"Ловец снов" - читать интересную книгу автора (Кинг Стивен)

Глава 17. ГЕРОИ

Оуэн не смог разбудить Генри окриками: мужик устал и спал беспробудным сном, поэтому пришлось позвать его мысленно. Теперь, когда байрум распространился достаточно, такие вещи давались ему без труда. К сожалению, три пальца правой руки были покрыты грибком, который к тому же забил раковину левого уха красноватой, вызывающей зуд губкой. Оуэн потерял также пару зубов, хотя в дырах пока еще ничего не росло.

Курца и Фредди ничего не брало, благодаря, вероятно, звериному инстинкту самосохранения Курца. Но члены экипажа уцелевших вертолетов были безнадежно поражены байрумом. Еще во время первого разговора с Генри в сарае Оуэн слышал голоса перекликавшихся сослуживцев, звучавшие эхом у него в голове. Пока они, как и он сам, скрывали свое несчастье под тяжелой зимней одеждой. Но долго ли это может продлиться? Они были в отчаянии. Что делать? И что с ними будет?

Оуэн считал, что хотя бы в этом отношении ему повезло: ему есть чем заняться.

Стоя у стены сарая, стараясь не коснуться проводов и куря очередную ненужную сигарету, Оуэн мысленно отправился на поиски Генри и увидел, как тот спускается по крутому, поросшему травой склону. С вершины доносились голоса ребятишек, играющих в софтбол или бейсбол. Генри выглядел совсем юным и звал кого-то… Джейни? Жоли? А, какая разница? Он видел сон, а Оуэну нужно было вернуть его в реальность. Он и так уже позволил Генри поспать сколько можно (почти на час дольше, чем рассчитывал), но сейчас пора отправляться в путь.

Генри, позвал он.

Подросток растерянно оглянулся. Рядом оказались еще мальчишки… трое… нет, четверо, один смотрит в какое-то подобие трубки. Лица почти неразличимы, да и к чему это Оуэну? Ему нужен Генри, а не этот прыщавый, испуганный двойник. Оуэну требуется мужчина.

Генри, проснись.

Нет, она там. Нужно ее вытащить. Мы…

Я и крысиной задницы не дам за нее, кто бы она ни была. Вставай.

Нет, я…

Пора, Генри. Проснись. Вставай. Вставай…

…мать твою!

Генри с криком подскочил, сел и стал оглядываться, не понимая, кто он и где находится. Плохо, черт возьми, но хуже всего, что он не знал, в каком когда оказался. Ему восемнадцать, или почти тридцать восемь, или что-то между? В ноздрях стоит запах травы, в ушах отдается стук биты по мячу (биты для софтбола, в который играют девочки, девочки в желтых блузках) вместе с воплем Пита: «Она здесь! Парни, похоже, она здесь!»

— Пит видел это, видел линию, — пробормотал Генри, сам точно не зная, о чем говорит.

Сон уже таял, яркие образы сменялись чем-то темным. Тем, что он должен сделать или хотя бы попытаться. Он вдохнул запах сена и кисло-сладкий аромат марихуаны.

«Мистер, вы можете нам помочь?» Большие оленьи глаза. Марша, так ее звали. Все становилось на свои места. «Вероятно, нет, — ответил он, а потом: — …может быть».

«Да просыпайся же, Генри! Без четверти четыре, дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно».

Этот голос был сильнее и требовательнее остальных, заглушая другие голоса, отсекая их, как ор из плейера, когда батарейки новые и громкость включена на всю катушку. Голос Оуэна Андерхилла. Он Генри Девлин. И если они хотят попытаться, сейчас самое время.

Генри поднялся, морщась от боли в затекших ногах, плечах, спине, шее. Сведенные мышцы мучительно протестовали, победоносно наступающий байрум вызывал невыносимый зуд. Он чувствовал себя столетним старцем, пока не сделал первого шага к окну, но тут же накинул еще с десяток годков.

Оуэн увидел неясный силуэт за окном и облегченно кивнул. Генри передвигался, как Мафусаил в свой самый неудачный день, но Оуэн, к счастью, мог поправить дело, по крайней мере временно. Он украл это из только что открывшегося изолятора, в котором царила такая суматоха, что никто ни на кого не обращал внимания. Все это время он защищал фронтальную часть мозга двумя блокирующими мантрами, которым научил его Генри: «В Бенберри-кросс, в Бенберри-кросс, бим-бом, на палочке верхом» и «Мы можем-можем, да-да, мы можем, можем, Господь небесный, можем…»

До сих пор «глушилки» работали, он заметил несколько странных взглядов в свою сторону, но вопросов не последовало. Даже погода была на их стороне: метель не унималась.

Теперь в окне показалось лицо Генри: бледный смутный овал, прижавшийся к стеклу.

Я ничего об этом не знаю, послал Генри. Слушай, я едва хожу.

Сейчас помогу. Отойди от окна.

Генри молча отступил.

В одном кармане куртки Оуэн носил небольшую металлическую коробку с выдавленной на крышке аббревиатурой USMC[65], в которой держал различные удостоверения личности, когда отправлялся с очередным заданием. Коробку подарил сам Курц, в прошлом году, после операции в Санто-Доминго… что за грустная ирония!

В другом кармане лежали три камня, которые он подобрал под своим вертолетом, где снегу было поменьше.

Он вытащил один солидный осколок мэнского гранита и в ужасе замер, пораженный ярким видением: Маккавано, член команды Блю-Бой-Лидер, потерявший два пальца, сидел на полу, в полутрейлере, рядом с Френком Беллсоном, парнем из Блю-Бой-три, второго боевого вертолета, вернувшегося на базу. Кто-то из них включил мощный фонарь, поставив его на попа, как свечу. Ослепительный свет бил в потолок. И все это происходило рядом, менее чем в пятистах футах от того места, где стоял Оуэн, с камнем в одной руке и металлической коробкой в другой. Кавано и Беллсон обзавелись чем-то вроде густых красных бород. Длинные пряди, росшие из обрубков пальцев, пробивались сквозь повязки Кавано. Оба сжимали в зубах дула пистолетов, не сводя друг с друга глаз. Невидимая связь тонкой, но прочной ниткой протянулась от мозга до мозга. Беллсон считал про себя: Пять… четыре… три…

— Парни, не надо! — вскрикнул Оуэн, но не почувствовал, что его слышат: слишком сильна была эта взаимная связь, подкрепленная решимостью людей, стоявших на самом краю.

Оуэн? Это Генри. Оуэн, что…

Но тут он проник в то, что видел Оуэн, и в ужасе смолк.

…два… один.

Оба пистолетных выстрела слились в безумный дуэт, заглушенный ревом ветра и гудением четырех электрических генераторов Циммера. Над головами Кавано и Беллсона взметнулись фонтаны крови и частиц мозга. Оуэн и Генри увидели, как дернулась правая нога Беллсона в последней смертельной конвульсии, задела фонарь, покатившийся по полу и уткнувшийся в разбросанные в углу ящики. Картинка тут же погасла, как экран телевизора, когда выдернешь вилку.

— Иисусе, — прошептал Оуэн. — Иисусе милосердный.

За окном снова появился Генри. Оуэн сделал ему знак отойти подальше и метнул камень. Расстояние было невелико, но он все равно промахнулся. Камень отскочил от облезлых досок и свалился в снег. Оуэн взял второй, глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и размахнулся. На этот раз стекло разлетелось.

Тебе письмо, Генри. Лови.

За камнем последовала стальная шкатулка.

Какой-то плоский предмет скользнул по полу. Генри подобрал коробку и нажал на замочек. Внутри оказались четыре завернутых в фольгу пакетика.

Что это?

Карманные ракеты, ответил Оуэн. Как у тебя с сердцем?

Насколько я знаю, в порядке.

Прекрасно, потому что по сравнению с этим кокаин покажется валиумом. В каждой пачке две штуки. Прими три, остальные спрячь на всякий случай.

У меня нет воды.

В ответ Оуэн послал красноречивую картинку: южный конец лошади, идущей на север.

Прожуй их, красавчик, у тебя еще остались кое-какие зубы, верно?

Похоже, он не на шутку разозлился, и сначала Генри не понял, в чем дело, но тут же сообразил. Он и сам потерял друзей. Совсем недавно. Не прошло и суток.

Таблетки были белые, на пакетах ни названия, ни штампа фармацевтической компании. Жуткая горечь наполнила рот. Даже горло свело судорогой, когда он попытался сглотнуть.

Зато эффект был почти мгновенным. Не успел он сунуть коробку в карман, как сердце забилось вдвое быстрее. К тому времени, как он подошел к окну, частота пульса утроилась. Глаза, казалось, вылезали из орбит при каждом ударе. Однако в этом не было ничего неприятного, скорее наоборот. Сонливость улетучилась вместе с болью и усталостью.

— Bay! — завопил он, — Попаю[66] следовало бы сожрать несколько банок этого дерьма! — И рассмеялся, потому что изъясняться словами было почти непривычно — такой архаичный, полузабытый способ — и потому что идеально себя чувствовал.

Тише ты! Что ты сказал?

О'кей! О'КЕЙ!

Даже его мысли, казалось, приобрели новую, кристаллическую ясность, и Генри не думал, что дело только в воображении. И хотя здесь освещение было чуть более тусклым, чем в остальной части лагеря, он все же успел увидеть, как Оуэн поморщился и схватился за виски, словно кто-то крикнул прямо ему в ухо.

Извини, подумал он.

Ничего, все нормально. Просто ты час от часу становишься сильнее. Должно быть, весь покрылся этим говном.

Вовсе нет, парировал Генри и некстати вспомнил обрывок сна: их четверка на травянистом склоне. Верее, пятерка — ведь Даддитс тоже был с ними.

Генри, помнишь, где я буду?

Юго-западный угол лагеря. По диагонали от амбара. Но…

Никаких «но». Там я буду ждать. Если хочешь выбраться отсюда, лучше поторопись. Сейчас… Оуэн, помолчав, глянул на часы. Видимо, механические, если еще идут, подумал Генри…без двух четыре. Даю тебе полчаса, и если народ в амбаре не начнет шевелиться, я закорочу проволоку.

Получаса может не хватить, запротестовал Генри. Хотя он стоял неподвижно, глядя на фигуру Оуэна, тонувшую в снегу, все же дышал быстро, как на бегу. И сердце колотилось, как у загнанной лошади.

Ничего не поделать, постарайся уложиться, передал Оуэн. К изгороди подключена сигнализация. Стоит дотронуться до проволоки, и включатся сирены. И дополнительные прожектора. Общая тревога. Даю тебе пять минут до того, как начнется переполох, то есть считаю до трехсот, и если ты не покажешься, я пускаюсь в одиночное плавание.

Без меня ты не найдешь Джоунси.

Это еще не значит, что я должен оставаться здесь и погибать вместе с тобой. Генри. Терпеливо. Словно малому ребенку. Так или иначе, если не успеешь через пять минут, у нас обоих не останется ни единого шанса.

Эти двое… что покончили с собой… они не единственные, кто ушел.

Знаю.

Перед Генри возникло короткое видение: желтый школьный автобус с надписью МИЛЛИНОКЕТ СКУЛ ДЕПТ. Из окон выглядывает два десятка ухмыляющихся черепов. Товарищи Оуэна Андерхилла. Все те, кто вчера прибыл сюда. Люди, которые в этот час либо умирают, либо уже мертвы.

Забудь про них, передал Оуэн. Сейчас следует побеспокоиться о парнях Курца. Особенно о команде «Империэл Вэлли». Если они в самом деле существуют, можешь быть уверен, последуют приказу. Они достаточно хорошо подготовлены и натасканы. А это помогает выжить при любой неразберихе, на то она и подготовка. Итак, пять минут после того, как включится сигнализация. Считаю до трехсот.

Логику Оуэна было трудно принять, но невозможно опровергнуть.

Ладно. Пять минут, согласился Генри.

Тебе не обязательно в это впутываться, заметил Оуэн. Мысль пришла к Генри в ореоле сложной филиграни эмоций: раздражения, чувства вины, неизбежного страха; в случае Оуэна Андерхилла — страха не смерти, но провала.

Если то, что ты говоришь, правда, все зависит от того, сможем ли мы незаметно выбраться отсюда, а ты ставишь наше предприятие под угрозу из-за нескольких сотен мудаков в амбаре.

Твой босс не так бы поступил, верно?

Оуэн вскинулся, выразив, правда, свое удивление не словами, а ставшим более привычным способом: в мозгу Генри вихрем пронеслась целая серия изумленно-комических масок. Но даже сквозь неустанный вой и визг ветра он услышал смех Оуэна.

Вот тут ты меня припечатал, красавчик.

Так или иначе я их растормошу. Уж я умею расшевелить. Я мастер мотиваций.

По крайней мере попытаешься.

Генри не видел лица Оуэна, но чувствовал, что тот улыбается.

— А потом? — вслух спросил Оуэн. — Объясни еще раз. Зачем?

— Может, затем, что солдаты тоже нуждаются в мотивациях, особенно когда вдаются в подробности. И оставь свою телепатию, я хочу, чтобы ты изложил все вслух.

Генри еще раз поглядел на дрожащего от холода человека:

— После всего этого мы станем героями. Не потому, что хотели, просто выбора не было.

Оуэн молча кивнул. Кивнул, все еще улыбаясь.

— Почему нет? Почему, на хрен, нет?

И Генри увидел маленького мальчика с блюдом, поднятым над головой. Так вот чего хотел мужчина. Чтобы мальчик положил блюдо на полку — то блюдо, что преследовало его столько лет и навсегда останется разбитым.

Курц, с детства не видевший снов и, наверное, поэтому окончательно спятивший, проснулся, как всегда, мгновенно: вот только сейчас пребывал в пустоте, и тут же пришел в себя и вполне сознает, где находится. Живой, аллилуйя, о да, живой и бодрый.

Повернув голову, он взглянул на часы, но чертова машинка снова гикнулась, несмотря на новомодный антимагнитный корпус. На циферблате, как сумасшедшие, плясали цифры: 12-12-12, словно заика, застрявший на одном слове.

Он включил лампу и поднял с тумбочки карманные часы. Четыре часа восемь минут.

Курц положил их на место, спустил на пол босые ноги и встал. И первое, что услышал, — вой ветра. Вой бродячей собаки. И осознал еще одно: неразборчивое бормотание голосов в голове окончательно стихло. Телепатическая волна прошла и улеглась, и Курц был этому рад. Подобные свойства оскорбляли его на первобытном, примитивном уровне, как некоторые сексуальные приемы. Мысль о том, что кто-то имеет право забраться в его голову без спроса, проникнуть в верхние уровни разума, возмущала до глубины души. Только за это следовало стереть с лица земли серых человечков. За этот омерзительный подарок. Слава Богу, он оказался достаточно эфемерным.

Курц сбросил серые тренировочные трусы и голым встал перед зеркалом, тщательно оглядывая себя от ступней (где уже выступали змеи фиолетовых вен) до макушки, с гребнем спутанных седеющих волос. В свои шестьдесят он не так уж плохо выглядел: возраст выдавали только эти проклятые вены. И как мужчина еще ничего, хотя эта сторона жизни его никогда не интересовала: женщины по большей части — злобные, коварные создания, неспособные на верность и преданность. Они опустошали мужчину. В глубине своего безумного сердца, где даже сумасшествие было выхолощенным, тщательно подкрахмаленным и выглаженным, а потому не слишком интересным, он считал секс ненужным и даже запретным. Даже если все проделывалось ради продолжения рода, результатом обычно было оснащенное мозгами новообразование, не слишком отличавшееся от срань-хорьков.

От макушки взгляд Курца снова пополз вниз, медленно, выискивая малейшую полоску красного, каждое крошечное пятнышко. Ничего. Он повернулся и, вытянув шею, попытался рассмотреть спину, и снова ничего не обнаружил. Раздвинул ягодицы, пощупал кожу между ними, сунул палец в анус, но не ощутил ничего, кроме упругой плоти.

— Я чист, — произнес он тихо, моя руки в меленькой ванной «виннебаго». — Чист, как снег.

Он снова натянул трусы и, присев, надел носки. Чист, благодарение Богу, чист. Хорошее слово — «чист». Неприятное ощущение телепатии — как потная кожа, прижатая к потной коже — улетучилось. И ни единого признака Рипли: он даже проверил язык и десны.

Так что же разбудило его? Почему в голове бьет тревожный набат?

Потому что телепатия — не единственная форма экстрасенсорного восприятия. Потому что задолго до того, как серые человечки узнали о таком месте, как Земля, заткнутом в самый пыльный и отдаленный уголок великой межзвездной библиотеки, существовала маленькая штучка, называемая инстинктом, отличительная особенность такого хомо сапиенс в военном мундире, как Курц.

— Предчувствие, — сказал Курц. — Добрая старая американская интуиция.

Он влез в штаны и, все еще полуголый, схватил рацию, лежащую на тумбочке рядом с часами (уже четыре часа шестнадцать минут: время, похоже, просто мчится, как машина без тормозов, летящая по склону холма к оживленному перекрестку). Рация была снабжена специальным часовым механизмом и к тому же закодированным, что, по мнению изобретателей, делало невозможным всякую блокировку… но при взгляде на предположительно неуязвимый циферблат Курц сразу понял, что дело плохо.

Он нажал кнопку вызова. Фредди Джонсон откликнулся довольно быстро, и голос не казался слишком уж сонным… о, как сейчас, в эту критическую минуту, Курц (урожденный Роберт Кунц, имя, имя, что в имени твоем) мечтал об Андерхилле!

Оуэн, Оуэн, подумал он, почему ты, оступился именно тогда, когда больше всего нужен мне.

— Шеф?

— Я перевожу всю команду «Империэл Вэлли» в один фургон. Шестой. Собери всех, потом вернешься и доложишь.

Ему пришлось выслушать, почему это невозможно, муть, которую Оуэн не выдал бы и в бредовом сне. Он дал Фредди приблизительно сорок секунд на оправдания, а потом сказал:

— Закрой поддувало, сукин сын.

Последовало потрясенное молчание.

— Тут назревает что-то неладное. Не знаю, что именно, но недаром я вскочил с постели посреди ночи, и в голове так и заливаются колокола тревоги. Поэтому я собираю всех вместе, и если хочешь дожить до завтрашнего ужина, заставь их поднять задницы и топать куда прикажут. Скажи Галлахер, пусть держится начеку, будет готова ко всему. Приказ понят, Фредди?

— Так точно, босс. Но, думаю, вам следует знать: у нас уже четыре самоубийства. Это из тех, о которых мне известно. Вполне может быть и больше.

Курц не удивился и не расстроился. В определенных обстоятельствах самоубийство не только приемлемо, но и благородно — последний поступок истинного джентльмена.

— Вертолетчики?

— Так точно.

— Никого из «Империэл Вэлли»?

— Никого, босс.

— Ладно. Вольно, парень. Заваруха вот-вот начнется. Понятия не имею, в чем дело, но нюхом чую беду. Большую.

Курц швырнул рацию на стол и продолжил одеваться.

Хотелось курить, но сигареты кончились.

Когда-то в хлеву старика Госслина содержалось небольшое стадо молочных коров, и хотя хлев вряд ли соответствовал стандартам министерства сельского хозяйства, был еще в довольно приличном состоянии. Солдаты провели электричество, повесили мощные лампы, бросавшие холодное сияние на стойла, на загончик для доения, на верхний и нижний сеновалы. Кроме того, они расставили по углам несколько обогревателей, и сейчас воздух буквально раскалился лихорадочной пульсирующей жарой. Войдя, Генри немедленно расстегнул куртку, но это не помогло: волосы сразу взмокли от пота. Наверное, тут сыграли роль и таблетки Оуэна — перед тем как зайти в коровник, он проглотил еще одну.

Генри огляделся и покачал головой. До чего же коровник похож на все лагеря беженцев, которые ему приходилось видеть: боснийских сербов в Македонии, гаитянских мятежников после высадки морских пехотинцев Дядюшки Шугара в Порт-о-Пренсе, африканских эмигрантов, покинувших родину из-за болезней, голода, гражданских войн или из-за всего вместе. Такие вещи часто показывают по телевизору, и к ним постепенно привыкаешь, но сидя в уютном кресле, трудно вообразить, как все происходит на самом деле, ужас, с которым наблюдаешь насилие, кровь и боль, так или иначе отстраненный, почти клинический. Но оказалось, что для посещения подобных мест не нужны ни виза, ни паспорт. Обычный коровник в Новой Англии. Люди, оказавшиеся здесь, были одеты не в лохмотья и грязные дашики[67], а в дорогие охотничьи куртки, брюки с большими накладными карманами (так удобно для запасных обойм) и белье с подогревом от «Фрут оф зе лум». Но впечатление оставалось тем же самым. Единственным отличием было всеобщее непроходящее изумление. Такого просто не могло быть на Земле Наших Надежд.

Интернированные вполне уютно устроились на брошенных на пол вязанках сена (предварительно подстелив куртки). Они уже успели разделиться на небольшие семейные и дружеские компании и сейчас мирно спали. Сеновалы и даже стойла тоже были заняты. Слышались храп, сопение и стоны людей, метавшихся в кошмарах. Где-то плакал ребенок. И в довершение всего сюрреалистического кошмара из динамиков тихо лилась музыка. Дремлющие, обреченные на смерть обитатели коровника старика Госслина слушали оркестр Фреда Уоринга, исполнявший «Чарминг найт» в переложении для скрипок.

Даже в его нынешнем одурманенном состоянии каждая деталь с неестественной отчетливостью врезалась в память. Все эти оранжевые куртки и кепки! — подумал он. Господи! Настоящий Хэллоуин в аду!

Здесь тоже было полно зараженных. Красно-золотой мох цвел на щеках, ушах, между пальцами и даже на балках и электропроводах. Пахло в основном сеном, но Генри без труда учуял знакомый запашок этилового спирта с примесью серы. Кроме того, спящие непрерывно испускали газы, такие громкие, словно шесть-семь бездарных музыкантов пытались аккомпанировать оркестру на тубах и саксофонах. В других обстоятельствах это было бы забавно… Возможно, и в этих тоже… для любого человека, не видевшего извивающегося и щерившего зубы хорька на окровавленной постели Джоунси.

«Сколько их сейчас вынашивает этих тварей?» — спросил себя Генри. Впрочем, это не важно, — подумал он, — хорьки в конце концов достаточно безвредны. Они смогут просуществовать без хозяев в этом коровнике, но снаружи, где метет снег, буйствует ветер и температура ниже нулевой, не продержатся и двух часов.

Ему нужно потолковать с этими людьми…

Нет, не так. Что ему нужно — так это до смерти запугать их. Заставить подняться и выйти из тепла на мороз. Раньше тут были коровы, и сейчас здесь — тоже коровы. Он должен превратить их обратно в людей — испуганных, обозленных людей. Он мог бы сделать это, но не в одиночку. А часики тикают. Оуэн Андерхилл дал ему полчаса. По прикидкам Генри, треть этого времени уже прошла.

Мегафон. Сообразить что-то вроде мегафона. Без этого ничего не выйдет, подумал он и, оглядевшись, заметил грузного, лысеющего мужчину, спавшего на боку, слева от двери, ведущей в загон для доения. Похоже, это один из тех, кого он выпер из сарая, но сказать наверняка трудно.

Но это был Чарлз, и байрум покрыл красной черепицей то, что старина Чарли, вне всякого сомнения, гордо именовал своим «солнечным секс-пультом». Кому нужна пересадка волос, когда это дерьмо до тебя доберется? — ухмыльнулся про себя Генри.

Чарлз как раз то, что надо, и к тому же Марша спала почти рядом, держа руку Даррена, мистера Убойный-косячок-из-Ньютона. По ранее гладкой щеке Марши полз байрум. Муж пока не пострадал, зато деверь — Билл, кажется? — походил на мохнатое чудовище. Лучший в шоу. Он встал на колени перед Биллом, взял поросшую байрумом руку и вторгся в непроходимые джунгли его кошмаров.

Проснись, Билл. Труба зовет. Нужно выбираться от сюда. Несли поможешь мне, мы сумеем. Проснись, Билл, Проснись и будь героем.

Все случилось с головокружительной скоростью.

Генри ощутил, как сознание Билла выныривает из глубин сна, отчаянно тянется к разуму Генри, словно утопающий — к спасателю, плывущему ему на помощь.

Не разговаривай, не пытайся разговаривать, сказал ему Генри, только слушай. Нам нужны Марша и Чарлз. Четверых будет достаточно.

Что…

Времени нет, Билли. Начали.

Билл взял за руку невестку. Глаза Марши немедленно распахнулись, будто она именно этого ждала, и Генри ощутил, как все шкалы в его голове повернулись еще на одно деление. На ней грибок был не так обилен, как на Билле, но, по-видимому, природа наделила ее большими способностями. Без единого вопроса она взяла за руку Чарлза. Генри показалось, что она уже сообразила, в чем дело и что от нее требуется. К счастью, она также прониклась необходимостью спешить. Прежде всего следует подкинуть бомбу этим людям, а потом использовать их как таран.

Чарлз подскочил, тараща глаза. И тут же, как по команде, встал. Теперь все четверо собрались в кружок и взялись за руки, подобно участникам спиритического сеанса… что, по мнению Генри, было недалеко от истины.

Дайте это мне, велел он, и они подчинились. Ощущение было такое, словно в ладонь легла волшебная палочка.

Слушайте меня! — позвал он.

В разных концах коровника стали подниматься головы, кое-кто подпрыгивал, словно наэлектризованный.

Слушайте и делайте, что говорят… делайте, что говорят. Понятно? Делайте, что говорят. Это ваш единственный шанс, так что ДЕЛАЙТЕ, КАК СКАЗАНО!

Они повиновались инстинктивно, как люди, насвистывающие мелодию или хлопающие в такт. Дай он им время на размышления, возможно, все оказалось бы куда сложнее, и вероятно, просто невозможным, но он не дал им ни минуты. Большинство спали, и он застиг зараженных, иначе говоря, телепатов, врасплох, в ту минуту, когда их сознание было беззащитно-открытым. Повинуясь неосознанному импульсу, Генри послал серию образов: солдаты в масках, окружающие коровник, некоторые с пистолетами, остальные с рюкзаками, присоединенными к длинным трубкам. Придал лицам солдат выражение почти карикатурной жестокости. По приказу, исторгнутому динамиками, трубки изрыгают струи жидкого огня: напалма. Стены и крыша коровника занимаются мгновенно.

Генри проник в коровник, продолжая посылать картины с вопящими, мечущимися людьми. Огненные капли падали из дыр в горящей крыше, поджигали сено. Мужчина с горящими волосами… женщина в пылающей лыжной парке, все еще украшенной билетиками на подъемники лыжных курортов.

Теперь все смотрели на Генри. Генри и круг его приятелей. Правда, изображения принимали только телепаты: инфицированы были всего процентов шестьдесят заключенных, но и остальные уловили ощущение нерассуждающей паники: нарастающий прилив поднимает с мелей все лодки.

Стиснув руки Билла и Марши, Генри снова переключил изображение на внешнюю перспективу. Пожар; голос, орущий из динамиков приказ никого не выпускать.

Теперь все заключенные были на ногах, несвязно выкрикивая что-то (телепаты молчали. Измученные глаза глядели на Генри с испещренных байрумом лиц). Он показал им коровник, горящий свечой в снежной ночи, ветер, превращающий огненный ад в бушующий вихрь, но струи напалма по-прежнему бьют по цели, и голос из динамиков вещает:

Теперь изображение заработало в полную силу, питаемое собственными страхами людей. Генри послал образы тех, кто смог найти выход или выбраться через окна. Многие горели заживо. Одна женщина держала на руках ребенка. Солдаты перебили всех, кроме женщины с ребенком, превращенных в живые факелы.

— Нет!!! — завопили в унисон сразу несколько голосов, и Генри с каким-то болезненным удивлением осознал, что все они придали лицу горящей женщины свои черты.

Теперь они неуклюже топтались, как скот, застигнутый грозой. Нужно подогреть их, пока они не начали думать.

Собрав силу объединенного разума тех, кто держался за руки, Генри послал им изображение магазина.

ПОЙМИТЕ! — мысленно воскликнул он. ЭТО ВАШ ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС! ЕСЛИ МОЖЕТЕ, ПРОРВЕМСЯ В МАГАЗИН, СОРВЕМ ПРОВОЛОКУ, ЕСЛИ ДВЕРЬ ЗАБИТА! НЕ ОСТАНАВЛИВАЙТЕСЬ! НЕ ВРЕМЯ КОЛЕБАТЬСЯ! БЕГИТЕ В ЛЕС! ПРЯЧЬТЕСЬ В ЗАРОСЛЯХ! ОНИ ИДУТ, ЧТОБЫ СЖЕЧЬ КОРОВНИК И ВСЕХ, КТО ТУТ ЕСТЬ! ЛЕС — ВАШЕ СПАСЕНИЕ! СЕЙЧАС! СЕЙЧАС!

Утонувший в колодце собственного изображения, опьяненный таблетками Оуэна и посылая изо всех своих сил картины возможного спасения в лесу, верной смерти здесь, в этом проклятом месте, картины простые и незатейливые, как в детской книжке, он почти не сознавал, что кричит вслух:

— Сейчас, сейчас, сейчас — Сначала команду подхватила Марша Чайлз. Потом ее деверь, потом Чарлз, мужчина с заросшим грибком секс-пультом.

Невосприимчивый к байруму и, следовательно, не получивший дара телепатии Даррен тем не менее оказался достаточно чутким к витающим в воздухе флюидам и тоже стал скандировать:

— Сейчас! Сейчас! Сейчас!

Слово перепархивало от человека к человеку, от группы к группе, вирус нарастающей паники. Куда более заразный, чем грибок. Стены коровника тряслись. Кулаки вздымались в унисон, как на рок-концерте.

— СЕЙЧАС! СЕЙЧАС! СЕЙЧАС!

Генри позволил им перехватить инициативу, довести накал возбуждения до предела, и сам грозил кулаком, даже не сознавая этого, поднимал ноющую руку, одновременно напоминая себе не поддаваться общей истерии, которую сам же подогрел: в конце концов им на север, ему — на юг. Он ждал того момента, когда возврат к прежнему состоянию невозможен. Следовало как можно скорее достичь точки кипения и спонтанного взрыва.

Такой момент настал.

— Сейчас, — прошептал он, снова собирая воедино сознание Марши, Билла, Чарлза и других… тех, кто был рядом и особенно остро его воспринимал.

Он все перемешал, взболтал, сжал и метнул это единственное слово, как серебряную пулю, в головы трехсот семнадцати людей, запертых в коровнике старика Госслина:

СЕЙЧАС.

И вслед за мгновением мертвенной тишины распахнулись врата ада.

Еще до наступления сумерек вдоль изгороди на равном расстоянии друг от друга поставили дюжину двухместных караульных будок (за неимением ничего лучшего, с передвижных туалетов сняли писсуары и унитазы). В каждой будке имелся обогреватель, разливавший такое отупляющее тепло, что охранники не слишком торопились выходить наружу. Время от времени кто-то открывал двери, впуская вихри морозного воздуха, но этим и ограничивались все приступы бдительности. Большинство стражей были солдатами мирного времени, не представлявшими, насколько высоки ставки в этой игре, поэтому сейчас они мирно травили байки о женщинах, сексе, машинах, начальстве, сексе, семьях, будущем, сексе, пьянках, наркотиках, вечеринках и сексе. Все благополучно просмотрели оба визита Оуэна Андерхилла к сараю (его легко можно было заметить с постов 9 и 10) и уж, конечно, последними доперли, что имеют дело с настоящим, полновесным мятежом на их утлом кораблике.

Семеро других, пробывших в команде Курца немного дольше и, следовательно, успевших достаточно просолиться, расселись в магазине вокруг дровяной печки, играя в карты, в том самом офисе, где Оуэн слушал записи Курца «пощадите нас», где-то около двухсот лет назад. Шестеро играющих были часовыми. Седьмой — коллегой Дога Бродски, Джином Кембри. Кембри не смог уснуть. Причина бессонницы была скрыта эластичной хлопчатобумажной повязкой на запястье. Он не знал, сколько еще послужит повязка, потому что красная растительность продолжала распространяться. Если не принять мер, кто-то обязательно увидит, и тогда, вместо того чтобы играть в карты в офисе, он окажется в коровнике вместе с гражданскими.

Но разве он один? У Рея Парсонса из уха торчит вата. Он сказал, что в ухе стреляет, но так ли это? Тед Трезевски обмотал предплечье бинтом, жалуясь, что наткнулся днем на колючую проволоку. Может, не врет. Джордж Аделл, непосредственный начальник Дога в более спокойные времена, натянул на лысину вязаную шапочку, что придало ему необычайное сходство с престарелым белым рэппером. Вероятно, под ней нет ничего, кроме кожи, но носить вязаные шапочки в такой жаре? По меньшей мере странно.

— Сдох, — сказал Хоуи Эверетт.

— Объявляю масть, — откликнулся Дэнни О'Брайен.

Парсонс и Аделл последовали его примеру. Но Кембри едва их слышал. Перед глазами вдруг встала женщина с ребенком на руках. Пока она пыталась перебежать занесенный снегом выгул, солдаты поливали ее напалмом. Кембри в ужасе поежился, посчитав, что картина вызвана его нечистой совестью.

— Джин! — окликнул Эл Колмен. — Собираешься объявлять или…

— Что это? — нахмурился Хоуи.

— Ты о чем? — спросил Тед Трезевски.

— Прислушайся и поймешь, — сказал Хоуи.

Тупой полячишка, отдалось в голове Кембри, но тот не придал оскорблению особого значения. Скандирующие голоса с каждой минутой становились громче, заглушая ветер, быстро набирая силу и мощь.

— Сейчас! Сейчас! Сейчас! Сейчас! СЕЙЧАС!

Крики доносились из коровника, прямо за их спинами.

— Какого дьявола… — протянул Аделл, задумчиво уставясь на складной стол, заваленный разбросанными картами, пепельницами, фишками и деньгами.

Джин Кембри неожиданно понял, что под дурацкой шерстяной шапочкой и в самом деле нет ничего, кроме лысины. Номинально Аделл командовал их группой, на деле же ни черта не соображал. Не видел вздымающихся кулаков, не слышал сильного мысленного голоса, солировавшего в хоре.

Кембри заметил тревогу на лицах Парсонса, Эверетта, Колмена. Они тоже все видели. Мгновенное понимание объединило их, тогда как здоровые только недоуменно переглядывались.

— Говнюки сейчас пойдут на штурм, — сказал Кембри.

— Не дури, Джин, — отмахнулся Джордж Аделл. — Они понятия не имеют, что их ждет. Кроме того, это штафирки. Так, пар выпу…

Но конец предложения заглушило единственное слово — СЕЙЧАС, — циркулярной пилой прорезавшее мозг Кембри. Рей Парсонс и Эл Колмен поморщились. Хоуи Эверетт взвыл от боли, сжав ладонями виски. Судорожно вскинутые колени стукнулись о столешницу. Карты, фишки и деньги разлетелись во все стороны. Долларовая банкнота приземлилась на печке и начала тлеть.

— А, мать твою, взгляни, что ты… — начал Тед.

— Они идут, — сказал Кембри. — Сейчас они возьмутся за нас.

Парсонс, Эверетт и Колмен бросились к карабинам М-4, прислоненным к стене около вешалки старика Госслина. Остальные, оцепенев от неожиданности, удивленно смотрели на них… но тут раздался грохот дверей коровника, затрещавших под напором толпы. Снаружи двери были заперты на огромные стальные армейские засовы, которые пока еще держались. Но вот прогнившее дерево не выдержало, и в пролом хлынула толпа заключенных, продолжавших скандировать заветное слово «сейчас», сминая несчастных собратьев, которым не повезло выстоять в давке.

Кембри тоже метнулся к стене, схватил карабин, каковой немедленно у него выдернули.

— Это мой, мудак, — рыкнул Тед Трезевски.

От разбитых дверей коровника до офиса было не более двадцати ярдов. Толпа быстро перекрыла ничтожное расстояние с воплями: «СЕЙЧАС, СЕЙЧАС, СЕЙЧАС».

Столик с грохотом перевернулся, засыпав картами все свободное пространство. При первых признаках бунта включилась вмонтированная в изгородь сигнализация. Первые, кто пошел на проволоку, либо поджарились, либо повисли на толстых колючках, как огромные вздутые рыбины. Мгновение спустя тревожные звонки сменились пронзительным воем сирен, Общей Тревогой, которую иногда обозначали как «Ситуация Три Шестерки», конец света. Из пластиковых туалетных будок выглядывали изумленные испуганные лица часовых.

— Коровник! — закричал кто-то. — В коровнике свалка! Это побег!

Часовые высыпали на снег, полураздетые, босые, и рассыпались вдоль изгороди, не подозревая, что более восьмидесяти камикадзе, бывших охотников на оленей, закоротили ее собственными телами, навалившись на провода, дергаясь в последних смертных судорогах и продолжая во всю глотку орать «СЕЙЧАС»!

Никто не заметил еще одного беглеца — высокого, тощего, в старомодных роговых очках на носу. Того, кто оторвался от остальных и побрел по сугробам, успевшим вырасти на выгуле. Хотя Генри не видел и не чувствовал слежки, все же, еще раз оглядевшись, пустился бежать. Он казался себе маленьким и беззащитным, унизительно уязвимым под зоркими беспощадными глазами прожекторов, а какофония сирен и гудков сводила с ума, вселяла панический страх… терзала, совсем как когда-то плач Даддитса в тот день, на задах здания братьев Трекер.

Он надеялся, что Андерхилл ждет его. Пока сказать трудно: слишком густой снег скрывал дальний конец загона, но он скоро будет там, и все станет ясно.

Курцу осталось надеть второй сапог, когда поднялась суматоха, воздух наполнился оглушительными воплями сирен и сигнализации, и включилось дополнительное освещение, заливая этот Богом забытый кусок земли еще более ослепительным сиянием. Курц не ощутил ни удивления, ни досады, только смесь сожаления и облегчения. Облегчения от того, что неизвестное чудовище, пожиравшее его нервные клетки, наконец обнаружило себя, и теперь остается только взять ситуацию под контроль. Сожаление — от того, что эта хренотень не продержалась еще два часа. Всего два часа, и можно было бы спокойно подводить итоги операции.

Так и не выпуская сапога, он вылетел из «виннебаго». От коровника несся буйный неудержимый рев, что-то вроде боевого клича, на который невольно отозвалось его сердце. Ураганный ветер приглушал крики, но не слишком: похоже, узники все как один бросились в битву. Неизвестно откуда, из их сытых, изнеженных, здесь-такого-не-может-быть, рядов возник Спартак — кто бы мог подумать?

Все проклятая телепатия, подумал он. Интуиция, никогда не подводившая его, подсказывала: случилось непоправимое, и вся операция летит к чертям, но несмотря на это, Курц улыбался. Все-таки это чертова телепатия. Учуяли, что их ждет… и кто-то решил действовать.

Перед его глазами из разлетевшейся двери коровника высыпала пестрая толпа в куртках и оранжевых кепках. Один упал на торчавшее острие сломанной доски, пронзившее его, как осиновый кол вампира. Поскользнувшиеся на снегу были затоптаны толпой. И все это под мертвенным равнодушным сиянием прожекторов. Курц, словно зритель на чемпионате по реслингу, занявший к тому же лучшее место, видел все. Все, что творилось на ринге.

Две группы бегущих, по пятьдесят — шестьдесят человек в каждой, державшиеся вместе, так же слаженно, как расчеты в учебных командах, бросились на ограду, по обе стороны от убогой лавчонки. Нападавшие то ли не знали, что через проволоку пропущен смертельный ток, то ли им было все равно. Остальная масса ринулась в обход магазина. Это было самое слабое место во всей обороне, но теперь было уже все равно. Курц понял, что ограде не устоять.

Никогда его строго выверенные планы не рушились так грубо: две-три сотни неуклюжих солдат ноября очертя голову бросаются в атаку с воплями «банзай». Он не допускал и тени сомнения в том, что они, как всякий скот, будут покорно ждать, пока пастух поведет их на бойню.

— Неплохо, мальчики, — пробормотал Курц, ощущая, как горит еще что-то, вероятно, его проклятая карьера… но конец все равно близок, недаром он выбрал такую головоломную операцию, чтобы достойно уйти со сцены, не так ли? Насколько он понимал, маленькие серые человечки из космоса — отныне явление вторичное. Доведись ему вести новости, заставка на экране гласила бы:

Можно сказать, выдающееся. Просто позор убивать таких храбрецов.

Вой сирены то нарастал, то замирал в снежной ночи. Первая волна беглецов ударилась в заднюю стену магазина. Курц почти увидел, как содрогнулась постройка.

— Проклятая телепатия, — повторил он, ухмыляясь.

Похоже, его люди наконец опомнились и высыпали из караульных будок, из автопарка, столовой и полутрейлеров, служивших импровизированными бараками. Но ухмылка тут же погасла, сменившись недоумением.

— Стреляйте! — крикнул он. — Почему вы не стреляете?

Кое-кто действительно пустил в ход оружие, но таких было слишком мало. Ничтожно мало. Курц почуял панику. Его люди не стреляли, потому что наложили в штаны от страха. Или попросту знали, что их очередь — следующая.

— Проклятая телепатия, — повторил он, и внезапно в магазине началась перестрелка.

Окна офиса, где они еще вчера совещались с Оуэном Андерхиллом, освещались ослепительными прерывистыми вспышками. Два стекла вылетели. Какой-то мужчина попытался выскочить из второго, и Курц едва успел узнать Джорджа Аделла, прежде чем того схватили за руки и втащили обратно.

Парни в офисе хотя бы сопротивлялись, но что еще им оставалось делать? Они боролись за свою жизнь. Солдаты никак не успевали добежать к месту драки. Курц уже подумывал бросить сапог и схватить свой девятый калибр. Пристрелить нескольких беглецов. Настрелять дичи. Нахватать трофеев. Так и так кругом все рушится. Почему бы нет?

Андерхилл. Вот почему. Оуэн Андерхилл играл какую-то роль в этой заварушке. Курц знал это так же точно, как то, что его зовут Курц. От всего этого пахло предательством, а предательство было у Андерхилла в крови.

Из офиса Госслина снова донеслись перестук выстрелов… вопли боли… триумфальные крики. Компьютерные мозги, пожиратели салатов, глотатели «Эвиана», ничтожные готы взяли свою крепость.

Курц захлопнул дверцу «виннебаго», чтобы не видеть всей этой мерзости, и поспешил назад в спальню, позвонить Фредди Джонсону. Сапог он так и не выпустил.

Кембри стоял на коленях, за письменным столом старика Госслина, когда в магазин ворвалась первая волна заключенных. В этот момент Кембри, не помня себя, выдергивал ящик за ящиком в поисках оружия. Он еще не знал, что останется жив лишь потому, что ничего не найдет.

— СЕЙЧАС! СЕЙЧАС! СЕЙЧАС! — скандировали обезумевшие беглецы.

В заднюю стену ударили с такой силой, словно туда врезался грузовик. Снаружи послышался противный треск: это на проволоку легли первые смертники. Свет в офисе замигал.

— Держитесь вместе, парни! — вскрикнул Денни О'Брайен. — Ради Господа Бога, держитесь вме…

Дверь черного хода слетела с петель с такой силой, что упала не вперед, а назад, прикрыв нападавших, как щитом. Кембри нырнул под стол, прикрывая руками голову, когда дверь вновь наклонилась вперед и легла на стол под углом, что дало ему возможность до поры до времени уцелеть.

Хлопки выстрелов в крохотном помещении разрывали уши, заглушая вопли раненых и умирающих, но Кембри понял, что стреляли только Трезевски, Аделл и О'Брайен.

Колмен, Эверетт и Рей Парсонс стояли с потрясенным видом, прижимая оружие к груди.

Из своего случайного убежища Джин Кембри видел, как узники сметают все на своем пути, как самые первые, сраженные пулями, валятся, заливая кровью пол, стены, рекламные плакаты. Он видел, как Джордж Аделл швырнул карабин в двух оранжевокурточных верзил и метнулся к окну. Он почти успел вывалиться, но человек, на щеке которого родимым пятном краснел Рипли, вонзил зубы в щиколотку Джорджа, как в ножку рождественской индейки, а другой заткнул вопли, резко дернув голову Джорджа влево. Комнату затянуло голубоватым пороховым дымом, но Кембри увидел Эла Колмена, отбросившего ружье и подхватившего общий вопль: «Сейчас! Сейчас! Сейчас!» Он увидел, как Рей Парсонс, самый мирный и спокойный человек на свете, прицелился в Денни О'Брайена и вышиб ему мозги.

Теперь все стало проще. Теперь было только так: больные против здоровых.

Стол отлетел к стенке от сильного удара. Дверь шлепнулась на Кембри, и, прежде чем тот успел подняться, по нему промчались люди. Он чувствовал себя ковбоем, упавшим с коня во время общей свалки. Его наверняка раздавят!

Но еще миг, и убийственное давление ослабло. Кембри быстро встал на колени, подстегиваемый адреналином, бурлящим в крови, и дверь сползла с него, наградив на прощание злобным тычком ручки в бедро. Кто-то на бегу пнул его в ребра, чей-то сапог расцарапал ухо, и тут он умудрился встать. Комната, синяя от дыма, звенела воплями и криками. Несколько здоровенных охотников врезались в печку, которая оторвалась от трубы и покатилась по полу, разбрызгивая горящие кленовые поленья. Деньги и игральные карты загорелись. По магазину поплыла едкая вонь пластиковых покерных фишек. Фишки Рея, не к месту подумал Кембри. Они были с ним в Заливе. И в Боснии тоже.

Никем не замеченный в общей суматохе, он продолжал стоять в стороне. Бегущие узники не ломились в дверь между офисом и магазином, в этом не было нужды: всю стену, а вернее, тонкую перегородку, успели снести напрочь. Обломки тоже постепенно занимались огнем от перевернутой печки.

— Сейчас, — пробормотал Джин Кембри. — Сейчас.

Он увидел Рея Парсонса, бегущего вместе с остальными к переднему крыльцу. За ним мчался Хоуи Эверетт. На ходу он схватил буханку хлеба и помчался по центральному проходу.

Тощий старикашка в шляпе с кисточкой и тяжелом пальто отлетел от толчка прямо на печку да так и остался лежать. Кембри услышал тонкий пронзительный вскрик, когда лицо влипло в раскаленный металл и стало плавиться.

Не только услышал, но и почувствовал.

— Сейчас! — завопил Кембри, сдаваясь и присоединяясь к остальным. — Сейчас!

Похоже, операция Блю-Бой завершилась.

Пробежав почти три четверти пути, Генри остановился, тяжело дыша и хватаясь за сердце. Позади стремительно разворачивался миниатюрный армагеддон, созданный его руками, впереди не было ничего, кроме тьмы. Андерхилл, сволочь, смылся, бросил его…

Полегче, красавчик, полегче…

Огоньки мигнули дважды. Генри искал не там, только и всего. Оуэн находился немного левее юго-западного угла выгула. Теперь Генри ясно видел квадратные очертания вездехода. Позади по-прежнему мешались крики, вопли, приказы, стрельба. Не такая отчаянная, как он ожидал, но времени гадать, в чем дело, не осталось.

Скорее, окликнул Оуэн. Нужно выбираться отсюда.

Подожди! Стараюсь, как могу.

Генри снова помчался вперед. Что бы там ни было в допинге Оуэна, действие таблеток явно слабело, и ноги заметно отяжелели. Зуд в бедре сводил с ума, во рту тоже чесалось так, что впору на стенку лезть. Грибок медленно расползался по языку, словно пузырьки углекислого газа в минералке, которые никак не хотят лопаться.

Оуэн перерезал проволоку — и колючую, и ту, что под током — и уже стоял перед «сноу кэт» (белым, под общий фон, неудивительно, что Генри его не заметил), упирая в бедро автомат и пытаясь крутить головой сразу на сто восемьдесят градусов. В свете бесчисленных огней от него тянулось несколько теней, разбегавшихся от ботинок, словно обезумевшие часовые стрелки. Оуэн схватил Генри за плечо.

Ты в порядке?

Генри кивнул. Едва Оуэн потащил его к «сноу кэт», воздух разорвал оглушительный взрыв, похожий на выстрел самого большого в мире карабина. Генри пригнулся, зацепился за что-то и едва не упал. Хорошо еще, Оуэн успел вцепиться в воротник его куртки.

Что…

Газ. А может, и бензин. Смотри.

Он развернул Генри, и тот увидел гигантский столб огня. К небу, как в мультике, взлетали остатки магазина: доски, черепица, горящие пачки «Чириоз», пылающие рулоны туалетной бумаги. Какие-то солдаты зачарованно наблюдали за фейерверком. Другие мчались к лесу, вероятно, преследовали заключенных, хотя в голове Генри бушевала их паника — Бежать! Бежать! Сейчас! Сейчас! — он отказывался верить очевидному. Позже, поразмыслив на свободе, он понял, почему солдаты были заодно со штатскими, сейчас же ничего не соображал: слишком уж быстро все происходило.

Оуэн снова повернул его, почти швырнул на пассажирское сиденье, протолкнув через свисающий парусиновый полог, сильно пахнувший моторным маслом. В кабине было тепло, рация, подвешенная к некоему подобию приборной панели, попискивала и квакала. Единственное, что смог разобрать Генри: отчетливые истерические нотки в десятках перебивающих друг друга голосов. Необузданная радость затопила его. Такого безумного счастья он не испытывал с того дня, когда они сумели вселить в Ричи Гренадо и его гоблинов-дружков страх Божий. Именно такие, как они, руководили этой операцией, банда взрослых Ричи Гренадо, вооруженных автоматами вместо сухого собачьего дерьма.

Между сиденьями что-то стояло: ящик, на котором посверкивали два янтарных огонька. Генри нагнулся, пытаясь понять, что это такое, Оуэн тем временем откинул брезент, висевший позади места водителя, и грузно плюхнулся на сиденье. Тяжело дыша и улыбаясь, он в последний раз взглянул на горящий магазин.

— Поосторожнее с этим, братец, — предупредил он. — Не коснись кнопок.

Генри поднял ящик размером с любимую Даддитсову коробку для завтраков со Скуби Ду. Кнопки, о которых упоминал Андерхилл, находились под мигающими индикаторами.

— Что это?

Оуэн повернул ключ зажигания, и прогретый двигатель немедленно завелся. Улыбка не сходила с лица Андерхилла, и в ярком свете, сочившемся сквозь лобовое стекло, Генри заметил красновато-оранжевые нити байрума, висевшие под его глазами чудовищной бахромой. Брови тоже обросли.

— Здесь слишком светло, — сказал он. — Нужно опустить шторы.

Он на удивление плавно развернул вездеход, как моторную лодку, и Генри блаженно вжался в спинку сиденья, не выпуская ящичек из рук и чувствуя, что после всего мог бы последующие пять лет провести в инвалидном кресле, поскольку не ощущает ни малейшей потребности ходить своими ногами.

Оуэн искоса глянул на него, направляя «сноу кэт» к обрамленной высокими снежными берегами канаве, именовавшейся когда-то Суонни-понд-роуд.

— Тебе удалось, — сказал он. — Честно говоря, я сомневался и не стесняюсь в этом признаться. Но ты сумел сдвинуть с места всю эту хренотень.

— Говорил же тебе, я мастер мотиваций, — усмехнулся Генри.

Кроме того, телепатировал он, большинству из них все равно предстоит умереть.

Не важно. Ты дал им шанс. И теперь…

Стрельба снова усилилась, но только когда пуля отскочила от металла как раз над их головами, Генри понял, что целились в них. Вторая с лязгом срикошетировала от гусеницы вездехода, и Генри втянул голову в плечи, словно это могло его спасти. Андерхилл, по-прежнему растягивая губы в улыбке, ткнул рукой куда-то вправо. Генри повернулся как раз в тот момент, когда еще две пули отлетели от квадратной коробки вездехода. Оба раза Генри пригибался. Оуэн, казалось, ничего не замечал. Там, куда он показывал, высилась россыпь трейлеров. Перед ними располагалась колония домиков на колесах, а рядом с самым большим, «виннебаго», показавшимся Генри настоящим особняком, сгрудились несколько человек, паливших по «сноу кэт». Хотя расстояние было довольно велико и ветер со снегом не унимались, стрелявшие слишком часто попадали в цель. К ним бежало подкрепление (один профи выставлял напоказ голую грудь, которая выглядела бы вполне уместно в комиксе о супергерое). В центре стоял высокий седой мужчина, рядом переминался еще один, поплотнее. На глазах Генри тощий поднял винтовку и выпалил, даже не позаботившись прицелиться. Дзиннь — и прямо перед носом Генри прожужжала надоедливая муха.

Оуэн, как ни странно, рассмеялся.

— Тот, седой и тощий, — сам Курц. Он здесь главный, и снайпер что надо.

Все новые нули отскакивали от корпуса и гусениц «сноу кэт». Одна все-таки влетела в кабину, и рация смолкла. Они продолжали удаляться от «виннебаго», но на меткости стреляющих это, похоже, не отражалось. Насколько понимал Генри, все эти скоты умели управляться с оружием. Рано или поздно их все равно достанут… но Оуэн тем не менее улыбался. До Генри только сейчас дошло, что он связался с человеком, куда больше зацикленным на самоубийстве, чем он сам.

— Малый рядом с Курцем — Фредди Джонсон. Все эти мушкетеры — мальчики Курца, те, которые должны… эй, остерегись!

Резкий хлопок, еще одна стальная пчела, на этот раз пролетевшая между ними, и пластмассовый шарик на рукоятке переключения передач разлетелся в пыль. Оуэн расхохотался.

— Курц! — завопил он. — Готов заложить последний никель! Представляешь, по закону ему полагалось уйти в отставку еще два года назад, а он по-прежнему стреляет, как Анни Оукли![68] — Он восторженно хлопнул кулаком по рулевому колесу. — Но хорошего понемножку. Повеселились, и хватит. Выключай освещение, красавчик!

— А?

Все еще ухмыляясь, Оуэн ткнул пальцем в ящик с мигающими огоньками, и теперь изогнутые мазки байрума под его глазами показались Генри боевой раскраской.

— Нажми кнопки, малыш. Нажми кнопки и спусти занавес.

Внезапно — такое всегда бывает внезапно, как по волшебству — мир исчез, и Курц оказался в вакууме. Вопли озверевшего ветра, снежные заряды, вой сирен, нервный ритм гудков… все пропало. Курц уже не замечал ни Фредди Джонсона, ни остальных ребят из «Империэл Вэлли». Сейчас все его существо сосредоточилось исключительно на удалявшемся «сноу кэт». Он ясно видел Оуэна Андерхилла на левом сиденье, видел прямо сквозь стальную раковину кабины, словно он, Эйб Курц, был наделен рентгеновским зрением супермена. Расстояние было невероятно велико, но значения это не имело. Следующая пуля попадет прямо в затылок предателя, посмевшего переступить Черту.

Он поднял винтовку, прицелился…

В ночи, один за другим, прогремели два выстрела, достаточно близко, чтобы ударная волна сбила с ног и Курца, и его парней. Трейлер с надписью «Интел Инсайд» на боку перевернулся и врезался в передвижную кухню с гордой табличкой «Спаго».

— Иисусе! — вскрикнул кто-то.

Далеко не все прожекторы погасли: у Андерхилла хватило времени только на то, чтобы подложить термитные заряды под два из четырех генераторов (при этом он не уставал бормотать себе под нос: «В Бенберри-кросс, в Бенберри-кросс, бим-бом, на палочке верхом»), но летящий по снегу вездеход неожиданно исчез в причудливых, осыпанных искрами тенях, и Курц, так и не выстрелив, уронил винтовку.

— Мать твою, — без всякого выражения выговорил он. — Не стрелять. Не стрелять, олухи вы этакие. Кончайте, слава Иисусу. Поднимайтесь в фургон. Все, кроме Фредди. Беритесь за руки и молитесь Богу Отцу Всемогущему, чтобы помог благополучно унести задницы из этого осиного гнезда. Пойдем, Фредди. Шевели ногами.

Остальные, человек двенадцать, медленно поднимались по ступенькам, то и дело оглядываясь на горящие генераторы, на пылающую палатку кухни (стоявшая рядом палатка-столовая уже занималась, на очереди — изолятор и морг). Половина ламп и прожекторов вышла из строя.

Курц обнял Фредди Джонсона за плечи и отвел в сторону, в сугроб, где обретший новую силу ветер нес клубы чего-то, напоминавшего мистический туман в фильме с привидениями. Прямо перед ними огонь весело пожирал магазин. Рядом горел коровник. Разбитые двери темнели провалами, как старческая беззубая челюсть.

— Фредди, ты любишь Господа? Говори правду.

Фредди уже проходил все это. Мантра. Обычная мантра. Босс прочищает свои мозги.

— Я люблю Его, босс.

— Клянешься, что это правда? — допытывался Курц, пронизывая его взглядом. Вернее, глядя сквозь него. Что-то планируя на пять шагов вперед, если подобное, состоящее из одних инстинктов существо способно планировать. — Зная, что за ложь будешь вечно томиться в аду?

— Клянусь, босс.

— Ты очень любишь Его, верно?

— Очень, босс.

— Больше, чем группу? Больше, чем хорошую драку и свое дело? — Пауза. — Больше, чем меня?

На такие вопросы нужно отвечать осторожно, хорошенько подумав, если жизнь дорога. К счастью, они не так и сложны.

— Нет, босс.

— Телепатия прошла, Фредди?

— Было что-то, сам не пойму, телепатия ли это… голоса в голове…

Курц кивнул. Красно-золотые языки, точного оттенка грибка Рипли, заплясали на крыше коровника.

— …но все кончилось.

— А остальные в группе?

— «Империэл Вэлли»? — уточнил Фредди, кивая в сторону «виннебаго».

— А то кто же? Пожарная команда? Конечно, они.

— Все чистые, босс. Никто не заразился.

— Прекрасно, конечно, то есть не очень. Фредди, нам нужна парочка больных. И когда я говорю «нам», имею в виду тебя и меня. Мне необходимы американцы, кишащие этим дерьмом, ясно?

— Так точно.

Фредди, разумеется, ничего не понял, но пока это и не важно. Он ощущал, как Курц овладевает ситуацией прямо у него на глазах, овладевает ситуацией, и это уже счастье. Курц объяснит Фредди все, что ему положено знать.

Фредди опасливо оглянулся на пылающий магазин, пылающий коровник, пылающую кухню. Ситуация — хуже некуда.

А может, и нет. Теперь, когда Курц все берет на себя.

— Во всем виновата чертова телепатия, — размышлял вслух Курц, — но толчок к этой истории дала не телепатия. Обычная человеческая подлость, хвала Иисусу. Кто предал Иисуса, Фредди? Кто отметил его поцелуем предателя?

Фредди читал Библию в основном потому, что это был подарок Курца.

— Иуда Искариот, босс.

Курц быстро закивал. Глаза его постоянно бегали, оценивая степень разрушений, вычисляя возможность ответных действий, сильно затрудненных ураганом.

— Верно, дружище. Иуда предал Иисуса, а Оуэн Андерхилл предал нас. Иуда получил тридцать сребреников. Не слишком большая плата, как по-твоему?

— Не слишком, босс, — согласился Фредди, полуотвернувшись от Курца, потому что в этот момент в столовой что-то взорвалось. Стальные пальцы сжали его плечо и повернули обратно. Глаза Курца, широко раскрытые и горящие, в обрамлении белых, как у привидения, ресниц, впились в него.

— Смотри на меня, когда я с тобой говорю, — сказал он. — И слушай, когда к тебе обращаются. — Рука Курца легла на девятимиллиметровик. — Иначе я вышибу тебе мозги. Ночь и без того выдалась нелегкой, и нечего злить меня, пес ты этакий! Понял?

Джонсона нельзя было упрекнуть в трусости, но сейчас в желудке что-то перевернулось и поползло к глотке.

— Да, босс, простите.

— Так и быть. Господь любит и прощает, и нам велел. Не знаю, сколько сребреников досталось Оуэну, но вот что скажу: мы должны схватить его, раздвинуть ягодицы и проделать нашему мальчику новехонькую дырку, раз в пять побольше прежней! Ты со мной?

— Да, босс. — Самым горячим желанием Фредди в эту минуту было найти типа, перевернувшего его упорядоченный мир с ног на голову, и оттрахать во все дырки. — Как, по-вашему, босс, насколько увяз во всем этом Оуэн?

— По мне, так достаточно, — безмятежно произнес Курц. — Мне кажется, Фредди, я иду ко дну…

— Нет, босс.

— …но уйду не один.

Все еще обнимая Фредди за плечи, Курц повел нового заместителя к «виннебаго». Низкие умирающие столбы огня отмечали места горевших генераторов. Подумать только, что все это натворил Андерхилл, один из парней Курца. Немыслимо! Но Фредди, хоть и не до конца поверил ужасной новости, все же постепенно начинал накаляться.

Сколько сребреников, Оуэн? Сколько, проклятый изменник?

Курц остановился у подножия ступенек.

— Даю задание найти и уничтожить. Кого ты поставил бы во главе группы?

— Галлахер, босс.

— Кейт?

— Верно.

— Она каннибал, Фредди? Командир такой группы должен быть каннибалом. Сам знаешь, миссия…

— Съест живьем и не поперхнется, босс.

— О'кей, — кивнул Курц. — Работенка грязная. Мне нужны два носителя Рипли, лучше парни из Блю-Бой. Остальных… как животных, Фредди. Еще раз: на «Империэл Вэлли» возложена задача найти и уничтожить. Галлахер и остальным предстоит выследить и пристрелить всех, кого возможно. Как солдат, так и штатских. Срок — до двенадцати ноль-ноль завтрашнего дня. После этого каждый сам за себя. Кроме нас, Фредди.

Огонь окрасил лицо Курца байрумом, превратил глаза в глазки хорька.

— Нам придется затравить Оуэна Андерхилла и научить его любить Господа.

Курц взлетел на ступеньки «виннебаго», ловкий, как горный козел, несмотря на утоптанный скользкий снег. Фредди Джонсон поднялся следом.

«Сноу кэт» скатился по насыпи к Суонни-понд-роуд с такой скоростью, что Генри замутило. Вездеход развернулся и устремился на юг. Оуэн вел машину, не сводя глаз с дороги. «Кэт» упрямо пробивался вперед. Генри прикинул, что пока они идут на первой скорости, тридцать пять миль в час. Конечно, это позволит благополучно уйти от магазина Госслина, но Генри казалось, что Джоунси передвигался куда быстрее.

Шоссе впереди? — спросил Оуэн. Верно?

Да. Милях в четырех.

Нужно поменять машины, когда мы туда доберемся.

Никто не пострадает, если это будет зависеть от нас, разумеется. И никого не убьют.

Генри… не знаю, как объяснить… но это не игрушки.

— Никто не пострадает. И никого не убьют. По крайней мере не тогда, когда будем отбирать машину. Соглашайся или я немедленно открываю дверцу и выкатываюсь отсюда.

Оуэн повернул к нему голову:

— С тебя станется, верно? И пропади пропадом твой друг и все, что он готовит этому миру?

— Мой друг здесь ни при чем. Его похитили.

— Так и быть. Никто не пострадает, когда мы сменим машины. Если это будет зависеть от нас. И никто не погибнет. Кроме, возможно, нас. Куда мы едем?

Дерри.

Он там? Последний уцелевший пришелец?

Думаю, так. В любом случае у меня в Дерри друг, который нам поможет. Он видит линию.

Какую линию?

— Не важно, — сказал Генри и подумал:

Это чересчур сложно.

— Что значит «сложно»? А «нет костяшек, нет игры»?

Объясню по дороге. Если смогу.

«Сноу кэт» катился к автостраде, разделяющей штаты, стальная капсула, в желтых лучах и снежной завесе.

— Повтори еще раз, что мы должны сделать, — потребовал Оуэн.

— Спасти мир.

— И скажи, кем мы при этом станем… мне нужно слышать.

— Героями, — сказал Генри и, откинув голову на спинку, закрыл глаза. Мгновение спустя он уже спал.