"Тиберий. Преемник Августа" - читать интересную книгу автора (Бейкер Джордж)

Глава 11 ДВУСМЫСЛЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ДЕТЕЙ ЮЛИИ. ПАДЕНИЕ ЭТРУСКА

Если старик полагал, что его отсутствие в Риме проявит качества молодого Нерона — плохие ли, хорошие ли — и высветит истинную его природу, он был прав в своих расчетах. Друзья Агриппины решили, что отъезд Цезаря — признание его поражения. В наступившей в Риме удивительной свободе они стали более уверенно поднимать голову. Однако Тиберий оставил наблюдать за ними глаза столь же острые и проницательные, как и его собственные. Если Агриппина сделает ложный шаг, этруск не упустит возможности настигнуть свою добычу.

Рассказ о процессе, которым он напакостил им, запутан и сопровождается темной предысторией, о которой современные историки могут лишь гадать. Как излагают эту историю сами римляне, она идет от доносчика Латиния Латиария и трех друзей, желавших получить консульские должности. Сеян оказывал им необходимое покровительство, и поэтому они прежде всего обратились к нему. Очевидно, они обладали информацией столь полезной, что покровительство им стало для него способом использовать эту информацию в интересах Тиберия и своих собственных.[47]

Латиарий и его компания, в которую входил Фульциний Трион, в любом случае знали, что Тит Сабин, друг и доверенное лицо Агриппины, готовится предпринять важные шаги. Как только они заручились гарантией собственной безопасности, они затеяли всю процедуру. Сабина как бы случайно вызвали на разговор, и, когда он в присутствии укрытых свидетелей заявил о своих планах, его заставили в их же присутствии это подтвердить. Эти свидетельства затем были направлены Тиберию, передавшего дело на рассмотрение сената.

Известие об аресте Сабина вызвало неоднозначную реакцию в Риме. Паника и настороженность, охватившая людей, показали, что многие известные люди имели слишком много причин опасаться расспросов доносчика. Вид уверенности в себе возвратился к ним лишь тогда, когда они поняли, что паника может обратиться против них же.

Друзья Сабина говорили, что единственное его преступление состоит в неосторожном высказывании его мнения, что Цезарь жестоко и бесчеловечно обращается с несчастной Агриппиной. Официальное обращение в сенат, поступившее с Капри, содержало совсем иную информацию. Сабин обвинялся в подкупе слуг Тиберия и в заговоре с целью покушения на его жизнь. Что именно изложил Тиберий в своем послании, неизвестно, но его было достаточно для того, чтобы немедленно взять Сабина под стражу, а быстрота — даже поспешность, — с которой Сабина казнили по приказанию сената, позволяет предположить, что многие очень влиятельные личности опасались, что Сабин, покинутый своими друзьями, в отчаянии мог наговорить много лишнего.

Тиберий направил еще одно послание в сенат. Благодаря сенат за проделанную работу, он намекнул, что все еще опасается за свою жизнь, и, хотя имена не были названы, было ясно, что имелись в виду Агриппина и Нерон.

Но что именно было известно Тиберию? Немало людей много бы дали, чтобы знать это. Спикер Азиний Галл, поднявшись с места, предложил, чтобы Цезарь вверил свои опасения на рассмотрение сената и позволил им заняться этим делом. Это неумное предложение дать дело на рассмотрение тем, кто мог быть в нем замешан, вызвало гневную реакцию Цезаря. Сеян отвлек его гнев. На кон поставлены более важные (во всяком случае, с точки зрения этруска) вещи, чем получить одно очко в лице Азиния Галла, когда речь идет о жизни и смерти самой империи.[48]

Судя по всему, на основании добытых доказательств Нерона и Агриппину можно было привлечь к суду. Однако сделать это на законном основании было весьма трудно. Преданные им друзья осмелились действовать в их интересах. Даже против Нерона свидетельства были скорее косвенные, нежели прямые. Чтобы провести суд над Агриппиной и Нероном, следовало предъявить косвенные обвинения, достаточно сильные, чтобы компенсировать отсутствие реальных. Однако это было невозможно, пока жива была Ливия Августа. Она оставалась основным препятствием, и даже отчуждение Тиберия не заставило ее отступить.

Во время напряженного перерыва, вызванного казнью Сабина, отношения между партиями оставались натянутыми. Все еще невозможно было узнать, как много известно Тиберию. Нерон проявлял признаки беспокойства. Он открыто выступал против Тиберия и не заботился о том, чтобы скрыть свою враждебность. Сторонники Цезаря обходились с Нероном холодно и пренебрежительно. Немногие осмеливались выказать свои симпатии к нему. Сам Тиберий держался уверенно и старался не замечать холодного к нему отношения. Долго это не могло продолжаться. Первое же событие, нарушавшее равновесие сил, вызвало жесточайший кризис.

Особенностью этого времени стало возвеличивание этруска. Блеск его нимба начал затмевать солнце Тиберия. Вопрос, кто из них солнце, а кто его спутник, стал занимать умы многих людей. Сенат постановил воздвигнуть алтарь Милосердию и Дружбе, позади алтаря воздвигли статуи Тиберия и Сеяна — еще одна пара Божественных Близнецов. Сенат торжественно просил их чаще появляться на людях. Очевидно, они по-разному это понимали. Сеян с радостью согласился красоваться на публике, Тиберий не видел в этом необходимости. Поэтому вместо того, чтобы отправиться в Рим, он посетил Кампанию. Каждый, кто мог двигаться, спешил нанести им визит, особенно Сеяну. Сенаторы, всадники и простой люд осаждали двери этруска. Однако попасть к Сеяну было трудно. Он принимал лишь тех, кто мог быть ему полезен, и даже эти люди должны были пробиваться подкупом или кулаками сквозь толпы конкурентов. Если бы Тиберий этого не замечал, он не был бы Тиберием. Человек должен быть вовсе бесчувственным, чтобы не заметить, что на трон Цезаря покушаются две группы претендентов. Даже самые неискушенные люди отдавали себе в этом отчет, и многие считали, что Цезарь сдался на милость победителя. Да и относительно самого Цезаря стали появляться сомнения. В конце концов, он был очень старым человеком — в том году ему исполнилось семьдесят лет.

Со смертью Ливии Августы в возрасте восьмидесяти шести лет главное препятствие было устранено с пути Сеяна. Глубину разногласий между ней и ее сыном можно было видеть по поведению последнего. Он не посетил ее во время ее болезни. После ее кончины, хотя он выразил намерение видеть ее, после нескольких дней ожидания он так и не приехал, и пришлось хоронить ее в отсутствие сына. Он письменно объяснил, что его задержали важные государственные дела. Надгробную речь перед ее могилой произнес ее правнук Гай, более известный под именем Калигула. Тиберий не стал воздавать почести жене Августа. Сенату было запрещено обожествлять ее, похороны были спокойными, он проигнорировал ее завещание и оставил его неисполненным. Этруск должен был быть счастлив, оттого что Цезарь не разделяет взглядов своей матери. Однако догадываться, что именно таит в душе Цезарь, становилось опасным.

То, что сенат ни в коей мере не был полностью раболепен по отношению к Тиберию, видно из того почтения, которое он посмертно оказал Ливии. Он не выполнил предписанной ему программы. Поскольку это было общественное мнение, а не просто выражение личной скорби каждого, проголосовали за то, чтобы объявить годичный траур и воздвигнуть арку в ее честь — такая честь никогда не оказывалась ни одной женщине. Тиберий взял расходы по возведению арки на себя. Поскольку он так ничего и не предпринял, арка не была возведена.

Сеян действовал стремительно, пожалуй, даже слишком. Он становился самоуверен, а это всегда непозволительная роскошь. Тиберий был готов предпринять шаги, от которых многое зависело. Соответственно в сенат с Капри было направлено послание. Агриппина обвинялась в оскорбительных речах и неповиновении, Нерона обвиняли не в заговоре, а в безнравственном поведении. Послание стало чрезвычайной сенсацией. Положение усугублялось тем, что Тиберий ничем не намекнул, чего он ждал от сената. Подобно Генриху VIII и по тем же причинам он не собирался взваливать ответственность за столь суровые меры на свои плечи, он хотел разделить ее с сенатом. Однако было много разных причин, препятствующих этому. Он делал вид, что сенату известны те же факты, что и ему, и сенат не нуждается в дополнительной информации. Но что именно ему известно, никто не знал, но признание вины Агриппины и Нерона означало для одних допустить, что им известно то, чего они не знали, а для других — признаться, что они якобы знали и молчали. Те, кто был на стороне Агриппины, не могли предъявить ей пустое или ложное обвинение. Были и выступавшие на стороне партии Цезаря, но некоторые из них придерживались точки зрения Ливии и просили палату не поддерживать политику, о которой сам Цезарь мог горько пожалеть. Когда Марк Аврелий Котта от имени Цезаря поднялся с места, чтобы огласить обвинения, сенаторы устроили ему обструкцию — старик поставил их перед неразрешимой дилеммой.

Единственным выходом было (как это часто бывает) обратиться к мнению народа. Было проведено шествие, во время которого рискнули пронести изображения Нерона и Агриппины, и это дало возможность спикеру заявить, что послание Цезаря было подложным. Влиятельные сенаторы стали распространять постановления с резолюциями, направленные против Сеяна. Результат этого опроса народного мнения, очевидно, оказался разочаровывающим. Обращение к общественному мнению и в самом деле было пустой затеей. Люди, мнение которых имело значение, состояли в рядах армии Цезаря, а с теми, кто был недосягаем на Рейне и Дунае, нельзя было связаться из Рима. Цезарь хранил молчание, Сеян разжигал страсти. Он убеждал Тиберия в том, что его сетования остаются без внимания, и грозил, что на улицах Рима во главе толпы вскоре появятся не изображения, а их реальные прототипы. Тиберий, похоже, соглашался, он направил сенату второе послание, где потребовал, чтобы сенат, если не способен действовать, передал дело на его рассмотрение.

Когда дело приняло такой оборот, стало ясно, что положение Агриппины и ее сторонников пошатнулось. Сенат сдался и униженно отвечал, что Тиберий может предпринимать любые шаги, какие сочтет нужными.

Соответственно Агриппину и Нерона судили перед самим Цезарем, и, поскольку сохранились лишь некоторые детали этого суда, он, вероятно, был закрытым. Среди обвинений, выдвигавшихся против Агриппины, было ее намерение (которое, естественно, отрицалось) бежать и найти пристанище в армии. К показаниям был привлечен командир рейнской армии Гней Лентул Гетулик. Он избежал обвинения, мужественно и смело ответив на вопросы, что понравилось Тиберию, он сказал, что ничего не предпринимал против Цезаря, но, если бы его собственная жизнь была в опасности, он полагает, что смог бы пойти на многое. Против Лентула не было принято никаких действий; и после такого его признания Тиберий пожелал остаться один.

Агриппина долго вила свою веревочку, но теперь, похоже, настал ее конец. Ни один королевский указ об изгнании никогда еще не сметал с пути опасных заговорщиков так решительно, как суд Цезаря над Агриппиной и Нероном. Они были сосланы. Она на Пандатарию, а он на Понтию в кандалах и закрытых носилках. Стража не позволяла встречным даже остановиться, чтобы взглянуть на них. В Пандатарии, где отбывала заключение ее мать, разъяренная Агриппина дала волю своим чувствам. Она высказала все, что думает о Тиберии. Но здесь было не место. Здесь слово Цезаря было законом. В драке с охранником она потеряла один глаз.[49] Когда она объявила голодовку, ее кормили насильно. Общее мнение было, что голос мог принадлежать и Цезарю, а вот руки Сеяну.

Оставались еще два сына Германика: Друз и Гай, обоих Тиберий держал при себе на Капри. Гай — неуравновешенный, дегенеративный, с лицом младенца — оказался слишком хитер для Сеяна, он выжил и стал императором Калигулой. Однако Друз, после того как его использовали в качестве ловушки для Нерона, следующим попал в расставленные этруском сети. Сеян соблазнил жену Друза Лепиду, как в свое время Ливиллу. На основе ее показаний Друз был отослан назад в Рим. Сеяну этого было мало. По его указанию консул Кассий Лонгин арестовал и взял Друза под стражу, теперь и второе имя попало в синодик этруска. Тиберий уберег молодого Гая. Сохранилось его пророческое высказывание о нем: «Он живет на погибель себе и другим».

Препятствия на пути Сеяна быстро исчезали. Если так пойдет и дальше, они вскоре исчезнут вовсе. Однако это была лишь передышка. Еще был жив брат Германика Клавдий, хотя его считали весьма недалеким и, во всяком случае, его кандидатура в качестве преемника принцепса не рассматривалась. В сочинениях историков ему будут посвящены многие тома. Этруск уже готовился стать единственным человеком, способным надеть мантию Цезаря, и решил, что время это настало.

Какие же мысли и намерения витали в голове Тиберия на Капри? Работа этруска была закончена — дети Юлии, которые дважды пытались вырвать принципат из его рук, ушли, сенатская партия, возлагавшая на них свои надежды, была парализована. Теперь не торопясь он мог обратить свой взор на этруска и внимательно рассмотреть эту примечательную фигуру с заслуживающим того интересом.

Сеян был с Тиберием в отношениях, подобных тем, что были у Тиберия с Августом. Однако было и различие. Сеян не представил Тиберию тех гарантий верности, которые последний предъявил Августу. Он никогда не забывал о себе и не испытывал давления, какое в свое время испытывал Тиберий, он никогда не удалялся в добровольное изгнание на Родос, никогда не обходил собственного сына, чтобы усыновить и сделать наследниками Германика и Агриппину. С возрастом Тиберий становился холоднее, и чем старше он становился, тем менее охотно он воспринимал подобострастие этруска. Сеян же расцвел, подобно тропической орхидее. Это был человек, неспособный оставаться в тени.

Лояльность этруска лишь однажды выдержала испытание. Проезжая Кампанию на пути к Капри, спутники Цезаря устроили пикник в пещере. Место было небезопасным, и во время трапезы произошел вызвавший панику обвал. Сеян прикрыл Тиберия и принял на себя камень, который мог бы убить господина. Такое доказательство преданности было отмечено, но было ли оно истинным? Это могло означать, что жизнь Тиберия была нужна этруску, пока наследники еще живы.

Общественное мнение Рима пролило свет на ситуацию. Не вызывало сомнений, кто из них главный. Тиберия считали удалившимся на Капри, чтобы скрываться там в компании астрологов и проводить время в бесчисленных оргиях,[50] человеком же, ухватившим судьбу за хвост и пользующимся наибольшим влиянием, был Сеян. День его рождения праздновался публично, ему посвящались храмы и совершались возлияния, люди клялись судьбой Сеяна, так же как и судьбой Тиберия, он был в дружбе с сенатом и народом. Старик на Капри мог поздравить себя с тем, что с дальнего расстояния он может видеть перспективу, которой не имел в Риме. Самое отсутствие Тиберия ясно свидетельствовало о фактах, которые в противном случае могли быть незамеченными.

Были и другие тревожные приметы. Преторианцы находились всецело в распоряжении своего начальника. Хуже всего было то, что его влияние распространялось и на личное окружение Цезаря. Всякие действия и высказывания Цезаря тотчас доносились этруску, а у Тиберия не было возможности получать информацию об этруске. Агриппина содержалась на Пандатарии, Нерон — в Понтии, и, если бы слабый ручеек общения с внешним миром истощился, Тиберий мог бы стать таким же пленником, как и они.

Теперь задачей Сеяна стало разными способами — то ли дружеским отношением, то ли запугиванием — собрать вокруг себя партию, которая поддерживала Агриппину. Следующим шагом, если бы он успел это сделать, было бы переложить на Тиберия ответственность за действия против Агриппины и таким образом стать во главе коалиции партий, перед которыми Тиберий оказался бы в одиночестве.

Постороннему наблюдателю вполне могло показаться, что положение Тиберия слабее и опаснее, чем когда бы то ни было. Однако старик знал, что ему следует предпринять. И на Капри царили полные покой и тишина.

Выбор времени и удобного момента зависел от определенных событий. Критический момент мог наступить со смертью Агриппины и ее сыновей. Сам Тиберий стал заложником их жизни, ибо Сеян никогда не осмелился бы прямо выступить против него, если Тиберий мог вернуть их на свое место. Поэтому у Тиберия были все причины, чтобы не допустить самоубийства Агриппины.

Когда на Понтии скончался Нерон, начался первый этап опасной игры. Тиберий несколько издевательски предложил Сеяну взять в жены вдову Нерона. Она была его внучкой — дочерью его сына Друза. Тиберий решил оказать Сеяну честь и предложил консульскую должность в своей компании. Таким образом, Сеяна отослали в Рим, чтобы он занял должность от имени их обоих. Его влияние к этому времени было безгранично. Двери его дома осаждали просители, жаждавшие отметиться на стороне победителя. Он испытывал тот восторг всесилья, незнакомый Тиберию и к которому тот никогда не стремился. Люди обращались к нему как к коллеге Тиберия, и не только потому, что он был консулом. Один из способов уничтожить кота — перекормить его сметаной.

На Капри — тишина.

Однако там ум более великий, холодный и расчетливый, чем у этруска, словно вычислительная машина, уже начал свою сложную и тонкую работу. Тиберий на Капри раздумывал. Однако машина ни звуком не выдавала своей работы. В суетливом и говорливом Риме присутствовали надежда и страх, сомнения и уверенность, бешеная энергия и осторожные предположения, но над озаренными солнцем скалами и бирюзовыми водами Капри простерлась мертвая тишина.

События развивались неспешно. Следующий шаг, видимо, был сделан, когда через пять месяцев Тиберий отказался от консульской должности. Сеян вынужден был последовать за ним, и два суффекта стали их заместителями. Старик выдержал свой замысел до конца. Это должно было заронить в душу Сеяна хоть робкий проблеск сомнения, который вынуждает людей торопиться и выдать свои замыслы. В июле суффектом стал Луций Фульциний Трион, принадлежавший к партии Сеяна. В глазах других Тиберий мог быть безответственным и капризным, однако Сеян, кажется, был информирован лучше. Появились знамения, некоторые из которых, если это действительно так, могли быть подкинуты самим Тиберием. Тиберий, конечно, был мастером играть на нервах, что всегда было высшим искусством в Риме.

Хотя Сеян теперь был свободен от консульских полномочий, он не спешил на Капри. Тиберий сказал, что сам направляется в Рим. Затем он возвысил Сеяна до поста проконсула — одной из главных должностей принципата. Поощрив его таким образом, он ловко нанес удар, назначив отправлять жреческие полномочия одновременно Сеяна и Гая Цезаря. Это возложение имперской мантии на Гая, смягчившее сторонников Агриппины, умерило пыл партии этруска и было столь многозначительным, что Сеян забеспокоился. Он просил разрешения вернуться на Капри, навестить свою больную невесту. Тиберий туманно отвечал, что все они собираются посетить Рим. Вскоре после этого в сенат поступило послание, в котором Сеян упоминался без всех его титулов, а также было запрещено оказывать божеские почести живым людям.

Такой удар вернул Сеяна к действительности. Он понял, что, если не рискнуть сейчас, завтра может стать поздно. Все было готово. По приезде в Рим Тиберия следовало убить. Старик на Капри, должно быть, ухмылялся. Он и не собирался в Рим!

Это было еще не все. Главный ход он приберег напоследок. Лишь одна ступень отделяла Сеяна от трона Цезаря — отсутствие трибунской власти, второй основной власти в империи. И здесь Сеян промахнулся, а Тиберий наконец поймал на крючок и подсек долгожданную рыбку.

Однако Тиберий так и не появился перед этруском, чтобы преподнести ему последний подарок. Все это время он направлял послания в сенат или непосредственно Сеяну с самыми противоречивыми известиями. Он здоров, он нездоров, никогда не чувствовал себя лучше, он на краю могилы — ему удалось сбить всех с толку, скрывая свои замыслы и маскируя свои действия. Число людей, ожидавших, чем кончится дело, росло. Сеян не мог решиться отступить и не мог решиться на последний шаг. Многие стали избегать встречи с ним или оставаться с ним наедине.

И вот 1 октября Фульциния Триона сменил суффект Публий Меммий Регул, который не был на стороне этруска. Тиберий все еще оставался на Капри.

События стали разворачиваться, когда однажды утром Сеян пришел в здание сената и встретил там Невия Сертория Макрона. Он хорошо знал Макрона, одного из офицеров преторианской гвардии на Капри, приписанного к имперскому дому. Он, должно быть, очень удивился. Это появление требовало по меньшей мере объяснения. Макрон был воплощенная вежливость и почтительность. Он, улыбаясь, что-то шептал на ухо Сеяну. Он находился в Риме по делам — для наблюдения за получением инвеституры с трибунскими полномочиями. Этруск понял. Настал великий миг! Довольный, едва веря в свою удачу, пока сам не удостоверится, он помчался в сенат.

Сенат заседал в храме Аполлона на Палатине. Все были вызваны в обязательном порядке. Макрон вручил послание от Цезаря консулу Регулу и вышел. С посланием в руках консул поднялся с места, сенаторы, сидя в напряженном ожидании, не знали, что ждет их в этом послании. Возможно, этруск получил долгожданное назначение? Да, несомненно! Или… Но альтернатива невозможна! Сеян не мог пасть именно теперь. Если дойдет до борьбы, Тиберий сам потерпит поражение! Регул развернул свиток с посланием Тиберия. Не более других знал он, что оно в себе заключает. Он начал читать… Это был пространный документ, написанный, очевидно, весьма витиевато старым человеком, однако опытным дипломатом. После первых слов многие сенаторы стали заискивающе улыбаться в сторону могущественного этруска. Они уже спешили поздравлять. И вдруг будто набежавшая туча стерла улыбки с лиц. А пока зачитывают это письмо, давайте обратимся к Макрону.

Накануне под мирным солнцем Капри Цезарь тихо отдавал приказ Макрону. Офицер стоял, глядя на угрюмого старца… Тиберий назначал Макрона префектом преторианской гвардии вместо Сеяна и отдавал ему определенные указания — столь же определенные, как Шерлок Холмс мог отдавать помощнику, и почти столь же таинственные. Чего не знал даже Макрон — это что всепроникающее влияние Цезаря простирается в самые отдаленные уголки и щели. Сатрий Секунд, одно из доверенных лиц Сеяна, после долгих колебаний и сомнений выдал его секрет Антонии, та передала его Тиберию, и Тиберий все знал.

Макрон, вооруженный его наставлениями, отправился или занять, или потерять новое назначение, которым его облагодетельствовал Цезарь. Он прибыл в Рим в полночь. Первое его свидание было с консулом Регулом. Дожидаясь, пока Регул сменит на посту Триона, Тиберий хотел быть уверен, что в Риме на должности консул, обладающий силой и властью, а также лояльностью, чтобы исполнить приказ Цезаря. Ему следовало созвать заседание сената рано утром в храме Аполлона. Ранний час был особенно важен. Регул в точности исполнил приказание, не зная, что за этим кроется. Были разосланы повестки участникам собрания. Следующая встреча состоялась с Грецином Лаконом, начальником караульной когорты, было условлено, что подступы к храму Аполлона будут охраняться караульными частями. Преторианцы были полностью отстранены от участия в операции.

Все произошло накануне ночью. Вряд ли Макрон мог сомкнуть глаза с тех пор, как он ночью посетил Регула, и до встречи на следующее утро с Сеяном. Покинув заседание сената, он не сомневался, что ему не стоит переодеваться после прибытия с Капри. У него едва было время привести себя в порядок. Наконец, в промежутке между посещением Сеяном сената и вручением сообщения, он исполнил последнюю часть поручения, и притом самую опасную.

Для искушенного и предусмотрительного Тиберия характерно, что он наказал Макрону проверить преторианское окружение Сеяна до вручения послания. Если бы они не приняли Макрона, все было бы потеряно — однако в этом случае послание не было бы вручено, и престиж Тиберия не понес бы урона в результате неверного шага. Макрон выполнил поручение, вручив денежные вознаграждения преторианцам в знак признания их заслуг. Это был критический момент. Все, что было сделано ранее и что намечалось сделать потом, в полной мере зависело от того, как преторианцы примут Макрона. Однако расчет Тиберия оказался верным. В отсутствие их начальника имя Цезаря сохраняло свою силу. Гвардия приняла Макрона без возражений. Тогда он приказал им возвращаться в лагерь. Затем, видя, что армейские военные заняли свои места, он вошел в здание храма, вручил послание, снова вышел и, переговорив с Лаконом, последовал за преторианцами.

Сеян остался один в здании сената.

Чтение послания продолжалось, в то время как преторианцы неспешно удалялись. К тому времени, как они отошли на достаточное расстояние, чтобы не услышать призыва начальника, послание Тиберия от экивоков перешло к делу. В нем выражалось требование принять меры против Сеяна и его сообщников.

Люди — и среди них Сеян — застыли словно пораженные громом. Консул ничего не мог поделать. Он пригласил Сеяна выйти вперед. Этруск должен был встать и осмыслить ситуацию. Он настолько утратил привычку подчиняться командам, что в каком-то ступоре переспросил: «Ты обращаешься ко мне?» Наконец он встал, а вошедший Греции Лакон занял место позади него.

Консул не стал проводить обычной процедуры опроса каждого сенатора по отдельности, не стал он и проводить голосование о смертном приговоре. Он огласил постановление о взятии под стражу, передал ведение собрания одному из сенаторов и, получив одобрение собравшихся, объявил дело законченным. Он и другие магистраты вывели Сеяна из здания, после чего Лакон препроводил его в тюрьму. Заседание сената поспешно завершилось, и каждый сенатор с тревогой ожидал, какой удар грома последует за ним.

Ничего не случилось. Лагерь преторианцев под командованием Макрона оставался закрытым. Лишь толпы с ликованием бродили по улицам, сбрасывая статуи Сеяна и радуясь его падению. Только когда сенаторы окончательно убедились в том, что в ближайшее время земля не разверзнется и не поглотит их, они покинули свои дома и собрались вновь. Было проведено заседание, на котором Сеян был приговорен к смертной казни. Приговор был сразу же приведен в исполнение. Еще утром Сеян был полон намерений стать равным и соперничать с Цезарем. К полуночи его тело сволокли с Гемонийской лестницы и сбросили в Тибр.

Вместе с ним казнили его семью. Дочь Сеяна, этого гордого и безжалостного человека, была невинная молодая девушка, которая вырывалась, когда ее тащили незнакомые зловещие люди. В чем бы она ни была виновна, кричала она, она не заслуживает большего, чем наказание плетьми. Она не знала мира, в котором внезапно оказалась. Они заколебались, поскольку в Риме существовал закон, в соответствии с которым девственницу нельзя подвергать высшей мере наказания. Однако они не могли рисковать. На выручку пришел палач, и дочь Сеяна была задушена и сброшена с Гемонийской лестницы.[51] Немезида и фурии уже отправились в Рим.

Цезарь на Капри не питал иллюзий. Он, как никто другой, знал, насколько далеко зашло все дело. Флот стоял наготове, чтобы отвезти его на восток в случае, если операция пойдет не так. Он стоял на вершине самой высокой скалы и ждал известий. Когда, наконец, ему просигналили, что все прошло успешно, он вернулся домой, и корабли были отпущены.

Некоторые из сторонников Сеяна выдавали сообщников и свидетельствовали против них, но их это не спасло, поскольку те, кого они выдавали, показывали, в свою очередь, на них самих. Тиберий направил все обвинения на рассмотрение сената как в высший уголовный суд.

Обвинения были серьезными. Публий Вителлий, префект военной казны, был обвинен в том, что использовал казенные средства для поддержания действий Сеяна. Секст Пакониан был избран Сеяном для организации убийства Гая Цезаря. По меньшей мере трое друзей Тиберия были замешаны в этом деле. Но из двадцати обвиняемых четверть были оправданы. Некоторые из обвиняемых сами защищали себя на суде, причем говорили довольно свободно. Другие, чтобы избежать конфискации имущества и сохранить его для детей, кончали самоубийством, не дожидаясь суда, поскольку если всех осужденных ждала конфискация имущества, то людей, добровольно ушедших из жизни, она не касалась.[52]

Расследование деяний Сеяна и его сообщников было длительным и сложным. Многие из обвиняемых все это время находились под стражей. Тиберий настаивал на том, чтобы все выяснилось как можно подробнее. Он требовал, чтобы сенат пунктуально собирался и заседал определенное количество часов. Он передал им всю информацию, бывшую в его распоряжении. Приговоры отсылались в сенат. Что бы сенат ни хотел или считал нужным изменить, у него не было никакого выбора. По иронии истории памфлет Тацита дошел до нас в очень плохом состоянии, не сохранив дело, над которым так тщательно работал Тиберий. Он, видимо, состоял из нескольких томов документов и хранился в имперском архиве. Многие обвинения против Тиберия, содержащиеся в следственном деле, историки затем изложили как факты его биографии, хотя и черпали информацию из тех нападок, которым Тиберий постоянно подвергался со стороны своих врагов.

Однако он еще не совсем отделался от этруска.

События, которые последовали за падением Сеяна, сами по себе были достаточны, чтобы воздействовать на семидесятидвухлетнего человека. Ощущение опасности, неприятности, умственное и нервное напряжение, тяжесть момента, когда все висело на волоске, были способны и крепкого человека поставить на грань нервного истощения. И теперь ко всему прочему пришла новость столь ужасная, что все деяния Сеяна в сравнении с ней казались безделицей.

Месть Сеяна была особенно изощренной и удачной. Он развелся с Апикатой, чтобы жениться на Ливилле. Его первая жена, видимо не пережив разлуки, покончила с собой. Но перед смертью, будучи в курсе всех тайн своего мужа, она отомстила ему, написав письмо Тиберию.

Послание Апикаты открыло истину: сын Тиберия Друз не умер естественной смертью. Он был отравлен Сеяном и Ливиллой.