5. ИСПОЛНИ ВОЛЮ МОЮ

Вспоминая нашу последнюю встречу, я каждый раз пытаюсь мысленно её пережить, не упустить ни одной детали, даже самой незначительной. То утро было отчаянно солнечным в преддверии холодной и дождливой осени. Но осень наступит потом, позже, и не важно, какой она будет без него.

Мы встретились в коридоре. Ромку опять куда-то везли на высокой каталке. Да, очень высокой — она доходила мне до диафрагмы. Я догнала его и сразу испугалась, он смотрел на меня, словно просил прощения.

— Аня, я чувствую себя предателем!

— Но что случилось?

— Мне будут делать трансплантацию. И я не смог это остановить, понимаешь?

Значит, Эдуард Петрович добился своего. Конечно, Андрвал предупреждал, что именно так всё и произойдёт. Я огляделась — Марка нигде не было.

— Куда тебя увозят?

— Переводят в другое отделение… Сегодня начнут облучать.

Ах, точно, стопроцентная изоляция от внешнего мира во избежение инфекции. Затем пересадка и два-три месяца ожидания результатов приживления. Мне стало тревожно за него.

— Аня! — каталка упёрлась в двери лифта.

Надо что-то сказать! Весомое, запоминающееся. Вечное… Но что? Я вдруг поняла — нет слов, способных выразить то, что я чувствую сейчас. Их ещё не придумали.

— Постарайся выдержать. Пожалуйста!

— Ладно.

— Я буду ждать тебя. Всё время.

— Аня…

Внезапно двери лифта со скрипом разверзлись. Два жутких стеклянных глазка в металлической оправе исчезли в стенных проёмах, открыв уютное нутро древестного цвета.

— А-анечка…

Никогда не забуду огромных сине-серых глаз, надломленных бровей и пронзительной улыбки на бескровных губах. Стеклянные глазки снова съехались. Через них можно было увидеть, как лифтёр нажимает нужную кнопку, оборачивается к санитару и всё покрывается чёрной пеленой. Мне стало дурно. Уперевшись руками в мёртвые двери и опустив голову, я переждала, пока тошнота отступит, и только тогда, оттолкнувшись от них, поплелась куда-нибудь сесть. Не хотелось ни о чем думать, никого видеть и никуда двигаться. Сколько я так просидела? Пять минут или пять часов, не знаю. Часы забыла в гостинице, очень спешила.

В вестибюле обнаружила Лилию Германовну. Она стояла у окна и внимательно разглядывала висевший сбоку плакат. Я тоже уставилась на него — огромная капля крови и два лиллипута под ней, пожимающие друг другу руки. Они хором улыбались, совершенно не подозревая, что капля вот-вот задавит их своей массой. Надпись сверху гласила: "Помоги ближнему! Если не ты, то кто же?" Вместо точки — жирный красный крест и адреса донорских пунктов приёма крови. Лилечка не увидела меня, скорей почуяла.

— Здравствуйте, Аня.

— Здравствуйте.

— Глупый плакат. От подобной агитации хочется убежать и спрятаться. Вы встретились с моим сыном? — она спросила как-то странно, то ли стыдясь, то ли обвиняя. Жаль, плакат рисовала не я.

— Да. А вы?

— Не успела. Поезд опоздал. Врачи обещали пустить туда, посмотреть через стекло. Когда сочтут возможным. Я так… — оборвав себя на полуслове, маленькая женщина съёжилась и окаменела, глядя сквозь моё плечо.

Я обернулась. Прямо на нас шёл высокий немолодой мужчина. Слишком резкие и знакомые черты. Эдуард Петрович. На холодном лице не дрогнул ни единый мускул, когда он чеканил шаг мимо. Словно мы с его женой те самые два лилипута, обреченные захлебнуться нависшей кровью, а ему нет до нас никакого дела.

— Что с ним? — я со страхом провожала прямую удаляющуюся спину. Лилечка вздохнула-всхлипнула, не рассчитав, большую дозу воздуха и, обмякнув, стекла на стоящий рядом диван.

— Я привезла медкарту Марика двадцатичетырёхлетней давности. А Ромке уже начали давать химию и облучать. Если в кратчайший срок не найдётся донор, мой сын умрёт.

Мне было безумно жаль эту женщину, разрывавшуюся между человеческим долгом и материнской любовью. Как бы она ни поступила — никто не вправе судить её кроме неё самой. Я села рядом и положила голову ей на руки, вклинившиеся в колени. Оставалось только ждать. Проснулась от быстрой речи, бессвязные отрывки колотились в уши.

— Завтра к вечеру…

— Правда привезут?..

— …сказал, что точно уверен…

— Сколько ждать… ции?

— Потерпи…

— … отвезти Аню… пожалуйста!

Я протёрла глаза. Ночь на дворе. Яркий свет ламп в коридоре и холод. Меня трясло. Возле дивана возвышался Марк, или как бишь его? А, да, Мартин. По-английски это бы звучало — Ма-тин, с ударением на "а". Откуда я помню? Фильм какой-то американский. "Муха два". Смотрела давным-давно с сурдопереводом, причем, плохим, вот и запомнила. Аня-дурочка, о чём ты думаешь? Немедленно возьми себя в руки!!!

— Марик, у неё озноб. Есть с собой тёплая одежда?

Единственной тёплой одеждой оказался его синий пуловер. Меня кое-как одели. О-о-о, забытый запах… И тепло… Ма-тин!

— Вези её в гостиницу. Уложи и дай аспирин! Скорей же!

Я позволила обнять себя, погрузить в машину и даже адрес рассказала без запинки. Ключ извлекли из джинсов руки, ласкавшие некогда то, что находилось под джинсой. Ма-тин… Он уложил моё вялое тело в постельку, укрыл всем, что имелось поблизости — ведь помнил же страсть бедной девушки к тяжестям. Сгонял к администратору за аспирином и зря. Вот бедолага! Принимать эту гадость внутрь я отказалась наотрез. Теперь нельзя. Так-то!

На следующий день я более-менее держалась на ногах. Плохие прогнозы по поводу простуды не оправдались. Простой нервный срыв, с кем не бывает. В больнице дальше холла идти некуда, я села на знакомый диван. Кроме меня на нём сидели мужчина и женщина, тоже ждали кого-то или чего-то. Приговора, диагноза, справки. Они покинули диван первыми. Я продолжала сидеть. Часам к двум дня из-за стеклянных дверей слева показалась Лилия Германовна. Без лица. Я её сначала не узнала. За нею Марк — без лица. У меня галлюцинации? Двинулась к ним с плохим предчувствием. Марк отвернулся, пряча то, чего не было. Лилечка слабо улыбнулась.

— Ночью остановилось сердце. Его реанимировали. Слишком долго реанимировали… — и упредила мой страшный вопрос. — Нет, он не умер. Только кома.

Мне пришлось уехать. К Ромке не пускали. Да и я, честно говоря, не настаивала. Хотелось помнить его улыбающимся, полным надежд и планов на будущее. Будущее, в котором и для меня им было уготовано местечко. В настоящем своём он безволен и принадлежит только близким и Богу. Перед отъездом узнала от одного врача-интерна о том, что томография головного мозга дала неутешительные результаты. Его мозг не функционировал. Умер… Жило лишь тело, завёрнутое в провода. Сердечко билось, стимулируемое аппаратом, а Ромки давно уже не было в числе живых. Ещё одну вещь поведал мне интерн — нашли и донора неродственного, но совместимого по каким-то "NLA". Сегодня вечером прибудут сюда нужные клетки. Теперь ненужные. Малыш не перенёс высокодозированное облучение. Эдуард Петрович помешался от горя. Не разрешает отключать аппарат. Не верит.

Мой розовый дневник, подаренный Романом и выбранный Марком, давно закончился. Я ухитрилась вклеить в него страниц двадцать, тоже исписанных мелким вытянутым почерком с наклоном в левую сторону. И он стал пухлым, нестандартным и смешным, обложка замшевая по краям не сходится! Точно так же не сходятся пуговицы на моём домашнем халатике в области живота. Забавное зрелище — дистрофик на шарнирах. Лена суетится, хлопочет возле меня, как яловая курица — это ешь, это не пей, а я пасусь у холодильника, маскируясь под батарею. Потому что всё время очень хочется жрать.

От Андрвала я узнала, что Ромку похоронили спустя две недели после моего отъезда и смерть официально зарегистрирована более поздней датой. Мне до сих пор не удалось побывать на кладбище, находятся всякие разные причины, попросту отмазки, а вообще я и сама пока не готова к такой встрече с ним. Но хочу закончить свою печальную повесть рассказом о встрече с Лилечкой. То бишь, Лилией Германовной, мамой парней, которых я любила. Мы решили с Леной на семейном совете, что дальше я беременеть поеду в пансионат к её тетке, родной сестре по матери, Татьяне Генриховне. Правда, она младше тёти Юли на десять лет и откликается на Таню. Но при персонале пансиона, руководителем которого является, соответственно, ТГ. Ладно, не буду утомлять, это уже другая повесть. Андрвал дал мне самые наилучшие рекомендации, расписал как умницу-разумницу, на всё руки и со всей душой! В данном плане ТГ — педант, на работу кого попало не берёт. Даже после Ленкиной протекции. Ну вот, опять меня понесло в иную степь! Мы собрали вещи, я проинструктировала подругу о правильном подходе к капризной Энни. Рассудили, что Елена после завершения пятого курса быстренько вернётся ко мне, в наш родной город.

— Лен, а ускорить как-нибудь нельзя университетскую свистопляску? Я без тебя с ума сойду, ты знаешь!

Она в ответ привычно чмокнула меня в переносицу:

— Тебе не дадут соскучиться, увидишь! Макс поможет тебе с литературой, ну и подготовиться само собой, — это она завела шарманку про моё поступление в институт на отделение психологии.

— Чем он может мне помочь? Он же доктор без пяти минут, а я не на психиатрию поступаю. Здесь другая область.

— Не занудствуй! Поможет, чем сможет. И мне будет легче, зная, что ты в надёжных руках!

О кей, я помолчу. По одному из примитивных определений психологии, зануда — человек, который на любой самый глупейший вопрос, начинает долго и нудно вдаваться в подробности…

Лилечку я отыскала в том же самом косметологическом кабинете, когда-то проданном ею в счет операции. Теперь она трудилась здесь по найму. На "дядю". Классный спец, наработанная клиентура, проверенные поставщики настоящей качественной косметики ручку целуют. "Дядя" это учел, не дурак, и арендовал её вместе с оборудованием. Она мне обрадовалась. Похудела, кожу испещрили тысячи микроскопических морщинок. Меня, наоборот, пёрло во все стороны.

— Анечка! Здравствуйте!

После того, что было с нами, можно бы и на ты.

— Я пришла попрощаться… Уезжаю домой, в провинцию. Как вы?

— Держусь. Работаю. Вот… — у Лилечки дрожали руки. Я не смогла сдержаться и взяла их в свои:

— Мне очень не хватает Ромки. Нашего общения.

Улыбка пробороздила ямочки в уголках её рта.

— Он любил вас, Аня.

— Я знаю. Он сказал об этом. Только не совсем обычно. Он сказал — как здорово, что ты есть.

Две слезинки выкатились из Лилечкиных янтарных глаз. Одна оставила след на щеке, другая сорвалась прямо с ресниц. Упала мне на руку:

— Так жаль, Анечка, что он не узнал вас лучше… Ближе.

Сказать ей? Она имеет право знать. Но как сказать?

— Лилия Германовна. В это трудно поверить, но мы были близки. Один раз. Там, в Питере. В больничной палате. В самую первую встречу. Это было… потрясающе! — наверное, её шокировал мой восторг. Она молчала. — Я долго-долго его ласкала. Губами, кожей, дыханием. Он отвечал мне. Не сразу. Сначала замер, сосредоточился на ощущениях, окаменел. Но постепенно в нём просыпалось желание. Я помню голос, его голос. Когда он застонал слишком громко, я испугалась. Подумала — от боли. Но услышала своё имя — и такое облегчение…

Всё, больше не могу! Втянув шумно воздух с соплями я заревела, как дура. Лилечка обняла меня и мы стали плакать вместе. Хорошо, что рассказала. Наша с Ромкой тайна породнила нас с его мамой.

Прощаясь у дверей, я спросила о том, что, собственно, явилось главной причиной моего прихода:

— Лилия Германовна, я ношу под сердцем маленького человечка. Сына, сомнений никаких. Можно я назову его Ромкой?

Она долго и пристально изучала мой живот:

— Так вот в чем дело. А я-то никак не пойму, отчего ты так поправилась и похорошела?

Естественно, она лукавит — всё с точностью наоборот. Поправился только живот, а я подурнела. Но это неважно.

— Анечка, у вашего будущего ребёнка есть отец?

Забавный вопросец! Я погладила пузень и заверила её:

— Да, есть. Но мы оба ему не нужны.

— Вы… то есть, ты уверена?

— Абсолютно. Связь была мимолётной, смешно, но она была и перевой в моей жизни. Никаких младенцев мы не планировали. И вообще, до двадцати одного года я пребывала в полной уверенности, что после первой ночи, даже самой бурной, беременеют только в мексиканских сериалах. Ну и бразильских, американских. Да, еще одна моя подружка, но это нонсенс, исключение из правила! Только не в реальной жизни!

— В таком случае, Анечка, я хочу тебя попросить… Не надо называть малыша Романом, во всяком случае, сейчас. Мне бы очень хотелось, чтобы ты дала ему Ромкино отчество. Я бы чувствовала себя бабушкой. И Ромке было бы приятно…

Да, ситуэйшен! Вы, Лилия Германовна, в скором времени на самом деле, а не понарошку, станете бабушкой. Единокровной. Но эту тему мне затрагивать ну очень неохота.

— Договорились. Будет Романович. Я часто вспоминаю Ромку, может, и сходство между ними проявится. Спасибо вам за всё. Мой адрес и телефон у Лены. Надеюсь, мы ещё увидимся.

Кто-то из просвещенных воскликнет — обман, слезливые лав стори должны заканчиваться хеппи-эндом. По логике повествования я обязана найти отца ребёнка, обнять его и финальная фраза: "Я люблю тебя, всегда любила и буду любить вечно!" А я обманула всеобщие ожидания, и, сомневаясь, люблю ли на самом деле, позволила времени расставить правильные акценты. На вопрос — а как же Марк, красивый, добрый, ранимый, отвечу то, что ответила Елене. Марк — заветная мечта любой женщины. Принц из сказки, обречённый сражаться с драконами во имя… Во имя и заради чего — для меня по сей день загадка. В нашей сказке у прекрасного принца выросла борода. Длинная-предлинная и синяя-пресиняя. Стоило лишь его очередной принцессе открыть потайную дверь. Интересно, хладные трупы своих любопытных возлюбленных он складировал за этой же дверью? Кто знает, быть может Марк-Мартин Мицкевич со своим комплексом синей бороды — мой будущий пациент? Бинго! Но это уже точно другая история…

2004, ноябрь