Умирать не профессионально

Тимур открыл один глаз и в пыльном мареве полусна увидел дощатый пол, перерезанный полоской света, коврик и на коврике опрокинутую набок босоножку. Пол был чужой, коврик чужой, босоножка тем более чужая.

Просыпаться не хотелось, и он снова прикрыл глаз.

Сколько же выпил вчера? Судя по вялости в теле, много. И голова не болела только потому, что не болела никогда.

Еще с минуту Тимур привыкал к мысли, что все-таки сон ушел и, хочешь не хочешь, надо включаться в процесс жизни. Хотя включаться не обязательно, никакой срочности нет.

Он то ли вздохнул, то ли зевнул, уже прочно открыл глаза и автоматически скользнул взглядом по самому существенному. Вот дверь, она закрыта. Вот окно, оно за шторками, свет сквозь щелочку. Все! Вполне мирная картина. И можно, ни на чем не замыкаясь, еще поваляться на случайной койке, расслабленно, как валяется на полу брошенная тряпка. Тимур знал себя и не сомневался: скрипни дверь или шевельнись за окном нечто вроде тени, через секунду он будет стоять на том самом чужом коврике, слегка присев на пружинистых ногах и согнув в локтях ко всему готовые руки. Но дверь не скрипнула, и тень не возникла.

Было душно. Простыня сбилась, краем провиснув до пола. Тимур слегка повернул голову, и в поле зрения попала голая женщина, спавшая рядом на низкой широкой лежанке. Он поморщился: рыхлая грудь, густые рыжеватые волосы на лобке неряшливо курчавятся до самого пупка. Не его тип.

Как он тут оказался?

Без особого напряжения вспомнил. Все по анекдоту: не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки. А водки хватило. Встретились с Генкой, взяли бутылку «Флагмана», на всякий случай еще поллитровку с незнакомой наклейкой, на пробу. В ближайшей забегаловке выпили не чокаясь за тех, кого нет, потом чокаясь за тех, кто вернулся, потом друг за друга, потом, пять или шесть раз, абстрактно, за все хорошее. Водка кончилась, тосты еще остались. Официант услужил литровой бутылкой, ее распили с бабами, скучавшими за соседним столиком…

Ладно, проехали.

Тимур осторожно встал, не потревожив соратницу по случайной койке. Шмотки висели на стуле, носки валялись на полу рядом. Он натянул джинсы, накинул просторную куртку – давно пора бы сменить на что-нибудь летнее, но до летнего руки не дошли. Джинсы были старые, куртка мятая, ботинки с твердыми носами видали виды. Возможность одеться получше имелась, вот только на хрена? Живи своей жизнью и лови кайф, раз уж выпал шанс. Мог и не выпасть.

В дверях Тимур оглянулся. Спит, слава Богу, спит. Ну и Бог с ней. Баба как баба. Тоже человек. Тоже жить хочет.

На улице было жарковато. Тенниску, что ли, купить? Надо на рынок сходить, там те же тряпки, а втрое дешевле. Деньги, конечно, не большая проблема, но зачем платить триста, когда можно сто?

Двор был старый, неухоженный, с корявым асфальтом, весь забитый машинами. Тимур прошел арку, потом еще одну, миновал вчерашнюю забегаловку и попал на Арбат. Хорошая улица, красивая и веселая. Пару лет назад нелегальных коммерсантов отсюда вытеснили в ближние переулки, но кампания по борьбе прошла, подзабылась, ментам, разомлевшим на июньском солнышке, лишние хлопоты были ни к чему, и торговые люди вновь подтянулись со своими матрешками к самой туристической зоне столицы. Какой-то малый пел под гитару Визбора и Высоцкого, в футляре лежали десятки и мелочь, парень огляделся и торопливо бросил поверх ерунды сотню, для приманки. Уличные художники в ожидании клиента рисовали своих боевых подруг. Одному, впрочем, повезло на заказчицу – Тимур остановился и стал глядеть, как под быстрым карандашом пожилого умельца возникает на белом листе изрядно приукрашенное женское лицо. Молодец мужик, знает жизнь: за красоту любая отстегнет, а за правду какая же дура станет платить, правду можно и в зеркале увидеть.

Потом он заметил девчонку, стоявшую чуть поодаль, то ли слушавшую хитроумного певца с гитарой, то ли смотревшую на опытную руку корыстного рисовальщика. Поймав взгляд Тимура, она качнула головой и снисходительно усмехнулась. Эту снисходительность он не понял: вроде и стоит не босой, и застегнут, где надо. Девчонка уже откровенно ухмыльнулась.

Тимур подошел поближе:

– Что-то не так?

– Все так, – сказала она.

– А чего смеешься?

– Настроение хорошее.

Он слегка растерялся. Девчонка как девчонка. Молоденькая, лет, наверное, девятнадцать, длинненькая, маечка в обтяжку, юбка современная, не короче трусиков, но и не длинней. На шлюху не похожа, шлюх он вычислял легко.

– Ну, чего смотришь? – спросила она. – Понравилась?

– Есть немного.

– А тогда чего стоишь столбом? Если девушка нравится, надо подходить и знакомиться. Я, например, Марина.

– Тимур, – сказал он.

– Да ладно, – махнула лапкой девчонка, – будет врать-то. Какой ты Тимур? Рылом не вышел. Тимофей небось, да?

Его начала забавлять эта игра.

– Ну, Тимофей.

– Совсем другое дело! Я же не вру, что Мэри или Марго.

Он попытался оправдаться:

– Дед у меня был с гор, то ли черкес, то ли ногаец.

– Как же, дед! – не поверила девчонка. – Ты в зеркало на себя почаще смотри. Тимоха он и есть Тимоха. Но ты не огорчайся: нормальное имя, патриотическое.

Он развел руками – Тимоха так Тимоха. Девчонкина болтовня была к месту, она словно отмывала от нечистой дурной ночи. Утро, солнышко, мужик рисует девку, парень бренчит гитарой. И эта птаха развлекается. Нормальная жизнь, словно и не пил вчера… Тимур отвлекся от разговора, поймал лишь кончик фразы:

– …Вижу, стоит дурак, а мне дураки всегда нравились.

– Почему – дурак? – удивился он.

– А что, не дурак?

Тимур, подумав, согласился:

– Ну, дурак. Ты-то как догадалась?

– А чего тут догадываться! В твои годы умные на «мерседесах» ездят, а ты пешкодралишь с утра пораньше. Разве не дурак?

Он со вздохом согласился:

– Это ты верно – дурак. Пива с дураком выпьешь?

– Пиво не уважаю, – отозвалась девчонка, – новое поколение выбирает пепси. Тебе пиво, мне пепси. Нормально?

В кафешке с уличными столиками вальяжная официантка не спеша взяла скромный заказ.

– Деньги-то есть? – спросила Марина.

– А много надо?

– Если еще пепси, не разорю?

На улице она сказала:

– Ну вот, в ресторан девушку сводил. Теперь имеешь право.

– На что?

– На все.

Неужели шлюшка? Ведь не похожа.

На всякий случай он развел руками:

– С бабками, понимаешь, в данный момент напряженка.

Девчонка рассмеялась:

– Что, похожа на профессионалку? Не переживай, я девушка бесплатная.

Вот черт… Тимур ко многому привык, но чтобы над ним вот так смеялись, это было в новинку. Разыгрывает? Ладно, пускай розыгрыш!

* * *

У Тимура была хорошая квартира, двухкомнатная, в прочном старом доме, в дорогом нынче районе – возле Пречистенки. Дали ее когда-то отцу, там Тимур и вырос, и остался, когда старики друг за другом, в один год, ушли. В трудный момент отстоял ее, а потом жил в ней, как душа желала, не шикарно, но и не бедно, в самый раз. Хуже не хотел, но и лучше не старался, ему было в самый раз. Дом был трехэтажный, с историей, огромные старинные квартиры многократно перестраивались, в конце концов получилось то, что получилось. Комнат было две, обе маленькие, кухню явно отгородили от коридора, она и вышла длинная и узкая, как коридор. Зато ванная была огромная, метров на двенадцать, с окном почти во всю стену.

Девчонку окно восхитило:

– Ого! Прямо эстрада. Можно деньги брать со зрителей… Душ принять разрешишь?

– Да ради Бога.

Она сбросила кофточку, сняла юбку, аккуратно разместила на вешалке кружевные прозрачные трусики.

– Шторки сдвинуть не хочешь? – нейтрально поинтересовался Тимур.

Она отозвалась так же нейтрально:

– А зачем? Я не воровка, не шпионка, мне нечего прятать от порядочных людей.

Подошла к окну, раскрыла створки и приветливо помахала кому-то во дворе.

Тимур не слишком удивился. Временные дамы, которые периодически попадали в просторную ванную, тоже, на радость дворовым пацанам, не слишком озабочивались задергивать клеенчатые шторы на окне. А самая постоянная из временных, тридцатилетняя продавщица, даже ловила извращенный кайф: скидывала шмотье в комнате и голышом шла в ванную горделивым шагом театральной примы, каждый раз провозглашая: «Ну что, дадим представление сосункам?» Вот и Марина поступила в духе времени: нудизм был закономерным третьим шагом после мини-юбок и бикини топлесс. К тому же когда и показать себя ладно скроенной девчонке, как не в девятнадцать.

И все же Тимур чувствовал нарастающее раздражение: он ни хрена не понимал. Кто она? Чего хочет? Зачем пришла? Как себя с ней вести? Он давно принимал людей такими, какие есть. Но она – какая? Тимур привык сразу понимать окружающее, да и нельзя было иначе при его профессии – а тут не понимал ни хрена.

Страсть? Но в ней, хоть одетой, хоть голой, на страсть не было ни намека. Деньги? С этим все выяснили, корыстью не пахнет. Что тогда?

Впрочем, хоть с пониманием, хоть без, красивое тело все равно красивое тело, и это ощущение вытеснило все остальные. И Тимур постарался, как умел, порадовать это тело – а умел он немало. Но и тут вышел облом: хотел ее довести до высшего кайфа, до стона и крика, до звериного беспамятства – а вышло, что сам дошел. Отвалился, упал на спину, глаза в потолок. И тупо молчал. В самом деле дурак.

Девчонка сказала ласково:

– Да не переживай ты. Ты классный мужик. Тут во мне дело. Понимаешь – я фригидна. На все сто фригидна, и надежды никакой нет. Я Буратина, меня из полена вырезали. Деревяшка, Буратина, даже кликуха у меня такая. Что же, вешаться теперь? Вот и живу.

– А тогда зачем тебе все это? – глухо поинтересовался он.

– Как зачем? Тебе же хорошо?

– То мне.

– Ну, и слава Богу. Тебе хорошо, значит, и мне хорошо. Хоть на что-то пригодилась. Женщина должна на что-то годиться, вот я и пригодилась.

– Сестра милосердия?

Она засмеялась:

– А ты молодец! Хоть и дурак, а прямо в точку.

Прикалывается? А черт ее знает!

Спрашивать дальше было бы совсем глупо. Трахнул молоденькую девчонку, и еще допытывать что и почему…

– Есть небось хочешь? – спросил он.

– Умеренно. А ты?

– Тоже умеренно.

Не одеваясь, она прошла на кухню, пошуршала пакетами в холодильнике. На яичницу с колбасой хватило.

– Ты чего, не работаешь? – спросила она.

– Не, – вдаваться в подробности он не стал, – у меня что-то вроде пенсии.

– Везет же! – позавидовала девчонка. – Военный, что ли?

– Частично… А ты?

– Неделя, как уволилась. Точнее, выгнали.

– За что?

– За дело. Три дня прогуляла. Начальница только что морду не набила, и на том спасибо.

– А где работала? – спросил он с надеждой хоть что-то понять. Ответ, однако, не принес ясности:

– В клинике, палатной сестрой. Хотя какая я сестра, смех один. То ли нянька, то ли поломойка. Просто титул дали, чтобы обидно не было.

Попили чаю с лимоном и шоколадками – шоколад Тимур, для смеху, любил. Девчонка помыла посуду, разложила тарелки в сушку. И это обыденное действо опять повергло его в тяжкое недоумение.

Бред какой-то! Что происходит? Девчонка на улице сама прикадрилась. В койку легла, зачем – хрен ее знает. Яичницу зажарила. Теперь вот посуду моет. Бред! Что, зачем, почему?

Когда-то его учили все понимать. Хорошо учили. Выучился. Понимал. И это понимание спасало в разных ситуациях, где иначе бы не выжил. А девчонку понять не может. Хоть бы трусики надела!

Трусики она надела. Потом спросила:

– Чего делать будем?

– А ты чего хотела бы?

– Мало ли чего, – сказала она, – хотеть не вредно. Но это людям состоятельным. Бедным лучше ничего не хотеть, нервы здоровее будут.

– А если деньги достану?

– Смотря сколько, – сказала она рассудительно, – если сто рублей, купим мороженое, если триста, сходим в «Макдоналдс», если пятьсот…

Она задумалась, и он озадачил:

– А если штука?

– Тогда мы миллионеры, – сказала она, – тогда съездим в Звенигород.

– А чего там?

– Говорят, красиво, а я не была. И название какое, смотри – Звенигород!

– Название хорошее, – согласился Тимур.

Зарплата у него была послезавтра, и если бы вчера с Генкой не просадили всю наличность… Еще имелся вклад в банке, положенный на срок, но искать сберкнижку и переть в Измайлово было совсем уж не в масть.

– Квартира у тебя классная, – сказала она, – ходишь как бомж, а берлога в норме. Папина еще?

– Папина, – согласился он, – сперва папина, потом мамина, теперь вот моя.

Квартиру у него хотели увести, он не дал. Когда вернулся после трех лет, у жены был другой мужик. Тимура это не удивило и не обидело. Три года – срок большой, бабы – народ не железный, да и не было у них такой любви, чтобы ждать и мечтать о встрече. Письма и то писала раз в месяц, потом вовсе замолчала. О приезде дал знать, встретила в аэропорту и уже в такси сказала, что надо поговорить. Что надо, он и сам понял. Но трагедию в этом не увидел. Когда человека убивают, это трагедия. А тут… что тут! Рядовая житейская незадача. У всех бывает. Ладно, пожили пять лет, и слава Богу. Теперь старая жизнь кончилась, значит, будет какая-нибудь другая.

Когда приехали, она сразу поставила разогревать обед. Тимур сел за кухонный стол.

– Ну, давай.

– Ты же умный, – сказала она.

– Мужик хоть хороший?

– Хороший. По крайней мере, не плохой.

– Ну, тогда ладно. За любовь не судят. Дня за два соберешься?

Она не сразу ответила, и видно было, как бледнеет.

– Ты хочешь, чтобы я ушла?

– Ну, не я же.

Теперь пауза была подольше.

– Можно же решить по-человечески.

– Это как?

– Ну, допустим, квартиру разменять.

– А зачем? У тебя мужик, он и решит все проблемы. Он что, к себе не берет?

На этот раз она молчала долго.

– У него семья, он им квартиру оставил. Двое детей.

– Это же не мои дети.

Он говорил спокойно, а внутри все горело от злости. Что ушла – ладно, ушла и ушла. А что они с неплохим мужиком норовят решить за его счет жилищную проблему – это перебор. Еще какой перебор!

– А с ним поговорить не хочешь?

И опять он спросил:

– А зачем? Он мне кто?

Она сказала:

– Мне бы не хотелось, чтобы вы с ним стали врагами.

Тимур пожал плечами:

– А он мне не враг. Он у меня жену не увел, просто поднял, что плохо лежало.

Двух дней не понадобилось – она собрала вещи за полчаса. Неплохому мужику звонить не стала, вызвала такси. Шофер вынес на улицу два чемодана и большой мешок с мягкими вещами.

История все же имела продолжение: недели три спустя, вечером, когда возвращался домой, в подъезд за ним вошли двое, а внутри ждал еще один, с железной трубой. Парни были крупные, но средней умелости, на узкой лестнице только мешали друг другу. Двоих он уложил, третьего спросил:

– Убить или покалечить?

Труба была уже у Тимура, да ему и труба была без надобности.

– Не надо, – сказал парень, – мы же не сами, мы от фирмы, нам сказали попугать…

Лежачих не бьют, но этих было можно. Метелить от души было бы непрофессионально, поэтому каждому автоматическим движением порвал связку на запястье, месяца на два выключив из грязной работы. Хотя кто его знает, какая работа на любимой родине была к тому времени чистой, а какая грязной. Третьего не тронул, может, потому, что парень безропотно выложил всю информацию.

Хозяин фирмы не берегся и не прятался, охранник его провожал один, и то лишь до подъезда. Тимур дождался фирмача тем же вечером. Вступать в процесс не хотелось, поэтому только спросил:

– Что с тобой делать?

Видимо, мужику уже донесли, какой вышел облом. Он молча достал бумажник и вынул все деньги, какие были. Тимур деньги взял, они были законные. Сказал:

– Теперь пушку.

Мужик вытащил револьвер, как положено, за дуло и отдал так же молча, как и деньги.

Тимур сказал:

– Два дня тебе, чтобы разобраться с заказчиком. Иначе разберутся с тобой. Но его не до смерти. Все понял?

Мужик покорно кивнул.

– Иди.

Подождал, пока тот скрылся за дверью, и лишь тогда быстро выскочил во двор. Вальяжничать в таких случаях не рекомендуется, оружие может и дома храниться.

Ночевать он тогда пошел к Генке и завис у него на месяц. Вдвоем было проще привыкать к новой реальности. Потом к Генке из курортной отлучки вернулась жена с детьми, и Тимур пошел домой. Никаких следов чужого интереса к собственной квартире не обнаружилось, значит, процесс закрыт. И слава Богу.

Ни о бывшей жене, ни о неплохом мужике Тимур с тех пор ничего не слышал. Хрен с ними, пусть живут. Если живы.

Потом нашлась работа, парни пристроили. Работа была странная: гарант. Заключалась она вот в чем. Два бизнесмена заключали какой-нибудь контракт, и тот, кто боялся, что обуют, обращался в специальную фирму за гарантией. Тимур ехал с недоверчивым клиентом на переговоры, присутствовал при подписании договора, молчал, но всем своим видом показывал, что все обязательства лучше выполнять, иначе выйдет себе дороже. При этом вести себя гаранту полагалось предельно корректно, и униформа была соответствующая: черный костюм, белая сорочка, черный галстук, черные туфли. Форму обеспечивала контора, сорочки полагалось три, туфель две пары, узконосые и тупоносые, на случай, если мода изменится: уважающий себя авторитет должен одеваться с иголочки.

Тимур носил форму и вел себя, согласно предписанию, корректно. Даже от кофе отказывался, вежливо и бессловесно сидел с краешка. Был всего один случай – пытались придержать у входа в кабинет, отсечь от клиента. Но Тимур вежливо взял стража дверей за плечо, у того повисла рука, и взаимопонимание восстановилось.

Деньги платили хорошие, хлопоты были почти нулевые, но одно неудобство давило: приходилось восемь часов торчать без толку в конторе – хоть анекдоты трави, хоть в карты играй, и все это в черном костюме, черном галстуке и туфлях по моде. Получалось некомфортно, вроде прислуги в барском доме.

Да вались оно все! В конце концов перешел на сдельщину. Денег выходило втрое меньше, зато в конторе появлялся только по вызову. Да и много ли надо одному, даже с учетом время от времени возникающих баб. Рестораны он не любил, а ресторанных баб еще меньше.

Как-то встретил бывшую одноклассницу, лет двадцать не виделись. Обнялись, посидели на лавочке в убогом сквере. Она от кого-то слышала про его семейные дела, стала утешать, убеждала, что он сильный и нельзя опускаться. Тимур искренне удивился: он и понятия не имел, что опускается. Жил хорошо, куда уж лучше: ел вдоволь, пил по желанию, баб водил, когда хотелось. Отдыхал. И чем дольше отдыхал, тем больше ему это занятие нравилось. Собственно, это и была жизнь, в отличие от работы, прошлой и нынешней. И он жил, как нравилось, жил для себя, а не для, например, бывшей одноклассницы, которая считала, что он опускается. Всегда бы так опускаться!

Изредка возникала потребность в деньгах, и тогда он шел взыскивать долги. Это была неприятная процедура – но где найти приятный способ добывания денег? Должна ему была родина, много должна. А кто конкретно обязан произвести очередную выплату, Тимуру приходилось всякий раз решать заново. Взыскивать долги всегда безрадостно. Но ситуацию облегчала возможность выбора.

Вот и сейчас надо было выбрать.

Переулки центра для поисков были удобны. Узкие, угластые, с ухоженными особнячками, проходными двориками и дорогими вывесками ресторанчиков, бутиков и неброских контор, которые тем не менее могли себе позволить покупку или аренду пристанища на самом дорогом пятачке Европы, между двумя посольствами и каким-нибудь фитнес-центром, способным озадачить ценами даже олигарха средней руки. Рядовые граждане великой державы сюда не заглядывали, в тесных дворах впритык друг к другу стояли роскошные иномарки. В какую из них сядет сегодняшний должник?

Тимур нашел полоску тени, повернулся лицом к стене и привел себя в надлежащий вид: надел бомжовый полотняный кепарик, очки с грязными стеклами и налепил на скулу резиновый шрам, качественный, бельгийского производства. Мелочи, детская игра – но эти мелочи так бросались в глаза, что прочее запомнил бы только профессионал. А с профессионалами сегодня Тимур иметь дело не собирался.

Повезло: подъехал крупный джип, зеркально сверкнул в вечерних огнях черными боками и медленно пополз вдоль тротуаров, подыскивая объемистое логово. Не нашел, развернулся и встал прямо перед запертыми воротами, наглухо закрыв возможный выезд тяжелой стальной тушей. Правильно сделал: стоять перед воротами нельзя, но кому-то можно.

Тимур подошел вплотную. Окна были затененные, но в меру, силуэты внутри просматривались достаточно ясно. У водителя были плечи в полджипа, короткая стрижка и знакомая униформа: черный костюм, белая сорочка, черный галстук. Коллега, что ли? А позади сидел высокий худощавый малый, то ли молодой, то ли очень уж моложавый, в светлой рубашке с расстегнутым воротом и легком льняном пиджаке. Хозяин, подумал Тимур, а хозяину все можно, хоть джинсы с драными коленками, что надел, то и стильно.

Тимур вежливо постучал по хозяйскому стеклу. Коллега за рулем обернулся и напрягся, но, не получив знак от хозяина, замер в ожидании. Молодой босс опустил стекло:

– Слушаю вас.

Сказано было вполне доброжелательно – ни грубости, ни высокомерия. Но Тимур уже вошел в процесс, и отступать было нелогично.

– Извините, – сказал он, – не стал бы беспокоить, но деньги нужны.

– На бутылку? – понимающе улыбнулся тот.

– Да нет, скорей на ящик, – улыбнулся в ответ Тимур.

– Ящик – это круто, – сказал малый в льняном пиджаке.

Сколько же ему? Тридцатник, наверное. Молодой босс. Двадцать лет назад в школу ходил. Выходит, Тимур и его покой охранял. А охрана стоит денег.

Видно, плечистый шофер уловил что-то в спокойном голосе хозяина, потому что открыл дверцу и выставил левую ногу на асфальт.

– Вали-ка, папаша, отсюда, да побыстрей, – сказал он с угрозой. Тревоги он явно не чувствовал – просто демонстрировал рвение, как дворовый пес, скалящий зубы в присутствии хозяина.

Тимур понимал, каким он видится телохранителю, и подыграл тому: да, старикан, пьяноватый, привыкший нахально попрошайничать.

– Ну вот, – ворчливо укорил он парня, – чего ж ты сразу уж так! Я вот с молодым человеком беседую, а ты сразу: «вали»! Грубишь, сынуля.

Парень между тем в дискуссию не вступал, просто, повернувшись боком, поставил на асфальт вторую ногу и стал медленно вылезать из машины, избегая суеты, которая уронила бы его достоинство. Тут он ошибся. Двумя пальцами левой руки Тимур быстро тронул его за локоть, а потом за толстенную шею, и парень, так и не поняв, что произошло, принял позу самую деловую: голова и туловище на переднем сиденье, а задница наружу. То ли аккуратный водитель решил протереть коврик, то ли проверяет педаль, то ли стала заедать крышка бардачка, и не гонять же супермашину на сервис из-за такой ерунды. Босс на заднем сиденье тоже не сразу врубился в ситуацию, а когда врубился, было поздно: Тимур уже сидел на диванчике рядом.

– Мы ведь люди культурные, – сказал он, – так?

– Так, – согласился малый и даже руки положил на колени, наиболее наглядно демонстрируя хорошее воспитание.

– Разболталась молодежь, – кивнул Тимур на безгласного водителя, – с ним деликатно, а он сразу хамить. Вы вот не такой, сразу видно.

Малый движением бровей показал: да, не такой.

– Я ведь не бандит, – объяснил Тимур, – я хотел долг получить, и все.

Растерянный босс ждал следующей фразы, но не дождался.

– А много я должен? – спросил он.

Чуть поколебавшись, Тимур произнес:

– Я думаю, приблизительно штуку. Хотя лучше две.

– Ладно, – кивнул тот, – это по-божески. Долги надо отдавать.

В голосе было облегчение – видно, ждал худшего.

Он сунул правую руку во внутренний карман пиджака и, развернувшись к Тимуру, достал бумажник, очень медленно, чтобы Тимур увидел и понял, что это именно бумажник, а не, допустим, пистолет. Вытащил пачку зеленых и отсчитал двадцать сотенных. После чего спросил:

– А этого хватит?

– Нормально, – успокоил Тимур.

– Вопрос можно?

– Ради Бога.

– А кому я должен?

– Мне, – сказал Тимур, – только мне. И больше никому, полный расчет.

Он вылез из джипа, на всякий случай, однако, придержав дверь. Но у молодого босса не было даже намека на агрессию. Он спросил, показав глазами на водителя:

– А с ним что?

– Нормально, – махнул кистью Тимур, – спит. Минут через двадцать оклемается. Только не тревожьте, не то рвота начнется. А через двадцать минут не вспомнит ничего.

Молодой босс ему понравился: умный, спокойный, легко принявший неизбежное. Хороший должник. Не виновен? Этот, наверное, не виновен. Но должник, даже хороший, обязан платить.

Перед тем, как захлопнуть дверцу богатого джипа, Тимур все же обернулся и резанул молодого босса коротким, неожиданно холодным взглядом. Для его же пользы – чтобы напоследок не сделал глупость. Глупости не нужны.

* * *

Буратина дома навела марафет: помыла полы, разбросанные тряпки сложила в стопочку, куртку повесила в шкаф. Хлеб порезала и подсушила на сковородке, он вкусно пах маслом и горчицей.

– Чего это ты? – удивился Тимур.

– Надо же койку отрабатывать.

– За койку вроде мужики бабам платят.

– Бабам – да, а буратинам за что платить? За хорошее отношение?

– Хотя бы.

– За хорошее отношение ты мне пепси купил.

Он не нашелся, что ответить, и лишь за чаем наконец сказал:

– Все, можем ехать в Звенигород.

– Деньги надыбал?

– Ну да.

– Много?

– Две штуки.

– Правда? – обрадовалась она.

– Да вот, смотри.

Девчонка вытаращила глаза:

– Баксы?

– А надо было рубли? – огорчился он. Прикол получился. То она развлекалась, а теперь его очередь.

– Да нет, баксы лучше… Но…

Она с подозрением прищурилась:

– Слушай, а ты, случайно, не бандит?

– Куда мне, – вздохнул Тимур, – бандиты умные, на «мерседесах» ездят. А что, похож на бандита?

– Не похож, но…

– На бандита учиться надо, – сказал он, – там свой закон, свои понятия, абы кого не возьмут.

– А кто ты? – это было спрошено уже серьезно.

– Как кто? Дурак.

– Темнишь ты, Тимоха! – бросила она досадливо и, помедлив, сама себя спросила задумчиво: – Может, ты и вправду Тимур?

Он вздохнул:

– Мало же надо, чтобы тебя зауважали… Так что – в Звенигород?

– Это правда твои деньги?

– Наши, – возразил он, – наши с тобой.

Она довольно долго молчала, глядя на него пристально. Потом спросила:

– Послушай. Ты как, долго сможешь терпеть буратину?

– То есть?

– Ну, если я буду рядом? Неделю сможешь?

– Легко.

– А две?

– Без проблем. Чего это вопросы у тебя такие странные?

– Действительно твои деньги?

– Я же сказал.

– И можешь их потратить?

– А зачем деньги, если не тратить?

– Давай съездим к морю, а?

Он немного подумал. А чего бы, собственно, и нет? В Москве его ничего не держало. Спросил:

– Морей много, ты куда хочешь?

– В Геленджик, – ответила она без запинки.

– Была там, что ли?

– Я на море вообще не была.

– Сейчас же просто.

– Не получалось.

– Ну и что – название красивое, вроде Звенигорода?

– Ага, – засмеялась она и объяснила: – Туда подружка ездила.

Тимур согласился:

– Ладно, Геленджик так Геленджик.

– Правда поедем?

– Договорились же.

– А когда?

– Одно дело надо сделать. К другу съездить. Болеет.

– А чего с ним?

– Плохо с ним.

– А ты возьми меня с собой.

– Зачем?

– Я же медсестра. Хреновая, но все же. Мало ли… Вдруг пригожусь.

* * *

У Лешки Каравайкина он не был уже недели две. Перезванивались часто, а вот ездить – не ездил. Тяжело, когда друг болен, а помочь нельзя. Жене Глашке денег дал, месяца на два им хватит, потом даст еще. Врач был свой, бабки не брал, но, к сожалению, и не обнадеживал. Лешку обездвижило на левую сторону, по квартире передвигался, но не более того. Тимур ездил бы и почаще, хоть в шахматишки сыграть – но мешала Глашкина с трудом скрываемая неприязнь. В болезни мужа она видела и Тимурову вину – мол, пили когда-то вместе, вот мужика и заклинило. Хотя пили давно и не так уж много, и, скорей всего, отложенно сказалось давнее тяжелейшее сотрясение мозга: дня три тогда был без сознания. Оклемался вроде, все устаканилось, но врач сказал, что такие вещи даром проходят редко: сосудики в мозгу смещаются, а долгое время спустя какой-нибудь ослабленный лопается, и вот вам результат. Но на Глашку Тимур не обижался: ведь в главном она была неоспоримо права. Четверть века дружили, шли по жизни локоть к локтю, вроде бы все общее – но теперь он мужик в порядке, вон девки клеятся на Арбате, а Лешка даже в туалет ходит по стенке. Эту свою вину Тимур чувствовал без всякой Глашки. И теперь, уже на улице, подумал, что не надо было девчонку с собой брать: Лешка-то поймет все правильно, а вот Глашка легко может завестись. Перерешать он не любил, но тут, пожалуй, надо перерешить.

Пока он думал, как бы это сделать поестественней, вышли на бульвар, и девчонка остановилась у свободной лавочки. Лицо у нее было хмурое.

– Чего? – спросил Тимур.

– Давай посидим чуть-чуть.

Сели. Она сказала раздраженно:

– Слушай, Тимоха, чего ты все темнишь?

– В каком смысле – темню?

– Откуда у тебя деньги?

– Сама же сказала: если бы была тысяча. Вот я и достал с запасом.

– Я думала про рубли.

– Мне-то откуда знать, чего ты думала. Надо было сказать.

– Ты дурачка не строй. Откуда баксы?

Тимур примиряющее улыбнулся:

– Ну, какая тебе разница?

– Такая разница, что тебя посадят. А передачи тебе носить я не нанималась.

– Ну, не носи.

Она разозлилась:

– А кто будет носить? Кому ты нужен, придурок?

Тимур согласился:

– Вот это точно – никому. Никому я на хрен не нужен.

– Деньги украл?

Он ответил честно:

– Воровство не по моей части. Просто долг получил.

– Ну кто ты все же?

– Мы же выяснили: дурак.

Девчонка разозлилась еще больше:

– Пошел к черту! Чем ты занимаешься?

И опять он сказал чистую правду:

– Живу.

– Все живут. Но ведь зачем-то живут, планы какие-то.

Он мягко возразил:

– Значит, им нужны планы. А у меня планов нет.

– Но ведь ты мужик. Чего-то хочешь, так?

Он виновато вздохнул и улыбнулся:

– У меня желания короткие. Жарко – пива хочу. Иногда бабу. Нет денег – деньги хочу, ровно столько, чтобы о них не думать. Сейчас вот хочу с тобой на море. Ну, нет у меня планов на будущее. Все, как есть, полностью устраивает. Вот скажи: чего мне еще желать? Карьеру делать? А зачем? Да и стар я для карьеры. У тебя, например, какие планы?

– Чего ты сравниваешь? Я девка, зачем мне планы? Пока и так интересно. Года через три в медицинский пойду, медсестрам льгота. Может, ребенка рожу.

– От кого?

– От кого угодно. Хоть от тебя. Лишь бы мужик был здоровый, ни СПИДа, ни гепатита. И не алкаш – а то еще родится какой-нибудь даун.

Это походило на выяснение отношений, а чего Тимур не любил, так это выяснять отношения.

– Вот видишь, – сказал он примирительно, – у тебя планы есть, а у меня нет. Твои планы впереди, мои позади. Что хотел, вышло. А не вышло, и хрен с ним. Вот так, как сейчас, мне хорошо, ничего другого не надо. Считай, пенсионер. Зачем пенсионеру планы?

– А пенсионер, – буркнула Буратина, – так сиди дома. И не фига молоденьких девчонок трахать.

Но настоящей злости в голосе уже не было, просто женская привычка оставлять последнее слово за собой.

* * *

– Плохи мои дела, – это была первая фраза Лешки Каравайкина, когда Тимур вошел. Что дела у Лешки плохи, Тимур, конечно, знал – но чтобы до такой степени… Леха лежал на спине, а над кроватью, от стены к шкафу, была прилажена железная труба, и к ней крепились ремни с ручками, как в троллейбусе. Если надо было приподняться или повернуться, Леха хватался за эти ручки левой рукой: правая уже не держала. И говорил он тихо, с усилием.

– Да ладно, старик, – возразил Тимур, – болезнь – штука такая: то ухудшение, то улучшение…

– Брось, – почти шепотом оборвал друг, – мы же не бабы. Сколько-то протяну, и слава Богу. Сам понимаешь: сейчас для меня страшна не смерть, а слишком долгая оттяжка.

– Боли нет? – спросил Тимур: он хотел отвлечь Лешку от горьких мыслей, но вопроса умней не придумал, и отвлечь не удалось.

– В меру, – ответил тот и вернулся к своему: – Чего там, наша с тобой жизнь все равно кончилась. А новая… Я вот телек смотрю, радио слушаю… Знаешь – не о чем жалеть. Деньги, карьеры, возня. Ну их на хрен!

– Может, лекарства какие поискать?

И эта фраза была глупая, какие тут лекарства! Но больных полагается морально поддерживать, вот Тимур и попытался.

Леха слабо отмахнулся – шевельнул кистью левой руки, подвижной, но тоже вялой.

– Тут ко мне врач ходит, толковый, из госпиталя, сказал, что полгода гарантирует, да и год, наверное, протяну. Хотя, я так мыслю, чем скорее, тем лучше. У меня к тебе вот какая просьба. Когда оно случится, попроси мужиков подсуетиться, чтоб на Глашку все не свалилось, она и так на грани. Отец с матерью на Востряковском лежат, там еще место есть, ну, это Глашка знает. Дуростей всяких не надо, венков и прочего. Лишь бы водки хватило, – он улыбнулся, чуть растянув губы, – ну, это вы и без меня сообразите.

– Да будет тебе, – пристыдил Тимур, – ты живой и думай о живом.

– О живом я тоже думаю, – согласился Лешка, – я тебя за этим и позвал. Есть у нас с тобой обязательство, ну, ты помнишь. Теперь гляди: нас тогда было четверо, сейчас двое, ты да я. Значит, нам решать. Так вот я тебя от всего этого освобождаю. Ну его на хрен! Двадцать лет прошло. Срок давности десять лет, а тут – двадцать. Забудь и живи. Понял?

– Уверен? – с сомнением спросил Тимур.

– Уверен, – ответил Леха, – на хрена тебе заморачиваться? Бог прощал и нам велел. Пусть все живут. Все равно, кто раньше, кто позже…

Это было неожиданно: прежде в их кругу не было принято ни прощать, ни поминать Бога. Хотя кто знает, что происходит с человеком у последней грани.

– Ясно, – кивнул Тимур.

Он посидел у кровати еще минут двадцать, поговорили, посмеялись даже. К грустным темам не возвращались.

Когда уходили, Буратина с Глашкой обнялись, что было странно: ни в той, ни в другой Тимур прежде не замечал сентиментальности. Быстро сошлись.

На улице девчонка сказала:

– До чего же она хороший человек! И ничего нельзя сделать?

Он вздохнул:

– Чего тут сделаешь! У него контузия была, вроде вылечился. А два года назад… Кого только к нему не возили, даже академиков двух. Гомеопаты, экстрасенсы. Никакого результата. Говорят, вопрос лишь во времени.

– Ну, и что? Вот так лежит и ждет смерти?

– Все мы ждем смерти, – сказал Тимур и повторил Лехины слова: – Кто раньше, кто позже.

У него было время понять, что в уже недалеком будущем Лешку придется хоронить, понять и смириться с этим. Все равно было тяжко: ведь последний из тех друзей, которых уже не заменить, самый последний. Хотя, если точно, последним останется он сам, и его хоронить будет некому. То есть кто-то, конечно, найдется, на худой конец и военкомат похоронит, если к тому времени военкоматы останутся, но военкомат не друг, ни жалеть не станет, ни пить не чокаясь. Где-то была сестра двоюродная, но жива ли – кто ее знает.

Однако сквозь все эти грустные мысли просвечивало облегчение. Выполнять когда-то договоренное ему и прежде не хотелось: та война кончилась, и хрен с ней, забыть как дурной сон. Жизнь другая, все другое. Договор, конечно, дело серьезное, но Лешка от обязательства освободил, а больше никому ничего Тимур не должен. Свобода, мать ее. Живи, как нравится.

* * *

Через день, однако, выяснилось, что как нравится – не выйдет.

Буратина к вечеру поехала домой складывать вещички. Тимур вышел подышать, побродить по улочкам и тихим дворам. А когда возвращался, из мертвой тени проулка между домами выдвинулась живая тень. Тимур на всякий случай напрягся: неужели тот должник из роскошного джипа выследил? Но тень придвинулась, и он узнал мужика: Прошка. Прошка был свой человек, и Тимур расслабился.

– Здорово, – сказал он, пожимая объемистую лапищу: Прошка был крупный малый, под два метра, и весил соответственно.

Сейчас лицо у Прошки было озабоченное, почти испуганное.

Он поманил Тимура в подворотню. Тимур пошел без вопросов: зовут, значит, есть причина. Прошка взял его за рукав и сперва потащил дальше, к другой подворотне, потом, заколебавшись, остановился. Он оглядывался, словно убегал от кого.

– Гонятся? – спросил Тимур без усмешки: если здоровый мужик чего-то опасается, имеет смысл остеречься. Сам Тимур уже окинул цепким взглядом бедное вариантами пространство двора и определил самое безопасное место – проем между двумя гаражами с легким выходом в обе подворотни и проходной подъезд, ведущий в боковой переулок.

– Следить могут, – сказал Прошка.

– А ко мне нельзя?

– К тебе как раз нельзя.

Тимур завел Прошку в щель между гаражами.

– Ладно, давай здесь. Чего там, новости какие?

– Хреновые новости, – почти шепотом проговорил Прошка, – кто-то на тебя вышел.

Он был сильно напуган, и Тимур ободрил:

– Ну, давай, давай.

– Понимаешь, – сказал Прошка, – пришла ко мне баба, мол, так и так, есть заказ. Какой? – говорю. Убрать одного деятеля, цена хорошая, подробности потом. Нет, говорю, на мокруху не пойду, на мне и так срок висит.

– А на тебе висит? – удивился Тимур. Этого он про Прошку не знал.

– Уже кончился, – сказал Прошка, – два года условно, за драку. Но у них там знаешь как: попадись на чем-то, все припомнят.

Тимур еще больше удивился: Прошка был человек мирный, не то что драки, ссоры избегал.

– Сами нарвались, – объяснил он, – их трое, я один. Ну, вмазал. А чего было делать? Но там скандал вышел, его отец шишка, а у него враги, они и раздули. Хотели того парня посадить, он первый полез. А батя его на выборы шел, у него тоже выхода не было, вот его адвокаты и наехали на меня: мол, я напал на пацана из-за политики, чтобы отца запугать. Кто там у них кто, я не знаю, но этот мужик, который шишка, перетянул. Мне уж потом судейская тетка сказала: ты, мол, не виноват, но пришлось, так что лучше не возникай. А чего мне возникать – дали-то условно…

– Ладно, – прервал Тимур, – что за баба приходила?

По испуганной Прошкиной физиономии он уже понял, какого деятеля заказали, и теперь важны стали подробности.

Прошку он знал много лет. Познакомились еще в училище, называвшемся почему-то Школой морского резерва, хотя к морю училище отношения не имело и ни в каком резерве не состояло. Знакомство было не близкое, в Тимурову компанию Прошка не входил по самой простой причине: Тимур с первого курса причислялся к элите морских резервистов, а Прошке до элиты было не дотянуться. Ребята это поняли быстро, начальство тешилось иллюзиями подольше: их впечатляли устрашающие Прошкины габариты, медвежья сила и вполне подходящая резкость – он очень здорово метал ножи. Потом все же выяснилось, что несомненные Прошкины плюсы обнулялись неискоренимым скудоумием: соображал медленно и робко, сам себе не верил, и хорошо, что не верил – почти все его тестовые решения отличались редкой дуростью. В конце концов генерал, ведавший училищем, примирился с неизбежным, и выше телохранителя Прошка так и не поднялся, да и охранять был приставлен к тупому полковнику, которого было не жалко. Когда полковника выперли на пенсию, Прошку тут же демобилизовали, не спросив, хочет ли на волю он сам. Уже на гражданке Прошка мыкался, денег не хватало, пришел к Тимуру жаловаться на жизнь. Тимур привлек его в гаранты, Прошкины габариты впечатляли клиентов, и зарплату ему положили как раз по габаритам. Тимура он называл крестным отцом и без конца благодарил, пока Тимуру это не надоело и он однажды не рявкнул: мол, хватит слюни распускать, ничего такого я для тебя не сделал! Благодарить Прошка перестал, но смотрел на Тимура, как хилый младший брат на авторитетного старшего, и любое поручение, даже самое мелкое, выполнял с восторгом. В гарантах он, однако, не задержался по обычной причине: в силу крайней скромности ума решения принимать Прошка боялся, при любом намеке на конфликт терялся, не знал, когда стоит рыкнуть, когда улыбнуться ледяной улыбкой душегуба, а когда просто вовремя шевельнуть плечами. И опять же Тимур пристроил его на новое место, в охрану торгового центра, где думать полагалось администратору этажа, а от охранника требовалось всего лишь грозно возникнуть в нужном месте по первому звонку.

На новой службе Прошка сразу же закрутил роман с секретаршей директора Люцией, точнее, она с ним. Люция, по жизни Люшка, оказалась для робкого гиганта просто спасением: умишком она обладала умеренным, зато решения принимала сразу, что было даже хорошо. В конце концов, что так, что эдак, разница небольшая – а вот за промедление порой платить приходится куда дороже, чем даже за глупость.

– Какая баба? – Прошка соображал медленно.

– Ну, та, что подписывать тебя приходила.

– Я ее первый раз видел.

– Из себя какая?

– Длинная довольно. Худая. Очки черные.

– Очки снять можно, – напомнил Тимур, – волосы какие?

– Волосы?

Прошка всегда переспрашивал: в его застывшие мозги вопрос с первого раза обычно не протискивался.

– Волосы!

Медлительный собеседник пожал плечами:

– Она в косынке была. Или в платочке таком…

Тимур уже понял бесцельность вопроса: снять можно не только очки, но и парик, да и блондинку от брюнетки отличает один поход в парикмахерскую.

– Голос какой?

– Н-ну… Бабский такой.

Уточнять было бессмысленно, Прошка есть Прошка.

– Ладно, пришла баба – и что? Давай дальше.

– Ну вот, говорит, есть заказ…

Тимур тянул из Прошки подробности, пока они не сложились в тусклую картинку – но хоть что-то удалось уразуметь. Пришла баба, предложила деньги. Прошка на мокруху не повелся, стал упираться. Тут, на его удачу, позвонили, вызвали к администратору.

– Ну, пошел к администратору, – помог тугодуму Тимур, – дальше?

– Это не администратор, – сказал Прошка, – это Люшка меня вытащила.

Секретаршу директора Тимур видел раза три. Прошка с ней жил уже полгода, собирались съезжаться, но пока не получалось по разным житейским причинам.

– А Люшка чего?

– Да как всегда. Мол, что за баба?

– Ну? – поторопил Тимур кратчайшим способом.

– Ну, я ей так и так, хочу послать.

– Ну?

– А она: дурак, ты хоть узнай, как и что, кого и почем, послать-то всегда успеешь. Может, она мужа хочет замочить, интересно же.

– Ну?

– Ну, я и спрашиваю ту бабу: кого? А она: твоего врага. Две, говорит, выгоды: и от врага избавишься, и бабок срубишь.

– Ну, а ты?

– Ну, я чего? Как Люшка сказала. Что, мол, за враг. А та баба и говорит: вот тебя.

– А мы с тобой враги? – удивился Тимур. История получалась настолько дебильная, что всерьез беспокоиться было бы странно.

– Какие же мы враги! – испугался Прошка. – Да у меня друга лучше нет. Ну, а она – вот так.

Может, бывшая моя, пришло вдруг в голову Тимуру. Хотя столько лет прошло, с чем надо было разбираться, давно разобрались. Или чего-то не учел?

– Лет – сколько?

– Ей?

– Ну, не тебе же.

– Тридцать, наверное. Или двадцать пять.

– Точно длинная?

– Это точно, – твердо сказал Прошка, – Люшка тоже длинная, а та длинней.

Значит, не бывшая.

– А с чего она взяла, что мы враги? Спросил?

– Ну да.

– А она?

– Он же, говорит, тебе по морде выписал. Вот и рассчитаешься.

– Это же по пьяни, – виновато проговорил Тимур, – в шутку ведь…

На нем до сих пор висела та дурость. С чего он тогда на Прошку взъелся? Уже и забыл. Но мазнуть по роже мужика, которому и в голову не придет дать сдачи, это, конечно, было подло. Нельзя перебирать, нельзя.

– Я-то знаю, что в шутку, – охотно согласился Прошка, – а она-то не знает.

Он и тогда, по горячим следам, не обиделся, сам же и подсказал версию, что в шутку.

– А ценой не поинтересовался? – ушел от неприятной темы Тимур.

– Спросил, – улыбнулся Прошка. У него и улыбка была медленная, на полминуты.

– И сколько?

– Десятка баксов. Пока я думал, она еще надбавила – ладно, говорит, пятнадцать, но больше не дам.

– Хорошие деньги, – одобрил Тимур, – а ты?

– А я чего? Я говорю, надо подумать.

– И чем кончилось?

– Послезавтра придет.

– Во сколько?

– Позвонит.

– Ясно, – сказал Тимур, – значит, так. Она звякнет – сразу мне отзвонишь с Люшкиного мобильника. Я отслежу, откуда она. А там видно будет.

– А с мокрухой как? Чего сказать?

– Скажи – согласен, только надо с напарником. И времени возьми побольше, дней хотя бы пять. Мол, проследить надо, когда уходит, когда приходит. Ствол твой, или она обещала?

– Нет, ствол не нужен. Она говорит – ножом. Лучше простым, вроде кухонного. Можно трубой или ломиком. И не возле дома, а подальше, где-нибудь в парке, а лучше всего за городом.

– Ясно, – повторил Тимур, – ножом – это хорошо. И за городом – хорошо.

Это действительно было хорошо. Ножом – значит, шум им не нужен, хотят списать на шпану. Зачем списывать? А хрен их знает! Вроде бы из ствола проще, один в спину, один в голову, и все, и без проблем. А эти хотят без шума, случайная драка или вроде того. Интересно, кто они – эти? И на хрена он им сдался?

Не надеясь на ответ, просто для порядка, переспросил:

– А кто, почему – ничего не сказала?

Прошка замотал головой:

– Не, про это ничего.

Он был хороший малый и повел-то себя как человек, сразу прибежал рассказывать. Тимуру вовсе не хотелось втягивать Прошку в непонятный и потому особенно опасный процесс – на хрена Прошке чужой геморрой, жил бы со своей Люшкой и горя не знал. Но Тимур понимал, что никуда он Прошку не втягивает, тот уже втянут. Согласится Прошка на мокруху – следующий он. Откажется – все равно следующий он, кто же рискнет оставлять такого осведомленного свидетеля. Не факт, что и Люшка уцелеет: даже врачи, мать их, когда чистят рану, снимают три слоя, до здорового мяса, палец загноится, всю руку рубят. Теперь у них с Прошкой на двоих один выход – добраться до корня и ситуацию разрулить. Как разрулить? А – как получится.

Придя домой, Тимур заново прокрутил в мозгу всякие варианты. Никакой ясности не возникло. Если кто в текущий момент и имел с него получить, так тот должник из джипа. Или его грозный водила. Но с должником расстались вроде без больших обид, водила был туповат, да и сам накачан сверх меры, ему не нанимать киллеров, а самому на святое дело наниматься. Но больше никакая идея в голову не приходила.

Туман, сплошной туман…

Вечером пришла Буратина. Она проявила деликатность, ни о чем прямо не спросила, просто поинтересовалась:

– Мне на работу выходить или пока не стоит?

– Пока не стоит, – сказал Тимур, – погоди дня два.

На том временно курортную тему закрыли.

* * *

С заказчицей вышло до смешного просто. Прошка загодя позвонил, Генка, предупрежденный заранее, подогнал машину, ждать не пришлось. Минут через пятнадцать заказчица вышла, и, пока двигалась к джипу, Генка сделал десяток кадров. Впрочем, они вряд ли пригодятся, зрительная память Тимура никогда не подводила. Хотя в данном случае он понимал, вполне может подвести.

Прошка описал ее точно, но бестолково. Она была не длинная и худая, а высокая, с фигурой модели. Судя по походке, моделью и была либо прежде бывала. И одета, как модель либо как валютная сучка – впрочем, эти профессии вполне совместимы. Ладно, какая есть, такая есть. Важнее было, куда поедет.

За рулем была не сама – затененные окна зеркалили, но села она справа. Машина сразу сорвалась с места. По Москве не разгонишься, Генка поймал джип на втором перекрестке и, сделав прокладку из пары машин, вел до конца, до переулка у набережной. Она вошла в офисный небоскреб лужковской архитектуры: бетон, стекло и вывеска нотариальной конторы у входа. Джип отъехал. Генка кое-как приткнул машину поодаль. Выждав минут пять, Тимур вошел в тамбур со стеклянной вертушкой и остановился у здоровенной панели с длинным перечнем этажей и контор. Неторопливо исследовал список. На восьмом этаже значилось нечто подходящее: «Долг (Фонд помощи ветеранам горячих точек)». Дальше можно было не смотреть, но Тимур все же пролистал глазами всю солидную, отливающую черным доску. Прочее никаких ассоциаций не вызывало.

Значит, «Долг». Хорошее название.

Тимур зашел в бюро пропусков. Над каждым из четырех телефонов висел листок с номерами, местными и городскими. Тимур из осторожности позвонил по городскому. Безлико вежливый женский голос ответил, что Лев Степанович в отъезде, попробуйте позвонить в конце месяца. Тимур поблагодарил и вернулся к Генке.

– Нормально? – спросил Генка.

– Нормально. Гони домой.

В принципе ничего нормального не было. Хотя нет, что-то все же открылось. Возникла ясность, чего и откуда ждать. Чей заказ и так далее. Но сам этот факт вызвал раздражение и досаду. На кой хрен ему головная боль? Вроде все решили: конец войне, полное забвение за давностью лет – и вот на тебе! Тимур никому не был должен, ему должны. И этот блядский должник, только что помилованный, вдруг его заказал. Ну, не гнида? И ведь ничего не знал, не мог знать. В курсе были считанные люди, а из них осталось двое: обреченный Лешка и он, Тимур. Было еще двое, но их уже нет: Федьку поймала лавина в горах, а Хромченко погиб в Африке. Завербовался, хотел дочке квартиру сделать, а в результате у дочки ни квартиры, ни отца. Вот и все, кто знал, даже Генка ни о чем не имел представления. С самого начала так договорились: только между собой, прочих не втягивать, не подставлять людей. И не втягивали.

Одно сразу же стало понятно: из дому надо уходить. Оставаться нельзя, рано или поздно подстерегут. Выхода нет, придется залечь на дно. Вот только где оно, это дно?

* * *

Буратина что-то почувствовала, слава Богу, в душу не лезла, только молчала вопросительно. Он ее даже трахнул, чтобы показать, что все нормально, все под контролем. Одно с ней было определенно хорошо: ничего не требовала и потому думать не мешала.

Впрочем, особенно и думать не приходилось, прежнее ремесло приучило решать быстро, за секунды. По сути, он все решил еще там, в бюро пропусков небоскреба, где на восьмом этаже милосердные люди помогают ветеранам горячих точек. Но за решением пошла вторая стадия: все обкатать и проверить. Он и проверял, лежа рядом с девчонкой, грея в ладони маленькую грудь. Интересно, у фригидных всегда сиськи маленькие?

Где искать нору, тоже было понятно. Обещал же деревянному человечку море – значит, и ехать надо на море. Вот только на какое?

– У тебя паспорт есть?

– А как же, – сказала она, – ты чего думаешь, малолетка?

– Загранпаспорт.

– Такого нет.

– Почему так?

– А зачем? В Испанию пока никто не звал.

– Паспорт надо иметь. На всякий случай.

– Как презерватив? – ухмыльнулась она.

– При чем тут презерватив?

– А ты не слышал? Говорят, у умной девушки в сумке всегда три презерватива: вдруг кобель окажется страстный, или не страстные, но сразу трое.

– Значит, так, – сказал Тимур, – завтра соберешь торбу, лучше не чемодан, а сумку, недели на две. Ну, и паспорт, естественно, какой есть. С десяти до трех управишься?

– У нас Наташа говорит: нищему собраться, только подпоясаться. А куда поедем?

– В Крым, – сказал он, – хотела на море, вот тебе и будет море.

Ни в какой Крым он не собирался. Но в связи с обстоятельствами лучше, чтобы настоящий маршрут не знал никто. Даже Буратина. Ей же будет спокойнее.

* * *

Генка подогнал свой «лексус» к четырем, и они, с час помотавшись по пробкам, выехали за Окружную на Варшавку. Тимур время от времени поглядывал назад. Вроде никто не вел, но поток был густой, можно и не заметить. На первом же большом перекрестке свернули вправо, потом опять вправо и минут пятнадцать стояли у придорожного кабачка. Все было спокойно. Никто не остановился ни вблизи, ни в отдалении. Поэтому развернулись и вновь вырулили на трассу.

Генка довез их до Тулы и подождал, пока сядут на проходящий поезд. Не в Крым.

Тимур понимал, что большой нужды в этих сложностях нет. Но так когда-то учили, и он знал, что учили правильно. Сто раз сойдет, а на сто первый сорвется. А чтобы срывалось – нельзя. Всякий срыв – это халтура или неграмотность. Вроде кляксы в тетрадке у первоклашки. Профессионал на кляксу не имеет права, потому что каждая клякса может оказаться последней.

Когда-то их куратор Михаил Макарыч (собственно, не Михаил и не Макарыч, его настоящее имя никто не знал) дал им всем, а Тимуру особенно, урок, который навек запомнился. Тимуров друг Федька, прилично бацавший на гитаре, сочинил песню под Высоцкого, а Тимур, тогда еще романтик, предложил сделать ее гимном школы. Песня была суровая, с обещанием умереть за святое дело. Повел Федьку к Макарычу, не сомневаясь – поддержит. Макарыч выслушал песню и сказал, что не пойдет. «У тебя, – повернулся он к Федьке, как там: „Если надо, умрем“? А я вас чему учу? На что натаскиваю? Вы должны выполнять любое задание, выигрывать любой бой, выходить из любой ситуации. А умер – значит, проиграл. Пехота может умереть, танкист может – а ты нет. При нашей выучке умирать не профессионально».

Потом, уже без Макарыча, Тимур сам учил пацанов, умеющих все, кроме главного. И с кайфом повторял им эту фразу, даже не по необходимости, а потому, что уж очень была хороша. Красивая фраза. И точная. Лет десять парень наращивает физику, еще года три, или пять, или семь уходит на главное. И после этого от какой-то вшивой пули – в яму? Стоило ли столько времени готовиться, чтобы в дурную секунду уйти в ноль? Это солдатики идут в атаку, и в штабе уже просчитано, что из сотни останется семьдесят. Математика! А в морском резерве счет на штуки, и ни одну терять нельзя. Пехотинца можно призвать, и через месяц уже казарму подметает, а через три склад сторожит. А морского резервиста не призовешь, его призывать неоткуда.

В купе оказались бабы, примерно сорокалетние, да еще из торговли, да еще пьющие, да еще компанейские. Тимуру пришлось соответствовать, Буратина уклонилась, скорчив рожу и сложив ладошки на животе.

– Беременна, что ли? – спросили бабы.

– Отчасти, – бестолково брякнула девчонка, видимо, к вопросу неготовая.

– «Отчасти», – передразнила баба потолще, – залетела, так рожай.

– Рожу, – пообещала Буратина, и от нее бабы отстали.

Выяснилось, что они едут в Сочи, в пансионат.

– А мы, – сказал Тимур, – в Новороссийск.

Буратина посмотрела на него с недоумением. Он не реагировал.

Уже наутро, когда стояли в коридоре, глядя на сухую степь за окном, девчонка спросила:

– А мы что, не в Крым?

– Не в Крым, – сказал он.

– Но ты же говорил…

– Не будешь мужикам верить! – отшутился Тимур. – Да ты не огорчайся, на Кавказе море то же самое. И горы повыше. И Россия, а не Хохляндия, на границе документы не спрашивают.

– А там что, заграничные нужны?

– Хватает российских, но мало ли что. Вдруг ты в розыске?

– Или ты, – сказала она с улыбкой, но глядела при этом в упор.

– Или я, – благодушно согласился Тимур. Серьезных разговоров он в данный момент не хотел, да и место было не для душевных откровений.

Пришлось вернуться к компанейским теткам.

* * *

Билеты у них были до Сочи, но сошли раньше, на платформе, где поезд стоял две минуты. Поселочек был приятный, три улочки тянулись вдоль моря, четвертая, живописно кривая, уползала в ущелье. Все это называлось «Новый винзавод» – видимо, в честь скромных развалин на склоне ближнего холма. От пляжа поселок был отрезан двумя дорогами, железной и шоссейной, обе шумели – но когда приезжающих на море пугал шум? Комнату сняли у бабуси, вдовы путевого обходчика, цена была божеская, да и Тимуру на цену было, в общем, плевать: понадобятся деньги, будут деньги. Ему море было не в новинку, много воды, и все. Но забавно было заодно с девчонкой второй раз пережить первое впечатление: она только что не вопила от восторга. Так и прожили весь первый день: Буратина смотрела на море, а Тимур на нее. Купались почти непрерывно и умотались так, что идти куда-то ужинать не было сил, и вечерний харч получился пролетарский: батон и литровая бутылка местного красного вина, по бабусиной наводке купленная у соседа.

Использовать девчонку по понятному назначению Тимур не собирался. Просила съездить на море – ну, и съездят. Уж не такой он на баб голодный. В этом виделся даже особый кайф: побаловать девчонку бескорыстно. Но когда закрылись в комнате, Буратина сама потащила его на себя. Ну, раз так…

Потом стало стыдно: все-таки поездка выходила не благотворительной. Девчонка словно оплачивала свой южный вояж, не давала мужику проявить благородство души. Выждав приличное время, Тимур осторожно поинтересовался:

– Можно тебе вопрос?

– Давай.

– Ну, если ты такая буратина, на хрена тебе все это?

– Тебе же надо.

Он досадливо скривился:

– Ты уже говорила. Но то – мне. А тебе зачем?

Она довольно долго молчала, потом спросила:

– Ты про сестер с Арбата чего-нибудь слышал?

– Ничего не слышал.

– А мне еще в том году рассказали, но внимания не обратила. А потом такой случай вышел…

– Ну, – поторопил он.

– Я тебе говорила: я медсестра. Вообще-то в кардиологии, но той осенью перевели на время в ожоговое отделение, оттуда девочка в декрет ушла. Там тоже коллектив хороший, старшая вообще классная тетка, Наташей зовут. Ей под полтинник, детей двое, но баба абсолютно своя. А у нас там лежали обгорелые. У кого что – руки, ноги, лицо. Ну вот был один мужчина, у него спина обгорела, весь в мазях, в бинтах, три недели на животе. А человек очень хороший, веселый. Андрей Николаевич, лекции в институте читает, мы его профессором звали. Лысенький, но такой юморной… Вот он как-то Наташе говорит: «Чего я тут без толку лежу, подложи под меня бабу». Она пришла в сестринскую, так, мол, и так, больной просит. Нас трое. Наташа уже в возрасте, Зойка замужем, в мужа как кошка. Кто остался? Я, больше никто. Ладно, говорю, раз больной просит…

– Ну, и чего?

– Чего, чего… Он кое-как приподнялся, а я под него заползла.

Тимур не знал, что сказать. Удивила девушка! Но и молчать было неловко, вроде моралист, осуждает…

– Не трудно было? – спросил наконец.

Она удивилась:

– А чего там трудного? Лечь на спину и ноги раздвинуть?.. То есть, конечно, трудно: у него вся спина обожжена. Но как-то приладились. А потом я вспомнила про этих самых сестер с Арбата. Познакомилась с девчонками, ну, и взяли меня в компанию, – ухмыльнулась: – Божье дело, помощь людям.

– Многим помогла? – поинтересовался он. Не из ревности, конечно, просто хотел ее получше понять.

– Троим, – сказала она, – ты четвертый. Хотя нет – ты отдельно. Это я сперва подумала, Богом обиженный, а ты какой обиженный – баксы пачками. С тобой, можно считать, роман. У нас роман, нет?

И ухмыльнулась.

* * *

С утра наладили быт: нашли шашлычную и решили на том успокоиться, благо сливы, груши и поздние вишни грудами лежали на всех лотках.

А дальше началась роскошная жизнь: ни дел, ни забот, сплошной кайф пляжного безделья. Тимур даже осторожность утратил, позабыл, что, выходя из дома, надо, как минимум, оглядеться. Перебегали две дороги и валились на песок, кое-как раскидав обжигающий верхний слой. И так три дня.

На четвертый день у девчонки проснулась совесть:

– Пошли на экскурсию, а?

Они лежали у самой кромки, так, что прибой окатывал легкой прохладной пеной. Думать было лень, говорить тем более.

– Какую еще экскурсию?

– Поселок посмотрим.

– А чего тут смотреть?

– Я на море первый раз, – сказала она, – интересно же.

Пришлось соответствовать.

Экскурсия была недлинной, три километра вдоль пляжа, всего и делов. Набережной, строго говоря, не было, сразу за песчаной полоской, за избитой волнами линией низкого обрыва шло ровное ухоженное шоссе, а уже за ним нечто вроде торгового ряда – временные стекляшки, стационарные магазинчики, несколько вполне пристойных ресторанов и с пяток летних кафешек под тентами. В конце этой скромной ярмарки располагался дом отдыха советского образца, обшарпанный, но с колоннами, зато пляж при нем был огороженный, с рядами лежаков и парашютиками матерчатых зонтиков. На этом курорт иссякал, упираясь в новый микрорайон: пара панельных пятиэтажек и кирпичная башня этажей в четырнадцать, с кирпичным же узором по фасаду, элитное жилье местного разлива. Туда не пошли, «черемушек» и в столице хватает.

Повернули назад.

– Давай сразу и в другой конец, – виновато сказала девчонка, – закроем проблему, и все.

Ей было стыдно за скучную экскурсию.

Идти по жаре не слишком хотелось, но Тимур согласился: все равно когда-нибудь придется, так уж лучше отстреляться сразу. Искупались и двинулись назад, она в своем мини-бикини, он в быстро сохнущих плавках. Плавки были куплены тут же, у пляжа, на лотке: синяя синтетика и сбоку аппликация – какой-то грозный придурок в боксерских перчатках.

В эту сторону пляж завершался пирсом. Шоссе круто загибалось к горам, а низкий берег прикрывали от штормов груды бетонных кубов – то ли хотели что-то строить, да забросили, то ли, наоборот, защитили нужную площадку, заказали проект, и вот-вот закипит деятельность. За этими новодельными руинами опять тянулся пляж, но уже другой, дикий, неухоженный, постепенно переходящий в нудистский, похожий на тюленье лежбище. Здесь царила свобода, кто просто загорал, кто разливал по картонным стаканчикам винцо, кто читал, кто расписывал бесконечную курортную «пулю». Почти все загорали нагишом, однако дресс-код был щадящий: лифчиков заметно не было, но трусики и плавки не возбранялись. Четыре девчонки и два парня играли в волейбол, тряся всем, что трясется.

– Дурацкое ощущение, – сказала Буратина и остановилась, – в купальнике на нудном пляже просто уродом себя чувствуешь: будто на дискотеку притащилась голяком.

Она остановилась и привела себя в достойный вид: скинула купальные причиндалы и, связав узлом трусики и нагрудник, соорудила из них что-то вроде банданы.

– Ты? – спросила она Тимура.

– Меня не колышет.

Девчонка презрительно посмотрела на его плавки с агрессивным боксером:

– Хрен с тобой, тебе можно, ты старый.

* * *

Тимур понимал, что висящее на нем дело никуда не денется и надо что-то решать.

Но ничего решать не хотелось: уж очень здорово жилось. Девчонка оказалась классным сотоварищем: не занудствовала, не морочила голову, легко бегала на рынок, к постельным вольностям относилась просто. Повибрировать под мужиком для нее проблему не составляло: работа нетрудная, так чего не порадовать хорошего человека. Тимур быстро привык к нестандартной ситуации – Буратина так Буратина, все люди разные, как умеют, так и живут, скажи спасибо, если на ноги не наступают.

Недели плотной жизни в маленькой комнатухе хватило, чтобы окончательно убедиться, что с пляжной соратницей ему здорово повезло. Девчонка была юморная, покладистая и при этом вполне независимая: если он молчал, задумавшись, или решал кроссворд в курортной газете, или просто валялся на койке мордой вверх, она не лезла с расспросами, не требовала внимания, а спокойно уходила в свои мысли – какие, Тимур не знал, потому что и он к ней не лез. На любой мужской прикол отзывалась сразу, и видно было, что, при всей деревянности, игра в женщину вовсе не была ей в тягость. Мало того, в ней обнаружился немалый постельный артистизм, в любых позах смотрелась красиво и сама напрашивалась на минет. Вот и разберись в редкой породе: с одной стороны, вроде бы и не женщина, а с другой – женщина, да еще какая. Тимур и всегда-то принимал людей со всеми их примочками, а принимать этого яркого зверька было забавно и приятно.

А вот скучно не было. Никогда. Что-что, а удивлять деревянный человечек умел.

В первый же вечер, когда уже лежали рядом, хоть и голышом, но как бы и по-братски, вдруг спросила:

– Ты в Бога веришь?

– Не знаю, – честно ответил Тимур. Он и в самом деле не знал, его ежедневная жизнь с Богом никак не соприкасалась.

– Ну, а все же, – настаивала Буратина, – как ты думаешь: он есть?

– Может, есть, может, нет. А ты как считаешь?

Она ответила, почему-то вздохнув:

– Мне кажется, все-таки есть. Должна же в мире быть какая-то справедливость.

– А какая от Бога справедливость?

– За подлость накажет.

– На том свете, что ли?

– Ну хотя бы, – произнесла она неуверенно.

Теперь вздохнул Тимур:

– На свете шесть миллиардов людей. И что, по-твоему, Богу с каждым разбираться? У нас какого-нибудь убийцу три года судят, и ничего доказать не могут. А тут – шесть миллиардов!

– Ну, и что выходит – никакой справедливости?

Вопрос был философский, и Тимур задумался.

– Почему никакой? Какая-то есть. Люди сами между собой разбираются. За добро благодарят, за обиды наказывают.

– А кто не может наказать?

– Тому плохо, – согласился Тимур. Он еще немного подумал и подытожил: – Тут ничего не поделать. Одни живут, как хотят, другие – как умеют. А в большинстве – хотят, но не умеют.

– А ты к каким относишься?

Он усмехнулся:

– У таких, как я, особая категория. Умеют, но не хотят.

– Чего не хотят?

– Ничего не хотят.

Она возмутилось:

– Да ладно тебе выпендриваться! Ничего он не хочет… На море же поехать захотел!

– Это ты захотела, – улыбнулся Тимур.

– А тебя на аркане тащила, да?

– Зачем на аркане? Ты захотела, а я за компанию. Ты для меня самый ценный человек: все время чего-то хочешь, за себя и за меня.

– А сам ничего не хочешь, да?

– Ничего.

– И трахнуть меня не хочешь?

– Иногда хочу, – примирительно ответил Тимур.

– Сейчас захочешь! – произнесла она угрожающе и взгромоздилась на него. И он действительно захотел.

Впервые подумалось, что жить с такой бабой было бы славно, не хуже, чем одному. Не жениться, конечно: какой из него муж, потрепанный, ко всему равнодушный, а в данный момент еще и под заказом. Но просто жить, как живется, – отчего бы и нет?

* * *

К сожалению, все благостные мысли то и дело прерывались на тревожном изломе – вот именно, что под заказом. И с этим неизбежно надо что-то делать.

Вариантов было мало, если конкретно, два. Самый по жизни лучший – мириться. Встретиться с Зятьком и подписать мировую. Мужик паршивый, ну, да, хрен с ним, детей с уродом не крестить. Горшок об горшок, и каждый в свою сторону. Интересы никогда не пересекутся, тем более что у Тимура никаких интересов и нет. Его единственный интерес – жить, как хочется. А как хочется, он и сам не знает. И знать наперед не хочет. Вот сегодня интерес от души поплавать, а потом в плетеном шалашике пообедать жареным местным сыром. Ну, винца немного, красного. А какой интерес появится вечером и появится ли вообще, будет видно вечером. Так что самое разумное – Зятька простить. Сволочь, да – но простить. Тут Лешка прав, через десять лет даже убийц прощают. Всех прощают, кроме фашистов, тех, как поймают, так и вешают. Но это случай исключительный. А все прочие падлы десять лет прячутся, а потом вылезают на свет Божий и живут, будто ничего не случилось. А то еще и на церковь жертвуют – хорошие люди, почетные прихожане, другим пример. Зятек небось тоже где-нибудь почетный прихожанин, теперь это в моде, даже коммуняки в храмы поперлись, какой-нибудь жирный Зюзя стоит со свечой, и на морде такая благость, будто это не его братия семьдесят лет церкви крушила. Так что хрен с ним, с Зятьком, пусть живет, как совесть позволяет.

Это был первый вариант.

О втором, рискованном и долгом, думать не хотелось. Никакого желания не было вступать в процесс. Ну его, авось обойдется.

В принципе до Зятька было близко, километров шестьдесят вдоль моря, может, чуть побольше. Тимур и точку для отдыха выбрал осознанно, чтобы при надобности не тащиться слишком далеко.

Но спешить желания не было – именно потому, что уж больно сладко отдыхалось. Все равно Зятьковы порученцы в Москве станут ждать, пока Тимур вернется, тогда и дадут Прошке или другому киллеру решающую отмашку. Не станут же искать клиента в огромной стране! А и станут – как найдут? Тем более время летнее, ленивое, кому охота потеть на жаре. И та шлюшка из шикарного джипа напрягаться не станет. И мозгов у нее не хватит.

Была и еще причина не спешить. Уж очень противно было с Зятьком встречаться. Ведь что такое мировая? Чокнуться, выпить и… обняться, что ли? Это с Зятьком обниматься?

Ко всему прочему, верить сучонку нельзя. С таким помиришься, а на выходе тебе пуля в затылок. Придется его на крюк подвесить, чтобы не сомневался: если что, ему тут же кранты. Из уличного автомата Тимур на всякий случай позвонил в Москву, Генке, на вторую мобилу, что для своих. Тот все понял и даже записал.

На Генку положиться было можно – из всех профессионалов профессионал. Подружились уже давно, в слаборазвитой стране, то ли дружественной, то ли враждебной, русских там нанимали охотно, но и мочили почем зря. После слаборазвитых союзников Тимур вернулся домой, а Генка еще четыре года мотался по Средиземноморью, деньги заколачивал. Он работал киллером, но элитным, так что мог выбирать не только заказчиков, но и клиентов. Был даже случай, когда вместо строптивого киноактера убрал заказчика – догадок у полиции хватало, а вот улик, как всегда, не было. Заработав, Генка вернулся в Россию, пожил в родном Ярославле, потом перебрался в Москву. Женился, родил двух девчонок, купил квартиру в центре и дом за городом, открыл дорогой магазин охотничьего оружия. Теперь он был легален от пяток до ушей, чтил все законы, какие есть, даже на «зебре» пропускал пешеходов, если не торопился, – а торопился он в своей новой благополучной жизни крайне редко. На родине они с Тимуром сошлись плотней, чем в слаборазвитой державе, и понимали друг друга до донышка: социальный статус у них мало в чем совпадал, но это значения не имело, оба жили, как хочется, а что хотелось разного, не проблема – у разных людей и должна быть разная жизнь. В данной ситуации Генка мог надежно подстраховать: если с Тимуром случится неприятность по имени смерть, то и Зятька вскоре постигнет такое же огорчение. А разыскивать ангела мести будет бесполезно ввиду полного отсутствия мотивов и связей. Так сказать, искусство в чистом виде.

Но в этот вариант Тимур не углублялся ввиду его крайне малой вероятности. Нелепо было думать о себе как о жертве – думать надо было о Зятьке. С ним-то как? Может, лучше его просто убить? Радикально и справедливо, сам начал войну.

Убить, оно бы неплохо. Но уж очень не хотелось влезать в процесс. Ведь Зятек не один, у него команда. Весь этаж в небоскребе! И на море, в летнюю резиденцию, выехал, вне всяких сомнений, с целой сворой охранников. Станут искать, скорей всего, рано или поздно достанут. Да и он, Тимур, не один. Прошка со своей расторопной бабой, Леха больной, но ведь живой. Генка в стороне, но и на него могут выйти, хотя тут шансы почти нулевые. Но зато Буратина возникла, деревянный человечек. И свяжись он с Зятьком, все его близкие люди вполне могут оказаться на линии огня. Так что худой мир, а с Зятьком он предельно худой, все же лучше доброй ссоры. Людьми рисковать – последнее дело. Буратина совсем не при делах, но и ее наверняка выследят, когда станут простукивать его, Тимура, запасные норы. Буратину подставлять – это совсем уж за гранью добра и зла.

Хреново – но надо с Зятьком мириться…

* * *

Впрочем, вышло так, что с деревянным человечком пришлось на время распрощаться. Сыграл лихую мелодийку ее мобильник, Буратина нажала кнопочку, обменялась с кем-то пятью безликими фразами, вздохнула и помрачнела.

– Чего там? – поинтересовался Тимур, равнодушной интонацией давая понять, что в чужую жизнь не лезет и на ответе не настаивает.

Девчонка, однако, ответила:

– Наталья это. Жаль, что так вышло. Но никуда не денешься. Надо нам с тобой, Тимоха, расстаться.

– Серьезное что-то?

– Да уж куда серьезней. Мать у нее умерла в Тамбове. Она поехала, похоронила, а теперь приходится наследство делить. Домишко разваленный, но участок хороший, в городской черте. Мать все ей завещала, вот и надо с двумя алкашами разбираться.

– С какими алкашами?

– Брат и племянник.

Тимур не торопил, и Буратина неохотно объяснила:

– Наташка, по сути, нищая. Сорок пять, а все в общаге, шансов никаких. И мужик у нее из общаги. Если участок продать, купит однушку в Подмосковье, хоть поживет напоследок как человек. Ей же через десять лет на пенсию. И никакого другого варианта точно не будет. А эти подонки про мать сто лет не вспоминали, сейчас вот вылезли!

– Судиться станет?

– Не знаю. Но чего-то делать придется. Она меня подменяла, а теперь просит выйти, пока она в своем Тамбове будет воевать. Дашь на билет?

– Так и я с тобой поеду.

– Еще чего! – возмутилась девчонка. – Тебе-то зачем? Отдохни!

– От чего?

– От всего.

– Да я не устал.

Буратина жестко сказала:

– Не валяй дурака. А то решу, что жизнь тебе испортила.

– Ну, погоди, – попробовал защититься Тимур, – что я тут буду один делать?

– Тоже мне, проблема, – отмахнулась девчонка, – бери полотенце, пошли.

– Куда?

– На пляж, естественно.

На берегу она сразу свернула к северу, на лежбище нудистов. Он шел за ней, прикидывая, как бы помягче настоять на своем и уехать вместе. На хрена ему этот отдых, что он, моря не видал?

Но у деревянного человечка была своя программа. Она махнула рукой, как разбитная продавщица в универмаге:

– Выбирай!

– Что выбирать? – не понял он.

– Бабу, что же еще.

Тимур растерялся, и она бросила почти зло:

– Ну, чего смотришь? Ты мужик, тебе без бабы нельзя. Меня-то не будет! Вот и выбирай.

Хохмит, что ли? Тимур молчал, чувствуя, что ни скажет, выйдет глупо.

– Лопух ты, Тимоха, – сказала она, – ладно, хрен с тобой, сама выберу.

Осмотрелась, оценила увиденное и спросила негромко:

– Вон та годится? На синем матрасике.

Девчонка, на которую показала Буратина, была молоденькая, примерно ее ровесница, шоколадно загорелая. Тимур ошарашенно развел ладони:

– А если она с парнем?

– Тогда облом, – хмуро сказала девчонка, – другую найдем. Садись вон туда, под камень.

Она подсела к шоколадной нудистке. Та вежливо приподнялась на своем надувном матрасике. Разговор у них длился минут десять. Потом обе посмотрели на Тимура и еще о чем-то потолковали. Картинка была что надо, но наслаждаться зрелищем Тимуру мешало его идиотское положение: хрен ее знает, что там Буратина про него несет.

Наконец чужая девчонка снова легла на живот, а своя вернулась.

– Не парься, – сказала она, – все путем. Пошли поплаваем. А ее потом заберем и за билетом сходим. Или могу автостопом, как скажешь.

– Еще не хватало! Ищи тебя потом по моргам. Чего ты ей сказала?

– Что надо, то и сказала. Что офицер в отставке, тебя жена бросила, чуть не застрелился, но я тебя спасла.

– Как спасла? – изумился Тимур. – Пистолет отняла?

– На хрена мне твой пистолет! Как бабы дураков спасают? Другого способа пока не придумали. Теперь она будет спасать. Девка вроде хорошая, из Вологды, Анжелкой зовут. На пару недель тебе хватит. А в Москву вернешься, опять я буду спасать.

– Ты серьезно, что ли? – все еще не верил он.

– Дурак ты, Тимоха, – сказала Буратина и все же, хоть и с ухмылкой, сочла нужным объяснить: – У нас же с тобой вроде роман. Не могу я тебя тут одного бросить, чтобы водку глушил и по блядям ходил, меня позорил. А Анжелка – девка нормальная, студентка. То, что надо.

– А если она…

– Какое, на хрен, если, – оборвала Буратина, – она, по-твоему, что – сюда загорать приехала? Ей тоже хочется отдохнуть по-человечески!

Ситуация была нелепая, но для девчонок, оказалось, нормальная. Когда Тимур с Буратиной, вдоволь наплававшись, собрались уходить, шоколадная новобранка уже надела майку с шортиками, сдула свой матрасик и втиснула его в пляжную сумку. Тимуру она протянула ладошку, назвала имя, которое он уже знал, и задала пару вежливых вопросов про погоду, причем на «вы».

– Да ты чего? – поставила ее на место Буратина. – Он тебе что, начальник?

Анжелка засмеялась и легко перешла на «ты».

В кассе билетов, естественно, не было, но Тимур подошел к дремавшему в теньке охраннику, они поняли друг друга, и малый в форме велел подойти за полчаса до поезда. Времени хватило на все – и поужинать, и со звоном попрощаться, и договориться о встрече в Москве. Потом, как раз вовремя, пришла Анжелка. Буратина стала собирать свои вещи, Анжелка раскладывать свои. Вот такая получилась молчаливая рокировка.

На станцию пошли втроем. Давешний охранник со служебного хода прошел в кассу и вынес билет. Возле кирпичного шалманчика распили прощальную бутылку местного сухого. Просвистел, приближаясь, поезд. Буратина, совсем как жена со стажем, степенно расцеловалась с Тимуром и после легкой заминки обнялась с шоколадной заместительницей.

– Смотри, – сказала она, – мужика не обижай, вернешь в полной сохранности.

– Не учи маму рожать, – ответила Анжелка.

Уже в тамбуре Буратина обернулась, вздохом скривила рот и махнула Тимуру ладошкой. Этот досадливый взмах ему и запомнился. Не хотела уезжать, явно не хотела. Но что поделаешь – у всех свои обязанности. Вот и у деревянного человечка были свои.

С Анжелкой поужинали в той же забегаловке, она попросила пельмени. Пельмени так пельмени. Официантка, увидев примелькавшегося мужика с новой девкой, шевельнула бровями, но не сказала ничего: на курортах смена караула – дело обычное.

Дома Тимур сел на койку. Дальше-то что делать? Если бы сам девчонку склеил, все понятно. А так – вроде, в подарок преподнесли. Надо что-то говорить – а что?

Анжелку, однако, проблемы не терзали. Подошла, обняла за шею, теплая майка прижалась к его лицу. Руки девать было некуда, оставалось самое естественное: сперва девчонке на поясницу, потом, оттянув резинку шортиков, ниже. Анжелка поерзала бедрами, шортики сползли. Слава Богу, обошлось без дурацких слов.

В постели новая спасательница отличалась от Буратины кардинально: свою миссию спасения она вершила так яростно, с такими стонами и воплями, что Тимур даже забеспокоился: если так и дальше пойдет, киллер до него не доберется, Анжелка угробит раньше. Девчонка отпустила его только к полуночи, и то не совсем: на ночь устроилась рядом, прижавшись всеми своими сокровенными частями тела. В принципе Тимур ночью предпочитал высыпаться, но его о привычках никто не спросил.

Впрочем, морской воздух сделал свое дело – утром проснулся легко, голова была свежая. Хотел пораньше пойти на пляж, но Анжелка делом напомнила ему, что она на юг не загорать приехала.

На пляж они все-таки попали, девчонка ловко надула свой матрасик и легла на спину полировать загар.

– Ты давно тут? – поинтересовался Тимур.

– Дней пять.

– Не скучала?

Она поняла подтекст вопроса и бросила с вызовом:

– Конечно, скучала.

– Чего так? Народу-то полно.

– А я вообще на улицах не знакомлюсь.

– А со мной?

– А ты при чем? Я же не с тобой, я с Маринкой познакомилась.

Дальше Тимур спрашивать не стал, принял как факт вологодские понятия об этикете.

Так оно и пошло: днем море, вечером кафешка, ночью Анжелка. Так бы и жить, как трава растет. Тем более что и девчонка была довольна, как-то даже сделала комплимент: «С тобой, Тимоха, не жизнь, а кайф». Рай, чего еще надо!

* * *

Райская жизнь, однако, длилась недолго.

Тимура учили люди умные, и о важном он не забывал никогда. Одна из главных заповедей была такая: если вошел в процесс – не высовывайся. Сиди тихо. Не возникай. Нет тебя, никогда не было и не будет. Того, кого нет, никогда не убьют. А умирать не профессионально.

Тем не менее Тимур высунулся. Не хотел, но так получилось.

Шел последний день Анжелкиного кайфа, ночью поезд на Москву. Как на грех, у Анжелки начались нерабочие дни, и с нудистского пляжа пришлось перебраться на городской, с грибками, платными лежаками, купальниками и разного рода шалманчиками вдоль набережной. В этом был свой плюс: ни за водой, ни за сливами-грушами далеко бегать не приходилось.

На набережной, у киоска с мороженым, все и началось.

Какой-то худосочный парнишка в синих плавках и некрасивая девчонка в глухом купальнике выбирали мороженое, когда к киоску подошли два амбала, одетых не по пляжному: один, худощавый и жилистый, в джинсах и красной футболке, другой в широких черных шортах и жилетке, расстегнутой на голом выпирающем брюхе, с множеством карманов на молниях.

Толстяк в жилетке молча долбанул хлипкого парня массивным плечом – тот от неожиданности чуть не грохнулся и устоял лишь потому, что уцепился за невзрачную спутницу. Видно, он что-то сказал мужику. Тот уцепил его за руку и умело вывернул – парень застонал и рухнул сперва на колени, а потом на грязный асфальт.

– Пусти! – прохрипел он.

Но толстяк не пустил, наоборот, рывком заставил мальчишку перекатиться на спину и взвыть от боли. Девчонка крикнула что-то несуразное, второй амбал отшвырнул ее в сторону. Тогда только толстяк в жилетке отпустил мальчишку. Тот встал на колени, опираясь на левую руку, правая была уродливо согнута.

– Есть вопросы? – спросил крупный мужик.

– Сука! – крикнул парень, кривясь от боли и уже мало что соображая.

– Надо же! – удивился тот и кинул спутнику: – Разберись с клиентом.

Жилистый в джинсах охотно разобрался: лихо развернувшись, не сильно, но точно врезал парню ногой по подбородку.

– Мальчика-то не бейте! – выкрикнула мороженщица.

– А кто бьет? – удивился жилистый. – Мы разве бьем? Мы учим!

Толстяк протянул ладонь к окошечку, взял у продавщицы деньги и неспешно сунул в один из многочисленных карманов жилетки.

Мальчишка оказался с характером: с трудом поднявшись, бросился на обидчика. Жилистый легко поймал его за руку и отработанным движением сломал палец.

Тимур вскочил, но Анжелка повисла на нем:

– Не надо! Убьют же! Это бандиты, они набережную держат, деньги собирают! Их тут все знают!

Момент был упущен, амбалы пошли к следующему шалману, девчонка рыдала, продавщица, выскочив из киоска, заматывала мальчишке руку какой-то тряпкой…

– Ладно, – сказал Тимур Анжелке, – я же не лезу.

Дальше все шло, как обычно. Пообедали, пошли домой. У Анжелки болел живот, стонала и куксилась. На подоконнике валялись затрепанные журнальчики, домашняя библиотека отдыхающих. Тимур попробовал читать – не читалось. Поступил-то правильно, по уму. Когда-то всем им прочно вбили в башку, как себя вести в процессе: в чужом монастыре чужой устав, и для тебя он закон. На памятной давнишней лекции Леха вылез, спросил читавшего курс добродушного пожилого подполковника: «Ну а, допустим, сижу в процессе, а мне велят хорошего человека расстрелять. Вот его, например» – и ткнул пальцем в Тимура. Подполковник помрачнел и ответил неожиданно жестко: «Прикажут – расстреляешь. Если его велят убрать, считай, его уже нет, он труп. В любом случае труп. А станешь залупаться – будет два трупа. Или двадцать два, потому что весь твой клубок начнут разматывать. Если ты друга застрелишь, ты его не убьешь, ты его от пыток избавишь. И больше на эту тему никаких вопросов. Это – непреложный закон».

Тимур закон выполнил – не высунулся. Не нарушил чужой устав. Грамотно поступил. Но настроение было будто получил по морде. Получил по морде, утерся и пошел…

Дома Анжелка сказала:

– Неохота уезжать.

– Ну, не уезжай. Сдадим билет.

– Он обратный, не возьмут.

– Хрен с ним, другой купим.

– Не могу, нужно ехать. У меня два хвоста, не скину вовремя, попрут из института. Я и так троечница, выгонят и не поморщатся.

– Тогда отвальную надо, – сказал Тимур. Он и сам не хотел задерживать девчонку, надо было дело делать, а при ней нельзя. – Сходим куда-нибудь?

– Неохота, – скривилась Анжелка, – лучше дома посидим.

Он согласился:

– Ладно. Полежи, за бутылкой сбегаю.

Он вышел на набережную и двинулся вдоль ларечков в сторону микрорайона: там вид был поскучней, но торговые точки посолидней, и вино в них больше походило на вино. А пить в прощальный вечер подкрашенную бурду было не в радость. Небо темнело, пляж почти опустел, да и на улице было пустовато: курортный народ ужинал и отдыхал перед ночными развлечениями.

До нужного магазинчика оставалось всего ничего, когда из него неторопливо вышли давешние амбалы. У старшего в руках была плотная пачечка, он буднично сунул деньги в один из кармашков жилета.

– Ну что, по шашлычку на дорожку? – спросил жилистый в красной майке.

– Окунемся сперва, – отозвался старший. Он явно был главный: не предлагал, а решал.

Перейдя шоссе, они спустились на пляж.

Сами напросились, сказал себе Тимур, и на душе полегчало. Кто их просил на глаза попадаться?

Он тоже спустился на пляж и медленно направился к накачанным купальщикам. Жилистый уже стянул майку, загорелые мышцы на руках и груди смотрелись как на рекламе бодибилдинга. Толстый сел на гальку, скинул туфли и взялся за носки.

Тимур подошел.

Старший амбал подождал вопроса, не дождался и решил спросить сам:

– Тебе чего, дядя? Не допил, что ли?

– Допустим, – ответил Тимур.

– Ну, и чего надо?

– Вы мне, ребята, не нравитесь, – сказал Тимур, – некрасиво себя ведете.

– Интересное кино, – проговорил толстый, – значит, не нравимся?

– Не нравитесь. Зачем пацана избили?

– А ты ему кто?

– Никто.

Мужика наконец достало:

– А никто, так вали! А то и ты нам не понравишься.

– Хам, – сам себе вслух сказал Тимур, – ко всему еще и хам.

– Я не хам, – возразил мужик, – хам у нас Геша. Я вот с тобой разговариваю, а Геша нервный, чуть что, сразу в хлебало. Ты ведь хам, а, Геша?

– Еще какой! – подтвердил жилистый. Он ждал сигнала и дождался: старший легонько кивнул. Жилистый присел и резко прыгнул, выбросив вперед правую ногу. Он летел красиво, словно прием показывал. Но и Тимур показал прием, не такой красивый, но быстрый – нервный Геша так и не понял, почему правая нога дрыгнулась впустую, а левая подвела, подвернулась при приземлении. Застонав, он свалился на бок и тут же потерял ориентацию в пространстве – Тимур показал, как надо бить ногой в подбородок без прыжка.

В запасе было секунды полторы, но их хватило: толстый сборщик курортного бабла получил свое и выбыл из игры минимум на полчаса. Тимур проверил его карманы. В брюках ни ствола, ни ножа не обнаружилось, в жилетке только деньги. Две тугие пачки Тимур взял, мелочевку не тронул.

Жилистый тем временем оклемался, но встать не смог: левая нога не работала. Он смотрел на Тимура сразу со страхом и яростью, словно выбирал, просить пощады или пугать. Все же сказалась привычка хабалить:

– Ты на кого полез, мужик? Ты знаешь, кто мы?

– Знаю, – кивнул Тимур, – покойники. Уже и яма на кладбище заказана.

Никого убивать он не собирался, не тот у него в данный момент жанр. А у жлобья не тот калибр. Но малый, похоже, угрозу принял всерьез: лицо побелело, глаза заметались. Обычно страх лишает сил. Но за каким-то пределом их утраивает. Сейчас бросится, понял Тимур.

Геша и бросился. Встать у него не получилось, лодыжка не позволила. Но он оттолкнулся руками, выбросил обе ноги вперед и вверх – это было не от науки, а от отчаяния – и все же достал Тимура повыше колена. Хорошо, успел напрячься: удар получился, как доской по доске. Теперь и у Тимура вспыхнула ярость. Он поймал Гешу за кисть и резко сжал – хрустнула косточка в запястье. Потом рванул, выкручивая Гешину руку с поворотом, и почувствовал, как она вырвалась из плеча. Это было эффектно, но не действенно, травматологи вправляют руку на раз, он и сам умел. Поэтому для верности ребром ладони перебил кость у локтя – вот такое лечится долго, а помнится еще дольше.

– Все, сдаюсь, – простонал малый, будто эта фраза из детской драки что-то решала.

– Ладно, живи, – разрешил Тимур, – и помни: здесь я хозяин.

Он поднялся на набережную, легко перебежал дорогу и пошел к дому. О вине вспомнил поздно – пришлось в случайном шалмане брать рискованную бутылку с красивой наклейкой. На всякий случай глянул в глаза продавцу так жестко, что тот и без вопроса ответил:

– Все в норме, сам пью.

Анжелка угрюмо лежала на оттоманке, вина выпила всего чашку, причем не вставая и отмахнувшись от тоста.

– Все куксишься? – посочувствовал Тимур.

– Паскудно вышло, – сказала она, – последний день, и так ублюдочно.

– Да нормально все, – утешил он.

Еще больше надувшись, Анжелка распорядилась:

– Ложись ко мне.

– Тебе же нельзя.

– Но тебе-то можно!

– Совсем не обязательно, – начал было Тимур, но она оборвала:

– Ложись давай!

Он снял джинсы и лег. Трусы с него она стянула сама.

Тимур никогда не любил слово «страсть» – бабье и вообще дурацкое. Но как иначе назвать Анжелкино рвение в квалифицированной женской работе, он не знал. Вроде делала то же, что и другие, – но другие старались для него, а она больше для себя. И стонать начала раньше, чем он, и задергалась одновременно, и зашлась криком сразу, как освободился рот. Отдышавшись, мрачно произнесла:

– Надо же, девушка перешла на самообслуживание.

Тимур хотел встать, но она удержала:

– Погоди.

И все началось по новой.

Лишь потом она сказала удовлетворенно:

– Ладно. По крайней мере, дня три проживешь.

Тимур счел нужным выдать комплимент:

– Баба из тебя классная. Повезет кому-то. Замуж не собираешься?

– Лет через пять.

– А не поздно?

– В самый раз.

– Раньше не хочешь?

Анжелка хмуро отозвалась:

– Еще как! Дом хочу, семью, детей штуки три. Я ведь все умею: готовлю, шью, вяжу.

– А тогда чего же?

Ответ прозвучал безнадежно:

– Я себя знаю. Мне надо так натрахаться, чтобы ноги не держали, чтобы двадцать лет ничего не хотелось. А иначе какая я жена? Или мужика ухайдакаю, или по рукам пойду. А мне это на дух не надо. Я считаю: если муж, то должен быть один. Моя мать знаешь как говорит? Муж с женой одна душа, одно тело. Вот так вот.

До станции было недалеко, пошли пешком, Анжелкину нетяжелую сумку Тимур перекинул через плечо. Стоянка поезда была две минуты, поэтому на перроне, не дожидаясь, пока подойдет, обнялись и поцеловались, уже без всякого напора, спокойно и солидно, как близкие люди. Перрон был пуст, только у кассы стояла одинокая бабка с двумя корзинами. Анжелка, будто что-то вспомнив, строго проговорила:

– Ты смотри у меня!

И погрозила кулачком.

– Ты чего? – не понял он.

– Того! Буратина велела за тобой приглядывать. А теперь-то приглядывать некому. Так что без глупостей!

Тимур не сразу понял, о каких глупостях речь. Но потом вспомнил легенду деревянного человечка: про бежавшую жену, про порыв к самоубийству, про чудесное спасение женским способом. Спросил:

– Ты-то откуда знаешь, что Буратина?

– Сама сказала. А чего? Кликуха классная. Марин в России как кошек на помойке, а Буратина одна. Душевная девка, повезло тебе. Еще куда поедете, возьмете за компанию?

– Я-то с радостью, – искренне ответил Тимур. – Ревновать друг к другу не будете?

Она отмахнулась:

– Чего тебя ревновать, ты же не муж.

Объявили, что поезд опаздывает на двадцать минут. Тимур вдруг спохватился: едва не забыл главное. Он вытащил пачку денег, из тех, что отнял у толстого амбала:

– Держи на дорожку.

Она нахмурилась:

– Это чего?

И вдруг закричала скандально, по-бабьи:

– Ты чего – совсем? Я тебе что – шлюха? С тобой как с человеком, а ты…

– Да стой, чего орешь-то? – растерялся Тимур. – Чего я сделал-то?

– Деньги суешь! Я что, за деньги? Я Буратине слово дала, а ты…

Надо было спасать положение, и Тимур сам повысил голос:

– Какие деньги? Где деньги?

– А это что?

– Это? Это подарок! Если бы джинсы тебе принес или кофточку, тоже бы вопила?

– Вещь – это знак внимания. А деньги…

– Какие деньги? Я что, твой размер знаю, в моде специалист? Я тебе кто – Слава Зайцев? Сама выберешь, что надо, и будет это мой подарок. А ты – деньги…

Обиженный тон подействовал, девчонка малость успокоилась:

– Ну, если подарок… А чего так много?

Тут уж Тимур знал, что возразить:

– Это разве много? Вот завалят на экзамене, придется взятку давать – тогда и увидишь, много или мало.

Подошел поезд, Анжелка уехала. Тимур пошел домой, лег. Дверь закрыл, придвинул к ней табуретку, соорудил пирамидку из посуды – будильник на случай неожиданности. Повертел в руках длинный кухонный нож и положил назад, в низкий комодик: против ствола не поможет, против ножа не понадобится. Вообще, он не слишком сторожился. Амбалы явно были не из важных, важные по ларькам не шакалят. Ну, решит их хозяин разобраться. Пока разведают что и где, пока сколотят карательный отряд… Не станут же среди ночи искать в курортном поселке не пойми кого. А завтра его здесь уже не будет. Отдыхать ему не от чего, самый момент делом заняться. Лучшая война – та, которая не началась. А заказ дуры бабы из зятьковской конторы еще не начало. Это еще надо проверить. И – в любом случае оборвать процесс. Лешка прав, хрен с ней, с той давнишней историей. На его век крови хватит, больше не надо.

Уснул он легко, как в колодец провалился. Спасибо Анжелке – бабы не снились, и вообще ничего не снилось.

* * *

Утром, едва открыв глаза, Тимур четко понял, что нынешний день, вот с этой самой минуты – рабочий. Отдых кончился, ничто за руки не держит, теперь только дело. Дело, в которое надо вступать стремительно. Сам виноват, связался со шпаной, потешил душу. А шпана всегда в комплексах, их понятие о достоинстве – ударить последним. Кстати, ударить могут, они всегда ходят стаей и, если иначе не получается, легко хватаются за стволы. Может, остерегутся с ходу лезть на рожон, ведь не знают, с кем связались. Но и он не знает, с кем связался. Часа два у него есть, дальше зона риска.

Два часа Тимуру не понадобились: заварил кофе покрепче, добил колбасную нарезку, оставшуюся с вечера, расплатился с хозяйкой, покидал вещички в рюкзак. Рюкзак был старый, материя кое-где ползла, но Тимура он устраивал: влезало много.

Проулками он дошел до станции и сел в первую же электричку. На ближайшем полустанке придержал уже закрывающуюся дверь и соскочил на платформу. Следом не выпрыгнул никто. Километров двадцать проехал автобусом, потом поймал попутку. Не Бог весть какая конспирация, но если вчерашние жлобы надумают мстить, у них возникнут проблемы с поисками дня на три. А этого хватит, за три дня он свои проблемы решит.

Автоматически подумалось, что есть и еще вариант: уехать подальше, в какую-нибудь теплую страну вроде Греции, залечь на дно и начать новую жизнь. Но начинать новую жизнь желания не было, та, что есть, вполне устраивала. И Леху не бросишь. И деревянный человечек ждет. Да и странно было бы от кого-то бежать. Если возникает проблема, надо идти на нее, идти и бить ей в лоб, пока сама не ударила по лбу.

Городишко был небольшой, но аккуратный, кварталы вдоль моря почти сплошь перестроены: заборы, особняки, гаражи на несколько машин. Иные участки явно забегали за гектар. Дачу Зятька указали сразу: вон там генерал, дальше прокурор, потом директор фабрики, потом Зятек, потом местный олигарх – у того вообще дворец. Судя по всему, Зятек строился давно, когда еще не возникла мода на проходные с металлоискателями и особый дом для охраны. Да и особняк, по нынешним временам, не потрясал, для человека с конторой на целый этаж имение смотрелось даже скромно. Хотя кто знает, может, где-нибудь на Родосе у Зятька есть недвижимость и покруче.

Оставалось решить, как организовать встречу.

Тимур был уверен, что сумеет договориться, лишние хлопоты никому не нужны. Зятек и раньше был человек прагматичный, поймет, что лучше забыть прошлое, чем тянуть процесс с неясным исходом. Только надо старого знакомого загодя успокоить, чтобы со страху не скомандовал своей охране палить почем зря.

Пересчитал конфискованные у вчерашних жлобов деньги – оказалось, много. Лишние бабки требовали неразумных трат. Купил в связном магазинчике новую мобилу и уже с нее позвонил в Москву, деревянному человечку. Буратина обрадовалась, сказала, что подробности знает от Анжелки, что ждет, но не торопит – отдыхать надо до упора. А главное, чтобы Тимоха не валял дурака и судьбу не испытывал, им еще в Звенигород ехать.

– Я же не дебил, – неискренне успокоил Тимур, поскольку в ближайшие пару дней ему предстояло именно испытывать судьбу, хотя, как он надеялся, мягко и не опасно.

Неизбежен был еще звонок, и вот тут стало страшновато, потому что – Лешке. Но ведь и не звонить нельзя. Не спрячешься.

Он набрал номер. Гудки были, ответа не было. Неужели – все?

Позвонил соседке Наде, она приятельствовала с Глашкой, кое-чем помогала, на рынок бегала, в аптеку. И раньше, если Лешке не дозванивался, набирал Надю, говорил, что передать.

Вот и сейчас набрал Надю.

Она спросила кто, хотя голос могла бы и узнать. Он назвался.

– Вы что, ничего не знаете?

– А что я должен знать?

Ее голос звучал испуганно:

– Так их же нет.

– В каком смысле – нет?

– Их же убили.

– Как – убили? – спросил он совсем уж глупо.

– Убили. В ту субботу похоронили.

– Кого – их? – переспросил Тимур, страшась очевидного ответа.

Надя заревела.

– Кого – их? – крикнул Тимур. – Глашку тоже?

– И Лешеньку, и Глашеньку, и Леночку…

– Какую Леночку?

– Девочка со второго этажа, школьница, она им за молоком бегала. И ее тоже. У них же дома, как раз молоко принесла.

– Кто в квартире сейчас?

Деловой вопрос не сочетался со страшной новостью. Но Тимур уже понял, что случившееся не только горе, но и дело, и дело это упало на него, потому что больше не на кого: у Лешки родных нету, у Глашки, может, кто и есть, но от них в этой злодейской кровище ждать нечего, разве что цветы на могилку.

– Квартиру опечатали, – прохныкала Надя, – так и стоит. Милиция как ушла, опечатала.

– Чем их?

– Сказали, из пистолета.

Что Лешка вот-вот уйдет, Тимур, конечно, знал, но что так… Кто убил, кому понадобилось?

Алкаши? Наркоманы? Эти на что-то способны, но на такое вряд ли. Взять у Лешки было нечего, зачем бомжам три трупа? Да и ствол не их оружие, был бы ствол, его бы и пропили, алкашам привычнее труба или нож.

Собственно, картина была ясна с первых секунд, просто выучка требовала на всякий случай отсечь все сомнительное. А так – чего тут думать, думать нечего. Сперва заказывают его, Тимура. Потом – Лешка и два трупа рядом. Слишком похоже на тотальную зачистку. Зятек, кто же еще.

Впрочем, он или не он, все равно идти разбираться. Причем сразу, пока есть хоть малая надежда на неожиданность. Да и неожиданность – вряд ли. Высунулся, отвел душу на шпане, теперь небось все побережье мусолит новость. Даже если никто не засек, на всякий случай местные блатняги напрягутся. И Зятек насторожится. Не исключено, ментов подключат – вполне легальный повод, злостное хулиганство, ущерб здоровью. Сами по себе менты не опасны, но их много, они с гонором, терпеть не могут проигрывать, и заваливать их чревато: озвереют и наедут всей стаей, а возможности у них государственные.

Был, конечно, слабенький шанс, что Зятек в этом душегубстве не участник, случайное совпадение, в Москве каждый день сотни квартир чистят, бывает, и с мокрухой. Но тут внести ясность мог только сам Зятек, и то если поставить его на край оврага. Значит, надо поставить на край оврага.

Первое, что следовало сделать – проследить за домом. Что за охрана, есть ли собаки, кто входит-выходит, откуда легче подобраться. Да и с пустыми руками в чужой монастырь соваться неумно: там, скорей всего, кроме шлюх и кухарок, безоружных нет. Значит, нужно оружие, быстрое и тихое. Хотя, с другой стороны, существует только одно быстрое и тихое оружие – он сам…

Соседкина информация была слишком скудна. Тимур набрал Прошку. С третьего гудка Прошка ответил. Голос был нормальный, и Тимур повесил трубку. Главное уже узнал: Прошка жив и не в панике. Значит, Лешка – разовая акция? Или – не все сразу?

Как всегда в опасную минуту, мысль работала четко. Но тут, рикошетом от этой четкости, прямо в сердце ударило осознание происшедшего: убили Лешку! Лешку убили, ближайшего друга, умирающего, беспомощного человека. Он ведь даже защититься не мог!

На какую-то минуту Тимур словно ослеп от ярости. И сразу прихлынуло – убить Зятька! Убить к такой-то матери! Не за нынешнее, так за прошлое. Все равно заслужил. Леха за гада заступился, а он Леху…

Взрыв злости отступил так же быстро, как обрушился. Ярость не профессиональна, в ярости человек слаб. Может подставиться. Выживают хладнокровные. Тимур выжил. Генка выжил. И Леха выжил, и держался, пока не опрокинула болезнь. Но и Макарыч был хладнокровный, такой хладнокровный, что зависть брала. Никакой враг не мог его достать. Свои достали. Со спины. Вот за это Зятька надо кончать в любом случае.

Леха тогда говорил правду – история была давнишняя. Но ведь была, была и никуда не делась. И память не высохла. И убитые не воскресли.

То, что их послали в нищую горную страну, было, конечно же, дуростью и стало возможным только потому, что страной рулила туповатая пенсионерская диктатура и некому было сказать кремлевским дебилам, что это дурость. И вся та война была дуростью. Только крови пролилось немерено. Сперва, обживаясь в наскоро возведенном укрепленном поселке, парни еще верили в то, что им твердили перед отлетом: мол, во-первых, надо помочь братьям по классу, строящим социализм, а во-вторых, по всем границам молодой республики стоят американцы, и, если не удержать ситуацию, они тут же введут войска и поставят в горах ракетные установки, одним залпом покрывающие полстраны от Кишинева до Иркутска. Быстро выяснилось, что никаких американцев нет и близко, а братьям по классу социализм по хрену, им главное – не сдохнуть с голоду, а поэтому надо пасти овец и выращивать свою единственную экспортную культуру – опийный мак. Крестьяне в массе своей были неграмотны, даже Коран знали со слов муллы, а чужаков ненавидели уже за то, что чужаки. Войну они, естественно, могли вести только партизанскую. Но называть их героическим словом «партизаны» было недопустимо, официальное определение «бандформирования» не прижилось, и постепенно пустило корни нейтральное словечко «чабаны». Против танков допотопные ружья чабанов смотрелись смешно, но ведь любой солдат рано или поздно вылезает из танка. Впрочем, все это имело малое значение, потому что в Школе морского резерва не готовили ни для ружейной, ни для танковой войны. Там готовили для иных сражений. Да, они умели все, что умеют другие, но смысл их восьмилетней выучки был в том, чтобы делать то, чего не сумеет никто. Их главный предмет назывался морским самбо, хотя к морю он не имел никакого отношения, а к самбо почти никакого. Макарыч, куратор группы, на третьем курсе объяснил, чего от них ждут. Он сказал, что там, где бомбят, стреляют или взрывают, толку от них не больше, чем от любого охламона в форме. Их готовят для войны без оружия. На танке, сказал Макарыч, в охраняемую зону не въедешь, ствол или нож не пронесешь, электроника застукает. А собственные руки протащишь куда угодно – вот они и есть твое оружие. В Школе морского резерва читался долгий курс, называемый техническим словом «отключение», к рубильникам и штепселям он отношения не имел, зато, например, к медицине самое прямое. Отключить на двадцать минут, на час, на сутки, навсегда – вот по таким параграфам у них были зачеты и экзамены. А в горной стране отключать было некого – не пастухов же или торговцев гашишем на бедных рынках. Когда у начальства возникала нужда, а она время от времени возникала, вызывали вертолеты, и ракеты «воздух-земля» отключали приблизительно вычисленного противника целыми кишлаками.

Мужики не могли понять, зачем они в этой убогой азиатской глубинке травили анекдоты про Брежнева, ругали кремлевских маразматиков, которые шлют на бойню чужих детей, а своих прячут по государственным кабинетам. Но так было лишь в первые месяцы. Потому что потом бессмысленная, никому не нужная большая война расслоилась на тысячи мелких, сугубо личных, но вполне осмысленных войн. У кого-то убили друга, и надо было отомстить. Кому-то понадобились награды для будущих карьерных планов. В ком-то ненавидящие взгляды крестьян зажгли ответную ненависть. Кто-то устал бояться и решил, что пусть лучше боятся его. А для кого-то война в горах стала огромной фабрикой адреналина, вроде рисковой охоты на большого зверя, когда клыкастого монстра надо прикончить прежде, чем он прикончит тебя. И эти личные войны постепенно заслонили очевидную бессмыслицу кровавой затеи всевластных московских стариков.

С их группой тоже как-то устаканилось.

Двенадцать крепких мужиков, все лейтенанты, тринадцатый Макарыч, командир, майор. За евангельское число непосредственное начальство прозвало их апостолами. Что с ними делать, никто не знал. Зачем прислали, тоже было непонятно. Скорей всего, просто дела шли плохо, война катастрофически затянулась, кто-то наверху заистерил, потребовал срочно принять меры, и меры были приняты: командование, не высшее, но тоже высокое, решило откупиться от гнева политического руководства молодыми офицерами уникальной выучки. Все это совпало с очередной перетряской силовой верхушки, делили посты и ассигнования, было не до мелочей, выпускников школы непонятного назначения назвали Отрядом особого назначения и послали в действующие войска, где им, как предполагалось, наконец-то найдут достойное применение. А не найдут, тоже не беда: по крайней мере, загадочный «морской резерв» не станет мозолить глаза и морочить голову своей неприкаянностью и полной невстроенностью в систему.

Их, естественно, пытались использовать для рядовых операций, потому что у командира полка, к которому их приписали, было слишком много собственных проблем, чтобы думать еще о чужих. Но тут уперся Макарыч: сказал, что его ребята – это компьютеры, а гвозди забивать надо молотками, обойдется дешевле. В конце концов апостолам нашли более-менее достойное занятие. В гарнизон иногда приезжали гости: армейское, а то и министерское начальство, журналисты, популярные певцы, артисты веселого жанра – считалось, возможно, справедливо, что именно юмор поднимает боевой дух. Апостолов определили в сопровождение гостей, по сути, в телохранители. Работали парни успешно, только в одном случае вышла беда: на базаре подстрелили столичного журналиста. Но тут виноват был сам потерпевший. Он, как выяснилось, никогда не служил, но был близок к верхам, поэтому регулярно подрастал в званиях, а перед поездкой потребовал полковничьи погоны, чтобы, как он объяснял, быть своим среди боевых офицеров. Когда он поехал на рынок изучать жизнь и прикупить сувениры, какой-то местный патриот издалека всадил пулю в затылок самому заметному из маленькой группки чужаков. Что-что, а стрелять чабаны умели…

Впрочем, война есть война, у нее свои законы, и они срабатывают, как бы ты против них не шебаршился. Кто-то идет на задание, а ты в гарнизоне пиво пьешь? Так не бывает, самому противно. Макарыч довольно быстро это понял, смирился и уже не говорил, что забивать гвозди нужно непременно молотком. Компьютером тоже можно, почему же нет. По крайней мере, мужики не запьют и не подсядут на дурь. Вот и тянули службу, как все. А если потерь не было, так это в силу уникальной подготовки. И тактической, и физической.

А потом появился Зятек.

Макарыча вызвали в штаб полка, он после рассказал ребятам, что приехал капитан из министерства, родственник генерала Пушкова, и командир полка решил прикрепить его к Отряду особого назначения. Зачем? А – чтоб целей был. Четкого задания у него нет, будет чем-то вроде замполита. Интеллигентный человек, и относиться к нему нужно интеллигентно. Ничего особенного, на общих основаниях – но с людьми вообще нужно вести себя вежливо.

– Ну, мы же не шпана, – сказал Федор, который потом остался в горах, попал в лавину. У Федора были маленькие умные глазки и круглое щекастое лицо. Дальше едешь, шире морда, любил он повторять и обычно добавлял: это про меня. Улыбка у него была ехидная, любил позабавиться.

– Вот и докажете, что не шпана, – строго сказал Макарыч и иным, свойским тоном объяснил: – Нам-то все по хрену, а полковнику с Москвой ссориться ни к чему. Хороший мужик, к нам по-доброму, зачем же его подставлять?

Приезжий оказался человеком спокойным, вежливым и уж точно умным. Макарыч представил его: капитан Пушков.

– Лев Пушков, – конкретизировал гость, – официально Лев Степанович.

Федька не утерпел, высказался самым умильным тоном:

– А вы, простите, генералу Пушкову не сынок?

Капитан улыбнулся:

– К сожалению, не сынок. Всего лишь зять. Если хотите – зятек.

– А фамилия как же? Совпала? – не унимался Федька, которого этот вопрос, похоже, действительно заинтересовал.

Капитан Пушков снова улыбнулся:

– Нет, не совпала. Сам по себе я Василисов. Но у генерала нет сына, одна дочь. И он опасался, что родовая фамилия исчезнет. Вот и попросил меня записаться по жене. А вы видели когда-нибудь, чтобы капитан спорил с генералом?

Все засмеялись, и с первого же разговора приезжий стал своим. Правда, кликуха с его же слов закрепилась: Зятек. Не в глаза, конечно. Макарыч, конечно, сперва делал мужикам внушение, но потом и сам привык: Зятек и Зятек.

Неделю капитан осматривался, знакомился с офицерами полка. Но держался ближе к «апостолам» – именно их признал своими. Потом выдал первую политинформацию. Она оказалась до странного официальной: братья по классу, американская угроза, солдатский долг, любовь к родине, верность государству. Парни заскучали. Зятек почувствовал, быстро закруглил тему, после чего проговорил, словно извиняясь:

– Все, что я должен был сказать, я вам сказал. А как оно на самом деле, я полагаю, вы знаете лучше меня. Вы тут давно, а я неделю. Надеюсь, постепенно расскажете.

Зятек оказался компанейским парнем, анекдотчиком, картежником и вообще легким человеком. Пару раз даже попросился на задание, но эти попытки Макарыч пресек:

– У меня насчет тебя приказ, и я его не обсуждаю.

Затем все же снизошел до объяснения:

– Моих парней учили восемь лет. И я ими не рискую. А тащить по горам твой труп – это большой риск.

Впрочем, скоро у Зятька завелись свои дела, отдельные от «апостолов». Он скорешился с переводчиками, начал учить местный язык. Иногда к нему наезжали гости из армии, а то и из самой Москвы. Это, однако, никого не касалось: люди везде люди, и у военных, как и у штатских, тоже есть и приятельство, и знакомство, и приветы от родственников, тем более от такого родственника, как генерал Пушков.

А потом случилось то, что случилось.

Сперва пошли слухи о неприятностях, не совсем понятно чьих. Потом приехали две комиссии, одна в хвост другой, и никто толком не знал, что они искали. Когда отбыла последняя, Тимура вызвал Макарыч. Лицо у него было хмурое, говорил жестко, в детали не вдавался, имен не называл.

– Значит, так. В ближайшее время меня, видимо, отзовут в Москву. На время, но не исключено, совсем. Вместо меня будешь ты. Это решено, я уже договорился. Работу ты знаешь, конкретных наставлений давать не буду. А вот неконкретные дам.

Он сделал паузу, и Тимур осторожно вклинился:

– Что-то произошло?

– Кое-что произошло, но тебя это никаким боком не касается. Твоя главная задача будет – сберечь пацанов. Всех до единого. Без исключения. Не допустить, чтобы кто-то откинулся. От тебя будет зависеть не все, но многое. Чтобы риск был, – он потряс пальцем перед носом Тимура, – минимальный.

– Так война ведь, – возразил Тимур. Он не понимал ничего.

– От этой войны воняет, – сказал Макарыч, – кому война, а кому мать родна. Мы на этой войне деньги не делаем, а за чужой бизнес своей кровью платит только дурак. Ты не дурак и должен это понять.

Снова была пауза. Тимур ждал хоть одного факта – и не дождался.

– А если приказ? – спросил он.

– Приказ должен исполняться, – ответил Макарыч, – стойка «смирно» и ладонь к козырьку. А уж как приказ исполнится, какой ценой – это решает командир. Пока решаю я, а потом будешь ты.

– Может, вас не отзовут? – понадеялся Тимур.

– Отзовут! – уверенно сказал Макарыч. – А главное вот что: ни при каких условиях не лезь в политику.

Этого Тимур уж вовсе не понял:

– А я разве лезу? Да тут вроде и нет никакой политики.

– Политика есть везде, – угрюмо возразил Макарыч, – есть и тут. Но тебя она не касается. Что продают, что покупают – не твое дело. Твое дело – беречь ребят.

– Вы про дурь, что ли? – догадался Тимур. – Наши-то не курят. И не колются. Это солдатики балуются.

– Пусть балуются, – сказал Макарыч, – если себя не жалко. А тебя эта тема, запомни, – никаким краем.

– Так это все из-за наркотиков?

– Это все из-за политики. А наркотики – самая большая политика. Большие деньги, они и есть большая политика. Ты это должен очень твердо запомнить. И все, что я тебе сейчас сказал, – никому.

– Михаил Макарович! – укорил Тимур.

– Ладно, друг друга поняли.

– Да, – вспомнил Тимур, – с Зятьком-то как? Вас он слушается, а я для него кто? Он же капитан.

– Он майор, – сказал Макарыч, – считай, что майор. Две реляции ушли наверх, о новом звании и о высокой правительственной награде. О Зятьке можешь не беспокоиться, его отзовут, наверное, даже раньше, чем меня. Слетал на войну, задачу выполнил, больше ему тут делать нечего.

– А награда, – не поверил Тимур, – она за что?

Макарыч посмотрел на подчиненного жестко, почти зло:

– За что у нас награждают? За боевые подвиги. За героизм в выполнении интернационального долга. Женишься с умом, и у тебя будут награды… Ладно, тема закрыта. И запомни главное: о наркотиках – не видел, не слышал, и слова такого не знаешь. Я все сказал, ты все понял.

Тимур действительно сменил Макарыча через две недели. Но того не отозвали – его убили. Обычная нелепость войны: пошел с шестью рядовыми и переводчиком в маленький горный кишлак на нужную встречу, а своя же вертушка несколькими ракетами смела деревню до основания, до скалы. Нет, как не было.

Потом, как и положено, комиссия расследовала прискорбный инцидент. Оказалось – несостыковка. Две структуры в обстановке строжайшей секретности решали каждая свою задачу: одна подготовила тайную встречу с влиятельным местным аксакалом, другая засекла опаснейшего бандита, которого выслеживала чуть не полгода. Комиссия работала неделю, еще неделю суммировала факты и делала выводы. Кто конкретно навел ракеты на свою опергруппу, точно определить не удалось, но преступная халатность была наказана: двум капитанам и одному подполковнику дали выговора, а начальника разведки предупредили о неполном служебном соответствии.

Воинской части без командира нельзя, и наутро после гибели Макарыча Тимур получил повышение: командир Отряда особого назначения. Первое дело на руководящем посту было даже не тяжелое, страшное – писать жене и дочке, что их статус изменился: старшая стала вдовой, а младшая сиротой. Мыслей не было, слов не было, ничего не было, кроме боли и стыда за то, что учителя убили, а он, Тимур, не только жив, но и здоров, благополучен и даже вырос в должности. Зашел Зятек, глянул через плечо на лист бумаги с единственной тупой фразой: «Уважаемые Анна Артемьевна и Светлана Михайловна!».

– Мучаешься? – посочувствовал Зятек.

Тимур не ответил.

– Давай я напишу, – предложил Зятек, – мне полегче: тебе он был как отец, а мне как бы начальник, я же числюсь при отряде.

Тимур молча пустил его за стол, и Зятек минут за двадцать написал хорошее, мужественное, прочувствованное письмо. Гибель Макарыча была названа героической, и Тимур еще больше устыдился, что сам не додумался до такого простого и точного поворота: ведь нельзя писать близким погибшего, что их любимый человек ушел из-за бестолковости армейских служб.

– Подпиши, – сказал Зятек, – поправь, как хочешь, и подпиши.

– Ты же писал, – возразил Тимур, – да ты и званием выше.

Зятек грустно покачал головой:

– Ты командир отряда. А насчет звания разговор особый. Выпить не хочешь? Пошли ко мне, у меня есть.

Разлили водку, помянули Макарыча и ребят. Потом Зятек сказал:

– А теперь по делу. Насчет звания. Тебе неловко, и мне неловко. Поэтому давай по форме: ты командир, я подчиненный. И никаких экивоков. А звания, награды… Мы оба им цену знаем. Мой тесть мужик прямой, знаешь, как он говорит? Награды не надо заслуживать, надо вовремя оказаться там, где их выдают. Мне вот повезло, я оказался в нужном месте. Не думай, я женился по любви. Но дальше пошло накатом. Теперь меня никто не спрашивает, нужна мне карьера или нет. Все равно будет. Встал на ступеньку эскалатора, и она сама меня тащит наверх. Всем нужны свои люди. И тестю, и друзьям его, и начальникам. А я для них свой человек. Сделаю карьеру, и мне будут нужны свои люди. Как ты, как парни наши. Если выживу. И вы выживете.

Наши, отметил Тимур, и не понял, как к этому относиться. Не свой, конечно, не свой. Но хочет быть своим, и на том спасибо. Он вспомнил, с какой неприязнью отозвался о Зятьке Макарыч в том первом и последнем откровенном разговоре. Но, похоже, и сам Зятек в тот момент думал о себе не лучше.

– Скоро уеду, – сказал он, – отзовут. Навесят новые погоны и отзовут. Ну и что? Думаешь, подонки, карьеристы? Ни хрена! В том-то и дело, что ни хрена! Абсолютно нормальные мужики. И все по-своему правы. Жить-то хочется всем! В любой конторе грызутся за должность, за зарплату. А армия, она что – не контора? Та же контора. И люди такие же.

Бутылка кончилась, сорвали кепку со второй. Тимур не пьянел, Зятек тоже. Водка была просто предлогом для разговора.

– А погибших не вернуть, – сказал Зятек вместо тоста, и они выпили, – ни Макарыча, ни других. Сколько народу ушло, и никто не вернется.

Молчать все время было неудобно, и Тимур не столько спросил, сколько обозначил свое участие в разговоре:

– А кому она вообще нужна, эта война?

– Не прав, – возразил Зятек, – тут ты не прав. Она очень нужна! Война – дело государственное. У нас народ смирный, все терпит. Смирный-то смирный – а вот в очередях что говорят? Где мясо, почему водка по талонам? А когда война, такие вопросы не уместны, надо не хныкать, а родину спасать. Но главное даже не это.

Тимур опять поддержал разговор:

– А что?

– Злобы много накопилось, – объяснил Зятек, – в армии в том числе. Майоры злы на полковников, полковники на генералов, генералы на маршалов.

– А на маршалов за что?

– Маршалы виноваты больше всех, – усмехнулся Зятек, – слишком долго живут. Они же в отставку не уходят. Сидит такой в кабинете, задницей в кресло врос, и не выковырнешь его оттуда. А он сидит – вся шатия сидит. Земляки, родственники, однокурсники. Никакого движения! А полковник, он, ты думаешь, что – мечтает так и сдохнуть полковником? Он хочет стать генералом! А как стать, если у нас генералов и так больше, чем во всей Европе! Все войны, все реформы в армии затеваются, чтобы одних убрать, а других поставить.

Зятек все больше пил и все больше мрачнел. Тимуру стало его жалко – видно, допекло мужика, не сладко ходить под тестем-генералом. Захотелось не успокоить, так хоть перебить дурное настроение. Он неловко пошутил:

– А солдаты ни на кого не злы?

Зятек ответил серьезно:

– Солдаты злы на всех. Одна надежда, что между собой не сговорятся.

Он снова выпил, уже один, не чокаясь. Он вовсе не опьянел и, как показалось Тимуру, пьянеть не собирался. Просто человеку хотелось выпить и поговорить. Вполне законное желание! Поэтому он пил и говорил. Тимур тоже пил и слушал, потому что в хреновом настроении каждый человек имеет право и на собутыльника, и на собеседника. Ему было жалко Зятька. Что-то случилось с человеком, сорвался. Захочет – расскажет. А не захочет – пусть пьет и пусть говорит.

– Блядская страна, – сказал Зятек, – и чем ближе к власти, тем подлее. Сбились в банду, а на деле каждый за себя. Догнивает система, скоро совсем развалится.

Разговор он закончил странно, почти теми же словами, что и Макарыч:

– Ты теперь вместо старика – береги ребят. В этой помойной войне нет такой идеи, за которую стоило бы умирать.

Впрочем, Тимур не слишком удивился. Что система догнивает, видели все, и в армии это было особенно заметно. Кумовство, воровство, пьянство. Такие армии войны не выигрывают.

Но это касалось государственной войны. А личные войны шли по-разному, порой вполне успешно. Кто хотел мстить, мстил. Кто хотел делать карьеру, делал. Вот и Зятек выиграл свою личную войну: вскоре получил звание и убыл в Москву. Проводили его по-людски: выпили, сказали разные слова и пожелали успехов в делах. В каких, не уточняли, просто потому, что никто не знал, что у Зятька за дела и к чему он сам стремится. К чему бы ни стремился, дай ему Бог удачи.

Про орден речи не было: что Зятьку светит награда, никому, кроме Тимура, Макарыч не сказал. А Тимур тоже никому не сказал. Так их учили: информацию, как оружие, надо держать под замком, вырвавшись на волю, она становится неуправляемой, и никто не знает, когда граната взорвется и в кого полетят осколки.

А затем случилось то, с чего, собственно, все нынешние Тимуровы проблемы и начались.

Неожиданно воскрес переводчик Миша, тот самый переводчик, который вместе с Макарычем сгинул в результате нестыковки в развалинах кишлака. Вообще-то он был Махмуд, но учился в Москве, в Университете дружбы народов, где и был переименован в Мишу. По-русски говорил почти без акцента и вполне мог сойти за аварца или осетина. Был он дружелюбен, улыбчив, дружил с офицерами, а больше всего с апостолами, охотно ходил с ними на рынок, весело торговался с местным людом, слыл специалистом по бараньему шашлыку с местными специями. Женат Миша был на однокурснице, москвичке, гордился двумя пацанятами и хвастался, что через год-полтора накопит деньги на квартиру в зеленом районе Ясенево. Пришел Миша ночью. Дежурные на проходной изумились: уже месяц, как он считался погибшим. А он был живой – только грязный, измотанный и сверх всякой меры испуганный. Он попросил сразу отвести его к апостолам. Тимура разбудили, и у него спросонья возникла неразумная надежда: вдруг и Макарыч жив? Но Макарыч не был жив, и ребята, с ним ушедшие, погибли. А вот Миша уцелел.

Парня спасла житейская неприятность: днем, за бараниной, он слишком энергично приложился к местному айрану, через пару часов скрутило живот, и он вынужден был надолго отлучиться за торчавшую в отдалении скалу. В это время и прилетела вертушка.

Местные горы Миша знал неплохо, не раз бывал в окрестных селениях. До рассвета он просидел в лесу, а когда посветлело, ушел через перевал в дальний кишлак, где у него был друг. Там и отсиживался.

– А чего сюда не пришел? – не понял Тимур.

– Тут меня бы убили.

– Кто убил бы?

– Они бы и убили, – угрюмо ответил Миша.

Все, что он рассказал потом, не стало для Тимура такой уж оглушающей новостью. По деталям и прежде знал немало, а теперь сложилось в картину.

В России секреты никогда не держались. А армия что, не Россия? Обещание, данное Макарычу, Тимур выполнял, в политику не лез. Но глаза не зажмуришь, уши не заткнешь, а в тесноте гарнизонной жизни увидишь даже то, чего не хочешь видеть. Что офицеры в разных чинах крупно промышляют наркотой, и раньше знали многие, но волну не гнали: на войне рискуют все, и солдаты, и полковники, даже генералы, и если кто-то небрезгливый хочет жить послаще, хрен с ним, его дело и его риск. Хрен с ним, если не подставляет других.

Миша помогал офицерам покупать не только баранину и серебряные колечки с бирюзой. В ближних кишлаках крупно торговали наркотой, и Миша при торге был незаменим: когда речь идет о больших деньгах, нужно понимать, что тебе говорят. Куда дальше шла дурь, Мишу не касалось.

– Тебе хоть платили? – спросил Тимур.

– Хорошо платили, – успокоил Миша, – жена даже в кооператив вступила.

– А чего боялся? За что тебя убивать?

– Не я должен был идти, – сказал Миша, – Самед должен был. А Лев Степанович мне говорит: ты пойдешь. Я говорю: не могу, меня в штаб звали. Он в штаб звонил, договорился. Я пошел Ч а нас ракетами.

– Ты же там не один был, – возразил Тимур, – группа была. Почему думаешь, что хотели тебя?

– Меня, – убежденно проговорил Миша, – меня. И потом искали меня, на дорогах искали, мне друзья сказали. Я все знаю – конечно, меня.

– А тогда чего вернулся?

Миша грустно объяснил:

– Тебе хотел рассказать. А ты своим расскажешь. У меня родных нет, отец умер, два брата были, погибли. Если убьют, отомстить некому. А так сам отомщу. Все станут знать – это и будет моя месть.

– А в горы уйти не думал?

– Мне нельзя в горы, – помотал головой Миша, – у меня семья в Москве.

Нестыковка, из-за которой погиб Макарыч, и прежде вызывала сомнения: уж очень гладко все не состыковалось. Теперь сомнений добавилось. Тимур позвал троих самых близких корешей: Лешку, Федьку и Тараса Хроменко. Мишу в вагончик переводчиков не отпустили, поселили у себя: целей будет.

Он, кстати, и остался цел. И после никто на него не наезжал. Как-то виделись в Москве, потом Миша уехал с семьей куда-то под Астрахань. Совсем обрусел – за столько-то лет…

Что делать дальше, решали вчетвером. Смерть Макарыча прощать нельзя, это было понятно. Но не прощать – кому? Кто послал вертушку на кишлак в четыре сакли?

Макарыч велел политикой не заниматься. Но все изменилось, потому что от роковой нестыковки очень уж сильно несло той самой «политикой», от которой Макарыч предостерегал Тимура. Нескольких дней хватило, чтобы вычислить компанию, промышлявшую наркотой. Она была невелика: трое гарнизонных офицеров, четвертый Зятек. Майор из штаба вскоре погиб, подорвался на мине. Интенданта в чине подполковника отправили в Ростов на операцию, что и как ему там резали, не известно, но назад не вернулся. Начальник армейской автоколонны был представителен, сед и глуп, все, на что способен, это принять груз под расписку и сдать под расписку. Что за груз: оружие, гробы или героин, его не интересовало. Правда, имелся еще генерал, то ли опекавший, то ли крышевавший всех четверых – слова «крыша» тогда не было, но суть была. Однако генерал летал слишком высоко, в гарнизон наезжал от случая к случаю, чем ведает и на кого выходит, никто не знал. Грушник, эфэсбэшник? И этого никто не знал, генерал, и все.

Оставался Зятек. Но Зятек убыл в распоряжение инстанций, куда более значительных, чем пыльный гарнизон у подножия высоченного, почти безлюдного хребта.

Убыть-то убыл, но память о нем осталась. Военврач слышал, как в офицерской столовой Макарыч негромко, но внятно послал Зятька по самому популярному в России адресу. Потом возникла еще информация: связисточка, у которой с Лехой наклевывался роман, сказала, что именно Зятек назвал кому-то по спецсвязи кишлак, куда в то утро ушел Макарыч. Доказательств не было – но сомнений хватало. Решили, когда окажутся в Москве, позвать Зятька и разобраться в очень уж туманной истории. Что добьются правды, не сомневались: в Школе морского резерва их научили грамотно добывать точную информацию.

Все четверо одновременно оказались в Москве только через шесть лет. Позвонили Пушкову. Ответил, что сам очень хотел бы повидаться, да не повезло: на полгода улетает в Ирландию, машина уже у подъезда. Вот вернется…

Через неделю подвернулся случай – проверили. Да, улетел, но через два дня. Строго говоря, это ничего не доказывало. Мало ли, почему не захотел или не смог увидеться. Просто добавилось подозрений и решимости довести дело до конца. В любом случае.

Клятв не давали, кровью не расписывались. Просто Федька сказал:

– Хрен с ним, никуда не денется.

А Лешка подтвердил:

– Это само собой.

Полгода – срок большой. У каждого были свои дела, все четверо разъехались, и вышло, что вместе так больше никогда и не собрались. То один в отъезде, то другой. Зятек, как и обещал, действительно прилетел из Ирландии, однако через короткое время снова убыл за рубеж. А потом его телефоны, и домашний, и мобильный, вообще перестали отвечать. Федька не поленился – узнал адрес, съездил. В квартире жили другие люди. Жилье в то время уже продавалось свободно, и куда девался бывший хозяин, не знал никто. Понадеялись, что рано или поздно объявится.

А потом Федька погиб в Таджикистане под лавиной, Тарас Хроменко разбился в Африке. Осталось их двое, Тимур да Леха. Когда Тимур вернулся из очередной долгой загранки, решили вплотную заняться Зятьком: договаривались с ребятами, надо выполнять. Но Леха заболел, и стало ни до чего. А теперь вот Леху убили.

Очень не хотелось, чтобы в этом был замазан Зятек.

Но если не он, то – кто?

* * *

Страшная новость ошарашила, и Тимур не сразу сообразил, что так и не спросил соседку о том, о чем обязан был спросить. Ведь смерть только для умершего конец всего. А для близких вовсе не конец – только начало многочисленных трат и хлопот, особенно в таком огромном городе, как Москва, где нет тихих кладбищ под липами и деревенского плотника, который за две бутылки сколотит гроб. И не венки, не слезы, не печальные речи, а именно эти хлопоты и есть настоящий последний долг, который живые отдают ушедшему. Единственный Генкин брат жил в Благовещенске, так что, по сути, ближе Тимура у него не было никого. А Тимур был занят, гужевался с двумя девчонками, и этот долг Лешке он уже никогда не отдаст.

Тимур снова набрал Надю.

– Где их похоронили?

Соседка сказала, что всех троих на Троекуровском, в одной могиле. Слышать это было странно: на Троекуровском кладбище в последние годы власть хоронила второстепенных своих, с официальным ритуалом и за счет казны. Для покойников первого ряда оставалось тесное Новодевичье, но и Троекуровское у чиновников котировалось высоко. Лешка чиновником не был и связей в хитрых государственных структурах не имел.

– Кто хоронил? – это был главный вопрос, ради него и перезванивал.

Надя сказала, что хоронил Гена, хороший человек, все взял на себя, стала рассказывать, какие венки были на кладбище, в каком ресторане поминки. Венки были, поминки были, вот только народу пришло мало, человек двадцать, и то половину Гена привел.

У Тимура слегка отлегло от сердца: одну обязанность друга выполнил Генка. Его, Тимура, обязанность: ведь Генка с Лешкой и дружил-то через Тимура, сам видел раза три. Но понадобилось подставить плечо – тут же подставил.

А он, Тимур, сам-то, когда вернется, – что тогда? На кладбище съездит с букетиком?

Он попробовал утешить себя тем, что поставит памятник, классный памятник, самый дорогой из всех, какие есть, мраморный, как у Никиты Хруща на Новодевичьем. И чтобы лицо Лешкино… Хотя их там трое. Значит, будет три лица: Лешка, Глашка и та девчонка, в смысле девочка, школьница, что погибла вместе с ними. Как делать памятник на три лица, Тимур не знал, но ему это и не надо знать – есть мастера, скульпторы, они умеют. Когда ветераны горной войны, вернувшись, создали свои союзы, принялись делить деньги и жестоко мочить друг друга, памятники им ставили большие и красивые, из черного мрамора, буквы золотом. Тимур подумал, что Лешке памятник закажет из белого мрамора, погиб-то как святой. Ну, не святой, и Глашка не святая – но с ними же девочка, школьница, пацанка, какие у нее грехи? Сейчас небось держит их за руки своими ручонками и ведет прямо в рай, с ней-то пропустят…

Глаза защипало, Тимур опомнился, одернул себя. Какой рай? Где он, рай? Убили и закопали, всех троих в одной яме. И правильно, что в одной, – а как иначе? Лешку с Глашкой не разделишь. А девочку, ее куда? Вместе же смерть приняли…

На Тимура вдруг накатило, он словно ослеп от ярости. Он привык к смертям, за спиной их было полно – но не таких же! Родину защищали, мать их! А дома родина мочила защитников почем зря. Кто спивался, кто друг друга, кто сам себя от полной ненужности. А мародеры обвешали себя железками и все до единого пристроены! Куда же ты смотрела, родина!

А сам куда смотрел? – повинился он запоздало. Не мог остаться в Москве, подождать, пока Леха своей смертью умрет? Поехал с Зятьком мировую пить?

Ему вдруг стало жутко. А если не Зятек? Если он ни при чем? Если ворюга какой-нибудь? Или бомж? Или наркоман? С кого тогда получать? Кто расплатится?

Стоп, усмирил себя Тимур. Хватит. Злиться – слишком большая роскошь. Злой человек себя не контролирует, где-нибудь да промахнется. А промахнешься ты – не промахнутся в тебя.

Есть правило: если не знаешь, что делать, убирай белые пятна, сокращай пространство неясного. Сейчас на виду было только одно белое пятно, зато огромное, в полгоризонта – Зятек. О нем и нужно думать.

Что толку гадать – бомж, наркоман. Найти Зятька и вынуть из него правду! Не такая уж сложная задача. А если не Зятек – тогда делать нечего, тогда в Москву, кланяться ментам. Так и так, братва, найдите убийцу. Только найдите! В суд передавать нет необходимости, до суда он все равно не доживет…

* * *

По крайней мере, стало ясно, что делать. Тимур снова, стороной, по большому кругу, обошел дом Зятька. Кирпичная стена, высокая, но неустрашающая, метра три, чтобы перелезть, хватит хорошей доски. Если ночью, с пляжа, кому интересно, кто заметит. Ну, ходят погранцы. Ну и что? Всех дел на минуту максимум. На пляж, кстати, выходила калитка, глухая, толстого металла, вниз к морю вела деревянная лесенка, потом дощатые мостки. Просто и скромно, дача есть дача. Тимур кинул в калитку некрупной галькой. Металл звякнул, но лая не последовало. В принципе ничего не значит, днем собак можно держать и дома. Авось к вечеру станет понятней.

Еще надо было решить проблему пристанища. Рюкзак за спиной – вещь заметная. Конечно, этим на юге никого не удивишь: место туристское, но разумней даже так не выделяться. Снять комнату? На худой конец придется, но есть ли смысл светиться у квартирной хозяйки? Существуют же еще варианты. Юг, лето, студенты, кто победней, вообще под кустом ночуют и прекрасно себя чувствуют: шашлыки жарят, девок трахают. Свобода, бля!

Он вернулся на вокзал, забросил рюкзак в камеру хранения и налегке прошелся по окраинным улочкам. Ничего подходящего не обнаружилось. На пляже повезло больше: примерно в километре от Зятьковых скромных хором строился новый причал. Впрочем, строился условно: укатали гальку, завезли бутовый камень, забросили пять штабелей бетонных панелей, поставили облезлый вагончик, после чего, видимо, отложили благородное дело до более благоприятных времен. Вагончик был заперт, но замок висел местного качества, на два удара булыжником. Если прийти попозже, ночь перекантоваться в самый раз. Хотя и ночи ждать не обязательно.

Тимур искупался, полежал на гальке, пока не высохли плавки, потом снова поднялся к жилым кварталам. Рынок нашел, не спрашивая, прикинув на глазок, где ему подходящее место. Торжище именно там и оказалось. А вплотную к нему примыкали два здоровенных ангара строительной ярмарки: побережье бурно застраивалось, и торговые люди вовремя подсуетились. В мешках и ящиках грудилась всякая нужная мелочь: гвозди, скобки, напильники, прочий товар, штучный и весовой. Тимур присмотрел две вещи, но покупать не стал, опять же, чтобы не светиться. Однако вещички все же взял, можно сказать, украл, хотя при его нынешних деньгах эта копеечная кража смотрелась анекдотично: кухонный нож и шило с деревянной ручкой. Воровство Тимур всегда считал делом убогим, но тут пришлось.

Он пообедал, снова искупался, полежал среди пляжников вблизи Зятькова забора. Потом сходил поужинать.

Стемнело, пляж почти опустел. Теперь купались в основном парочки, было их время. Тимур дошел до присмотренного загодя вагончика. Булыжник не понадобился, хватило поковыряться шилом в замке. В вагончике было пыльно, но негрязно. Стол, два стула, топчан у стены, в углу картонные коробки, одна со старыми газетами, другие пустые. Для неприметной ночевки самое оно.

Тимур сходил на вокзал, достал из багажной ячейки рюкзак. Обратно шел уже в темноте. Море к ночи раскочегарилось, волны, рыча и брызгаясь, добегали до середины пляжа, парочки исчезли, ушли искать места покомфортнее.

Теперь, когда никто не мешал, Тимур решил еще раз пройти мимо Зятьковой дачи. Снова кинул камушек в железную калитку – звякнуло внятно, но реакции и тут не было никакой. То ли псы вышколены, то ли обходятся без них, не все же любят под боком клыкастую живность. Да и охрана бывает такая, что волкодавы не нужны. Ладно, днем, когда пляж полон, из копошащейся толпы проще все разглядеть.

Уже подходя к своему ночному пристанищу, он почувствовал, что на пляже не один. В беззвездной темени не было видно ни хрена, но в отдалении за спиной пару раз скрипнуло – галька под волной тоже скрипела, но не так. Тимур остановился и, прищурившись, попытался вглядеться в черноту позади. Ничего не увидел, но в перерыве между волнами что-то опять скрипнуло.

Кто-то шел за ним. Не шел – крался.

Остальное додумывалось легко.

Где-то допустил прокол. Может, шпана, которой вломил прошлым вечером, оказалась проворней, чем рассчитывал? Может, зря проверял ограду Зятьковой дачи на собак: никто не залаял, но охране и не положено лаять, охрана обязана все замечать и все проверять. А может, засекли на вокзале, в камере хранения, – где еще приезжему в первый день держать кладь?

Впрочем, это был уже разбор полетов. А полеты положено разбирать не в небе, а на земле, на прочной, надежной земле. На земле, до которой еще надо добраться.

Тимур ускорил шаг, пошумел, поддав гальку носком кроссовки. Скрип стал слышаться чаще – преследователь тоже добавил скорости. Один? Позади вроде один. А сколько впереди или вокруг, не угадаешь.

Что нежеланный попутчик вооружен, сомневаться не приходилось: нужно быть очень уж отчаянным мужиком, чтобы идти на Тимура с голыми руками, а ведь преследователь наверняка знает, на кого идет. Вопрос – чем вооружен. Если «калаш» или «узи», шансов уцелеть не много.

В небе что-то сдвинулось, показалась пара звездочек, и охотник за спиной Тимура тут же ответил на его вопрос. Три подряд негромких хлопка были слышны, наверное, только им двоим. Тимур рванулся вперед заячьим зигзагом, думая лишь о том, чтобы дольше секунды не оставаться ни в одной точке пространства. Яркий луч ручного фонарика мазнул по стенке вагончика, который он уже считал своим, задел Тимура размытым краем, и неведомый враг снова выстрелил короткой серией. Тимур упал за первую же груду бетонных кубов – как здорово, что кому-то пришло в голову заложить тут новый причал. Не Бог весть какая крепость, но безопасную минуту Тимуру подарила. Движением плеча он сбросил рюкзак, поймал за лямку и неслышно опустил на гальку.

Значит, револьвер с глушителем. Это порадовало: даже снайпер не всегда попадет шагов с двадцати, да еще ночью, да еще в движении. Хочет не хочет, сперва ему придется поймать цель фонариком.

Строго говоря, эта задача особой сложности не представляла. Стрелок мог обойти цементный редут Тимура хоть справа, хоть слева, а уж там включить фонарь и вполне комфортно выпалить. Любое движение жертвы будет слышно. Как, впрочем, и жертве был слышен любой шаг охотника – медленно, очень осторожно он приближался к укрытию Тимура.

Откуда он знает, что у Тимура нет ствола?

Откуда-то знает.

В который раз Тимур с благодарностью вспомнил хитрую Школу морского резерва – там хорошо учили. Он неслышно подгреб поближе груду голышей, выбрал два больших. Дальше все пришлось делать стремительно. С двух рук одновременно Тимур швырнул камни в разные стороны, по высокой дуге, пока они летели, сгреб в ладони разную галечную мелочь и рывком вскочил на ноги. Он угадал: камни шумно упали справа и слева, напряжение минуты сработало, стрелок полоснул фонарем по всему пространству перед собой – и в тот же миг Тимур запустил в кружок света свою галечную шрапнель. Дальше пришлось надеяться только на неожиданность.

Фонарик стрелок удержал, однако луч задергался, револьвер, правда, выстрелил, но не прицельно, за секунду до того, как Тимур в прыжке достал ногой локоть врага. Дальше делать было практически нечего. Удар ребром ладони между скулой и ухом – и неудачливый охотник свалился на спину, надолго выпав из сознания.

Тимур подобрал фонарик, прикрутил свет до минимума и лишь тогда направил желтоватый лучик на стрелка. И вскинул брови от изумления: оказалось, что он – это она. Ничего себе!

Первым делом пришлось обыскать киллершу. Экипировка была что надо. Черные рейтузы, черные колготки, черная куртка с шестью карманами и двумя широкими пластинами, вшитыми в ткань на груди. Две запасные обоймы, два фонаря разной силы, нож. В легком рюкзачке – нейлоновый шнур, шприц, три ампулы и два мобильных телефона. Один из них зазвонил, и Тимур отключил звук сразу на обоих. Документов, понятно, никаких.

Впрочем, они и не понадобились: уж слишком запоминающееся лицо было у неудачливой киллерши. Когда-то Тимур ее неплохо знал, даже лучше, чем неплохо.

Он помнил, как в Школу морского резерва прислали десяток девчонок. Все были спортсменки с разрядом не ниже первого, и все оказались теми еще оторвами. Шли они под кличками, эта числилась Росомахой. Она была на редкость талантлива, особенно в боевых искусствах. С Тимуром она несколько раз переспала, потому и узнал ее настоящее имя: Верка. Романа не получилось, потому что она меняла мужиков еще резвей, чем он баб, и ее имя быстро стало общим достоянием. Кончилось тем, что озверевший генерал популярно объяснил подчиненным, что не намерен терпеть бардак ни в переносном, ни тем более в прямом смысле, и женский взвод Морского резерва угнали на какие-то другие берега. Потом Тимур случайно встретил Росомаху в одной неприятной стране, полностью состоявшей из нефти, жары, песка, трущоб и небоскребов. Он оценил возросшую Веркину квалификацию, но тогда ему и в голову не пришло, что жестокий профессионализм бывшей кратковременной любовницы в какой-то момент станет его личной проблемой. А вот стал.

В ее нынешних возможностях Тимур не сомневался и поспешил обезопасить себя от неожиданностей прежде, чем Верка придет в себя. Он разул ее – кроссовки с твердыми носами легко могли стать оружием. Да и сами ноги каратистки – оружие, да еще какое. Тимур стащил с нее колготки и туго стянул ими ноги в щиколотках: в иных случаях нейлоновый чулок удобней нейлонового шнура. Снял куртку, отбросил в сторону. Стянул и водолазку, тоже черную, под цвет ночи: чем меньше на человеке надето, тем слабее у него желание драться. Шнурок пригодился для рук. Росомаха совсем неплохо выглядела – для своих… ну да, примерно тридцати восьми.

Тучи слегка разошлись, засветилось несколько звездочек, потом вышла и луна, огромный фонарь южной ночи. Место было отдаленное, вряд ли какой прохожий забредет, но ощущение безопасности исчезло. Приходилось поторапливаться – кто знает, сколько времени отпустили Росомахе на мокрое дело. Тимур вернул ее в сознание неприятным, но безопасным приемом. Она открыла глаза. Во взгляде не было ни страха, ни ненависти, только крайняя досада.

– Дама пришла в себя? – поинтересовался Тимур.

Она не ответила.

– Давай рассказывай.

– Пошел в пизду, – сказала дама.

Есть люди, плохо переносящие боль. Есть люди, почти нечувствительные к боли. Есть боль, которую не может перенести никто. Через двадцать минут Тимур знал все, что было нужно.

– Сволочь, – сказала Верка, отдышавшись, – бабу пытать. Очень по-мужски.

– А стрелять в безоружного – по-женски?

– Ты бы хотел – в вооруженного? Я не самоубийца.

– Как вы меня вычислили? – спросил Тимур, и она объяснила:

– Пока ты свою блядь провожал, навели справки.

– Предусмотрительная девушка, – одобрил Тимур.

– Какая разница, – бросила она, – тебе все равно пиздец.

– По крайней мере, не сегодня, – возразил он.

– Ладно, давай развязывай.

Это прозвучало не как просьба, а как приказ.

– Погоди. Как я узнаю подстраховщика?

– Узнаешь. Спортивная сумка и футляр от скрипки.

– Зачем он вообще нужен? Тебе Зятек не доверяет?

– Он никому не доверяет.

– Хороший человек, – похвалил Тимур.

– Не хуже тебя.

– Мы все хорошие, – согласился Тимур, – из одной компании.

В общем-то, все было ясно. Но Тимура мучило еще кое-что, просто по-человечески.

– Как ты Лешку-то могла?

– Я что, по своей воле? Сам-то сколько народу замочил? Кого велели, того и мочил! – помолчав, вздохнула: – Лешке бы и так через месяц хана, только мучился.

– Он же тебя трахал.

Вот тут она разозлилась:

– Меня никто никогда не трахал! И не будет трахать, понял? Я сама трахаю, кого хочу!.. Ладно, развязывай, надоело.

– А Глашку?

– Ты что, дурак? Она же меня видела.

– А девчонку?

– Она же меня видела! Ее что, звали? Сама вперлась. Что ты из себя дебила строишь? Мне бы пожизненное влепили. А скорее, до суда бы не довезли, прямо в воронке шлепнули. Слишком много знаю, чтобы в тюрьме сидеть. У него все силовики свои, рука руку моет… Ладно, допрос окончен, развязывай. Захочешь вставить, даже ноги раздвинуть не смогу.

Все-таки она была поразительная баба. В Москве убила троих, здесь его чуть не грохнула – а вела себя как нашкодившая старшеклассница. Ну, соврала, ну, дала троим на вечеринке, ну, украла – так ведь попросила прощения! Чего еще надо?

– А ты докладывать побежишь?

Она довольно долго молчала. Потом проговорила угрюмо:

– Он меня теперь убьет.

– Не убьет,- возразил Тимур уверенно. Верка на интонацию не среагировала.

– Да, – вспомнил он вдруг, – в Москве одна баба искала киллера, меня убрать – не твоя подруга?

– У меня подруг нет! – отрезала Росомаха. – Какая хоть из себя?

– Длинная, на черном джипе приезжала.

– Элька, что ли?

– Может, и Элька.

– Нашел мне подругу! Дура и сука.

– Пушкову не жена?

– Какая, на хрен, жена! Минетчица. Блядь-неудачница, – презрительно скривилась она и уже раздраженно потребовала: – Ну, давай быстрей, долго мне так лежать?

Тимур развязал – сперва ноги, потом руки. Она кое-как поднялась, задвигалась, разминая затекшие конечности.

– Сволочь, – сказала она снова, – хорошо, хоть трусы оставил. Ну, и чего ты меня пытал? Думаешь, выскочишь? Хрен тебе! Все равно достанут. Кто-нибудь, но достанет.

Что сама выскочит, не сомневалась. Уже выскочила.

Тимур почувствовал, как нарастает в нем даже не злоба, а темная, мутная, нерассуждающая озверелость.

– Лешка был мой друг, – сказал он.

Она вдруг заорала:

– Чего ты на меня наезжаешь? Я хотела, что ли? Да ты сам во всем виноват! Это ты его убил! Чего ты к нему поперся?

Он оторопел.

– Я-то при чем? Пришел проведать.

– Проведать пришел… А Пушков все знал. Он бы его не тронул. А так решил – сговариваетесь.

– О чем?

– Да брось ты дурочку валять! Говорю же – он все знал. Что поклялись его пришить. Все знал!

Это была новость.

– Откуда знал?

– Оттуда. От Хроменко, вот откуда.

– Он же в Африке разбился.

– Разбился, но не умер. Поломался весь, но живой был. Пушковские ребята его у арабов выкупили, ну и пытали. Похлеще, чем ты меня.

– А потом?

– Какое еще потом? Выжали, что надо, и все. Что им было, в Россию его везти?

– Крутые ребята, – кивнул Тимур.

– А у него все крутые… Единственный у тебя шанс – сегодня же мотай. Лучше сразу за границу.

Она не спросила, есть ли у него с собой загранпаспорт, есть ли деньги. И правильно не спросила. Этому их еще в школе учили: деньги должны появляться в тот момент, когда нужны, а где деньги, там и паспорт ни к чему.

– Не могу я мотать, – сказал Тимур, – у меня тут девка.

– В Москве, что ли?

– Мало ли где.

– Да ладно тебе! Тоже еще секрет, – бросила она презрительно, и он понял, что деревянный человечек совсем не тайна. – Ты что, других не найдешь? Здесь же нашел! А в какой-нибудь Греции у тебя их вагон будет.

– А к этой тебя пошлют справки наводить?

– Тебе большая разница, кто поедет?

Она так и стояла на гальке пляжа босиком, в одних трусиках. И сиськи торчали, как у молодой.

По-своему она мыслила нормально, рядовой профессиональный подход. Ведь и Генка был киллером, а сам Тимур не был просто потому, что работа выпала иная. Но та война без правил, в которой он участвовал, отошла далеко, и теперь он не мог преодолеть отвращение к красивой бабе с ее палаческой уверенностью в безнаказанном праве на чужую жизнь, которая волновала ее не больше, чем убойщика на мясокомбинате участь очередной коровы.

Пора было кончать дискуссию, финал был неизбежен, и только Росомаха с ее животной погруженностью в саму себя этого не понимала. И все же Тимур медлил. Какая ни есть, а баба.

Она сама ему помогла:

– Искупаться не хочешь?

– Волна же.

– Разве это волна?

– Все равно не хочу.

– А я окунусь! – и повторила: – Сволочь ты все-таки, бабу пытал.

Не отворачиваясь, она сняла трусики, положила на куртку и пошла к воде. Остановилась, пережидая волну. И в этот момент Тимур косым ударом ладони перебил ей позвоночник у шеи. Это была мгновенная смерть, без боли, вообще без ощущений. По крайней мере, так им когда-то говорили. А проверить – как проверишь? На ком испробовали, уже не расскажет.

Он разделся и отплыл подальше, волоча за собою безвольное тело. Потом перенес Веркину одежду подальше от воды, под кромку берега, и аккуратно уложил стопочкой на большой валун, трусики сверху. Кто знает, когда, где и в каком виде она всплывет. Штормящее море протащит тело по камням, и его удар потеряется в синяках и ссадинах. Бывает же: решила ночью побаловаться на волнах, отошла подальше, чтобы искупаться голышом, но чего-то не рассчитала.

По крайней мере, за Лешку душа будет меньше болеть.

И до деревянного человечка она уже точно не доберется. А может, и другие не доберутся. И добрая дурочка Анжелка закончит свой институт. Может, и его, Тимура, никто не достанет. Если он, конечно, достанет их раньше.

Проблему ночевки теперь надо было решать заново. Когда Верка не вернется, гончие псы прежде всего пробегутся по пляжу и, естественно, наткнутся на присмотренный им вагончик. Так что придется идти в поселок.

Поселок спал не весь, в ресторанах орала музыка, в ларьках недопившие затаривались спиртным. Какая-то баба лет сорока покупала сигареты. Тимур спросил ее, не знает ли, где найти комнату на ночь. Она, посмотрев на него и подумав, ответила, что насчет комнаты не знает, а койка есть. Койка оказалась диваном в метре от хозяйкиного ложа. Тимуру было не до баб, тем более подвыпивших, но пришлось соответствовать. В конце концов, все мы люди, не велика услуга, и его не раз бабы в схожих ситуациях выручали. Тем более хозяйка оказалась не алчная, одного раза ей хватило. Деньги за ночлег брать не стала, он же не хотел светиться навязчивой щедростью, и все его дурные бабки, которые сам Бог велел тратить не считая, остались при нем. Вышло некрасиво: как вокзальная шлюха, за ночлег и завтрак расплатился собой. Ладно, хрен с ним, в жизни и такое случается.

* * *

На станцию он пришел минут за сорок до нужного поезда. Экипировку сменил: прикупил в ларьке дурацкие шорты в цветочек и камуфляжную панаму, в каких ходят и туристы, и бандиты, и бомжи. Если что, шорты с панамкой и запомнятся.

Вариантов краткосрочного убежища было не так уж много: сам вокзальчик, кирпичная будка стрелочника, стоявшая отдельно касса электричек, чуть поодаль два ангара из рифленого железа, четыре киоска с разной разностью и кирпичный же туалет, выкрашенный в веселую голубенькую краску. Один киоск был закрыт, за ним Тимур и выстоял положенное время.

Он хорошо видел стоянку – довольно длинная цепочка такси. Они интересовали умеренно: вряд ли подстраховщика будут встречать на наемной тачке. Так и оказалось: подъехал джип с затемненными стеклами, вылез крупный мужик в просторном льняном пиджаке, под таким хоть три ствола спрячешь, и не спеша двинулся к перрону. На машину не оглянулся – значит, водитель остался в ней.

Интересно – Веркины шмотки уже нашли?

Постепенно подтянулся народ. Встречали в основном местные бабуси – ловили квартирантов. Украшал негустую толпу толстый пацан с огромным букетом – не перевелись еще в России джентльмены. Тимур следил за мужиком из джипа, остальные были вне подозрений. Тот несколько раз оглянулся, но равнодушно, больше для порядка. Это было странно: неужели Росомахи еще не хватились?

Подошел поезд. Вагоны были зеленые, выделялся лишь ресторан да соседний с ним спальный. Подстраховщик, как и ожидал Тимур, вышел именно из спального: мастера своего дела в купейных не ездят. Спасибо Верке, приметы дала точные: имелась и спортивная сумка, и фигурный, даже по виду дорогой, футляр от скрипки. Парню, аккуратному крепышу, было чуть больше тридцати, так что не афганец, вот Чечню вполне мог прихватить. А может, и еще где набирался опыта: сейчас жизнь такая, не там, так здесь непременно воюют.

Мужик из джипа сразу же подошел к приезжему, задал вопрос, получил ответ, пожал гостю руку и легко подхватил спортивную сумку, большую и, судя по тому, как в два приема пристроился к ручке, тяжелую. Хотел взять и футляр от скрипки, но приезжий не отдал.

Решать надо было моментально, пока они идут до машины. Мужик в льняном пиджаке хотел пропустить гостя вперед, но тот отказался – видно, не любил чувствовать кого-то за спиной. Грамотно, про себя одобрил Тимур. Одобрил, кстати, вполне искренне, потому что в результате этой осторожности за спиной приезжего оказался он сам. Вокруг шли люди, но это не мешало: когда-то в Школе морского резерва у них был специальный курс – отключение в толпе. Без шума, без предсмертного крика – просто у жертвы туманится мозг, пять-шесть шагов делает по инерции, а потом оседает на землю. Инсульт, потеря сознания, через час-другой потеря жизни.

Тимур никогда не видел этого парня, и парень его вряд ли видел. Просто взял заказ, получил аванс и приехал отрабатывать. Ничего личного.

В общем-то, никаких претензий у Тимура к нему не было. Какие претензии к солдату на войне? Разве то, что хочет тебя убить.

Парень попался стойкий и шагов корявых сделал не меньше десятка. Тимур к этому моменту был уже довольно далеко: стоял у киоска, брал пиво. Теперь этот парень никого не подстрахует и Тимура не убьет. Тимур его тоже не хотел убивать, просто выхода не было. Ничего личного.

* * *

Если все слишком хорошо, наверняка будет плохо. Три раза подряд повезло – значит, уже повис над ловушкой. Человек по натуре дурак и, когда ему слишком фартит, перестает оглядываться. Этому Тимура долго учили, этому он сам после гибели Макарыча учил пацанов, всё умевших, но еще не знавших, как погибают всё умеющие. Те, кто учился плохо, уже никого ничему не научат.

А тут Тимур сам оказался дураком: оглянулся на один раз меньше, чем следовало.

Он рассудил, что суета вокруг подстраховщика продлится часа два, если не больше. Пока «скорая», пока больница, пока скумекают, что к чему – если скумекают, что вряд ли, – как раз и пройдет такое время. А ему оно было нужно, позарез нужно. Пока они будут связывать всю свою информацию в узелки, ему необходимо решить, что делать дальше. Когда слишком много неясного и точек риска тоже хватает, непонятно, как увязать все это в разумный план. А без плана редко что получается. Только шпана предпочитает импровизацию: выходит вечером на улицу и у первого же мужика в приличном костюме хрипло просит закурить.

Тимур зашел в забегаловку, где черная доска у входа обещала шашлыки, пельмени и шаурму, заказал для разнообразия шаурму и попытался выстроить в логичную схему те скудные данные, которые у него на текущий момент имелись. Тимур четко сознавал, что хороших вариантов нет, выбирать придется все равно плохой. Ну, и хрен с ним – лишь бы не безнадежный.

Что конкретно делать?

На него охотятся. И будут охотиться. Будут до тех пор, пока не убьют. Или пока он не убьет охотников, всех, какие заняты этим увлекательным делом. У этой шатии свои понятия о чести, они же, мать их, крутые. Им же стыдно: всем кагалом не смогли достать одного, а он убрал уже двоих. Но и стыд – полдела. Им страшно, а страх опаснее стыда. Ну, как им избавиться от страха? Только одним способом: избавиться от того, кто несет страх. Ведь для них-то он тоже охотник. Тут выхода нет, кто кого.

Еще имеется деревянный человечек. Росомаха про нее знала, значит, и еще кто-то знает. И опять выходит: убирать надо всех. Поэтому самый разумный план не годится. Нельзя лечь на дно и ждать, пока все уляжется. Оно, может, и уляжется, а может, и не уляжется. Схватят деревянного человечка и начнут пытать. А она ничего не знает, поэтому пытать будут до бесконечности. Так что кончать процесс надо быстро. Очень быстро, поскольку вся капелла Зятька не позже вечера встанет на уши. Не позже, а, скорее, раньше. Найдут Веркины вещи, опять же подстрахощик, внезапная смерть молодого мужика. Кто поверит, что просто совпало? Уж точно не Зятек. Такие случайности парами не ходят. И до Зятька как добраться? С собаками или без, его дом все равно крепость.

Все мысли были правильные, но между собой никак не связывались, башка-то не компьютер. Хотя тут и компьютер не помог бы.

Позитивная идея возникла только одна: поймать машину, отъехать за город километра на три, подняться в горку и там, среди камней и колючей растительности, пару часов спокойно поразмышлять. Не может быть, чтобы никакого выхода не было, какой-то должен найтись.

Вот с такими смутными мыслями он вышел из забегаловки. Но на улице, как выяснилось, его ждали: два красавца в форме, справа и слева от двери, с короткими ментовскими автоматами, дула которых смотрели прямо ему в живот.

– Документики с собой? – поинтересовался один. И тут же предостерег: – Доставать не надо, в отделении достанете.

– Как скажете, – согласился Тимур. Он понял собеседника правильно: руку в карман не суй, могут быть мгновенные неприятности. Причем самые серьезные. Мудрые люди учили: от любого ножа ты обязан отбиться, а от пули не отобьешься, пулю приходится уважать.

Новенький милицейский «форд» стоял поодаль у обочины. Туда и прошли.

Менты были в разных чинах, капитан и сержант. Младший по званию спросил начальника:

– Браслетики наденем?

Тот пошевелил бровями:

– Можно надеть. Но можно и обойтись. Человек же умный. Не ошибаюсь?

Это он спросил уже Тимура.

– Да вроде не дурак, – отозвался Тимур. Руки он держал на виду и неподвижно, чтобы парни не нервничали: по напряженным их взглядам было совершенно ясно, что предупредительно стрелять в воздух они не станут. Скосил глаза на их ботинки – все нормально, не ряженые, законные менты.

И в машину его посадили грамотно: велели сесть вперед, потом капитан упер ему в затылок автомат, и лишь затем сержант, пристроив свое оружие на заднее сиденье, сел за руль.

Один ствол лучше двух. На улице Тимур, может, и рискнул бы. Но в машине, когда дуло в затылок, смысла не было. Если станет ясно, что везут убивать, тогда придется. Но пока-то не ясно.

– Мужики, а чего такие строгости? – спросил он. – Я что, злодей?

– Да ты что? – удивился капитан. – Что мы, хорошего человека не отличим?

При этих ласковых словах он чуть-чуть шевельнул автоматом, чтобы хороший человек не забывал, кто у кого на мушке.

– Служил? – дружелюбно спросил Тимур. Не то чтобы его это слишком интересовало, но пока с человеком говоришь, тот вряд ли выстрелит.

– А как же, – отозвался капитан, – все мы служим отечеству.

– Где?

– Не в расстрельной команде.

Ясный намек Тимур воспринял спокойно. Как сел, так и сидел неподвижно, пока ехали по городу, причем не гнали, не визжали сиреной, деликатно соблюдали все правила, какие есть. Даже бабусю на зебре пропустили. Конвоиры не спешили, и Тимур не суетился. Он уже понял, что в машине убивать не станут: расстрел – дело грязное, кровищи натечет – зачем ментам пачкать такой красивый «форд»? Вот если вырулят за город и свернут на разбитый проселок – тогда известно, что делать. Но это только на крайний случай, риск слишком велик. А пока случай не крайний.

За город, однако, не поехали. Сержант притормозил и аккуратно свернул вправо, как раз к глухим железным воротам. К Зятьку.

Это было интересно, но не очень, потому что такой вариант Тимур тоже имел в виду, хотя считал его не самым вероятным: менты все же. Впрочем, и менты – люди государственные, не на зарплату живут. Каждый вертится, как умеет: вон Генка брал заказы за границей, а эти берут на любимой родине. Эти патриоты.

Сержант оторвался от руля, пропищал каким-то пультом, ворота отъехали в сторону. Пропустили машину и вновь встали на место.

– Приехали, – сказал капитан.

И опять мужики поступили грамотно: сперва вылез сержант, нацелил ствол в живот Тимуру, и лишь потом быстро выскочил из машины капитан. Молодцы, профессионалы, не давали шанса. Капитан нажал кнопку мобильника, дождался отклика и сказал:

– Все в ажуре.

Их ждали. Качок в костюме с галстуком открыл входную дверь, потом еще одну, внутреннюю, и кивком указал наверх, на лестницу – прочную, дубовую, покрытую толстым мягким ковром. Негромко жужжал кондиционер, шума в доме явно не любили. Лестница была широкая, что хорошо, потому что шли шеренгой, Тимур в центре, конвой по флангам. Руки он держал на виду, расслабленно, перед грудью – зачем волновать людей. Но на просторной площадке перед вторым пролетом как раз и настал момент, который Тимур ждал. Как он и рассчитывал, оказавшись внутри, конвоиры успокоились: дело сделано, пленный доставлен, у дверей охранник, ворота заперты, их дом – их крепость. С его рук они не спускали глаз, но предусмотрели не все. Тимур зашелся в кашле – и тут же каблуком врезал сержанту по кости чуть ниже колена. Тот вскрикнул от резкой боли, автомат повис в руке. Капитан от неожиданности чуть скосил глаза. Этого хватило. Одному по горлу, другому по горлу – и еще два тычка большими пальцами в смертельные точки между скулой и ухом.

Шикарный ковер пришелся кстати: Тимур сошел вниз без звука. Постоял за дверью. Она приоткрылась – видно, охранник все же услышал то ли вскрик, то ли шорох внутри. Зря мужик проявил любопытство: жестокий удар в переносицу навеки отучил его от безобидного недостатка. Тимур даже не стал проверять, мягко опустил тело на мягкие ступеньки. Во входной двери было три замочные скважины и один толстенный засов, лишний при современных хитрых затворах. Но в данной конкретной обстановке он был в самый раз, и Тимур пропихнул его в щеколду: с такой амбарной мощью не справятся ни механика, ни электроника, и слава Богу, ибо нежданные гости сейчас ни к чему.

Из трех дверей первого этажа Тимур легко вычислил караульную, она отворилась без скрипа. Два мужика охранного вида, до минимума прикрутив звук, смотрели бокс по телеку. Они сидели спиной к входу, и Тимур про себя пожурил их за малограмотность: ловить кайф надо всегда рылом к дверям. Шанс исправить профессиональные недочеты Тимур им не оставил.

Сколько времени прошло? Минута, наверное. Это был порядочный срок, и на всякий случай Тимур подобрал один ментовский автомат. Проверил – заряжен.

Ковровая лестница упиралась в единственную дверь, не крепостную, домашнюю, из резного дуба. Автомат не понадобился: в большой комнате был только один человек. Зятек, сидевший за большим столом, уставился на Тимура скорей не с ужасом, а с недоумением.

– Ну, да, – сказал Тимур, – я. Твои разведчики меня выкрали и доставили, даже ворота ломать не пришлось. Чего это менты для тебя стараются?

– Деньги нужны, вот и стараются, – ответил Зятек.

– Хотели меня убить, – пожаловался Тимур.

– Этого не может быть, – покачал головой Зятек, – им была команда привезти.

Он только теперь начал бледнеть.

– Я-то откуда знал? По автомату с каждого бока – тут занервничаешь.

– А теперь автомат у тебя, – справедливо заметил Зятек и даже слегка улыбнулся. Он пришел в себя быстро. Молодец. Впрочем, он и прежде соображал неплохо.

– Теперь у меня, – кивнул Тимур.

– Может, присядешь?

– Ну, если просишь…

У стены, подальше от стола, стояли три кресла, как раз для пленного и конвоиров. Поскольку конвой задержался на лестнице, Тимур придвинул одно из кресел к столу, поближе к хозяину. На гладкой матовой столешнице, дубовой, как и дверь, стояло слишком много тяжелых предметов, чтобы бояться ствола в ящике. Но и рисковать смысла не было.

– Лапки на стол не затруднит? – спросил Тимур.

– Раз надо, – с пониманием отозвался Зятек и положил ладони на столешницу, – а автомат тебе необходим?

– Да нет, только мешает.

Ковер на полу был еще толще, чем на лестнице, и Тимур аккуратно, плашмя, бросил автомат – тот упал, не звякнув.

Зятек раза два беззвучно шевельнул губами: как и Тимур недавно, понимал, что надо затеять разговор, любой, только не молчать. А слова не шли. Наконец отыскал вопрос, не самый подходящий, но лучшего, видно, не нашлось:

– В Винзаводе руку парню не ты сломал?

Тимур проявил вежливость – есть вопрос, должен быть и ответ:

– Я.

– Так и подумал. Уж больно профессионально сработано.

– Как учили, – развел руками Тимур.

– У него, между прочим, два старика на иждивении.

– А студент, которому он палец сломал, он что, сирота? Тоже небось где-то есть папа с мамой.

– Грязно вышло, – поморщился Зятек, – я им говорил: никакого беспредела. Такой народ: есть возможность охаметь, непременно охамеют.

– Это точно, – согласился Тимур, – народ, он такой. Они для тебя шакалили?

– Еще чего! – Зятек так устыдился обидного предположения, что даже покраснел. – Их личный бизнес. Я сюда редко наезжаю, им скучно, ну, я подумал, хрен с ними, пусть делают, что хотят, форму поддерживают. А видишь, как повернулось.

– Тесть-то как, здоров? – поинтересовался Тимур. Спросил без подковырки: действительно было интересно, столько лет не виделись.

– А ты не слышал? Три года, как похоронили.

– А жена?

– Жена ничего, – сказал Зятек, – болела, с суставами что-то, теперь вроде нормально.

Он сидел неподвижно, только взгляд пару раз чуть заметно скользнул в сторону, за плечо Тимуру.

– Ты не дергайся, никто не войдет, – успокоил Тимур, – там нет никого. Ни одной живой души.

Разговор шел странный до абсурдности: сидят два человека, мирно беседуют, новостями обмениваются – а потом один другого убьет. Он, Тимур, убьет Зятька. И оба это знают. Потому, наверное, и возникла долгая, глухая, безнадежная пауза.

– Ну что, – хмуро вздохнул Зятек, – насколько я понимаю, на этом суде защита не предусмотрена?

– Защищайся, – разрешил Тимур. Теперь ему торопиться было некуда.

– Вы ведь сами сговорились меня убить, – укорил Зятек, – что мне оставалось делать?

И опять Тимур про себя похвалил собеседника: молодец, не стал ваньку валять, по делу высказался.

– Но ведь было за что.

– За Макарыча, да? Но я там при чем?

– А вертушку не ты навел?

– Ты уверен?

Тимур усмехнулся:

– А ты – нет? Тебе что, про Хроменко не донесли?

Он в упор смотрел на Зятька и видел, как тот бледнеет, как тяжело молчит, сглатывая так и невырвавшиеся слова. На еще один вопрос силы все-таки нашлись:

– Верку – ты?

– А кто же еще? – сказал Тимур. – Она же на меня охотилась.

– Вот, б…, жизнь, – с угрюмым отчаянием произнес Зятек, – когда-то были вместе, а теперь мочим друг друга.

Прозвучало искренне, но Тимура не тронуло. Это они с парнями и Макарычем когда-то были вместе, а Зятек сбоку, сам по себе. Они отвечали друг перед другом, а он перед тестем и разными начальниками. Водку, правда, пили коллективно, но водка не дружба, водку мало ли с кем пьешь.

Зятек поднял глаза. Взгляд у него был затравленный.

– Все из-за Макарыча началось, так?

Тимур согласился:

– Примерно так.

– Но я там был ни при чем. Я вообще не знал про Макарыча. Позвонил генерал, велел дать информацию: когда и куда уйдет переводчик. Я же под ним ходил, под генералом. Родина велела! Слушаюсь, будет исполнено. Откуда мне было знать, что Макарыч пошел в тот же кишлак?

– Генерал знал?

– Он мне не докладывал. Он только Крючкову докладывал, напрямую.

– Где он теперь?

– На Кипре.

– Загорает?

– Живет. У него дом под Лимасолом, четыре гектара и пляж.

– Цветы разводит?

– Какие там цветы… Старая школа: пьет водку, ругает демократов и рубится с охраной в домино.

– В Москву наезжает?

– Редко. На хрена ему Москва. У него теперь другая жизнь. Гватемальский паспорт, счет в Лихтенштейне, вилла на Кипре, сын в Лондоне. Типичный русский патриот.

– Хорошо устроился, – бесцветно сказал Тимур. Не осудил и не одобрил, просто констатировал.

Видимо, Зятек ожидал улыбку и, не дождавшись, слегка поплыл. То ли потерял нить поведения, то ли напряжение сказалось. Он вдруг вспомнил:

– Утром мой парень на станции умер – тоже ты?

– Это не твой парень, – покачал головой Тимур, – это подстраховщик. К нему ничего не имею, но ведь он за мной приехал.

– Следующий, выходит, я?

Тимур поинтересовался:

– А что, есть варианты?

Пауза была долгой. Потом Зятек глухо проговорил:

– А ты что делал бы на моем месте? Ждал, пока убьют?

– Плохо вышло, – почти посочувствовал Тимур, – ты сам себя подставил. Ведь Лешка тебя простил. Освободил меня от слова. А нас с ним только двое оставалось. Я сюда приехал мириться, черту подвести. А теперь Лешки нет, значит, и прощать тебя некому.

То, что произошло дальше, было неожиданно. Зятек долбанул лбом по столешнице и громко, зло завыл.

– Мудак! – закричал он. – Зачем? Зачем я это сделал? Мог же нормально разрулить!

– Мог, – согласился Тимур, – а теперь – сам видишь.

Он понимал истерику совсем неслабого мужика. Тот не каялся, не сожалел о людях, убитых по его желанию или прямому приказу, даже себя не жалел – он искренне и горько оплакивал собственную страшную ошибку.

Тимур смотрел ему в лицо, но больше на ладони, следил, не опустятся ли ниже столешницы – наверняка в ящике на всякий случай лежит ствол, а сейчас возник как раз тот самый случай. Но нет, руки были на виду.

Зятек вдруг успокоился.

– Погоди, – попросил он, – минуту подумать дашь?

– Минуту дам.

Любопытно, подумал Тимур, сколько людей в мире стоят и под петлей, и под расстрелом, но даже в последнюю свою минуту не умирают, а живут, не верят, что сейчас все кончится. Кто чуда ждет, кто ищет выход, кто надеется, что, жестоко напугав и тем самым как бы уже наказав, в последний момент все же помилуют. Полчаса назад, когда двое ментов везли, а потом вели его на убой, он сам искал выход. Но он был спокоен, как снайпер перед выстрелом, это спокойствие на краю гибели в них вколачивали еще на учебе, убедительно объясняли, что пока человек мыслит трезво, у него есть шанс. Практически всегда есть. Только надо свою последнюю минуту использовать с умом, тогда она, глядишь, и не окажется последней. К ним приводили людей, избежавших смерти в безнадежных ситуациях, спасшихся из тюрьмы, из плена, один вообще ушел из-под расстрела. Мужик был интересный, уже старый, но крепкий, и рассказывал все очень толково. Его расстреливали не немцы, а свои, был у него личный враг, особист, он до мужика добрался, когда тот заночевал у деревенской бабы. Дело было обычное, но особист надавил на трибунал, выжал смертный приговор и собирался сам привести его в исполнение. Мужика предполагалось шлепнуть назидательно, перед строем, зачитали приговор, но тут началась стрельба, полвзвода разбежалось, пришлось все делать второпях. Яму, правда, вырыли заранее, приговоренного поставили на край, особист велел встать на колени – и вот тут мужик словил свой шанс. Встать-то он встал, но лицом не к яме, а к расстрельщику, и пока тот, приказывая повернуться затылком, опустил пистолет, швырнул ему в глаза горсть песка, вскочил, долбанул ногой по яйцам и, как был, босой и в нижней рубахе, бросился в ближайший кустарник. Никто за ним не гнался, ребята для порядка пару раз пальнули вслед и, естественно, не попали: особист для них был чужой, а смертник свой, и вины его они не видели, к бабе на ночь не ходил только тот, у кого бабы не было.

Видимо, Зятек свою минуту использовал с умом, потому что произнес спокойно:

– Поторговаться можно?

Время тянет, надеется на внезапный шанс? Но никто случайно не войдет, а песком Зятек не запасся.

– Попробуй, – согласился Тимур.

– Я хочу выкупить свою жизнь, – сказал Зятек, – у меня много чего есть, но на хрена оно покойнику. Я понимаю, деньги тебе не нужны, а понадобятся, достанешь. Но я предлагаю не деньги. Я предлагаю другую жизнь, совсем другую. Хочешь дом на море, не на этом, а на настоящем – вот тебе дом. Хочешь в Австралию слетать – лети. В Париж на выходные – пожалуйста. Так у нас живет, может, один процент, даже меньше. И я так живу. Только в Австралию не летаю, времени нет.

– А мне на хрена Австралия?

– Это к слову. Я же не знаю, чего ты захочешь. Может, дачу в Испании, может, вертолет. Каждую неделю двадцать тысяч баксов – вот такая зарплата.

Тимур никак не среагировал, и Зятек тут же надбавил:

– Тридцать!

– И что делать за эти деньги?

– Ничего не делать. Я – президент фонда, а ты будешь вице-президент, вот с такой зарплатой.

– Деньги хорошие, – сказал Тимур, – а где ты их возьмешь?

– Какая тебе разница – ты же свое получишь.

Тимур ничем не показал, что фраза ему не понравилась. Но Зятек почувствовал. И понял: не та ситуация, чтобы темнить.

– У меня Фонд помощи силовикам. В смысле ветеранам. И деньги к нам идут каждый день.

– Меценаты добрые?

– Они, может, не добрые, но на нары не хотят. Ведь силовики, это кто? Следствие, прокуратура, налоговая, таможня, само собой, ФСБ. Все силовые ветераны у нас. А ветеран – это же не пенсия, это связи. И методика самая простая. Какого-нибудь олигарха или чиновника взяли за задницу, и он ищет, кому дать. Но кто возьмет? Взятка – дело криминальное, на червонец потянет. Зато благотворительный взнос в Фонд помощи ветеранам – вполне благородная акция. А уж кому мы оказали помощь, наше дело.

– Деньги хорошие, – повторил Тимур равнодушно.

– Ну, сорок! – еще надбавил Зятек. – Я сам столько имею.

– Сперва надо дело одно сделать, – сказал Тимур, – в Москве мадам из твоей конторы моей душой интересовалась. Отменим задание или мадам уберем?

– Как хочешь, – пожал плечами Зятек.

– Отмени, – решил Тимур, – чего глупую бабу зря гробить.

Зятек взял одну из трех трубок, включил громкую связь и велел отдаленной собеседнице отложенное задание отменить вообще.

– И никогда о нем не вспоминать, – подсказал Тимур.

– И никогда о нем не вспоминать! – громко повторил Зятек и еще от себя добавил: – Никогда и ни при каких условиях. Ясно?

– Никогда! – клятвенно выкрикнула из Москвы глупая баба.

– Ну что, договорились? – спросил Зятек, положив трубку.

– А гарантия? – прежним равнодушным голосом поинтересовался Тимур. Он все смотрел на Зятьковы ладони. Ладони не двигались, собеседник не рисковал.

– Обдумаем, – пообещал Зятек, – если хочешь, могу аванс. Полмиллиона баксов вперед – тогда поверишь?

– Тогда, пожалуй, поверю, – сказал Тимур.

– Нет проблем.

Но по голосу, по тому, как напряженно шевельнулись Зятьковы зрачки, стало ясно, что проблемы у главы могущественного фонда как раз есть.

В стол полезет, подумал Тимур.

Но тот в стол не полез. Он повернулся к стене позади стола, тронул какую-то щербинку в деревянной панели, и та мягко отошла в сторону. Сейф был с шифром, кнопок, как у баяна. Зятек поиграл цифрами, ошибся и набрал код заново. На этот раз толстая стальная дверца открылась. Внутри было много чего, но ворох барахла в ящике Тимура в данный момент не интересовал, потому что Зятек неловко извернулся, чтобы залезть в сейф правой рукой. Это был его шанс, но уж очень предсказуемый. Секунды Зятьку хватило, чтобы схватить револьвер. Но Тимуру вполне хватило той же секунды, чтобы метнуться через стол и еще в прыжке перебить неудачливому стрелку руку в локте. Второй удар пришелся по горлу. Этого было достаточно, жить Зятьку оставалось минут двадцать, но Тимур помог ему прийти к финишу быстрей.

Это он хорошо придумал с револьвером. Иногда, если нужно, приходилось убивать и безоружного. Но вооруженного куда лучше, особенно за секунду до выстрела. Вышло четко, как раз в последний момент. Красиво. Профессионально. Не потерял квалификацию.

В сейфе были деньги, много денег, зеленые баксы, розовые евро и толстая пачка пятитысячных родимых рублей. Похоже, меценаты у фонда действительно были щедрые.

В углу кабинета была еще дверь, в туалет при кабинете. Тимур взял полотенце и выбрал в шкафчике пластиковый пакет потемней и побольше. Выгреб из сейфа деньги. Еще там были какие-то бумаги. Тимур просмотрел их бегло, и бумаги ему понравились своей откровенностью. Зятек был предусмотрителен и на всякий случай держал местных начальников за кадык. Вряд ли его смерть их сильно огорчит.

Теперь надо было пять минут подумать.

Через дверцу в воротах на улицу? Риск. Через стальную калитку на пляж? Тоже риск. Выехать на машине? Теплее, но слишком много гладких поверхностей. Допустим, его отпечатков, насколько ему ведомо, нет ни в одной картотеке – но это насколько ему ведомо. Жизнь-то была всякая, и на каких только стаканах не оставляли след его пальцы – какой-нибудь дальновидный умник вполне мог на всякий случай запастись перспективными отпечатками. Да и в любом случае стоит ли облегчать жизнь следопытам – ведь президент фонда – фигура заметная, и не сегодня, так завтра уж точно могильная тишина заметного дома вызовет естественные вопросы, и на запах крови набегут все опера богатого черноморского края. Проблема, однако, была решаемая, салфеток в кухне хватало, так что Тимур даже не стал искать по кладовкам резиновые перчатки.

«Форд» был не заперт, ключ торчал в замке, пульт от ворот валялся на переднем сиденье. Тимур выехал, тем же пультом закрыл ворота и двинулся по улице, не торопясь, солидно, как представитель власти, человек в своем праве. На шоссе ускорился, но в рамках правил и минут через сорок причалил возле ближайшего аэровокзала. Там закрыл машину, ключ взял с собой. Пакет с добычей в рюкзак не влез, пришлось купить сумку вроде спортивной, выбрал самую дешевую, с такими тихие алкаши в баню ходят. Хорошая сумка, успокаивающая – алкаш, если не буянит, для государства человек социально близкий. Выждав паузу, прошел к дороге и поймал левака на раздолбанном «москвиче» с ростовскими номерами. Но в Ростов не поехал, а, сменив еще две машины, добрался до крупной узловой станции. С проводниками договариваться не стал, как законопослушный гражданин купил билет и рано утром вылез в Воронеже. Никакой слежки не обнаружил, да и откуда бы ей взяться?

Все нужные номера были в прихваченных документах и дублировались в Зятьковом мобильнике. Он набрал номер начальника милиции. Тот подошел не сразу, видно, звонок вытащил его из койки. Отозвался, однако, с энтузиазмом:

– Лев Степанович, весь внимание!

– Это хорошо, – одобрил Тимур, – внимание тебе потребуется.

Энтузиазм сменился раздражением:

– Кто говорит?

– Тот, у кого все документы из пушковского сейфа. А значит, и твоя судьба.

– Простите, кто говорит?

Это было сказано совсем иначе, вежливо, даже искательно.

– Слушай, майор, и запоминай. В твоем околотке случилась разборка, погибли два мента и четверо бандитов. Менты – герои, бандитам туда и дорога. Если именно так и закроешь дело, будешь жив и на свободе. И дом останется при тебе. И деньги останутся при тебе. Все уловил?

Голос в трубке растерянно проговорил:

– Убийства ведет прокуратура…

– Прокурор пойдет с тобой в одну камеру.

После паузы майор робко поинтересовался:

– Вы какие документы имеете в виду?

– Расписки и многое другое. Пушков был не дурак, всякую взятку документировал. Чем меньше будет шума, тем для тебя лучше.

– А если ФСБ? – майор, умница, вопрос задал точный.

– Им Пушков платил больше, чем тебе.

– Нам самим скандал не нужен, – майор уже пришел в себя и мыслил вполне логически, – но со смежниками буду говорить, они же спросят подробности, что и как.

– Прислать копии документов?

– Да нет, копии не надо. Я в смысле – гарантии. Спросят же, где гарантии, что расписки не всплывут… Ну, и прочее.

– Это все? – спросил Тимур.

– Н-ну… – трубка помолчала, потом послышался осторожный голос майора: – А Лев Степанович – он что, тоже погиб?

Тимур ответил назидательно:

– Никогда не надо шантажировать очень крупных людей!

Он понятия не имел, шантажировал ли Зятек очень крупных людей, но вот не очень крупных шантажировал наверняка, потому что собеседник охотно и чуть ли не радостно согласился:

– Это верно!

* * *

Билет до Москвы Тимур брать не стал, просто дал в лапу объемистой проводнице. Она даже место нашла. В купе было чисто, чай заварен крепко, толстуха предложила четыре печенья на выбор. Прямо Европа!

Может, в Европу махнуть, подумал Тимур: большие деньги требовали больших планов. Но тут же идею и отверг: хрена ли в той Европе делать? Дом покупать? Фирму регистрировать? Жену искать? В пятьдесят лет новую жизнь начинают лишь в том случае, если старая порвана в лоскуты. У него же как будто все в порядке. И дальше будет в порядке, если не возникнет какого-нибудь непорядка.

Он вышел в коридор, постоял у окна. Пейзажи шли спокойные, лес, поле, деревушки. Не Бог весть что, но свое.

Надо бы подбить бабки, сам себе сказал Тимур. Но мысли его были не о деньгах. Мысли были о жизни вообще.

Прежде висел на нем долг – выполнить, о чем когда-то договорились. Однако Леха от слова освободил.

Дальше началась война, надо было защищать свою жизнь, не потому, что дорога, а потому, что умирать не профессионально – а профессионализм был самым весомым, за что можно себя если и не уважать, то хотя бы не презирать. Потом Зятек прежнюю клятву вернул на место.

Теперь давнее обязательство выполнено, иуда наказан, Лешка отомщен, жизнь защищена. Ну, и что у него на этой земле осталось?

Не так уж много, но что-то имеется. Генка, например – у него своя семейная колея, но всегда есть на кого положиться и, как минимум, с кем выпить. Прошка? Ну, допустим, Прошка. Ведь есть все же однокашник, хороший малый. Еще есть деревянный человечек, на данный момент самое родное. Очень может быть, что ждет. Хорошо, если ждет. А если еще кого спасает – что ж, все равно хорошо, что случилась в его жизни. Но приятней надеяться, что ждет. И, возможно, есть Анжелка, смешная девка, но ведь тоже хорошая. Вот их двоих свозить в Европу – это самый кайф. Именно в Европу, Азии с Африкой он нахлебался по горло.

В общем, получалось, что он на свете не один, имеется компания, притом очень приличная, люди разные, но ни единого подонка, есть с кем годы коротать. Вполне можно считать, что в жизни повезло, могло выйти куда хуже. Повезло, даже не говоря о деньгах, коих несметное количество, хрен их знает, сколько их там. Тоже будет проблема – что с ними делать.

* * *

До Москвы Тимур добрался проходящим, все пять часов просидел в вагоне-ресторане, съел три антрекота, два борща и побеседовал с очень зрелой дамой о пользе временных разлук для прочности брака. Водки не пил и временной разлукой собеседницы не воспользовался: во-первых, решительно не хотелось, во-вторых, банная сумка у ног требовала уважения. Дама похвалила его плечи и поинтересовалась, не спортсмен ли, он ответил, что тренер по кикбоксингу, а еще теннис для поддержания формы. Дама сказала, что обожает смотреть теннис, что ей звонить не надо, сама позвонит, и Тимур продиктовал семь цифр, которые первыми пришли в голову.

Дома он высыпал на кровать содержимое сумки. Бабло следовало пересчитать, но он не стал, и так было видно, что до хрена, одних розовых европейских пятисоток набралось пачек сорок. Если не дурить, можно вообще завязать с работой. А ему очень хотелось с ней завязать. В конце концов, он ее не выбирал, он просто занимался в подвале клуба энергетиков модными боевыми искусствами, за которые в те годы на гражданке сажали, а в армии, в Школе морского резерва, они стали обязаловкой. Он был хороший ученик, на курсе лучший, причем с большим отрывом, что и определило его судьбу. Его учили разным разностям, но это было не главное, главным был бандитский предмет – умение убивать. Убивать дома, на улице, в лесу, в ресторане, в театре, в толпе, в салоне автобуса, на крыше небоскреба, в подвале супермаркета, на пляже, в больнице – вообще, везде, где человек может убить человека. Предмет был бандитский, но бандитов курсанты не уважали: они считались придурками, самоучками, любой Тимуров сокурсник мог без труда завалить троих, а при надобности и пятерых урок, лишь бы у тех не было стволов. Ножи опасным оружием не считались. За профессионализм в работе Тимур себя уважал, но саму работу не любил, охотничьего азарта у него не было никогда. Однако и бросить ее было непросто: ничему иному Тимура никогда не учили.

Запихнув деньги назад сумку, а бумаги в пластиковый пакет, Тимур в отделении Сбербанка, где счета у него не было, арендовал две ячейки: в одну все не влезло бы. Теперь можно было и расслабиться. Долг родине отдал давно, а теперь вот и родина отдала долг ему. Рассчитались! Так что свободен. Сам себе хозяин, и можно без спешки поразмышлять о жизни: чего он, в конце концов, хочет? Однако близкое желание было только одно: позвонить деревянному человечку. Он и позвонил.

– Тимоха! – завопила Буратина. – Слава Богу, живой! Я уж думала, отдал концы с перетраха. Анжелка звонила, говорит, дня на три я его вывела из оборота, а дальше не знаю, может, он у тебя сексуальный маньяк.

Она и дальше что-то говорила, но Тимур слушал плохо: зацепило это «у тебя». Всегда был ничей, а тут вдруг чей-то. Забавно.

– Когда приедешь? – спросил он.

– Когда, когда, – передразнила девчонка, – в восемь сменюсь, в полдевятого буду. Надо же на маньяка посмотреть. Совсем тебя курортные бабы затрахали, или что-то осталось.

– Кому я нужен, – сказал Тимур.

Он сходил в магазин, закупил всякой муры, забить холодильник. Спиртного тоже взял, по два пузыря водяры и красного, не для того, чтобы пить, просто чтобы стояло. Пить было рано, оставалась еще проблема, отвлекаться на которую не хотелось, но и сделать вид, что ее нет, не получалось. Была проблема.

Когда Зятек начал войну, он спланировал операцию подло, но грамотно: полная зачистка, чтобы ни одна волосинка не торчала. И сделал, как хотел, только на Тимуре промахнулся.

Теперь Тимур провел зачистку. Но вот полную ли? Там, на море, пожалуй, достаточную: Росомаху убрал, подстраховщика убрал, самого Зятька убрал, костоломов его убрал, даже ментов, вовлеченных в процесс, убрал. Если кто и остался, так местная шпана, но им мстить выгоды нет, а без выгоды подставлять шкуру за покойника не станут.

Зато в Москве, по крайней мере, одна заноза осталась – дура, сука и минетчица, которая три недели назад от большого ума заказывала Прошке убрать Тимура ножом или трубой. Дура осталась. А Зятьков фонд- контора мутная, кто знает, какая шваль там гнездится и размножается. Контора, в которой произрастают такие бабки, закрыться не может, значит, кто-то должен встать на место Зятька. Скорей всего, начнется борьба за доступ к кассе. И какой-то из претендентов захочет показать, какой он крутой мужик. Вот для него отомстить за дорогого покойника будет карьерная необходимость. И сука минетчица вполне может подсказать, где и как свою крутость продемонстрировать. Вот такой расклад.

Тимур выпил чая, смолотил упаковку дорогой сырокопченой колбасы, которая для него теперь дорогой не была. По всему выходило, что дуру минетчицу надо убирать. А убирать не хотелось. Нахлебался этого добра у моря. Ну, дура, ну, сука – и хрен с ней. Пускай бы жила дальше и делала свои сучьи минеты. Не хотелось убивать! А как не убивать, придумать не получалось.

Генке, что ли, позвонить, подумал Тимур. Но чего звонить? Просить совет бессмысленно, тогда надо все рассказать. А рассказывать нельзя, нельзя взваливать на друга неподъемную кучу собственных проблем. Генка и про приговор Зятьку ничего не знал, это дело касалось их четверых, они решали, а теперь из всей четверки остался один Тимур, обещание выполнено, и если тамошние силовые начальники правильно понимают свой интерес, глубоко копать не станут. И так все ясно: Зятек – жертва, менты герои, уголовное дело возбуждено, преступные элементы объявлены в розыск. Года через полтора обнаружат какой-нибудь труп, и окажется, что именно этот злодейский труп всех и убил. Сложность, однако, в том, что Зятька и телохранителей наверняка привезут хоронить в Москву, а тут слезы, эмоции, и минетчица вполне может нарушить слово, данное уже покойному хозяину. И Зятьковым соратникам ничего не помешает его, Тимура, теплым вечером из трех стволов завалить. А умирать, как справедливо учил Макарыч, не профессионально.

Правда, аргументы у Макарыча были вполне совковые: мол, государство на вас потратилось, и вы теперь есть материальная ценность. С тех пор времени прошло немало, из «материальной ценности» осталась хорошо, если четверть, прочие ушли, редко легкой смертью. И что до государства – хрен ему, государству. Оно-то цело, сыто, и морда в икре. Оно прилетало на день-другой, устраивало смотр, пило с начальством и убывало домой с большими чемоданами. Кто из чиновников погиб? Два больших генерала грохнулись на вертолете, когда летели пострелять горных козлов. У государства своя жизнь, свой расчет, свой навар с чужой крови. Государство – это Зятек, замполит по героину.

Но в главном Макарыч был прав: умирать не профессионально. Мужик – тоже профессия. Кто-то ведь должен детей кормить, глупых баб защищать, стариков прикрывать от болезней и нищеты. И умирать мужику отчасти даже подло. Кто заменит? Государство? Вот он, Тимур, сковырнись сейчас – и что? Допустим, стариков нет, ушли. Дети? Официально нет, а по сути, скорей всего, есть, хрен их знает, может, и растут где-то в экзотических странах, и вряд ли Тимуру когда-нибудь сообщат, какого они цвета и на кого смахивают волосом и глазом. Но все равно есть люди, которые вправе на него рассчитывать. Выполни он свой мужицкий долг чуток раньше, убери Зятька не в июле, а, например, в мае, Лешка был бы сейчас жив, а если умер, то не от блядской Веркиной пули. А деревянный человечек? Живет себе, и ведать не ведает, что связалась с мужиком, рядом с которым каждый час вполне может рвануть или загореться.

Короче, по всему выходило, что дуру и суку надо убирать. Причем срочно.

Суке, однако, повезло: Тимуру вдруг пришел на ум способ, как ее спасти. По крайней мере, дать шанс.

Прослушка возникнуть еще не могла, для нее было рано. Но береженого Бог бережет. Поэтому Тимур на метро доехал до Лужников и там, найдя закуток потише, с Зятькова мобильника набрал Эльку, которая в привилегированных контактах как раз и была обозначена как «Элька». Она мгновенно отозвалась:

– Левчик?

И, правда, минетчица.

Выждав паузу, Тимур в лоб спросил:

– Жить хочешь?

– Это кто говорит? – не сразу произнесла она суховатым служебным тоном, в котором, однако, чуть заметно позванивала тревога.

– Не важно, кто, – сказал Тимур, – считай, товарищ по несчастью. Что, новость еще не дошла?

– Какая новость? – теперь в голосе был страх.

– Нет больше Левчика, – угрюмо проговорил Тимур, – и мужиков его нет. Всех замочили, один я ушел. А ты на очереди. Вот я и спрашиваю: жить хочешь?

– Но этого не может быть, – почти крикнула она, – в фонде бы знали!

– Узнают, – вздохнул Тимур, – а кто-то, может, и знает. Чужие до Льва Степановича не добрались бы, тут свои. В общем, слушай. Загранпаспорт ведь есть?

– Ну, есть, – растерянно согласилась она.

– Завтра же, а лучше прямо ночью гони в аэропорт – и мотай в любую страну, куда без виз. В Турцию, на Кипр, на Мальту, в Египет. Дня два перекантуйся – и опять куда-нибудь лети, сейчас безвизовых стран вагон. А из конторы беги прямо сейчас. И трубку не поднимай. Дома тоже не поднимай. Звонят – значит проверяют, через час придут, а то и раньше. И никому ни звука, где заляжешь, даже мне не говори. Надежней, под пыткой все ломаются.

– А что мне там делать?

Похоже, легенда сработала, теперь дура и сука думала о себе.

– Выживать.

Она забормотала что-то жалкое, совсем несуразное: что Лев Степанович звонил буквально вчера, давал указания, что она всегда делала, как он велел…

– Жить хочешь? – снова надавил Тимур. – Вот и живи. Хоть в кабак официанткой, хоть б… в бардак. Полгода перекантуешься, а за это время все уляжется. Вернешься – найдешь другую работу. И про Льва Степановича никогда не вспоминай. Забудь. Не было его.

– А кто Льва Степановича, – спросила она робко, – кто они?

Тимур ответил веско и загадочно, как вчера милицейскому начальнику:

– Никогда не надо шантажировать очень крупных людей.

– Завтра проверю, подумал он. Хочет жить – уедет. А не уедет, значит, не так уж сильно и хочет. Так что жизнь суки и минетчицы в ее собственных руках. Как выберет, так и будет. А он рисковать не станет, он мужик, человек ответственный, и заменить его некем. Можно считать, две дурочки на руках, одна скоро придет, другая деньги копит. Умирать никак нельзя. Не профессионально.

Ну так что, спросил он сам себя, кончилась война? Кончилась или нет?

Ответа не нашлось.

Завтра выяснится, подумал он, уже понимая, что завтра ничего особенного не выяснится. Даже если сука минетчица отчалит в безвизовые края, это пока что не финиш.

Еще есть генерал на Кипре, патриот и доминошник. Конечно, то другая страна, другая жизнь и все другое. Патриот в Москву вряд ли сунется, а если сунется, что ему до Тимура. Наверняка даже не знал, что есть такой. А про Макарыча знал? Про Макарыча, возможно, знал, все же майор. Но хоть и знал, в своих комбинациях вряд ли учитывал. Большой человек, большие погоны, на Крючкова выходил. Надо было убрать чересчур осведомленного переводчика – значит мочи в государственных интересах носителя секретной информации! А что с ним пошли пятеро солдатиков и один майор, это детали, издержки в целом правильной стратегии, война есть война. Войну ведут генералы, им виднее, у них кругозор. А солдаты что, не тот солдат, так этот. У солдата священный долг перед родиной, должен – плати. А чем солдату платить, если у него, кроме жизни, ничего нет, да и та не священная?

Тимур включил ящик, поиграл кнопками и вырубил к чертям собачьим. Ни хрена человеческого, одни клоуны поганые, депутаты да юмористы. Это им выплачивали долг стриженые ребята в сожженных солнцем горах. Это они и есть государство. Согнать бы их всех в один цирк и поджечь, пусть клоуны попрыгают из окон. Вот доминошник на Кипре, патриот с гватемальским паспортом, заслуженная сволочь на четырех гектарах – он небось юмор любит. Все они любят юмор. А Тимуру теперь надо решать, когда он живет – в мирное время или еще в военное? По идее, можно плюнуть и забыть. Сколько патриоту сейчас? К семидесяти, наверное. Чуть подождать – сдохнет своей смертью. Только много шансов, что в этом случае война не кончится никогда, так и будет тянуться, царапая душу памятью о Макарыче, о тех солдатиках, о Лехе и Глашке, которые умерли не своей смертью. Есть, конечно, слабенький вариантик, что Зятек соврал, придумал со страху. Но это всегда можно проверить. Только добраться до генерала и прихватить за жирный затылок – все расскажет, как рассказала Росомаха, как рассказал сам Зятек. Никуда не денется, все расскажет.

Время поджимало, скоро подгребет Буратина, и нет никакой правды в том, чтобы грузить девчонку своими проблемами. У нее-то, слава Господу, нет войны. У нее с рождения мирное время и мирные обязанности. Людей спасать.

* * *

Деревянному человечку, когда вернулась способность разумно говорить, он сказал:

– Завтра возьми отгул, пойдешь в ОВИР и подашь бумаги на загранпаспорт.

– Зачем? – не поняла она.

– На море поедем.

– Мы же были, – удивилась Буратина.

– Моря-то разные. Было Черное, а будет Средиземное.

– Не жирно получится?

– Нормально.

– А там что?

– Там много чего. Турция, Египет. Или Кипр. Хороший остров, сплошные курорты. У меня друг отдыхал в Лимасоле, говорит, полный кайф.

– На Кипре же небось доллары.

Он отмахнулся:

– Не ищи проблему там, где ее нет.

Буратина глянула на него с подозрением:

– Слушай, Тимоха, чего это ты баксами размахался? Инкассатора убил?

– Банк ограбил, – сказал Тимур, – я замок пилил, а Анжелка на шухере стояла.

Однако на этот раз отделаться шуткой не удалось.

– Ну-ка посмотри на меня, – приказала Буратина.

– Смотрю с удовольствием.

– С удовольствием не надо, удовольствие ты уже получил. Кто ты все-таки?

Тимур удивился:

– Мы же давно выяснили – дурак.

Девчонка взмахом ладони отвела шутку.

– Что дурак, понятно. Ты сидел?

– Пока не приходилось.

– А деньги откуда?

– Подарили.

– Ты можешь ответить честно?

Честно ответить Тимур не мог, пришлось врать:

– Я же тебе рассказывал – служил. Много лет служил. А за службу платят.

– Воевал, что ли?

– Иногда воевал.

– Но все войны давно закончились – откуда деньги?

В одной фразе было два вопроса, он предпочел ответить на первый:

– Войны никогда не кончаются.

– Знаю, слышала, – раздраженно отмахнулась она, – пока не похоронен последний солдат, да? Но деньги все же…

– Погоди, – прервал Тимур, – пока не похоронен – да. Но это все так говорят. А у меня был друг, Федька, классный парень, песни под гитару сочинял. Так у него песня была… Точно не помню, но мысль такая: война кончается, когда похоронен последний солдат, повешен последний предатель и прощен последний трус. Красиво, правда?

Маневр удался – Буратина отвлеклась от неудобного вопроса:

– А трусов надо прощать?

– Конечно, надо. Трус хочет жить. А кто не хочет?

Тимур вздохнул и опустил голову. Вот так вышло – шутил, шутил, и дошутился. Когда-то Федькина песня и вправду казалась просто красивой. Но ведь сколько лет прошло! Целая жизнь. Ну, не целая, так полжизни. С тех пор Тимур слишком много повидал и теперь знал, что в России последний солдат не будет похоронен никогда. И сам Федька не будет: лавина, которая его накрыла, доверху засыпала ущелье, да еще и ледник сошел. Кто в нищем Таджикистане будет печалиться о мертвых чужаках, когда свои живые еле дышат. И Макарыч никогда не будет похоронен. Цинковый гроб в Москву отправили – а что в том глухо запаянном цинке? Пара пуговиц, обгорелый рукав и ошметки тела, неизвестно чьи. Ну и, само собой, земля для веса, чтобы родные не сомневались – ребята-похоронщики свое дело знают. И последнего предателя не повесят, а отмажут, да еще и наградят…

У девчонки досада еще не прошла.

– А ты кто? Не погиб, не повешен. Значит, трус?

– Наверное, – согласился Тимур, – дурак и трус. Выжил – значит, трус. Тут уж ничего не поделаешь, закон войны: герои погибают, а трусы возвращаются и плодят детей. Потому-то так и получается: чем больше побед, тем трусливей народ.

На всеобщей войне, подумал он, последнего предателя не казнят никогда. А вот на его личной – чего бы и нет? На личной войне возможно многое, даже что-то вроде справедливости. Личную войну закончить можно. И трусов простить, всех скопом. Трусы редко виноваты. Просто их плохо учили. Чем меньше солдат умеет, тем больше боится. На себя не рассчитывает. А на кого еще солдату надеяться, если на себя нельзя? Так что пускай живут. А там, кто знает, может, и Бог их простит.

– Все-то ты врешь, Тимоха! – проворчала девчонка. – Ну, что мы будем делать на твоем Кипре?

– В домино играть, – ответил Тимур.

Он вдруг почувствовал тягостную, опустошающую усталость. Ничего не хотелось – ни думать, ни решать, ни, само собой, объяснять, тем более что и объяснить-то ничего невозможно. Это ему нужно на Кипр, ему единственному, а больше никому на свете. Ему нужно закончить свою войну, нет сил тянуть дальше. Последний долг, и все, никакой больше крови, а то вовсе в волчару превратишься, странно, что еще клыки не растут. И так из мужиков почти никого не осталось. Умирать не профессионально – а почти все умерли. Вот так вышло. Учили убивать во славу родины. А потом родина потерялась в бессмысленности и бестолковости сменяющих друг друга властей и войн, осталось только умение убивать. Умение и привычка. Слетать на Кипр, и все. Подвести черту и забыть. Жить, как все. Как Буратина живет или Анжелка. Или Пашка со своей командиршей. Или Генка. Завязал ведь, сумел. Сперва учился, отрабатывал, теперь достойный гражданин, семейный человек. А что было посередке… Ничего и не было, провал в памяти. Где-то служил, а где, забылось. Вот и ему, Тимуру, надо так. Слетать на Кипр к доминошнику и обрубить канат. В последний раз слетать, чтобы душа успокоилась. И все. Доминошник крайний, за ним никого. А если и есть кто повыше, Тимура это никак не касается, не знает и не станет узнавать. Только доминошник. Чтобы Лешке спокойней лежалось со своей Глашкой, и Макарычу, и тем случайным солдатикам. Да и Зятьку, паскуде, будет полегче, если на том свете дойдет до него, что не один расплатился за давнюю подлость. Слетать на Кипр, но это уже все, финиш. И выйти из обрыдлой войны. Наконец-то выйти…

Между тем девчонка что-то говорила, то ли осуждала, то ли наставляла. В слова он не вникал, но со всем соглашался, то есть пошевеливал бровями и время от времени кивал. Вот и у него командирша появилась. Все знает!

Вдруг до него долетел вопрос:

– А что, не так? Ну вот скажи – не так?

Тут уж обойтись без ответа было невозможно.

– Так-то оно так, – начал Тимур и помедлил, как бы размышляя. Чего так-то? Из памяти выплыла спасительно универсальная фраза, и он веско произнес: – Есть такая профессия – родину защищать.

– Хорошая отговорка, – досадливо сказала Буратина, – ну и зачем это нужно твоей родине?

– Вот я тебе сейчас интересную историю расскажу, – пообещал он, – еще в училище случилось. Привели к нам фронтовика, дважды героя, совсем уж старичок, седой, высох весь. Первую звездочку под Москвой получил, за Крюково, там нынче Зеленоград. Он нам про войну рассказывал, для воспитания патриотизма. Ну, сказал, что надо, потом наш замполит отошел, мы и спрашиваем: как, мол, это вышло – от границы до Москвы за три месяца докатились, а там уперлись, и все, кранты. Он говорит: «За родину, за Сталина» – это немножко преувеличено, в атаке если и орали, то матом. А уперлись мы в основном из-за баб. Вот у меня в Москве мать была, сестренка и девушка, на «Каучуке» работала. Мог я их немцам отдать? Мужики всегда своих баб защищали. И вы будете защищать. Вот в этом и будет ваш патриотизм. Не отдадите же своих? И мы своих не отдали, уперлись насмерть… Я думаю, правдиво сказал, жизненно. Или нет?

Буратина жестко спросила:

– Ты ширялся?

От неожиданности он встряхнул головой:

– Чего этот ты вдруг?

– Ширялся или нет?

– Я себе не враг.

– Точно?

– Ну, сказал же.

– Не пить сможешь?

– Если надо, смогу. А зачем тебе?

– Анжелка звонила. Она от тебя рожать надумала. Года через три.

– Помоложе не нашла?

– Помоложе на игле сидят. А кому охота рожать дебила. Замуж, если припрет, можно и за алкаша. А дети должны быть здоровые.

Тимур не сразу освоил новую информацию.

– Выходит, еще котируюсь?

– На безрыбье и ты сойдешь.

Он наморщил лоб:

– Чего-то я не врубаюсь. У нас же вроде роман с тобой.

– Вот она и звонила, не против ли.

– А ты?

– Жалко, что ли! Хоть какой-то с тебя прок.

– Высоко же ты меня ценишь.

– Как заслуживаешь, так и ценю.

– Надо же, – огорчился Тимур, – а я уж хотел тебя замуж звать.

– Из меня жена, как из тебя муж.

– Тем более подходим друг другу.

Буратина шутку не приняла:

– С тобой проблем не оберешься. Или сядешь, или сдохнешь. Деньги откуда-то.

Незачем ее с собой брать, подумал Тимур. И лететь лучше не прямиком, через Грецию или через Мальту. Мальта сейчас без виз. Назад можно через Египет. За все про все – неделя.

– У меня тут командировка намечается, – сказал он, – неделька примерно. Поживи у меня, ладно? Только, если можешь, никого не спасай.

– Иди ты к черту! – досадливо буркнула девчонка.

– С умным человеком легко договориться, – подытожил Тимур.

* * *

Через полторы недели кипрская русскоязычная газета сообщила о безвременной кончине уважаемого человека, ветерана силовых структур на заслуженном отдыхе. Смерть была внезапной – от остановки сердца во время партии в домино. Некролог подписала «Группа товарищей»: владельцы окрестных вилл не любили светить свои имена. Отечественные СМИ промолчали. В гватемальской прессе прискорбное событие, возможно, и вызвало приличествующую случаю печальную волну, но до России она не докатилась.

Через год, когда осела земля, на могиле троих безвинно убиенных воздвигся памятник, самый заметный на кладбище: черный мрамор, золотые буквы. Молодой, но уже знаменитый скульптор сумел органично соединить боевую звезду с мирным православным крестом и белым ангелом, простершим к небу тонкие руки. Через три года Анжелка, как и планировала, родила сына. Буратина, однако, подружку обогнала: ее пацаненок увидел свет на полгода раньше. Оформлять отношения не стали. Однако обоих мальчишек Тимур записал на себя.