, младший! Я бы не хотел останавливаться надолго.

Крики тонущих людей указывали им направление. Спасатели торопились на эти голоса. Но иногда последний вскрик человека раздавался раньше, чем они успевали до него добраться. Они подобрали четырнадцать человек. Один из спасенных умер, другой умирал. Восемь раненых, а остальные подавлены случившимся. Они чуть было не подобрали и пятнадцатого. Торнбридж обхватил руками этого человека, находящегося на последней стадии ужаса и потери сил, но удержать не мог. Скользкая пленка нефти покрывала голое тело. Человек выскользнул из рук и пошел ко дну раньше, чем матросы успели подцепить его петлей. Когда не стало слышно криков о помощи, в шлюпке позволили себе отдохнуть. Среди плавающих обломков, среди едкого запаха нефти и нашел их "Компас роуз"

За год корвет провел одиннадцать конвоев. Сопровождали корабли в Исландию, в Гибралтар, а иногда — к точке, затерявшейся где-то среди Атлантики. Там они встречали идущие из Штатов конвои. С наступлением зимы погода, естественно, ухудшилась. Но когда они привыкли к неудобствам и усталости, связанным с этой переменой, то научились радоваться поднимающемуся ветру. Черная ночь и крутая волна были чем-то вроде страховки от атак. По такой страховке они согласны были платить как угодно долго. В штормовую погоду подлодки не могли стрелять торпедами. Потом уже появились новые лодки, которые торпедировали практически с любой глубины. Но всегда плохая погода затрудняла немцам поиски и поражение целей. Раньше морякам корвета и в голову не приходило, что они могут когда-нибудь радоваться атлантическому шторму. Зато теперь никакая другая погода уже не казалась им подходящей для походов.

Но не всегда дул ветер. Не всегда луна была скрыта облаками. Много раз повторялась ночь их первого боевого крещения. Количество спасенных росло, но и кривая потерь кораблей неуклонно шла вверх. Корветы, которым чаще всего приходилось заниматься спасательной работой, были совсем не приспособлены к этому. Кораблю был необходим врач или квалифицированный фельдшер. Ведь бесполезно рисковать кораблем, останавливаясь и подбирая раненых и обессиленных людей лишь для того, чтобы они умерли потом на борту от шока, ран, ожогов.

Корветам необходим был запас одежды и одеял, нужен настоящий лазарет. Стоило брать на борт и побольше брезента, чтобы зашивать и хоронить мертвых. Множество таких вот вещей невозможно было сразу предусмотреть.

В борьбе с постоянными недостатками, бесполезной трате мужества и усилий подошел к концу 1940 год.

На исходе года рождественским утром они наблюдали, как корабль, груженный железной рудой, развалился пополам и затонул менее чем за минуту. Пошел ко дну как камень, брошенный в пруд, не оставив после себя ничего, кроме нефтяных разводов и четырех человек…

Но команде корвета следовало бы знать, что это всего лишь разминка в разгорающейся бойне мировой войны.