"Часы любви" - читать интересную книгу автора (Маккинни Меган)

Глава 30

Книга была дописана.

Прижимая стопку страниц к груди, она отправилась в дальний путь. Ветер трепал краешки листков, и Равенна была рада соленому воздуху. Две недели она безвылазно просидела в коттедже, проживая монетки, которые обнаружились в тюфяке Граньи. Дни прошли в переписывании романа. И теперь она была готова предоставить свою книгу попечению почты.

Поцеловав на прощание страницы своего манускрипта, Равенна подняла железную защелку на двери лавки Маккарти. Но лавка оказалась пустой. Мистера Маккарти нигде не было видно, чему, однако, не следовало удивляться, ибо старик любил попить днем чайку у отца Нолана и посему оставлял дверь в лавку открытой, чтобы всякий мог взять нужное и оставить деньги на прилавке.

Она оставила два пенса за конверт и написала на нем имя того человека в Дублине, о котором ей говорил Тревельян, и адрес издательского дома.

Ветер врывался внутрь порывами, домишко даже содрогался. Какой-то шорох заставил Равенну поглядеть в угол, но, ничего не заметив, она посчитала, что от дуновения ветра штора зацепилась о железную задвижку.

Покончив с делом, Равенна уже собралась выйти, когда непонятный звук повторился – на сей раз левее.

– Кто здесь? – спросила девушка, ощутив мурашки, забегавшие по спине.

В углу упало и разбилось что-то стеклянное.

Обойдя прилавок, Равенна охнула: на полу с кляпом во рту лежал старый Маккарти, связанный по рукам и ногам. Подбежав к нему, она первым делом вытащила тряпку из его рта.

– Кто… кто это сделал? – вскричала она, тщетно ощупывая тугие узлы.

– Грабители, вот кто. Явились сюда с платками на лицах и все у меня унесли. И фонари, и виски, и все остальное…

– А как по-вашему, кто это был?

Усадив дрожащего старика возле печки, Равенна подбросила в огонь брикет торфа.

– Ты бы лучше сказала Тревельяну, что времени у него немного. Приходили очень скверные парни, – пробурчал Маккарти, пока Равенна искала чайник, чтобы нагреть воды. – Говорят, что они собрались напасть на замок, чтобы освободить О'Молли. Теперь у них есть все нужное для этого. Даже у тех, кто бунтовал в девяносто восьмом году, не было такой злобы… надо же – грабить своих!

Равенна не смогла скрыть вдруг охватившую ее тревогу.

– Тревельян выгонит их отсюда. Я в этом не сомневаюсь.

– Они линчуют его, вот что они сделают. Когда-то я уже видел такое в графстве Даун. Тамошнего господина схватили и повесили прямо перед его замком.

Тут уж у Равенны затряслись руки. Две недели заставляла она себя не думать о Ниалле. Она оглядела лавку, наконец-то заметив опустевшие полки. Грабители обокрали ее дочиста. Трудно было даже заподозрить, что в лавке чем-либо торговали.

– Отец Нолан сумеет отыскать их и попытается образумить, – сказала она. – Какая подлость! Обокрасть вас, чтобы добраться до Тревельяна!

– У священника нет над ними никакой власти. Церковь осуждает таких, поэтому они идут своим путем.

– Лиам Маккарти, что ты сделал со своей лавкой? – В дверях появилась миссис Маккарти с корзинкой кружев, во взгляде ее читалось изумление.

– Они унесли все! – выкрикнул Маккарти, едва не плача.

– Тревельян все исправит. Он не допустит такого, – шепнула Равенна, с трудом произнося это имя и боясь той тревоги, которую оно в нее вселяло. Она не желала думать, что означала эта тревога.

– Но что он сделает, если его повесят?

Равенна не знала, что ответить, и постаралась по возможности успокоить Маккарти, рассказывавшего жене подробности кошмарного происшествия. Равенна заварила старикам чайничек крепкого чая и, когда ничем более помочь им уже не могла, отправилась домой, пообещав проведать завтра утром.

Возвращение домой оказалось безрадостным. На востоке собирались грозовые облака, стирая границу между небом и морем. Орешины в мольбе вздымали к небесам трясущиеся ладони. Равенна тоже дрожала. И возвратившись к себе, не сразу сумела зажечь свечу.

Ненавижу его, твердила она себе. Тревельяна ненавидели и смутьяны, только они желали ему смерти. И они добьются своего, если их не остановить.

Не зная, что предпринять, она потерла лоб. Ситуация казалась безвыходной. Конечно, ей придется отнести Ниаллу записку и предостеречь его – так поступила бы она в отношении любого из смертных, – но это, безусловно, не принесет никакой пользы. Тревельян и без того знает об опасностях, а ее предупреждение окажется невразумительным и неточным. Оно лишь подтвердит то, что и без того известно Ниаллу. Им нужен О'Молли. Чтобы освободить его, смутьяны готовы пойти на все. Они могли убить Тревельяна даже за нее – если бы он не отпустил ее на свободу.

Понимание этого тяжким бременем легло на ее плечи. Равенна старалась убедить себя в том, что участь Ниалла беспокоит ее лишь из вполне понятного в подобном случае человеческого сострадания.

Но почему же так сильно колотится ее сердце, когда ей представляются эти люди, пробравшиеся в замок? Почему так плачет ее душа, думая о веревке, которая может стянут шею Ниалла?

Трясущимися руками девушка прикрыла губы. Еще не совсем знакомое, могучее чувство, которое, как ей казалось, погибло, убитое его жестокостью, медленно возрождалось. Нет, она не любит его, уверяла себя Равенна, вызывая в памяти темницу, ощущая, как ненависть возрастает в душе, словно дитя в чреве матери.

Но ненависть, как утверждают некоторые, сродни любви, и Равенна уже видела родство этих чувств. Память о счастливых моментах была сильней воспоминаний о темнице: она видела Ниалла слушающим повесть об Эйдане и Скии – довольного и радостного возле очага… лежащего возле нее в сарае близ Хенси… видела бросающим вызов гейсу и взирающим на опустошенную землю. Он даровал ей сладкое, незаконное счастье, и она приняла этот дар – потому что хотела получить его, и хотела получить только от одного Ниалла. Жизнь свою она провела вне католической церкви и, по мнению отца Нолана, была обречена на ад, где уже пребывала ее мать, бабка и Финн Бирне… а посему подобная перспектива по молодости лет ее еще не смущала.

Тем не менее его жестокость по отношению к ней нельзя было простить в один миг, думала она. Но грозящая ему беда гасила ярость в ее сердце. Равенна понимала, что должна помешать расправе над ним. Тревельян не заслуживал подобной участи. По природе своей Ниалл – человек добрый и сильный. И непонимание между ними возникло лишь потому, что в их судьбу вмешался гейс. Теперь она понимала Ниалла лучше, чем кто-либо на свете. И это предоставило ей возможность переломить свои чувства.

Он добрый и сильный. Он любит ее, и она знает об этом.

Внезапное понимание этого обрушилось на нее с такой силой, что Равенна не сумела сдержать слезы. Она любит Тревельяна, любит – со всеми его грехами и достоинствами. Любовь ее не исчезла, как ей казалось… Такое чувство не могла сокрушить никакая обида. Сильное, мощное, оно не поддавалось невзгодам. В сердце ее еще осталась здоровая почка, из нее еще вырастет самое могучее из деревьев.

Равенна со скорбью подумала, что не сумела дать Гранье те самые уверения, в которых старушка так нуждалась. Более того, она уже чувствовала угрызения совести. Тем не менее Равенна задумывалась: не было ли все это известно Гранье заранее. Кто знает, быть может, ее бабушка все-таки была ведьмой. Гранья всегда ведала такое, о чем не догадывались другие. Ей было известно о смерти Финна Бирне и об их с Бриллианой любви друг к другу. Вполне возможно, Гранья прекрасно знала обо всем происходящие с ее внучкой. Только прислушавшись к голосу Равенны, она вполне могла понять – по ласковым ноткам – то, что Тревельян сделался ее любовником. А значит, она умела видеть самые глубины ее сердца, видеть то, чего не замечала она сама.

До самых последних мгновений.

Вытерев слезы, Равенна отыскала во тьме на ощупь черную шаль. Погруженная в думы, она не заметила, как пришел вечер, и теперь девушка не знала, поздно уже или ночь только что началась. До замка идти далеко, но она тем не менее отправится туда – невзирая на неподходящий час. Надо поговорить. Между ними оставалось многое, препятствия были почти непреодолимы – и ее гнев и его злоупотребления собственной властью и силой, – но теперь она знала, что любит Тревельяна. Но зачем приносить себя в жертву, не позволит она и распоряжаться собой, но она любит его и сердцем чувствует, что ему хотелось бы это услышать.

Часы пробили двенадцать раз. Гривс и слуги давно отправились спать. Раненый и почерневший от сажи замок Тревельяна притих – словно прислушивался к ночной тишине.

Но в одной из комнат замка еще горела одинокая свеча. В башне бодрствовал человек, задумчиво сидевший в старом кресле с бокалом в руке.

Тревельян уставился на противоположное кресло, дразнящее его своей новизной. В памяти его возник милый образ: черные волосы рассыпались по руке, губы чуть раздвинулись во сне. Она была рождена для того, чтобы сидеть здесь. Кресло было изготовлено для нее. Несправедливое отсутствие в замке Равенны сделалось уже совершенно непереносимым.

Ему мучительно хотелось протянуть руку, провести по гладкой обивке, хотя бы пытаясь уловить остатки тепла женщины, которая прежде сидела в нем. Но Ниалл не шевельнулся: он знал, что лишь холод ответит его пальцам… Пустое кресло, гладкая кожа.

И в мыслях его мрак мешался с отчаянием.

Скрип двери должен был заставить его повернуть голову. Какие могут быть гости в столь поздний час? Даже Гривс не стал бы беспокоить его, уединившегося в собственных апартаментах, если свеча горит до самого утра, но Тревельян не стал оглядываться. Шаги эти не настолько интересовали его, чтобы он решил отреагировать на появление незваного гостя. Только когда тот замер на месте, Тревельян изволил сказать:

– Что так долго? Слуги не давали пройти наверх? Признаюсь, я ждал тебя раньше.

– С подобными делами не стоит торопиться. Тревельян наконец поднял голову и насмешливо улыбнулся одними губами.

– Ну вот, наконец ты нашел меня. Наконец. – Глаза его сверкали бешенством. – Явился, чтобы убить меня, Маккумхал?

Малахия стал перед очагом. В руке его был пистолет.

– Да, – шепнул молодой человек, приставляя дуло к виску Тревельяна.

– А где остальные? Внизу? Ищут подходящую ветку?

– Идем вниз. Вы знаете, что нам нужно. Выполните наши требования.

– Я не освобожу О'Молли.

– От этого зависит ваша жизнь. – В голосе Малахии слышалась истерия.

Зловещий взгляд Тревельяна был полон презрения – и к пистолету, и к тому, кто держал его.

– Ты стоишь передо мной, Маккумхал, стараясь изобразить из себя храбреца, но ты не из таких. Ты – трус. Твои руки трясутся. И на лице твоем нет и доли той убежденности, которую я видел на лице О'Молли.

Тревельян встал.

Малахия почти против воли вынужден был отступить.

– Я пришел затем, чтобы мы спустились к Шону или отправились прямо к дубу. Выбирайте. Ребята у дуба уже теряют терпение.

Взгляд молодого человека ожесточился. Ниалл расхохотался. Пронзив Малахию взглядом, он заставил юношу отступить.

– Скажи мне, Маккумхал, – начал Ниалл, обойдя свое кресло. – Я хочу знать: ты заодно со смутьянами или нет? – Тревельян ударил себя кулаком в грудь. – Объясни мне, что-нибудь обжигает твое сердце?

– Обжигает, проклятый лорд, ох, обжигает. У меня папашу застрелили ради таких как ты. – Он оглядел роскошную комнату, столь роскошную и чуждую его миру. – Вы со своей родней отобрали у нас все. У нас ничего не осталось.

– Так чего ради ты явился сюда на самом деле, Маккумхал? Ради Шона или потому, что бунтовщики послали… а может быть, из личного интереса?

– Из личного, – объявил Маккумхал с ненавистью в глазах. И добавил: – Из-за нее.

– Ага, вот, наконец, я и услышал правду.

– По какому праву ты отобрал ее у меня? – выкрикнул Малахия. – Она из наших, из простых, она для меня. А ты приманил ее к себе.

– И теперь тебе не терпится услышать, что я не отпущу Шона О'Молли. Ждешь, когда они повесят меня. Думаешь, что тогда сумеешь вернуть ее.

– Да, да, – прошептал Малахия с исказившимся от боли лицом.

– Только я не скажу тебе, где искать О'Молли. Я не намерен выдавать его. Он – преступник, такой же, как и ты. И должен ответить за свои дела.

– Ты, милорд, – проклятый дурак.

– Это все-таки лучше, чем быть бестолковым преступником. Ты, Маккумхал, годишься лишь для того, чтобы посылать тебя за смертью.

В ярости Малахия бросился к Тревельяну. Он вновь приложил пистолет к виску графа, но, к его удивлению, тот не дрогнул. Казалось, граф был рад прикосновению дула.

– Давай же. Стреляй. Это ведь твое сокровенное желание, ты всегда мечтал об этом, – поддразнил молодого человека Ниалл.

– Ты обезумел. Я же держу пистолет возле твоей головы… Или ты ничего не видишь? – воскликнул Малахия, на веснушчатом лбу которого выступили капельки пота.

– Вижу, – прошептал Тревельян, даже не моргнув.

– Так ты хочешь, чтобы я разбрызгал твои мозги?

– Нет, я хочу, чтобы ты и те парни, которые внизу, оставили меня в покое.

– Оставим, только отдай О'Молли. Говори, где искать его?

– Не скажу. Что еще тебе нужно? Тебе нужна моя земля? Она ничего не стоит. Мой замок? Вы уже сожгли половину моего дома. Так чего же… Денег? Ее?

– Мне нужно все, Тревельян. Я отберу все, что тебе дорого. – Малахия грубо ткнул дулом пистолета в голову Тревельяна.

Обхватив ствол ладонью, Тревельян оставил его на месте.

– Если ты пришел за всем, что мне дорого, тогда ты глупец, Маккумхал.

Ниалл скрипнул зубами и помрачнел. Резким движением отбросив пистолет в сторону, он оттолкнул Малахию к мраморной каминной доске.

– Неужели ты не понимаешь? – прохрипел он, не обращая внимания на пистолет, который Малахия вновь приставил к его голове. – Неужели еще не ясно? – Он глядел на Малахию, не в силах поверить в то, что тот настолько глуп. – Ты опоздал. У меня ничего не осталось.

Малахия сглотнул.

Оба они застыли на месте.

– Ага, держи его, Малахия! Держи его! – в комнату ворвались еще два бунтовщика с пистолетами в руках. Они обступили Тревельяна, словно вороны, слетевшиеся на добычу. – Освободи Шона О'Молли! Или мы заставим тебя сделать это! – потребовали они.

Ниалл дернулся, почувствовав на себе чужие руки, однако у него явно не было особой охоты сопротивляться. Жизнь давно потеряла для него смысл, можно было даже подумать, что он желает смерти. Тем не менее инстинктам воспротивиться сложно: когда его поволокли из комнаты, Ниалл отчаянно сопротивлялся.

– Отдавай нам Шона О'Молли, иначе тебе смерть, Тревельян, – крикнул кто-то из бунтовщиков и ударил Ниалла по голове.

– Тогда лучше смерть! – рявкнул Тревельян. Ему завязали глаза, связали и подтолкнули к лестнице.