"Убийство деда Мороза" - читать интересную книгу автора (Вери Пьер)

Человек в балахоне

Близилось Рождество. В воздухе уже тянуло морозом. Чтобы масло не застыло, его приходилось постоянно держать у плиты. Дети таскали в ведрах воду и заливали отменные катки; то и дело кто-нибудь падал, и бедняге приходилось возвращаться домой в продранных на коленях штанах. Яростный северный ветер долгими ночами терзал флюгера. Никто не охотился, но из леса доносились глухие звуки, похожие на стрельбу: это сосны трещали от мороза.

С того дня как маркиз де Санта Клаус встретил в подземном ходе Блеза Каппеля, который спустился туда вскоре после него, намереваясь поискать Золотую Руку, но нашел только носовой платок маркиза, а потом еще и потерял очки, — с того дня двое мужчин встречались несколько раз. Ковчег короля Рене не сходил у них с языка. Маркиз показал ризничему свой детектор — прибор, напоминавший компас, но тот признался, что больше доверяет своей ореховой палочке.

Кроме того, маркиз де Санта Клаус вновь повидался с бароном и с учителем. Он нанес визит мэру Нуаргутту, землевладельцу и добрейшему человеку, к сожалению несколько испорченному собственным богатством, и доктору Рикоме, низенькому плешивому толстяку, мечтавшему о кабинете врача-специалиста в Нанси. В ресторане «У святого Николая-батюшки», где папаша Копф по-прежнему потчевал его прекрасными кушаньями, он свел мало-помалу знакомство с Хагеном, Корнюссом, Тюрнером, полевым сторожем Виркуром. И однажды познакомился с Золушкой. Девушка произвела на него сильное впечатление.

Аббат Фукс загодя уединился с трудами Бурдалу, Боссюэ и других великих мастеров церковного красноречия и двадцать первого декабря, в четвертое воскресенье поста, произнес во время службы вдохновенную проповедь.

После мессы он повстречал учителя. Может быть, дело было в том, что близилось Рождество и священника точила мысль об опасности, которая грозит во время праздника бриллиантам, украшающим раку? Как бы то ни было, аббат Фукс был не в духе.

— Ну, господин Вилар, — язвительно обратился он к учителю, — вы, как всегда, побалуете нас к Рождеству кошачьим концертом в республиканском вкусе?

— Эх, господин кюре, а вы, как всегда, собираетесь отслужить три свои мессы? Вам больше по душе «Полночь, христиане»[8], а я предпочитаю «Песнь отправления».

Негодующий священник хотел возразить, как вдруг побледнел и прижал руку к сердцу. Он зашатался, рот его приоткрылся. Не поддержи его Вилар, он бы опустился наземь.

— Что такое, господин кюре, что с вами? Вам плохо? Ну ничего, просто небольшая слабость… Но, знаете, вы ведете себя неразумно. Смеетесь над врачами — легко сказать! Сами видите, как оно бывает!

Кюре медленно приходил в себя.

— Ничего, ничего, мой милый. У меня закружилась голова. До чего глупо! Если бы не вы, я рухнул бы на землю!

— Вы уверены, что у вас хватит сил дойти до дома, или, лучше, я вас…

— Благодарю, господин Вилар, благодарю. Я уже чувствую себя совершенно уверенно.

Немного позже учитель повстречался с ризничим.

— Смотрите, Каппель, наш кюре что-то сильно сдал. Сейчас я с ним виделся, и у него закружилась голова. Вам нужно бы немножко его потиранить, заставить его полечиться. Уж вы мне поверьте. Я антиклерикал, это дело решенное. Но человек есть человек. Если с аббатом Фуксом приключится несчастье, я буду в отчаянии.

Учитель вернулся в школу. У него была назначена репетиция.

Каждый год на Рождество духовой оркестр и хоровая капелла исполняли «Песнь отправления». Музыканты стояли на Церковной площади и поджидали, когда кончится рождественская служба: сигналом им служило появление первых прихожан.

В этом году Вилар решил «нанести сильный удар». Он мечтал о том, чтобы антиклерикализм в полный голос заявил о себе церковникам. Он удовольствовался бы исполнением «Карманьолы» или «Дело пойдет», но боялся, что это придется не по душе жителям городка. Поэтому он задумал символическое попурри: исполнять традиционную «Песнь отправления», перемежая каждый куплет припевом из «Карманьолы» и «Дело пойдет»:

Мортфонский духовой оркестр и мортфонская хоровая капелла ждали в боевой готовности во внутреннем дворике школы.

— Что, ребятки, все здесь? Ну-ка, разом! Vigoro[9]. Внимание, тарелки!

Он отбил такт рукой. Ударили тарелки. Духовой оркестр грянул:

подхватил хор. Снова ударили тарелки, и оркестр продолжал:

Тем временем м-ль Софи Тюрнер по прозвищу матушка Мишель, сидя за фисгармонией в зале благотворительного общества, управляла хором мальчиков и девочек, которые, скосив глаза на елочку, доставленную двумя дровосеками под присмотром Каппеля, поскольку приближался праздник 25 декабря с раздачей подарков от мэрии, репетировали старинный итальянский рождественский псалом, привычный и трогательный:

Из дома в дом ходил почтальон, разносивший каталоги подарков из универсальных магазинов Парижа и Нанси; матери и их потомство яростно оспаривали друг у друга эти каталоги, потому что кроме изображений кукол и заводных поездов в них имелись выкройки восхитительных платьев.

Постучался почтальон и к Катрин Арно.

— Минуточку, господин «Дед с мешком», — отвечала девушка. — Тут вам что-то, кажется, хотели отдать.

— Ах вот как! — воскликнул Дед с мешком, который догадывался, в чем дело.

Из-под стола, над которым склонилась маленькая девочка, что-то писавшая карандашом, выполз карапуз. Он приблизился к почтальону и робко протянул ему запечатанный конверт, украшенный немецкой гашеной маркой, приклеенной хлебным мякишем. Адрес на конверте гласил:

— Вы только подумайте! — поразился Дед с мешком. — И что же ты просишь у Деда Мороза?

— Конструктор, — с опаской признался малыш, сознавая всю безмерность просьбы. — А у Деда Мороза есть конструкторы?

— То есть, то нет, — с сомнением в голосе ответил почтальон.

Девчушка поспешно дописывала:

Уф!

Девчушка сунула письмо в конверт, запечатала, надписала адрес: «Господину Деду Морозу, на небо, над Мортфоном» — и улыбнулась почтальону, который полюбопытствовал, что она попросила.

— Да так, ничего… — ответила малышка.

Она засмущалась, потупилась, покрутилась на месте, сконфуженная, наивная и очаровательная, и наконец призналась:

— Я попросила пианино у Деда Мороза, а еще самокат и засахаренные каштаны.

Дед с мешком расхохотался:

— Ну, знаешь! Дед Мороз, между прочим, не миллионер!

В воздухе витало веселье, предвкушение наступавшего радостного праздника. Всем уже чудился теплый запах кровяной колбасы и блинов. В горле у всех щекотало от желания запеть. Сабо звонко стучали по мостовым. На большой площади школьники, вооруженные рогатками, обстреливали камешками ворон, с криками носившихся вокруг деревьев, на голых ветвях которых чернели гнезда.

М-ль Софи Тюрнер уже вернулась с репетиции и во всю глотку кричала из окна:

— Мицци! Мицци! Мицци!..

Она звала своего кота-бродягу. Школьники в восторге завопили:

М-ль Софи Тюрнер в ярости показала мальчишкам кулак, с немалым риском для жизни высунувшись из окна над лавкой своего брата Макса, ювелира и часовщика, избравшего себе вывеской песочные часы, символ быстротекущего времени. Из-за этой вывески Макса Тюрнера прозвали «Продавец песка». Достаточно было назвать его имя, чтобы утихомирить любого капризулю.

Вскоре появился местный полевой сторож Виркур. Повел бровями — и сорванцы разбежались. Виркур был кривой. Долговязый, сухой как жердь, он был не слишком-то обременен службой, и главная польза от него состояла в том, что стоило взрослым понарошку его позвать — и на малышей нападал спасительный страх. Так же как брат и сестра Тюрнеры, как почтальон, как Блез Каппель, Матиас Хаген и Гаспар Корнюсс, сторож был словно един в двух лицах: одно лицо собственное, а другое — Деда с розгами. Это амплуа объяснялось, во-первых, его профессией, а во-вторых, тем, что на Рождество, во время детского праздника, Виркур, облаченный в оливкового цвета накидку, присматривал за озорниками своим единственным глазом, выразительно покачивая пучком розог и многохвостой плеткой, которые держал за спиной.

Ребята перебрались на Банную улицу и потихоньку стали карабкаться по извилистой лестнице, которая вела к нависшему над улицей дому Гаспара Корнюсса. Корнюсс был фотограф. Стены его ателье были увешаны трогательными фотографиями обручений, свадеб, банкетов, крестин. Но эти художественные работы не могли его прокормить. Поэтому Корнюсс делал еще почтовые открытки. Он не занимался «живописными видами». Его специальностью были сатирические открытки во время избирательных кампаний, а все остальное время — открытки сентиментальные, цветные: красивый молодой человек целует в лоб красивую девушку или двое влюбленных улыбаются друг другу, держась за руки, на берегу реки, в лодке, под сенью листвы. С бездной вкуса Гаспар Корнюсс наклеивал на свои открытки искусственные фиалки и анютины глазки. Большим успехом пользовались открытки ко дню святого Николая и святой Екатерины. К ним были прикреплены крошечные шелковые колпачки, белые для девушек, голубые для юношей, а под колпачками шли надписи с тонким намеком: «Одна робкая душа вас обожает. Угадайте, кто…» или: «Не пора ли тебе остепениться, белокурый красавчик?»

Но Гаспар Корнюсс был не только мастер художественной фотографии, создатель оригинальных почтовых открыток и спаситель всех мортфонских голубков, которые без его помощи не знали бы, как им излить свои сердечные чувства. Этот дородный, полнокровный мужчина, с огромными влажными голубыми глазами навыкате, похожими на глаза осьминога, был Дедом Морозом. Тут следует заметить, что существовали разногласия между совсем маленькими детьми и отроками лет двенадцати и старше, ничего не принимавшими на веру. Каждый год в канун Рождества огромного роста старик, старый, как мир, судя по морщинам, с белой бородой и в седом парике, окутанный красным балахоном, отороченным горностаем, и в такой же шапке, ходил по мортфонским домам и справлялся о поведении мальчиков и девочек. Родители отвечали:

— Дед Мороз, последний месяц Кристина стала лениться.

— О-о! — бурчал багроволицый старик.

И с суровым видом делал пометки в своей книжечке.

— Дед Мороз, Сюзель вела себя очень храбро, когда болела коклюшем.

— А-а! — одобрительно отзывался тот, и в голосе его слышались обещания.

И он делал другую пометку в другой колонке книжечки.

Затем волшебный гость, как правило, уходил с родителями в столовую. За дверью слышался звук откупориваемой бутылки, бульканье, звон бокалов.

Вечером, во время генеральной репетиции завтрашнего праздника, снова показывался сказочный старик. Дед с мешком передавал ему письма с просьбами об игрушках, и он уходил. Вернее, делался невидим и со своим невидимым коробом за плечами всю ночь бегал по черепице, прыгал с крыши на крышу, не спугивая ворон, пролезал в дымоходы и раскладывал по башмакам, выставленным рядом с каминами, игрушки, о которых мечтали дети.

Подростки утверждали, что никакой это не Дед Мороз, а переодетый Гаспар Корнюсс. Уверяли даже, что, хлебнув со всеми родителями в каждом доме, к концу своего обхода он неизбежно оказывался пьян в стельку. Но малыши вполне логично возражали, что толстый Гаспар Корнюсс никак не сумел бы забраться по дымоходу в камин, а значит, человек в пурпурном балахоне был не кто иной, как Дед Мороз. Прошло уже два дня. Настал канун Рождества. Наутро, когда дети проснулись и прижались еще заспанными мордашками к оконным стеклам, у них вырвался дружный крик восторга: — Снег!..