"Дева Баттермира" - читать интересную книгу автора (Брэгг Мелвин)

Красавица

Мэри стоило немалых усилий тайком пробраться к водоему. С раннего детства она знала, что за ней постоянно наблюдают, и лишь компания подружек иногда служила спасением от любопытных взглядов, которые неизменно выделяли ее из толпы и заставляли нервничать. Она изобретала все более хитрые и изощренные способы оградить себя от всеобщего интереса к собственной красоте и хотя бы немного облегчить это бремя, но, несмотря на все ее попытки, ей никогда не удавалось ощутить себя достаточно свободной. Она всегда оказывалась на виду, словно над ней нависло некое проклятье, и ей часто чудилось, будто проклятье это заключалось именно в ее невольной известности.

Даже лучшая подруга Элис взяла в привычку всякий раз приговаривать: «Конечно, ты же у нас Красавица» или «Уж мне бы твою прелесть, так я бы…» Девушке казалось, будто старые узы и добрая дружба притупляют стрелы зависти, однако Мэри чувствовала, что в любой момент их готовы заточить и спустить с тетивы. Поэтому даже с самой давней и близкой подругой она вела себя крайне осторожно.

Работала она в гостинице собственного отца, прислуживая постояльцам, и это представлялось ей настоящей пыткой. Однако никто никогда не слышал от Мэри ни единого слова жалобы, и уж тем более ей бы и на ум не пришло отказываться от своих нехитрых обязанностей. Это весьма затруднило бы жизнь ее родителям и обидело бы их, а на подобное она никогда бы не решилась. Дочернее почтение помогало ей терпеть беспрестанные неудобства, когда на нее откровенно таращились, указывали пальцами, ни на минуту не оставляя в покое. Всегда и всюду ее преследовали постоянные любопытные взгляды, непрерывные пересуды, жадные руки, норовящие обнять ее, — этому не предвиделось конца. Невероятным усилием воли она заставляла себя сдерживать раздражение, не желая доставлять своим мучителям удовольствия. Им и в самом деле незачем было видеть, какую боль они причиняют ей.

И только бродя по вершинам дальних холмов в ненастную погоду, когда поблизости не было ни единой живой души, или прячась в своем укромном убежище, она ощущала себя свободной от унизительной нелепой жизни.

На это местечко, скрытое от посторонних взглядов, она наткнулась случайно вскоре после того, как стала пасти овец. Несколько месяцев она выжидала и наблюдала, не ходит ли туда кто-нибудь другой. Время от времени на холм забредали другие пастухи, дровосеки, нищие, цыгане, детишки частенько вскарабкивались на крутые склоны; но водоем находился слишком высоко и был к тому же совершенно скрыт от глаз. Мэри и сама обнаружила его только потому, что ей пришлось спуститься по каменному карнизу, когда она спасала козленка, застрявшего на выступе скалы. Уже поймав испуганное животное, блеявшее и бившееся в ее руках, она вдруг приметила, что тот самый карниз, на котором она стоит, ведет дальше, окружая скалу. Девушка прошла по нему до следующего выступа и за ним под нависающей скалой увидела водоем.

Его питал источник, скрывавшийся среди камней в глубине небольшой пещерки, наполовину заполненной водой. Тонкая струйка чистейшей воды была настолько скудна, что даже в дождливую погоду скорее капала, нежели сбегала по расселине меж валунов. Разросшийся со всех сторон папоротник обрамлял естественный бассейн, словно нарочно укрывая его от нескромных взглядов. Много раз Мэри пыталась высмотреть это убежище со стороны долины, однако с такого расстояния разглядеть можно было лишь сам холм и ничего более. И маленькая пещерка с ее бассейном стала для девушки благословенным спасением.

Стремясь сохранить тайну своего прибежища во что бы то ни стало, Мэри и словом не обмолвилась о нем ни одной живой душе и всякий раз, отправляясь в холмы, принимала чрезвычайные меры предосторожности. Словно браконьер, спасающийся от егерей, она петляла по холмам, погоняя перед собой стадо и заметая следы. Она намеренно громко подзывала собак, желая обезопасить себя от чужого присутствия. И если только в поле зрения попадался случайный путник, она нарочно вела стадо в противоположную сторону, отвлекая на себя внимание. Когда же кто-нибудь оказывался в опасной близости от пещерки, она смело направлялась прямиком к человеку и уводила его подальше от заветного места с такой же отвагой, с какой жаворонок отвлекает хищника от собственного гнезда.

Стояла середина июля, и, слава Богу, большая часть сена была уже убрана. Люди хорошо помнили, как два ненастных лета подряд на корню сгноили сено и урожай, оставив и следующий год недородным. Три голодных зимы подряд сильно напугали и истощили большинство бедных людей в долине, и даже запасы вполне состоятельных хозяев, таких, как отец Мэри, оказались под угрозой. Девушка заметила, как оживают старые суеверия. И касалось это не только погоды и урожая. Только вчера, закончив скирдовать последний стог сена, косари шумной гурьбой явились в трактир отпраздновать окончание работы, и между ними разгорелся нешуточный спор, кто из жителей долины дольше всех поддерживает огонь в очаге.

По всей Западной Европе в сырых нищих хижинах чадил торфяник, обогревая людей зимой и летом. Поленья в камин подкидывали лишь изредка, да и то только узловатые корни, что не годились на поделки для продажи. Дешевый, грязный торф сильно дымил и разносил запах гари по всему жилищу, так что кристаллики соли проступали на нем точно изморозь. Победил же в споре Хэнкинс из Лортона, которому повезло больше всех: его бабка привезла торфяник из Ирландии, где его добывали вот уж больше ста лет. И славился он дешевизной и отменным качеством. Хэнкинс рассказывал, что в его семье до сих пор сильно суеверие, будто случись очагу потухнуть по вине домочадцев, то души людей, живущих в доме, тотчас же покинут их. После чего разговор пошел о том, как хоронят покойников, и ежели мертвого мужчину или женщину пальцем ткнет убийца, то непременно потечет кровь. Случись такие пересуды долгими темными северными ночами, то все вокруг натерпелись бы страху. Но вот в самый разгар лета, после изнуряющей работы на сенокосе, когда над головой жаркое кобальтовое небо, беседы такие не столь пугали, сколь забавляли.

Весна и лето в том году выдались на редкость хорошими: в свое время пролились обильные дожди, да и сухая, жаркая погода установилась на все время сенокоса, трава не полегла и поднялась вовремя. Урожай тоже обещал уродиться богатым, поскольку зерно налилось в полную силу.

Найдя неподалеку приметный валун, Мэри нарочно положила на него узелок с вязанием, с тем чтобы случайный путник, доведись ему проходить мимо, увидел ее рукоделье и решил, будто пошла она совсем в другую сторону. Сама же, настрого наказав собакам, стерегущим отару, охранять подступы к своему тайному убежищу, она в последний раз внимательно оглядела окрестности, убеждаясь, что поблизости нет ни единой живой души. Только далеко внизу, в самой долине между холмами, на разморенном полуденной жарой поле заметно было едва уловимое оживление. Из дальнего леса доносились мерные удары топора по дереву, где-то поблизости, в траве, звонко журчал неприметный ручей, иссушенный вёдреной погодой. Она неторопливо прошла до самой скалы, от которой начинался карниз, затем склонилась к земле, словно срывая цветы, и ловко скользнула на нагретую палящим июльским солнцем поверхность камня. Пройдя несколько шагов, Мэри обогнула выступ и — вот он, ее бассейн, ее укромное убежище. Она торопливо стянула с себя тяжелое длинное платье и нижнюю рубашку, одним сильным движением швырнув одежду в заросли папоротника, и ступила в прохладно-освежающую прозрачную воду.

Перед тем как окунуться в нее, Мэри несколько секунд пристально всматривалась в зеркальную поверхность воды, ловя в ней свое незамутненное отражение. Сейчас, обнажившись, наедине с собой, она видела, что и в самом деле хорошо сложена. Выросшая на простой деревенской пище, она к тому же много работала на ферме и вдосталь бродила по окрестным холмам. И потому, наверное, ее тело, гибкое и юное, обладало не только немалой выносливостью, но и чувственностью, о которой, однако ж, знала лишь сама Мэри.

Затем она медленно опустилась, с удовольствием ощущая, как миллионы крохотных холодных иголочек впиваются в кожу, бодря и оживляя. От ласкового прикосновения родниковой воды мурашки побежали по телу. Ей нравилось само это ощущение, в такие моменты она воспринимала собственное тело как нечто сказочно прекрасное, готовое дарить ей несказанные наслаждения. Пара гребков — и Мэри оказалась на самой середине водоема, давая возможность прохладной воде окутать ее со всех сторон. Затем она легла на спину лицом к чистому синему небу. Она неторопливо распустила необычайно длинную косу, короной уложенную вокруг головы, и густые волосы поплыли по воде. Они лениво колыхались, будто водоросли, медленно покачивающиеся в струях океанского течения. Распускаясь все больше, они образовывали полукруг, светлый, точно солнечные лучи, похожий на нимб святых. И в переливах мокрых волос, на которые солнце отбрасывало яркие блики, ее лицо стало казаться совсем маленьким и в особенности беззащитным. А бледная кожа и вовсе приобрела мраморный оттенок.

Мэри лишь слегка двигала руками и ногами, стремясь удержаться на плаву, в то время как взор ее был обращен к жаркому чистому небу над головой.

В такие моменты ни о чем не думалось. Она словно бы растворялась в воде.

Ей немало доводилось читать об отшельниках и святых, которые жили в этих краях в стародавние времена. И когда она принялась посещать это уединенное место, ей стало казаться, что она хорошо понимает, какие чувства они испытывали, посвящая все помыслы молитве. В особенности ее поразил святой Кутберт, которого до сей поры так чтили все местные жители. Уйдя от мирской суеты, этот непорочный человек предпочел остаться в полном одиночестве на крохотном островке. Лишь птицы и тюлени нарушали его уединение, а постелью ему служил гроб, из которого, как она помнила, видно было лишь небо. Из ее пещерки с бассейном вид открывался куда более пространный, но Мэри всегда хотелось достигнуть того состояния духовного подъема, которое отличает святых. И она всеми силами стремилась достичь этого. Неподвижно лежа в холодной воде, которая сама по себе защищала ее от внешнего мира и сковывала тело, Мэри иногда достигала состояния невиданного умиротворения, и тогда ей мнилось, будто и она, точно святые отшельники, способна на молитвенный экстаз. Однако все эти безгрешные люди, с детства служившие ей примером, все же оставались недосягаемы. Мэри хорошо понимала, что не способна пойти по их стопам и посвятить свою жизнь молитве. И тогда она, стряхивая с себя наваждение, переворачивалась лицом вниз, и холодная вода освежала ее, избавляя от оцепенения. Затем она снова поворачивалась на спину и смотрела на небо.

Ей вовсе не хотелось думать, будто она какая-то особенная. Она и мысли о том не допускала. Но уже одно то, что в свои годы она оставалась не замужем — это при ее-то красоте, — и в самом деле казалось удивительным. Все ее сверстницы уж давно сыграли свадьбы, а иные и в девичестве не слишком стремились сохранять целомудрие. Уж такие нравы водились в долине — грубые и низменные. Всякий раз, глядя на собственное тело, Мэри хорошо понимала, что это прекрасное сложение дано ей свыше не столько для работы на ферме, сколько для вынашивания ребенка. Да и чувственность, развившаяся с годами, подсказывала ей, что случись ей последовать примеру других девушек, ведших не самый строгий образ жизни, то и она бы могла украдкой предаваться плотским утехам. Ее подружки уж не раз намекали ей на это, всякий раз словно похваляясь перед ней. Однако шутки их были низки и вульгарны, и лишь усилием воли она заставляла себя смеяться вместе с ними, притворяясь, будто их слова и впрямь что-то значат для нее.

Она и понять-то их не могла.

Ей много раз повторяли, будто она вовсе не такая, как другие. Еще будучи девочкой двенадцати лет, ей приходилось слышать постоянные пересуды за своей спиной, и все же с чистосердечностью наивного ребенка она по-прежнему водила дружбу со своими сверстниками. Частенько Мэри первая затевала веселую игру. Повзрослев, она даже принимала участие в тех играх, что уж никак нельзя было назвать невинными. Да и какая же тут невинность, коль девушки играют в прятки с парнями. Одни укрываются в скирдах да на сеновалах, а другие их отыскивают, разгребая сено жадными руками и норовя ухватить визжащую жертву да покрепче прижать к груди. А те, что прячутся, и сами рады выдать себя малейшим движением, а после с озорными криками кидаются в разные стороны, да только стремглав убегать не торопятся — дают парням себя поймать и сорвать заветный поцелуй.

Мэри и самой нравились такие забавы. Она упивалась запахом свежескошенного сена, колким прикосновением стеблей к телу, любила съезжать по крутому склону омета, ощущать пылкие объятия крепких мужских рук. Богатство переживаний пьянило ее, разгоняло кровь, в этой простой игре крылись настоящие хитросплетения взаимных желаний и страстей. И все же, то ли повинуясь собственному инстинкту, то ли голосу свыше, Мэри никогда не позволяла себе заходить дальше этой шумной возни. Даже сама атмосфера всеобщей греховности не могла заставить ее отступить от собственных принципов. Ей нравилось оставаться неуловимой, и всякий раз она находила возможность скрыться, убежать или же просто отговориться некой важной причиной. И это только сильней распаляло всеобщее любопытство. Она обманывала надежды даже того, кого, как ей казалось, она все это время любила. При каждой встрече она остужала его пыл одним лишь строгим взглядом. Сейчас, вспоминая свое легкомысленное поведение, она испытывала жгучий стыд, пылающий точно неугасимые угольки, с которых ветром сдуло серый пепел забвения. В такие минуты щеки ее начинали рдеть, а настроение портилось до конца дня.

Но сейчас внешний мир как будто перестал существовать. Только камень, вода, ясная голубизна чистого неба и она — такая крохотная и беззащитная под этим исполинским небосводом. Тело все больше цепенело в объятьях холодной воды, и уже не думалось ни о чем, и сознание ее сосредоточилось лишь на крохотном островке собственного существования. Солнечные блики, падая на лицо, ласкали кожу, и все же они казались далекими, словно пришедшими из иного мира, в то время как тишина оберегала желанное уединение. Стараясь и вовсе не двигаться, Мэри закрыла глаза, наблюдая за алыми круговоротами крови в веках, пронизанных жаркими лучами. Точно большая птица, она парила, как ястреб, чайка или орел, которые, найдя высшую точку воздушного потока, начинают скользить по нему, подхватываемые ветром. И стороннему путнику кажется, будто ни одно движение не нарушает их покоя, а сами они — лишь крохотные картинки, написанные умелой рукой мастера на полотне небес.

Легкий бриз, пронесшийся над холмом, взъерошил густые заросли папоротника, выгибая листья, затем пробежал по глади маленького бассейна, покрыв поверхность легкой рябью… в лесу к одинокому лесорубу присоединилось еще несколько человек, и по окрестностям стал разноситься мерный перестук их стальных топоров, которые гулко били по древесной коре, и эти удары эхом разносились по всей долине…

Она выбралась из водоема и вытерлась маленьким домотканым полотенцем, которого ей вполне хватало. Мэри нравилось, когда ее кожа сохраняла свежесть и влажность воды. Сейчас ей придется карабкаться по склонам холма, и жаркое летнее солнце высушит тело, опаляя зноем. Именно потому она оставила волосы распущенными, хотя ради удобства всегда заплетала их в косу и укладывала вокруг головы, как и подобает скромной девушке. Одевшись, Мэри вышла из пещерки и внимательно огляделась по сторонам, однако поблизости никого не оказалось, тогда она свистом подозвала собак, сбила отару и, подобрав узелок с вязанием, неторопливо двинулась обратно в долину, погоняя овец и коз перед собой, как это всегда делали опытные пастухи. На ходу она еще успевала вязать, поскольку взяв за правило каждый день исполнять какую-либо работу, она вовсе не намеревалась нарушать его.

Она слышала, что в старые времена местные жители в долинах частенько строили особые заграждения для скота на общественных пастбищах на склонах холмов. Это немало облегчало труд пастухов, не позволяя стадам разбредаться по холмам, к тому же на ночь скот предпочитали оставлять на пастбищах. Однако же совсем недавно мелким фермерам и жителям деревни растолковали, что некогда общественные пастбища, да и просто угодья, испокон веку принадлежавшие общине, теперь стали частной собственностью. Селяне с трудом брали в толк, как такое могло случиться, к тому же им прибавились лишние хлопоты. Мэри и сама с удовольствием оставила бы стадо прямо здесь: дожди, обильно пролившиеся ранней весной, все еще питали часть высокогорных пастбищ. Роднички так и журчали посреди высокой, сочной травы. Да и длинные ежедневные перегоны не давали овцам попастись вволю и набрать вес. Даже легконогих коз можно было бы оставить на вольных лугах, доить прямо на пастбище, а уж сходить пару раз с ведром молока в деревню и вовсе труда не составляло.

Сегодня Мэри возвращалась в деревню как никогда рано, и все оттого, что отцу вечером могла потребоваться ее помощь. Однако девушка не торопилась спускаться в долину, невольно продлевая желанное уединение. И даже собаки, которые обычно подгоняли особо ленивых овец, не давая им надолго задержаться у сочной травки, сегодня были предоставлены сами себе. Ее несказанно радовало уж одно то, что вся отара всякий раз останавливалась пощипать траву, отыскивая ее то среди зарослей кустарника, то по обочине дороги. Мэри нравились козы. Она давно изучила повадки этих грациозных и прекрасных животных и любила наблюдать за их осторожными и одновременно изящными движениями, когда они вскидывали головы, вспарывая воздух острыми рожками, и с удовольствием прислушивалась к мелодичному перезвону их колокольчиков.

Еще не доходя деревни, она заметила молодого работника, который, скорбно подперев щеку рукой, сидел на придорожном валуне. Голова его была повязана тряпкой, а к лицу он прижимал пучок щавелевых листьев. Равнодушная к чужим страданиям отара неторопливо прошествовала дальше.

Мэри тоже совсем уж было прошла мимо, слегка кивнув в знак приветствия, однако юноша, лишь краем глаза заметив оборку женского платья, громко застонал. Девушка невольно остановилась:

— Могу я помочь?

Измученный нестерпимыми ночными болями, он поднял на нее полный страдания невидящий взгляд. Его голова с трудом качнулась, на бледном лице, частично скрытом под листьями щавеля, отразилась немая обреченность.

— Обварился? — И снова юноша отрицательно покачал головой. — Зубы болят?

На сей раз молодой работник кивнул, и пучок щавеля качнулся вверх-вниз, точно ветка дерева, прибитая струями проливного дождя.

— А ты не пробовал перец или уксус?

— Не нужно мне никакого лечения.

Звонкий голос, точно у молодого скворца, и вовсе не вязался со старчески скорбной позой и медленными покачиваниями головы.

— Можно мне посмотреть?

После нескольких дней нестерпимой боли и бесконечных бесплодных попыток облегчить страдания он дошел до полного отчаяния. Ему даже попытались вырезать два гнилых зуба ножом, раскромсав воспаленные десны, однако облегчения такая операция не принесла. После всего этого у него осталось ощущение, будто теперь он сам себе не принадлежит и всякий, кому вздумается, может любоваться его больными зубами. Потому-то, должно быть, просьба Мэри нисколько не смутила его.

— Тебе нужна настойка опия.

— Не стану я принимать черных капель! — Так в округе называлась крепкая настойка опия.

— Должно быть, боль ужасная.

Мэри разглядела два коренных зуба в правой нижней челюсти, желто-черные и сломанные, окруженные воспаленной десной.

— Тебе и в самом деле нужна настойка опия. Сейчас бы она тебе совсем не помешала, — заметила Мэри.

— Не стану я принимать черных капель, — повторил юноша и вдруг уставился на девушку так, словно впервые увидел ее.

Каково же ему было в то мгновение! Он и думать забыл о том отчаянии и жалости к себе, которые испытывал до сего момента.

Сорвав с головы повязку, он с такой резвостью соскочил с валуна, что невольно столкнулся с ней. Мэри рассмеялась и отступила назад. Юноша тоже попытался улыбнуться, но его бледное, с распухшей щекой лицо лишь скривилось на сторону, и девушке усилием воли пришлось удерживать смех, рвавшийся наружу. Она боялась, что это больно заденет его.

— Я вот куда шел, — сказал он и протянул ей рекламный листок, словно оправдываясь перед ней за свое несвоевременное путешествие.

Текст на листке гласил:

— Хочу сходить к нему и ночью же вернуться обратно.

— Ты с копей?

— Да, — ответил он коротко и все же почувствовал необходимость пояснить: — Это только на лето, вот, хотел немного подзаработать. Да только не нравится мне там. Я на ферму пойду, урожай убирать.

Он был необычайно высок, отметила Мэри, и, по-видимому, моложе нее. Работа в сланцевых копях, похоже, была для него непосильной.

— Надо бы тебе как следует почистить рот, — сказала она. — Вернись, и я дам тебе немного соленой воды и парочку бутонов гвоздики, если уж ты отказываешься принимать настойку опия.

— Никаких черных капель, — упрямо повторил он. — У нас там, в копях, есть такие, кто и впрямь с ума сошел от этого зелья, понимаешь? — старался он объяснить ей такой решительный отказ, и пусть настойка считалась всеобщим и действенным средством от боли, он продолжал стоять на своем. — И отец мой говаривал, что уж коль черные капли взяли верх, то, считай, пропащий ты человек.

— Ты сам пропадешь, если не выдернешь зубы.

— А у меня есть немного соли, — с некоторой долей гордости сообщил он, доставая маленький пеньковый мешочек из нагрудного кармана. — Я обязательно рот полощу перед тем, как пить.

Мэри кое-что смыслила в медицине. Ее мать передала ей множество рецептов, да и сама девушка с большой охотой составляла описания настоек да отваров. Однако зубы у юноши находились в том удручающем состоянии, когда лечение, и уж тем более соляные полоскания бесполезны. Их требовалось удалить, и чем быстрее, тем лучше. Девушка прекрасно видела, какие мучения доставляют юноше эти два раскрошенных зуба. И хотя он пытался улыбаться, лицо его беспрестанно морщилось и было серым от боли.

— Ну, тогда не стоит тебе задерживаться, — заметила она, — однако же раз у тебя такой случай, то мистер Саммерс ничем не сможет помочь, иди-ка ты лучше к мистеру Марсу… он хоть и ветеринар, но уж наверняка тебя вылечит.

— Спасибо.

Невзирая на боль, юноша попытался подобрать нужные слова: уж очень ему хотелось подольше задержать девушку да поболтать с ней. Но Мэри уже повернулась и пошла дальше, ее ждали привычные обязанности. И хотя отара брела по дороге очень медленно, ей все же пришлось нагонять ее. Надолго оставлять скот без присмотра Мэри не решалась.

— Меня зовут Ричард Харрисон, — крикнул он ей вслед.

— Попроси его дать тебе специальный порошок для десен, — откликнулась она, на секунду обернувшись, — и продолжай полоскать солью… до тех пор, пока все не заживет.

Она быстро пошла по накатанной, пыльной дороге.

Юноша провожал ее восхищенным взором, сетуя, что судьба-злодейка посмеялась над ним. Он так долго жаждал встретиться с этой девушкой, и вот наконец выпал случай, а он предстал перед ней в таком жалком виде. Он и сам знал, что после каторжной работы на копях его лицо больше похоже на серый череп мертвеца.

— Я еще как-нибудь увижусь с тобой, — крикнул он, набравшись смелости, однако девушка так и не оглянулась. Она удалялась прочь, освещенная слепящими лучами солнца, и ее распущенные волосы мягко колыхал теплый ветерок.

И все же ему удалось повстречаться с ней! Мысль об этом служила ему утешением на пути к Кесвику. Девушка оказалась именно такой, какой ему ее и описывали!

В метрической книге Лортона, что близ Баттермира[8], служащий, в обязанности которого входило вести учет всех новорожденных, сделал следующую запись: «Мэри, дочь Джозефа Робинсона из Баттермира, крещена 19 июня 1778 года».

Ей почти исполнилось четырнадцать, когда капитан Бадворт, предпринимая поездку по живописным озерам, повстречался с ней. Впоследствии он описал свои впечатления в книге «Двухнедельная поездка по Озерному краю», имевшей широкий спрос у путешественников. «У нее густые и длинные, темно-каштановые волосы… безупречный овал лица, большие глаза и полные, алые, точно лепестки роз, губы… она и впрямь похожа на ангела. Если вам, путешественники по Озерному краю, доведется посетить сие мрачное место, то уж наверное вы повстречаете прекрасную Сэлли из Баттермира». Он намеренно назвал ее другим именем, должно быть, желая тем самым оградить девушку от навязчивого любопытства, но многие, вняв его совету, искали встречи с ней. В одночасье дочь ничем не приметного хозяина гостиницы «Рыбка» стала местной достопримечательностью. И бесчисленные путешественники находили ее неотъемлемой частью своего недолгого развлечения: как светские поездки по окрестностям, как «места остановок», рекомендуемые преподобным Вестом, или живописные пейзажи, которые советовал посетить Уильям Джилпин, природные феномены, описанные поэтом Томасом Греем или Поклингтонское[9] чудо близ озера Дервентуотер.

Ее стали величать не иначе как «Мэри из Баттермира», и известность ее росла день ото дня. Стены отцовской гостиницы были до самой крыши исписаны многочисленными комплиментами на латыни, греческом, французском и английском. Последние Мэри приходилось стирать особенно часто. Она стала гордостью не только соседей, что жили с нею рядом и знали ее с рождения, но и всех окрестных долин. Вордсворт писал, что «ей присуща деликатная сдержанность… она совершенно не испорчена всеобщим восхищением и чрезмерным вниманием». В отличие от остальных ее поклонников, Колридж[10] пытался отыскать причины ее деликатности, ума и грации не в ней самой и условиях, которые окружали ее, но в происхождении. Он частенько утверждал, повторяя беспрестанно гулявшие пересуды, будто Джозеф на самом деле был ей лишь «номинальным отцом». Но многие сходились на том мнении, что она — самая красивая девушка в Королевстве.

Спустя шесть лет после их первой встречи капитан Бадворт вернулся, желая откровенно поговорить с ней. Однако он весьма запоздал с предостережениями. К тому времени Мэри уже успела стать взрослой девушкой. И вновь она совершенно очаровала его своими «подлинно ангельскими манерами». Он даже приметил ее кавалера: «весьма прилично одетого молодого человека, полных шести футов росту, розовощекого, точно летний рассвет». Не обошел он вниманием и ее лучшую подругу, тотчас же уговорив ее распустить прекрасные волосы Мэри. «Повинуясь просьбе моей, подруга ее отколола юной красавице чепец, и чудесные шелковистые волны рассыпались по плечам». И лишь налюбовавшись этой красотой, он приступил к делу, ради которого проделал столь долгий путь.

«Взяв ее за руку, я принялся наставлять: твои юные годы и положение в обществе требуют в особенности предельной осмотрительности. Люди иного круга приедут в сей край, да и уже приехали, единственно ради твоей красоты. Но некоторые из них таят в душах своих нечистые помыслы. Весьма хотелось бы надеяться, что и впредь тебе никогда не доведется страдать от них. Но для того-то и надобно всегда опасаться…»

Мэри хоть и ответила ему вполне вежливо, однако тон ее был весьма резок:

— Полагаю, сэр, я всегда вела себя вполне осмотрительно и впредь намерена беречь собственную честь.

Теперь уж минуло четыре года со времени второго приезда капитана Бадворта.