"Путешествия в Мустанг и Бутан" - читать интересную книгу автора (Пессель Мишель)

Десять лет на пути к бутану

Был час ночи.

Ночной отъезд всегда окружен покровом тайны. Я дошел до лифта и, будто еще во сне, нажал зеленую светящуюся кнопку. Металлические створки сомкнулись за спиной, и я медленно стал проваливаться вниз.

В широченной люстре холла мерцал слабый огонек дежурной лампочки. Вестибюль калькуттского «Гранд-отеля» был пуст. Я завернул направо и подошел к стойке; ночной портье суетливо улыбается, смущенный тем, что ему приходится натягивать форменную куртку в моем присутствии.

— Триста тридцать пятый, — бормочет он, залезая в ящичек для писем.

Потом, сверившись с бумажкой, добавляет:

— Самолет компании «Джем», вылет в два часа.

В полусумраке коридора вдруг возникают фигуры белых призраков в широких полотняных одеждах — редкие живые души в уснувшем городе. Калькутта… Вокруг меня 8 миллионов человек забылись в тревожном сне, какой бывает только у людей, редко наедающихся досыта. Напряжение витает в сыром воздухе близкого муссона. А я… я счастлив, что наконец-то еду дальше.

Бесшумно появляются носильщики, согнувшиеся под моими ящиками и чемоданами.

Никогда еще я не чувствовал себя столь одиноко в восьмимиллионном городе. Стенные часы отсчитывали минуты. Тишина становилась невыносимой, а влажная жара перехватывала дыхание. Бывают мгновения растерянности, когда человек вдруг теряет почву под ногами. Вот и мне казалось, что я участвую в нелепой комедии. И это чувство имело свою подоплеку: уже десять лет я выходил на сцену в полном облачении, а занавес так и не открывался.

До чего же смешным выглядишь тогда! Вот и сейчас я нарядился в бежевый тропический костюм, купленный в Риме для роли персонажа, которого мне предстоит играть. Нет, я не оригинален, хотя втайне надеялся быть им…

Когда часы пробили два, в «Гранд-отеле», кроме меня, не было зрителей. Я сидел в окружении нелепого багажа, где выбор вещей был продиктован смелым воображением, лихорадочной спешкой и обычными «организационными трудностями».

В два часа ночи ничего не случилось. Никто не приехал. Интересно, какой это авиакомпании взбрело на ум назваться «Джем»? Да и существует ли она в природе? Ни в одном справочнике мне не удалось ее обнаружить. Тем не менее дважды в неделю самолет летает в Хассимару. Я тоже отправлялся в Хассимару, а оттуда в королевство Бутан — последнюю неисследованную страну на нашей планете…

Старенький автобус подкатил в три часа. Я еще раз пересчитал чемоданы, потом протянутые ладони. Шофер поудобнее устроился на сиденье и тихонько тронул с места. На каждом ухабе фары испуганно мигали. Один, в окружении пустых мест, я ехал по главной улице Калькутты к аэродрому Дум-Дум, воздушным воротам громадного города.

Все 20 километров дороги фары выхватывали из тьмы фантасмагорическое видение: тысячи и тысячи неподвижных тел, закутанных в грязные покрывала. Так проводят каждую ночь в Калькутте те, кто не имеют крова, — на обочине дороги, между ящиками и ручными тележками, прижавшись к коровам и козам, уместившись среди автомашин и конных повозок, склеившись в группы, гроздья. Еще несколько часов мертвого сна перед тем, как прозвучит властный призыв к жизни.

Шесть раз я «уезжал» в Бутан. Шесть фальстартов. Шесть раз, прилетая в Калькутту, я смотрел на стюардессу так, будто покидал нашу планету. Каждый раз, заполняя регистрационную карточку в самолете, я писал в клеточке «пункт назначения»: «Бутан». Это заняло 10 лет.

Последние годы меня по ночам охватывали кошмары в предчувствии очередной неудачи. Не было нужды консультироваться у астролога или толкователя снов, чтобы расшифровать страшные видения. Все было предельно ясно. Вот я смотрю на географическую карту: Африка, Азия, медленно доползаю до темного пятна Гималаев. Здесь я легко перебегаю от Эвереста до Мустанга, по местам, где уже побывал. Потом все заволакивает туман. Очертания Бутана величиной со Швейцарию приковывают взор. Еще бы! Последняя страна без точной карты на всем огромном пространстве Азии. Страна, которая в 1968 году была менее известна, чем оборотная сторона Луны. И именно туда я не мог попасть!

Просыпался, как от толчка, весь разбитый.

Судьба, похоже, восстала против меня. Впервые я отправился в Бутан в 1959 году; старший брат далай-ламы, живший тогда в Америке, дал мне рекомендательное письмо к брату премьер-министра Бутана.

Сочтя это достаточным, я вылетел из Бостона в Дели, из Дели в Калькутту, а оттуда на маленький аэродром Бадогра. Там я сговорился с нужными людьми, они взяли меня в свой «джип» и отвезли в бутанское консульство в Калимпонге. Через консула я вручил письмо королеве-матери Бутана Рани Чуни.

Очень хорошо помню этот мой первый контакт с Бутаном. Рани Чуни, небольшого роста величественная женщина со строгим лицом, глядела так, что визитеру становилось не по себе.

Она вошла в зал, изобразила ледяную улыбку, предложила стакан с апельсиновым соком и молвила, показывая на распечатанное письмо:

— Полагаю, вы не получите никакого ответа. Если же вам все-таки доведется попасть в Бутан, вы окажетесь первым французом в нашей стране.

После чего на все просьбы она коротко ответила: «Нет» — и проводила меня до дверей.

Мчаться за 15 тысяч километров на самолете, поезде и в «джипе» по горным дорогам ради трех минут аудиенции… На письмо действительно не пришло никакого ответа. В утешение добрые люди говорили, что другие наивные путешественники ждали по полгода, а иногда и по 10 лет в надежде получить разрешение.

Решив не впадать в отчаяние, я в тот же день сумел познакомиться с женой бутанского премьер-министра, тибетской княжной по рождению. Я был покорен очарованием Теслы и всей ее семьи настолько, что уже на следующее утро занимался тибетским языком с ее сестрой Бетти-ла.

Месяц я прожил в Калимпонге. Тесла сама написала своему мужу, премьер-министру Джигме Дорджи. Увы, в ответе про меня не было ни слова.

Прошло три года. Бутан по-прежнему не выходил у меня из головы. В 1963 году я отправился в Индию. Тесла и ее супруг премьер-министр приняли меня в Калькутте. На следующее утро мне в гостиницу доставили объемистый пакет. Там был тибетский шелковый халат — подарок жены бутанского премьера моей жене. И наконец конверт с официальным приглашением посетить Бутан!

Со счастливой душой я поехал в Катманду, где стал ждать точной даты. Три недели спустя по радио в сводке последних известий я услыхал коротенькое сообщение: «Премьер-министр Бутана Джигме Дорджи был убит сегодня утром».

Я не мог поверить своим ушам. Увы, вторая попытка окончилась трагедией…

Надо было возвращаться: меня ждала экспедиция в Мексику; на обратном пути я прилетел в Индию, встретился с Теслой и буквально на коленях умолял ее о помощи. Но она была не в силах ничего сделать. Ее положение было довольно щекотливым: после убийства мужа все его родственники были отстранены от власти.

Я написал королеве. Шесть месяцев, что я ожидал ответа, всё еще теплилась надежда. Но ответ так и не пришел… Кто-то говорил, что письма не доходят потому, что Бутан не член Всемирного почтового союза.

Больше ждать я не мог. За это время я освоился с гималайскими дорогами, тибетским языком и вынашивал план проникнуть в Бутан, загримировавшись под монаха. Но из зеркала на меня смотрел субъект со слишком длинным носом, светлыми глазами и бледной кожей. Конечно, можно было бы покрыть лицо смесью сажи и шафрановой краски, как это делают индуистские мудрецы, отправляясь на поиски святой истины… Но осторожность возобладала, и я возвратился во Францию. Тем временем вышла моя книга о Мустанге.

Минуло еще два года. В 1967 году я снова оказался в Дели. На сей раз я был преисполнен готовности победить. Я побывал также у министра иностранных дел, у генерального секретаря индийского МИДа, его заместителей и заведующих отделами. Необходимо было заручиться максимальной поддержкой, чтобы получить пропуск для проезда через штаты Западный Бенгал и Ассам, а затем для пересечения «внутренней границы» между Индией и Бутаном.

К сожалению, события в стране и за рубежом отнимали у этих занятых людей все время, и им было не до меня… Пришлось снова взять курс на Запад. Новый провал.

Особенно горько было сознавать, что 10 лет спустя после моей попытки другие люди получили приглашение побывать в Бутане. Среди них были и французы… Когда же дойдет очередь до меня?

Сведения о гималайских государствах быстро распространялись по свету. О Непале выходили книги, показывались фильмы. Катманду стал конечным пунктом паломничества на Восток европейских и американских «хиппи». Когда я впервые попал в Гималаи, о Сиккиме почти ничего не было известно. Сейчас это название стало привычным: королева Сиккима, американка по происхождению, обеспечила стране невиданную рекламу.

Исключение по-прежнему составлял Бутан. Ни одна экспедиция еще не произвела картографической съемки его территории. Учебники давали лишь приблизительную численность населения страны — от 500 тысяч до миллиона. Самые подробные статистические справочники были не в состоянии отвести Бутану ни строчки. Редким счастливцам довелось увидеть столицу страны — если ему удавалось завоевать симпатию короля и королевы Друка.

Друк означает «дракон», и именно таково подлинное наименование королевства. Англичане назвали его Бутаном — страной бхотов, то есть тибетцев, с которыми бутанцы состоят в близком родстве.

Я ночевал в монастырях у подножия Эвереста, ел овсяную кашу из деревянных мисок в долинах Мустанга. По сути я стал иностранцем в собственной стране, ибо, стоило закрыть глаза, передо мной открывалась несравненная панорама «Крыши мира». Я мог забыть Париж, Лондон, Нью-Йорк и все остальные гигантские метрополии нашего антиромантического мира с их грохочущими и чадящими машинами, где люди превращаются в таких же призраков, как и те, что спят на обочине в бидонвиллях Калькутты.

Чего я не мог забыть, так это Бутан: во всех других экспедициях, когда выдавалась передышка, я вновь и вновь возвращался мысленно к нему. В 21 год я рисовался себе первопроходцем — Кортесом или Христофором Колумбом с детских цветных рисунков. Но Страна дракона не давалась в руки.

И вот я здесь. Восторг прошел. Переговоры в Дели и долгое ожидание в Калькутте погасили нетерпеливое честолюбие. В Калькутте надежда уже еле-еле теплилась далеким огоньком. Быть может, я слишком долго стремился к цели?..

Автобусные фары перестали выхватывать из ночи лежащие тела: мы пересекли решетку Дум-Дума и теперь катили по бетону к одиноко стоящему ангару.

От бетонной полосы шел жар, внутри ангара слабо горел свет. Послышался лай — ко мне во всю прыть помчался сторожевой пес. Вышел человек и стал деловито взвешивать мой багаж. Это и была авиакомпания «Джем»: пилот, диспетчер и стюард в одном лице. Я уселся на ящик под голоногой красавицей, вырезанной из какого-то старого журнала, и… стал ждать.

Десять лет я ждал этого момента и, казалось, больше был не в силах выдержать ни минуты. Но прошел еще час. Неожиданно в конце полосы показался «джип». Сердце у меня екнуло… Нет, из кабины вылезли двое молодых людей с монголоидными лицами и выбритыми головами. Мои попутчики. Типичные бутанцы.

Кабина ДС-3 наполнилась газетами. Я переводил глаза с кип бумаги на громадные ватные тампоны, которыми оба пассажира заткнули себе уши, а оттуда на дверь в кабину пилота: он забыл закрыть ее, и теперь она со стуком била о помятый фюзеляж.

Под неровный гул моторов самолет оторвался от земли, оставив внизу цепочки огней и спящую Калькутту. Я успокоился окончательно лишь тогда, когда мы набрали высоту и взяли курс на север, обходя толстое муссонное облако.

— В Бутан можно попасть только по воздуху, — сказал мне заместитель генерального секретаря индийского МИДа. Сейчас я летел в Хассимару, пограничный город Индии на стыке Западного Бенгала и Ассама. Там меня мог взять бутанский «джип». Ну а остальное зависело от случая.

Я вдруг понял, что продвинулся не дальше, чем 10 лет назад, когда приехал сюда впервые с письмом от брата далай-ламы. А сейчас у меня вообще не было рекомендаций. Смутным предлогом могло бы стать давнишнее приглашение покойного премьер-министра, но его семья была в немилости.

В 1950 году Бутан не имел ни дорог, ни контактов с внешним миром. В 1968 году он все еще не входил ни в одну международную организацию. Территория в 47 тысяч квадратных километров изобиловала «белыми пятнами». Флора и фауна оставались неизученными, равно как и обычаи, традиции, этнические особенности и диалекты языка. Но теперь уже была дорога к новой столице королевства — Тхимпху.

Вопреки ожиданиям самолет бодро набрал высоту и на заре вознесся над плотной массой облаков, закрывших от края до края все видимое пространство. Под нами была темнота, лишь изредка в разрывах брезжил желтоватый свет. Дверца продолжала хлопать, и каждый раз в салон тянуло холодным ветром. Первый живительный глоток воздуха за столько недель!

Самолет полнился гулом, его тень скользила по дождевым облакам. Внизу вставала заря над вспухшей от влаги землей. Здесь воды Ганга и Брахмапутры образуют великую дельту, сливаясь после долгого пути от истоков, лежащих рядом, по обе стороны горы Кали в Тибете.

Иногда пускали блики зеркальные осколки залитых водой полей. Мои бутанские спутники держались за руки. Приходилось ли им летать до этого? О чем они думали? Наверное, о родной деревне, куда возвращаются после долгого отсутствия. Сейчас они мчатся с головокружительной скоростью, но вскоре им придется шагать пять-шесть дней до семейного очага.

Мне они понравились с первого взгляда уже потому, что принадлежали к миру, в который я так стремился попасть. То были настоящие бутанцы. Выглядели они странновато с клоками ваты, торчащими из ушей; безукоризненно белые рубашки и оливкового цвета брюки делали их похожими на выпускников миссионерской школы.

Самолет пошел на снижение. Уже Хассимара? Компания «Джем» не дает информации о полете для любопытных пассажиров. Правда, людей ей доводится перевозить нечасто: для них даже приходится специально привинчивать к полу сиденья.

Рассвет застал нас в Джалпаигуру — так значится на карте этот пункт. Вокруг бесчисленные каналы и затопленные поля, среди которых оставлена узкая травянистая полоса, на которую мы сели.

Все вылезают. Я выгляжу совсем по-дурацки в своем бежевом костюмчике. Подхожу к бутанцам, которые наконец-то извлекли из ушей вату. Улыбаюсь и адресую им несколько слов по-тибетски. Они, похоже, не понимают. Повторяю фразу. Вид у них становится смущенный, а взгляд чуть-чуть подозрительный. Один мне отвечает по-тибетски. Скованность, однако, не проходит. Выясняется, что они телохранители Паро Пенлопа.

— Вот как! — говорю я. — А мне выпала честь беседовать с Паро Пенлопом два дня назад в Калькутте.

На сей раз их лица озаряют широкие улыбки; они успокаиваются. Вспоминаю нелегкий разговор в Калькутте со сводным братом бутанского короля.

— Ему всего двадцать четыре года, — предупредила сестра Теслы Бетти-ла, — но это очень серьезный человек.

Встреча едва не кончилась полным провалом. Брат короля сидел неподвижно, и его лицо, лишенное выражения, не выдавало никаких чувств. Я стал лепетать о своем страстном интересе к Бутану, о желании провыть там дольше срока, указанного в моем разрешении.

Он ничего не ответил. Не помню, когда я еще чувствовал себя так потерянно. Наверное, когда Рани Чуни отвечала «нет» на все вопросы, которые я задавал ей с обычной самоуверенностью двадцатидвухлетнего выпускника университета.

После трех повисших в воздухе вопросов мы одновременно поднялись, и я извинился. За что? Ни за что, просто, чтобы скрасить прощание…

Газетные пачки вылетели из самолета прямо на траву. Пилот скрылся в ангаре. Когда он вернулся, мы гуськом потянулись к трапу. Я обронил смешное замечание. Один из бутанцев усмехнулся, а второй поглядел на меня в точности как Паро Пенлоп: он успел заткнуть уши. На сей раз дверь была закрыта, когда мы оторвались от земли. Услышав вой мотора, любой посторонний наверняка решил бы, что компания «Джем» совершает свой последний полет.

Мы вновь набрали высоту, и сердце у меня затрепетало: слева показались Гималаи. Такое чувство, будто я завернул за угол и увидел родной дом или вдруг заметил в толпе идущую навстречу жену. Только теперь я понял, что значили для меня эти горы и как мне недоставало их все годы в Европе и Америке.

Мы летели почти на бреющем полете над холмами, покрытыми влажной зеленью. Гористые волны прокатывались под крылом, прорезанные более темными долинами; мелькали белые ленты горных потоков, низвергавшихся по каменистым руслам, и изредка голубые пятна озер, куда собиралась вода, отдыхая после стремительного бега по ущельям.

Кое-где джунгли уступали место чайным плантациям и реденьким рощицам. Мы летели над Дуаром; этот знаменитый чайный край протянулся от Дарджилинга до Шиллонга, вдоль южной границы с Бутаном, между Страной дракона и Брахмапутрой. Там произрастает чай, который пьют во всем мире — от Буэнос-Айреса до Баальбека. Когда-то здешний край принадлежал бутанским властителям, но был отнят у них англичанами. Однако каждую зиму, когда жара немного спадала, высокие воины-горцы спускались из Страны дракона, собирали с местных жителей дань и уводили женщин.

Самолет медленно снижался. На сей раз это была уже широкая бетонная полоса Хассимары.

Все страхи вновь ожили. Пустят ли меня? Даже боязно в это поверить. Десятилетний опыт приучил меня быть готовым к дурной развязке. В конечном счете я ведь еще не имел дела с бутанскими дипломатами.

Хассимара… Сорняки вели наступление на бетон, которым была залита часть поля. Удивительная особенность у аэродромных сорняков — они повсюду одинаковы: и на аэродроме имени Кеннеди, и в Рейкьявике, и в Хассимаре. Когда я вылез из самолета и с наслаждением распрямил спину, онемевшую от твердого металла сидений, меня чуть не свалила с ног жара. А было всего лишь половина восьмого утра. Группа индийцев хмуро следила за моими маневрами. Я прилепился к бутанцам.

Невдалеке громоздились ящики с чаем. Кипы газет погрузили в тележку; после ожидания, растянувшегося, казалось мне, на века, появился и мой багаж. Чемоданы были в сохранности. По лбу у меня стекал пот. Кроме сорняков и редких деревьев, поодаль ничего не было — ни ангара, ни малейшего помещения. Я перешел в иллюзорную тень самолетного крыла.

— Мужчина, куда вы направляетесь? — спросил меня один из хмурых людей. — У вас есть разрешение на переезд внутренней границы?

Сердце застучало. Не успев совершить ни одного преступления, я все равно теряюсь, когда у меня спрашивают документы. Вот оно, разрешение, священный папирус, позволяющий находиться вблизи бутанской границы… Затем мне пришлось повторить наизусть все, что там было написано, стараясь не допустить ни одной ошибки.

— Цель вашего пребывания в Бутане?

— Учеба и туризм.

— Что вы нас путаете! — вскинулся человек. — Вы турист или студент?

— И то, и другое.

— Чему же вы собираетесь научиться за месяц?

— Языку, — преисполнился я надежды.

— Вы родились в Париже?

— Да.

— Одиннадцатого февраля?

— Да.

— Куда направляетесь сейчас?

— В Пунчолинг, — на одном дыхании выговорил я трудное название.

— Это ваш багаж? — так же строго продолжал чиновник. — Сколько стоила эта камера? Очень дорого?

— Да, сэр, — сказал я и тут же торопливо добавил: — Нет, не очень, она уже очень старая.

Солнце пекло невыносимо, мои спутники-бутанцы стали потихоньку отходить, а мне становилось все больше не по себе.

— Что вы, у них еще не было ни одной аварии!

Человек, произнесший эту фразу, был высок ростом, с веснушками на бледных руках, с розовыми волосатыми коленками и чуточку надменным выражением лица, призванным скрыть красноту локтей и коленей. Двое англичан и одна англичанка — их можно было угадать безошибочно — приближались по бетонной полосе. Это были чайные фермеры, удивительная порода, сохранившаяся здесь и поныне. Один из них, по имени Джон, отлетал. Он-то и уверял, что у компании «Джем» не было еще ни одной катастрофы. Вполне могло статься, что я открыл бы счет, мелькнуло у меня.

— Значит, вы француз? — продолжал индийский чиновник, обращаясь к моим чемоданам.

— Подержанный, недорогой француз, — добавил я, полагая, что допрос подходит к концу. Уже было ясно, что я не попаду в Бутан.

— Попросите Джоан написать мне, — сказали розовые коленки.

Мои бутанцы скрылись из виду. Бежевый щегольской костюмчик покрылся затеками пота, волосы слиплись.

С превеликим неудовольствием чиновник возвратил мне документы и дал возможность привести себя немного в порядок. Трое носильщиков в тюрбанах подхватили мои чемоданы и отправились прямиком через сорняки; полумертвый от жары, я побрел за ними. Пятьюдесятью метрами дальше все встало на свои места. Хассимара показалась вдруг довольно приятным местом.

На краю аэродрома была решетка, за ней ангар, а за ангаром четыре оранжевых «джипа» с буквами «БТН». Бутанские машины! Я увидел двух своих спутников, за которых так судорожно цеплялся. Неужели правительство прислало за мной «джип»? Нет. Не могли бы в таком случае мои друзья довезти меня до Пунчолинга? Да. Чемоданы побросали «в джип». На прощание я адресовал чиновнику ироническую улыбку. «Да, я француз, турист, изучающий страну. Да, я знаю, что до меня таких людей в Бутане не было, но у меня есть разрешение пересечь «внутреннюю границу»… Вот так-то!»

«Внутренняя граница»… Дивное слово! Мне казалось, что я попал в рай для избранных. Вот только жара заставляла этот рай смахивать на ад, и я с завистью вспоминал шорты англичанина, полоскавшиеся вокруг его волосатых колен. Может, я немного спятил? Не мудрено после стольких передряг.

Самочувствие в самом деле было странное, глаза вылезали из орбит. Бутанцы теперь легко понимали мой тибетский язык. Все сейчас было исполнено глубокого смысла. Наступил великий день, о котором я столько мечтал и который уже казался безнадежным! Я въезжал в Бутан.

Контрольно-пропускной пункт. Прокатили совсем немного, как все повторилось.

— Ваше имя, мужчина? Бамбуковое заграждение отодвинуто.

Дорога бежала мимо чайных плантаций, которые вполне справедливо называют здесь садами. Ухоженные рощицы напоминали парковые аллеи.

Я вдруг подумал о своей няне. Не знаю, по какой таинственной связи чайные плантации вызвали в памяти воспоминания о няне. Наверное, потому, что она приносила мне чай с молоком в постель, когда я был болен.

Все было чистенькое и ухоженное. Черные столбики поддерживали маленькие красные треугольники — дорожная сигнализация времен моего детства. Повсюду был чай, пахучий чай, а за поворотом дороги аккуратный коттедж под соломенной крышей, в котором мог бы родиться Киплинг.

Любопытное соседство: подметенные тропинки, рощицы, сигнализация вдоль гудронированной дороги… и в нескольких километрах Бутан, «самая закрытая страна в мире», «последняя страна в Азии без точной карты», «край, исследованный меньше, чем Новая Гвинея, или Амазония». Все это — в версте от коттеджа со всеми благами цивилизации.

Еще один контрольный пункт. Новый подскок сердца и вздох облегчения, когда «джип» трогается дальше. Чайные плантации кончились. Передо мной в утреннем солнце лениво перекатывались зеленые холмы. Я вытянул шею. Да, это уже Бутан. Я принялся считать последние метры.

Индийская граница.

— Студент-турист.

Проехали без затруднений. Даже обидно.

— Мы уже в Бутане? — спросил я по-тибетски.

— Нет. Скоро будем.

Друзья указывают на небольшое белое строение, увенчанное красной черепицей, — монастырь королевы-матери. Еще 20 метров. Решетка. Да, самая настоящая решетка, припертая бамбуковым шестом. Это въезд в Бутан. На той стороне виден указатель: «Бутан — Пунчолинг». Вспоминаю, что я произнес вполголоса: «Пятнадцатое августа».

Прямо не верится. Неужели десять лет я был таким идиотом, что не смог совершить этого ранее? Честное слово, даже обидно.

Когда я впервые разговаривал с Рани Чуни в 1959 году, в Бутан вела караванная тропа. Джавахарлалу Неру пришлось целых шесть дней ехать на пони и яках до летней столицы Тхимпху. С тех пор с помощью современных средств была построена новая дорога через Пунчолинг.

— Где дом для приезжих? — спросил я шофера.

Тот довез меня до зеленой ограды, увитой цветами, за которой поднималось небольшое бунгало, похожее на скромное альпийское шале. Крытый вход покоился на резных красных столбах, как это принято в тибетских монастырях.

Никто не вышел навстречу. Сомнения вновь начали одолевать меня.

Стоя на пороге пустого бунгало, я смотрел на Пунчолинг. Щебетали птицы. Желтые и ярко-оранжевые ирисы цвели на клумбах среди подстриженного газона. Гудронированная дорога исчезала за поворотом и терялась среди крутобоких холмов, нависавших над селением.

Сам Пунчолинг состоял из построек казарменного типа, посреди выделялся ангар — типичный индийский крытый рынок. Жара была не такой тягостной, как на аэродроме.

Невысокий непалец в европейском костюме вышел из кухни при бунгало. Он показал мне комнату, после чего спросил, чей я гость — короля или королевы. Я ответил туманно, поскольку мне самому это было неизвестно. Пока я распорядился поднять мой багаж в комнату. Она была чисто прибрана, над кроватью висела москитная сетка.

Никаких сомнений, в этой самой комнате четыре года назад был убит премьер-министр Джигме Дорджи; его застрелили, когда он сидел за столом и играл в карты со своим братом и его женой. С трудом верилось, что в такой мирной атмосфере было совершено преступление…

В тишине зазвенело эхо, когда я поздравил себя с благополучным прибытием в Бутан.

Впереди, возможно, будет всякое, но я слишком устал, чтобы думать о грядущих трудностях. Нет, сейчас спать, только спать.

Снаружи донесся стрекот цикад: это непалец отворил дверь и принес мне чай. Солнце, чувствовалось, жгло невыносимо. Птицы умолкли. В дремотной полуденной тиши какое-то время раздавалось урчание «джипа», потом смолкло и оно. Прошло полдня, а я еще не видел ни одного бутанца. Наверное, надо прямиком ехать в Тхимпху, где проживает король, «друк гьялпо»*. Но прежде, по этикету, мне полагалось получить аудиенцию у пун-чолингского тримпона (властителя закона).

Тримпона повидать не удалось. Меня принял его помощник, бенгалец по фамилии Дата. Единственное, что его интересовало, — это чей я гость: гьялпо, гьялмо (королевы) или гьялру (королевы-матери). Не зная, что ответить, я отрицательно мотал головой при каждом имени. Может, в таком случае меня пригласили Аши Диджи или Аши Чоки? Я выпятил глаза. Это королевские сестры, пояснил чиновник. Пришлось объяснить, что я друг покойного премьер-министра Джигме Дорджи.

Ледяное молчание.

— В таком случае вам не полагается «джип», — раздалось наконец.

Было самое время упомянуть, что я встречался с Паро Пенлопом. Действительно, лица присутствующих впервые озарились улыбкой. Но Паро Пенлоп всего лишь сводный брат короля и вряд ли замолвит за меня словечко.

Мне самому страшно хотелось бы знать, чей я гость! Ума не приложу. У меня ведь не было на руках приглашения, а только разрешение на въезд в Бутан. Я получил его от индийского правительства год спустя после встречи с госпожой Индирой Ганди и десять лет спустя после аудиенции у Рани Чуни. Кого считать моим покровителем?

— Чей вы гость — короля, королевы, королевы-матери или королевских сестер? — осведомился служитель бунгало. И добавил: — Кто будет оплачивать ваш счет?

— Я сам.

Казалось, причина всех дотошных вопросов ясна. Но служитель тотчас нахмурился, вышел в вестибюль и стал крутить ручку полевого телефона.

— Дашо Дунчо, пожалуйста…

Он звонил в королевский дворец, Благословенную Крепость Веры, и просил к аппарату личного секретаря короля. Кроме него, похоже, никто не мог решить, получу я сегодня обед или нет…

Дашо Дунчо во дворце не оказалось. Я был голоден, но попросить еды было не у кого.

Неожиданно в дверях показался бутанец в короткополом халате «кхо», как называется национальная одежда. В мгновение ока служитель согнулся пополам, сложив руки перед собой в знак полнейшего почтения. Поначалу я не узнал своего спутника по воздушному путешествию: он вытащил из ушей вату, а его теперешнее одеяние было куда импозантнее прежнего! Поскольку мы вдвоем храбро презрели смертельную угрозу со стороны компании «Джем», он считал меня своим другом. Именно в этом качестве — друга телохранителя Паро Пенлопа — я получил право на пищу.

Мне вспомнилось напутствие одного знакомого перед отъездом: «Пока вас не примет король, считайте, что вас не существует». Надо было как можно скорее убедить окружающих в благоволении ко мне кого-либо из королевских особ, иначе передо мной открывалась блестящая перспектива умереть с голоду. В качестве друга телохранителя Паро Пенлопа мне полагалась крайне скудная снедь: вареный рис и специи. Все.

Во второй половине дня в бунгало прибыли три важные персоны. Это были элегантно одетые господа с открытыми дружественными лицами. Они говорили по-тибетски, но мое знание языка ничуть не прибавило мне авторитета. У них была твердая цель — выяснить, чей я гость. Я не мог дать им внятных разъяснений, и они отбыли, удивленные и даже шокированные тем, что я оказался в бунгало и, более того, успел получить еду. Я чувствовал себя провинившимся учеником.

Съеденный рис комом встал в горле. Да кто я же такой, в самом деле! Один из визитеров помог мне осознать мое положение.

— Королева вас не приглашала, — внятно отчеканил он.

Наконец было решено, что я должен повидать Дашо Дунчо в Крепости Веры: он один мог выявить мой статус. Что касается способа транспортировки до крепости, тут было сложнее. Все «джипы» принадлежали королю и могли возить только его гостей.

— Возможно, в Тхимпху пойдет грузовик, — сказал один из пришедших. — Но вам придется заплатить за дорогу.

В тот день грузовик за мной не приехал. На следующий день также.

За это время никто не соизволил обмолвиться со мной хоть словом, исключая телохранителя. Старинное выражение «персона нон грата» (нежелательная особа) вертелось у меня на уме. Вот что это означает на практике!

Вечером я поглядел в зеркало. Похож я на дашо, господина? Могу ли сойти за королевского гостя? Кто я? Вот в чем вопрос. Может, никто? Во всяком случае у меня нет громкого имени, за мной не числится славных деяний, ничего похожего. Самое время вспомнить, как бутанцы оплевали сэра Эшли Идена, предложившего им сто лет назад «покровительство» Англии.

На второй день в бунгало явился дядя Паро Пенлопа, высокий человек с изысканными манерами. Мне немедленно сообщили его ранг. Он прибыл в сопровождении группы юношей, без сомнения принадлежащих к аристократической элите Страны дракона. На них были оливковые кхо, ниспадавшие пышными волнами, туфли из лучших лондонских магазинов и длинные серые чулки, доходившие до колен. Смеясь, они разбрелись по всему бунгало, курили и любезничали стремя очаровательнейшими бутанками, державшимися очень свободно и тоже курившими сигареты. Осведомившись вначале, чей я гость, они затем полностью потеряли ко мне интерес и перешли в соседнее более элегантное бунгало — владение королевы — и там до глубокой ночи пели. Никто не подумал меня пригласить.

Я чувствовал себя униженным. Опыт предыдущих странствий по Востоку приучил меня к тому, что заезжий европеец чуть ли не имеет право на особое внимание. А тут я оказался в положении негра среди белых снобов в шикарном закрытом клубе где-нибудь на юге Соединенных Штатов. Ко мне отнеслись с полнейшим безразличием. Я умирал от желания завязать дружбу, но на мои авансы никто не реагировал. Никому не было интересно узнать, что целых 10 лет я рвался в Бутан, что я выучил тибетский язык, дабы общаться с ними, что я сделал все это по доброй воле, на свои деньги, что у меня не было никаких других мыслей или побочных мотивов, что я не только рисковал жизнью в колымаге с анекдотическим названием «Джем», но и прошел пешком 2 тысячи километров по самым крутым тропинкам Гималаев… и все это из-за того, что влюблен в их страну!

— Вам будет трудно завоевать их расположение, — сказала мне Бетти-ла.

И все же… Но разве мне давным-давно не случалось пренебрежительно относиться к людям, чье положение оказывалось ниже моего? Разве я не был когда-то снобом у себя на родине?

Так я исповедовался москитной сетке, подводя итог собственным прегрешениям. Мой бежевый костюмчик отдавал дешевкой. Общий вид был довольно жалкий, манеры — неловкими. Кинокамера делала меня похожим на дураков-туристов, которыми кишит белый свет. Я не был гостем королевы, а это уже тяжкий проступок.

На третий день в семь утра перед гостевым бунгало остановился грузовик. Это был новенький громадный «мерседес» с надписью «Правительство Бутана» на брезентовом верхе. Номерной знак, выкрашенный в оранжево-красное — национальные цвета Бутана, был написан тибетскими буквами.

Дорога — 141 километр немыслимых виражей — отняла десять часов. Водитель не говорил ни по-английски, ни по-тибетски, поэтому оставалось только смотреть по сторонам. Теперь стало ясно, почему Бутан был доныне «терра инкогнита»: нигде Гималаи не поднимаются так внезапно, как между Дуаром и внутренней частью Бутана. Отъехав едва 100 метров от бунгало, грузовик уже начал взбираться наверх, и шофер включил первую передачу.

Через полтора километра температура упала, долины Западного Бенгала и Ассама превратились в пуховой облачный ковер где-то под нами. Первые клочья тумана начали цепляться за кабину, когда мы взбирались по первым ступеням гигантской лестницы. Здесь на расстоянии 100 километров по прямой горы поднимаются от липкой жары долин до вечных снегов, вознесшихся на 8 тысяч метров у северной границы Бутана.

Джунгли подступали вплотную к дороге, становясь все гуще по мере того, как мы сворачивали в южную часть Бутана, более низкую, изрезанную глубокими долинами. Это край тяжелого, застойного воздуха, царство тигров, слонов, змей и обезьян. Публика наслышана о бенгальских и ассамских джунглях, но мало кто знает; что они по сути продолжение бутанских джунглей, тянущихся до долины Брахмапутры. И в сердце Бутана эта чащоба выглядит куда впечатляюще. Зоологи справедливо считают, что в Бутане наиболее высокая «плотность» диких слонов на единицу площади. Почти вся южная часть страны представляет собой огромный естественный заповедник, превосходящий любой африканский национальный парк; там звери чувствуют себя в безопасности под защитой буддийских верований, полагающих уничтожение любого живого существа смертным грехом.

В Бутане сталкиваются два мира. Тибетские обычаи, рожденные в краю вечных снегов, встречаются с укладом обитателей тропиков. Первый пояс джунглей, покрывающий южную треть Бутана, населяют непальские поселенцы и рабочие чайных плантаций Дуара. Практически здесь не встретишь коренных бутанцев, привыкших к более умеренному климату.

Покрытая росой тумана и затененная кронами высоких деревьев в бороде лиан дорога упрямо змеилась выше и выше, к снегам. Когда мы поднялись на первый перевал, долины словно сомкнулись за спиной — вокруг расстилались лишь круглые спины лесистых холмов.

Изуродованное молнией дерево выглядывало будто отсохшая рука циклопа. Ни души, ни одного селения вблизи, никого, кто бы жил здесь на приволье. Животные, как и люди, предпочитают тень. Только водопады становились все веселее, выбивая звонкую дробь о скалы. Некоторые рокотали в невидимой выси, на мгновение выныривали из джунглей и исчезали тридцатью метрами ниже, поглощенные зеленым океаном.

Сейчас, в разгар муссона, даже дороги превращаются в реки, затопленные влагой, которую, словно пот, источала богатейшая растительность. Это самые сырые джунгли в мире. Ведь Черапунджи находится в нескольких милях отсюда, в Ассаме. А там в иные годы в период муссонов выпадает больше 18 метров осадков! В окрестных джунглях рядом с Бутаном наблюдается примерно такая картина. Восемнадцать метров! А среднегодовое количество — 12. Подумать только, что в остальной части земного шара осадки измеряют сантиметрами и даже миллиметрами! В Черапунджи за три месяца на квадратный метр площади обрушивается 18 тонн воды: достаточно, чтобы затопить с крышей четырехэтажный дом. Вода собирается в ручьи, потом в реки, превращается в разрушительные пенные потоки, вырывающие глубокие овраги в почве, и в конце концов затопляет долины. Это случается каждый год в период водяной лавины…

Нельзя не восхищаться мастерством индийских инженеров, которые, преодолев все трудности, пробили через этот ад дорогу. Ей постоянно угрожали оползни, пока тысячи непальских рабочих вели стройку. Они и сейчас продолжают поддерживать ее в пригодном состоянии. Каждые 30 километров мы встречали бригады, вручную перетаскивавшие громадные обломки скал. Иногда те рушились с откоса в треске переломанных, как спички, деревьев. Монахи считали грехом строительство этой дороги. Да и мы на Западе разве не зовем «рубцами» трассы, пролегшие через гармоничные ландшафты?

Я повидал много горных дорог, но ни одна не может сравниться с этой. Нигде в Гималаях нет столь крутых и обрывистых склонов на таком протяжении, и постройка здесь дороги поистине чудо. Она обошлась в миллионы рупий и стоила почти нечеловеческих усилий. Дорога была необходима прежде всего по стратегическим соображениям, и премьер-министр Джигме Дорджи отчетливо понимал это.

Мы одолели три перевала на высоте два с половиной километра, обогнули насупленные, необитаемые горы, покрытые удивительным девственным лесом из высоких дубов и орешника, и въехали, собственно, на Бутанское плато.

Ландшафт изменился. Жару сменили туман и студеная изморось. В одном месте дорога бежала вдоль потока, вытекавшего из-под ледника. Я был сейчас на полпути между Индией и Тибетом.

Вскоре встретились первые молитвенные флаги и чортены — памятники, воздвигнутые во славу Будды. Навстречу грузовику брел караван мулов. Один погонщик, в широченном кхо из коричневой домотканой шерсти, испуганно отпрянул на обочину. Ему явно не случалось раньше видеть такие огромные машины.

На соседних склонах открылись пастбища с редкими соснами. Какое-то время мы следовали за причудливыми изгибами ледяной реки, сердито пенившейся вокруг валунов, когда внезапно впереди показался первый дзонг. Как описать свои чувства в этот момент? До этого, несмотря на пересечение границы, я не ощущал реально, что нахожусь в Бутане.

На пригорке отчетливо вырисовывались контуры крепости. Голые стены, слегка отклонявшиеся назад, поднимались как естественное продолжение скалы, на которой они возвышались. Крепость гордо царила над затянутой туманом долиной, словно молчаливый и грозный часовой Страны дракона.

Да, крепость появилась нежданно-негаданно. До этого я видел только деревни. Тибетская архитектура этого укрепления, строгая и благородная, напомнила мне, что я въезжаю в страну воинов, людей решительных, презирающих изнеженных жарой жителей долин. Людей совершенно иной закалки и славного прошлого. Интересно, живет ли кто-нибудь в этой крепости сейчас?

Все чаще появлялись теперь лошади, нагруженные поклажей; их вели под уздцы коренастые бутанцы, закутанные в шерстяные кхо. Кони вели себя спокойно, зато мулы в испуге бросались в разные стороны при виде рычащего грузовика, так что приходилось ползти черепашьим шагом среди окриков погонщиков и позвякивания бубенцов. В такт им стучало и мое сердце. Сколько дней предстоит мне идти под звон металлических колокольцев? Он всегда отзывался во мне воспоминаниями о Гималаях. Сейчас я уже жалел, что проделал весь маршрут на грузовике.

Под вечер водитель дал понять жестами, что мы вот-вот увидим Тхимпху.

«Обгоняя, ты приближаешь конец», «Жизнь и так коротка, не укорачивай ее скоростью» — две надписи на хинди украшали придорожный столб. Кому они адресованы — погонщикам мулов? Или их поставили заранее в ожидании интенсивного движения автомобилей? Во всяком случае сейчас они должны казаться бутанцам священными заклинаниями, которые декламируют, не понимая смысла. Безобразие! Дорога безжалостно вторглась в страну моей мечты.

Так незаметно я въехал в Тхимпху. В королевстве дракона не существует городов и даже больших селений. Столица была еще лишь в планах короля. Пока стояла Благословенная Крепость Веры, в которую упиралась дорога. Но уже заканчивалось строительство четырех больших домов, которым предстояло стать краеугольными камнями города — первого города в Бутане.

Население Тхимпху, отнюдь не самое многолюдное в королевстве, составляло 4 тысячи человек, из которых 3 тысячи жили внутри громадной крепости, одиноко возвышавшейся среди расположенных террасами полей.

Дзонг, цитадель Тхимпху, поистине необъятен. Волнистые крыши в форме па год блестят в лучах угасающего солнца. В цитадели 2 тысячи комнат, 300 часовен и 3 храма. Вечером они освещаются масляными лампами. Все население могло укрыться там, как это было на Западе в далекие времена крестоносцев, о которых мы читаем в учебниках и детских книжках по истории.

Не без робости я приблизился к крепости. Вокруг ухоженными рядами стояли сосны. Высоко над головой плавился солнечный шар, освещая белые формы монастырей.

Ну, вот и прибыл. Но прежде чем принять первую дозу впечатлений, надо обеспечить тылы, позаботиться о хлебе насущном и крыше над головой.

Отелей в Бутане нет по той простой причине, что не бывает заезжих туристов, а есть только гости. Дом для гостей в Тхимпху насчитывает всего три спальни. Надо было заново объяснять, отвечая на вопросы, что я не гость королевы или короля, что меня не приглашали ни Аши Диджи, ни Аши Чоки, ни королева-мать.

Чиновник по имени Пасанг выслушал меня со снисходительным интересом. Его чистенький «джип» тихонько урчал у порога.

Позолоченные молнии украшали стены в гостевом домике. Пол был покрыт ковром из красного сизаля. Удобная кровать, стулья и бюро вызывающе поглядывали на меня. Недавно прибывшие, они чувствовали собственное превосходство в краю, где принято сидеть в позе лотоса, а ковры, расшитые драконами, служат общей постелью. Три комнаты на всю столицу… и одна из них моя! Таково было решение чиновника, занимающегося гостями.

— Дальше будет видно, — сказал он, когда я закончил свое жизнеописание.

Я остался один, получив право лишь на рис с пряностями. Была пятница, и меня уведомили, что я смогу увидеть господина начальника личной королевской канцелярии Дашо Дунчо только в понедельник. Это время мне надлежит оставаться с поваром. Так по крайней мере я получу хоть какую-то еду.

А мне отчаянно хотелось компании, дабы поднять совсем упавшее настроение. Нет! Дом для гостей был пуст.

Мне подали чай, затем, чтобы как-то занять время, я решил разобрать свои тюки. Вот тибетская грамматика; грубая и неточная карта Бутана, пара сапог для верховой езды производства фирмы «Моррисон и Таттл» из Калькутты — когда-то поставщиков вице-королей, вынужденных продавать теперь свою продукцию на лотках в двух шагах от «Гранд-отеля»; две чашки тончайшего севрского фарфора — не особо оригинальный подарок, который я нашел достойным его величества короля Страны дракона (возможно, мне в ответ удастся получить чайную тибетскую пиалу!). Я привез также духи для королевы, Аши Диджи, Аши Чоки и королевы-матери, два ручной выделки шелковых шарфа и серебряный кубок. Все это, я надеялся, поможет мне на аудиенции.

Палатка из зеленой парусины выглядела странновато в гостевом домике, где новехонькая ванна сверкала чистотой, поскольку ее не к чему было подсоединить, ибо водопровод и канализация отсутствовали. Кстати, слова «ванна» по-тибетски я не знаю. Бутан опережал сведения, занесенные в тибетскую грамматику.

Я решил отправиться на кухню. Нельзя же в самом деле приехать за тридевять земель и торчать одному в комнате среди вещей. А кроме того, по собственному опыту я знал, что обслуживающий персонал — кладезь бесценных сведений о хозяевах. В том числе и о хозяевах страны.

Поваром был премилый непалец. Его помощник Норбу, непальский шерпа, долго рассказывал мне о горестях, выпавших на его долю, и без зазрения совести врал, уверяя, что поднимался на Эверест. На кухне был еще один помощник, бутанец, который беспрерывно кашлял. Ничего интересного мне узнать не удалось.

На стене, чуть пониже портрета деда царствующего монарха, висело волеизъявление его величества, запрещающее подачу спиртного во всех крепостях и домах для гостей его страны. Как хорошо, что я привез чайные чашки!

Вспомнилось, как я преподнес королю Мустанга бутылку виски, выдав его за «лекарство от душевных невзгод». Но там никто не предупреждал, что «жизнь коротка». Что же касается превышения скорости, то вряд ли я смогу гнать по краю пропасти своих яков быстрее, чем они согласятся.

Рис со специями недвусмысленно означал, что я не являюсь королевским гостем. Христофор Колумб с лубочной картинки растворялся в суровой действительности. Представится ли случай натянуть мш новехонькие сапоги? Черт бы подрал эти «джипы» и ванны, засорившие мое «частное» королевство! Вот попади я в Бутан десять лет назад, как бы было славно…

Первые сведения о Бутане принесли два португальских миссионера, отправившиеся из Калькутты в Тибет в 1626 году, — Иштиван Кашелла и Жуан Кабрал. Двигались они, естественно, пешком.

Минуло почти полтора столетия, прежде чем другим иностранцам удалось проникнуть в Бутан. Загадочный шотландец по фамилии Богл в 1774 году пересек Страну дракона, направляясь к панчен-ламе.

Мне этот Богл был очень симпатичен. Он не только говорил по-тибетски, но из профессиональной добросовестности даже женился на тибетке, прижив с ней несколько детей. Разумеется, его наследники в Шотландии сделали все возможное, чтобы признать этот брак недействительным.

После Богла был Тэрнер, который проделал тот же путь, что и я. Он достиг Благословенной Крепости Веры в 1783 году и оставил краткое описание своего путешествия: кроме Тхимпху он побывал лишь в Пунакхе и Паро.

За ним в 1838 году шел мой старый друг капитан Роберт Буало Пембертон. Говорю «старый друг», хотя, доведись нам встретиться, сомневаюсь, чтобы мы подружились. Бутан не понравился этому офицеру. За исключением замечательного стиля, в котором выдержаны его заметки, и того факта, что он был первым европейцем, изучившим значительную часть страны, за ним нельзя числить никаких заслуг. Он путешествовал с ботаником Вильямом Гриффитом и прапорщиком Мьюрсоном Блейком в сопровождении 25 сипаев. Всего, он пишет, экспедиция насчитывала с носильщиками и посыльными 120 человек. Тот факт, что он потерял в походе лишь одного человека, подтверждает, по его красноречивому замечанию, «удивительные способности человеческой натуры приспосабливаться к самым неблагоприятным атмосферным воздействиям». В огромной экспедиции не нашлось никого, кто говорил бы на здешнем языке. Местных жителей Пембертон нашел крайне неприятными.

Сидя в одиночестве в своем бунгало, я думал, что ждет меня. Примут ли меня за человека доброжелательного? В голове замелькали важные персоны, пренебрегшие моим энтузиазмом: Рани Чуни, Паро Пенлоп, юные аристократы из Пунчолинга, Пасанг… А ведь я только успел приехать!

Как хотелось поговорить с кем-нибудь, посоветоваться. Но я был один. Иллюзии рассеялись. Было такое чувство, будто я проснулся и все оказалось глупым сном, в котором я играл роль дурачка. Я был романтиком-переростком, которого вывели из себя надписи на придорожном столбе. По стране, оказывается, можно разъезжать на «джипе». Поездка до Тхимпху после десятилетнего карантина выглядела предельно неинтересной. Сбудутся ли другие надежды, которые я лелеял?

Среди разбросанных вещей мне попался на глаза номер «Журнала Американского географического общества» за 1914 год. Его почти целиком занимал текст Джон-Клода Уайта «Опыт путешествия в неведомый Бутан и исследования, произведенные в этой малоизученной, но преинтереснейшей стране».

После Буало Уайт был первым человеком, основательно познакомившимся с горным краем. Путешествовал он в 1905–1907 годах в качестве офицера политической службы махараджи Сиккима.

За Уайтом не было никого вплоть до открытия дороги, исключая горстку королевских гостей. Но они оставались в окрестностях Тхимпху и Паро. Я посмотрел пунктирные черточки, обозначавшие маршрут Уайта: они доходили только до центра страны. Значит, целиком он ее не обошел.

Все, решено. Я попытаюсь пройти весь Бутан. Заберусь в уголки, которые никто из европейцев не видел. Сверну с горных дорог, буду идти милю за милей, пока хватит сил. Начинать надо отсюда, из Тхимпху. Я здесь, и меня не удастся выставить!

В центре Бутана не побывало еще ни одной экспедиции, судя по уайтовской карте. Если поторопиться, я еще успею оказаться первым. Потешив гордыню, я углубился в изучение карт Пембертона и Уайта. Бутан на них имел форму рыбы. Его рассекали шесть глубоких долин, разделенных хребтами, причем самый высокий перевал находился на высоте 4350 метров. Реки питали ледники на горных пиках.

Северный Бутан представляет сплошной горный массив с непокоренными вершинами. Ни один шерпа не водил туда белого «сахиба» в альпинистских доспехах.

На западе долина Вонг в свою очередь делилась на три отдельных ущелья — Ха, Паро и Тхимпху. Там, я знал, проходила дорога. Их я смогу осмотреть быстро, так поступали все королевские гости и будут поступать остальные туристы, когда к трем комнатам в Бутане прибавятся новые гостиничные помещения. Потом двинусь в долину Пунакха, где стоит бывшая столица, — туда дорога еще не добралась; пересеку Черные горы, громадный хребет, разделяющий Западный и Восточный Бутан.

В этих местах еще не довелось путешествовать никому из чужеземцев. Более того, названия населенных пунктов на разных картах и их местоположение различались. Добрый знак!

Позади Черных гор стояла крепость Тонгса, за ней лежали долина Бумтанг и прочие таинственные места, которые прошел в 1838 году Пембертон. На севере я заберусь на плато по соседству с Тибетом.

Хотелось выступить сейчас же, нетерпение снедало меня. Да, но пустят ли туда? Тхимпху был конечным пунктом дороги и началом караванной тропы в неисследованные горы, бегло описанные Пембертоном как недоступнейшиё места Гималаев. Надеюсь, мне удастся «приспособиться к самым неблагоприятным атмосферным воздействиям». В конце концов не для того я рвался сюда, чтобы удовольствоваться неработающей ванной… Убаюканный монотонным пением повара на кухне, я задремал. Молнии слабо серебрились над головой, а туман медленно заволакивал Тхимпху, столицу Страны дракона.