"Nevermore" - читать интересную книгу автора (Шехтер Гарольд)

Эдгар Аллан По считается по праву родоначальником детектива. В самом деле, к середине XIX века литература была готова к появлению нового жанра: грамотная публика хотела сказок, предпочтительно — страшных, городской фольклор все чаще обращался к темам насилия, а развившееся книгопечатание позволяло авторам прилично зарабатывать на «сенсационных повестях». Оставалось смешать ингредиенты по рецепту. Сделать это выпало американскому критику и поэту-романтику, эмоционально неустойчивому и вечно бедствующему Эдгару По. Его раздирали два, казалось бы, взаимоисключающих стремления: склонность к кошмарному и мистическому — и стремление к сияющему свету чистого разума. Так появился классический и любимый всеми текст — «Убийство на улице Морг».

Современный американский исследователь романтизма XIX века Гарольд Шехтер — фигура, напротив, вполне уважаемая и академическая. В нем вряд ли можно заподозрить человека, увлеченного какой-то бесовщиной, но ценят его в литературном мире не за лекции для студентов. Он написал ряд документальных книг о «выдающихся» преступниках и маньяках прошлого, которые уже стали в США классикой «нон-фикшн», а также в высшей степени примечательную серию детективных триллеров, где главный сыщик — не кто иной, как сам родоначальник жанра Эдгар Аллан По. Причем сделал это Шехтер настолько хорошо, что удостоился официальной похвалы единственной наследницы Эдгара По — его внучатой племянницы Анны По Лер.

Шехтер не просто сочинил истории, а тщательно их стилизовал — воспроизвел манеру изложения и язык первоисточников (правда, по его собственному признанию, несколько упростив), предоставил свои «версии» рождения признанных шедевров По, насытил тексты множеством намеков, отсылающих к известным творениям мастера. И — да, тем, кто внимательно читал Эдгара По, дал подсказки прямо в тексте.

Переводчик первой книги этой серии — романа «Nevermore», который вы держите в руках, — решил немного упростить задачу для вас, читатель, и некоторые намеки автора расшифровал в сносках. Но в остальном вам придется полагаться на самого Эдгара По — и посмотрим, удастся ли вам разгадать имя кошмарного убийцы раньше самого автора?

Максим Немцов, координатор серии

ГЛАВА 17

Поскольку я не имел ни малейшего желания ВНОВЬ пережить те неприятные минуты, какие выпали на мою долю в начале вечера, я решил избрать не столь безлюдный, хотя и несколько окольный путь к жилищу Монтагю и через двадцать минут благополучно добрался до места назначения.

Я надеялся, что дверь в низкое убогое жилище будет открыта, и, повернув ручку, убедился, что мои расчеты оправдались. Но когда я вошел в прихожую, то с некоторым испугом увидел тусклый желтый свет, просачивавшийся из-под двери в спальню, располагавшуюся в дальнем конце загроможденного, зловонного коридора.

На миг я словно оцепенел, и только разум метался лихорадочно, пытаясь осмыслить это странное и совершенно непредвиденное обстоятельство. Возможно ли, прикидывал я, чтобы капитан Расселл или его помощник офицер Карлтон все еще оставались в этом помещении, продолжая расследование? Чтобы проверить данную гипотезу, я откашлялся и громко вопросил:

— Есть тут кто-нибудь?

Звук моего голоса глухо разнесся по темному сводчатому коридору и растворился в тишине. Несколько мгновений спустя я вновь повторил свой вопрос, но на мой призыв опять же никто не ответил.

Очевидно, помимо меня самого, в доме никого не было. Напрашивался очевидный вывод: тот, кто ушел отсюда по-слсдним (кто бы это ни был), забыл погасить масляную лампу.

— Разумеется, — шептал я, убеждая самого себя, — в этом все дело. Другого объяснения нет.

И все-таки не мог избавиться от странного ощущения, которое к тому времени успело полностью завладеть всем моим существом, а именно — что в этом помещении я нахожусь не один. Сложив ладонь чашечкой над левым ухом, я повернул голову в сторону спальни и до предела напряг свой слух. Но оттуда не доносилось иных звуков, кроме легкого, невнятного шороха, как будто слегка колебалась от ветра занавеска.

Я испустил вздох облегчения. Очевидно, небывалые, чудовищные события последних дней до такой степени расстроили мои нервы, что мне уже мерещились опасности и там, где их не было.

Приободрившись, я прошел по плохо освещенному коридору; половицы громко скрипели в мертвенном молчании дома. Но когда я приблизился к спальне, сердце мое вновь сдавила внезапная, мучительная спазма суеверного страха.

Остановившись в нескольких шагах от двери, я попытался еще раз обдумать благоразумность своих поступков. Быть может, я поступил опрометчиво, самовольно вернувшись в жилище Монтагю вместо того, чтобы сначала известить полицию о своем открытии? Я уже всерьез рассматривал возможность отказаться от этого предприятия и отправиться вместо этого в штаб-квартиру капитала Расселла, но прежде, чем я повиновался этому импульсу, рассудительный голос у меня в голове напомнил, что и первоначальное решение отнюдь не было безосновательным: я хотел прояснить странную, до сих пор остававшуюся совершенно недоступной разумению, но тем не менее вполне ощутимую связь между жертвами не установленного пока преступника и моей благословенной матерью!

Я мужественно преодолел сковавшую было меня тревогу, прошел последние шаги, отделявшие меня от спальни, и, набрав в грудь побольше воздуху, отважно переступил порог.

Первый же взгляд убедил меня, что в комнате никого не было. Со всей очевидностью стало ясно, что присутствие кого-то еще, засада, были всего лишь плодом моего воображения. Испустив глубокий вздох облегчения, я остановился посреди комнаты и внимательно огляделся.

Вид комнаты в определенных аспектах изменился по сравнению с тем, какой я покинул ее несколькими часами ранее. Кое-какие перемены служили явно к лучшему. Кто-то — возможно, проживающая по соседству миссис Первейнс, которая обычно помогала по хозяйству престарелому и немощному Монтагю, — взялся убрать крайние признаки запустения. Со стола исчезли отвратительные зачервивевшие объедки, а зловонный сосуд возле постели избавился от своего мерзостного содержимого.

Окна также были слегка приоткрыты, очевидно — для вентиляции, чем объяснялась не только существенно более свежая атмосфера в комнате, но и легкое движение изъеденных молью занавесок, чей легкий шорох я и услышал из коридора.

Но, несмотря на эти улучшения, в целом комната производила еще более жалкое, если такое возможно, впечатление, чем прежде. В поисках хоть какого-то ключа к нынешнему местопребыванию исчезнувшего старика все трое следователей — капитан Расселл, офицер Карлтон и полковник Крокетт — привели спальню в состояние полного разгрома. Ящики бюро выдернули и обшарили, постельное белье буквально разорвали в клочья, груды газет рассыпались по всему полу.

После столь тщательного обыска, проведенного моими сотоварищами, я несколько недоумевал, с чего же мне начинать свое расследование, однако это сомнение длилось не более минуты. Наклонившись, я поднял старую, хрустящую газету, лежавшую у самых моих ног, выпрямился и, стараясь не дышать, чтобы не втягивать в себя пылеобразные частицы рассыпавшейся в порошок бумаги, которые ранее вызвали у меня столь сильный приступ чихания, я быстро пролистал хрупкие листы этой двадцатилетней давности газеты.

Я сразу же напал на заметку Александра Монтагю относительно неудачной акустики в только что выстроенном театре на Холлидей-стрит. Эта статья послужила для меня ключом ко всей этой странной коллекции старых, плесневеющих газет, которыми была набита комната: очевидно, Александр Монтагю скрупулезно сохранял экземпляр каждого номера, в котором печатался.

Казалось очевидным, что в какой-либо из этих публикаций отыщется ключ к тайнам, нагроможденным вокруг кровавой надписи «NEVERMORE». Но само количество устилавших комнату газет чрезвычайно омрачало перспективу продолжить эту линию расследования. В любом случае не имелось никакой возможности приступить к столь трудоемкой работе сию же минуту. Осторожно сложив газету, я положил ее на стол и окинул взглядом скудно освещенную комнату.

Взгляд мой тут же упал на обтянутый кожей том драмы эпохи короля Иакова, который лежал на конторке все в том же положении, в каком я его оставил, когда вынужден был несколькими часами ранее бежать из зловонной атмосферы этого дома. Хотя я достаточно внимательно просмотрел книгу, теперь мне пришло в голову, что более тщательное изучение ее страниц, а также и других немалочисленных книг, принадлежавших Монтагю, могло бы доставить мне дополнительные сведения. С той целью я направился к конторке, но, едва сделав шаг или два, внезапно — в ужасе — застыл на месте.

За моей спиной послышался приглушенный скрип, словно кто-то перемещался украдкой, осторожно наступая на половицы!

Столь внезапен — столь совершенно тревожен — был этот звук, что сердце мое прекратило биться и ноги оцепенели, уподобившись мраморным членам знаменитого Гермеса, изваянного греческим художником Праксителем.[32] Не осмеливаясь двинуться с места — не осмеливаясь вздохнуть или хотя бы моргнуть глазом, — я пребывал в состоянии мучительного предчувствия, но хотя в этом лимбе неведения и напряженного до крайности внимания я оставался на протяжении нескольких мучительно растянутых минут, звук более не повторился.

Очень медленно — о, с какой осторожной, сверхчеловеческой медлительностью, едва ли я смогу выразить словами, — я принудил себя обернуться лицом к неведомому врагу, чьи шаги только что слышал так отчетливо, но в тусклом свете масляной лампы я не увидел позади себя ничего — лишь пустую комнату, темный коридор и сумрачный проход в маленькую гостиную прямо напротив спальни.

Безрадостный смешок сорвался с моих губ, и я сурово отчитал себя за несоразмерную фактам реакцию.

— Впасть в трепет от того, что обычный домашний грызун пробежал по коридору — кто же еще это мог быть?! — громко укорил я самого себя. — Право, Эдди, ты нынче на себя не похож.

Из приоткрытого окна проникал поток свежего ночного воздуха, а потому температура в спальне опустилась, и стало ощутимо прохладнее, однако от внезапного испуга чело мое покрылось каплями пота. Чтобы утереть лоб, я полез в карман брюк за платком, и когда вытаскивал этот кусок материи, из кармана выпала монета, покатилась по полу и скрылась под кроватью.

С учетом моих достаточно прискорбных финансовых обстоятельств, я едва ли мог себе позволить пожертвовать монетой — даже самой мелкой деноминации. Мне пришлось опуститься на колени и вглядеться в тень под кроватью. Освещение от масляной лампы, стоявшей на обеденном столе, было недостаточно ярким, чтобы помочь моему взгляду пронизать этот сумрак. Выпрямившись, я вернулся к столу, схватил лампу за основание, перенес ее к кровати и снова опустился на колени, чтобы еще раз поискать ускользнувшую от меня монету.

Теперь я видел все отчетливо и без помех, но монета не обнаруживалась. Я стал медленно продвигать лампу взад и вперед, подробно исследуя всю область под кроватью, и наконец нашел — не монету, но объяснение этой странной пропажи. Одна половица была здесь частично приподнята, словно отошла от соседних планок, и таким образом возникла широкая щель, в которую, по всей видимости, и проскочила монета.

Подобное отклонение в конструкции пола вполне соответствовало общему состоянию упадка, в котором пребывал дом. Тем не менее при виде этой частично сместившейся половицы внезапный озноб страшного предчувствия пронзил мое существо. Не было оснований сомневаться в том, что полковник Крокетт и его помощники самым тщательным образом осмотрели небольшое помещение, и уж спальня Монтагю была обыскана от пола до потолка. Но оставалось одно место, куда мои коллеги по расследованию почти наверное не догадались заглянуть.

Тайник под полом!

Пароксизм неизъяснимого ужаса сжал мое сердце, и я с трудом поднялся на ноги. Ладони вспотели так сильно, что, когда я вернул лампу на стол, мне пришлось вытереть их о брючины, после чего я вернулся к кровати, ухватил ее снизу и, крякнув от усилия, сдвинул в середину комнаты, полностью освободив расшатанную половину.

С минуту я оставался на месте, рассматривая пол, а в моей тяжко вздымавшейся груди бушевала целая буря противоречивых эмоций. С одной стороны, внутренний голос подсказывал мне бежать в штаб-квартиру полиции и немедля известить капитана Расселла. С другой стороны, не менее мощный импульс, проистекавший как из любознательности, так и из глубоко укоренившегося во мне чувства личного долга, побуждал меня довести до конца свою расследовательскую миссию и самому проникнуть в ту неведомую тайну, что скрывалась под полом.

Больше я медлить не мог. С громким кличем отчаянной решимости я наклонился и, подсунув трепещущие персты под приподнятый край половицы, отодрал ее прочь.

И тут же из-под пола мне в нос ударил скверный, тягостный аромат разложения. Сердце дрогнуло, ноги подкосились, и вопль безумного страха вырвался из иссушенных ужасом уст, когда невыразимо отталкивающее зрелище предстало моим широко раскрытым глазам. Уронив доску, я отступил вспять, конвульсивно содрогаясь всеми фибрами.

В это мгновение совсем близко за спиной я услышал отчетливый шорох и почувствовал на затылке чье-то теплое дыхание — теплое, но мороз пробежал по моей коже, и каждый волосок в отдельности встал дыбом!

Дикий вскрик неистового отчаяния исторгся из моей глотки в тот миг, когда я обернулся: вплотную, всего в нескольких дюймах от меня, я увидел фигуру, не менее жуткую в моих глазах, нежели тот невыразимый объект, на который я только что наткнулся под полом комнаты.

То была она: все та же фигура из моего сна — нет, из моих кошмаров, — которая появилась перед моими самим себе не поверившими глазами в сумрачной спальне обреченной усадьбы Ашеров.

Я вскрикнул снова, в последний раз. Тьма накрыла мои очи — сила ушла из членов — все сознательные ощущения померкли, и душа моя стремительно провалилась во тьму глухого забвенья!

Сумеречное сознание возвратилось — не внезапно, словно злосчастный моряк, который, упав за борт, появляется вновь из соленой пучины, горестно призывая друзей себе на спасение; и не постепенно, как те уподобившиеся амфибиям ныряльщики Южных морей, которые, разыскав драгоценные жемчугоносные устрицы, неторопливо всплывают навстречу солнечному свету, сжимая в руке свое перламутровое сокровище, — сознание возвращалось ко мне рывками, словно утомленный пловец: его то накрывает волна, то он с трудом выбирается вновь на поверхность, и так, одним лишь усилием воли, пролагает себе путь к безопасному берегу.

Я лежал распростершись на полу комнаты, и моя доселе бесчувственная душа начала смутно различать движение и шум: то было смятенное биение моего сердца, его стук, отдававшийся в моих ушах. И снова пауза — разум в очередной раз накрыла тьма. Потом — снова шум, движение, прикосновение — достигшее меня тактильное ощущение. Потом — простое осознание своего бытия, без слова, без мысли. Потом мысль, а с ней — потрясающее воспоминание об ужасах, через которые я только что прошел. И снова — провал в бездну.

Затем — внезапное воскресение души и, наконец, отчетливое понимание, что я в комнате не один!

Веки дрогнули, помрачившееся зрение начало проясняться, я различил чье-то призрачное лицо, склонившееся надо мной. И тут же знакомый голос — никогда еще эти громоподобные раскаты не звучали столь отрадно в моих ушах — рявкнул:

— Сюда, капитан! Наконец-то он зашевелился!

Я несколько раз поморгал, чтобы вернуть своим визуальным способностям прежнюю ясность и фокусировку, и увидел, что смотрю прямо в лицо полковника Крокетта, который, в свою очередь, взирал на меня с выражением озабоченности и все же облегчения.

— Черт, По! — провозгласил он. — Я уж испугался, что вы никогда не очухаетесь.

В этот момент к нам подбежал капитан Расселл и, также склонившись надо мной, сказал:

— Чрезвычайно рад вновь видеть вас среди живых, мистер По!

С мучительным стоном я приподнял верхнюю часть своего торса и, опираясь на локти, огляделся по сторонам. Трое полицейских, среди которых я узнал офицера Карлтона, переговаривались приглушенными, мрачными голосами, столпившись над отверстием в полу, которое они, очевидно, расширили, убрав еще несколько досок.

— Подняться сможете? — осведомился капитан Расселл.

— Надеюсь, — отвечал я, приподымаясь сперва на колени, а затем несколько неустойчиво вставая на ноги.

— Погодите! — произнес пограничный житель, хватая меня под руку. — Дайте-ка помогу, старина.

Восстав на ноги, я почувствовал сильную, пульсирующую боль в основании черепа. Дотянувшись рукой до затылка, я нащупал небольшой, но отчетливо выступающий узел, причем столь чувствительный, что от легчайшего прикосновения моих пальцев раскаленное острие боли, подобное огненной стреле, выпущенной из лука дикого апача, пронзило мою голову, и я содрогнулся в агонии.

— Плоховато выглядите, По! — громыхнул Крокетт.

— Наверное, я ударился затылком о пол, когда падал, и теперь там образовался нарост или даже отек, притом весьма болезненный.

— Эти шишки чертовски болят, что верно, то верно, — посочувствовал мне первопроходец. — Но что, гром и молния, тут произошло, По? Когда мы попрощались с вами, вы вроде бы спешили домой.

— Вот-вот, — подхватил капитан Расселл. — И я о том же хотел спросить.

За считанные минуты, истекшие с того момента, как я окончательно очнулся от обморока, мне не представилась возможность подготовить правдоподобное объяснение своего нежданного присутствия в жилище Монтагю. Я лихорадочно подыскивал стратагему, коя дала бы мне небольшую отсрочку.

Внезапный приступ боли в тыльной стороне черепа подсказал мне возможный выход: приоткрыв рот, как бы собираясь ответить на вопрос Крокетта, я вместо этого издал жалостный стон, обхватил руками голову, прикрыл глаза и слегка покачнулся.

Поддержав меня под руку, Крокетт заботливо предложил:

— Вы бы отдохнули чуток, По, а уж потом расскажете.

С помощью покорителя границ я добрался до плетеного кресла возле обеденного стола и, опустившись на сиденье, оперся рукой на стол, а лбом — на руку. В этой позе я оставался несколько мгновений, словно пережидая, пока пройдет приступ дурноты, а тем временем стараясь сообразить, как лучше вести себя в данном случае.

Сообщать капитану подлинную мотивировку моего визита в жилище покойного мистера Монтагю казалось до крайности опрометчивым, поскольку еще предстояло установить, в самом ли деле существовала некая связь — и какая — между моей покойной святой матерью Элизой и жестокой смертью, которая, как теперь выяснилось, постигла по крайней мере троих человек из числа тех, чьи имена перечислялись в газетной вырезке, хранимой среди других сокровищ в моем ларце. Жуткая встреча с кошмарной призрачной женщиной, самый лик которой вызывал во мне сердечную дурноту и ввергал душу в беспамятство, лишь усилила во мне желание снабдить полицию тщательно урезанной версией подлинных событий.

Наконец, продумав достаточно правдоподобный рассказ, я поднял глаза на полковника Крокетта и капитана Расселла и произнес:

— Извините меня, джентльмены! Только что перенесенный мной физический и эмоциональный шок вызвал небольшое головокружение. Что касается ваших вопросов: по возвращении домой меня охватило глубочайшее уныние. Прервать расследование всего лишь из-за незначительного расстройства моей респираторной системы показалось мне грубейшим нарушением своего долга… Поэтому я решился возвратиться сюда, предполагая, что вы все еще продолжаете розыски в доме. В этой гипотезе я обманулся. Застав, к своему удивлению, дом пустым, я попытался самостоятельно продолжить его осмотр, и пока я был этим занят, что-то — не помню в точности, что именно, — побудило меня обследовать пол под кроватью. Я сдвинул с места данный предмет мебели, тут же обнаружил расшатанную доску и, не колеблясь нимало, голыми руками сорвал ее с места. Столь омерзительно — столь противоестественно — столь чудовищно было зрелище, немедля поразившее мой взгляд, что я в экстазе ужаса отступил на несколько шагов и, споткнувшись о старые газеты, которые во множестве рассыпаны здесь по полу, упал навзничь и ударился головой об пол — с такой силой, что полностью лишился чувств!

— Понятно, — произнес капитан Расселл, с излишней пристальностью всматриваясь в меня и задумчиво дергая за кончик свой холеный ус. — Что ж, — вздохнул он, — похоже, мистер По, вы вновь оказали нам неоценимую услугу. Ваша настойчивость, интуиция и редкая способность как к наблюдению, так и к рассуждению привели к открытию, ускользнувшему от самых добросовестных усилий моих подчиненных и меня самого.

Я с любезным кивком принял воздаваемую мне дань.

— Но как вы обнаружили мое присутствие? — в свою очередь поинтересовался я.

— Леди, проживающая по соседству, — пояснил полковник. — Миссис… черт, опять забыл ее имя.

— Миссис Первейнс, — напомнил капитан Расселл Крокетту и, обернувшись ко мне, добавил: — Услышав донесшийся из дома пронзительный крик — его было прекрасно слышно, поскольку, чтобы проветрить, мы оставили кухонное окно раскрытым, — эта добрая женщина тут же прибежала в этот дом из соседнего, где она проживает, и застала вас на полу.

В следующее мгновение она заглянула в проем под полом и, увидев, что находится там, в состоянии близком к истерии примчалась в полицейский участок.

— Вот уж за что я бы ее винить не стал, — заметил Крокетт. — Чтоб мне лопнуть, если эта штука там внизу не самая что ни на есть кошмарнющая! — С этими словами он указал движением подбородка на троих полисменов, которые как раз извлекали схороненный ужас из тайника под половицами.

То было тело пожилого человека в обветшавшей батистовой рубашке и залатанных, изношенных брюках. Поскольку я уже один раз видел это, то был несколько подготовлен к чудовищному зрелищу, но все же предпочел выждать еще мгновение и собраться с силами, прежде чем сосредоточить внимание на жутких останках, выложенных полицейскими на пол.

Казалось неоспоримым, что останки эти принадлежат Александру Монтагю. Жалкий вид его облачения, исхудавшее тело, редкие, седые пучки волос на висках в прочем лишенного растительности черепа — все подтверждало, что перед нами тело нуждавшегося, страдавшего от голода старика. Но даже ближайший знакомый не смог бы опознать покойного по лицу, столь чудовищно — столь злодейски — столь бесчеловечно было оно изуродовано!

На месте вырванных из орбит глаз зияли две жуткие, кровавые впадины. Нос был отрезан под корень, лишь неровная треугольная дыра оставалась посреди того, что некогда было лицом. Но даже эти страшные увечья не могли сравняться своей отвратительностью — своей гротескностью — с гримасой, в которую превратился рот, беспощадно разрезанный почти до ушей, благодаря чему покойный словно ухмылялся непристойной макабрической усмешкой, как маска в канун Дня Всех Святых.

Почти задыхаясь от ярости и отвращения, капитан Расселл произнес:

— За все годы служения Закону мне не случалось видеть столь кровавого — столь демонического преступления.

— И мне тоже, — мрачно присоединился к нему Крокетт, но, подумав, добавил: — Хотя нет — однажды.

Капитан Расселл метнул на него острый вопрошающий взгляд и уточнил:

— И когда именно?

Пограничный житель повернулся лицом к капитану Расселлу, скрестил руки на своей широкой груди и отвечал так:

— Много лет назад, зимой четырнадцатого года, когда я сражался бок о бок со Старым Гикори в войне с краснокожими. Был у нас в полку молоденький паренек по имени Гибсон.

— Рэнс Гибсон. Посмотреть на него — кроткий, что новорожденный ягненок. Светлые волосенки вьются, словно у девочки, глазки ясные, голубые, как горный ручей в Теннесси. Но когда началась драчка, ого-го — эти голубые глазки разгорелись, как у самого дьявола, и наш милый ягненочек превратился в гадюку, взбесившуюся от летней жары… Особенно один такой был случай: мы двинулись на юг, чтобы соединиться к майором Дэниэлом Бизли и его людьми в районе форта Талладега. Переходим мы через реку Куза, и вдруг целая стая индейцев крик вылетает из леса, голося и вопя, словно египетская саранча. Мы с ребятами схватились за ружья и — быстрее чем бобра ободрать — обратили их всех в бегство. Гнали их до Таллусахатчи, а там пара дюжин гадов забилась в старый блокгауз. Ну, блокгауз мы подожгли, и едва кто-нибудь из дьяволов пытался выскочить из огня, пристреливали его как собаку… Пока мы так развлекались, мальчишка-индеец — лет двенадцать или тринадцать ему было на вид — выскочил из дверей, но пули настигли его прямо возле горящего дома. Руки-ноги у него были перебиты, а упал он так близко к огню, что у него под кожей прямо-таки жир закипал. Но чтоб меня черт унес — он все-таки пытался полз ти. И ни стона — краснокожие так упрямы, когда в них боевой дух разгорится, скорее помрут, чем попросят милости или хоть звук издадут… Прицелился я из «Старой Бетси», чтобы избавить мальчишку от мук, как вдруг гляжу — один из наших подбегает к краснокожему, бросается на него с таким воплем, что у меня кровь в жилах застыла, и давай кромсать его большим охотничьим ножом. Я так и замер при виде подобного дикарства в белом человеке, а когда пригляделся и понял, кто это так орудует, — право, меня можно было бы сбить с ног подушкой… Это был тот самый симпатяга, юный Рэнс Гибсон… Я выскочил из укрытия и побежал к нему, но прежде, чем успел добежать, он разделал краснокожего мальчишку словно индейку на День благодарения. И уши отрезал, и нос, и как раз взялся за пальцы, когда я ухватил его за обе руки и спросил, что это, черт побери, он творит. Он поглядел на меня с такой пакостной улыбкой, что меня чуть не вытошнило. Сказал, собирает сувениры на память. Сказал, засушит, как куски баранины, и сделает себе ожерелье на шею… И он так и поступил. Нанизал на кожаный ремешок и носил на шее. — Крокетт сделал глубокий вдох и, покачав головой, продолжал: — Он бы и штучку этому индейскому мальчишке оттяпал, если б я его не остановил.

Когда Крокетт закончил свой страшный рассказ, в комнате воцарилась такая плотная тишина, что казалась материальной. Не только мы с капитаном Расселлом, но и те трое полицейских, сгрудившихся вокруг трупа Монтагю, — все смотрели на пограничного жителя в полном — оцепенелом — молчании.

Первым заговорил капитан Расселл:

— Описанные вами жестокости и впрямь поразительно напоминают увечья, причиненные нынешней жертве. Возможно ли, чтобы молодой Гибсон, который теперь уже достиг зрелых лет, поселился в Балтиморе и ныне тешит свою противоестественную кровожадность, совершая одно извращенное убийство за другим?

Крокетт сердито фыркнул:

— Вряд ли, капитан! Это самое ожерелье не пошло Рэнсу впрок. Через пару недель после той истории мы с ребятами попали в засаду — крики подкараулили нас в местечке под названием «Излучина подковы» на реке Таллапуса. Отбиться мы отбились, но Рэнса они схватили. Похоже, краснокожим не пришлось по душе, что он носит вместо украшения уши и прочие детали их приятеля. К тому времени, как мы добрались до старины Рэнса, крики уже добрых двадцать четыре часа с ним забавлялись.

— Значит, он был мертв, — заключил капитан Расселл.

— Не вполне, — угрюмо возразил Крокетт. — Хотя так было бы лучше. Эти дьявольские выползни проделали маленькую дырочку в его животе, выдернули кишку и привязали к собаке и стали гонять пса вокруг деревянного столба, пока все кишки на столб не намотали. И это лишь начало!

— Рэнс еще дышал, когда мы его нашли, но мы поспешили избавить его от страданий.

Капитан Расселл не сразу обрел дар речи.

— Значит, мы можем предположить, — хрипло пробормотал он наконец, — что убийца Александра Монтагю и Эльмиры Макриди — человек такого же сорта, с расстроенным, больным воображением, кое измышляет невероятные ужасы и рисует адские дела. Как только мы найдем человека с таким недугом, мы схватим виновника этих немыслимых преступлений!

— Полагаю, вы правы, капитан, — ответил Крокетт. — Но выследить подобного выползка будет посложнее, чем… — Но пограничный житель прервал себя на полуслове и озабоченно спросил: — Что с вами, По?

— Все в порядке, — ответил я, но то было неправдой.

Внезапная волна дурноты обрушилась на мой мозг, голова поплыла, и зрение померкло. Прикрыв ладонью глаза, я уперся локтем в стол и ждал, пока пройдет головокружение.

Шагнув ко мне, покоритель границ сказал ласково:

— Извините, напарник, зря мы тут столько болтали про всякие ужасы. — Он опустил руку мне на плечо и прибавил: — Вы наработались сегодня, старина. Давайте помогу вам встать и провожу домой.