"Голубые пески" - читать интересную книгу автора (Иванов Всеволод)XIXПримечателен был этот день потому: Хотя такие же голубовато-розовые снега нажимали на город, хотя также ушла Олимпиада — разве голубовато-розовые были у нее губы и особенно упруги руки, обнявшие на ненадолго шею (ей не нравились длинные поцелуи), — но, просыпаясь, Запус ощутил: медвянно натужились жилы. Он сжал кулак и познал («это» долго сбиралось из пылинок, так сбирается вихрь), что он, Василий Запус, необходим и весел миру, утверждается в звании необходимости человеческой любви, которую брал так обильно во все дни и которой как-будто нет сейчас. Он вновь ощутил радость и, поеживаясь, пробежал в кухню. Он забыл умыться. Он поднял полотенце. Холст был грязен и груб, и это даже обрадовало его. Он торопливо подумал об Олимпиаде: розовой теплотой огустело сердце. Он подумал еще (все это продолжалось недолго: мысли и перекрещивающиеся с ними струи теплоты) и вдруг бросился в кабинет. Перекувыркнулся на диване, ударил каблуками в стену и закричал: — Возьму вас, стервы, возьму!.. Здесь пришел Егорко Топошин. Был на нем полушубок из козьего меха и длинные, выше колен, валенки. Матросскую шапочку он перевязал шарфом, чтоб закрыть уши. — Спишь? — Сплю, — ответил Запус: — за вас отсыпаюсь. — У нас, браток, Перу и Мексика. От такой жизни кила в мозгах… Он пощупал лежавший на столе наган. — Патроны высадил? — Подсыпь. — Могем. Душа — дым? — Живу. — Думал: урвешь. Тут снег выше неба. Она? — Все. — Крой. Ночь сегодня пуста? — Как бумага. — Угу! — Куда? — Облава. Топошин закурил, сдернул шарф. Уши у него были маленькие и розовые. Запус захохотал. — Чего? Над нами? — Так! Вспомнил. — Угу! Над нами зря. Народу, коммуны мало. Своих скребу. Идешь? — Сейчас? — Зайду. «Подсудимый, слово принадлежит вам. Слушаю, господин прокурор»… Полновесно харкнув, он ушел. Запус, покусывая щепочку, вышел (зимой чуть ли не впервые) на улицу. Базар занесло снегом. Мальчишки батожками играли в глызки. Запусу нужно было Олимпиаду. Он скоро вернулся домой. Ее не было. Он ушел с Топошиным, не видав ее. Ключ оставил над дверью — на косяке. Шло их четверо. Топошин отрывисто, словно харкая, говорил о настроении в уезде — он недавно об'езжал волости и поселки. Искали оружия и подозрительных лиц (получены были сведения, что в Павлодаре скрываются бежавшие из Омска казачьи офицеры). К облавам Запус привык. Знал: надо напускать строгости, иначе никуда не пустят. И теперь, входя в дом, морщил лицо в ладонь левую — держал на кобуре. Все ж брови срывала неустанная радость и ее, что ли, заметил какой-то чиновник (отнимали дробовик). — Изволили вернуться, товарищ Запус? — спросил, длинным чиновничьим жестом расправляя руки. — Вернулся, — ответил Запус и, улыбаясь широко, унес дробовик. Но вот, в киргизской мазанке, где стены-плетни облеплены глиной, где печь, а в ней — в пазу, круглый огромный котел-казан. В мазанке этой, пропахшей кислыми овчинами, кожей и киргизским сыром-курт, — нашел Запус Кирилла Михеича и жену его Фиезу Семеновну. Кирилл Михеич встретил их, не здороваясь. Не спрашивая мандата, провел их к сундуку подле печи. — Здесь все, — сказал тускло. — Осматривайте. Плечи у него отступили как-то назад. Киргизский кафтан на нем был грязен, засален и пах псиной. Один нос не зарос сероватым волосом (Запус вспомнил пимокатную). Запус сказал: — Поликарпыч болен? Кирилл Михеич не посмотрел на него. Застя ладонью огарок, он, сутулясь и дрожа челюстью, шел за Топошиным. Топошин указал на печь: — Здесь? — Жена, Фиеза Семеновна… Я же показывал документы. Топошин вспрыгнул на скамью. Пахнуло на него жаром старого накала кирпичей и распаренным женским телом. За воротами уже повел он ошалело руками, сказал протяжно: — О-обьем!.. Ну-у!.. Опустив за ушедшими крюк, Кирилл Михеич поставил светец на стол, закрыл сундук и поднялся на печь. Медленно намотав на руку женину косу он, потянул ее с печи. Фиеза Семеновна, покорно сгибая огромные зыбкие груди, наклонилась к нему близко: — Молись, — взвизгнул Кирилл Михеич. Тогда Фиеза Семеновна встала голыми пухлыми коленями на мерзлый пол. Кирилл Михеич, дернув с силой волосы, опустил. Дрожа пнул ее в бок тонкой ступней. — Молись! Фиеза Семеновна молилась. Потом она тяжело прижимая руку к сердцу, упала перед Кириллом Михеичем в земном поклоне. Задыхаясь, она сказала: — Прости! Кирилл Михеич поцеловал ее в лоб и сказал: — Бог простил!.. Бог простит!.. спаси и помилуй!.. И немного спустя, охая, стеня, задыхаясь, задевая ногами стены, сбивая рвань — ласкал муж жену свою и она его также. |
|
|