"Недремлющий глаз бога Ра" - читать интересную книгу автора (Шаповалов Константин)

Глава двенадцатая

Всю ночь мне снилась какая-то египетская чечня: то за мной гонялись нубийцы с хвостами пантер, то я за ними — с огнетушителем. А потом приснилось, будто стою на палубе маленького белого кораблика (такие возят туристов по черноморскому побережью) и, свесив голову, смотрю в воду.

Вода прозрачная, стоячая, поэтому отчетливо видно, где выступают громадные подводные камни; кораблик несется с бешенной скоростью, скользя у самой их кромки, чуть не касаясь острых краев, облепленных танцующими зелеными водорослями — еще мгновенье, и катастрофа.

Мне хочется крикнуть, предупредить капитана, но тело налито какой-то сковывающей, замедляющей движения тяжестью. Не могу ни голову повернуть, ни руку поднять — так и остаюсь безвольным балластом, немым свидетелем неотвратимо надвигающегося кораблекрушения.

Но, о чудо, в последний миг пароходик, будто по велению шестого чувства, отворачивает и стремительно проносится мимо. И мчится к следующему рифу, где история повторяется.

Ночь провел в холодном поту, однако завершились кошмары умиротворяющей песенкой: "…утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская земля…" Раньше, когда в школе учился, ее каждое утро по «Маяку» передавали; мне даже пригрезилось, будто сплю дома, в постели, и сейчас мать зайдет — будить к первому уроку.

Глаза открываю, смотрю, нет, вовсе не тот поезд: ультрамариновое небо сверху, песочные скалы кругом, а рядом, в черном проломе пещеры, синюшно бледный Веник занимается физзарядкой. И напевает негромко, на манер старого радиоприемника: " … мы синеблузники, мы профсоюзники, мы вся советская братва…"

Я сел, огляделся: раннее африканское утро, солнышко из-за гор только показалось, погода великолепная: не жарко, и не холодно. Голливуд и Лиса еще спят, бедуин неизвестно что делает — лежит тихо, не шевелится.

Тут физкультурник заметил меня, на другую волну переключился:

— Эй, парень! Я уже пол часа,

все что ни слышу — сплошная попса.

Сделай рэп нам. Рэп — мы будем за!

А всю попсу возьми и засунь, я сказал!

Жил в Египте фараон — Эхнатон, рэп любил он,

Но жрецы хотели другой музон, чтоб им пел Кобзон,

Жрецы хотели попсы, в нагляк смеялись в усы,

Над тем здравым пацаном, и упивались вином,

Все те лохи и псы, любители отстойной попсы.

Гей-гоy watch my back посмотри мне в глаза oh shit!

Гей-гоy опа топ-ка!

Don't stop!

Была там дифчонка одна, рэп любила она,

По ночам сидела у окна, без сна, без сна, без сна.

Она хотела рэп, рэп, но тут нагрянул ОБЭП…

Замочили, суки, фараона — Эхнатона,

Но он умер без стона.

Пал в неравной борьбе, покоряясь судьбе,

Крича, забыв о себе: рэп посвящаю тебе!!!

Да ниче она не слышит в этой трубе.

Че-че-че-че он сказал. Она не слышит ниче.

Объясняю, ты должен сделать рэп для моей дифчонки.

Yo, yo, yo, yo, yo, yo, yo, yo,

Старые миры уходят в небытиё…

Поет, пританцовывает, при этом гнется и ломается, будто весь на шарнирах; уж не знаю, кого копирует, но зрелище омерзительное.

Ну, я глаза протер, тихонько поаплодировал ему, спрашиваю:

— Ты тоже, значит, думаешь, что это могилка Эхнатона?

Он огляделся, сел рядом, шепчет заговорщицки:

— Сегодня утром я совершил важное научное открытие. Только не говори никому, ладно? Обещаешь?

Я кивнул:

— Клянусь Святым Граалем и пеплом Клааса.

— Тогда скажи другое, ты случайно не фетишист? На женские ножки случайно не западаешь? Не фанатеешь, в смысле?

— Тю. А какая связь между женскими ножками и научным открытием?

— Нет, ты точно скажи, а то я боюсь, у тебя крыша съедет. Помнишь, как Пушкин писал: "Дианы грудь, ланиты Флоры, прекрасны, милые друзья, но только ножка Терпсихоры милее чем-то для меня…" Ножка — понял? Тоже извращенцем был, солнце русской поэзии.

— Почему «тоже»? То есть, почему извращение?

— Да не знаю я, почему он так писал: "…бу-бу-бу, бу-бу-бу, коснуться милых ног устами…" К тому же, как авторитетно уверяет Хунхуза, в Америке почти все мужики — фетишисты, занимаются сексом с украденными женскими трусами. Вот я и решил узнать насчет тебя. Признайся, только честно! Это очень важно.

Пришлось официально признать, что при виде женских ножек на стенку не лезу. Равно как при виде ланит и прочих прелестей. Хотя, не монах — запросто могу и устами коснуться, если масть пойдет.

— С этого и надо было начинать! — строго сказал Веник, и заткнулся.

Сижу, жду, он молчит, как воды в рот набрал.

Наконец терпение кончилось, толкаю его:

— Слушай, Терпсихора, об чем спич-то был?

Он встает, и, с видом человека, принявшего необходимое, но непопулярное решение (как к стоматологу сходить), заявляет:

— Ладно, пойдем, покажу. Но учти: то, что ты сейчас увидишь, касается, может быть, самых интимных сторон моей будущей частной жизни!

Сказал, и ведет к Лисе. На цыпочках, понятное дело.

Подкрались, смотрим: та сладко спит, зарывшись лицом в подушку, натянув одеяло на голову.

Веник, сделав мне страшный знак, тихонько откидывает нижний край одеяла. Отчего по щиколотку, обвитую цветной татуировкой, обнажается изящная ступня.

Нет, действительно симпатичная ножка, точеная, с аккуратными, ровными пальчиками; будто экспонат с витрины бутика. Данный факт мысленно регистрирую, но позыва скакать от счастья и слагать позорные рэповые баллады не ощущаю.

— Татуировку видишь? — одними губами шепчет Веник. — Внимательно смотри!

Я мельком глянул, и делаю знак сматываться: ладонью по горлу, глаза к небу. Мол, поймает по ходу исследований — секим башка; бедуину вправляла череп, а нам открутит.

Но Веник не сдается, шепчет:

— Внимательно, говорю, смотри!

И надавливает рукой мне на затылок, пригибая к самому предмету — чуть ли не носом ткнул. Я перетрусил, думаю, ну все, если она сейчас проснется, мне не жить! Тот хотя бы убежать успеет, а я так и останусь в позе страуса, с головой под одеялом.

Но нет, спит как по заказу — не шелохнется.

Подчиняясь насилию, присмотрелся: кожа у нее бархат и атлас, ни прожилочки, ни волосочка. А по бархатно-атласному полю узор в виде сиреневых змеиных колец, точно таких, как у демона девятых врат подземного мира. Это с внешней стороны, а с внутренней, у самой косточки, жуткая козлиная морда — та самая, которой был увенчан алтарь Харярамы. Тут и перевернутые рожицы светил, и каменная баба; изображения точь в точь, как в воссозданном на «Мицаре» капище, только крохотные, в миниатюре. Однако, сомнений никаких, Бафомет собственной персоной, плюс весь сопутствующий антураж.

Оборачиваюсь, вопросительно смотрю на изыскателя — что дальше?

Тот с усилием тянет меня за шкирку (хотя я не упираюсь), оттаскивает от предмета и увлекает по направлению к пещере.

Отошли метров на десять, я спрашиваю:

— Ну и что? В чем научность данного открытия?

— Неужели не заметил? — удивляется начальник экспедиции. — Хотя, вообще-то, ты на что больше смотрел, на ногу или на рисунок?

Я руками развел, признаюсь:

— Вообще-то на все. И ты знаешь, кажется, я переоценил себя в плане фетишизма. То есть, недооценил…

— Так я и думал! — говорит начальник экспедиции с трагическим пафосом. — Я знал, что тебе нельзя доверять конфиденциальное, что у тебя на уме только секс и деньги. Признайся, что ты почувствовал? Извращенную форму полового влечения?

— Ну, что-то вроде. Понимаешь, я не успел еще толком разобраться в ощущениях, но что-то такое было, тяга какая-то. Но ведь не беда, ведь она не замужем?

Он нахохлился, и, с тем же дурацким пафосом, продолжает:

— Вот и беда, что не замужем. А у меня, между прочим, серьезные намерения, поэтому я бы не хотел, чтобы ее ноги рассматривали разные скабрезные извращенцы, обуреваемые непристойными мыслями.

— Ну ты балбес, — возмущаюсь. — Ты же сам меня чуть носом к ней под одеяло не сунул! Насильно!

— Ну, я же из научных побуждений, а не эротических. А ты ногу увидел, и ослеп, хотя клялся, что будешь держать себя в руках!

Делать нечего, пришлось признаваться, что пошутил, что не было у меня желания трусы украсть и сексом позаниматься. Говорю, мол, на щиколотке у нее Бафомет выколот, статую которого, по преданию, вручил тамплиерам Князь Тьмы. Двенадцатое столетие нашей эры…

— Какое, на хрен, столетие? — Веник аж просиял. — Пойдем, покажу!

Заходим в пещеру, он ведет меня к фрескам на потайной двери, и подсвечивает фонариком изображение арфистки.

Смотрю, глазам не верю: на щиколотке у нее золотой браслет в виде змеи, с пряжкой, изображающей козлиную морду. По бокам перевернутые Солнце и Луна, а ниже, прямо под козлиной бородой, алтарь в виде дурной бабы с задранными ногами. Наваждение, да и только — накануне я эту картинку не видел. То есть, фреску целиком видел, но отдельные детали не рассматривал: браслет и браслет.

Поразмыслил немного, предлагаю Венику:

— Давай прямо сейчас разбудим ее, и ненавязчиво спросим: откуда, мол, татуировка? Пока со сна не опомнилась?

— Нет, — говорит, — это еще не все. Татуировка только цветочки, а ягодки знаешь какие? У нее рефлексов нет, напрочь! Никаких. Это я еще в лагере выяснил, когда ты горными красотами любовался.

Удивил, слов нет. Уточняю:

— То есть? Как понять "нет рефлексов"? На клюв твой римский внимания не обратила, что ли?

— При чем тут мой клюв? Пока ты видами наслаждался, я пошел к ее палаточке, типа, чисто случайно заглянул, узнать как дела. Смотрю, она вся внутри, а ступня снаружи, как бы высунулась.

Думаю себе, ага, добрый знак, щас рефлексы проверим. Нахожу подходящую щепочку, и нежно-деликатно провожу по подошве — ноль эмоций! Я страшно удивлен: как так, на щекотку не реагировать?! Нормальные люди даже во сне дергаются. Удивлен, но виду не подаю, поскольку намерения у меня самые серьезные. Тут, к несчастью, заметила меня. Не от щекотки, а чисто случайно; эксперимент пришлось прервать.

Но не отчаиваюсь, выжидаю время! За обедом вижу, она ногу на ногу забросила; я тут же на камушке притворно оступился, и грохнулся на нее. Пал, и, вроде как случайно, под коленку ребром ладони хрясь! Что ты думаешь? Хладный, абсолютно фригидный труп.

Сказал, и замер — в ожидании сочувствия. Как же, он с серьезными намерениями падал, но потерпел фиаско, под рабочим названием "Пролет Гименея".

Нет, сочувствовать ему я не стал, у меня самого еще репродуктивный возраст не кончился. Говорю:

— Насчет фригидности, товарищ, ваше частное, семейное дело. К науке, которую я здесь представляю, отношения не имеет. А вот с татуировкой хотелось бы разобраться, это может оказаться любопытным. Хотя, всему на свете есть рациональное объяснение: предположим, изображение культовое, символизирует какой-то обряд. Вполне вероятно, истоки лежат в глубокой древности, а наши современники реанимировали культ и приспособили для каких-то нужд — мало ли чокнутых на свете. Взять хотя бы панков; их атрибуты запросто можно отыскать у майя или инков. Согласен?

— Рациональное объяснение, говоришь? Ха-ха! — он посмотрел на меня с вызовом. — А форму ноги ты видел? Что думает наука, которую ты здесь, якобы, представляешь, по поводу формы? Не слышу?

— Насчет формы?! Эээ, припоминаю, кто-то говорил, что у нее лодыжки подкачали: то ли слишком худые, то ли чересчур толстые. Ты об этом?

Прямо на глазах Веник погрустнел, даже удивительно стало, что эмоции у него меняются так быстро — настоящим невротиком сделался, на почве тайных пагубных страстишек. Опечалился он, и выкручиваться начал:

— Насчет лодыжек я ошибался, не рассмотрел издали. У меня близорукость потому что. Но я не про лодыжки, а про пальцы спрашивал: ты обратил внимание, какие у нее пальцы? Подушечки выпуклые и круглые, как у маленького ребенка, хотя у взрослых людей они, как правило, деформированы обувью — приплюснуты. Понимэ?

Лично я ничего такого не заметил, пальцы как пальцы. Помню, что не искривленные, а форма подушечек в памяти не отложилась. Может быть потому, что не фетишист, а этот дурак — фетишист. Пожал я плечами, говорю:

— Мозолей точно не было, а насчет остального… ну, может, трудное детство — босоногое, а может еще что. Не в пробирке же ее вырастили?

— А мне сдается, что в пробирке, — с горечью признался Веник. — Сдается мне, она не обычная женщина, а чей-то клон. Я ведь давно за ней наблюдаю…

Вот до чего доводят серьезные намерения! Представляю, какие выводы он сделает после свадьбы.

Поразмыслив над его драматическим монологом, говорю, что даже если людей уже клонируют, клон не выскакивает из пробирки в готовом к употреблению виде; теоретически он должен родиться, как обычный ребенок. То есть, пальцы у него будут как у всех нормальных людей. Следовательно, говорю, ты простой маньяк, а доводы взяты с потолка, с целью обоснования порочного, противоестественного влечения — придания ему наукообразности. Наукообразности и псевдонаучности. Например, мужчина, одевающийся в женские одежды, идентифицирует себя со своей матерью.

Веник, конечно, академически надулся и целую лекцию прочитал, вроде бы я туземный житель дикой, азиатской страны — отстал в развитии. Вроде бы, в цивилизованном мире, вне организма уже давным-давно отдельные органы выращивают: берут клетки стромы костного мозга, обладающие способностью дифференцироваться в клетки печени, мышцы сердца, и даже в нейроны, и готовят из них трансплантат. А если отдельный орган можно воссоздать из клеток, значит и целый организм. Теоретически.

Мы начали препираться, обвиняя друг друга в фетишизме, вуайеризме, эксгибиционизме, а затем, по нарастающей, во всех прочих сексизмах. И не знаю, до чего бы допрепирались (завелся он серьезно, гораздо серьезнее, чем жениться), но в пещеру заглянула виновница диспута — позвала завтракать.

Велико было искушение подойти, и в лоб, без экивоков, сказать: "вон тот дурак считает вас клоном", но я подумал, что завтрак портить не следует. Можно и ужина дождаться.

Перекусили, чифирнули, обсудили ситуацию; за златом лучше было идти без багажа, налегке. Кроме того, один из нас должен был приглядывать за бедуином. Чтобы тот, когда воскреснет, безобразия не учинил — мало ли что в недавно вправленную голову ударит.

Добровольцем вызвался я, решив с компьютером разобраться без помех. Вопросов накопилось уйма, в том числе по поводу клонирования; Лиса ведь упоминала, что Лифшиц был специалистом данного профиля. Тревожить Веника я не захотел, он и так не в себе, но на заметку взял: наука способна творить чудеса, особенно если не на пользу, а во вред человечеству.

Короче, компьютер был необходим. И хотя, после вертолетного обстрела работоспособность искусственного интеллекта внушала серьезные опасения, шанс имелся. Ведь не изнеженный какой-нибудь IBM машинку собирал, а легендарная отечественная оборонка: у них процессор, небось, в бронежилете, и на каждый контакт подкован — на манер известной блохи.

Да в любом случае пора технику испытывать: если умерла — хоронить, если жива — пользоваться. Веник, хоть и выносливый парень, но все же не рикша, лучше для сокровищ место на его горбу приберечь.

Пока прикидывал, куда динамо-машину ставить (интеллект от портативной динамки работал, на случай ядерной войны), Лиса, Веник и Голливуд, вооружившись веревками и альпенштоками, направились в могильник.

Посмотрел им вслед, сравнил невольно стройную, грациозную фигурку с долговязым, сутулым идальго и низеньким, коренастым оруженосцем, да подумал, что Бог, вероятно, женщина.

Если мы сотворены по образу и подобию, то мужик, со своим сомнительным червеобразным отростком, как кандидатура попросту отпадает; не гармоничен. А вот женщина — да, она всем канонам соответствует: и образу, и подобию.

Подумал, и спел:

— Гей-гоy watch my back посмотри мне в глаза oh shit!

Гей-гоy опа топ-ка!

Don't stop!