"Лесная обитель" - читать интересную книгу автора (Брэдли Мэрион Зиммер)

Глава 20

Гай возвращался в Лондиний в горько-сладостном оцепенении. Он обрел Эйлан – и потерял ее. Он был вынужден покинуть сына, которого она подарила ему, – и все же сын у него есть! По мере приближения к столице и к Юлии на него порой накатывало желание повернуть коня и помчаться к своей возлюбленной, но он понимал, что они с Эйлан не могут жить вместе. Гай вспомнил, как посуровело ее лицо, когда она объясняла ему, что значит для нее быть Верховной Жрицей. Тогда она вовсе не была похожа на ту Эйлан, которую он знал. У него внутри все холодело при мысли о том, какому риску она подвергла себя, доказывая, что достойна быть орудием богов. Она рисковала его сыном!

Но когда они расставались, она плакала. И, говоря по совести, он тоже не смог сдержать слезы. Если Эйлан считает, что женитьба на Юлии Лицинии доставит ему удовольствие, она глубоко заблуждается. Перевалив через последний холм, Гай, глядя на греющиеся в лучах полуденного солнца черепичные крыши зданий, напомнил себе, что он поступает так только ради благополучия Эйлан и их сына.

К дому Лициния он подъехал в сумерках. Прокуратор еще не вернулся из табулярия, но Юлия была дома. Гай нашел ее в атрии[13] на женской половине особняка. При виде жениха глаза у девушки заблестели; она показалась Гаю красивой, как никогда. Конечно, с Эйлан ее не сравнить, но ведь прекраснее Эйлан женщин нет на всем белом свете. Однако со временем Юлия, возможно, станет очень даже миловидной.

– Так, значит, ты вернулся, Гай? – с притворной сдержанностью промолвила она.

– Ты же видишь, что я здесь. Как же я могу утверждать, что до сих пор нахожусь на севере?

Девушка хихикнула.

– Ну, мне приходилось слышать, будто бы духи погибших иногда являются к тем, кого они покинули на этой земле. – Внезапно ее охватил страх, и уже отнюдь не игривым тоном она спросила: – Гай, скажи, ты просто дразнишь меня, или я в самом деле вижу тебя здесь, живым и невредимым?!

«Какая же она еще юная», – подумал вдруг римлянин.

– Я не призрак, – устало ответил он. С тех пор как Гай уехал отсюда, он не раз смотрел смерти в глаза и нес смерть врагам; он увидел свое будущее в глазах новорожденного сына. Раньше он был юношей. Теперь он – мужчина и научился мыслить и рассуждать, как подобает зрелому мужу. Ничего удивительного в том, что Юлия растерялась, видя, как он изменился.

Юлия подошла к Гаю, коснулась его руки.

– Да, это ты, живой, – произнесла она уже более ровным голосом. – Ты виделся со своей британкой? – Девушка пристально вглядывалась в его лицо.

– Виделся… – начал Гай, подыскивая нужные слова. Он должен объяснить ей, что произошло. Юлия имеет право знать, какой у нее будет муж, если она решит вступить с ним в брак.

Но ответить Гай не успел. Послышались неровные шаги Лициния, ковыляющего по мозаичному полу, и момент был упущен.

– И вот ты снова здесь, мой дорогой юноша. – Гаю показалось, что Лициний искренне рад его возвращению. – Полагаю, это означает, что скоро быть свадьбе.

– Надеюсь, что так, мой господин, – чуть помедлив, ответил Гай. Ему хотелось верить, что Юлия и прокуратор приняли его нерешительный тон за проявление скромности. Может, оно и к лучшему, думал Гай, ведь если Юлия откажется выйти за него замуж, как он сможет выполнить обязательства защищать Эйлан и их сына?

Юлия лучезарно улыбнулась. Что ж, возможно, жить с ней в браке будет не так уж и тягостно. Перехватив взгляд жениха, девушка покраснела.

– Пойдем, я покажу тебе мой свадебный шлейф, – предложила она. – Я вышивала его несколько месяцев. Ведь шлейф уже можно показать Гаю, правда, отец? – обратилась она к Лицинию.

– Да, конечно, моя дорогая, но все же я уверен, тебе следовало бы довольствоваться шлейфом из льняной материи. Так одевались невесты в эпоху республики, и для тебя это тоже вполне достойный наряд, – проворчал прокуратор.

– Ну и где теперь эта твоя республика? – дерзко возразила Юлия. – Я желаю, чтобы мой шлейф был самым великолепным из всех, какие только есть на белом свете, и, не сомневаюсь, тебе тоже этого хочется!

Шлейф и вправду был изумительно красив – из прозрачной огненного цвета ткани, на которой Юлия золотыми нитками вышила фрукты и цветы.

Когда девушка вышла из комнаты, Лициний отвел Гая в сторону.

– Я назначил официальное обручение на конец месяца, до наступления дней скорби в начале марта. Твой отец не сможет присутствовать на церемонии, но в апреле, когда мои авгуры определят удачный для свадьбы день, легату недели две-три придется обходиться без его помощи. Времени, конечно, остается немного, но, думаю, мы успеем подготовиться. Иначе свадьбу можно будет справить только во второй половине июня, а моя дочь и так уже целый год ждала, пока ты искал чести и славы в сражениях с каледонцами. – Лициний ласково улыбнулся. – Если, конечно, у тебя нет возражений, мой мальчик?

– Меня это вполне устраивает… – едва слышно отозвался Гай. Интересно, что они все стали бы делать, если бы он вдруг воспротивился? И вообще непонятно, зачем Лициний спрашивает его мнение.

Вернулась Юлия. Она подошла к Гаю, и, заглянув ей в лицо, римлянин понял, что он никогда не решится погасить огонек доверия, который светился в этих темных глазах. Их с Эйлан любовь изначально была лишена будущего; может, ему удастся сделать счастливой хотя бы эту юную римлянку.

В дверь лесной хижины струился солнечный свет. Недавно прошел дождь. Эйлан медленно передвигалась по комнате. Одеваясь, она инстинктивно прислушивалась к дыханию спящего ребенка. После встречи с Гаем силы стали быстрее возвращаться к ней, но при ходьбе она по-прежнему испытывала болезненные ощущения. Роды были тяжелыми, и теперь она быстро утомлялась.

Ребенок, завернутый в старый платок, мирно спал в корзине, которая служила ему колыбелью. Эйлан на мгновение остановилась, с восхищением глядя на сына. В его личике неясно вырисовывались черты отца – форма носа, разлет бровей, – и от этого Гауэн казался ей еще прекрасней.

Она присела на несколько минут и стала рассматривать ребенка. «Гауэн… – думала Эйлан, – мой маленький царь!» Интересно, как отнесся бы к этому Мацеллий, если предположить, что он прослышал бы о внуке? Ей хотелось взять сына на руки, но ведь нужно еще столько всего переделать, и он так спокойно спит. Малыш посапывал почти неслышно, так что Эйлан даже наклонилась, пытаясь уловить дыхание сына. Убедившись, что он дышит, она выпрямилась.

Эйлан одевалась медленно, подолгу отдыхая, с трудом натягивая на себя очередной предмет туалета, потом расчесала и перевязала лентой длинные волосы. Обычно ей помогала Аннис, но Эйлан отослала ее в деревню за продуктами. Старая женщина не знает о том, кто ее подопечная, и ей вовсе незачем находиться в хижине, когда сюда придет Арданос. Вполне вероятно, что она догадается, какую тайну скрывает от нее Эйлан.

Девушка повязала ленту вокруг головы по-новому, как замужняя женщина. Возможно, она будет чувствовать себя более уверенно при встрече с Арданосом, если предстанет перед ним в облике взрослой женщины, а не испуганным ребенком.

Что нужно этому старику? Она, предполагала, что он прикажет ей возвращаться в Вернеметон, но вопреки разуму никак не могла избавиться от леденящего душу страха. А вдруг он все-таки решил отправить ее из Лесной обители?

У нее то и дело мелькала дикая мысль убежать к Гаю, если, конечно, он еще не женился. А может быть, Маири согласится укрыть ее у себя в доме, если только отец не воспротивится. Кейлин сообщила, что Бендейджид вернулся с севера, тощий, как изголодавшийся за зиму волн и еще более озлобленный поражением. Но пока он тихо и мирно живет в доме старшей дочери, римляне вряд ли станут преследовать его.

А как только Эйлан поправится, она наймется к кому-нибудь на ферму, чтобы прокормить себя и сына. Здоровый мальчик, всегда сможет заработать себе на жизнь. Однако лучше не говорить, кто его отец. Сама она готова выполнять любую работу по дому: она умеет искусно прясть и ткать, доить коров и сбивать сливки и масло. Эйлан была уверена, что непременно обеспечит себе и сыну безбедное существование, если ей придется уйти из обители. Вздохнув, она села на кровать, понимая, что все это ее фантазии.

Она слышала, что римские весталки могут покинуть храм по достижении тридцати лет, но Верховную Жрицу освобождает от обязанностей только погребальный костер. Она не забыла, как отреагировал Арданос на известие о ее беременности: он намеревался приговорить ее и неродившегося ребенка к смерти. Бендейджид когда-то тоже поклялся, что задушит дочь собственными руками. Но ведь если бы ее задумали убить, она давно уже была бы мертва.

Когда на порог хижины упала тень архидруида, Эйлан сидела в оцепенении, полная дурных предчувствий.

– Я вижу, ты поправляешься. Рад за тебя, – бесстрастно проговорил он, глядя на Эйлан.

– О да, я чувствую себя хорошо, дедушка.

Арданос мрачно сдвинул брови.

– Верно, я тебе дедушка, и всегда помни об этом!

Он подошел к корзине, какое-то мгновение смотрел на малыша, потом взял его на руки.

– Натворила ты дел, а мы все теперь расхлебываем. Маскарад несколько затянулся. За три дня молоко у тебя пропадет, затем ты вернешься в Лесную обитель, чтобы подготовиться к весенним церемониям. А сына твоего пристроим в какую-нибудь семью. – Он повернулся и направился к двери.

– Стой! – закричала Эйлан. – Куда ты его несешь? – В горле болезненно засаднило. Она вспомнила, как взвыла собака, жившая на дворе в усадьбе отца, когда Бендейджид пошел на реку топить ее щенят, потому что она зачала их от соседского терьера.

Арданос окинул Эйлан немигающим взглядом.

– Поверь мне, лучше тебе этого не знать. Обещаю, с ним ничего не случится; о нем будут хорошо заботиться. Если ты станешь исполнять все, что велено, возможно, время от времени тебе позволят видеться с ним.

Почему же она никогда не замечала, какая жестокая у Арданоса улыбка и какие у него длинные и острые зубы? – спрашивала себя Эйлан.

– Ты не сделаешь этого, – заплакала она. – Я сама буду ухаживать за ним. Ты не должен отнимать его у меня. Ну, пожалуйста, прошу тебя…

Мохнатые брови Арданоса сомкнулись над переносицей.

– Почему вдруг для тебя это явилось такой неожиданностью? – спросил он, едва сдерживая гнев. – Или ты предполагала, что тебе позволят нянчить дитя на виду у всех жриц в Доме Девушек? Будь благоразумна.

– Отдай мне ребенка! – закричала Эйлан. – Ты не смеешь забирать его у меня. – Она вцепилась в сверточек, который держал в руках Арданос. Малыш проснулся и пронзительно запищал.

– Дуреха бестолковая, отпусти его.

Ноги больше не держали Эйлан; она обхватила колени Арданоса.

– Прошу тебя, умоляю, дедушка! Ты не сделаешь этого, – зарыдала она, – ты не можешь отнять у меня сына…

– Это мой долг, и я исполню его, – сурово проговорил архидруид и резко шагнул вперед. Материя его плаща выскользнула из пальцев Эйлан, и она повалилась на пол. Арданос с плачущим малышом на руках скрылся за порогом хижины.

В дверной проем лился неровный солнечный свет – безмятежный, как улыбка несмышленого младенца.

– Чудовище! Так, значит, вот как ты решил отомстить? – Кейлин ворвалась в комнату, захлопнула за собой дверь. В гневе жрица даже не обратила внимания на то, что в доме Арданоса в римском городе есть дверь, которой можно хлопнуть. На фоне особняков, в которых жили римляне, дом Арданоса был маленьким и невзрачным; прямые отштукатуренные стены и острые углы казались непривычными британцам.

Арданос, позабыв про трапезу, разинул от изумления рот. Кейлин, не давая ему опомниться, продолжала свою обвинительную речь, которую она тщательно продумала, пока добиралась из Вернеметона в Деву:

– Злой, жестокий старик! Когда Лианнон умирала, я пообещала ей, что буду помогать тебе. Но я тебе не рабыня и не палач.

Арданос попытался что-то сказать, но Кейлин остановить было невозможно.

– Как ты мог так обойтись с Эйлан? Она же дитя твоей дочери! Говорю тебе, я не стану участвовать в этом. Верни ей ребенка или… – она перевела дух, – или я все расскажу людям, и пусть нас рассудит Великая Богиня.

– Ты этого не сделаешь… – начал Арданос.

– Посмотрим! – решительно отпарировала Кейлин. – Полагаю, она тебе зачем-то нужна, иначе ты давно убил бы ее, – продолжала жрица уже более спокойным голосом. – Так вот, поверь мне, если Эйлан не позволят оставить у себя ребенка, она умрет.

– От девчонки слышать подобные глупости не удивительно, но от тебя я этого никак не ожидал, – заявил Арданос, как только у него появилась возможность вставить слово. – И не надо ничего преувеличивать. Женщины живучи.

– Ты так думаешь? У Эйлан опять открылось кровотечение. Ты едва не потерял ее, старик. И как же ты потом собираешься осуществлять свои планы? Или ты и впрямь надеешься, что Дида охотно согласится выполнять твои указания?

– Во имя Великой Богини, чего ты добиваешься от меня, женщина?

– Не смей взывать к Великой Богине! Я уже не раз имела возможность убедиться, что ты ничего о Ней не знаешь, – зло отозвалась Кейлин. – Одним богам известно, за что только Лианнон любила тебя и почему верила в добродетельность твоих планов. И только ради нее я помогала тебе все это время. Но я, в отличие от Лианнон, не боюсь тебя, и тебе не удастся запугать меня – мне нечего терять. Я готова обо всем рассказать жрецам, и пусть они рассудят нас. Ты вступил в сговор с римлянами, мешаешь Верховной Жрице делать истинные предсказания – а это грязное мошенничество. Во всяком случае, жрецы будут рассуждать именно так. Вряд ли они… – Кейлин усмехнулась, – поймут, что ты это делаешь ради высоких целей.

– Ради чего ты стараешься? Ведь Эйлан тебе не родня. – Арданос пристально смотрел на жрицу, словно для него это и впрямь было загадкой.

Кейлин вздохнула. Она любила Лианнон, как родную мать, но в Эйлан, как теперь понимала жрица, она видела сестру или дочь, которой у нее никогда не было – и не будет, потому что у нее уже прекратились месячные кровотечения. Сама она бесплодна, но страстное желание Эйлан оставить у себя сына было ей понятно, хотя в более молодом возрасте Кейлин наверняка рассуждала бы иначе.

– Достаточно, если ты поймешь, что не сможешь остановить меня. Поверь мне, Арданос, ведь ты пострадаешь больше, чем я. Или ты полагаешь, что у жрецов твоего Ордена не возникнет вопроса, почему ты вообще сохранил жизнь этому ребенку? Ты имеешь власть над Эйлан до тех пор, пока она знает, что ты в любую минуту можешь отнять у нее дитя; но надо мной – благодарение всем сущим богам – ты не властен.

Архидруид, казалось, размышлял над ее словами. У Кейлин затеплилась надежда, что наконец-то ей удалось убедить его, и вдруг она осознала, что покривила душой, утверждая, будто ей нечего терять. Угрожая Эйлан, Арданос угрожал и ей.

– Верни ей ребенка, Арданос, – вкрадчиво заговорила Кейлин. За годы, проведенные возле Лианнон, она научилась при необходимости проявлять уступчивость. – Даже если сын Эйлан останется при ней, они ведь все равно в твоей власти. Или ты считаешь, что иметь влияние на Жрицу Оракула – это такая уж малость?

– Согласен, возможно, я проявил некоторую поспешность… – наконец промолвил архидруид. – Но то, что я сказал девчонке, истинная правда. Позволить ей жить вместе с сыном в Лесной обители – это все равно что всему миру объявить о ее грехе. Как в таком случае скрыть обман?

Кейлин устало опустила плечи, поняв, что все-таки победила.

– Я кое-что придумала…

Утро того дня, на которое было назначено бракосочетание Гая с дочерью прокуратора, выдалось чистым и ясным. Гай проснулся, когда в окно уже вовсю струились лучи весеннего солнца. На стуле была разложена ослепительной белизны тога. Остановив на ней свой взгляд, Гай зажмурился. За последний год ему несколько раз приходилось надевать этот праздничный наряд, когда он сопровождал своего будущего тестя в гости и на дипломатических приемах, и, хотя Гай уже умел облачаться в тогу, в этом одеянии с тяжелыми складками он чувствовал себя не очень уютно. Агрикола хвалился, что научил сыновей британских вождей носить тогу, но Гай в этом сомневался. Его воспитали, как римлянина, но он до сих пор предпочитал носить или военную форму, или тунику и клетчатые штаны, в которых ходили местные жители.

Гай сел на кровати, в смятении разглядывая свой свадебный наряд. Мацеллий – он приехал из Девы накануне, – спавший с ним в одной комнате, повернулся лицом к сыну и удивленно вскинул брови.

– Для торжественных случаев могли бы изобрести более подходящий наряд, – проворчал Гай, – или хотя бы более удобный.

– Тога – не просто одежда, – возразил Мацеллий. – Это символ. – Он тоже сел на кровати и, к удивлению Гая, который, к слову сказать, редко бывал по утрам в хорошем настроении, принялся рассказывать историю этого благородного наряда.

И вскоре Гай начал понимать, почему римляне придают тоге такое значение. Белую тогу дозволялось носить только гражданам империи, и даже здесь, вернее, особенно здесь, на окраинных владениях Рима, тога служила знаком отличия, по которому можно было распознать, кто есть повелитель мира, а кто – слуга. Узкая пурпурная полоска на тунике Гая свидетельствовала о том, что он занимает привилегированное положение всадника. Вот почему отец и другие подобные ему так гордились своим правом облачаться в тогу, которая являлась символом благородного происхождения, и в сравнении с этим ощущение неудобства не имело никакого значения.

Гай с великой радостью вышвырнул бы этот противный кусок материи в окно, но с его стороны подобный поступок – полнейшее безрассудство. Он теперь уже окончательно связал свою судьбу с Римом, а тога – неотъемлемая часть жизни римского общества. Хорошо хоть, что это одеяние пошито из шерсти, да и туника, которую он наденет под тогу, тоже шерстяная. В таком теплом наряде ему не страшны ни холодный апрельский ветер, ни промозглый дождь.

Тяжело вздохнув, Гай предоставил себя заботам своего слуги-вольноотпущенника. Тот помог ему искупаться, побрил. Гай натянул тунику, сунул ноги в сандалии и, взяв со стула тогу, попробовал приладить ее на себя. Отец с неподвижным лицом наблюдал за его муками, и Гай чувствовал, что он едва сдерживает смех. После нескольких неудачных попыток Мацеллий сам принялся одевать сына. Ловко уложив складки, так, чтобы они свисали с левого плеча, он через спину протянул белое полотно сыну под правую руку и накинул конец тоги вновь на левое плечо, аккуратно расправив тяжелую ткань на груди; волнистый край шерстяной материи элегантно обвивал руку Гая.

– Вот так нормально. – Мацеллий, отступив на несколько шагов, окинул сына снисходительным взглядом. – Расправь плечи, приосанься, так, вот теперь с тебя можно лепить статую.

– Я и сам как статуя, – пробормотал Гай, не решаясь пошевелиться, чтобы не разрушить сооружение, построенное отцом. На этот раз Мацеллий расхохотался.

– Не переживай. Ты ведь у нас жених, и твое волнение вполне понятно. Когда все кончится, ты почувствуешь себя гораздо лучше.

– А ты? – внезапно спросил Гай. – Ты тоже испытывал страх, когда женился на моей матери?

Мацеллий замер; на мгновение глаза его затуманились из-за нахлынувших воспоминаний.

– Мое сердце ликовало от счастья, когда она пришла ко мне, и это чувство не покидало меня все время, пока мы жили вместе. Но потом она умерла… – прошептал он.

«То же самое испытывал я, когда Эйлан лежала в моих объятиях… – с горечью подумал Гай. – Но раз уж я согласился участвовать в этом представлении, мне ничего теперь не остается, как доиграть его до конца».

Настроение у Гая отнюдь не улучшилось, когда он увидел гаруспика[14], которого пригласили погадать жениху и невесте в день свадьбы. Прорицателем был лысый старик; череп его обтягивала красная кожа, ноги – тощие и длинные, и в лучах полуденного солнца он сам был похож на одного из тех несчастных цыплят, которых резал, чтобы по их внутренностям предсказать будущее. Глядя на него, Гай цинично подумал о том, что, какое бы предзнаменование ни выявил гаруспик в потрохах горемычной птицы, он непременно провозгласит этот день благоприятным для бракосочетания. На церемонию собрались все сановники Лондиния, и откладывать празднество было бы крайне неудобно. Тем более что несколько недель назад прокуратор советовался с авгурами, и они предложили устроить свадьбу именно в этот день.

Атрий с утопающими в зелени колоннами был до отказа заполнен гостями. Гай приметил в толпе двух стареющих вдов с морщинистыми красновато-лиловыми лицами; за последние месяцы он несколько раз встречал этих женщин в доме Лициния. Ему показалось, что они улыбаются ему, – во всяком случае, они посылали улыбки в его сторону. Возможно, они рады за Юлию. Если бы вдовы знали, что за женишок ей достался, уж они бы, наверное, не улыбались!

Жрец тем временем объявил, что день для свадебной церемонии выпал благоприятный, и поздравил брачующихся. Разве день, когда выходит замуж Юлия, может сулить несчастье?

Как только убрали останки жертв, по залу пронесся шепот: в атрий под руку с отцом входила Юлия. Знаменитый огненный шлейф полностью скрывал ее фигуру и лицо. Гаю удалось разглядеть из-под него лишь нижний край белой туники. Один из секретарей Лициния развернул свиток и загундосил начертанный на нем текст брачного контракта. Почти все условия его были оговорены еще во время церемонии обручения: размер coemptio со стороны Гая; сумма денег, которую дают в приданое Юлии. Указывалось также, что она остается «на попечении» отца, официально является членом его семьи и сохраняет за собой право на владение собственным имуществом. Гаю объяснили, что в последнее время такая форма брачного контракта получила наиболее широкое распространение и это ни в коей мере не умаляет его достоинства. Одно из положений контракта гласило, что он может развестись с Юлией только в случае «вопиюще неприличного поведения» с ее стороны, что должно быть засвидетельствовано как минимум двумя замужними женщинами благородного происхождения. Если бы Гай был сейчас в состоянии смеяться, он непременно расхохотался бы: от кого угодно можно ожидать измены, но чтобы благочестивая Юлия вдруг стала вести себя недостойным образом – такое у Гая просто в голове не укладывалось. Да она и сама дала ему ясно понять, что очень хочет выйти за него замуж и вовсе не намерена компрометировать своего супруга. Уже сегодня в глазах Юлии светился победный огонек, хотя внешне она оставалась спокойной и хладнокровной.

– Гай Мацеллий Север Силурик, у тебя нет возражений против условий оглашенного контракта? Ты согласен взять в жены эту женщину, как того требует закон? – обратился к нему отец. Гай сознавал, что взгляды всех присутствующих прикованы к нему, но, казалось, прошла целая вечность, прежде чем он заставил себя выдавить:

– Согласен…

– Юлия Лициния? – повернулся к девушке ее отец и повторил тот же вопрос. Юлия выразила свое согласие гораздо быстрее. Секретарь подал свиток жениху, потом невесте, чтобы молодые расписались, и затем понес документ в архив для регистрации.

Гаю казалось, что вместе с брачным контрактом секретарь уносит его свободу, но от него и не требовалось открыто выражать радость: римская тога – одеяние степенного, серьезного гражданина. Миловидная женщина – дочь Агриколы – выступила вперед и, взяв Юлию за руку, подвела ее к жениху. От прикосновения тонких пальчиков, крепко обхвативших его ладонь, Гая пронзило чувство вины.

Затем долго читали молитвы, обращаясь к Юноне и Юпитеру, Весте, ко всем божествам, которые считались покровителями домашнего очага и семейного благополучия. Гаю и Юлии вручили чашу с зерном и кувшин с растительным маслом, которые они опрокинули на огонь алтаря; пламя весело затрещало. Внезапно в атрий из столовой ворвались запахи приготовленных яств и, смешавшись с ароматом благовоний, разлились по помещению тошнотворным дурманом. Вскоре все отправятся пировать. Юлия откинула с лица шлейф. Гай взял пирожок, испеченный из пшеничной муки грубого помола, – он надеялся, что праздничное угощение окажется более съедобным, – разломил его и один кусочек вложил Юлии в рот. Девушка, в свою очередь, повторила процедуру, закончив ее соответствующими случаю словами, и это означало, что отныне они – законные супруги. Все основные ритуалы были исполнены, пиршество началось, и теперь Гаю оставалось только играть роль счастливого новобрачного.

В честь своей свадьбы Юлия устроила пышный пир, а уж Лициний не поскупился, чтобы угодить дочери. Гай сидел за праздничным столом, словно в тяжелом сне, но все же отметил, что угощение было сказочно разнообразным. К нему постоянно обращались какие-то люди. Он поблагодарил за поздравления друга Лициния, который был старше прокуратора, сказав, что да, ему и впрямь повезло, ведь он нашел себе прекрасную жену. Старый сенатор наклонился к Гаю, настаивая, что тот должен непременно выслушать несколько смешных историй из детства Юлии; он знал ее с самого рождения. Неподалеку два магистрата вполголоса обсуждали предстоящую военную кампанию в Германии, которую будет возглавлять сам император.

Рабы, бормоча под нос поздравления, расставляли перед новобрачными блюда, на которых, вопреки опасениям Гая, лежало не мясо принесенных в жертву птиц, а подрумяненные цыплята, жареная свинина и пирожки из белой пшеничной муки. Вино лилось рекой, и Гай, выпивая до дна каждый кубок, который ему подносили, вскоре пришел к выводу, что вино не такое уж и плохое. К молодым то и дело подходили гости, поздравляя Гая; ему редко случалось видеть Мацеллия таким счастливым.

Пиршество было в самом разгаре. Гай призвал на помощь всю свою выдержку, стараясь казаться вежливым и не терять самообладания, а в глубине сознания не угасала мысль: что сказала бы Эйлан про весь этот нелепый фарс, если бы когда-нибудь узнала и смогла оценить то, чему он подверг себя ради нее и сына.

Юлия хихикала над непристойными остротами шутов, которые развлекали гостей, хотя Гай не был уверен в том, что она понимала их истинный смысл. Без такого традиционного представления не обходилось ни одно свадебное пиршество. Оно исполнялось, как пожелание молодым народить на свет побольше детей, и шуты старались вовсю, чтобы каждый из присутствующих понял, о чем идет речь. Гай уже смотреть не мог на угощения, но продолжал делать вид, будто ест, и в сотый раз покорно соглашался с кем-то, что Юлия очень милая девушка и он – везучий человек.

У Юлии слипались глаза; она выпила три бокала вина, и, поскольку оно было гораздо крепче, чем то, которое ежедневно подавали к столу в доме Лициния, девушка вскоре утратила присущую ей живость. Гай завидовал своей невесте: в отличие от нее он, к сожалению, все еще оставался трезвым.

Темнело. С улицы донеслись крики. Распорядитель свадебной церемонии объявил, что пришла пора жениху и невесте торжественно прошествовать в свое жилище. Гай расплылся в глупой ухмылке. Все выглядело до нелепого смешно: в Лондинии у Мацеллия не было своего дома, и новобрачным нужно было перейти лишь в дальнее крыло особняка Лициния, но Юлия очень хотела, чтобы в этот знаменательный для нее день все обычаи строго исполнялись.

По всей видимости, никто и не ждет, что он понесет свою невесту из зала на руках, и хорошо, подумал Гай. Он был не совсем трезв и боялся натолкнуться на какую-нибудь старуху или хромого пса. С показной грубостью схватив Юлию за руку, он потащил ее за собой.

Распорядитель церемонии вручил Гаю сумку, наполненную грецкими орехами с позолоченной скорлупой и мелкими медными монетами, чтобы жених раздал их толпившимся у дома нищим, которые неизменно приходили на свадьбы в надежде поживиться за счет щедрости новобрачных. Юлия держала в руках сумку огненного цвета, как и ее шлейф, в которой тоже лежали монеты и орехи. Молодых усадили на паланкин, и торжественное шествие двинулось от дома Лициния. Впереди шли флейтисты и певцы, вокруг паланкина несли факелы. По широкой улице процессия проследовала к форуму, миновала дворец наместника и табулярий и снова вернулась к дому Лициния со стороны недавно отстроенного крыла, которое приготовили для новобрачных. Гай с трудом сдерживал себя, чтобы не рассмеяться. Он разбросал монеты; в ответ слышалось благословение толпы. Еще немного, и представление будет окончено…

К дверному проему поднесли сделанный из боярышника факел. Неровное пламя осветило внутреннее помещение, изгоняя из него тени злых духов. Если б огонь факела мог развеять воспоминания, подумал Гай. На улице было прохладно, и он уже немного протрезвел. Кто-то подал Юлии чашу с растительным маслом. Она смазала дверные косяки и украсила их белыми шерстяными лентами.

Стареющие вдовы поцеловали Юлию, пожелав ей счастья, потом повернулись к Гаю и, помедлив с секунду, поцеловали и его тоже, тем самым положив начало неиссякаемому потоку объятий, поцелуев и поздравлений новобрачным. Мацеллий, немного захмелевший, – Гай впервые видел отца пьяным, – обнял молодых. Лициний поцеловал Юлию и Гая, сказав, что свадьба прошла замечательно.

Гай подхватил на руки свою юную жену, снова изумившись, какая она легкая и хрупкая, и, переступив порог, захлопнул за собой дверь.

В воздухе витал аромат благовоний и душистых цветов, повсюду расставленных Юлией, но он не заглушал запаха краски, который еще не успел выветриться после недавнего ремонта. Девушка стояла перед ним, и с нежностью, которой он и сам не ожидал от себя, Гай снял с нее шлейф. Венок, украшавший ее головку, уже утратил свежесть.

Наряжая Юлию для свадебной церемонии, служанка собрала ей волосы в шесть локонов и аккуратно уложила их; теперь же они растрепались, обрамляя шею небрежными прядями. Юлия выглядела совсем юной. Невозможно было поверить, что эта девочка – его жена. Но сказать Гай ничего не успел. Юлия направилась к алтарю, расположенному в центре атрия в покоях новобрачных, и, дойдя до него, остановилась, глядя на Гая. Он последовал за ней.

Натянув на голову край тоги, Гай отсалютовал маленьким терракотовым статуэткам, которые изображали богов-покровителей брака.

– Прими эту воду и огонь, жена моя и жрица моего дома… – хрипло проговорил Гай. Он омыл ее ладони водой и протянул полотенце. Юлия вытерла руки. Затем Гай подал ей тонкую восковую свечу, чтобы она зажгла огонь.

– Да не покинет нас благословение богов на брачном ложе и за семейным столом, и да помогут они мне родить тебе много сыновей, – ответила ему Юлия.

Брачное ложе находилось у стены. Гай подвел Юлию к кровати и принялся развязывать сложный узел на поясе ее шерстяной туники. Должно быть, немало женихов, думал Гай, в угаре страсти теряли терпение и просто-напросто разрезали пояс. Наконец-то и сам он может выпутаться из складок тоги.

Юлия лежала на широкой кровати, до подбородка натянув одеяло, и наблюдала за Гаем. Утром вдовам торжественно предъявят окровавленные простыни – свидетельство того, что брак состоялся, но Гаю присутствовать при этом необязательно. Кроме того, он был уверен, что Юлия – практичная всегда и во всем – заранее приготовила маленький мешочек с кровью цыпленка, на тот случай, если Гай будет слишком пьян и не сможет должным образом исполнить свои супружеские обязанности. Ему говорили, что на это сообразительности хватает почти у всех невест.

Но Гай, хотя и не совсем трезвый, все же сумел настроить себя на нужный лад, и, если в его слишком уж расчетливых и точных движениях не чувствовалось страсти, он, по крайней мере, был нежен со своей женой, а юная и невинная Юлия большего и не ожидала.