"Рассвет над Москвой" - читать интересную книгу автора (Суров Анатолий Алексеевич)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Картина четвёртая НА КАНАЛЕ ИМЕНИ МОСКВЫ

Осень. Воскресный день. Предвечерний мягкий свет. Вдали водная гладь, архитектурные сооружения канала. На первом плане — берёзовая роща, выходящая к берегу, и зелёный мысок, удобный для рыбаков. Плывёт яхта. Из рощи доносится песня под гитару. Это поёт Михеев. Сегодня здесь гуляют текстильщики «Москвички». Курепин и Вовка удят рыбу.

Вовка (отцу, ворчливо). Всю рыбу перепугали ваши фабричные. Купаются, шумят. Ты как хочешь, папа, а я с массовкой в другой раз не поеду. Без толку день просидим. (Наживляет червяка.) И потом эта штука (указывает на удилище-коротышку)… неполноценная. Пап… когда ты мне нормальное камышовое удилище купишь? А это что, над рыбаком насмешка! У Гоши есть, у Мити есть, у Севы есть, а у меня? Посох! Обидно даже. Вроде как не сынок тебе, а пасынок.

Курепин. Скандалист ты у меня, Вовка! Удивляюсь: в кого только? Отец с матерью — тихие, мирные люди. (Обнял сына.) На! (Даёт свою леску.) Бери, бери — дарю!

Вовка. Ох, какой ты молодец у меня, папа! Умеешь правильные выводы делать из критики.

Яхта пристала к берегу. Видна её стройная мачта. Не берегу появляются Значковский и Саня.

Саня (заглядывая в котелок). Много наловили?

Вовка (закрывает котелок). Считать рыбу не разрешается.

Саня. Почему?

Вовка. Клевать перестанет.

Саня (смеётся). Ишь ты, знаток!

Вовка. Лучше, если б нам не мешали. Рыбу спугнёте.

Значковский. Просим прощения. Мы в сторонке посидим.

Значковский и Саня усаживаются в сторонке, поближе к яхте.

Саня. Какая прелесть — ваша яхта! Неужели собственная?

Значковский. Кровная! Два года в отпуск не ездил, премиальные на оснастку ухлопал. Зато и чувствую себя на ней Христофором Колумбом. Вступайте, Александра Сергеевна, в экипаж моего корабля. В осенней рогате будем участвовать. А хотите, по Волге к Жигулям спустимся! Я, знаете ли, немного эпикуреец.

Саня (перебивает его, думая о своём). Скажите, Геннадий Семёнович, можно ли такие вот краски (кивком головы указывает на закат) перенести на ткани?

Значковский. Ах, вот что! Вы всё о тканях. Можно, отчего же нельзя!

Саня. А что для этого нужно?

Значковский. Особенные краски. Особенный текстиль. Особенная квалификация рабочих. На нашей фабрике об этом лишь можно мечтать.

Саня. А я только и делаю, что мечтаю. Помогите мне, Геннадий Семёнович.

Значковский (серьёзно, даже несколько грустно). Недавно товарищ Курепин публично назвал меня бюрократом. Так вот присвоят ярлычок и носи его!

Саня. Ну, какой вы бюрократ. Вы поможете мне?

Значковский. Вам помогу. Слово Значковского!.. Спойте что-нибудь, Саня.

Саня (застеснявшись). Не умею.

Значковский. Я помогу. (Мягким баритоном поёт «Белеет парус одинокий».)

У Сани стеснительности хватает не надолго. Следующий куплет они поют вдвоём.

Вовка. Ну, распелись! Уйду я отсюда. Пойдём, папа, ну-их!

Курепин (ему здесь удобно). Ерш на эту песню замечательно клюёт. Сиди, Вовка.

Значковский (Сане). Оставляю вас на минутку — яхту с якоря сорвало.

Во время этой сцены несколько раз появлялся Игорь в форме курсанта военного училища. У него в руках папка для рисунков. Терзаемый восемнадцатилетним мужским самолюбием, он хочет, чтобы встреча с Саней выглядела случайной. Сделав две — три восьмёрки, возникает наконец перед Саней.

Игорь (делая удивлённое лицо). Саня! Вот не ожидал!

Саня. Игорь! И в форме… Тебе идёт. Учишься?

Игорь. Учусь.

Саня. А здесь что делаешь?

Игорь. Так… кое-какие этюды.

Саня. Значит, о дворцах с фонтанами не забыл?

Игорь. К моим дворцам путь далёкий. Я приду к ним, да сам не знаю — не скоро, А что у тебя, Саня?

Саня. Издали, Игорь, всё кажется ясным, простым. А к машине встала — не ясно и не просто.

Игорь. А я, знаешь ли, открытие сделал.

Саня. Так скоро?

Игорь. Не смейся, Саня. Для себя открытие. Аттестаты зрелости у нас с тобой есть, а сами вовсе зелёные…

Саня. А ты другим был, Игорь!

Игорь. Ботанику, географию знаем, людей — нет. А значит, и жизни не знаем. Сколько в ней неожиданного! Я недавно забрёл в агроград под Загорском. Довелось ночевать у одного бригадира. Что за люди! А сам бригадир! Человечище!

Саня. В агрограде я не была, а на фабрике нашей таких людей вижу… Они везде, Игорь. Моя Анюта твоего бригадира стоит. С альбомом не расстаёшься? Молодец!

Игорь. Привычка уж такая — всегда под рукой.

Саня. Очень мне твой альбом нужен. Не обижайся, для дела скромного, небольшого.

Игорь. Какого?

Саня. Давай, Игорь, поищем рисунок для ткани, такой, такой… Ну, пусть художники фабричные удивятся!

Игорь. Для ткани?.. (Пожав плечами.) Представить не могу.

Саня. Ещё обидишься, чего доброго? Мужчина! А ты не задирай нос. Нужен простой, ясный, благородный рисунок, как… как хорошая песня!

Игорь. Рад служить. У меня свободного времени много. А в Москву — вместе?

Возвращается Значковский.

Значковский (Сане). Всё в порядке! Можем плыть дальше.

Саня (Игорю). Вместе и поплывём. (Значковскому.) Геннадий Семёнович, мой товарищ Игорь Бобров. Он — с нами?

Значковский. Я с удовольствием… Но яхта, к сожалению, двухместная.

Игорь (сконфужен). Я тут с компанией, на машине мы… (Гордо раскланялся, отошёл в другую сторону, оглянулся на Саню.) А я-то, я-то в рассуждения пустился… О судьбе поколений мечтаю… Эх, дурень! (Ушёл в рощу.)

Появляется Нина Логвинова, за ней Михеев с гитарой. Не замечая рыбаков, они удобно усаживаются поодаль от них на бугорке.

Михеев. Ну как же, Нина?

Нина. Сам знаешь.

Михеев. Нина, бросил, честное слово, бросил. (И уже трагически.) С прошлого понедельника бросил… (Угрожающе.) И, знаешь, не тянет… Не веришь? (Тяжело вздохнув.) Вижу, заклинания мои надоели вам, Нина. Может, спеть?

Нина. Пожалуй.

Михеев (сделав на гитаре несколько виртуозных аккордов, напевает).

Вовка. И этот запел?

Нина (Михееву). Я Ивану Ивановичу несколько слов скажу.

Михеев. И песня её не берёт…

Нина. У меня к вам вопрос, Иван Иванович. Молодёжь хочет создать образцовую бригаду.

Курепин. Сегодня молодёжь хочет отдыхать, Нина. Экая благодать-то вокруг!

Нина (виновато). Извините, Иван Иванович…

Курепин. О-о-о! Обиделась? Ну, ну, говори, какую бригаду?

Нина. Бригаду печатников! А рисунки возьмём у Сани Солнцевой. Поддержите нас, Иван Иванович!

Курепин. Да сколько она на фабрике работает, Саня Солнцева?

Нина (запальчиво). Тут уж я скажу вам, Иван Иванович, от имени всей организации: Саня очень, очень способная! (Заметив Саню и Значковского, появившихся только что, смутилась.) Да вот и она! Саня, я о тебе речь веду.

Курепин. Ты сама-то что скажешь, Саня?

Саня. Пусть Геннадий Семёнович скажет сначала.

Значковский (обстоятельно). Позвольте, товарищ секретарь партийной организации, высказать беспартийному специалисту своё мнение об инициативе молодых товарищей.

Курепин. Слушаю, слушаю.

Вовка (неодобрительно посматривает на собравшуюся компанию). Всё пропало!

Значковский (наклонился, поднял несколько галек и, забыв о маленьком рыбаке, бросает их одну за другой в воду.) Среди молодёжи…

Вовка. А-а-а!.. Только клёв начался!

Значковский. Извини меня, мальчик! (Курепину.) Славный какой! Да. Среди молодёжи возникла идея: выпускать продукцию наивысшего класса. Так сказать, наступление на старину. Похвальное дело! Разумеется, нужны большая техническая консультация, наилучшие краски, вообще, всякое содействие. Я хотел бы оказать такое содействие Александре Сергеевне Солнцевой.

Курепин. Наступать на старое нужно широким фронтом. Не одной Сани Солнцевой забота.

Значковский. Разумеется! Но разведчики должны идти вперёд. Разведка необходима.

Курепин. Кто же вам мешает?

Значковский. Насколько мне известно, директор фабрики возражает против подобных, как она выражается, эмпирей. Могу ли я рассчитывать на поддержку партийной организации? Вы меня однажды перед товарищем Башлыковым бюрократом выставили. А я, знаете ли, буквально загорелся этой идеей.

Курепин. Пробовать, искать пути — ваше право, даже обязанность. (Отходит в сторону со Зна-чковским.) Товарищ Значковский, экспериментируйте, ищите… Но я же вам говорил: займитесь вы, наконец, серьёзным делом — обобщите опыт стахановцев, наладьте обучение на фабрике.

Из рощи выходит Анюта, окружённая девушками. Песня.

Нина. Ты кстати, Анюта! Твоего совета ждём.

Анюта. Спеть могу. Советы не даю. Особенно по воскресеньям.

Нина. Сани касается.

Анюта. Саньку люблю!

Курепин. Довольна ею?

Анюта (обняла Саню). Умные руки и голова золотая!

Курепин (Нине). Поговорите с директором.

Анюта (Сане). Мамаша-то, Капитолина Андреевна, где?

Саня (с грустью). У неё дела. У неё всегда дела. Кажется, вся фабрика время нашла погулять, а она в кабинете.

Михеев (вышел из задумчивости, ударил по струнам). Эх, жизнь наша!

Вовка (возмущён до крайности). Опять шум! Ну, как хочешь, папа, я уйду. Ну вас всех! (Решительно, замотав леску и захватив котелки, идёт по берегу).

Курепин. Стой, брат, стой! Ну, индивидуалист! (Идёт за Вовкой.)

Нина, Значковский, Михеев отправляются вслед за Курепиным под звуки гитары Михеева. Саня и Анюта остаются вдвоём.

Анюта. Через три дня, Саня, в отпуск ухожу. Ты на моё место встанешь.

Саня. Доверяешь? Не боишься, что подведу?

Анюта. Всегда так работать будешь — счастье к тебе придёт.

Саня. Тебе спасибо, Анюта. Твоя наука.

Анюта (тихо). А я сына рожу! Моё счастье с твоим поспорит: тебе — слава, мне — сын.

Саня. О славе рано говорить, Анюта.

Анюта. Не рано. Только додумай то, что я не додумала. Ты рекорд поставишь, один — другой. Хорошо. Нинка доклад о тебе сделает. Фотографии в цеху повесят. Ты, главное, не прогляди. Ткань-то надо выпускать такую, чтобы радость людям несла! Чтобы все фабричные наши голову подняли — вот что мы сотворить можем! Понимаешь?

Саня. Во сне вижу, Анюта! А ты скажи, только совсем откровенно: не будет тебе обидно издали смотреть, как чужие руки твоё дело делают?

Анюта. Ты, Санька, глупости не говори! (Вдруг задумалась.) А если и обидно? Я знаю, как с самолюбием совладать. Помогать тебе приду. Чем злее буду, тем подмоги от меня больше. Так-то по-советски получится! Верно?

Саня молча обняла подругу.

А вот матушка твоя не верит нам.

Саня. Думаешь, не горько мне? Странно мы с матерью живём. Очень я её люблю, и она меня, знаю, любит, а не понимаем друг друга. Или постарела мама?

Анюта. Постарела? Вот тётя Груня — на три десятка старше, а всё молодая. Когда фабрику нашу эвакуировали, Агриппина Семёновна подружек своих собрала, всех нужных людей нашла и на пустом почти месте производство наладила. Даром, что ли, бабушку твою хозяйкой на фабрике зовут? Да какая ещё хозяйка! Бухгалтерии не знает, так она план на машины считала. Позвонит ей начальство: «Сколько сегодня процентов?» Агриппина Семёновна поглядит в окно, посчитает грузовики и рапортует: «Проценты не считаны, а машин за место пяти шесть отправляю. А проценты ты уж, батюшка, сам выведи». Вот она какая, бабуля! А к станку подойдёт — каждую скатку на ткани заметит. Краска, говорит, блёклая, неживая, — оттенок ей, вишь ты, не нравится! Волосы седые, глаза молодые. Нет, Саня, не в годах причина.

Саня. Сама так думаю… (Упрямо.) И что ни говори — молодая она, мама моя!

Входят Гермоген Петрович и Дарья Тимофеевна.

Тётя Даша, какая вы нарядная сегодня! Какое чудесное кружево! (Рассматривает воротник на платье Дарьи Тимофеевны.) Это старинная работа?

Дарья Тимофеевна. «Вениз» называется.

Гермоген Петрович. Отличная вещь!

Саня. А что если сделать такой рисунок для нашей первой ткани? Как ты думаешь, Анюта?

Анюта. Ткань не кружево.

Саня. Но если взять рисунок? Посмотри, какой он чистый, прозрачный! Да вот жаль только — заграничный.

Дарья Тимофеевна. Это почему ж заграничный?

Саня. Так ведь сами сказали «вениз» — венецианское, значит?

Гермоген Петрович. Окстись ты, девушка! Да ты знаешь, какое это кружево? Объясни-ка ты ей, Дарья Тимофеевна!

Дарья Тимофеевна. Оно, верно, «вениз» называется. А почему? Его наши купцы под видом венецианского продавали, а скупали-то купцы его у деревенских баб да монашек.

Гермоген Петрович. По всей России эти кружева славились. Ты приглядись к нему, рисунок-то какой, угадываешь? Нет? Ну, слушай. Картин-то в монастырях не держали, образцов монашкам неоткуда было взять, так они узоры эти зимой с окон снимали. А в Венеции-то, поди, и морозов не бывает.

Саня и Анюта, обняв за плечи Дарью Тимофеевну и Гермогена Петровича, уходят с песней в лес. Автомобильный гудок. Входят Капитолина Андреевна и Звягинцев. Сегодня Капитолина Андреевна праздничная, помолодевшая, задорная. Звягинцев с восхищением следит за каждым её движением.

Капитолина Андреевна (задорно). Что, Антон, есть у вас на Байкале прелести такие?

Звягинцев. Приедешь — увидишь.

Капитолина Андреевна (посмеивается). Вряд ли в ваших краях буду.

Звягинцев. На экскурсию хотя бы. Байкал, знаешь ли, — восьмое чудо мира.

Капитолина Андреевна. На экскурсию? (Смеётся.) Ха-ха-ха! До чего неподходящее время!

Звягинцев. А чем неподходящее?

Капитолина Андреевна. Я и говорю: самая золотая пора для туристских походов, экскурсий, прогулок всяких. Разоденемся в цветастые шелка — и ну веселиться!

Звягинцев. А почему и не повеселиться? Делу — время, потехе — час.

Капитолина Андреевна (усаживается на пенёк). И что это за мужики пошли? Чудаки какие-то! Ты голубых песцов разводишь, парторг мой о тряпках многоцветных мечтает. Дескать, для вас всё это, для советских женщин. А вы спросили нас, советских женщин: до голубых ли песцов нам, до многоцветных ли тканей?

Звягинцев. И спрашивать нечего. Сам знаю.

Капитолина Андреевна. Э-эх ты, провидец! Время-то какое? Война кончилась, а пушки не смолкли.

Долгая пауза.

Звягинцев. Ну, и что ж, по-твоему, шинели всем теперь надеть, бурки казачьи? Не спать, не есть, не веселиться, значит? Всё по боку? А вот народ наш по-другому смотрит.

Капитолина Андреевна. Как же он смотрит?

Звягинцев. Пушки пушками, забывать про то не надо, говорит народ. Но пришла пора новую жизнь строить. Каждый день наполнять счастьем… А ты на жизнь-то из окна своего кабинета смотришь. Ты оглянись — у тебя глаза по-другому засветятся! Эх, кабы да моя воля, я бы тебя насильно в отпуск отправил к нам на Байкал, чтобы нашими сибирскими ветрами из тебя всю эту дурь повыдуло.

Капитолина Андреевна. Ишь ты, богатырь какой! Отправил бы! Кабы, да ни бы!

Входят Саня и другие.

Саня. Как хорошо, что ты приехала, мама!

Капитолина Андреевна (Сане, тихо). Неудобно. От коллектива, скажут, отрывается. (Всем, нарочито громко.) Веселиться приехала!

Гермоген Петрович (про себя). Неужто отважилась?

Капитолина Андреевна. Гостя сибирского привезла. (С иронией.) Вот он, восьмое чудо мира! С воскресным днём, люди добрые!.. Музыка-то у вас есть, по крайней мере? (Курепину.) Скучный ты какой сегодня, парторг.

Как бы в ответ на слова Капитолины Андреевны в роще заговорил аккордеон. Полилась зажигательная мелодия пляски. Капитолина Андреевна лихо, по-молодому распрямила плечи, отвела руки за голову и пошла по кругу, приглашая Антона.

Ну, Антон, покажи, как у вас, на Байкале, пляшут.

Звягинцев (смущённо). Не выучился, к превеликому сожалению. (До глубины души обиженный и оскорблённый всем только что происшедшим разговором, всем поведением Капитолины, улучив момент, не сказал, а прошипел скорее.) Прощ-щ-щ-ай!.. (Ушёл.)

Капитолина Андреевна (едва не бросилась вслед за Звягинцевым, но самообладание удержало её; продолжая плясать). А ты, парторг? Говоришь — жизнь обожаю! Какой же ты после этого жизнелюб, ежели сплясать не можешь. (Она пляшет всё бойчее и задорнее, вихрем проносится мимо Курепина.) Видать, в читальнях просидел брюки?

Курепин. И не одну пару. Да уж как-нибудь, по-студенчески! (Он лихо пускается в пляс, отбивая присядку вокруг Солнцевой.)