"Реквием по Н В" - читать интересную книгу автора (Этерман Александр)

ВАВИЛОН

Когда мы влюблены, мы никого не любим. П.

АВТОР: Ах, я был везде — и все выбросил в последней редакции.

Сотни конных [пригнувшись] и сколько-уж-там-их знамен, Орды голых бандитов, подернутых кровью и пылью, Как ватага детей, уловивших чужое бессилье, Наносят удар по войскам, наступающим на Вавилон.

I Шаг первый — это шаг через порог. А он себе цедил из будуара Похабный, но бессмертный монолог С произношеньем польского гусара. Так в проходной судейской болтовне Мелькает: "20-б — убийство взором". Мы, слава Б-гу, третий год в стране, Где от смущенья щелкают затвором. И, будто через розовый бокал, Твое лицо, попорченное болью, Смотрело на меня, и я молчал, Раздавленный вернувшейся любовью. Нас разделял не шаг и не обман. Мы честно исполняли обещанье Публично плюнуть в собственный роман И чуть не разрыдались на прощанье. Но, к сожаленью, римский лаконизм Не беотийский. В этом эпизоде Пошел ко дну испытанный трюизм, Опасно удлинившись в переводе И всхлипнув, как начищенная сталь В аранжировке было безобразно. Я нагло распинался про мораль, Оттягивая торжество соблазна. И вот, дождался. Смотрит, как убить. Не то, чтобы не узнавала вовсе, Но как я мог тебя предположить В ощерившемся красноглазом мопсе! Мы мерзко обожрались беленой, И с юных лет толкуем сновиденья. А все равно — завидев привиденье, Невольно упираешься спиной. II Надев пижаму, я меняю цвет, Как камбала. Когда достанет духа На ночь с тобой. За все один ответ Кончается язвительно и сухо. Твои часы показывали два. Я встрепенулся, сделал предложенье, И бедная больная голова Рассыпалась от головокруженья. Накрыть в постели, в собственном дворце Красавицу, известную в столице, С застенчивой улыбкой на лице И, кажется, занозой в ягодице, И повторять, что никакой не врач И вообще совсем не в этом стиле И дьявольски боюсь таких удач, Хотя они мне, безусловно, льстили! Куда податься? Разве что взаймы. Отстукав тридцать в поисках опоры, А в пятьдесят уехав с Колымы, Пожалуй, поздно метить в Пифагоры. Я выудил как новый Вавилон Москву и в ней — московское плененье За три столетья до конца времен, В кольце бульваров и под настроенье, Так что с любовью лучше не шути, И кто еще за перса в Вавилоне! И если затеряться в десяти, То отчего не в первом миллионе, Где близко и, пожалуй, горячо? Пока она расчесывает гриву, Ругнуться вслух и руку на плечо Совсем не поздно, хоть и щекотливо. В урочный час неловко уступать. Но, как красавец, проданный в Египет, Я выкручусь. Он специально сыплет Остротами — и брюки под кровать. А посреди старинного пруда У лилиями схваченной осоки Волшебная холодная вода Размешивает хоть и недалекий От истины, но утерявший цвет И все-таки немеющий от сходства Твой голубой смеющийся портрет И мокрую эмблему пароходства, Как заметают старые следы. И вообще — не очень-то хотелось Бессмысленно кружить вокруг воды В которую ты сдуру погляделась. III Но что же делать? Всякому дерьму В свой час на чей-то вкус припишут сладость. Я задрожал. Неведомо кому В конце концов выходит боком слабость. Бессовестно мириться от тоски. Но пить помаду, млеть от поцелуев И, обводя, хотя бы и всухую, Ехидный контур, потирать виски? IV В конце концов и наши города Всецело слиплись. Став одной из многих, Студеная московская вода Нашла себе других членистоногих. И, как среда для мертвых и живых, Развившись животворно и смертельно, В итоге стала общей на двоих И никакой для каждого отдельно. Еще добро бы город на Неве А то опять с позором носом в Вислу! И оставаться собственно в Москве Мне не было ну никакого смысла, А спас меня обычный почтальон. И рано утром, вспухши от натуги, Я все-таки допер про Вавилон, И то — с подачи собственной супруги. V От жидких будней царского сераля Впадая в полноводную тоску, Расплачешься, как уличная краля По мужу и надежному куску, Тем более, что по пути из плена Через пустыню вдоль и поперек Мы к празднику имели непременно Двухдневный, а не суточный паек, И стало быть, еще посожалеем О рыбе-хек и хрусте огурца. Не так ли было голодно евреям, Отлившим самоварного тельца? VI Шаг следующий — аж по полю боя. Дуэль сошла с классических картин За двадцать пять шагов нас было двое, Но гоготал и злился я один. Он не дышал. Я не без содроганья Схватил запястье. Ты была права. Плащ с бахромой, как пылкое признанье, Так и лежал, всплеснувши рукава. Его качали. В плотной гуще снега Блеснула кровь. По кружеву следов Пошли назад. Я продавил с разбега Небесно серебрившийся покров В шести местах. Влепив двенадцать оспин В нетленный до дуэли идеал. Он больше смял. С женою в эту осень Нам вечно не хватало одеял. Что это значит, выяснилось к лету Я идиот к взаимному стыду. Когда он выбрал эти пистолеты, Я знал, что непременно попаду. VII Вздох — шаг. Стон тоже. С самого рожденья Без задних ног. Не шевельнуть рукой. Невиннейшие наши похожденья Проносятся над шахматной доской, Сшибая пешки. Живо бросив карты, Заговорю по-датски о любви. Из всех, открытых в середине марта, Там будет радикальнее. Увы, Столпотворенье тоже. По привычке, К себе в постель. До состоянья риз. От счастья, что ли? От зашейной лычки К предплечию — и непременно вниз, И далее — к известному моменту Успеть родиться и обзавестись Судьбой, любовью, веским аргументом И с первою женою развестись. VIII Я столько зим скучал по снегопаду! Немного скиснув рано поутру, Никчемные осадки были рады Радехоньки растаять на ветру. Мне оставалось только жать плечами. Немножко обобщая гололед И все, что было раньше между нами, Я вписывался в календарный год, Треща в суставах. Что мне делать дома? Так превосходно в лучшем из миров! Из кислосладкой ледяной истомы Я не спешил под утепленный кров, Где все, что совершается — фатально, Не то, что тут — почистился и встал. И рукотворным утешеньям в спальне Чего я только не предпочитал! И вовсе не числом, как хлопья снега, А тактикой. Я обходил квартал, И от попытки суетного бега Сначала зуб на зуб не попадал, Но скоро стало весело и жарко. И, направляясь к станции метро И поскользнувшись на аллее парка, Я повредил четвертое ребро. IX Снег никогда не падал в Вавилоне. Гриф никогда не грезил над Москвой, Но, описав дугу на небосклоне, Он опустился в снег передо мной, Крутил, валил и таял. Ночь катилась К Москве-реке. Шла смутная зима. В ее груди как бешеные бились В зеленый лед одетые дома, И — прямо через длинные ресницы По улице метелью пролетал Трамвай, а может, призрак колесницы, И как пустой троллейбус дребезжал, И, растворившись за стеною белой С дурацким колпаком на фонарях, Он мыслился как ледяное тело На лошадиных ледяных ногах, Зацокавших по ледяному склону Как мотылек — на свет своих очей, На медленно растущую колонну В полкилометра жженых кирпичей. X Когда в углу за шкафом вырос мох, А за окном — седое оперенье, Я понял, что сплетение эпох, А не амбиций — гвоздь столпотворенья, И даже не смешенье языков. Неразличимость зимних городов И явное веков несовпаденье Сплетались, как цветные сновиденья, И падали, как снег из облаков И смелый летчик. Ндравную чету Не обойдешь, не упразднив границы. Не так уж много было на счету Той ночью у конкретной единицы, А выгорело. Мальчик прогремел, И самолет, едва крупней вороны, Как выяснилось, пошутил и сел В День противовоздушной обороны, Что привело к отставке разных лиц. Я сразу размечтался о лекарстве. Радары в сопредельном государстве Не то, чтобы ловили хищных птиц, Но зимней ночью, по уши в снегу, Так могут только ангелы да феи. Вдобавок, на персидском берегу Стояли две зенитных батареи, Отлично наводились на тепло И метко били по военнопленным. Так что, пожалуй, мне не повезло Не меньше, чем оплеванным военным. XI Не все так сладко. Подвернув лодыжку И улыбаясь из последних сил, Я слушал рассужденья и отрыжку Зажравшихся и мнущихся светил, Трезвон в ушах и боль в боках и членах. На то суровый климат, крепкий лед, Конец зимы. Разбавив краску в венах, Я бы залил ее за переплет. XII Под вечер завязались беспорядки. Фальшивый джинн, отпущенный себе, Кружился в очаге старинной кладки И таял в развороченной трубе. Мой Вавилон, уже неотличимый От облесенных Воробьевых круч, Легко спознавшись с истинной причиной Грехопаденья белого из туч И силуэтом незнакомой башни, Русскоязычно примется опять За старые останкинские шашни Затем и строил, чтобы взбунтовать Природу против собственной натуры И местных выгод. Из подобных мест Нетленная аккадская халтура Передавалась в Конго и Триест Вторым каналом. Первым специально Врубали только новости да джаз Для средних школ. А нынче прямо в спальне Усматривают Рим через Кавказ И сочетают умное с полезным Из первых рук без всякого труда. Держа на юг из нашего подъезда Всенепременно попадешь туда. XIII Союз зимы с инстинктом разрушенья И мы с тобой со скрежетом зубов Перемывали славное крушенье Ночное сопряженье городов Вверх по дуге, застывшею рекою. Восторженно — как будто — где кутить? Решаем — будем драться — но какое Бы хулиганство нам предотвратить? И чем заняться? Как прищучить гада? И тут как раз весенний звон витрин. Я обернулся. Столб тихонько падал, Верхушкой заезжая в магазин, И погасил. Снежинки белой вязью Вспорхнули и исчезли на лету. Порвав с гудящей проволочной связью, Безлюдный город падал в темноту. Мне страшно не хватало телефона. Кому поведать? Местная шпана Сидела дома. От Двины до Дона Ни одного горящего окна. Ты засмеялась. "Заполночь теплее, В такой-то шубе! — А без фонарей Куда как лучше. Я не молодею И не хочу. И кончится скорей". Я испугался. Вечер разгулялся Как Дон-Жуан. Придется подбирать Слова назавтра. Если путч удался, То как его теперь именовать? Взорвав мосты и отцепив вагоны, Как частность, избавляясь от частей, Ночь закрутила штурм Иерихона, Петляя и визжа, как сто чертей. XIV Я весело улыбку в шапку прятал И не без удивленья наблюдал Искорененье старого порядка И начисто оттаявший квартал. Москва, метель и ночь сводили счеты, А между ними, каркая и злясь, Метался гриф, испуганный охотой На хищников, проталины и грязь. Пускай спасется! С правого колена Последний залп — до будущей зимы! После того, как вырвался из плена, Он изводился в точности, как мы По кровожадной молодой особе, Попутавшей любовь и ремесло. Я прохлаждался в пуховом сугробе, Куда нас беспричинно занесло, И быстро таял. Говорят, разлука Длинней любви. А если вместе жить? Я много лет не целовал ей руку Неровен час, придется отрубить! К семи утра, когда протопал мимо, Ругая нас, мальчишка-почтальон, Московская метель невозмутимо Взяла мгновенным штурмом Вавилон.