Глава 3 ТЕКЛЯ

Работать в общей компании с мамой — одно удовольствие. По каждому случаю у нее готова присказка, побасенка или байка. Знала она их великое множество, если бы записать, получилась бы занятная книжица, но никому из нас это и в голову не приходило. А сейчас все забылось. Помню две — три байки, но и их не рассказываю, как-то случая не выпадает, все дырки заткнул телевизор. Сейчас к слову пришлась байка о Текле. (Украинская Текля, по- видимому, — это русская Фекла). Мама говорила, что этот конфуз произошел на ее глазах.

Ночью в первый день Пасхи после разъезда хозяйских гостей на кухне городского дома богатого хохла собралась отметить праздник освободившаяся дворня. Стол заставлен блюдами, оставшимися от барского пиршества. К ним были добавлены мужицкие кушанья попроще, вроде вареников и галушек. Приложившись к рюмкам, сотрапезники набросились на еду. Горничная Текля ела аккуратно, так как боялась запачкать шелковое платье с кружевами, подаренное ей барышней. Кокетливое платье как бы приобщило ее к господам, возвысило над остальными слугами, и она это подчеркивала оттопыренным мизинчиком и жеманной улыбкой. Все изголодались за семинедельный строгий пост и с шутками прибаутками уничтожали расставленные закуски. И Текля тоже ни в чем себе не отказывала. Вдруг она почувствовала, что не успеет добежать даже до порога и выскочила из-за стола, чтобы спрятаться на печке. Только подняла ногу, чтобы стать на первую приступку, предательский ком плюхнулся из-под нарядной юбки на чистый пол и расползся в вонючую лепешку. За столом оцепенели, а конюх злорадно гаркнул: "Текля усралась!" Кухня взорвалась хохотом и криками: "Текля усралась!"

Текля вскинула голову, гордо выпрямилась и презрительно произнесла: "Бо брешете, гадюки! Я апрасталась!" Господское аканье, презрительный тон поразили насмешников. Они остолбенели. А Текля, приподняв юбку, церемонно перешагнула через свой нечаянный грех и с достоинством прошествовала к выходу. Затыкая носы, все с хохотом кинулись вон, издевательски выкрикивая вслед гордячке: "Апрасталась! Текля апрасталась!"

Мы тоже хохотали до слез, слушая маму, а в глазах отца начинали прыгать веселые зайчики.

В колхозной конторе появился новый бухгалтер — Тарас Петрович Барвинский. С ним приехали жена Оксана Потаповна и две дочки — Стюра и Ганнуся. Каким ветром их занесло в наши выжженные палестины, они не распространялись, но "батькивщину" помнили, хранили ее обычаи. Подавляющее большинство колхозников — тоже украинцы, хотя родились здесь, в Средней Азии, и приезжие сразу почувствовали себя в родной среде. Тарас — настоящий запорожский казак, статный и крепкий. Глаза ярко-голубые, а чуб и брови черные, как ночь. Зимой на всю щеку румянец, а летом лицо становилось смуглым, хотя работал в конторе. Красивый мужик. Говорил по-русски бегло, с легким украинским акцентом, а песни пел, что тебе Лемешев.

Оксана рядом с ним никак не смотрелась: приземистая, ноги кривоватые, реденькие рыжеватые волосы гладко прилизаны, лицо в конопушках, рот всегда манерно сжат, а маленькие желтые глазки в постоянном движении. Говоря по-русски, старалась подбирала нужные слова, что никак ей не удавалось — "ридна мова" не уступала своих позиций. Примитивную грамоту одолела самоучкой, писала коряво и совершенно безграмотно.

Любимица Оксаны, Стюра и моя младшая сестра Оля прониклись взаимной симпатией и стали неразлучны. Едва проглотив завтрак, Стюра бежала к нам и проводила у нас многие часы, что сердило Оксану Потаповну, и она посылала Ганнусю вернуть старшую сестру на свой двор. Возвращались втроем — к сестрам присоединялась Оля, но долго у Барвинских не задерживались и снова бегали по нашему двору. Необходимость увести дочерей домой и привела к нам Оксану Потаповну, иначе она не снизошла бы к близкому знакомству с семьей рядовых колхозников, к тому же у нас только мама числилась в колхозе, а отец работал по договору кузнецом, мог уйти, когда хотел, и колхозное начальство ему не указ. Все записались в колхоз, а он отказался, значит, человек сомнительный и знакомство с ним ни к чему. Однажды Стюра заигралась у нас дотемна. Сердитая Оксана Потаповна позвала ее от калитки:

— Стюарда, — сказала она "городьским" тоном, — что це ты мине не слухаеш? А ну геть до дому!

Отец с матерью насмешливо переглянулись.

— Текля апрасталась! — весело проговорил отец, когда манерная гостья удалилась. Так с легкой руки отца в поселке все стали называть Теклей невзрачную, но очень амбициозную бухгалтершу. Вскоре и сама Текля зачастила в наш дом, нужда заставила: мама считалась чуть ли не единственной приличной портнихой на всю округу. Текля сделалась ее постоянной очень щедрой заказчицей. Мама шила ей наряды для работы по дому и уходу за скотиной. К удивлению баб, у Текли вдруг обнаружился талант расчетливой и оборотистой хозяйки, великой мастерицы выгодно торговать на базаре. В колхозе она не работала, но дома трудилась не покладая рук. Прежде всего завела скотину элитных пород. Пользуясь своим положением, Тарас выкупил по государственной цене племенную телку из колхозного стада, а поросят приобрели на свиноферме соседнего совхоза. За цыплятами пришлось ехать аж на север республики, зато через год весь базар подходил к Текле, чтобы полюбоваться небывало крупными яйцам. И шпик у нее расхватывали моментально. Сало сочное, мягкое, припахивающее чесночком, вкусно засоленное, так и благоухало во рту. Но основной доход давала корова — рекордсменка. Три полных ведра молока в день!

Базар собирался рано, часов в пять утра, к семи часам — ни продавцов, ни покупателей. Только по воскресеньям кое- кто оставался часов до одиннадцати, основная масса расходилась в привычное время: летом колхозники выходных не имели. Молоко утренней дойки разбирали парным, а то, что надаивала в обед и вечером, Текля пускала на творог, сметану, ряженку, сливочное масло и катык (кислое молоко из обрата). Это продукция для базара, но и свой стол обеспечивался в достатке. Блины, вареники с творогом, галушки со сметаной, яичница — глазунья с пластинками обжаренного сала — любимые блюда семьи. И, конечно, наваристый украинский борщ с добрым куском свинины и домашняя колбаса, чуть прикопченная перед подачей на стол. Все в укропчиком, чесночком, лавровым листиком, исходящее вкуснейшим запахом. И хлеб у Текли получался пышным, ноздреватым, долго не черствел. Всех проверяльщиков председатель колхоза, киргиз по национальности, приводил обедать к Барвинским и сам садился за стол. Партийный, мусульманские запреты на свинину отбрасывал. Официальные гости, даже высокого ранга, расхваливали Теклины кушанья, благодарили за вкусный обед, добрели душой и становились мягче, продолжая проверку.

Расплодившаяся живность требовала много корма. Для кур и поросят Тарас выписывал в колхозе жмых, отруби и зерновые отходы, для коровы — сено. Цена символическая — копейки. Но летом без свежей травы молока от коровы не жди, и Текля, опасаясь выгонять в общее стадо, сама пасла свою трехведерницу.

Прибежав с базара, она будила мужа, кормила его завтраком, ласково подавала ему свежую рубашку и провожала на работу. На столе под полотенцем оставляла еду для спящих девочек, снимала базарную одежду и облачалась в домашнюю. Торговать она ходила в "городской справе": платье фабричного пошива, туфли на венском каблуке и шелковый платок. В сумку укладывала белый передник, который повязывала, становясь к прилавку. Чтобы пасти корову, этот наряд не годился, но и зачуханной выходить на люди жене бухгалтера "ны лычить". Вот и возникла нужда в маме. Текля имела свою базарную кассу, и рублей в ней накапливалось побольше, чем приносил Тарас.

Скупердяйка и жила, на наряды Текля денег не жалела. На рынке она купила три отреза шелковой материи, напоминающей не то грубый атлас, не то набивную саржу. На одном из них по светло- сиреневому полю густо рассыпаны фиолетовые болты, гайки, зубчатые шестеренки и другие детали. Два других еще пестрее: на синем фоне цвели ярко- пунцовые розы с зелеными листочками. Мама сотворила из них три костюма: приталенная кофта с длинным рукавом и расклешенная юбка — шестиклинка в каждом. Отличались костюмы деталями — воротнички, манжеты, карманы, кокетки и пуговицы. Восхитили заказчицу разной формы карманы — очень удобная штука и для кошелька, и для семечек. Наполнишь оба подсолнухами, и гуляй себе без заботы, на полдня хватает плеваться шелухой. Фабричные платья Теклю тяготили, а в нарядах из маминых рук она чувствовала себя свободно.

Ранней весной, едва пригреет солнце, она уже выводит свою любимицу полакомиться проклюнувшейся зеленью. Первая травка появляется вдоль шоссе, и Текля пускает корову искать себе утеху по кюветам.

На юге земля просыхает быстро, и уже в конце февраля над шоссе поднимаются облака пыли. Держа в руках веревку, привязанную к коровьим рогам, Текля торжественно ступает по обочине дороги, блестя на солнце новым костюмом, вся в ярких розах от головы до щиколоток. По шоссе проносились грузовики, скакали верховые, с горестным блеянием трусили отары овец, перегоняемых на новые пастбища, за ними в сопровождении чабанов проходили гурты скота, прогонялись табуны лошадей. Шум, гомон, тучи неоседающей пыли, набирающее жгучую силу молодое солнце… А вдоль кювета, будто на прогулке, передвигается мелкими шажками гордая и независимая Текля, небрежно поплевывая подсолнечной шелухой. Встречные знакомцы сдержанно улыбались, а незнакомые открыто смеялись и показывали пальцем. Первое время и мы бегали посмотреть, как Текля выступает на пыльном подиуме под насмешливые крики проезжающих. Мама узнала об этом и пристыдила нас.

Текля преклонялась перед красотой и образованностью мужа, понимала свою зависимость от него, гордилась своим званием бухгалтерши и очень боялась его потерять. Ведь без Тарасе она — ничто. Угождала ему рабски, стелилась покорной травинкой и все яснее чувствовала, что любви с его стороны не было и нет, а неприязнь и пренебрежение все растут. При людях он с трудом скрывает их, а дома изводит то молчанием, то придирками. Даже к дочкам стал презрительно равнодушен. Поселковые бабы по-своему объясняли, почему красавец и умница Тарас женился на невзрачной Текле. Хорошо заплатила сильному киевскому ведьмаку, приворожила и сейчас колдует, но киевская поддержка поиссякла, "подделать" здесь некому, вот и терпит издевательства. Теклю пугала надвигающаяся катастрофа, и, сколько хватало разумения и сил, она старалась предотвратить ее, но получалось так неловко и унизительно, что вызывало только насмешки и недоумение. Ей нужно как-то подняться, чтобы стать вровень с мужем, чем-то поразить его и заставить любоваться. Хозяйка она отменная, на наряды не скупится, но этого оказалось мало. Не хватает красоты и образованности, это для нее дело недостижимое.

Жуть охватывала от сознания собственного бессилия. Но сдаваться не собиралась. Всю жизнь она стремилась вперед и выше, готовая от напряжения выскочить из собственной шкуры, достигла многого и так просто его никому не отдаст.

А Тарас вскоре действительно скрылся в неизвестном направлении.

Каждую зиму колхозу выделяют одну-две льготные путевки для отдыха на берегу Черного моря в санатории или пансионате. Их, как правило, вручали лучшим работникам, особо отличившимся на трудовом фронте ударникам. И Тарас постарался. Он первым в районе сдал годовой финансовый отчет и тем вызвал скорую ревизию. Она показала, что отчет верно отражает положение дел в колхозе, перерасхода нет, недостачи тоже, бухгалтер сумел организовать постоянный контроль за доходами и расходами в хозяйстве. Премия — путевка к морю. Все финансовые документы по описи Тарас передал счетоводу, получил положенное, рассчитался с долгами за сено и корма, съездил в город, привез новый чемодан с покупками, которые не показал Текле. И ушел из дому, когда Текля возилась в хлеву, а девочки были у нас. Не попрощался ни с кем. Так и сгинул. Колхоз его не искал, так как претензий к нему никаких не имел, а Текля была не в силах что-либо сделать. Все хозяйство, все нажитое Тарас оставил Текле и дочкам, взял только одежду, но деньги выгреб все до копейки. И свои, и Теклину базарную выручку.

Убедившись в бегстве Тараса, Текля несколько ночей проревела до утра, но днем — ни слезинки, а дочки как-то даже не очень и заметили исчезновение отца. Он не баловал их вниманием. Нужно по-новому устраивать жизнь, опираясь только на собственные силы. Чтобы сохранить колхозную квартиру и большой огород, Текля пошла убирать колхозную контору. Председатель продолжал приводить к ней на обед многочисленных проверяльщиков, которых она ублажала, готовя кушанье из продуктов, выписанных из колхозной кладовой. И сам председатель каждый день у нее обедал. Ей предлагали вступить в колхоз, но она воздержалась, ожидая, что может, подвернется что-нибудь получше колхоза. Уборщицей и прислугой пробыла недолго, обнаружила место намного выгоднее… С началом полевых работ устроилась поварихой от МТС в тракторную бригаду, которая работала в их колхозе. Вставала по привычке очень рано, ополоснув лицо, выводила любимицу похватать хоть часок свежей травки по арыку, ведущему воду на хлопковое поле. В половине шестого — на базар с молоком утренней дойки и другими продуктами своего хозяйства. В отсутствие Тараса она стала выкладывать на прилавок больше всякой снеди, и касса пополнела

В восемь будила девочек, наказывала, чем они позавтракают, что им оставлено на обед, где стоит корм поросенку, когда забирать яйца из куриных гнезд. О холодильниках и термосах мы тогда не подозревали. Выписав в конторе продукты для трактористов, сама грузила их на подводу и сама же правила лошадью, направляясь на полевой стан. За девочек не беспокоилась, мы присмотрим за ними и поможем, если потребуется. Хорошенькая Стюра ни к чему не прикасалась, все делала шестилетняя Ганнуся, не по возрасту деловитая и старательная.

Приехав на стан, и сдав подводу конюху, Текля разжигала уголь в большой плите и начинала колдовать над обедом для мужиков. К двенадцати кухня — столовая прибрана, на столах хлеб и шеренга мисочек с мелко нарезанной пряной зеленью со своего огорода, которую Текля никогда не забывала прихватить с собой. На плите гремел крышкой огромный чайник. Трактористы подкатывали на своих металлических конях по одному — два, с наслаждением смывали грязь и копоть под умывальником, степенно садились к столу и, похваливая, прибирали все, что она подавала. Говорили, что и дома не всегда так вкусно поешь. В благодарность старались помочь по мелочам. То цветной глины привезут с гор, чтобы обмазывать плиту, то воды натаскают из ручья целую бочку в запас, то хвороста сухого наберут в заросшем алычой и дикими яблонями ущелье. Боль от вероломства Тараса не утихала, но в атмосфере забот и уважения со стороны механизаторов Текле дышалось легче. Накормив трактористов, обедала сама, часто в компании с председателем, и принималась за уборку. Посуду мыла в двух- трех водах, котлы и сковородки чистила песочком, пол каждый день смазывала жидкой глиной, а печку подбеливала. За это время успевала вскипятить еще один чайник, на тот случай, если кто-нибудь из трактористов еще раз заглянет на полевой стан. На столе под чистой ветошкой он найдет горку кружек, а рядом в эмалированном ведре мягкий хлеб, который под крышкой в парной духоте долго остается свежим. Чистую посуду и оставшиеся продукты запирала в кладовке и на попутной машине отправлялась домой. В кузове грузовика везла несколько сетчатых мешков свежескошенной травы, подброшенной с гор доброхотами из обедальщиков, а сама, сидя в кабине, поддерживала у ног ведро с помоями для поросенка. В три доила корову во второй раз, высыпала ей мешок привезенной травы, добавляла в помои отрубей и кормила поросенка, разогревала полдник, звала дочек и, наконец, присаживалась, вытянув гудящие от усталости ноги. Если не было стирки, позволяла себе прилечь после полдника на часик- полтора. Поднявшись, тут же окуналась в круговорот дел: отжимала творог, оттапливая ряженку, кипятила и заквашивала молоко обеденной дойки, наводила порядок в доме, чинила и гладила одежду для себя и дочек и т. д., и т. п. Под вечер, когда спадала жара, бежала на огород и пока полола, кормилица паслась рядом по арыку, отыскивая скудную летнюю травку. Поздно вечером, подоив корову в последний раз и заквасив молоко на завтрашний творог и ряженку, ужинала одна, потому что девочки уже спали, готовила все необходимое для завтрашнего дня и близко к полуночи замертво сваливалась в постель, чтобы завтра с первыми лучами солнца начать круговорот привычных дел, без выходных, без отгулов и отпусков. Но это не тяготило Теклю. В поселке трудились все. Ей даже подфартило, что рано приезжает с поля, колхозницы возвращаются домой перед заходом солнца, а летом оно не торопится отдыхать, хотя белых ночей в Средней Азии не бывает.

Началась уборочная страда, механизаторов перевели на двухсменную работу и двухразовое питание. Текле пришлось кормить обе смены. Привычный, очень удобный распорядок сломался, не стало времени пасти корову, и Текля отдала ее в стадо. Базар тоже отпал. Вместо трех ведер молока в день она теперь за две дойки едва набирала ведро. Сметана, ряженка, творог только для себя, на продажу оставалось три- четыре литра с утренней дойки, и их разбирали постоянные покупатели из поселка. Девочки целыми днями играли у нас и часто оставались ночевать, если мать запаздывала. Она теперь не успевала на полевом стане засветло справляться с горой навалившихся дел, чтобы пораньше являться домой. Попробуй приготовить четыре обеда на ораву голодных мужиков и еще прибери и помой за ними. Текля похудела, почернела и, что удивительно, похорошела. Черты лица не изменились, но появилось новое выражение спокойной уверенности и достоинства. Приехав ночью, она не будила дочек, все наказы передавала через маму.

Подошла пора идти Стюре в первый класс. Ради такого события Текля нарядила ее, как куколку. Мама сшила платье из розового шелка, рукава фонариком, юбочка клеш, с воланами по низу подола, у ворота — белый бантик. На головке — огромная бабочка из ярко розового газа, на ножках — белые туфельки с блестящей пряжкой. Но ошеломил нас портфельчик, настоящий школьный портфельчик, неизвестно какими ухищрениями раздобытый Теклей для своей любимицы. Нас мама тоже наряжала в школу, тоже шила новые платья, но не из шелка, а из ситца, и туфли нам покупались, правда, брезентовые, на шнурках. Бантики и кружева отец не терпел, стриг нас под мальчиков, оставляя чубчик, зачесанный на бок… Только с четвертого класса разрешал отпускать косы. А книжки мы носили в матерчатых сумках с двумя ручками и нашитым сбоку кармашком для чернильницы. Перед первым сентября мама мастерила их из плотного материала, купленного для этой цели на базаре. Украшенные фиолетовыми разводами от пролитых чернил, в жирных пятнах от домашних пирожков и оладий, которые мы брали с собой на завтрак, эти сумки не вызывали у нас трепета, мы не щадили их, используя как оружие при драках, одинаково годное и для защиты и для нападения. Стюра берегла свой портфельчик как драгоценность, и внутри его держала строгий порядок. Учебники обернуты в белую бумагу, раздобытую Теклей в бухгалтерии, тетрадочки тоже в белой обертке, ручка и простые карандаши упрятаны в пенальчик, а пачка цветных карандашей засунута в специальное малое отделеньице внутри портфельчика. Такой праздничной чистоты, как в портфельчике у Стюры, наверное, никто в школе не имел. Я училась в пятом классе и была известна как отличница и активная пионерка, но книжки и тетрадки у меня были, как у всех, рабочие, одним словом. С портфельчика и крепдешинового платьица начало формироваться у Стюры убеждение в собственной необыкновенности, дающей право на превосходство над другими. На линейке перед первым звонком все увидели, что другой такой розочки ни в одном классе нет.

Любя обеих дочек, Текля выделяла все- таки Стюру, сильно похожую на отца. Только волосы она переняла у матери — светлые, с рыжинкой. Младшая Ганнуся так и росла в тени старшей сестры и не мешала ей упиваться своей исключительностью. Текля попросила Олю, учившуюся во втором классе, покровительствовать Стюре, оберегать ее от мальчишек по дороге в школу и помогать ей делать уроки. Стюра почти поселилась у нас, а Ганнусю мать стала забирать с собой на полевой стан, где в загородке держала и корову.

К нашей маме захаживала иногда местная модница, работавшая в сберкассе, беленькая — беленькая, с подведенными бровками и наманикюренными ноготками. Барышня очаровала подруг, и Стюра спросила у меня, почему она такая беленькая, чем она мажется.

— Она на солнце выходит всегда с зонтиком, — ответила я, — но это не спасает от загара. Белеет больше от своего крема. У нас его полный сарай. Это свежий коровий навоз. Нужно, чтобы он не остыл, а был теплый — теплый.

Девочки приняли мою шутку всерьез. Зонтик — вещь недосягаемая, и в школе засмеют, а теплого кизяка можно набрать сколько угодно. Среди отцовских железок они отыскали две заржавленные консервные банки и, заглядывая под хвост нашей буренке, приготовились терпеливо ждать, когда она вздумает "апрастаться" Наконец вожделенный миг настал. Они наполнили посудинки теплым "кремом" и тут же намазали свои мордочки толстым слоем дарового снадобья. Посидели, чтобы оно лучше подействовало, и потопали к арыку умываться. Посмотрели друг на дружку, побелели или нет… Наоборот, рожицы потемнели, зеленое что- то появилось. Решили повторить процедуру. Снова поймали на лету теплую благодать, слой наложили потолще, посидели подольше, чтобы "крем" успел проявить свою силу, а когда он стал подсыхать и стягивать кожицу, побежали к воде. Умылись тщательнее, внимательно оглядели друг дружку — нет, не побелели.

Меня удивило, что девочек долго не слышно, и я вышла посмотреть, где они. Обе красавицы сидели под хвостом у коровы, держа наготове испачканные навозом консервные банки. Подруг не узнать. Волосы испачканы чем- то зеленым, личики тоже позеленели, руки и ноги в навозе, на платьицах тоже навоз, но обе сияют довольством от сознания своей взрослости, а мне, дескать, нечего совать нос в чужие дела.

— Дурочки, я же пошутила… Вот будет вам от мамы.

— Тебе будет! Тебе будет! Ты нас научила! — и прыснули в разные стороны из хлева.

Не сразу поймала новоявленных красавиц и силком усадила в корыто с нагретой на солнце водой. Велела сидеть смирно и отмокать. Прелестницы ревели в голос, когда я мочалкой драила им руки и ноги. Не помогло! Вся кожица, особенно на мордочках, по- прежнему торжественно зеленела.

Вечером мы чуть не полезли под стол, когда Оля прибежала к ужину. Выгоревшие за лето белокурые волосы тоже позеленели. Пряча улыбку, отец посочувствовал:

— Не помогло? Не побелели? Значит, мазаться недостаточно… нужно внутрь тоже…

Оля в рев:

— И в ротик попадало!

Нас как ветром сдуло, но отец сердито вернул к столу:

.. -Вот что, мои хорошие… Крепко зарубите себе на носу: самая лучшая красота — это красота без крема и пудры. Иначе это обман и даже подлость… Запомнили?

К несчастью, я очень крепко зарубила это себе на носу. Всю жизнь не красилась и не пудрилась, допускала только вечерние питательные маски и то изредка.

Мама нагрела воды со щелоком и с полчаса отмывала Олю от результатов неудачной косметической процедуры. Утром обе прелестницы и не вспомнили о вчерашней неудаче, да и следов ее почти не осталось. Если не знаешь, то и заметить трудно Для нашей семьи этот случай на долгие годы стал одной из любимейших баек. Когда приезжает погостить семидесятилетняя Ольга, мы непременно во всех подробностях вспоминаем ее героические потуги через муки и страдания прямым путем достичь неземной красоты. И на потеху моим внукам хохочем с нею безудержно.

А Текля тогда страшно оскорбилась и запретила Стюре посещать наш дом и дружить с Олей, а чтоб она не скучала, свела ее с дочкой председателя, киргизочкой, ходившей во второй класс русской школы. Столкнувшись с мамой у колодца, Текля возмущенно выложила ей свои претензии:

— Нема Тараса, так почалы изгаляться! Заступа знайдется, почекайте трошки. А Тытяна хай помьятае, вареныкив бильш не буде, и блынцив теж…

Это она обо мне, забегавшей к ней ради вареников с творогом и блинов со сметаной. Наша семья, в угоду отцу, давно перешла на узбекскую кухню, еще любили киргизский бешбармак. На тарелку накладываются крупные галушки из тонко раскатанного теста, на них горкой — жирное отварное мясо, а густой запашистый бульон подается в отдельной посуде. Привычными были котлеты, пельмени, жаркое и, конечно, борщ. Вареники с творогом и фаршированные блины, залитые сметаной, мама готовила тоже, но творог в их начинке был не сладкий, а

Текля добавляла в него сахар и измельченные леденцы, что воспринималось нами как желанный деликатес. И вот из-за неосторожной шутки я лишила себя любимого кушанья. Вроде не очень и поссорились, но Текля почти год не заходила к маме. Девочки тоже глаз к нам не казали, а в школе мы дружили по-прежнему.

За этот год в жизни Текли произошли значительные изменения. Зимой она рассчиталась в МТС, хотя заплатили ей за труды очень прилично. Все лето и осень получала зарплату, не сравнимую с заработком колхозников, а при окончательном расчете ей выдали дополнительно сколько- то денег и натурой — зерном и жмыхом. На бригадном собрании на полевом стане ее хвалили, ставили в пример, трактористы хорошо о ней сказали и громко хлопали, когда директор МТС вручил ей премию — набор чайной посуды. Два чайника, большой и маленький, и шесть красивых пиалушек. На боках у всех предметов — цветы и раскрывшиеся коробочки хлопка в венке из колосьев. Мама сказала, что это современный чайный сервиз на шесть персон. Текля горделиво покраснела. Еще большую радость ей принесла полученная при расчете трудовая книжка. Она давала Текле свободу, где и кем работать. Колхозники трудовых книжек не имели, и за пределы колхоза путь им был заказан.

Текле понравилось быть поварихой, нравилось слышать каждый день похвалу от благодарных мужиков, сметавших все со стола, но поле, жара, пыльная дорога на стан и обратно, брошенные на целый день дочки толкали ее на поиски места под крышей и недалеко от дома. Трудовая книжка с благодарностями, отличная характеристика должны бы открыть ей двери в любом предприятии общепита, но не тут-то было. Директор сельповской столовой не захотел ее принять даже временно, хотя одна из его поварих пошла в декрет. Видно, там уже слепилась крепкая воровская компания, и чужака они боятся. В столовой хлопзавода всего один повар, в районных ясельках и садике полный комплект, в детском доме тоже отказ. Текля пошла к знакомцам в райкоме партии, должны же они помочь, все до бегства Тараса с удовольствием у нее обедали. Отличная характеристика сработала безотказно: Теклю, преодолев сопротивление директора, устроили посудомойкой в столовую детского дома. Часто болеющий старик — повар должен скоро уйти на пенсию.

Посуду ей не пришлось мыть. Это делали, как всегда, дежурные старшие воспитанники. Она только следила, чтобы споласкивали посуду получше и не били тарелок и стаканов, появившихся на столах с приходом Текли. До этого детям первое и второе подавали в алюминиевых мисках, а чай и компот — в эмалированных кружках. Миски и кружки Текля сдала в кладовую, а взамен получила глубокие тарелки для первого, неглубокие — для второго, а для чая и компота стаканы с блюдцами и чайными ложечками в придачу. Ничего этого дети не видели даже в праздники. И на столах по ее настоянию заменили клеенки. Убрали темные порезанные и изорванные, а настелили белые, напоминавшими скатерть с вышивкой мелким рисунком. Окна, двери, столы, скамьи и полы Текля ночью до блеска отмыла горячей водой. Шкафы, где хранилась посуда, тщательно выскоблила, полки застелила белой бумагой с фестончиками, на них получили прописку тарелки и стаканы, для ложек и вилок она приспособила эмалированные коробки, завалявшиеся у завхоза. Красивые тарелки, сверкающие стаканы, нарядность столов восхитили ребятишек. С приходом Текли в столовой воцарился образцовый порядок, который она неукоснительно поддерживала, выходя на работу даже в выходной день. И не отсиживалась на кухне, когда дети едят, а прохаживалась между столами в отглаженном рабочем халате и следила, чтобы возле тарелок не скапливались объедки. За три месяца Теклиных бдений тарелок и стаканов побилось и потерялось так мало, что в бухгалтерии сначала даже не поверили, любопытства ради пересчитали еще раз. Все верно, хрупкая посуда, вопреки опасениям, сохранилась почти вся, добавили с десяток стаканов, а тарелок еще меньше. В новогоднем приказе директор упомянул в числе лучших работников и Теклину фамилию, и она утвердилась, что уселась на новом месте прочно, подготовив плацдарм для следующего шага.

Старший повар все время прихварывал и с трудом выстаивал часы своего дежурства. Текля отправляла его отдыхать, сама становилась к плите, и не перечила ему, когда он указывал, что и как делать. Случилось, что его положили в больницу, Текля отработала всю смену. И снова удивила всех. Обеды, завтраки и ужины в ее дежурство были вкуснее и обильнее, чем обычно. Продуктов у нее не стало больше, но она клала в котел все, что выписано. Новшество было в том, что по привычке непременно сдабривала супы и борщи принесенными из дому укропом и чесноком, а сметану добавляла в каждую тарелку, не выливала ее в общую кастрюлю, как это делали другие повара, не желая лишней работы.

Отправив старика на пенсию, директор назначил Теклю старшим поваром, мотивируя это тем, что ее товарки годами не вышли для столь ответственной должности.

Ей выделили квартиру недалеко от работы, в большом доме, где жили директор и бухгалтер с семьями. Раньше этот дом принадлежал священнику, державшему большое хозяйство. Сохранились хлева и кладовые, но они были заняты, поэтому Текля пристроила к общему сараю небольшой хлевушок, куда перевела поросенка и кур. С коровой распрощалась в конце работы в тракторной бригаде, времени на нее не оставалось, и на базар стало не вырваться. Вырученные за любимицу деньги, весьма приличные, положила на книжку. От коровы она отказалась окончательно, а вот куры могут дать прибыль, и поросенок тоже не помешает, корму на одного хватит, участок земли за ней сохранился, можно вырастить кое- что и для базара. Ходить в село торговать, как было раньше, теперь нельзя, звание спекулянтки или торговки ей может навредить, и Текля появилась на базаре в соседнем шахтерском городке в пяти километрах от дома. Далеко, да и дорога трудная: то в гору карабкайся, то в ущелье скользи, рискуя свалиться в ручей, шумящий где-то внизу. Не каждому захочется так мучиться. Это и на руку Текле, опасность встретить знакомых сведена до минимума, и на базаре больше покупателей, а продавцов поменьше, чем в поселке. Шахтеры — народ денежный, берут не торгуясь. Лук, картошка, свекла и другая огородная пожива разбираются сразу, особенно расхватывают сало, яйца и домашнюю колбасу. Жаль, что много на себе не унесешь, а для ручной тележки нет мостика через ручей. Переброшены две железных пластины, еле одному пройти, а доски курды тут же уносят в свои сакли.

Появился у Текли и совершенно новый вид товара — поношенная одежда девочек. Дочки подрастали, хотелось, чтобы они по- прежнему были наряднее всех в классе, а это большие затраты. Подкрахмалив и отгладив платьица, подкрасив и распушив свитера и кофточки, Текля не стеснялась выкладывать их на прилавок. Вещи хорошо выглядели, ее аккуратистки умели беречь добро, да и просили за них недорого, покупатели находились быстро. На вырученные деньги Текля тут же покупала что-нибудь новенькое. Все накопившиеся за несколько лет детские обноски и оставшуюся одежду Тараса она за зиму выгодно сбыла с рук. Несмотря на покупки, кошелек не пустовал, но был не таким полным, как при корове.

Работа в детском доме радовала ее, не сравнить с колхозом. День работаешь, два дня отдыхаешь. И на базар на шахты сбегаешь, и с огородом и скотиной управишься, и дома все дела переделаешь. Из кухни домой она приносила только помои для поросенка, для себя же не брала ни единой крошки, но замечала, что ее сменщицы очень этим грешили. Как им это удается? Пораскинув мозгами, она тоже вступила на этот путь. Все просто: не доложи по три грамма каждого ингредиента в каждую порцию, и тебе в корзину, будто с неба, свалятся несколько килограммов продуктов, за которые на базаре потребовалось бы выложить большие деньги. А тут задарма. В тракторной бригаде такой фокус не прошел бы, а тут на кухне можно изловчиться. Похоже, директор, кладовщик и бухгалтер в курсе. И ничего, значит, и с ними делятся. Ей тоже нельзя действовать в одиночку. Но как войти в эту теплую компанию? С некоторым колебанием, притворившись простушкой, Текля выложила свои мысли кладовщику и встретила понимание. Ее приняли в долю, поверили, да и брала она мало для себя, запасов больших не делала, а на рынок выносить — тюрьма не только ей.

Перспектива вечно воровать для других ее не прельщала, а чтоб для нее воровали, таких должностей очень много и для не очень грамотных, достаточно как-то пробиться в партию. Это будет первая ступенька эскалатора, бегущего вверх. Требовался решительный шаг, и Текля сделала его: подала заявление в первичную партийную организацию при детском доме с просьбой принять ее в члены ВКП(б). Труда не составило так шагнуть, кладовщик был секретарем партячейки. Он же вместе с директором дал рекомендацию. Многие детали отработанного годами церемониала приема в партию, я уже забыла, так как членом партии никогда не была, но твердо помню, что кандидатуры будущих партийцев непременно обсуждались на открытом партийном собрании, когда присутствовали все сотрудники и каждый мог высказать свое мнение о кандидате.

Вступающий должен подробно без утайки рассказать, как он жил до этого дня, кто его родные, друзья, где, кем и как работал раньше и пр. Если впоследствии вдруг обнаружится какая- нибудь утаенная неблаговидная деталь, можно запросто вылететь вон из партийных рядов.

Компроментируюми считались судимость, участие в оппозиции, переписка и свидания с родственниками и знакомыми, живущими за границей, развод, страсть к алкоголю и волокитству, тайное прослушивание "голосов" из-за рубежа и т. п. Положительными — знание истории революционного движения, стремление к образованию и повышению своего культурного уровня (заочная учеба, подписка на газеты и журналы, формуляр в библиотеке, участие в кружках), старательность в работе, активность в общественной деятельности (субботники, выступления в прениях, заметки в стенгазету, успешная агитационная работа во время выборов, шефство над пионерами или неблагополучными детьми и пр. и пр.). Особенно высоко оценивалось разоблачение двурушников, врагов народа, расхитителей социалистической собственности и беспощадная борьба с ними

Рабочим, колхозникам и другим труженикам было намного легче вступить в партию, чем представителям интеллигенции. Ряды коммунистов оголились после тридцать седьмого года, требовалось вливание свежей рабоче — крестьянской крови. Текля и проскользнула в эту лазейку. А что, биография у нее чистая, жила у всех на виду, работала старательно, никаких взысканий, одни благодарности и поощрения, морально чистоплотна, никаких компроментирующих связей не допускала, хотя уже много лет живет без мужа. Вполне подходящий кадр. Про торговлю на руднике в коллективе не знали.

Молодая воспитательница Женя Кошарная, сама недавно ставшая коммунистом, получила первое партийное задание — подготовить Теклю в теоретическом плане. На листочке она разборчиво написала, как Текля должна рассказать свою биографию, и велела выучить наизусть, чтобы не опозориться на собрании. С помощью Стюры, ходившей уже в третий класс, Текля за несколько дней выполнила задание и отбарабанила биографию без сучка и зазоринки. Женя показала, как следует выразительно излагать повесть о своей жизни. За пару репетиций Текля одолела и этот рубеж, радуясь, что о Тарасе нужно сказать всего несколько слов. Был и уехал, где сейчас — неизвестно.

Началось самое трудное — основы марксизма — ленинизма. Парторг — кладовщик составил список вопросов, которые зададут Текле в день приема. Женька, посидев в библиотеке, подготовила к ним вразумительные ответы. Каждый вопрос — ответ переписала так же разборчиво на отдельную шпаргалку и каждую свободную минуту бегала на кухню к подопечной, чтобы заучить с нею, к какому вопросу, какой следует ответ. Больше всего она опасалась, что Текля, разволновавшись, перепутает вопросы — ответы и ляпнет на третий вопрос ответ, предназначенный для седьмого. Вот будет конфуз! Текля тоже исходила ознобом при мысли, что такой провал вполне реален. У нее голова пухла от этих "измов" — марксизм, капитализм, империализм, социализм, коммунизм, оппортунизм, шовинизм, фашизм, нацизм, колониализм, коллективизм, и несть им числа. Она не только настойчиво заучивала тексты, но старалась вникнуть в их суть, чтобы понять, что к чему. Кое в чем преуспела, но большая часть премудростей, добытых Женькой в библиотеке, так и осталась для нее за семью печатями. Все равно горизонт ее раздвинулся, и она удивлялась себе, как могла жить раньше в таких потемках, не подозревая, что мир совсем другой, что в нем много интересных тайн, недоступных для нее, но абсолютно открытых для других. Для Женьки, например. Она постоянно носила в кармане Женькины шпаргалки и учила, учила. Страдания после бегства Тараса были намного легче волнений, что свалились на нее сейчас. Она впервые здраво оценила свои возможности и уяснила, что планы ее подняться повыше несбыточны. Учиться поздно, а неучей туда не пустят. Может, напрасно она затеяла эту кутерьму, но давать задний ход уже нельзя. Будь, что будет, Бог не выдаст, свинья не съест.

В день собрания Женька обежала всех, кому были переданы вопросы, умоляла не выдумывать своих и помнить, кто за кем будет их задавать. Переживала она напрасно. Текля держалась спокойно, не суетилась, не заискивала, в шпаргалки не заглядывала, вопросы — ответы не перепутала, говорила только по — русски, без привычных украинизмов. Случалось, запиналась, подыскивая потерянное слово. Но всем сразу стало ясно, что срыва не произойдет. Шел хорошо отрепетированный спектакль по заранее продуманному сценарию. Женька внесла в него живой штришок, попросив соседку задать Текле вопрос, не указанный в списке парторга: "Как будут жить люди при коммунизме?" Недавно они прослушали лекцию в парткабинете на эту тему и по дороге домой обсуждали ее содержание. Текля не подвела, уверенно сказав своими словами: "Лентяи сгинуть, бо кажный сможет выбрать дело по душе, работать будут с охотой, а полюбят труд, воровать не потянет. А не будет воров и грабителей, и милиция не потребуется. И образованные будут все, дурить не захочется".

Затем Теклю попросили сесть, а присутствующим предложили высказаться, достойна ли Оксана Потаповна Барвинская стать членом Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), созданной гением бессмертного Ленина и руководимой мудрым вождем товарищем Сталиным. Список выступающих тоже был составлен заранее, и секретарь партячейки знал, кто поднимется к трибуне, что скажет и какое предложение вынесет. Теклю единогласно (голосовали только коммунисты) приняли в партию с обязательным для всех новичков шестимесячным кандидатским сроком. Женька сияла радостью — первое партийное поручение выполнила блестяще. Сомнения Текли рассеялись, она уверовала, что идет по верному пути к намеченной цели и сегодня поднялась на вторую ступеньку лестницы, способной вознести ее к вожделенным жизненным благам. Лестницы- чудесницы не получилось, но ей не привыкать, умеет штурмом брать каждый подъем. Все впереди. Женьке она подарила отрез светлой шерсти на платье под предлогом, что ей он не нужен, так как его когда-то купил Тарас, память о котором она старается выбросить из головы.

Собрание проходило накануне годовщины Великого Октября, и Текля затеяла званый ужин для кладовщика, бухгалтера и директора с семьями, чтобы в интимной дружеской обстановке отблагодарить покровителей за помощь и поддержку. Она хозяйка, они гости, равная среди высших… Директор ее осадил. Зачем обособляться? Зачем нарушать устоявшуюся традицию собираться за праздничным столом в столовой после детского ужина и отбоя? Поварам придется постараться, чтобы все было на высоте… Т. е. никакая ты не хозяйка и никогда ею не будешь, была и останешься прислугой: "Знай, сверчок, свой шесток…" С первого намека Текля нырнула в свою норку и больше не высовывалась, продолжая обкрадывать сирот в компании с детдомовским начальством, довольствуясь тем, что и ей кое — что перепадает.

Дочки росли, все такие же аккуратненькие и старательные. Ганнуся по привычке не выпячивалась, хотя, как и Стюра, одевалась лучше своих соучениц. Без напряжения, без взлетов и срывов она переходила из класса в класс и дома была главной помощницей матери. За оценками не гонялась, училась в основном на четверки, перепадали пятерки, и совсем без двоек. Стюра же не любила школу, но к оценкам относилась болезненно. Апломб не позволял ей быть хуже других, поэтому хитрила со шпаргалками и стала большой мастерицей в этом деле. Она привыкла с детства, что взрослые восхищаются ею, какая она хорошенькая, чистенькая, самостоятельная, какие красивые у нее глазки. Глаза действительно были очень красивым, голубые — голубые, как у отца, темные и изогнутые брови, будто нарисованные тончайшей кисточкой.

С ведома матери она стала рано, с шестого класса, пользоваться косметикой, весьма бедной в то время. "Метаморфоза", "Юность", "Молодость" — кремы для лица, несколько видов пудры — "Снежок", "Рашель", губная помада немногих оттенков красного, черная тушь для бровей и ресниц, лак для ногтей тоже двух- трех цветов…. Вот, пожалуй, и все, что можно было купить в магазине, если повезет. На базаре желаемое можно было найти все и всегда, переплатив в разы. Для Текли кремы и пудра не существовали, она убедилась на собственном опыте, что только сливки, молоко и яичный желток обеспечивают свежесть и бархатистость кожи, но Стюра, не отказываясь от материнских советов, больше доверяла фабричной косметике. И добилась — таки своего идеала красоты: кожа на личике атласной белизны, бровки вразлет, губки подкрашены и привлекают розовой свежестью, ноготки на руках наманикюрены. Платье, даже если это школьная форма, самое — самое, из дорогой шерсти, воротничок и манжеты кружевные, белый фартук весь тоже в кружевах. Пальто только заграничное, шарфики, шапочки, туфельки и ботиночки — самые дорогие и самые нарядные. Не девочка, а картинка. Оля, моя младшая моя сестра, ей завидовала, а я удивлялась: как ей не стыдно так выставлять себя, так настырно лезть всем в глаза. Неужели она думает, что, подкрасив себя, стала умнее, честнее, духовно богаче? Скорее наоборот, духовное уродство стало еще обнаженнее. Но Стюра не опускалась до таких выводов, она гордилась тем, что умела быть эффектной в любой обстановке, а насмешливо завистливые взгляды старшеклассниц воспринимала как награду за свои старания и с еще большим высокомерием презирала завистниц. Мальчишеский услужливый эскорт постоянно сопровождал ее, и этого было достаточно, чтобы показать всем, чего она стоит.

Окончив семь классов, пятнадцатилетняя Стюра уехала в город на курсы продавцов. Туда направляли только совершеннолетних, но благодаря стараниям Текли, побегавшей по райкомовским коридорам, для Стюры сделали исключение. Если в школе она училась ради оценок, то здесь занималась всерьез, понимая, что эти знания дадут ей положение в обществе и большой кусок хлеба с толстым слоем масла. Занятий не пропускала, задания выполняла скрупулезно и шла в числе лучших, даже одной из самых лучших. Она надеялась, что при таких внешних данных и хороших оценках ее должны поставить к прилавку ювелирного магазина, а направление получила в какую — то лавчонку в горном колхозе, где даже электричества нет. Все лучшие места захватили курсанты, имевшие связи в облторге, куда Текля и сунуться не решилась. Под предлогом, что Стюра несовершеннолетняя и не имеет права распоряжаться большими материальными ценностями, от горного колхоза удалось отказаться, но другого места Стюре не предложили: пусть подрастает. Выждав время, Текля снова зачастила в райком, где порядком уже надоела. Со скрипом удалось устроить Стюру уборщицей в районный универмаг. Ничего, можно и полы помыть, лишь бы зацепка была. Иначе туда не пролезешь. Место хлебное, никого из чужаков не примут, пока не признают своим. А для этого требуется время, не грех побыть сколько — то и уборщицей

Для изнеженных ручек Стюры работа уборщицы никак не подходила, и Текля прикрыла собой дочкино несоответствие. Стюра мела полы, делала уборку поверху, а Текля, сбегав на шахты, принималась вывозить горы грязи, нанесенной покупателями с немощеных улиц поселка.

Ганнуся помогала матери, сделав уроки. Она решила кончать десятилетку. Втроем они наводили блеск и в торговом зале, и в подсобках, и на крыльце. Утром продавцы отмывали обувь, прежде чем стать к рабочему месту.

Во время войны и в первые послевоенные годы магазины стояли пустыми, никаких товаров, а если что привозилось, тут же образовывалась очередь из счастливчиков, узнавших об этом заранее. Все было в цене, на все ощущалась нехватка. Стюру тяготили постоянно пустые полки, и она придумала прикрывать их наготу букетами. С появлением первых зеленых листиков она устраивала в универмаге выставку разных композиций из веток и цветов. Весной подснежники, одуванчики и дикие тюльпаны, летом маки, ромашки и колокольчики, осенью салон заполнялся разными астрами, которые в поселке почему — то назывались пантелеймонами.

Старательность и аккуратность новой уборщицы очень понравились работникам универмага, они тоже включились в создание аранжировок из цветов и веток, что приносила Стюра. Сельчане забегали в магазин полюбоваться тем, что сотворили на этот раз его продавцы. Расчет Текли оправдался. Стюра без усилия вошла в среду тех, кто кормился возле магазина. Ее обещали поставить к прилавку, как только появится возможность.

Великая Отечественная началась для Текли и ее дочек безболезненно, на фронт никого не взяли, Тарас сгинул давно, и семейный распорядок совсем не изменился, ни писем, ни похоронок с фронта не предвиделось. Они жили отстраненно от общих радостей и несчастий. Парни, ровесники Стюры, попали на фронты в самые последние месяцы боев, их берегли, и почти все они вернулись вскоре после Победы. Стюра их чуралась, но Текля на всякий случай наблюдала, чтобы дочка не вздумала принять ухаживания какого — нибудь одноклассника. Не для таких сопляков пестовала она свою красавицу. Дело шло к тому, что вот — вот и переведут ее в продавщицы. Не получилось. Дорогу перешел гвардейского роста писаный красавец в хорошо подогнанном шевиотовом костюме, вернувшийся после демобилизации фронтовик, бывший продавец этого универмага. Теклю пронзила молния, когда увидела рядом со Стюрой этого чудо — кавалера. Наконец нашлась дочке достойная пара. Муж — лучше не придумать, и красавец, и работает на хорошем месте. Игорь Михайлович Бритков, старший брат нашего учителя труда и физкультуры, тоже поразился свежести благоуханного цветка, вдруг обнаруженного им в лице молоденькой уборщицы. Хорошенькая, нарядная, хозяйственная, домовитая… Ишь какой уют навела в казенном магазине. Можно и жениться…. Подошел срок обзавестись семьей. Чего искать где — то еще! Жуир и ловелас, он по достоинству оценил юную прелесть красивой сотрудницы и сразу же просчитал, сколько усилий потребуется, чтобы раскусить желанный орешек. Судя по тому, как подала себя эта, казалось бы, совсем неопытная девчонка, придется приложить значительные усилия… А что разница в десять лет, так это даже хорошо, не будет устанавливать свои порядки, признает его владычество. Он вынашивал далеко идущие планы, и молоденькая красавица жена очень будет кстати, пусть даже как украшение его будущих представительских вечеров. Только неприятно карежил взгляд будущей тещи, сразу застолбившей его и будто слету разгадавшей все его помыслы в отношении своей дочки. На фронте, служа в интендантстве, боев он не видел, ел сладко, спал мягко, трофейных вин — хоть залейся! Он мысленно гордился длинным списком солдаток и наивных девушек, доверившихся ему, но такого прекрасного, едва распустившегося бутона ему еще не приходилось держать в своих объятиях. Здесь не фронт, не скажешь: "Война все спишет!". Быстро припишут аморалку, придется прыгать через высокую планку. И он пошел на штурм милого сердечка, используя весь богатый арсенал обольщения: букеты роз, шоколадные наборы, офицерский шик ухаживания на танцах, поездки с семьей невесты на пикники с шашлыками и песнями, экскурсии по магазинам в городе и т. п. Дело быстро сладилось, и через полгода сыграли свадьбу, весьма скромную по сравнению с их возможностями. Жених привез несколько чемоданов трофейного добра, мастерски отобранного благодаря своему товароведческому образованию. Каждая вещь — уникум, и невеста оценила это, получив в подарок дорогие серьги и колечко с рубинами.

В подвенечном платье и под фатой Стюра сделалась еще прелестнее, немногочисленные гости из торготдела и детского дома восхищались ею и пели хвалу жениху. Стюра мило смущалась и прикрывала лицо краем фаты. Красавец Игорь Михайлович в дорогом жениховском наряде рядом с обаятельной невестой приобрел новый статус и очень широкие перспективы. Свадьбу гуляли в доме Бритковых, куда Стюра вошла в качестве невестки и помощницы престарелой свекрови. Старуха сразу ее невзлюбила за наманикюренные ноготки и брезгливую гримаску на губках, когда она смотрела на лохань с замоченными мужскими рабочими брюками, которые ей следовало перестирать. Зачем в дому такая фифа! Ни поросенка покормить, ни в хлеву почистить, корову подоить и то не умеет.

Текля, спасая Стюру от домашних невзгод, уговорила зятя похлопотать в райисполкоме, чтобы ему выделили отдельную квартиру. Вдвоем с Теклей он нажал на нужные педали, достал кое — что из привезенных чемоданов, и через малое время получил однокомнатную квартиру в только что отстроенном доме. Еще кое с чем пришлось расстаться, чтобы прилично обставить новое жилье. Сразу после войны пятиэтажек не строили, лепили из саманного кирпича продолговатые одноэтажные коттеджи на две — три семьи. Игорю выделили среднюю секцию в трехкварирном домике. Просторная комната, кухня, веранда и небольшой дворик, в конце которого — средняя секция в длинном сарае, где устроен туалет, есть загородка для угля и место для живности. Стюра не будет заниматься ни с курами, ни с поросенком, это дело не для нее. Лишь бы успевала справляться с домашней уборкой и обедами. Игорь очень капризный на еду. Текля, как могла, помогала дочери: кровать, постельное белье и шкаф — гардероб привезла в приданное молодым из города ночью, таясь от лишних глаз. Для уюта и прохлады она обсадила дворик виноградной лозой и засыпала его слоем гравия, сделав как бы продолжением веранд. Для зимы с шахт доставила машину угля и так еще прибегала почти каждый день, всякий раз не с пустыми руками.

Военная и послевоенная разруха и нужда сказались и на кухонных делах Текли. Чтобы накормить прорву присосавшихся к детскому дому паразитов, повара были вынуждены выкладывать в котел половину и без того урезанной до предела нормы. Дети валились от недоедания, а Текля в день дежурства задерживалась на кухне, дожидаясь, пока уберут в столовой и уйдут дежурные, повязывала под кофту, скрывшись в подсобке, специальный широкий пояс с нашитыми на него карманами, в которые насыпа припрятанные продукты и через сад потайной тропкой бежала домой, размахивая на всякий случай пустой авоськой. На другой вечер бежала к Стюре уже с полной трофейной сумкой (подарок зятя) и заставала у дочери одну и ту же картину. Игорь где-то гуляет, Стюра готовит ужин и ждет его со страхом.

Муж возвращается поздно, как правило, пьяный, иногда один, но чаще в женской компании и приказывает жене накрывать на стол. Пошумят с песнями, насвинячат и разбредутся заполночь, а Стюре гора грязной посуды и уборка. Полураздетый Игорь храпит, разбросавшись по всей кровати, Стюра устраивается на узком диванчике. Утром у прилавка (ее уже перевели в продавщицы) будет еле держаться на ногах, а постоянное отсутствие товара не мешает ей спрятаться в уголке, чтобы прикорнуть на табуретке. Товар привозят к обеду. Проклиная себя за опрометчивость, Текля искала выход, как избавить дочь от несчастья, куда она ее ввергла. купившись на киношную привлекательность проходимца. Стюра не жалуется, изо всех сил бьется, чтобы не потерять свою миловидность, но долго она так не выдержит. Побывав у дочери и придя домой, Текля не находила себе места в поисках, что же еще можно сделать, чтобы в семье Бритковых был на Стюру "другый погляд". Ворочалась в постели и никак не могла уснуть. Того, что Игорь мог добыть в магазине, им со Стюрой хватило бы выше головы, если бы не почти ежедневные попойки. Улетает в эту прорву и то, что Текля им приносит, — и никакой благодарности, вроде она со Стюрой обязаны это терпеть. Расходиться тоже не резон, дверь в торговлю для Стюры захлопнется. Прохвост постарается это сделать, связи у него есть. Скоро станет директором универмага. Ну что же делать? Что же делать, где искать выход?

Вот с Ганнусей нет большого беспокойства. С хорошими оценками окончила десять классов, без суматохи сдала вступительные экзамены в финансовый институт, осенью уехала на учебу, пишет регулярно и отчитывается за каждую копейку. Ганнуся получает стипендию, и Текля высылает ей всю свою детдомовскую зарплату, сама живет за счет кухни и базарной выручки. А у Стюры беда. Разве к такой жизни она готовилась, возрастая в неге и холе, не зная ни в чем отказа?

В самом конце войны в детский дом привезли группу бывших сыновьев полка и детей партизанских отрядов, чтобы они продолжили учебу. После вольной и опасной жизни на фронте они никак не могли смириться с болотом детского дома. Особенно донимал постоянный голод. Набить бы брюхо жареной картошкой с салом, очистить сковороду яичницы с колбасой, умять солдатский котелок борща или каши с тушенкой было их постоянной мечтой. Они быстро определили, кто ворует. Установили за ними тайную слежку, особенно за работниками кухни.

Шайка большая, во главе с директором, и за всеми не угонишься. Поймать с поличным легче других Теклю с ее рейдами на шахты и к дочери. На базар она не носит ворованное, а вот дочку снабжает регулярно, поэтому и бегает к ней под покровом ночи. Выбрали ночь посветлее и устроили засаду.

Подходя к насыпи железнодорожного полотна, Текля почувствовала неладное и тут же повернула обратно, но дорогу ей перегородили две фигуры, еще двое возникли сзади. Кто это? Курды? Чеченцы, которых недавно привезли с Кавказа? Нет, свои, детдомовцы…

— Оксана Потаповна, — обратился к ней Костя — десятиклассник из фронтовиков, — покажите, пожалуйста, что у вас в сумке…

— Ны покажу! Рывызоз знайшовся! А ну геть с дорогы! — смело закричала Текля.

— Покажите, не бойтесь, ничего не тронем, если нет ворованного…

Костя потянул к себе ее сумку, ловко ухватившись за одну ручку.

— Рятуйте, люды добри! Граблють! — истошно заорала Текля, стремясь засунуть сумку между колен. — Ой боже ж мий, шо це таке робыцця!

— Ну не хотите нам показывать, тогда пойдем к директору, — зло бросил Костя, не выпуская ручки. — Пусть директор посмотрит, чем вы потчуете дочку с зятем. Не убежите, не пустим.! Пошли к директору!

Кто-то из парней крепко взял ее под руку.

— Ны пиду! Ны командуй! — и оглушила ребят пронзительным милицейским свистком, который на всякий случай выменяла на базаре за сало.

Ребята захохотали и окружили ее.

— Зови милицию на свою голову! Дуди погромче!

— Прекратить безобразие! Иду!

Из темноты к ним выскочил милиционер. Ребята рассказали, почему они хотят проверить содержимое сумки их поварихи. Текля не спорила, охотно пошла в отделение милиции. Это озадачило ребят. Им было невдомек, что Текля спасает от неприятностей директора. Ему пришлось бы выгораживать ее, что утвердило бы ребят в причастности директора к шайке, обкрадывающей их. А с милицией она сумеет договориться. Оставит им сумку для выяснения обстоятельств возникшего недоразумения, и этим вывернется от последствий.

В отделении участковый сдал возбужденную компанию дежурному милиционеру, а сам пошел продолжать обход. Текля по приказу дежурного выложила на стол поллитровую банку топленого коровьего масла, такую же банку меда, пачку пиленого сахара, шмат сала, завернутого в газету, и десяток яиц в плетеной коробке. Что- то еще там у нее осталось, но этого, по мнению ребят, было достаточно, чтобы обвинить ее в воровстве.

— Объясните, Оксана Потаповна, откуда у вас эти продукты? — спросил дежурный.

Текля, сердито взглянув на Костю, сказала, что сахар получила по карточке, мед и топленое масло купила на базаре, а шпик и яйца у нее свои. Она держит поросенка и кур.

— Это неправда! _ воскликнул Костя. — Пиленый сахар уже неделю выписывают к чаю по кусочку на воспитанника, повара половину высыпают в чайник, другую половину крадут вместе с кладовщиком. Топленое масло выписывают заправлять кашу, повара его заменяют хлопковым. Шпиком должны зажаривать борщ, но вместо него — то же хлопковое масло. Меда мы даже не видели, а в кладовой стояла целая фляга. И яйца краденые, потому что свои она продает на базаре. И сало тоже продает…

— Та ны слухайте вы его! — вмешалась Текля. — Бо бреше! Вмистях з дежурнымы усе прыносемо из кладовой, вмистях и раздачу робымо.

— В том — то и дело, что приносите не все, что выписано! Меню и накладную нам не показывают, к весам не подпускают, выписывают, что хотят, только не для детей, а для себя. Там она не одна шурует.

— Дежурный воспитатель подписывает меню и накладную, — защищалась Текля. — И медсестра. Воны бильше вас понимають. От, брыхун!

— Понятно, — сказал милиционер. — Вот что, ребята, уйдете по — хорошему, или лучше протокол составить за хулиганство? Злостное хулиганство?

— Составляйте! — сгоряча воскликнул Костя. — Я все равно этого дела не оставлю…

Но товарищи подтолкнули его к выходу: плетью обуха не перешибешь. Последняя четверть, экзамены, характеристика, аттестат… Протокол ни к чему. Текля без сумки резво выметнулась вслед за комсомольцами и подскочила к Косте:

— Шо умывся, говнюк! Ты на мене пальцем ны мотыояй! Я — паритийна! Рывызор знайшовся! Ось тоби! Ось тоби! — и сунула под нос ошарашенному парню две ловко сложенные дули. — Ось тоби ще! Я партийна!

Комсомольцы иронично засмеялись.

— Пошла вон, поганка! — зло пробурчал Костя, — Попалась бы ты нам на фронте! Не радуйся, все равно попадешься!

Утром весь детский дом узнал о происшествии. Девчонки прыгали друг перед другом: "Ось тоби! Я партийна!" — и смотрели, у кого фиги складывались круче. Воспитатели наказывали детей за эту забаву, но она крепко укоренилась, особенно у малышей. Ни "Би-би-си", ни "Голос Америки", ни другие подобные голоса не принесли Советской власти и коммунистической идее столько вреда, сколько принесла Текля своим восклицанием: "Ось тоби! Я партийна!"

Провели комсомольское собрание, осудили ребят за самоуправство и нарушение режима (где-то ходили после отбоя), потребовали, чтобы они извинились перед Теклей. Ребята не извинились, Текля сделала вид, что это ей безразлично. В милиции забрала пустую сумку с милицейским свистком. Пожалели и ее и себя. Пусть свиристит, когда сумка полная. К Стюре стала ходить днем, когда старшеклассники в школе и милиционеры не придерутся. Сделал кое-какие выводы и директор. На доске объявлений появился тетрадный листок — "Меню". Указывалось число и фамилия дежурного воспитателя по столовой. Таким образом, дети уже с утра могли знать, что им подадут на завтрак, обед и ужин. Величина порции не указывалась, и, конечно, не делалось перечисления продуктов, выписанных к тому или другому блюду. Т. е. все осталось по-старому, никаких коренных изменений не произошло. Обкрадывали детей по-прежнему, только стали осторожнее. Директор вызвал Теклю для внушения: "Не по чину берешь! Четыреста граммов топленого масла — это половина нормы всего детского дома, предусмотренная для одного блюда! Умерь аппетиты!" И все. Текля отделалась легким испугом.