Глава 7

Марина уже давным-давно забыла о своей девственности и уж конечно ни в коем случае не сожалела о том, что подарила ее Андрею. Да-да, она уже и не помнила или просто не хотела помнить что девственность ее Андрюшечка присвоил силой, и, стало быть, подарком это считать никак нельзя. Однако теперь это казалось ей таким пустяком. Даже посмеивалась над собою: ох и дура была! Еще и отказывалась. А если бы он и в самом деле оказался таким порядочным, что взял и не посмел бы к ней прикоснуться? И тогда она разминулась бы со своим самым большим счастьем в жизни, единственным и неповторимым.

В физическом плане неприятные ощущения еще давали о себе знать несколько первых дней после повторной встречи. Однако же наслаждение Марина получала, даже невзирая на присутствие некоторой боли. Позже же, когда от неприятных ощущений не осталось и следа, Марина просто диву давалась своему восторгу: надо же, как замечательно, как здорово! Ради этого стоило родиться. И почему плотская любовь считается грязной и греховной? Что может быть грязного в их с Андрюшечкой любви? Это же не тот грязный секс, которым пугала ее мама. Это же чистый праздник, фейерверк чувств! Это с первым встречным-поперечным, наверное, секс грязный. Но у них-то с Андрюшечкой все не так. Совсем-совсем не так. Да, первый раз у них, наверное, было нехорошо, непорядочно. Но ведь даже тогда, невзирая на чудовищную боль, физическую и моральную, ей все равно было просто восхитительно здорово. Ведь даже тогда она испытывала дикий восторг от вторжения его пальцев. Правда, в самый-самый первый раз, в постели, ей это совсем не понравилось. Глупая, даже обиделась на его поведение. И даже возненавидела — вот ведь дурочка! Зато потом, когда он, как ребенка малого, стал купать ее под душем… Сначала она еще ужасно злилась на него, ненавидела всею душою. Потом, к собственному стыду, почему-то стали так приятны его прикосновения. Умом понимала, что должна что-то сделать, запретить, выгнать, убежать… Или, на худой конец, не демонстрировать так открыто удовольствие. Наверное, надо было изображать из себя несчастную жертву насилия, надо было до конца корчить из себя девственницу. Ох и стыдно же ей было тогда! Ненавидела его душой, хотелось оскорбить его, унизить, даже причинить физические страдания, даже, наверное, убить. И сразу прямо противоположные чувства — угодить, доставить ему удовольствие. И при этом так малодушно млела под руками кровного врага. Фу, бессовестная, даже ведь ноги чуть-чуть раздвигала, всячески стараясь, чтобы он не заметил ее ухищрений, но в то же время так хотелось, чтобы его пальчики могли проникнуть поглубже. Кошмар! Он, наверное, решил, что она шлюха. Какой ужас! Интересно, что он о ней тогда подумал? Вроде убедился, что она досталась ему девочкой, но как плохо с образом девственности вязалась ее порочность.

Андрей, Андрюшечка… Марина лежала в постели и предавалась мечтам. За родителями только-только закрылась дверь, а значит, скоро должен прийти Андрюша. Марина едва успела привести себя в порядок, надеть подаренный теткой Шурой на шестнадцатилетие черный пеньюар, который мама сразу почему-то назвала проститутским и спрятала с глаз долой. С тех пор как Андрею понравилось приходить к ней по утрам, Маринка его теперь каждое утро надевала перед его приходом. Хм, странно, почему матери этот пеньюар не нравится? Андрюше нравится. И Маринке тоже нравится. Она в нем такая… Такая… Взрослая, что ли. И раскрепощенная. В этом пеньюаре Маринка словно бы становилась совершенно другим человеком. Хищницей, обольстительницей. А иногда жертвой насилия. И ей самой безумно нравились все три ипостаси. А главное, еще больше они нравились Андрюшечке.

Марина взглянула на часы. Половина девятого. Хм, однако… Опаздывает Андрюшечка. Или это что, новая игра такая? Распалить ее до крайности, чтобы она бросилась на него прямо в прихожей? Ну раз ему так хочется — почему бы и нет? Только дальше-то уж тянуть не надо бы, она ведь и так уже распалена до предела. А его все нет. Марина заволновалась — не случилось ли чего. Что-то не так, что-то не то…

И когда стрелки на часах показали уже четверть десятого, испереживавшаяся Маринка решилась и набрала зазубренный наизусть номер, которым раньше не позволяла себе пользоваться. Абонент упорно не отвечал, и она не знала, радоваться этому или переживать еще больше. Или Андрюша уже в пути и вот-вот раздастся долгожданный звонок в дверь, или все-таки на самом деле случилось что-то нехорошее. Уже собираясь положить трубку, после девятого или десятого зуммера, Марина услышала такой знакомый, такой родной голос:

— Олё, — хрипло и с неприкрытым недовольством произнес Андрей.

Марина опешила и едва не задохнулась: как же так, он еще дома?

— Ну олё же, — недовольно пробурчала трубка. — Говорить будем, или как?

Обида душила, слезы подбирались к глазам, однако Марина собрала волю в кулак и спросила:

— Андрюшечка, ты еще дома?

— Нет, блин, — рассердился Андрей. — С тобой разговаривает мой автоответчик! У меня, между прочим, каникулы кончаются — несчастных два дня осталось! Могу я нормально выспаться?!

В его голосе было столько вражды и неприязни, что Марине в срочном порядке захотелось умереть. Но как же так, но как же…

— Но мы же договаривались… Андрюшечка, ты же обещал приехать…

— Мало ли что я обещал! Я спать хочу!

Слезы потекли по щекам. Марина из всех оставшихся силенок постаралась не всхлипнуть, и ей это даже удалось. Однако все равно в голосе ее сквозила обида и неуверенность:

— Ну тогда извини. Спокойной ночи, Андрюша. Вернее, спокойного дня.

В трубке раздались короткие гудки. Андрей нажал кнопку отбоя и отшвырнул телефон в сторону.

Дрянь, вот ведь маленькая дрянь! Вообще-то вроде как попрощалась, после чего и дала отбой. Но надо было слышать тон, с которым она с ним попрощалась! Вернее, пожелала ему спокойной ночи. Или спокойного дня. Маленькая дрянь! Вроде и голос такой несчастный, такой раненый, и все равно умудрилась кинуть ему с такой издевкой это 'спокойной ночи'. Как же, заснешь после таких слов. Особенно спокойно. Если и заснешь, такие кошмары приснятся — просыпаться не захочется.

Сон действительно улетел безвозвратно. На душе почему-то было гадко. Странное для Потураева ощущение. А главное, непонятна его причина. Он ведь сейчас должен ликовать — отомстил же неразумной девчонке. Ан нет, на душе почему-то кошки скребли. Странно. Странно и неприятно, вроде предал кого-то близкого…

Андрей еще вчера знал, что больше не увидится с Маринкой. Как обычно, нежно поцеловал на прощание, двумя пальцами приподнял ее мордашку, в последний раз наслаждаясь ее влюбленным взглядом, сказал как можно ласковее:

— Я приду завтра, малыш. Как всегда, да? Готовься…

А сам уже все решил. Уже знал, что больше никогда не переступит порог ее дома. Что никогда не позвонит, не побеспокоит ее. Хватит, эта девчонка и так слишком много времени у него отняла. И слишком глубоко в душу влезла. А это уже никуда не годится.

Андрей все спланировал заранее. Еще когда шел к ней, уже заранее знал, как уйдет. Знал, что постарается причинить ей максимальную боль за то, что она заставила его прийти к ней просителем, умолять о близости. Такое прощать нельзя. И все это время, встречаясь практически ежедневно, наслаждаясь восхитительным телом маленькой негодяйки, знал, каждую минуточку знал, как именно он ее бросит.

Вообще-то Потураев не считал себя жестоким. Вовсе нет. Он веселый, компанейский парень, душка и секс-символ родного института легкой промышленности. Он всегда легко сходился с людьми независимо от половой принадлежности. Играючи приударял за дамами, на что те откликались вполне живенько. Ему сроду не приходилось кого-то уговаривать, кому-то что-то обещать. Девки с нескрываемым удовольствием самостоятельно выпрыгивали из трусиков. О том, чтобы Андрюша Потураев стал уговаривать кого-то, тем паче брать силой, и речи быть не могло. Все и всегда складывалось так, как удобно было Андрею. Он хотел девушку — он ее получал. Как только дама переставала его интересовать — она навечно оказывалась в забвении. Особо непонятливые пытались вернуть его расположение, но очень скоро убеждались в тщетности попыток и оставляли его в покое, не напрягая выяснениями отношений и высказываниями обид. Казалось бы, все довольны, никто никому не предъявлял никаких претензий.

Но вдруг возникла малолетка Маринка. С самого начала все пошло наперекосяк. Ему бы еще тогда понять и отойти в сторону — ну подумаешь, прокололся разочек, кто не без греха? Да об этом никто бы и не узнал. Даже Вовка Клименторович, ближайший друг и соратник, ни о чем не догадался бы. Ну не захотела дурочка интима с симпатягой Андрюшей — ну и пошла бы она куда подальше! Нет же, захотелось кому-то что-то доказать. Теперь вот пожинает плоды…

Андрей никак не мог понять, чем она его зацепила. Ну что такого замечательного есть в этой вредной школьнице, чего не хватало ему в других? Красавица неписаной красоты? Да ничего подобного, с легкостью можно найти миллион куда более симпатичных мордашек. Нет, она, конечно, не уродина, даже совсем не уродина, но более, чем просто миловидной, Маринку сложно назвать. Сногсшибательная фигура? Тоже нет. Она, конечно, ладненькая, стройненькая, но далеко не модель с ногами от ушей. Самая обычная девчонка. Что же тогда?

Как бы ни был зол на Маринку Андрей, а лгать самому себе не мог. Несмотря на всю свою явную неопытность, ведь он у нее определенно был первым мужчиной, Маринка проявляла в постели такую страсть, что даже много повидавшего Андрея заряжала дикой сексуальной энергией. И вот ведь что интересно: Потураеву доводилось встречать на своем пути дамочек, бурно имитирующих страсть, опытных любовниц, но, несмотря на весь их опыт, сразу улавливалась неестественность их восторгов. Все эти охи-вздохи, стоны и старательные выгибания тела были такими наигранными, такими фальшивыми, что тут же пропадало всякое желание. Появлялось стойкое ощущение, что ласкаешь не живую женщину, а робота, изготовленного специально для сексуальных утех. Маринка же, маленькая неумелая школьница, так живо и естественно отзывалась на его ласки. Да, она тоже охала-ахала, тоже постанывала и тоже, как все до единой остальные бабы, изгибалась под его руками. Но у нее это выходило так органично-мило, так естественно, словно они с Потураевым действительно были предназначены друг для друга. И что самое отвратительное, Андрей чувствовал то же самое.

Да, с Маринкой ему было хорошо. Но и кроме Маринки у него случались весьма приятные барышни. И с другими он имел не худший секс, чем с Маринкой. Тогда что еще?! Почему эта маленькая дрянь никак не желала покидать его душу?!

Потураев впервые в жизни застрял. Застрял не в лифте, гораздо хуже — в Маринке. Она почему-то упорно не желала оставаться в прошлом, одной из многих бывших. Уже почти целый месяц она, можно сказать, с утра до вечера к его услугам. Она не просит 'выводить' ее в свет: в кино да театры, в рестораны, да хотя бы просто погулять по городу. Ее, кажется, вполне устраивает интимность их встреч. И ему, как ни странно, хорошо с ней. Каждый божий день одно и то же, и ему тем не менее хорошо с одной Маринкой! Ему, Андрею Потураеву, неутомимому 'естествоиспытателю', неугомонному бабнику, привыкшему к разнообразию, хорошо. И ведь разнообразием-то и не пахнет, а ему все равно хорошо с одной Маринкой. И главное — уютно. Уютно!!! Вот это — самое страшное.

Страшно то, что ему все реже стало хотеться разнообразия. Страшно, что перестал смотреть по сторонам, выискивая в толпе симпатичный объект для сексуальных притязаний. Страшно, что с каждым днем покидать Маринку, даже зная наверняка, что расстается с нею всего лишь до утра, все тяжелее. Вот это по-настоящему было страшно.

Кто вбил в его весьма неглупую голову, что любви нужно стыдиться?! Неужели на него так подействовали те бестолковые, еще детские разговоры, когда они, мальчишки, едва-едва вступающие в половую зрелость, скорее даже спешащие в нее вступить, а на самом деле пребывающие пока что на последней стадии детства, обсуждали одноклассниц с точки зрения сексуальной привлекательности. И как всеми силами старались продемонстрировать, что все эти Наташки-какашки, Ирки-дырки да Таньки-дряньки интересуют их сугубо с потребительской целью, как упражнялись в цинизме, рассказывая небылицы о своем якобы имевшем место опыте любовных утех, непременно грязно, похабно, стараясь максимально унизить мифический предмет вожделения. При этом полагалось в обязательном порядке изображать полное равнодушие, дабы приятели ни в коем случае не заподозрили, что рассказчик втрескался по уши в предмет обсуждения. О, если кому-то из их теплой компании не удавалось убедительно грязно и сально пошутить в сторону одноклассницы или вдруг совершенно случайно пропустить в голосе нотку теплоты — всё, считай, пропал парень! Издевки сыпались на него как из рога изобилия. Несчастный тут же становился и подкаблучником, и подъюбочником, и половой тряпкой, и слюнтяем. А выслушивать в свой адрес такие гадости было ой как обидно. Андрюша знает, как обидно. Андрюша пробовал…

Да, довелось Потураеву на собственной шкуре прочувствовать все эти оскорбления. И только за то, что не смог достаточно убедительно оскорбить девочку Лену из параллельного класса. Когда-то, еще в начальной школе, Андрею довелось отдыхать с Леной в одном лагере отдыха, даже в одном отряде. Еще тогда, в далеком детстве, Андрея угораздило влюбиться в эту серьезную девочку с длинными толстыми косами и вздернутым носиком. Та детская влюбленность закончилась скорее, чем лагерная смена, и тем не менее в Андрюшиной душе остался отголосок той короткой первой любви. И как ни силился Андрей, а убедительно говорить про Лену гадости не получилось. Да, он смалодушничал тогда, пойдя на поводу у компании. Вместо того чтобы прекратить грязное обсуждение, влез в разговор со своими мерзостями. Да мерзости вышли какие-то хилые, нарочитые, совершенно неубедительные, и мальчишки тут же все поняли и подняли Потураева на смех. И какая разница, что уже в следующем году никто и не вспоминал о том конфузе? Он-то, Андрюша, успел настрадаться. Хватило, пожалуй, на всю оставшуюся жизнь. И вынес из собственных страданий главный жизненный урок: никогда, ни в коем случае, даже под угрозой смерти, нельзя влюбляться! Девчонки созданы исключительно для их мальчишеских утех и ни для чего больше. А стало быть, относиться к ним надо сугубо потребительски. И ни о какой сердечной привязанности речи быть не может. Это — стыдно, это — плохо. Любовь — позорна, любовь — табу.

Андрей отдавал себе отчет, что рано или поздно, а ему все равно доведется связать свою судьбу с какой-то женщиной. Потребительство потребительством, секс сексом, а продолжение рода еще никто не отменял. Как ни крути, а жениться все равно когда-нибудь придется. Но любовь — все равно под запретом. Нельзя строить семью на любви. На любви вообще ничего нельзя построить. Любовь — непродуктивное чувство. Любовь — зло, любовь — разрушительница. Жениться по любви — дурной тон. Нужно найти подходящую партию и на ней жениться. Его будущая супруга непременно должна быть из хорошей, небедной семьи. Она должна быть достаточно красива и образованна, непременно аристократична, чтобы Андрею Потураеву не стыдно было появиться вместе с ней в любом обществе. Ну, конечно, еще она должна быть хоть немножечко умна. Не слишком сильно, дабы не заслонять собою блеск супруга, но и сладкой идиоткой быть не должна — сладкая идиотка едва ли сможет родить ему умного сына.

Андрей уже тогда, в далеком отрочестве, спланировал свою будущую жизнь, разложил ее по полочкам. Он еще не знал, кем вырастет, кем станет, но точно знал, на ком женится. Его женой станет Люба Литовченко, дочь ближайших друзей его родителей. В меру разумна, довольно хороша. А главное, папа — директор горпищеторга, а мама — актриса драматического театра. Жениться на такой не стыдно. И пусть при взгляде на Любу у Потураева нигде ничего не шевелилось — это как раз самый плюс, это очень даже здорово. Любовь — зло, ее нужно искоренять. А в Любу он никогда не влюбится.

И жил Андрюша с этой установкой до самого двадцати одного года. И с каждым прожитым годом лишь убеждался в собственной правоте: смотри-ка, совсем еще пацан был, а как правильно все рассчитал! Жениться пока не собирался, но Любу старался из поля зрения не выпускать. Конечно, пока пусть погуляет, пусть даже повстречается с другими — он же, Андрей, не ханжа, он все прекрасно понимает, да и кому она, девственность, нужна в наше свободолюбивое время? А когда настанет пора жениться, он сумеет ее в себя влюбить. Ну если не влюбить — кому она вообще, та любовь, нужна? — то уж призвать ее к здравому смыслу сумеет запросто.

И тут вдруг в одночасье всем его планам едва не наступила полная хана. Нагло, безапелляционно вторглась в Андрюшину жизнь какая-то пигалица, малолетка. Без спросу, без колебаний — 'здравствуйте, я ваша тетя! я приехала к вам из Киева и буду у вас жить!' Маленькая дрянь, паршивка! Влезла в душу по самое некуда, затуманила мозги так, что жизнь не мила. Даже в самых дальних глубинах подсознания Андрей катастрофически боялся признаться самому себе, что влюбился в школьницу. Ключевым в данном случае является даже не слово 'школьница', а 'влюбился'. Он, Андрей Потураев, влюбился?! Да быть такого не может, чушь, глупость какая! Ничего подобного! Он просто имеет ее все в тех же потребительских целях, как и всех предыдущих многочисленных подружек, ведь только дураку неизвестно, что самый пик мужской сексуальности, даже гиперсексуальности, выпадает именно на двадцать-двадцать пять лет. Вот он и удовлетворяет животные свои инстинкты с ее помощью. И у нее, следует признать, очень даже неплохо выходит ему в этом помогать. А главное — уговаривать не надо, сама на все ради него готова. Правда, кое-что Андрею, вопреки собственным моральным установкам, таки пришлось ей пообещать, а именно подтвердить ее глупые сентиментальные выводы, типа: 'Теперь мы всегда будем вместе'. Как ни настаивала глупышка, а Андрею хватило ума не признаваться ей в любви — этих слов от него вообще никогда ни одна женщина не добьется. В душе, правда, кошки скребли, когда нагло врал в глаза наивной дурочке: 'О-о-о-о, да, теперь мы непременно будем вместе. Всегда! Навеки!!!' Раньше ему никогда не приходилось прибегать ко лжи, раньше всегда все было просто: никто ни у кого ничего не просил, никто никому ничего не обещал и уж тем более ни в чем не клялся. Потому и покидал подружек, вернее, соратниц по постельным баталиям с виртуозной легкостью и без сожалений. Теперь же в сердце поселилась заноза, в душе почему-то — боль. Ведь и лгать-то пришлось только ради того, чтобы как раз от этой занозы избавиться, а она, заноза эта, только все глубже и глубже в него вторгалась. Видимо, прокололся Андрюша, не к тому способу изымания заноз из сердца прибегнул. Раз не помогло длительное однообразие, ежедневные повторы одних и тех же 'лабораторных опытов', стало быть, следовало прибегнуть к радикальному способу, то есть прервать отношения резко и навсегда. При этом постараться воплотить в жизнь первоначальный план, то есть 'поматросить и бросить', причем, сделать это, причинив занозе максимальную боль. Вообще-то обижать своих подружек не было Андрею свойственно, но слишком уж дорогой ценой досталась ему Маринка. Слишком много нервов потрепала, слишком сильно заставила унизиться. Теперь пусть расплачивается за непокорность и глупость. А он, Андрюша Потураев, наконец забудет капризную школьницу, вырвет из сердца маленькую, но такую острую занозу. Занозу по имени Марина.

Андрей поднял с дивана телефон, пристроил его на зарядное устройство и со спокойной совестью лег спать.