"Анатом" - читать интересную книгу автора (Андахази Федерико)

Открытие

По узким улочкам Падуи мчался всадник. На рыночной площади он опрокинул лоток торговца фруктами —тот даже не успел раскричаться, — и груда апельсинов покатилась вниз по улице. Бока коня лоснились от пота, на губах выступила пена — он мчался галопом с другого конца Эвганских гор. Всадника заметил ворон Леонардино. Он тайно следовал за ним, кружа высоко в небе, еще с тех пор, как тот въехал в древние городские стены через Эвганские ворота и поскакал вдоль набережной Сан-Бенедетто. Когда же всадник оказался на мосту Тади, ворон, словно разгадав его намерения, полетел вперед и уселся на капитель аудитории, в которой его хозяин обычно проводил занятия.

Перед университетскими воротами всадник спешился и быстро зашагал через двор.

— Где мне найти Матео Колона? — спросил он человека, с которым вскоре поравнялся.

Тот оказался деканом, Алессандро де Леньяно.

Посланник коротко объяснил, что прибыл по срочному делу, и после необходимых приветствий немедленно, не вдаваясь в дальнейшие подробности, повторил свой вопрос — не возникало сомнений, что он не уполномочен информировать о цели своего визита никого, кроме самого анатома.

— Мне приказано вручить послание messere Матео Ренальдо Колону, — только и сказал посланник.

Алессандро де Леньяно глубоко возмутило слишком почтительное упоминание о цирюльнике, barbiere, а также намеренное неуважение к его, декана, полномочиям, словно он был простым лакеем, в чьи обязанности входило объявлять Его Высокопреосвященству Матео Колону о вновь прибывших.

- Пожалуй, мне следует уведомить вас о том, что в этих стенах распоряжаюсь я.

— А мне, пожалуй, следует уведомить вас о том, кто является отправителем послания, —парировал незнакомец, дерзко позволив себе передразнить собеседника. И показал подпись и печать на обороте письма.

Декану ничего не оставалось, как обещать посланнику вручить письмо анатому, как только тот возвратится из поездки.

Увидев больную, Матео Колон первым делом подумал, что перед ним невероятно красивая женщина, а вслед за тем, что ее болезнь не из обычных. Инес лежала на кровати без сознания, не подавая признаков жизни. Он осмотрел ее глаза и горло. Ощупал голову и уши. Аббат с недоверчивым любопытством следил за движениями лекаря. Ощупав щиколотки и запястья больной, тот попросил аббата оставить его с «учеником» Бертино наедине с больной. Не без некоторого опасения аббат покинул спальню.

Матео Колон приказал Бертино помочь ему раздеть больную. Пожалуй, никому бы и в голову не пришло, что под этим строгим одеянием скрывается женщина редкой красоты, о чем свидетельствовали рука ученика, дрожавшие, как осиновый лист.

— Похоже, ты никогда не видал обнаженной женщины? — не без лукавства спросил Матео Колон, давая понять, что может нажаловаться на подосланного деканом шпиона.

— Да нет, видал… но не живых… — пробормотал Бертино.

— Так ВОТ, я тебе напоминаю, ты видишь перед собой не женщину, а больную, — произнес анатом, подчеркивая разницу между этими двумя понятиями.

Сказать по правде, Матео Колон также не остался равнодушным к красоте пациентки, но он умел держать себя в руках, ничем не выдавая своего волнения. К тому же он знал, что врачу не следует оставлять без внимания субъективные впечатления, чувствовал, что его замешательство и беспокойство имеют какое-то отношение к болезни этой женщины. Он осмотрел каждую мышцу живота, прислушался к дыханию. Заметив, что Бертино замешкался, он приказал ученику быстрее снять с больной оставшуюся одежду. Но только анатом собрался сосчитать пульс, как услышал испуганный крик Бертино:

— Это мужчина! Мужчина! — вопил ученик, осеняя себя крестным знамением и призывая на помощь всех святых. — Господи, спаси и сохрани! — молил он, скорчившись от ужаса.

Матео Колон решил, что Бертино совсем рехнулся. Маэстро распрямился и начал успокаивать ученика, как вдруг с изумлением заметил между ног больной самый настоящий крепкий крошечный член.

Анатом приказал ученику прекратить орать. Сделанное ими открытие, вне всякого сомнения, угрожало жизни больной — которая и так еле теплилась. Матео Колон сразу вспомнил, как пятнадцать лет назад на костре сожгли мужчину, который, пользуясь тем, что был похож на женщину, занимался проституцией. Однако анатомия Инес де Торремолинос была совершенно женской, а три рожденные ею дочери являли собой неопровержимое доказательство не менее женской физиологии. И тем не менее, крохотный орган торчал под носом у оторопевших эскулапов, глаза которых сделались круглыми и блестящими, как две пары золотых флоринов.

Лучше всего подходила к случаю гипотеза о гермафродитизме. В древних арабских и египетских летописях не раз упоминалось о существах с признаками как мужского, так и женского пола. Сам анатом однажды сумел подтвердить наличие гермафродитизма на собаке. Однако последняя догадка также противоречила фактам: как отмечалось во всех медицинских трудах, гермафродитов отличала полная атрофия как мужских, так и женских органов, откуда проистекала полная невозможность размножения. Не говоря уже о том, что Инес де Торремолинос произвела на свет трех дочерей, крошечный орган, находившийся у них перед глазами, был вовсе не атрофированным, а напротив — возбужденным, пульсирующим и влажным.

Чисто интуитивно анатом взял безымянный орган большим и указательным пальцами одной руки, а указательным пальцем другой начал слегка поглаживать маленькую «головку», красную и возбужденную. Тело больной, до тех пор совершенно расслабленное, непроизвольно напряглось, тогда как орган слегка увеличился в размере и стал ритмично сокращаться.

— Он шевелится! — завопил Бертино. — Молчи! Или ты хочешь, чтобы пришел аббат?

Пальцы Матео Колона скользили по странной выпуклости, словно добывали трением огонь. Вскоре анатому и впрямь удалось высечь искру: по телу больной пробежала дрожь, бедра приподнялись, туловище выгнулось, подобно арке, опираясь на ступни и затылок. Стан Инес заколебался, подчиняясь ритму пальцев анатома. Дыхание участилось, сердце бешено колотилось, кожа блестела от пота —под руками анатома тело Инес явило все болезненные симптомы, терзавшие ее по ночам. Хотя больная по-прежнему лежала без чувств, сеанс, казалось, не причинял ей страданий. Она шумно и тяжело дышала. Безжизненное выражение лица сменилось похотливой гримасой. Между полураскрытых губ виднелся трепещущий язык.

Бертино перекрестился. Он никак не мог понять, что происходит: то ли его учитель изгоняет нечистую силу, то ли, напротив, вселяет дьявола в тело Инес. Он чуть не упал в обморок, когда больная открыла глаза, осмотрелась и в полном сознании предалась дьявольской церемонии анатома. Ее соски набухли и затвердели, и вот уже она сама принялась мять их пальцами, не отрывая от незнакомца похотливого взгляда и бормоча непонятные слова.

Казалось, агония Инес сменилась исступлением страсти — frenesi veneris. Пребывая в полном сознании — если позволительно так выразиться, — она откинулась на подушку, лежавшую в изголовье грубой кровати.

Несмотря на стоны, конвульсии и укоризненные «как-вы-смеете», Инес не противилась анатому.

— Как вы смеете? — шептала она и проводила языком по соскам. — Я целомудренная женщина, — и увлажняла пальцы губами.

— Ах, как вы смеете? — вздыхала она и шире раздвигала ноги. — Я мать трех дочерей, — и продолжала теребить соски. Да как вы смеете? — молила она и не сопротивлялась.

Задача анатома была не из легких: с одной стороны, не поддаться заразительному возбуждению больной, с другой — не позволять этому возбуждению угаснуть. Вдобавок Бертино, не перестававший креститься, непрерывно задавал вопросы, вскрикивал и даже позволил себе предостеречь учителя:

— Вы совершаете кощунство, святотатство!

— Закрой-ка рот и подержи руки.

Бертино, впавший в помрачение рассудка, подчинился.

— Да не мои, идиот, а больной!

— Как вы смеете? — шептала Инес. — Ведь я вдова, — и раскачивала бедрами в такт движения руки анатома.

— Как вы смеете? — всхлипывала она. —Вы — мужчины, а я — бедная беззащитная женщина, — и тянула руку к чреслам ученика, напрасно взывавшего к небесам: член Бертино понемногу затвердевал, что гарантировало анатому его молчание.

— Как вы смеете? — шептала Инес. — Ведь я впервые вас вижу.

Матео Колон провел во Флоренции десять дней. Десять дней, в течение которых Инес совершенно излечилась, во всяком случае, от прежних недугов. Анатом попросил позволения аббата остановиться в монастыре, близость которого к дому больной позволяла продолжать тайное лечение. Однако Инес, сославшись на законы гостеприимства, поселила анатома у себя и отвела ему удобную спальню рядом со своей собственной.

Инес оказалась совсем не той распутной женщиной, которую впервые увидел Матео Колон. Напротив, она производила впечатление едва ли не святой — на редкость скромна в одежде, стыдлива в манерах и речах. Когда же наставало время подвергнуться лечению анатома, в ее теле словно оживал всевластный дьявольский дух, сметавший преграды стыда и отступавший с приходом экстаза, после которого к Инес возвращалась привычная сдержанность. Казалось, больная пыталась противиться наслаждению с помощью еле слышных «Как вы смеете?», скорее походивших на стон наслаждения, чем на жалобу. По окончании сеансов больная никогда о них не вспоминала, словно происходившее в ее спальне начисто сглаживалось в ее памяти или же ничем не отличалось от принятия лечебного отвара. По мере того, как лечение продолжалось, размеры загадочной выпуклости, похожей на крохотный пенис, постепенно уменьшались, как и страдания больной. А в остальном Инес, казалось, прекрасно себя чувствовала в компании Матео Колона. По утрам они прогуливались в монастырском лесу, а в полдень, усевшись в тени дуба, лакомились свежими ягодами земляники и ежевики. Потом Инес с анатомом шли домой, запирались в спальне и приступали к лечению. Инес покорно ложилась на кровать, задирала юбки, слегка раздвигала колени, выгибала спину, приподнимая мягкие выпуклые ягодицы, и предавала себя в руки анатома, закрыв глаза и стиснув губы, еще влажные и темные от сока ежевики.

Каждое утро Матео Колон и его пациентка гуляли но монастырскому лесу, а после полудня возвращались домой и «как вы смеете, хотя я не монахиня, но посвятила себя Богу». И каждый вечер, после скромного тихого ужина, «как вы смеете, я поклялась в память о моем покойном супруге хранить чистоту и целомудрие».

Матео Колону нравилось жить во Флоренции. Он оставался там не только для того, чтобы неусыпно следить за здоровьем своей пациентки. Что представляет собой этот крошечный безымянный орган, ведущий себя наподобие мужского? Что это за крошечный монстр, который угрожающе появляется ниже шелковистого лобка Инес? Женщина ли Инес? Что перед ним — врожденное уродство или, как он подозревал, самое невероятное открытие в загадочной женской анатомии?

Именно тогда, во время своего пребывания во Флоренции, анатом начал вести записи, предваряющие шестнадцатую главу его «De re anatomica». День за днем он отмечал в своей тетради изменения в состоянии больной.

Анатом и впрямь умел извлечь выгоду из своего «искусства и сноровки», Матео Колон прозрачно намекал на ничтожное преподавательское жалование. Он жаловался Инес на судьбу подобно тому, как его генуэзский тезка жаловался королеве: «Я размышлял о том, как мало принесли мне двадцать лет беспорочной службы; у меня нет даже крыши над головой; если мне хочется поесть или поспать — иду на постоялый двор или в таверну, порой мне даже нечем заплатить за ужин. Мое сердце разрывается от печали». И милосердная душа Инес замирала от сострадания.

— Вам хватит пятисот флоринов? — спрашивала она смущенно, словно предлагала скудное подаяние.

А по ночам, пересчитав каждую монету своих «гонораров», анатом записывал:

«Чем дальше продвигается лечение, тем больше я завладеваю волей пациентки, расположение и послушание которой, похоже, не знают границ».

Однако создается впечатление, что это анатом не знал границ. После очередного сеанса он никогда не упускал возможности горько посетовать на судьбу.

— Вам хватит тысячи флоринов? — смущенно спрашивала Инес.

Вся страсть, с которой прежде Инес служила Богу, теперь предназначалась анатому. Стихи, которые Инес писала некогда во славу Господа, теперь имели нового адресата. Вечером, укладываясь спать, она думала об анатоме, ночью видела его во сне, а утром пробуждалась с его именем на устах. Вся прежняя любовь к бедным, все ее милосердие и религиозный пыл обрели теперь новое имя. Но настал день разлуки. Здоровье Инес де Торремолинос, по мнению ее врача, полностью восстановилось. Более оставаться во Флоренции не было причин. Аббат тепло поблагодарил chirologo и его ученика за услуги.

У болезни Инес теперь появилось название: Матео Ренальдо Колон.

Когда анатом возвращался в Падую, его сердце тревожно билось. Он чувствовал, что стоит на пороге славы.