"Живи, Мария!" - читать интересную книгу автора (Красуля Марина)

Глава 14

Собирались спешно. На арбе – до Нукуса. Там на вокзале столпотворение. Под погрузку на единственный поезд стояли все двадцать грузовиков Каракалпакии: их собрали, чтобы через Ташкент на фронт отправить. Остальные вагоны были переполнены мобилизованными, несколько открытых платформ, огороженных досками, набили живым скотом. Натолкали столько, что животные шевельнуться не могли. Гражданских сажали в последнюю очередь.

Маруся раскурышилась с узлами и малышней. Как влезть? Доченька повисла хомутом, за мамкину шею уцепилась, ногами под дых пинает. Сынок руку не отпускает, волочется, спотыкается, того гляди, в толкучке придавят, капризничает малец, хлюздит. Народ напирает со всех сторон. Вопли, стоны, тумаки градом. Еле втиснулись в теплушку. Пассажиров – не повернуться. Места Мане не досталось, разместились на полу, на узлах.

А поезд все не отправляют, стоит и стоит.

Целые сутки просидели в душной темноте. Товарняк-то без окон, как душегубка, есть щели небольшие у потолка, толку от них мало. Некоторые сознание теряли. Жару, напомню, никто не отменял. Путейцы все тянули и тянули время, проверяли чего-то, ремонтировали. Дубасят кувалдой гулко – бум! бум! – то по рельсам, то по колесам, матерятся.

Людка-малютка быстро освоилась, щебетала, перезнакомилась с попутчиками, а вот Гена вялый, сонливый сделался. Внезапно – озноб и резкий скачок температуры. Вырвало мальчика пару раз, и, главное, мокрый сделался, как мышь. А потом – понос.

Маня сперва подумала, что дите отравилось или голову солнцем напекло, потому как хватается ручонками за виски и воет.

– Заткни щенка! Навонял, окаянный, святых выноси!

Но тут мальчика опять заколошматило, кончик носа и руки-ноги будто оледенели, мурашки волнами, кожа гусячья, бледная – у покойника краше:

– Мама, мама, холодно, замерзаю!

Синюшный сделался, сердце – тук-тук-тук! – так часто, будто хочет наружу вырваться. Дыхание прерывистое, короткое, как у собачки. Ручки-ножки выкручивает, голову от боли запрокидывает, криком кричит: пить, пить!

Полчаса озноба, и опять жар. По нарастающей, все хуже и хуже… Огнем горит, лицо багровое, одышка, мечется возбужденный. Как давай бормотать несуразное, бессвязное. Бредит. Мамку не узнает. И резко – слабость, будто мороженое растаяло. Растекся… Похоже, отпустило. Мокрый весь, течет с него, будто обмочился – все тряпки насквозь… И мгновенно в сон провалился. Уснул с разинутым ротиком… А рот на глазах обметало, губы от жара потрескались, сплошные болячки-струпья.

Отлежался и вскочил как ни в чем не бывало. Нормально поел, даже с сестрой играть затеялся, а потом опять лихоманка. Мечется без сознания, а как пропотеет, приснет недолго и снова оживает.

Один мордастый мужик увидал такое дело, как заорет:

– Малярия! Это малярия! Гоните суку с выблядком. Она нас всех перезаражает!

Шарахнулся народец от нее, как от прокаженной, завопили: «Заразная! Заразная! Милиция! Милиция!»

А ребенка треплет судорога, словно лоскуток на ветру, Маня скандала того не слышит, хлопочет над мальцом.

В углу темнел лицом урка, наколками, будто паршой, изъеденный. Как шум начался, стал озираться, похоже, беглый, а потом резко щелкнул финкой, приставил перо жиропупу к боку:

– Заткни пасть, заколю, как свинью, – цвыркнул через железные зубы. – Сиди тихо, дядя! Мне здесь кипиш – нах не нах…

Мужик от неожиданности перднул, выпучил буркалки, разинул было пасть, чтоб возмутиться, но тут же передумал, прикусил жало. Понял: этот пырнет!

Болотная лихорадка – болезнь коварная, но незаразная, передается только комарами. Вон та тетка косоглазая говорит – недавно болела. Порассказала соседям: чего надо бояться, а чего нет. Попутчики погалдели да и скоро угомонились.

С другого конца теплушки по рукам передали Марусе пакетик с порошком. На вощеной бумажке химическим карандашом написано «хинин». Маруся встала, прищурилась в полумраке, вертит головой: где, где благодетель? В дальнем углу поднялся старичок – бородка, вроде пенсне блеснуло. Замахал руками: мол, не бойся, это я, я дал лекарство, пои ребенка по чуть-чуть.

Кто-то сердобольный подсунул ложку меда. Кто-то подкинул лоскутное одеяло. Кто-то бутылкой воды обрадовал. Пожалели, пустили на нары, чтоб повыше лежал и к воздуху поближе.

Налаживалось…

Придумала: накрыть сынка, запрятать, иначе больных и мертвых снимают с поезда, оставляют в голом поле. Если их высадят – конец! Все трое умрут.

На очередной остановке, которых было без счету – казалось, у каждого столба стоят по часу, – вошли трое проверяющих. Документы не спрашивали, только пристально оглядывали пассажиров. Чертыхались, перелезая через ящики и узлы. Уголовник шмыганул Маруське под ноги, заполз под нары и притих.

Наконец троица добралась и до их угла. Старший глянул на иссиня-бледного Геночку. Заподозрил неладное:

– Мертвяк? Больной? Будем снимать!

Маруся скукожилась от страху, но быстро взяла себя в руки и решительно зашикала на мужика:

– Тс-с! Какой снимать?! Живой мальчик, спит просто. Да скажите ж вы ему, люди добрые, что носился тока. Уморилося дите. Не орали б вы, товарищ капитан, разбудите!…

Уф! Пронесло беду…

Груженый эшелон полз, как дохлая муха…