"Учитель афганского" - читать интересную книгу автора (Диноев Дино)

6

Чума уже знал, что Гарри Карадайн и Станислав Бушуев находятся в Ташкенте, и позвонил по правительственной связи Бузаеву.

— Александр Иванович, нет ли новостей от наших друзей?

— Они оказались чересчур резвыми. Со дня на день должны получить разрешение на выезд.

Чума ругнулся.

— Почему так быстро?

— Оформлением в ОВИРе занимается некто Рахмет Сабиров. Походу, американцы крепко взялись за него.

— Что про него известно?

— 42 года. Холост. По нашей линии на него ничего нет.

— На него нельзя нажать?

— Трудно об этом судить из Москвы.

— Александр Иванович, мне нужен кто-нибудь из местной резидентуры, на которого можно положиться? Ну, ты понял.

— Понял, — спокойно произнес Бузаев, у Чумы даже мурашки побежали по коже от его спокойного голоса, он вспомнил, что его подчиненный работал в ГРУ, а там работают особые люди. — Я свяжусь кое с кем. Вас найдут.

И он отключился.

После размолвки с Шустовым, которая возникла после совместного посещения ими мурида, Чума остановился в российском консульстве вместе со всей делегацией. Ему предоставили две просторные комнаты на втором этаже.

Чума не успел переодеться, как зазвонил мобильный. Он взял его с некоторой опаской.

— Анатолий Борисович? — спросил приятный мужской голос с неуловимым акцентом. — Я звоню вам по поручению Александра Ивановича.

Быстро, подумал Чума.

— У меня есть к вам небольшое дело.

— Это не по телефону. Вы сейчас свободны? В таком случае, доедете на метро до остановки «Центральный парк культуры и отдыха». Потом дойдете до фонтанов. Я к вам подойду.

— Как вы меня узнаете?

— Анатолий Борисович, вас знают все. Не надо преуменьшать собственную популярность.

Чума сделал все так, как от него требовали. В душе зрел почти детективный зуд. Дело в том, что еще на заре его комсомольской деятельности, когда он являлся членом райкома комсомола и смог организовать свою первую фирму, так вот тогда старый обкомовец, помнивший еще наркома Луначарского, наказал ему строго настрого:

— Никогда не нарушай закон и не дай тебе Бог связаться с теми, кто его нарушает. Воровать можно и нужно по закону.

Чума запомнил эти слова, превратившиеся для него в аксиому, вылитую в свинце и навсегда впаянную ему в мозг. На самом деле, законодательство представляло собой настоящее решето, и его можно было, не только не нарушая, обойти, но и пролезть сквозь его безразмерные ячейки.

Чума так и делал. Ведь если бы проверить законность всех его без исключений операций, включая сдачу бутылок в раннем детстве в Козловске, то никому не удалость бы найти ничего предрассудительного.

Теперь он этому золотому правилу изменил. Лишь жесточайший цейтнот заставил его пойти на это.

Ощущение было новым. В душе возник бодрящий холодок. Чума чересчур хорошо представлял себе, какого сорта люди выходят с ним на связь.

Чуму слегка удивило метро: неглубокое, не имеющее экскалаторов, к поездам можно было спуститься непосредственно по лестнице, словно в рядовой подземный переход. Данная особенность была продиктована тем, что город находился в сейсмически активной зоне. Ташкент трясло с завидной периодичностью.

Один-два балла здесь были нередки. Правда, до землетрясения семидесятого года, практически стершего город с лица земли, дела, слава Богу, не доходило.

«Прознает что-нибудь Баобаб, точно устроит землетрясение», — подумал Чума и суеверно сплюнул через плечо. Баобабу тектоническую бомбу достать, как два паспорта иметь.

Выйдя на станции ЦПКИО, Чума поднялся наверх и сразу услышал веселый шум фонтанов. И это двадцать девятого декабря.

Впрочем, от декабря было одно название. Ночной дождь кончился. Асфальт сразу высох, и дорожные туфли директора ЕЭС покрылись пылью.

Плюс восемнадцать, наверное. Или все двадцать.

Когда Чума подошел к длинной алее из фонтанов, в кармане тренькнул мобильный.

— Анатолий Борисович, что вы там прохлаждаетесь? Выходите к дороге.

Не успел он приблизиться к бордюру, как рядом тормознула черная «БМВ». Дверца, клацнув, открылась, а сидящий за рулем мужчина показал на сиденье рядом с собой. Он был абсолютно лыс, как Юл Бринер, одет в цветастую рубаху, не скрывающую могучих рельефных мускулов. На шее висела цепочка с металлическими брелками.

Чума сел, и машина поехала вкруг парка. Он заметил, что вода в парковых озерцах имеет глиняно-желтый цвет.

— С кем имею честь? — спросил Чума.

— Называйте меня Иван Иванович. Я вас слушаю.

— Хорошо, перейдем сразу к делу. Есть один человек, который, скажем так, чересчур ретиво исполняет свои служебные обязанности. Нельзя ли его… притормозить?

— Имя. Должность.

— ОВИР. Его фамилия Сабиров. Он занимается оформлением выезда в южном направлении: Пакистан, Афганистан, Иран.

— Тридцать тысяч.

Чума предусмотрел такой поворот, и деньги у него были с собой.

— Давайте, — «Иван Иванович» остановил машину, взял деньги, сразу пересчитал. — Я сейчас выйду, а вы езжайте прямо по проспекту Рашидова. К вам подсядут.

И он вышел из машины. Пока Чума выбирался со своей стороны и обходил иномарку, «Иван Иванович» как сквозь землю провалился, хотя скрыться было решительно негде. Обочина была гола, ни кустика.

Доехав до бывшего музея Ленина, Чума увидел голосующую на обочине женщину. По местной моде на ней было длинное черное пальто до пят, лицо почти полностью скрыто темным платком.

Еще до полной остановки женщина открыла дверь и плюхнулась на сиденье рядом.

— Привет, красавчик, — развязно сказала она, сразу освобождаясь от платка.

У нее оказалось по-мужскому грубое лицо: узкие как лезвия, недовольно поджатые губы, большой нос с горбинкой, глубоко посаженные мелкие глаза.

Что было особенно неприятно Чуме в подобного типа женщинах, так это то, что все они без исключения считали себя красавицами и вели себя с потрясающим бесстыдством и бестактностью.

«Красотка» без стеснения поизучала его своими мышиными глазками. По ходу она расстегнула пальто и закинула одну ногу за другую, видно решив окончательно сразить его своей красотой.

Ноги были кривые как у кавалериста со стажем.

Женщина с интересом поизучала произведенный ею эффект и жеманно сказала:

— А по телеку ты не такой урод как на самом деле.

— Давайте лучше перейдем к делу, — сказал Чума, он с трудом сдерживал себя, от женщины пахло как от рядового бомжа, к тому же она, надеясь перешибить запашок, вылила на себя чересчур много дешевого одеколона, и директор чувствовал, что еще немного, и его стошнит.

— Кого надо убрать?

— Я не говорил убрать. Скажем, припугнуть.

— Говори имя, и где его можно найти. За все уплочено.

Чума сказал, стараясь дышать исключительно в открытое окно.

— Мы могли бы встретиться потом, после дела, — промурлыкала женщина. — Если у тебя, конечно, найдутся бабки, чтобы заплатить за удовольствие. Меня зовут Ширин, милый.

Она попросила притормозить, что он выполнил с большой охотой.

Остановившись на площади Независимости, украшенной памятником, напоминающим гигантский микрофон, и открыв дверцы, он проветривал машину, когда рядом очутился «Иван Иванович». Он молча опустился в водительское кресло и умчался.

А Чума еще четверть часа ловил такси.

ОВИР располагался в старом обветшалом здании с отваливающейся по фронтону штукатуркой.

Подвозивший Ширин частник остановился и потребовал свой законный сом.

— Красавчик, может, встретимся вечерком, — промурлыкала она, по-привычке бегая глазами из стороны в сторону.

— У меня для этого жена есть, — возразил водитель, молодой черноусый парень.

— Ах ты, скотина! — закричала Ширин, швыряя деньги, настроение женщины сразу и бесповоротно испортилось. — Все вы свиньи! У вас на уме только одно!

Когда она вышла из машины, то на глазах ее были мелкие злые слезки.

— Скоты, сволочи, — бормотала она.

Заметив плачущую женщину, остановился пожилой прохожий и заботливо спросил:

— Что с вами? Что случилось? Успокойтесь, пожалуста. Не надо так расстраиваться.

Ширин нервно выдернула руку и буквально завизжала:

— Не смей меня лапать, скот!

— Что с вами? — изумился пожилой. — Я ведь только спросил.

— Иди, иди! Спросил он! — издевательски повторила Ширин. — Старый, а все туда же. О душе бы лучше подумал, дедушка, ведь тебе помирать скоро.

Ошеломленный прохожий что-то пролепетал и бросился наутек, нашаривая в кармане валидол.

— Чеши-чеши, импотент! — зло крикнула вслед Ширин.

Она вошла в здание и, узнав по висящему на стене табло номер кабинета Сабирова, а также этаж, второй, направилась прямиком туда. Шаги ее были резкими и нервными, но не суетливыми. Маленькие слезки она деловито обтерла рукавом. Ей заплатили за работу, и ее надо было сделать.

На втором этаже находилось несколько кабинетов. Перед теми, которые оформляли документы на выезд в Россию, томились в молчаливых очередях терпеливые замученные бюрократической казуистикой люди, выгнанные из своих квартир, и еще не знающие, что ждет их на исторической родине, но которым некуда было больше податься.

Перед кабинетом Сабирова никого не было, Ширин, толкнув дверь, вошла.

Сабиров, полный, красиво седеющий мужчина в роговых очках, сидел за столом. Он пригласил вошедшую женщину сесть, но она осталась стоять.

Кабинет не имел никаких изысков, но был чисто прибран, светел, тихо наигрывало радио. Несмотря на всю простоту, на Ширин он произвел неизгладимое впечатление.

Сидят тут в чистом, музычку слушают, а она, можно сказать, святая женщина вынуждена шататься по грязным улицам и на каждом шагу выслушивать похабные предложения. Из ее глаз опять брызнули слезы.

Сабиров выскочил из-за стола, подошел и торопливо усадил на стоящий у стены диван. От чиновника шел запах чистого тела и хорошего ненавязчивого дезодоранта. Слезы Ширин сразу высохли. От злости.

Сабиров тем временем вновь вскочил и кому-то позвонил. Ширин во все глаза поедала взглядом его белоснежную рубашку, словно выбирая цель.

Сабиров вернулся и опять сел рядом с ней. Открылась дверь, и вошел еще один мужчина, наверное, одногодок и друг Сабирова. В руке у него был стакан с чаем, он протянул его Ширин, но она не взяла, тогда он поставил его на стол и сел рядом.

— Что случилось? — спросил он.

— Надо помочь женщине, — ответил Сабиров. — Видишь, что с ней творится. Видно совсем жизнь довела.

— Вечно ты, Рахмет, на себя все тащишь. Направил бы ее в соцобеспечение. Ни сам покоя не знаешь, ни другим не даешь. Уже и ночью ко мне приходишь советоваться, я от тебя в другой дом перееду, так и знай.

Но им уже было не суждено расстаться никогда.

Ширин порывисто встала, отошла к дальней стенке, а когда обернулась, то рука у нее оказалась длиннее на пистолет с навернутым глушителем.

Она стала стрелять и выпустила, не останавливаясь, шестнадцать пуль. Руки и ноги мужчин дергались из стороны в сторону, заставляя диван истошно скрипеть, на пол с громким плеском лилась кровь и моча. Жертвы в полном молчании разевали рты, словно рыбы, выброшенные на берег.

Уже первые выстрелы были смертельны, но мужчины перестали дергаться только тогда, когда она перестала стрелять. Ширин подошла и сняла с Сабирова очки, висящие на одной дужке, чудом уцелевшие в бойне.

Они их надела и, напевая мотивчик, звучавший по радио, умиротворенная вышла из комнаты.

Чума проснулся оттого, что в его комнате в посольстве зажгли свет. Директор заслонился от слишком ярких лучей и спросил:

— Кто здесь? Сколько время?

— Два ночи, — ответил знакомый мурлыкающий женский голосок.

— Не может быть! — воскликнул директор, узрев сидящую с гордым видом в кресле Ширин. — Как ты прошла через охрану? Зачем ты здесь? Тебя кто-нибудь видел?

— Привет, милый, — проворковала она. — Ты меня ждал? Я знаю, что ждал. Иди к мамочке, — она простерла к нему руки, не дождавшись, сказала. — Ну ладно, я сама к тебе приду.

Когда она присела на краешек кровати, директор шарахнулся от нее на другую сторону.

— Я принесла тебе подарок, — Ширин протянула ему сабировские очки. — Гляди, какие хорошие. Ты солидный человек, у тебя должны быть очки. Люди тебя уважать будут, скажут: «Он умный, потому что книги съели его глаза.»

— В порядке у меня глаза, — возмутился директор. — Никто их у меня не ел. Убирайся отсюда, пока я не вызвал охрану.

— А что ты им скажешь, милый? Что я убила двух ни в чем не повинных людей по твоему навету?

— Клевета! Ни про какие убийства я и знать не знаю. А завтра, вообще, возвращаюсь в Питер.

— Правильно, милый. Только мы вернемся вместе.

— Как вместе?

— Я долго думала и решила подарить тебе мою невинность. Только ты должен будешь на мне жениться. Но я решила, что ты меня достоин.

— Достоин? Что за бред? К тому же я женат.

— Та женщина тебя не любит. Она тебя обманывает. Пока ты решаешь судьбы страны, она спит с собственным псом.

— Нет у меня никакого пса!

— Врешь, есть. У Ивана Ивановича есть на тебя досье, там даже фотографии есть.

Директор понял, что имеет дело с настоящей сумасшедшей, и решил не спорить с ней, сделав робкое движение в сторону кнопки вызова прислуги.

— Давай покурим, — душевно предложила Ширин.

— Конечно. У меня есть хорошие сигареты. Настоящие американские. Не подделка.

— Зачем нам эта мура? У меня есть папиросы. Я тебе их сейчас сама набью.

Ширин достала беломорину, освободила от табака, собственноручно набила принесенным с собою чарсом и обслюнявила.

— Кури, милый, — она протянула «бычок» директору, а когда тот еще более отполз от нее, незатейливо вынула из кармана пистолет. — Ну же, милый.

Директор вынужден был подчиниться и взял папиросу, дурно пахнущую своей не слишком чистоплотной хозяйкой и влажную от слюней.

— Ты не затягивайся, — она подтолкнула пистолетом его руку с сигаретой.

Однако когда директор набрал в рот сладко пахнущего дыма, Ширин ткнула его дулом под ложечку. Чума мгновенно задохнулся и инстинктивно глубоко вздохнул.

Поначалу ему показалось, что ему влили сироп. Внутри сделалось сладко и до такой степени пусто, словно он раздулся размером с железнодорожную цистерну.

— А ты еще разочек, милый, — промурлыкала Ширин, ее голос показался директору нежнее пения райской птички.

Он уже с жадностью сунул в рот обслюнявленный окурок и делал затяжку за затяжкой.

Потолок комнаты стремительно улетел в небеса, а сама комната приобрела размеры Красной площади. Сидящая перед ним женщина пульсировала. Она то растягивалась на несколько километров вверх, то ужималась до размеров булавочной головки.

— Как же я в нее попаду? — подумал директор раздеваясь.

Потом он на некоторое время отключился, втечение которого ему показалось, что его проволокли через мельничные жернова. Когда пришел в себя, обнаружил себя сидящим на кровати в одной рубашке, без трусов. В паху было противно холодно, сыро и почему-то грязно.

— Где же ты? — спросил он. — Иди сюда.

— А все уже кончилось, милый, — проворковала Ширин.

— Как кончилось? — директор задумчиво поскреб под крыльцом, он ничего не помнил, в памяти остались лишь грохочущие мельничные жернова, ничего себе секс! — Иди сюда, говорю!

Он хотел схватить женщину, но протянутая рука вдруг улетела куда-то в межзвездное пространство. Из того же пространства в глаз прилетела рукоятка пистолета.

Боль была даже приятна, но глаз почему-то закрылся и не хотел больше открываться.

Чума захныкал.

— Все меня обижают. Чертом называют, а ведь я хороший, братцы. Я ведь всех вас люблю.

Хлопнула дверь.

— Ширин, любимая! — крикнул директор, но ему никто не ответил. — Все меня бросили. А я ведь серьезно. Я и жениться могу.

Покачиваясь, он посидел еще немного, пока в голову ему не пришла гениальная мысль.

— Пойду, к муриду сьезжу, — решил он. — Самое время.

Директор спустился вниз, где в дворике седые от ночной свежести стыли правительственные «зимы». Чума обошел их, и ему сразу повезло. В одной из машин в гнезде торчали ключи.

Директор сел, запустил мотор и с развевающимися трехцветными и звездно-полосатыми флажками на бампере подъехал к проходной. Охранник осветил его фонариком и сразу узнал:

— Анатолий Борисович, а куда… — и застыл с открытым ртом, потому что бывший советник Президента находился в машине в одной распущенной рубашке без трусов и босой.

— Открывайте ворота немедленно, — высокопарно приказал Чума. — У меня важная правительственная встреча. Я должен увидеться с этим долбанным муридом.

Охранника хватило только на то, чтобы поднести ко рту рацию и выдавить:

— Михалыч, открывай главные ворота.

С гордым видом директор выехал.

— Коля, а почему без сопровождения? — спросил по рации диспетчер.

— Какое к черту сопровождение! — заорал охранник. — Он же без трусов.

— Кто без трусов?

— Конь в пальто!

— В пальто и без трусов? Не понял.

— Да пошел ты!

Чума тем временем катил по ночному городу. После двенадцати освещение выключали, но на небе сияла огромная круглолицая луна, освещая все вокруг словно второе солнце.

Чудесное действие папиросы продолжалось. Дорога пульсировала, то, собираясь в гармошку, то, вытягиваясь в нить.

— Очень, понимаешь, трудно ехать, — разговаривал Чума сам с собой. — Надо все-таки стр-рр-роить дороги как в Р-россии. Они хоть не растягиваются.

Город заканчивался резко. Сразу за зданием автовокзала в стиле модерн начиналась ровная как сковорода степь, изредка поросшая высохшим бурьяном, в лунном свете казавшимся седым.

Вылетев на скорости в степь, Чума испытал волшебное чувство: ему казалось, что он воспарил. Земля осталась далеко внизу, а у безотказного «зима» вдруг отросли крылья, позволяющие нестись ему с бешеной скоростью над мельтешащей внизу землей.

Сам себе он казался ангелом: безгрешным и невинным.

Резные ворота выросли внезапно. Чуме показалось, что машина затормозила сама собой, а не въехала бампером и заглохла.

Директор открыл дверцу, как оказалось, это было единственным препятствием, удерживающим его в вертикальном положении, выпал наружу и на четвереньках двинулся к воротам.

Он полз вдоль деревянного забора с аляповато разукрашенными наличниками, пока не уткнулся головой в роскошные дубовые ворота, покрытые медным листом с чеканкой, изображающей русалку с обширными телесами.

Он постучал, не исключено, что головой.

Воротина со страшным скрипом приоткрылась, и открывшая их дородная женщина рывком поставила директора на ноги.

— Вам кого? — строго спросила она.

— Примите друж-жскую российскую делегацию, — с немалым трудом смог произнести директор.

— Проходь, — так же строго произнесла вахтерша.

Директор, пошатнувшись, шагнул вовнутрь.

Он оказался в саду, освещенном слабым расплывчатым светом немногочисленных фонарей. По-ночному молчаливые кроны деревьев висели в воздухе мрачными пятнами. До лужаек свет не доходил вовсе.

В глубине сада возвышался абсолютно белый, словно светящийся изнутри дом, к которому вела песчаная дорожка, но стоило директору на нее ступить, как рядом в кустах залаяли собаки. Лай показался директору ненатуральным.

— Цыц, вы! — прикрикнула вахтерша, и лай сразу сменился мяуканьем.

— Там что, люди? — не понял директор.

— Нет, не люди, — спокойно ответила женщина. — Ты иди, а то время кончится, и мурид тебя опять не примет.

Директор хотел еще что-то спросить, но тут песок зашевелился у него под ногами, и он сразу забыл обо всех своих вопросах. Чума вприпрыжку побежал к дому.

Песок продолжал бугриться под ногами, мало того, директор почувствовал жгучие укусы в босые ноги. Подскакивая от боли, Чума припустил уже изо всех сил.

Сад вдруг ожил. Зашумели кусты, будто по ним прошел слон, кто-то зашевелился на деревьях, перепрыгивая с ветки на ветку, роняя на землю гнилую труху и сухие ветки.

Добежав до крыльца, Чума должен был неминуемо врезаться в дверь, если бы та вдруг не распахнулась, и директор не растянулся на полу носом вперед.

Оглянувшись, он увидел, что дорожку стремительно прочерчивают крохотные извивающиеся тела. Поначалу, ему показалось, что это змеи. Потом он понял, что ошибся.

— Черви, — простонал он.

— Не черви, а пиявки, — поправили его. — Обычные песчаные пиявки.

Чума огляделся, ища невидимого собеседника. Комната, в которой он оказался, была абсолютно пустой, если не считать висевших на стенах зеркал, задрапированных тканью, и остановленных напольных часов с боем. Наверх вело сразу три спиральных лестницы.

У подножия одной из лестниц стоял человек, одетый в цветастый шелковый халат, распахнутый на волосатой груди. Растительность столь щедро разрослась на незнакомце, что забиралась даже на шею, до самого подбородка.

Лицо встречающего поблескивало в свете одинокой рампы без абажура. Когда Чума подошел поближе, то понял причину столь странной иллюминации.

Дело в том, что и лицо незнакомца покрывал слой очень коротко постриженных волос. Лишь в глазных ямках, куда машинка не могла добраться, волос был длинный, и глазки хитро проблескивали, как сквозь заросли.

— Разрешите представиться, мурид, — сказал хозяин. — Как добрались, Анатолий Борисович?

Поначалу, директор не знал, с чего и начать, стоял и ел глазами легендарную личность. Потом его прорвало.

— Уважаемый мурид, позвольте от имени российского народа…

Его прервал самый отвратительный визг, который ему когда-либо доводилось слышать, внезапно донесшийся с улицы. Мурид подскочил к двери и швырнул в темноту палкой, крича:

— Заткнитесь вы, презренные обезьяны! Я на вас в суд подам! — потом он вернулся к Чуме и продолжил уже спокойно. — Я про тебя все знаю.

— Все? — севшим голосом спросил директор.

Мурид, не мигая, смотрел на него черными глазами, в которых вдруг растворились зрачки.

— У тебя есть враг, — сказал он.

— Баобаб?

— Баобабу сейчас не до тебя. Он подумал, что Папа помрет, и очень не вовремя развернул кипучую деятельность по выдвижению Нового Папы, а Старый возьми и не помри. Теперь он не в шутку осерчал и обложил Баобаба по всем фронтам, его счета арестованы, за границу не пускают. Сидит теперича Баобабушка в своей скромной квартирке площадью с футбольное поле и от досады писает в потолок. Хотел офис свой двадцатиэтажный в центре Питера подорвать в отвлекающих, естественно, целях, да все без толку: Папу уже не сбить с курса, а курс этот прямиком по Баобабовским яйцам. Так что Баобабу не до тебя сейчас, — мурид помолчал и продолжил совсем в другой тональности. — А все-таки много ты для народа сделал. Можно сказать, себя не жалея. Тебе этот миллиард на блюдечке должны были принести. А что получается? Ты, оказывается, еще три должен.

— А что делать? Мне, как всегда, не везет. Нет в жизни правды.

— Если нет правды, то существует месть.

— Не понял.

— Когда я говорил о враге, то я имел в виду врага коллективного. Вся эта экспедиция в Плачущее ущелье и есть твой коллективный враг. Они хотят заграбастать не чьи-то там бесхозные деньги, и даже не деньги МВФ, это твои личные деньги. Ведь именно ты, рискуя всем кровью нажитым, провез груз по всей Европе и Азии. А теперь заявляются эти туристы, жадные до чужого добра. Эти деньги не должны никому достаться.

— А ведь верно. Я и сам об этом думал, но не знаю, как сделать так, чтобы мои денежки не достались этим ублюдкам-американцам.

— Американцы-ублюдки! — мурид с довольным видом просмаковал слова, потом вновь посерьезнел. — Надо использовать Баобабовский опыт, который для достижения своих целей стравливает между собой разные группы людей: белых с неграми, обрезанных с необрезанными — не суть важно кого. Баобаб, безусловно, гнус и паразит, чего нельзя, безусловно, утверждать про тебя. Ты могучий мозг. Такую Новую приватизацию провел, ужас. Я хотел сказать, блеск. А теперь к делу. Раз уж ты не смог америкашек в Ташкенте остановить, надо их остановить в Афгане.

— Но как?

— Свяжись с Иван Иванычем. Есть у него хорошая девушка Ширин. Пусть едет в Кабул, там у Иван Иваныча должны быть подвязки. Эту экспедицию надо остановить. И не просто остановить, а остановить окончательно. Бесповоротно. Они должны исчезнуть.

— Не имею права больше задерживать историческую личность, — завершил свою речь мурид. — Иди по дорожке, пока пиявки дремлют.

Чума торопливо направился по тропинке, но необычное зрелище заставило его обернуться. Кусты шумно раздвинулись, выпуская двух совершенно обнаженных женщин с ошейниками и поводками. Они подбежали на четвереньках к стоящему на крыльце муриду и стали тереться о его ноги, повизгивая и полаивая словно собаки.

Мурид заметил взгляд Чумы и строго прикрикнул:

— Не задерживайся! Сейчас пиявки беситься начнут.

Знакомые змейки быстро прочертили песок, следом на Чуму обрушились первые жгучие укусы. Директор припустил по дорожке к выходу.

Пиявки, тем временем, вообще озверели. Видно разглядев, что Чума одет в одну лишь рубаху, они выскакивали из песка и пытались допрыгнуть до частей тела директора, более не прикрытых одеждой.

Подскакивая вместе с проклятыми попрыгуньями, Чума кое-как добрался до ворот.

— До свидания, Анатоль Борисыч, — чересчур уж радушно пожелала дородная привратница, используя для пожатия обьект, уже облюбованный пиявками, да так, что директор взвился на месте.