"Барс - троглодит" - читать интересную книгу автора (Papirus)

Глава 8

— С чего это Гиперборейский океан так называется? Так это… старики говорят, будто где-то далеко на севере океана был целый континент гипербореев. Ну, так их называют. Люди такие. А может не совсем. Кто теперь их поймет? Высокие, светловолосые и голубоглазые. А уж воины какие… Никто против них устоять не мог. О как! Все побережье им принадлежало. И Конкиста, и Галлития, и Нибелунг, и Сакстура… Приходили они два, а то и три, раза в год на агромадных кораблях… Наши галеоны, что сейчас мы грузим, что шлюпки против того же галеона. О как! Значит, приплывали они за данью… Золото брали. Меха. Железо. Пеньку… и непременно пять сотен молодых, крепких мужчин. Ежели какой слабый попадется, сборщику голову рубили, хватали первых попавшихся еще сотню без разбору и на корабль. Так рассказывают.

— А что потом? — с любопытством спросил я своего собеседника, портового амбала Кребино, вливающего в свое необъятное брюхо пятый кувшин пенистого пива.

Могучий детинушка, что называется «семь на восемь — восемь на семь». Мускулы с детскую голову по груди полуголой да рукам здоровенным мячиками перекатываются. Рядом с ним я, оч-чень не хилый парень, казался себе хрупким и хлипким мальчонкой. На удивление, характер детина имел покладистый, не обидчивый и добродушный, по-детски наивно-мечтательный и восторженный. Мог часами без перерыва на еду и выпивку слушать всевозможные истории, не пренебрегая откровенными байками. При этом сам знал их превеликое множество и с удовольствием рассказывал заинтересованным слушателям.

— А потом все! Перестали приходить. По слухам, континент ихний утоп лет, почитай, шестьсот с лишним тому как. Но!.. — Кребино сделал небольшую многозначительную паузу и перешел на шепот. — С год назад фрегат «Звезда Конкисты» спас одного морячка. Матроса с пиратского корабля. Мне братишка, что на Звезде служит, по большому секрету сказал. Я вижу, ты парень честный, болтать не будешь, потому и сказываю, — я подозревал, что все портовые эту «тайну» уже давно не по первому разу обсудили. — Этот спасенный был едва живой. Бледный, что зелень подкильная. А уж тощий, что смерть. В бреду все бормотал: «Гиперборея. Золото. Гиперборея. Золото». На том фрегате хороший маг-целитель оказался, он его немного подправил, но спасти все едино не смог. Сумел разве что ненадолго в чувство привести. Так перед смертью этот пират поведал, как занесло их в сторону от торговых путей на север. Они от галлитийского корвета уходили. Тот их уже почти настиг, да случился шторм и разметал тех и других. Шторм они, стало быть, пережили, от преследования, значит, оторвались и совсем уже к югу поворачивать наметили, как впередсмотрящий заорал: «Земля!», — и они решили узнать, что это за такое. Так далеко на север еще никто не заплывал. На картах ничего нет, да и вообще тот район — одно белое пятно. В общем, подошли они к берегу с небольшой удобной бухтой. А что это — остров или материк, так и не узнали. Не интересно им было, в общем. Решили считать островом. Что да как, я толком не знаю, а высадили пираты отряд для разведки. Этот спасенный был в нем. Говорит, на острове видел он дома из камня все страшно разрушенные, а внутри каждого золота и драгоценностей, как грязи. Грудами лежат. Похватали они, сколько могли унести, да видно прогневали духов тех мест. Не смогли они вернуться. Напали на них демоны и вмиг побили-порубили. Он один всего остался. В подвале каком-то задержался. Мешок свой золотом набивал. Услышал он, значит, крики и лязг стали на улице, выглянул осторожно, а там эти самые демоны уже доканчивают его товарищей, да тела их волокут куда-то. Забился он в тот подвал поглубже, там и отсиделся до вечера. Потом прокрался в бухту. От баркаса пепел один остался, видать, демоны пожгли, так он вплавь до корабля своего добрался. Подняли его на борт, выслушали рассказ, что видел, что слышал, да и прочь рванули от того проклятого берега на всех парусах. А уйти им не суждено было. Следующий шторм неполной командой они уже сдюжить не смогли. Затонуло их судно, один только этот и спасся, — рассказчик приник к очередному кувшину, отдышался и, посмотрев на меня, серьезно сказал: — … Думаешь, я тюльку травлю? Ракушки на уши клею? А для чего, ты думаешь, два галеона в порту продовольствием загружаются, да вербовщики по третьему разу злачные места прочесывают? Солдат для высадки и разведки набирают. С этой дракой среди благородных, кому трон жо. ой греть, опытных никто не даст. Каждый наперечет. А вот отребья не жалко. Сдохнут — туда и дорога. Главное, чтоб остров от демонов очистили. Служители Создателя четырех братьев своих на этот случай отряжают. Это я не просто так тебе говорю. Братуха у меня есть на «Звезде Конкисты». Он и шепнул. Они аккурат сопровождать пойдут.

Познакомились мы с амбалом просто и обыденно. Я зашел в припортовый кабак промочить горло свежим холодненьким пивом, что на осенней жаре в этих южных краях — блаженство неземное, а Кребино ввалился с толпой таких же, может, чуть помельче, «троллей». У них как раз случился маленький перерыв, вот они и спешили перевести дух, да пивка глотнуть… бочонок-другой. Подонок кабатчик не предупредил о том, что полностью свободный стол в углу заведения в это время обычно занимает эта самая артель портовых амбалов, а, может, нарочно не сказал. Публику хотел бесплатно повеселить. Тем не менее, Кребино спокойно прошел в угол. Его рука, вроде как, привычно потянулась сгрести мой ворот, но сжала всего лишь воздух. Правда, воздух не простой, а пропитанный ароматами кухни и свежего пива. С удивлением посмотрев на пустой кулак и на меня, отсевшего на шаг влево, он повторил попытку. С тем же результатам. В этот раз я вернулся на прежнее место. В глазах его вместо ярости я увидел детское любопытство и азарт. Когда еще несколько попыток не принесли ему удачи, он расхохотался, попытался хлопнуть меня по плечу, промазал, сел на скамью рядом и с восхищением сказал:

— А и верток же ты, точно обезьянка капитана Грумероса, — его сотоварищи одобрительно загудели и стали рассаживаться на лавки вокруг стола. Сравнение с этим животным прозвучало так искренне и доброжелательно, что я никакой обиды для себя в этой фразе не усмотрел.

Больше никто не пытался вышвырнуть меня с насиженного места и, после кивка Кребино, артель приняла в свою компанию. Пара баек и веселых историй, подкрепленных бочонком доброго пива, сделали меня в светском обществе портовой аристократии совсем своим. Благо, в славном городе Лиссаго моя внешность никого не удивляла и не заставляла морщиться, поскольку встречались здесь личности самые экзотические, в сравнении с которыми мое лицо — эталон утонченного аристократизма. Для прогулок одевался я в старую, еще из Барска, одежду, аккуратно заштопанную и выстиранную в замке Азильяроса. До этого надевать ее не приходилось — Мирасель столько всего накупила, что со мной в багаже ехала пара комплектов ни разу даже не надеванных костюмов. Шпагу я оставлял в особняке, где остановилась сеньорита, и брал с собой только кинжал, да несколько метательных ножей, которые прятал под одеждой. Таким образом, выглядел я небогатым наемником-простолюдином, судя по небольшому акценту, то ли с севера Конкисты, то ли с юга Галлитии.

Две недели мы в этом городе, а я все не могу насмотреться на океан и корабли. Думал даже, не заразился ли я от некоторых друзей из Барска, бредивших морями, океанами, экзотическими странами, пальмами, попугаями и знойными красотками. Они, наслушавшись нашего географа и начитавшись романов — не тренировкой единой жив барс, ничто человеческое ему не чуждо — прямо спать не могли, обсуждая достоинства кораблей с прямым, косым или комбинированным парусным вооружением. Я даже не прислушивался к их горячим спорам, чтобы не засорять мозги бейдевиндами, бакштагами, шпангоутами и прочими такелажами. Для меня все это не представляло тогда никакого интереса. Другое дело — лес, где каждая былинка — живая. Войди. Проникнись. Стань частью его. И такая мощь будет тебе дарована, такое счастье, восторг и здоровье, какое не найдешь более нигде в мире. Мнение пришлось переменить, когда увидел океан воочию, а не на картинке в книге. Так и застыл холодцом в миске, пораженный его величием, мощью и, на миг показалось, огромной нечеловеческой мудростью.

Город и порт Лиссаго располагались на берегу обширного залива, отсеченного от океана двумя высокими скалистыми мысами. Они почти замыкались в кольцо, оставляя не очень широкий проход в бухту. Небольшие форты, вооруженные крупнокалиберными пушками, стерегли город от враждебного флота. Берег в этом месте полого спускался к океану наподобие гигантской чаши, поверхность которой вся была застроена двух и трехэтажными домами из белого известняка или мрамора. Черепичные крыши в большинстве своем были выкрашены в красный цвет. Возле каждого дома обязательно росли плодовые деревья. Хотя бы одно или два. Издали вся эта картина — синь залива, красно-белые дома, утопающие в зелени — представляла собой фантастически прекрасное зрелище. Дорога проходила как раз по оконечности восточного мыса, и с его высоты все было прекрасно видно. Не один я остановился тогда полюбоваться открывшимся видом. Те, кто здесь раньше бывал, тоже не отказали себе в удовольствии снова впитать в себя мощь океанских волн и вдохнуть воздух, насыщенный свежими, для меня незнакомыми ароматами. Нотка гниющей рыбы и тины добавляла… в общем, ничего она не добавляла. Главное не очень портила общее впечатление.

Сеньорита поселилась, как обычно, в лучшем трехкомнатном номере дорогой гостиницы, ставшем ее временной штаб-квартирой. Нервное напряжение в предчувствии близкой развязки достигло своего предела. Встречи со знатью практически прекратились. Скорее всего, с кем было можно и нужно, переговоры уже состоялись, интрига приблизилась к своей кульминации, осталось дождаться результата. По себе знаю — ожидание выматывает иной раз больше самого трудного действия. Для меня работы почти не было — изредка сопроводить сеньориту в город, да иногда поприсутствовать на редких приемах и встречах с представителями благородных семей государства. Много свободного времени в столь прекрасном городе на берегу океана могло бы доставить уйму необыкновенных впечатлений и удовольствий. Я честно пытался эту уйму получить, но… никак не мог заставить себя начать беззаботно веселиться и радоваться хорошо оплачиваемому отдыху. Со всей очевидностью мне стало ясно — служба подходит к концу, и не сегодня — завтра придется принимать какое-то решение. Настала пора хорошенько подумать о будущем. Головой, которая на плечах. А не головкой, что ниже пояса. Остаться я не мог — барсы не служат иностранным подданным. Монархам тем более. А сеньорита либо относится к высшей знати, либо… претендентка на трон. За это говорит многое. И то, что она Мирасель, а не Росситера, ничего не значит. Имя могло быть изменено. Или у монарха не одна дочь. Почему-то мне казалось, что девушка не поедет в Барск, добиваться согласия старшин на наш брак. Уж очень многое, если не всю свою жизнь, все свои надежды и мечты, вынуждена будет она оставить. Фактически предать себя и тех, кто ей поверил. В таком случае, а чем я(!) готов пожертвовать? Готов ли ради девушки уйти из клана? Что для меня дороже — Мирасель или клан? Родители, друзья, наставники, избранный путь воина-барса или прекрасная девушка, которая, возможно, меня любит (нет у меня опыта в этих вопросах), но явно уважает только за силу и воинское искусство? Попытайся я с ней обсудить философию стоиков, и шок у красавицы обеспечен. Останется ли при этом любовь — неизвестно. Как ни отодвигал я честный ответ самому себе, но, все же собравшись с духом, признал — из клана я не уйду. Я не смогу предать свой путь и годы тяжелого, часто опасного, труда по совершенствованию воинского мастерства, зачеркнуть прежнюю жизнь и начать ее заново обеспеченным мужчиной в тени властной и сильной женщины.

Может то, что я чувствую по отношению к Мирасель — не любовь? Во всяком случае, ничего похожего на измышления поэтов и рассказы женатиков. То есть похожего много, а вот главного — сжигающего жара страсти, слиянья душ и упоенья чувств — сколь ни искал, не нашел в себе. Может быть я и правда — дикарь неотесанный, троглодит пещерный? Чурбан бесчувственный?

Нет. Не так. Я скучаю по Мирасель, когда долго ее не вижу. Она главная героиня моих снов и мыслей. И жар страсти мне не чужд, но… как бы это сказать… разжигает его, в основном, она. Я — ведомый в нашей паре, за исключением постели, но и там я все равно ведомый, поскольку не могу получить удовольствие, если моя партнерша не отвечает взаимностью. Бывало несколько раз так, что у сеньориты случались (и не раз, следует признать) трудные дни, когда она прямо засыпала на ходу, устало отворачивалась к стенке, но всегда предлагала мне: «сбросить напряжение, пока она немножечко поспит». Пару раз я воспользовался женской добротой, однако… очень это было похоже на поход в туалет — кончил дело, дыши свободно.

Душа ныла, как больной зуб, на сердце было тяжело и тоскливо, но за все это время я так и не смог придумать ничего приемлемого. Ходил на берег океана, где под его мерные, успокаивающие вздохи и ритмичные прыжки солнечных или лунных зайчиков медитировал часами. Заливал тоску в кабаках хорошим пивом, предпочитая это делать в компании Кребино, подгадывая время его полуденного отдыха. Я не убегал от проблемы — сам себе я мог признаться, что все уже давно решено.

За время знакомства Кребино и его артель совместными усилиями помогли мне избавиться от аталийского акцента, поставив вместо него местный непередаваемый говор: «Таки не скажю за всюю Лису (Лиссаго), но не стоит размазывать манную кашю по чистому столу» — где-то так. Говор был причудливой смесью многих языков и наполнен настоящим, искренним и разудалым юмором. Привыкнув видеть меня в компании портовой аристократии (кто бы мог подумать, что простой грузчик может быть аристократом… хотя бы в этом небольшом мирке), местные воры и налетчики весело кланялись мне и не пытались обидеть. Правда, один раз небольшая банда, всего-то человек пять, попыталась это сделать, когда я поздно ночью возвращался домой. Они заступили мне дорогу в узком переулке и я даже успел обрадоваться предстоящему развлечению, как главарь, приглядевшись ко мне, вдруг спросил:

— Ты таки Дит? Кореш нашего Кребино?

— Он самый. Это что-то меняет?

— Таки да… Мы не трогаем корешей хороших людей. Их таки мало осталось, а кореш может быть тоже хорошим человеком. Вы со мной согласны?

Какое ему дело, согласен я или нет? Но, тем не менее, эта философия была мне отчасти близка.

— Согласен. Что ли, я не понимаю?

— О! Семиотис, глянь. Наш человек. Прости, братан, мы отваливаем.

Ну вот. Разминки не получилось. А так хотелось кого-нибудь прибить — может, удалось бы хоть чуть-чуть приглушить тоску.

Как говорил классик философского реализма: «Слова, слова, слова».

Другой изрекал: «Дела, дела, дела!».

А мне впору взвыть на луну: «Мысли, мысли, мысли!».

Утром меня предупредили, чтобы к полудню я был на месте. Ожидалась делегация от герцога Васкоза. На месте, так на месте. Настроение чем дальше, тем больше становилось мрачно-меланхоличным. Я пока не набрасывался на трактирных слуг с намерением покусать за косой взгляд или медленно выполненное распоряжение, но был на грани. Они это чувствовали и старались не попадаться на глаза.

К полудню объявили о прибытии послов. Мы с Мирасель и братом Зорвесом — в этот раз он обязательно хотел присутствовать — прошли в приемную комнату. Девушка села в кресло рядом с окном, служитель Создателя встал слева от нее, а я занял позицию справа и ближе к двери. Старик, представитель герцога, вошел один, покосился на меня, помедлил и решительно направился к Мирасель, остановившись в двух шагах от кресла.

— Сеньорита, — вежливо поклонился он. — Как видишь, я один и не вооружен. Твой охранник может убедиться в этом. Далее я желал бы, чтобы нас оставили одних. Клянусь, против тебя я ничего не злоумышляю. У меня есть послание от моего сеньора, которое предназначено только для твоих ушей.

— Брат Зорвес — мой ближайший советник. Телохранитель не понимает конкистос и не отличается умом. Ты можешь смело говорить здесь, не беспокоясь о соблюдении тайны.

— Если ты столь уверена, то-о-о… Речь пойдет отчасти о твоем телохранителе.

— Чем не устроил твоего сеньора мой телохранитель? — съязвила Мирасель.

— Первым делом ты должна его убрать, — совершенно серьезно произнес посол.

— Убрать?! С чего бы это? Или он мешает убийцам герцога добраться до меня? В любом случае я сама решаю, что мне делать первым делом, что вторым, а что не делать вовсе.

Пару секунд они поборолись взглядами, и первым сдался посол.

— Мой сеньор не имел в виду убийц, — напряженно начал вельможа. — Мой сеньор имеет к тебе предложение, которое предполагает это.

— Может, есть смысл начать именно с предложения твоего сеньора, а не с моего, признаю, очень хорошего охранника? А?.. Я жду, — угрожающе сказала Мирасель, не отводя взгляда от старика.

— Хорошо. Предлагаю сначала выслушать предложение герцога, — гордо вскинув голову, всем своим видом показывая, что он-то как раз против, старик, наконец, озвучил то, зачем его послали. — Мой герцог предлагает руку и сердце своего среднего сына, каковой будет принимать участие в управлении Конкистой на правах принца-консорта там, где сочтет нужным, государыня. По условиям соглашения, буде таковое принято, вся власть в государстве незамедлительно перейдет первому же ребенку, родившемуся в результате этого брака, независимо от пола, по достижении им совершеннолетия. В этом случае герцог Васкоза отказывается от борьбы за трон, что позволит избежать кровопролития и существенного ослабления страны. В случае отказа он готов бороться до конца и поднять все силы, подвластные ему. И еще… моего сеньора тревожит твой телохранитель. Он осведомлен — о, не переживай, только он и я знаем истину — о несколько… чересчур близких ваших отношениях. Так вот. Герцог забудет, что было и не расскажет сыну, если означенный телохранитель исчезнет. Навсегда. Согласитесь, это очень либеральные условия.

Глаза Мирасель гневно сверкнули и яростный отказ (мне так показалось, во всяком случае) готов был сорваться с ее языка, как холодным душем пролились слова брата Зорвеса:

— Я просил бы сеньориту не принимать решения скоропалительно.

— Я уже все решила! — запальчиво вскрикнула Мирасель и гневно, словно двумя острыми шпагами, вонзилась взглядом в глаза служителя.

— Я попрошу сеньора посла позволить переговорить нам наедине.

Посол молча поклонился, но не ушел. В этом государстве веками провозглашалась открытость королевской власти, и разговоры монарха наедине происходили, как правило, в ближайшем алькове или у окна, где окружающие могли его видеть, но не могли слышать, о чем идет разговор. Брат Зорвес отвел девушку к дальнему окну. Она встала лицом ко мне, служитель спиной и они тихо заговорили на конкистос.

— Сеньорита. Мирасель. Ты всегда была умницей. Подумай хорошенько. На чашу весов брошены жизнь одного, пусть незаурядного, охранника, и тысячи жизней твоих подданных. Кровавая резня существенно ослабит королевство, которое может стать легкой добычей врагов.

— Но я люблю его. Я знаю, что для тебя тоже не секрет наши отношения. Понимаешь, я встретила настоящего мужчину, способного влить свежую кровь в загнивающий род нашей династии, и не намерена от него отказываться.

— В тебе говорит собственница, — мягко возразил ей Зорвес. — Подумай, сколько еще мужчин, не менее, а, я уверен, более достойных, тебе встретятся. Отдай одного и получи целый мир! Мирасель. Ты всегда отличалась умом и практичностью. Подумай. Он или страна? Неужели благополучие твоих подданных для тебя ничего не значит, а твоим умом властвуют женские инстинкты?.. Если так, то я оч-чень в тебе ошибался.

— Я сделаю его бароном и он будет принцем-консортом чисто номинально, — глаза Мирасель наполнились слезами, бриллиантовыми каплями стекающими по матово-бледным щекам.

— Это невозможно, — мягко и увещевающе, продолжил служитель. — Ты это сама понимаешь. Вспомни, сколько баронов, баронетов и графов согласились тебя поддержать, питая призрачную надежду на то, что ты, став королевой, выйдешь замуж за одного из них. За них самих, их сыновей, внуков или братьев. С любым решением они готовы смириться, но стоит тебе назвать своим мужем безродного иностранца, как они немедленно от тебя отвернутся и перейдут в лагерь герцога. Твои шансы удержаться на троне станут меньше, чем призрачны. Ты это понимаешь?.. Я вижу, что понимаешь, но боишься признаться самой себе. Пусть этот парень неоднократно спасал тебя. Мне он тоже очень симпатичен. Но в этом его долг. За это ему платят. Кстати, я взял на себя смелость перевести на его счет десять тысяч золотых драконов. Плата за охрану, премия за спасение твоей жизни и компенсация за… ты понимаешь, за что. Он уже богатый человек. Сам способен купить баронство, где-нибудь на границе…

— Зачем мертвому деньги? — с горечью сказала сеньорита.

Это сказало мне лучше всяких слов, что решение, исходя из высших соображений, уже принято Мирасель. Брат Зорвес тоже все прекрасно понял и, улыбнувшись с облегчением, бодро пообещал.

— Я же не сказал, что Дит будет убит. Надо же — в рифму получилось. Дит — убит. Так вот. Нам совсем не нужно навлекать на себя гнев барсов — у них хватит сил добраться до любого монарха ради мести. Нет. Я обещаю тебе, что Дит уйдет добровольно и это можно будет с полным правом подтвердить даже под обручем истины. Доверься мне… твое королевское величество Мирасель II.

— Ты не понимаешь. Я — беременна.

— От него? — уточнил Зорвес.

— От него, — с вызовом ответила Мирасель. — Ты меня осуждаешь?

— Нет. Это был твой выбор. А в беременности ничего страшного, — подумав минуту, выдал служитель. — Поскольку гильдия магов на твоей стороне, целители помогут. Немножко приостановят процесс созревания плода, а потом объявят ребенка сыном Сифъяроса, твоего будущего мужа. Так все будут довольны. Надеюсь, ребенок не унаследует… разум и внешность отца?

— Мне кажется иногда, брат Зорвес, что мы оба ошибаемся и Дит не так уж глуп, как мы думаем. Порой он так смотрит на меня, что я чувствую себя раздетой. Не в смысле голой, а так, словно все мои мысли для него не секрет. У меня иногда возникает впечатление, что все он понимает, и даже иногда лучше нас… но ему просто не интересны наши интриги… Что это? Наваждение?

— Что бы это ни было, но это только подтверждает необходимость что-то с ним делать. Не беспокойся, я все продумал. Завтра его уже не будет.

Мирасель не ответила. Утирая платочком слезы, она стояла, отвернувшись к окну и молча смотрела вдаль, хотя виды открывались не очень-то живописные.

Ну вот и все:

Что я почувствовал в тот момент? Облегчение и печаль. Мне жаль было расставаться. Мирасель была красива, страстна, властна и заботлива. Она наверняка станет хорошим правителем. В том числе и потому, что смогла пожертвовать своими чувствами ради долга перед своими гражданами. В то же время я не представлял себе, как быть, если бы пришлось самому говорить о необходимости расстаться, когда придет время. Я боялся женских слез, упреков в неблагодарности, предложений титулов, денег и званий… Долго готовился к трудному разговору. Не скрою, нервничал и переживал. Сложившаяся ситуация все расставила по своим местам без моего участия, чем существенно упростили мою задачу.

Ну что ж. Значит, завтра. Если брат Зорвес, как он говорил, а служители Создателя никогда не лгут, уже перечислил мою плату и даже более, чем в четыре раза превышающую оговоренные условия, то меня здесь больше ничего не держит… кроме Мирасель. Я не мог уйти, не попрощавшись с девушкой, сделавшей для меня очень много хорошего, подарившей свою любовь и нежность. Пусть ненадолго, но помнить дни, проведенные в Конкисте я буду всю свою жизнь. Поэтому я отложил свой отъезд до утра. Как там собирался поступать со мной брат Зорвес, я не знал. Вероятно, планировал добиваться моего молчания с помощью самых страшных магических клятв. Он, по-видимому, не знал, что барсы не были бы барсами, если бы не умели хранить тайны своих клиентов без всяких дополнительных клятв. Это, в числе прочего, входило в стоимость услуг.

Подготовив все к отъезду, то есть, собрав все свои вещи и уложив их как можно компактнее, я, наконец, за бесценок продал трофеи, следовавшие за мной с памятного боя на пути из Вармока в ожидании лучшей доли, то есть цены. После торга лиссагский скупщик, плюнув, сказал, что если он еще раз со мной свяжется… да лучше сожрет свои пейсы. Тем не менее, мешочек с золотом приятно оттягивал пояс, а мысли о сумме на счету в банке несколько примиряли с разлукой. Все-таки, наверное, я — троглодит бесчувственный.

В нашу с ней последнюю ночь я… да что говорить. Моя душа плакала кровавыми слезами, прощаясь, хоть это и не к лицу воину, тем более, барсу, а тело и интуиция действовали. Я чувствовал, что и девушка прощается со мной навсегда. Мы словно обезумели, пытаясь получить друг от друга все, что можно, на годы вперед. Мне хотелось соединиться с ней всем телом, всей душой, растворить в себе и раствориться в ней самому. Словно обжора, голодавший месяц и, наконец, добравшийся до деликатесов, мы насыщались и не могли насытиться. Под утро я чуть не пропустил момент, когда еще немного и стало бы поздно. Сладострастные судороги уже почти непрерывно сотрясали усталое до изможденности тело Мирасель. Торопливо напялив штаны, я бросился за братом Зорвесом. На мой бешенный стук он выглянул в коридор и, увидев мои глаза, торопливо накинул на себя мантию и рванул в спальню Мирасель. Там он сразу подбежал к столику с дежурными эликсирами, укрепляющими, успокаивающими, универсальными противоядиями и прочими зельями, хранящимися на всякий случай в полной готовности. Схватив склянку с сильным успокаивающим, он накапал в бокал полуторную дозу, немного разбавил слабым вином и скомандовал:

— Теперь держи ее и помоги влить лекарство.

Я крепко обнял девушку, гладя волосы и монотонно бормоча всякую чушь. Это, бывает, тоже неплохо помогает в таких ситуациях. Брат Зорвес умело — чувствуется опыт в подобного рода делах — напоил девушку и дрожь ее тела постепенно стала стихать. Минут через пять она уже совсем успокоилась и тихо всхлипывала, уткнувшись в мою грудь. Я держал ее на коленях, баюкал, как ребенка, целовал и продолжал бормотать успокаивающие слова.

— Успокоились? — устало и обреченно спросил служитель, усевшись в кресле напротив нашей парочки. — Это же надо было до такого дойти. Совсем у вас мозгов нет. Ну, Дит-то ладно. Может, и нет у него ума, но ты-то… Мирасель?! Ты-то умная девушка. Как могло так получиться? Ты чуть не довела себя до любовной комы?! Ка-а-а-ак, скажи мне?! Не налюбились еще? Ты понимаешь, что на всю жизнь могла оказаться привязанной к единственному мужчине?

— Я… я не знаю, — уже более-менее спокойно сказала Мирасель, все еще не желая покидать мои колени.

Зорвес встал с кресла, подошел к столику с напитками и фруктами, отвернувшись от нас, налил бокал вина, который немедленно влил в себя. Затем наполнил еще два бокала тем же вином и подал нам с девушкой.

— Вот. Выпейте. Вам это необходимо сейчас. И, Мирасель. Слезь, наконец, с парня. Хватит вам на сегодня любви. Живо лезь под одеяло, пей вино и спать. Не посмотрю, что ты сеньорита выпорю, как простую служанку.

Несмотря на грозные слова, видно было, насколько как-то по-отцовски он любит девушку и очень волнуется за нее. Мирасель это тоже понимала, поскольку тихонько хихикнула и змейкой скользнула с моих коленей под одеяло, умудрившись не пролить ни капли. Она выпила и отдала пустой бокал служителю. Тот взял и с ожиданием посмотрел на меня. Я вспомнил о своем бокале, который так и грелся у меня в руках, и, не желая никого задерживать, залпом выпил.

Холод помог преодолеть первый натиск отравы и я не сразу потерял сознание. Однако тело не слушалось и я, как сидел, так и рухнул поперек кровати. Все быстрее проигрывая в борьбе с ядом, я смутно, словно сквозь подушку услышал вскрик Мирасель.

— Что случилось?! Зорвес, что с ним?

— Спокойно, девочка моя. Спокойно. Все идет, как должно.

— Но ты же поклялся не причинять ему вреда!!

— А я и не причинил! Он немного поспит, а проснется далеко-далеко отсюда.

Больше я ничего не слышал, не видел и не чувствовал. Сознание капитулировало перед зельем.

Проснулся — именно так я воспринял свое состояние — хорошо отдохнувшим и здоровым. Вот только помещение, в котором состоялось мое пробуждение ни на что, виденное ранее, не было похоже: гамаки вдоль стен, небольшие сундучки возле каждого и кругом сплошное дерево. Было сумрачно и пустынно. Рассеянный свет пробивался через небольшие оконца, но кроме серой мглы за ними ничего больше видно не было. Комната странно покачивалась и поскрипывала. То, что это вытворяет именно она, а не я нахожусь в состоянии качки, определялось хотя бы тем, что я не был пьян и чувствовал себя очень неплохо. Последние воспоминания тоже никуда не делись — последняя ночь с Мирасель, брат Зорвес, отравленное вино… В сундучке под моим гамаком оказались все мои вещи, в том числе и подаренные девушкой. Оружие, аккуратно начищенное, тоже было на месте.

Главный вопрос, который занимал меня в данный момент — это где я и в каком качестве? Для прояснения надо было выйти из помещения и расспросить аборигена. Однако абориген в лице капитана пехоты королевства Конкиста предстал передо мной сам. В комнату вошел жилистый мужчина лет тридцати. На нем была надета кираса и шлем. Длинная шпага висела на левом боку, тонкий кинжал на правом.

— Ну что, выспался, сэр? — с веселой ехидцей спросил он.

— Да. Благодарю. А не мог бы ты сказать, где мы находимся?

— О. Это все спрашивают… когда проспятся. Что, и не помнишь как подписывал офицерский контракт?

— Какой контракт? — в полном недоумении спросил я.

— Ну, все ясно, — захохотал капитан. — Однако же и здоров ты пить. Контракт на службу офицером, командиром полусотни десанта, в походе к острову гипербореев. А находимся мы на славном галеоне «Благословение Конкисты» и уже полдня как в океане. Движемся с помощью Создателя по предначертанному пути в указанном направлении.

Я только теперь понял, в чем заключался план брата Зорвеса отправить меня далеко-далеко. Мало того. Я понял, что шансов выжить в этом походе лично у меня ничтожно мало. Скорее всего, от пехоты не ждут возвращения. С нами, вероятно, отправлены маги, которые должны будут с помощью своих магических приемов донести до королевы, что происходит на острове. Возможно, кто-то из солдат или даже офицеров станет «глазом мага» и передаст на борт галеона, что увидит и услышит. А нас всех заранее похоронили. Что мне оставалось делать? Только ждать и готовиться.