"Годы странствий" - читать интересную книгу автора (Арбузов Алексей Николаевич)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КАРТИНА ПЕРВАЯ. ЮНОСТЬ.
Август 1937 года.
Дача на Клязьме. Сад. На ступеньках террасы стоят Лаврухин и Ольга. Возле них лежат чемоданы. У Лаврухина высокий морщинистый лоб, вьющиеся волосы. Из-под густых бровей смотрят спокойные умные глаза. В саду тихо. Жаркий августовский день идет к концу. Лаврухин протягивает Ольге руку, она берет ее, и несколько мгновений они молча смотрят вокруг.
Лаврухин. Здесь хорошо, правда?
Ольга. Очень. (Помолчав.) Смотри, солнце заходит.
Лаврухин (негромко.) Вот ты и приехала.
Ольга (засмеялась). Вот я и приехала! (Перепрыгивает через чемоданы, вбегает на террасу.) Что это? В дверях записка. (Читает.) «Граждане, располагайтесь, как умеете, а я поехал в Москву за народом. Оля, я о вас много слышал. Михей говорит, что вы… Впрочем молчу. За болтливость бьют по шее. Милые граждане, целую вас. Небезызвестный Павлик Тучков. Дано на Клязьме, пятого августа, в лето одна тысяча девятьсот тридцать седьмое». (Смеется.) Вот чудак.
Лаврухин. Он тебе понравится, увидишь. (Достает из-под ступенек ключ и открывает двери.) На прошлой неделе его родители в Крым уехали, вот он и пригласил нас к себе. До экзаменов у тебя десять дней, ты тут отлично подготовишься.
Ольга (достает из чемодана полотенце). Миша, я, пожалуй, выкупаюсь с дороги, ведь речка отсюда недалеко?
Лаврухин (останавливает ее). Погоди! (Не сразу.) Вероятно, со следующим поездом из Москвы приедут мои товарищи. Словом, не обижайся, если они будут шутить на наш с тобой счет. Я им объяснил, что воспитывался в вашей семье и что у нас чисто дружеские отношения, но они как-то несерьезно отнеслись к этой версии.
Ольга. Ну, а сам ты к этой версии относишься серьезно?
Лаврухин. Видишь ли…
Ольга (улыбаясь). Знаешь, Мишенька, у меня такое недоброе предчувствие, что мы с тобой в конце концов все-таки поженимся.
Лаврухин. Ты думаешь?
Ольга (проводит рукой по его волосам). Ты лучше всех. Я не видела человека лучше тебя.
Лаврухин (улыбнувшись). Это приятно слышать.
В калитку входит Прохожий, полный, круглолицый молодой человек с двумя портфелями, которые туго набиты различными съестными припасами.
Прохожий. Ну, вот, наконец пришел! (С торжеством опускается на скамейку.) В электричке страшная теснота. Под выходной, вполне понятно. Еле до вас добрался. Ну, а где Вася? Давайте сюда Васю!
Лаврухин. Какой Вася?
Прохожий. Хозяин, Васенька. Ведь это Гусевых дача?
Лаврухин. Это дача Тучковых.
Прохожий. Как же так. И Гусев здесь не обитает?
Лаврухин. Увы.
Прохожий. Так. Значит, осечка. Ну что ж, буду продолжать поиски. (Идет к калитке, оборачивается). Прошу извинения, вы не знаете в окрестностях какого-нибудь киоска с газированной водой?
Лаврухин. В конце этой улицы буфет-закусочная, там бывает пиво.
Прохожий. Пиво?! Значит, и Гусев недалеко. Уж он этой возможности не упустит. Пойду выпью кружечку и с новой энергией за поиски! (Уходит.)
Ольга. Смешной человек.
Лаврухин. Так вот, Оленька, я не хочу тебя связывать словами, обещаниями. Ничем, понимаешь? (Улыбается.) А если ребята будут посмеиваться, дай им отпор со всей решительностью.
Ольга. Ладно. (Бежит к калитке, оборачивается.) А чудесно будет после всех пересадок, вокзалов и прочего – бултых в воду!
Лаврухин. Не думаю, чтобы после Волги наша Клязьма произвела на тебя особенно сильное впечатление.
Ольга. Авось! (Махнув Лаврухину рукой, убегает.)
Лаврухин задумавшись, смотрит вслед, потом берет чемоданы и входит в дом.
В саду появляются Доронин, Кузя, Павлик и Галина.
Павлик. Внимание! Они уже здесь!
Кузя. Братцы, помираю от любопытства!
Д о р о н и н. Кузя, утихомирься!
Кузя (Доронину). Уважаемый супруг, давай сумку. (Вываливает из сумки на стол яблоки.) Налетайте, братцы! Будем есть яблоки. И молчать. И смотреть по сторонам. Тут очень хорошо.
На террасе показывается Лаврухин.
Лаврухин (поднимая сжатый кулак). Салют! А где Шурка с Люсей?
Павлик. Вероятно, со следующим поездом приедут. Шура сегодня с утра в анатомичке, он просто не успел.
Д о р о н и н. Однако я не вижу долгожданной девушки из Саратова. Куда ты ее спрятал, старик?
Лаврухин (улыбаясь, смущенно). Она купаться пошла.
Кузя. Олег, мы должны немедленно последовать ее примеру. Возьми полотенце, оно в сумке. Идем, Павлик.
Павлик. Нет, я уж тут по хозяйству. (Уходит.)
Д о р о н и н. Счастливый Павлик! А я должен всюду следовать за этой Кузей. Такова моя жалкая участь.
Кузя. Идем-идем, старый болтун.
Они убегают.
Галина (подходит к Лаврухину). Ну, как живешь, Гиппократушка?
Лаврухин. По-разному. (Помолчав.) Хорошо, что ты приехала.
Галина. Ого, ты, кажется, действительно взволнован?
Лаврухин (кивает головой). Есть немного.
Галина (шутливо). Очень она красивая?
Лаврухин. Не в этом дело. (Помолчав.) Ко мне все приходит позже, чем к другим. Мои сверстники учились в школе, а я работал в аптеке; отец вернулся с германской без ног, и надо было хоть чем-нибудь помогать семье. Еще тогда, мальчишкой, я мечтал о профессии врача. И вот после смерти родителей я за два года сдал экстерном девять классов. Но райком комсомола не отпустил меня на учебу. Шесть лет я провел на комсомольской работе. Не подумай, что я считаю эти годы потерянными. Я видел жизнь и знаю почем фунт лиха. И все-таки, мне уже тридцать. Молодость прошла, а я все еще студент. Конечно, человек может добиться всего, чего захочет, но вот любовь. Пожалуй, это то, на что не распространяется сила воли, а?
Галина. Но разве любовь нельзя заслужить?
Лаврухин. Этого я и боюсь, друг. Нет, уж если говорить правду, я мечтаю о любви, которая ни за что ни про что сваливается на голову. Тебя полюбили, а ты рот разинул и диву даешься – за что?
Галина. Ох, что-то мудрствуешь, Мишук!
Лаврухин. Я старше Ольги на одиннадцать лет и знал ее еще девчонкой, мы были соседи по двору. Ее мать, учительница, занималась со мной. Когда она умерла, Ольге шел четырнадцатый год, а младшей, Нинке и одиннадцати не было. С ними осталась их тетка, Настасья Владимировна, опереточная актриса. (Улыбнулся.) Красивая, в нее весь город был влюблен. Мы жили вместе, и они считали меня за своего. Ну, а потом Настасья Владимировна заболела. Ей пришлось оставить сцену: она почти перестала видеть и слышать. Им стало трудно жить, ее пенсии не хватало на троих, а девочкам нельзя было бросать школу.
Галина. Так вот почему даже здесь, в Москве, ты работал по ночам, выполняя аптечные заказы.
Лаврухин. Я был в доме за своего.
У калитки появляется Прохожий, шляпа его съехала на затылок, и вообще он чувствует себя значительно веселее.
Прохожий. Виноват. Я опять по поводу Гусева. Я вот посмотрел по бумажке – улица совпадает, номер тоже. Может, вы меня разыгрываете и Гусев все-таки тут?
Лаврухин. Гусева тут нет.
Прохожий. А жаль, жаль, что нет, – чудесный человек, мой большой друг. (Смотрит на свои съестные припасы.) Была идея отдохнуть и повеселиться.
Лаврухин. Вот что: тут есть еще Малая Красная. (Показывает.) Вторая направо, как раз мимо буфета.
Прохожий. Мимо буфета? Годится. Простите, что нарушил тишину. (Смотрит на Галину.) Однако вы здорово изменились. До свиданьичка. (Уходит.)
Лаврухин (улыбаясь, смотрит ему вслед). Боюсь, что до Гусева он уже не дойдет. (Вдали слышен шум электропоезда.) Электричка. Вероятно, Шура едет.
Галина (помолчав). Шура едет, Шура едет. (Неожиданно.) Почему ты дружишь с ним?
Лаврухин. Он очень на меня не похож, мне с ним интересно. И потом, он никогда не старается казаться лучше, чем есть на самом деле. А почему это тебя занимает?
Галина. По старой привычке. Как-никак, я чуть не стала его женой. (Пауза.) Да, пожалуй, мне не следовало сегодня являться, я знала, что он будет здесь, и все-таки приехала. Это не говорит в мою пользу, не так ли?
Лаврухин. Почему? Мне кажется, у вас отличные отношения. Вот только ты зря бросила свой машиностроительный институт.
Галина (усмехнулась). Я хорошая машинистка и стенограф, следовательно, общественно полезная единица. А остальное… К бесу остальное!
Павлик (выходит из дому). Люся идет.(Бежит к калитке.)
Галина (смотрит в сторону улицы). Бедненькая.
В сад входит Люся. Одета она аккуратно, но во все простенькое. Увидев Галину, она останавливается.
Ей неприятно ее присутствие, в ее голосе прорываются сварливые, раздраженные нотки.
Люся. Галина Сергеевна, и вы здесь? Здравствуйте, Михаил Иванович. Вы уж нас простите, Павлик, что мы на поезд опоздали. Шура в кинохронику зашел, там новый выпуск событий в Испании показывают. А он про Испанию ничего не пропускает, смотрит по несколько раз.
Павлик. Сейчас-то он где?
Люся. Зашел в буфет, тут, рядышком, пива выпить.
Галина. Узнаю Шурку. (Берет Павлика под руку и идет с ним в глубь сада)
Люся. Не понимаю, Михаил Иванович, зачем она его Шуркой называет? Какой он ей Шурка! Что было, то прошло. Вот и ступай своей дорогой.
Лаврухин. Галина Сергеевна наш друг, Люся, и мы все очень любим ее.
Люся. Ох, простите, я, кажется, опять не так сказала. Вы уж не обращайте внимания, если я чего сболтну. Со мной бывает. (Смеется.)
Лаврухин. Темнеет. Идемте на реку Ольгу встречать! (Кричит.) Галина, Павлик, пошли на реку!
Люся. Вы только меня под руку не держите, а то еще Шура подумает что-нибудь. (Уходит.)
По аллее вслед за ними идут Галина и Павлик.
Павлик. У меня, Галина Сергеевна, мама страшная фантазерка. Решила, что я обязательно должен стать выдающимся деятелем медицины, этаким советским Мечниковым, что ли. А талантов у меня к тому решительно никаких. Но и маму, знаете, огорчать не хочется. (Уходят.)
Почти совсем стемнело. На соседней даче играет патефон.
У калитки показывается Ольга, она вытирает полотенцем мокрые еще волосы.
Ольга (поднимаясь на террасу). Миша! (Громко.) Михаил!
Молчание. Ольга, недоумевая, оглядывается по сторонам. В калитку входит Ведерников.
Он идет к террасе, на ступеньках останавливается, увидев Ольгу. Оба смотрят друг на друга.
Вы к Мише?
Ведерников. Да.
Ольга. Он, вероятно, сейчас придет.
Ведерников. Ну что ж, пусть приходит. (Пауза.) Где и когда я вас видел?
Ольга. Вы никогда меня не видели, я сегодня первый день в Москве.
Ведерников. Явились в Москву учиться? Хотите быть врачом?
Ольга. Откуда вы знаете это?
Ведерников. У вас глаза врача, они светятся в темноте. Мы наблюдаем этот феномен только у кошек и докторов.
Ольга. Почему же ваши глаза не светятся?
Ведерников. Я не доктор. Я летчик.
Ольга (с недоверием). Летчик?
Ведерников. Хорошая профессия – летать куда придется. Сегодня – Японское море, а завтра – небеса Испании.
Ольга. Вы были в Испании?
Ведерников (задумчиво). Кажется.
Ольга (сбитая с толку). Я вас не понимаю.
Ведерников. А я и сам не часто себя понимаю, девушка.
Ольга молча смотрит на него. Издали доносятся приближающиеся голоса. Слышно, как Павлик говорит: «А я утверждаю, что портреты Серова – высшая ступень русского национального искусства.»
В сад входят Лаврухин, Галина, Люся и Павлик.
Лаврухин (Ольге). Вот где ты? А мы искать тебя отправились. (Ведерникову.) Хорош, однако. Приехал на дачу и сразу же в буфет.
Ведерников. Я сегодня с утра в анатомичке, а, как, известно, ничто так не возбуждает аппетита, как препарирование трупов, об этом даже у Диккенса где-то есть.
Люся. Как не совестно такие ужасы говорить.
Лаврухин (Ольге). Познакомься, это мои друзья. (Несколько смутившись.) А это Оля. Ольга Петровна Вышеславцева, мой земляк и друг. Будет учиться в нашем институте.
Павлик (кланяясь). Павлик Тучков, студент пятого курса. Я очень рад, что вы благополучно доехали. Чувствуйте тут себя как дома, готовьтесь к экзаменам. Мы все очень рады за Мишу. (Смутился.) Но если вы хотите поехать в Третьяковку или на концерт, я вам буду попутчиком.
Ведерников (Ольге). Александр Ведерников, студент медик. Нет, не летчик и в Испании не был. А это моя жена, ее зовут Люся, ей восемнадцать лет, и она работает на телеграфе. Замечательная личность.
Люся. Здравствуйте.
Ведерников (Ольге). Не смотрите на меня так укоризненно, девушка, Я не врун. Я, так сказать, мистификатор. Впрочем, во всем, что я говорю, всегда есть доля истины.
Галина. Доля истины! Это недурно звучит. (Протягивает руку Ольге.) Меня зовут Галина Сергеевна – вот, собственно, все, что можно обо мне сказать.
Лаврухин. А куда девался Доронин с Кузей?
Павлик. Целуются где-нибудь. (В сторону Лаврухину.) Ах, счастливые молодожены. Ах, ах.
Лаврухин (грозит ему кулаком). Во всяком случае, давайте готовиться к ужину. Зажжем свет. Павлик, тащи сюда стулья.
Ведерников подходит к Галине, Люся с террасы наблюдает за ними.
Остальные тащат в сад посуду, хлопочут у стола.
Ведерников. Здравствуй, Галка. (Жмет ей руку.) Ну, как живешь?
Галина. Спасибо. Хорошо.
Ведерников (помолчав). Все куришь? Все дымишь?
Галина. Вот именно, Шуренька. (Идет к столу.) А самовар у вас есть? На даче самое интересное – это самовар.
Люся (подходит к Ведерникову). Что она тебе сказала?
Ведерников (берет ее руки и нежно их целует). Люсенька, милый мой маленький человечек, не будь злюкой, ладно? Жить на свете очень хорошо, но очень трудно. Всякое бывает. Вот именно: всякое! Хочешь, убежим к реке и будем там сидеть вдвоем, пока скучно не станет?
Люся (ей понравилась эта идея). А как же Михаил Иванович? Он определенно обидится.
Ведерников. Ничего, мы ему купим петушка на палочке.
Люся. Давай, лучше уедем в Москву и зайдем к твоей маме. Я вчера была у нее, она так без тебя скучает.
Ведерников. Нет.
Люся. Почему, Шура?
Ведерников. Она обязательно даст мне денег взаймы. А я возьму и буду себя ругать целую неделю. Вот погоди – стану знаменитым, заберу маму к себе, и мы славно тогда заживем все вместе.
Люся (с восторгом смотрит на него). Какой ты красивый, Шура. Господи, почему ты такой красивый?
Ведерников. Много каши ем.
В сад входят Доронин и Кузя.
Лаврухин. Пришли, пропавшие люди?
На террасе показывается Ольга, она переоделась по-домашнему.
Знакомься, Ольга, это наши бывшие студенты, кончили этой весной и оставлены в аспирантуре, Олег Доронин и Кузя.
Д о р о н и н (жмет руку Ольге). Отстал от событий, Мишенька. На будущей неделе мы с Кузей уезжаем в Нарьян-Мар. Хочу видеть плоды своих трудов, черт возьми! У меня душа практика, а не исследователя!
Кузя (с азартом). Да, нам интересно иметь дело с людьми, а не с колбами, пробирками и прочим!
Ведерников. Все вздор! По мне в тысячу раз важнее узнать причины и следствия болезни, постичь то, чего никто не знал до меня. В конце концов, настоящая медицина еще не начиналась!
Кузя. Уж не с тебя ли она начнется, Ведерников?
Ведерников. Почему бы и нет? Перед собой надо ставить крупные задачи. А скромность неудачникам, она их здорово украшает. Нет, если говорить серьезно, я мечтаю вот о чем: стать микробиологом и поступить в Экспериментальный институт. Должен же хоть кто-нибудь из нашего выпуска туда попасть! (Весело.) Так вот – пусть это буду я!
Павлик. Ну, Экспериментальный институт это, конечно, не для меня, а вот из Москвы уезжать бы не хотелось; все-таки здесь МХАТ, Третьяковка, консерватория.
Лаврухин. Ну что ты за травоядное существо, Павлушка! Нет, главное в жизни должно быть одно, а все остальное следует этому подчинять, друг.
Ведерников. Одно? Но ведь и жизнь одна. Неужели тебя не мучают искушения, Михаил? А вот я ночью просыпаюсь, и мне вдруг страшно от мысли, что я уже никогда не буду геологом, журналистом, актером, летчиком. А ведь я обо всем этом мечтал когда-то! И вот я придумываю себе разные судьбы, сочиняю небылицы. Сегодня, например, соврал одной особе, что я летчик. Но ведь я мог быть этим летчиком? Мог! И все-таки никогда им не буду. Никогда, понимаешь, Миша? (Пауза.)
Кузя. Ох, братцы, милые вы мои, до чего хорошим человеком быть хочется!
Все засмеялись.
Ведерников. На кого ты меня оставляешь? О Кузя, Кузя.
Д о р о н и н. А ну-ка, господин Буслаев, сколько раз ты признавался Kузе в любви? Ответствуй.
Ведерников. Всего два раза.
Д о р о н и н. Почему так мало?
Ведерников. Она не в моем вкусе.
Кузя. Ах, так? Ну, трепещи за свою подлую жизнь, несчастный!
Ведерников. Кузя, ты забываешь, что я чемпион «Медика» по боксу в среднем весе.
Кузя. Смерть ему!
Вооружившись гитарой, Кузя бегает за Ведерниковым, тот прячется от нее за деревьями; суматоха.
Лаврухин (подходит к Ольге). Что ты, Ольга?
Ольга. Мне очень хорошо сегодня. Я почему-то счастлива. Очень. (Крепко жмет ему руку.) Милый Миша.
Галина (почти про себя). Вот тебе и раз. Вот тебе и два.
Люся (Ведерникову). Ты в самом деле ей признавался?
Ведерников. Кузе? Да. Только она не поверила. Она умная.
Павлик. Внимание, прошу к столу! Правда, с закусками у нас не богато, но, как говорит Кузя, налетайте, братцы!
В саду появляется Прохожий. Сказать про него, что он весел – значило бы ничего не сказать. Шляпа его окончательно съехала за затылок.
Прохожий (с решительностью). Ну, вот что, довольно скрывать Гусева! Говорите, куда вы его дели? (Увидев Ведерникова.) Шура, голубчик. Что же ты меня оставил одного?
Ведерников. Ничего, мы снова вместе, Аркаша.
Люся. Это твой друг?
Ведерников. Да. Мы только что с ним познакомились. В буфете.
Прохожий. Я был на Малой Красной. Меня прогнали оттуда. Сказали, что я хулиган. (Оскорбленный, опускается на скамейку.) Крышка, Гусева больше не найти.
Ведерников. Я не понимаю, зачем тебе Гусев! А ну, что у тебя в портфеле? Ого! Забудь Гусева, Аркаша, и ставь бутылки на стол.
Прохожий (извлекая из портфеля бутылки и закуску). Шура, друг! (Обращаясь к остальным.) Аркадий Липский, инженер общественного питания.
Ведерников (гладит его по голове). Смотри какой умница. Так сказать, тамада, с высшим образованием. Идем к столу, будешь править бал, солнышко.
Все с шумом рассаживаются.
Люся (вскрикивает). Ой, Олег Павлович, Ольга Петровна, да зачем же вы за один стакан держитесь? Быть вам мужем и женой. В Сибири такое поверье есть, ей-богу.
Д о р о н и н. А вдруг это когда-нибудь и сбудется, а, Ольга Петровна?
Кузя. Протестую. Решительно!
Лаврухин. Я тоже!
Все смеются.
Прохожий. Лично я каждому холостому завидую.
Д о р о н и н. Почему?
Прохожий. Потому что он завтра же может жениться. Тогда как мы, женатые люди, к сожалению, лишены такой прелестной возможности.
Ведерников (налив стаканчик вина, подходит к Ольге). Милая девушка Ольга Петровна, вот вы сели рядом с Мишей. Не будем это считать случайностью, идет? Разрешите же вас поздравить с этим удачным соседством. Михей замечательный парень; все мы рядом с ним ни черта не стоим.
Ольга (негромко). Спасибо! (Чокается с Ведерниковым.)
Прохожий (неожиданно). Правильно, за Ниночку!
Ведерников. Аркаша, я тебя поставлю в угол.
Д о р о н и н. Друзья, братцы мои, через несколько дней мы с Кузей уезжаем. Что нас ждет в незнакомом краю, и увидимся ли мы с вами когда-нибудь, кто знает. Но мне кажется почему-то, что сегодняшний вечер никто из нас не забудет. Бывают такие дни – и помнишь о них всю жизнь. Но ведь ничего не случилось нынче, правда? А может быть, мы все прощаемся с юностью сегодня?
Все замолчали, стало очень тихо.
Слышите, где-то далеко поют, идет поезд на Москву, а над нами полное звезд августовское небо, и вот, уже луна взошла над лесом. И нам чуточку страшно, словно мы стоим на самом пороге будущего. А что там, впереди? Кто знает!
КАРТИНА ВТОРАЯ. ЗАВИСТЬ.
Май 1939 года.
Небольшая квартира в поселке Сокол, скорее, впрочем, похожая на дачу, чем на городскую квартиру. Десятый час вечера. В кресле сидит Ольга, она читает книгу, делая на полях пометки. На подоконнике, попыхивая трубкой, расположился Лаврухин.
Лаврухин. Жарко. Ночью гроза будет. (Помолчав.) У тебя какой экзамен завтра?
Ольга. Зоология. (Отрывается от книги.) Удивительно. Еще две недели – и я на третьем курсе. Не верится!
Из коридора слышен голос тети Таси: «Миша, Миша!» Затем входит и она сама, маленького роста, белокурая, совсем не седая. Она плохо слышит и почти ослепла, однако двигается быстро и уверенно, видимо, отлично ориентируясь в знакомой обстановке.
Тетя Тася. Миша, ну что же ты тут сидишь? Опять со двора на кухню явилась эта ужасная собака. Я убеждала ее уйти, но она меня решительно не слушает. Пожалуйста, выпроводи ее на двор, и пусть она больше никогда не приходит.
Лаврухин (улыбаясь). Ладно, я ей скажу. (Уходит.)
Тетя Тася. К нам на кухню постоянно являются разные животные. Вчера, например, пришел совершенно незнакомый петух. По-моему, с этим явлением необходимо как-то бороться, починить калитку, во всяком случае.
Тетя Тася. Прекрасно. Только не садись на подоконник с ногами, Миша, это неприлично. (Помолчав.) Десятый час, а Нины еще нет. Странно. Да, больше всего меня поражает в Нине ее удивительная серьезность. Восемнадцать лет – и ни одного увлечения. Когда я служила в Саратове, у нас за кулисами висел плакат: «Поменьше темперамента в жизни, побольше его на сцене». Это так верно! К сожалению, я не всегда придерживалась этого правила.
Ольга (помолчав). Я слышала, у Ивана Степановича в Экспериментальном институте освободилось место старшего ассистента?
Лаврухин (глядя в окно). Да.
Ольга. Знаешь, я почему-то уверена, что он выберет Шуру Ведерникова. (Смутилась.) Он ведь мечтал об этом.
Лаврухин (улыбнулся). У нас в аспирантуре многие об этом мечтали.
Из сада на веранду поднимается Галина.
Галина. А я к вам. Не поздно? Вдруг такая тоска напала! И, как нарочно, вечер нынче душный, майский. Вся Москва черемухой пахнет. Я совсем одурела.
Лаврухин. Будет гроза.
Галина. Настасья Владимировна, милая, здравствуйте! (Целует ее.) А хорошо у вас тут, в поселке Сокол. Тишина, живете как на даче, и метро рядом! Вот вы и москвичи теперь. Оседлые москвичи. Только со свадьбой вы затянули дело, граждане.
Ольга (неуверенно). Это все Миша никак не соберется.
Тетя Тася (заметив, что все молчат). В Саратове у нас была чудесная квартира. Бельэтаж, зеркальные окна! Впрочем, привыкнуть можно ко всему. Даже к Москве.
Лаврухин. Позавчера письмо от Олега Доронина пришло из Нарьян-Мара.
Галина. Ну, как там?
Лаврухин. Ты же знаешь – Кузя умерла от воспаления легких.
Пауза.
Галина. Да, бедная Кузя, очкарик. (Помолчав.) Трудно ему будет одному.
Лаврухин. Зовет меня к себе.
Галина. Поедешь?
Лаврухин. Не решено. Следовало бы, конечно, поехать. Нет, тут не в одном Олеге дело. (Сжимая кулаки.) Самостоятельность! Это мне сейчас знаешь как потребно? За все отвечать самому. Заманчиво, черт. Но сегодня меня вызвал Иван Степанович и предложил.
Галина (перебивая). Кстати! На днях Ведерников рассказывал, что ваш знаменитый Иван Степанович переводит его к себе в Экспериментальный институт.
Лаврухин. Не знаю. (Подумав.) За последнее время Шура со всеми перессорился в клинике. И вообще – неладно с ним. Изобрел какой-то новый мозольный пластырь и получил уйму денег, а потом истратил их самым дурацким образом. Словом, совсем закружился малый. (Помолчав.) Вот и сегодня всех нас подвел. Не явился на занятия, а записи были у него, и наш кружок не состоялся.
Ольга. Мне как-то Иван Степанович про него сказал: «Если бы вы знали, как я не люблю своего любимого ученика!»
Лаврухин (помолчав). Я пойду к себе, займусь немного. Когда будет чай, позовите! (Уходит в соседнюю комнату.)
Галина (смотрит на раскрытые тетрадки Ольги). А вы все с экзаменами мучаетесь?
Ольга (улыбнулась). Приходится. Я ведь всегда хотела быть врачом. Помню, еще в детстве всех своих кукол лечила.
Галина. У вас, верно, в семье врачи были?
Ольга. Нет, у нас семья военная. Отец был штабс-капитан царской армии, его в двадцатом году расстрелял Колчак за переход на сторону красных. Мы ведь сибиряки, моего прадеда в Тобольскую губернию сослали, он был декабрист, служил в Черниговском полку.
Пауза.
Галина (неожиданно). Ведерников часто у вас бывает?
Ольга. Нет, у них нелады с Мишей.
Галина. Еще бы! На курсе Шура Ведерников считался самым способным, и вдруг первую кандидатскую степень из окончивших получает не он, а Миша. (Усмехнулась.) Есть от чего прийти в отчаяние.
Ольга (уклончиво). Он, кажется, очень нуждается сейчас?
Галина. Конечно, им живется труднее. Родилась девочка, и Люсе пришлось бросить работу на телеграфе. Впрочем, Шурку это совершенно не заботит. Он тратит не задумываясь все, что у него есть в кармане.
Ольга. Но он у всех занимает деньги. Даже у вас.
Галина (удивленно). Откуда вы знаете это?
Ольга. Он сам рассказывал. (Пауза.)
Тетя Тася. Дождичка не миновать. А Нина ушла без калош! Это может очень повлиять на ее голосовые связки. (Озабоченная, уходит.)
Ольга. Галина, скажите, что произошло между вами? Почему вы…
Галина (резко). Почему я не стала его женой? Так вот, выражаясь не фигурально, милая девушка, ему было на меня наплевать! Понятно? О, иногда он бывал очень внимателен и заботлив, но из вежливости. Он жил какой-то странной, единоличной жизнью, в душевном смысле. Ничего не давал и брать не хотел тоже. Последнее было особенно обидным, и я ушла. (Усмехнулась.) Как видите, он не очень огорчился. Впрочем, совесть у него все-таки есть, и если бы он понял всю меру своего эгоизма, то еще застрелился бы, пожалуй. Вот почему он никогда не позволит себе этого понять. (Помолчавю) Здесь, в Москве, живет его мать, но он почти не бывает у нее. Придумал, видите ли, что прежде ему следует прославиться! Явится этакий герой с портретом, напечатанным во всех газетах, и поразит старуху мать! (В сильном волнении.) Он все отнял у меня, все, даже мою любовь к нему. А знаете, что во всем этом самое страшное? (Тихо.) Я жалею, что оставила его. До сих пор жалею.
Ольга (настоичиво). Почему?
Галина. За что, по-вашему, можно полюбить? По-моему, за талант. Это самое красивое, что есть в человеке. Я любила его талант, пожалуй больше, чем его самого. Придумывала Шуре волшебное будущее и в этом будущем первое место оставляла себе. Ну, а нынче, как видите, осталась ни с чем. Бросила учиться. Все полетело кувырком. Все. (Молчание.) Но, собственно, что вам до этого?
Ольга. По-моему, вы очень одиноки. Мне бы хотелось быть вам другом.
Галина. Женская дружба? Не знаю. Это звучит как-то провинциально. Дружба дело мужчин, только у них мы ее можем встретить в чистом виде. (Пауза.) Впрочем, для вас моя история может быть поучительной.
Ольга (живо). Для меня?
Галина. Вы очень любите Михея?
Ольга (не сразу). Он самый чистый и честный человек из всех, что я встречала. Правда, слово «любовь» очень неточное слово. Раньше, девчонкой, мне казалось, что любить значит пожертвовать всем, что имеешь. Я ошибалась. Любить – значит научить, помочь, спасти.
Галина. Спасти? По-вашему, выходит, можно полюбить только того, кто нуждается в спасении?
Ольга (растерялась). Нет. Не знаю. (Пауза.) Да. Может быть.
Галина. Ну, если так, положение Миши безнадежно, он сам всякого спасет. (Помолчав.) Бедный Миша. Но он все еще надеется, что вы полюбите его. Вот почему второй год откладывает свадьбу. (Пауза.) Фу-ты, наболтала я вам с три короба всякой дичи! Вы не очень верьте тому, что я говорила о Шуре. Мне ведь трудно быть объективной. Вероятно, он лучше, чем я думаю о нем. Вероятно.
На веранде появляются Павлик и Люся.
Павлик. Оленька, можно к вам? Галина Сергеевна, примите привет.
Люся. Добрый вечер. А что, Александр Николаевич не у вас? Прямо не знаю, что думать, он ведь и ночевать не приходил после вчерашего.
Ольга. После вчерашнего?
Люся. Ну как же! Ведь сейчас первенство Москвы по боксу разыгрывается, и у Шуры вчера был бой с самим Штейном! Ах, если бы вы видели, как Шура в первом раунде работал! Он шел вперед, непрерывно атакуя, и чисто выиграл раунд. Скажешь, не правда, Павлик? А во втором Штейн подловил его под левую руку, и тут началось. Он три раза сбивал Шурика в нокдаун, но Шурик все-таки подымался, и все кричали: «Ведерников, давай!» А кричать было не надо, на Шурика это так действует. Он перестал закрываться и в конце раунда Штейн его нокаутировал прямым слева. Его унесли с ринга. Мы с Павликом ждали его, но он вышел другим ходом, он ведь такой стеснительный, когда проиграет.
Ольга. Где же он ночевал?
Люся. Не знаю. (Улыбнулась.) Ну, ничего, скоро все переменится. Вы слышали, его в Экспериментальный институт переводят.
Павлик (радостно). Вот увидите, Оленька, лет через десять все нас будут спрашивать: «Как? Неужели вы сокурсник знаменитого Ведерникова?» Увидите!
Люся. Ну, знаменитого! Вы скажете, Павлик! А по мне даже лучше, если он не знаменитый.
Галина. Почему же это?
Люся (очень искренне). Все-таки! И любить меня больше будет, и к другой не уйдет. (Улыбнулась.) Я иногда даже иду по улице и думаю: вот если бы он под трамвай попал, я бы так о нем заботилась.
Ольга. Ну что за чудовищные вещи вы говорите, Люся.
Люся. А что. Я правду сказала. Я верно так думаю.
Галина. Да. (Помолчав). Вероятно, самое страшное, это летающая рыба, а? Щука, у которой крылья. Представляете?
Люся. При чем тут рыба, я не понимаю.
На веранде появляются тетя Тася и Нина, худенькая восемнадцатилетняя девушка.
Тетя Тася. А если бы пошел дождь? Ты должна беречь голос. Он – все для актрисы.
Нина. Тетя, я это знаю. (Входит в комнату.) Здравствуйте. Чаю у вас нет?
Тетя Тася. Чайник греется, но с керосинкой произошла катастрофа. Один из фитилей совершенно в безнадежном состоянии. Он провалился куда-то вниз. (Уходит.)
Павлик. Здравствуйте, будущая Комиссаржевская. А я вас на днях на сцене видел. Вы в «Бесприданнице» цыганку изображали. Как это вы быстро, однако, на первом курсе, а уже в спектаклях участвуете.
Нина. Ну и как, я не очень выделялась?
Павлик. Я бы не сказал.
Нина. Это хорошо, а то нас ругают, если очень выделяешься. (Ольге.) Миша дома?
Ольга. Занимается. Просил не мешать ему.
Нина. Ну, мне-то можно! (Выходит в соседнюю комнату к Лаврухину.) Мишенька!
Ольга. Видали? Минуты без него прожить не может. Чуть домой явится и сразу же: «Мишенька!»
Люся. Ну, что, Павлик, может, нам уйти? Все равно Шуры нет!
Павлик. Пожалуй. Сяду-ка я на восьмой номер и поеду к себе на Божедомку. А потом придет мама с дежурства и будет огорчаться, почему я не Мечников, а обыкновенный врач районной поликлиники.
Ольга. Никуда я вас не пущу, сейчас чай будем пить.
Павлик (оживленно). И верно. А, Люся? Вдруг Шура еще сюда придет?
Галина. Боюсь, наш герой в данный момент занят бильярдом. В свое время это утешало его больше остального.
От Лаврухина выходит Нина.
Нина (шутливо раскланиваясь). В ожидании чая хозяин просит гостей к себе. Желающим будет продемонстрирована «тетя Маша» – морская свинка.
Ольга (Нине). Помешала все-таки. (Остальным.) Ладно, идемте.
Люся. Я морских свинок очень даже люблю, Александр Николаевич говорит, их препарировать гораздо приятнее, чем крыс, например.
Все уходят к Лаврухину. Из кухни возвращается тетя Тася.
Тетя Тася. Ну вот, никого нет. Забавно! То сидят-сидят и говорят о чем-то, а то вдруг встают и уйдут. Забавно. (Садится к пианино и, аккомпанируя ceбe, негромко поет.)
Захочу – полюблю,Захочу – разлюблю,Я над сердцем вольна,Жизнь на радость дана.
Появляется Ведерников, под левым глазом у него синяк, бровь заклеена черным пластырем. Он останавливается в дверях и с видимым удовольствием слушает пение тети Таси.
Тетя Тася (она смущена и очарована). Опять? Но это безбожно, Шура! Вы разоритесь.
Ведерников. Разорюсь – пущу себе пулю в лоб, и все будут про вас говорить: «Вот женщина, которая погубила Шурку Ведерникова!»
Тетя Тася (звонко хохочет). Вы невозможный человек! И все-таки я вас ужасно люблю. (Ест конфеты.)
Ведерников. Кстати, давно собираюсь спросить: почему вы не вышли замуж, Настасья Владимировна?
Тетя Тася (шутливо). Говорят, что я была очень красива. А умные мужчины боятся красивых женщин и женятся на дурнушках. Так что на нашу долю остаются только дураки. (Неожиданно вскакивает.) Я тут с вами болтаю, а в кухне, вероятно, разыгрываются необычайные события. Закипел чайник, или снова явилась эта ужасная собака! (Быстро уходит.)
Из комнаты Лаврухина появляются Люся и Павлик.
Люся (увидев Ведерникова). Наконец-то! Я так беспокоилась. Где ты ночевал сегодня?
Ведерников. У приятеля. Здравствуй, человечек! (Целует Люсю.) Идти домой с разбитой физиономией было как-то глупо. (Подозрительно.) Вероятно, у меня был жалкий вид вчера, a?
Павлик. Нет-нет, ты очень достойно держался.
Ведерников. Да, особенно когда упал на четвереньки.
Люся. Ну, а где ты сейчас был?
Ведерников. Был в одном месте.
Люся (горестно всплеснув руками). Ты! Ты играл на бильярде? (Пауза.) Шуренька, ведь конец месяца. В доме совсем денег не осталось. Я сегодня обед сделала на Павлушины деньги. Такой вкусный борщ, а ты не пришел. Ну, ничего, как-нибудь до первого перебьемся, ведь у тебя еще тридцать рублей есть.
Ведерников. Видишь ли… Собственно, их уже нет. (Показывает на конфеты.) Понимаешь… Вот. Я купил Настасье Владимировне.
Люся смотрит на Ведерникова, молча садится в кресло.
Павлик. Нет-нет, так нельзя. (Подходит к Люсе.) Люсенька, милая, не огорчайтесь, я вам еще денег достану.
Люся (качает головой). Павлик, он меня не любит.
Ведерников. Люся, глупая, ты сошла с ума!
Павлик. Эх, Шура, ты знаешь, как я верю в тебя. Если только нужно, я что хочешь, но…
Ведерников (развеселился). Ладно, ладно, ты только и ждешь беды, чтобы меня из нее выручать! Знаю я твой благородный характер. Ничего, Павлик, и наше время придет!
Павлик. Ну, где мне! Конечно, было бы приятно обрадовать маму и человечество и придумать что-нибудь необыкновенное, но… (Улыбается.) Вот разве ты, Шура, сделаешь великое открытие и выдашь его за дело моих рук.
Из соседней комнаты выходит Лаврухин.
Лаврухин. Нашелся, наконец? (Оглядывает Ведерникова.) Ого, опять расквасили физиономию?
Ведерников. Делают что могут, Михаил Иванович.
Лаврухин. Ну, пошли ко мне. Побеседуем.
Ведерников. Что-нибудь душеспасительное?
Лаврухин (сдержаннo). Почему ты не явился сегодня на кружок? Пятнадцать человек сидели и ждали тебя битых два часа.
Ведерников. Не пришел потому, что был занят.
Лаврухин. Чем?
Ведерников (с вызовом). Играл на бильярде. Подумаешь, пятнадцать человек, кружок. Тоже мне господа Пироговы!
Павлик (с опаской, поглядывая на Лаврухина). Ну зачем ты так говоришь, Шура? Ведь это неискренно. Я знаю.
Из соседней комнаты, привлеченные громким разговором, выходят Ольга и Галина.
Лаврухин (вплотную подходит к Ведерникову). А ну-ка, давай начистоту. Ведь плохо с тобой, Шурка, совсем, брат, плохо! Вспомни, как мы раньше спорили ночами, как хотелось работать вместе! Да ведь я, я богаче становился после наших споров, ты был необходим мне тогда! А теперь? Почему ты больше мне не нужен? Почему мне неинтересно стало с тобой, Шура?
Ведерников (насмешливо). Званием кандидата не удостоен, Михаил Иванович, вот и стал не пара.
Лаврухин. Ничтожно себя ведешь, Шурка. И говоришь ничтожно. (Помолчав.) Старик очень огорчен тобой.
Ведерников. Иван Степанович?
Лаврухин. Ты рассказываешь всем, что он переводит тебя в Экспериментальный институт, но ведь это неправда.
Ведерников (искренне поражен). Что? Кто же сей счастливец?
Пауза.
Лаврухин. Не в том суть, друг.
Ведерников. А все же?
Лаврухин. Эта работа предложена мне.
Очень долгая пауза, которую разряжает появление тети Таси с чайником.
Тетя Тася. Ну-с, добродетель наконец восторжествовала. (Показывает на чайник.) Он закипел. (Хлопочет у стола.)
Люся (со слезами в голосе). Я, пожалуй, пойду. Вы простите.
Павлик. Куда же вы, Люсенька? Сейчас дождь будет.
Люся. А мне все равно. (Идет к двери.)
Павлик (с укоризной). Эх, Шура. (Уходит за Люсей.)
Ведерников. А ты делаешь успехи, товарищ Лаврухин. Так сказать, переползаешь со ступеньки на ступеньку.
Лаврухин долго молча смотрит на Ведерникова и, не сказав ему ни слова, уходит к себе в комнату.
Галина. Показался во всем блеске. Хорош! (Уходит за Лаврухиным.)
Тетя Тася. Ну, прошу к столу. (Оглядывается.) Опять все исчезли. Забавно.
Не замечая Ведерникова, она гасит верхний свет и уходит. В полутьме из глубины веранды показывается Ольга. Она медленно подходит к Ведерникову и кладет ему руку на плечо.
Ведерников (поднимает голову, смотрит на Ольгу). Итак, вас, кажется, можно поздравить с успехами вашего Миши?
Ольга (точно это ее радует). А у вас слезы на глазах.
Ведерников. Еще чего. (Неожиданно.) Вы что же, действительно думаете, что я играл на бильярде? Просто после вчерашнего было неловко идти в кружок. Синяк, сами видите, какой. Стали бы расспрашивать, жалеть, а я этого не любитель. Вот и провалялся весь день в Химках, на пляже. (Пауза.) Я бы сейчас пива выпил. (Движением нищего протягивает к ней кепку.) Оленька, одолжите двадцать рублей.
Ольга. Шура, а вам не страшно за себя?
Ведерников (не понимая). Что?
Ольга. Вам не страшно, что из вас так ничего и не выйдет?
Ведерников (твердо). Выйдет. (Помолчав.) А может, и нет. Проходят дни, и я, как зевака на перекрестке, стою и любуюсь.
Ольга. Чем?
Ведерников. Жизнью, Знаете, что такое молодость, Оленька? Молодость – это искушение. Иногда мне кажется, что жизнь я люблю больше своего ремесла. (Гроза. Хлынул дождь.) Вот это по мне!
Ольга. Вы просто хвастун, безвольный лентяй и больше ничего.
Ведерников. Что? (Подходит к Ольге, обнимает ее и целует.) Может быть, и хвастун. Вполне возможно.
За окном бушует ливень.
Ольга. Зачем вы это сделали, Шура? (Ведерников молчит.) А я знаю. Вы просто сейчас очень завидуете Мише.
Ведерников (тихо). Да.
Молчание. Входит Лаврухин.
Лаврухин. Ну вот, Оленька, говорил по телефону с Иваном Степановичем. Решено! Еду в Нарьян-Мар, к Олегу Доронину.
Ольга. Ты? Ты отказался от Экспериментального института?
Лаврухин. На год-полтора попросил отпустить меня. Практика и самостоятельность – вот что мне сейчас нужно.
Ведерников (подходя к Лаврухину). Вряд ли ты можешь представить, как я себе противен. Вряд ли. Я ухожу. (Протягивает руку Лаврухину и тотчас отдергивает ее.) Нет, не давай мне руки. Не стоит. (Быстро уходит.)
Галина (в дверях). Ну, как вам нравится наш сумасброд? Едет бог знает куда, за тридевять земель!
Ольга. Миша! А как же я?
Лаврухин. Тебе учиться нужно. Два курса впереди. (Помолчав.) Значит, так, завтра в дорогу. (Улыбаясь.) Да, интересно.
Ольга (почти зло). Интересно? Что именно?
Лаврухин (азартно). Все! Все интересно, Оленька. И все, что было. И все, что будет.
В дверях появляется Нина, она подходит к Лаврухину, обнимает его.
Нина. Не уезжай, не уезжай, Миша, я тебя прошу, не надо.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ. ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ.
Декабрь 1941 года.
Комната в поселке Сокол. Маскировочные шторы приподняты, и мы видим, как за окном падает снег.
Десятый час утра. Бьют зенитные орудия. Тетя Тася и Нина сидят на диване.
Тетя Тася (продолжая). В Киеве я имела крупный успех. Когда в третьем акте «Прекрасной Елены» я пела куплеты Ореста, в публике творилось нечто невообразимое. Однажды какой-то юноша так немилосердно аплодировал, что вывалился из ложи второго яруса и упал в оркестр. Впрочем, все кончилось довольно мило. Когда он выздоровел, я разыскала его, всю ночью мы катались на лодке по Днепру. Была чудесная погода, и мы до рассвета болтали о всякой всячине. А потом он что-то изобрел, о нем писали в газетах, и он женился на какой-то некрасивой женщине. (Помолчав.) Впрочем, эту историю, я кажется, придумала.
Пауза.
Нина (прислушиваясь). Очень сильно стреляют, тетя. Может быть, вам лучше пойти в убежище?
Тетя Тася. К чему, мой друг? Ведь я все равно почти ничего не слышу.
Нина (помолчав). Сегодня пятое декабря. Третью неделю от Миши нет писем.
Тетя Тася. Терпение, мой друг, терпение!
Нина (нервно). Ну почему, почему вы так равнодушны к Мише, тетя?
Тетя Тася. Разве? Он очень милый, и мы многим ему обязаны. Но хороший тон не позволяет быть чересчур признательным. Запомни это. Что там?
Звонок.
Нина. Звонят. Я открою. (Убегает.)
Из коридора доносятся голоса, и через мгновение Нина возвращается в сопровождении Лаврухина. За ним идет Бочкин в ватных штанах и такой же куртке.
Нина (она растеряна). Десять минут. Как же так, Миша?
Лаврухин. Да, обидно. Очень хотел Ольгу увидеть. (Помолчав.) От Олега были письма? Что там у него в Нарьян-Маре?
Нина. В каждом письме тебя ругает, зачем ты его оставил. Говорит трудно одному.
Лаврухин. Вот дурак, что же он думает, мне что ли, легко? Я с первого июля в деле. За пять месяцев больше двух тысяч операций, и каждый день на новом месте. (Нетерпеливо.) Что же тетушка запропастилась?
Нина. Я потороплю ее. (Убегает.)
Бочкин (оглядываясь). А квартирка у вас вполне культурная. Случаем, ваш папаша не профессор были?
Лаврухин. Нет, он был полотер в Саратове. А потом ему бризантный снаряд ноги отнял. Вот какая история, Бочкин.
Бочкин. Значит, всего сами достигли, Михаил Иванович? Это современно. Вот и меня сыновья во всем превзошли. Я не обижаюсь, государство установку дает.
Лаврухин снимает с комода Ольгину фотографию, смотрит на нее.
Жена ваша?
Лаврухин. Нет. Хотел жениться, да совесть не позволила. (Смотрит на фотографию.) Она видишь ли, считала, что обязана чем-то. (Горько.) Очень я ее признательности боялся, понятно?
Бочкин (кивнул головой). Выходит, гордый вы человек.
Лаврухин. Точно не скажу. (Вынимает фотографию из рамки.) Ну что ж, Оленька, поедем с нами. Воевать. (Прячет фотографию в карман.)
Бочкин. Это правильно. Пускай сопутствует. (Долго кашляет.) Эх, грудь я застудил!
Возвращаются Нина и тетя Тася.
Нина. Вот и чай горячий, пейте.
Тетя Тася. Простите, товарищ Бочкин, но у нас есть зеленый горошек и селедка маринованная.
Бочкин. Горошка мы не обожаем, а вот селедочкой воспользуемся.
Нина, все еще не веря, что они сейчас уйдут, стоит перед ними, растерянно улыбаясь.
Лаврухин и Бочкин закусывают и пьют чай, стоя как-то странно, почти навытяжку.
Лаврухин. Как Ольга?
Нина. Спасибо. То есть хорошо. Последний курс ведь самый трудный, да еще практика в госпиталях.
Лаврухин. А как твои успехи? Весной – актриса?
Нина. Если выпустят. У нас теперь каждый день выступления в госпиталях, у летчиков, у зенитчиков. Ты откуда сейчас?
Лаврухин. Из Тулы.
Нина. Как там?
Лаврухин. Города не отдадут. А где Павлик? По-прежнему в Севастополе?
Нина. Да. Он часто пишет, и такие у него письма веселые! Спрашивает, какие новые пьесы идут в Москве?
Лаврухин. Галина Сергеевна заходит?
Нина. Нет, она ведь в Сибирь эвакуировалась, еще в октябре. И вот забавно, она с Люсей в одном городе оказалась.
Лаврухин. А Шурка?
Нина. Он в Москве, работает в какой-то микробиологической лаборатории.
Бочкин. Беда, Михаил Иванович, кончилось время. (Закашлялся.) Вот горе.
Лаврухин. Ну что ж, поедем. Строгий ты у меня человек, Бочкин.
Нина. Куда вы сейчас?
Лаврухин. На Волоколамское шоссе. Через полтора часа должны быть на передовых.
Бочкин (зло). Аккурат доедем. Ныне это по соседству.
Лаврухин. Но, надо полагать, ненадолго. Прощай, актриса. (Нина бросается к Лаврухину на шею, плачет.) Ну, этого не надо.
Нина (пытаясь улыбнуться). Конечно. Тем более что на сцене это у меня лучше выходит. В жизни не так выразительно.
Лаврухин (оглядев комнату). Да, неудачно получилось с приездом. Скажи ей, что помню, что… Словом, не забыл. Ну, все. Прощайте, Настасья Владимировна.
Тетя Тася (только сейчас поняла, что он уезжает). Как? Уже? Что ты, Миша! Дождись Ольгу, так же нельзя. Это непорядочно.
Лаврухин. Очень с вами согласен. (Целует ее.) Прощайте, время вышло. (Идет к двери.)
Бочкин. Прощайте, граждане москвичи! А селедочка у вас была самых чистых кровей. Благодарствую.
Тетя Тася (помолчав). Какой он странный человек – Миша. Пил чай стоя. Не мог дождаться Ольги. Все-таки мне не по душе все эти эскапады. Во всем должна быть мера.
Нина. Ну что вы говорите такое, тетя!
Тетя Тася. Хорошо, однако, что они выпили чаю: на улице ужасающий мороз. (Уходит в кухню.)
В комнату с улицы вбегает Ольга.
Ольга. Миша здесь? Мне соседи сказали. (Сбрасывает платок с головы.) Где же он?
Пауза.
Нина. Уехал.
Ольга. На какой вокзал? (Снова закутывается в платок.) Я найду его.
Нина. Он уехал на грузовике, прямо на фронт. Они пили чай. (Берет стакан в руки.) Видишь, он еще теплый.
Ольга (опускается на стул). Я была в госпитале. Что он говорил?
Нина. Не помню. Его товарищ все время кашлял, и они стоя пили чай, а потом Миша сказал, что помнит тебя, но дело не в словах – он это так сказал!
Тетя Тася (входит в пальто, закутанная в платок). На кухню только что явился водопроводчик, Он объявил, что немцы в пятидесяти километрах от города. (Пауза.) Десять часов, тебе пора в училище. Как следует укутай горло, у тебя сегодня постановка голоса. Ты плачешь? (Всматривается.) Ольга? Ты вернулась. (Горестно.) Он только что уехал.
Долгое молчание. Нина встает, идет к вешалке и молча одевается.
Я хочу стоять в очереди и получить макароны. В конце концов, мы можем сделать запеканку. (Подходит к Ольге). Не надо огорчаться, мой друг. Миша вернется, а немцы проиграют войну. Они всегда их проигрывают.
Нина молча целует Ольгу и уходит с тетей Тасей. Ольга прохаживается по комнатам, заметила отсутствие фотографии, улыбается как-то невесело. В дверь стучат. Входит Ведерников. Он небрит, у него усталый, неопрятный вид. В руках чемодан и старый мешок.
Ведерников. Вот, я принес к вам свое имущество. На мою жилплощадь упала бомба. Смешная фраза, не правда ли? Я придумал ее, когда шел к вам. (Показывая на вещи.) Остатки имущества. Остальное… (Свистит.) Хорошо, что Люська уехала, не хотела ведь. «Кто, говорит, о тебе заботиться будет» А ведь вот, позаботились. (Подходит к столу, смотрит на хлеб.) Хлебушка, хлебушка. (Пристально глядит на Ольгу и вдруг очень тихо говорит.) Простите меня, Оля, я, кажется, нездоров.
Ольга (кладет руку на его лоб). У вас жар.
Ведерников. Неделю назад лабораторию эвакуировали, и я остался один. Мне дорог каждый час, еще несколько дней, несколько опытов. (Лихорадочно.) Но у меня нет крыс. Третьего дня я украл у соседей кошку, а вчера мне не повезло и сегодня тоже! Все домашние животные уехали в Ташкент! А я, кажется, очень давно ничего не ел. (3адыхаясь.) Слушайте, я скажу все. Препарат против сепсиса и раневых инфекций! Ведь накладывание химических антисептиков на гноящиеся раны почти не приносит пользы. Уничтожение микробов в ране возможно только при помощи вещества, обладающего щадящим действием, вещества, которое убивает микробов, не повреждая клеток человеческого тела. Понятно или нет? Я бы спас жизнь десяткам тысяч наших бойцов. (Бьют часы.) Стойте, мне пора. Я пойду домой.
Ольга. Но вам теперь некуда идти.
Ведерников. Разве? (Смотрит на свои вещи.) Верно. (Свистит.) Я хочу пить.
Ольга. У нас был чай. Подождите, я посмотрю на кухне. (Уходит.)
По радио слышится сирена. Спокойный голос диктора говорит: «Граждане, воздушная тревога!»
Ведерников (тихо). Люсенька, Люсенька, жизнь моя. Пожалей меня. Второй месяц я не ем и не сплю. Сотни тысяч солдат умерли, не дождавшись, я должен был им помочь. Но время, время! Еще немножко, совсем немножко. (Медленно валится на пол.)
Входит Ольга, видит Ведерникова на полу, подбегает к нему.
Ольга. Шура! Шура, родной.
Ведерников (цепляясь за нее руками). Крыс, достаньте мне крыс. Вы должны достать мне крыс.
Тетя Тася (входя). Ольга? Это ты? Что случилось? Кто это лежит на полу?
Ольга (хлопочет над Ведерниковым). Шура.
Тетя Тася. Что с ним?
Ольга (расстегивая ему ворот). Кажется, тиф.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ. ОТЪЕЗД.
Май 1942 года.
Та же комната. Окна в сад раскрыты настежь. Жаркий день идет к концу. У окна стоит Нина и смотрит в сад. С улицы входит Ольга, в руках у нее несколько свертков. Она, видимо, торопилась.
Ольга. Здравствуй. А я задержалась. Шура дома?
Нина (усмехнулась.) Смешно звучит этот вопрос: «Шура дома?» (Резко.) Разве здесь его дом?
Ольга (устало). Не стоит об этом.
Нина. Как он умеет мучить окружающих, этот человек! За три месяца болезни он даже смерть свою замучил, и она отступила от него!
Ольга. Замолчи. Сама же ревела, когда он умирал, и, казалось, не было никакой надежды.
Нина. Конечно, я жалела его. После тифа заболеть воспалением легких, да еще в такой тяжелой форме! Но ведь ты выходила его, и теперь он здоров! (С ожесточением.) Сегодня восьмое мая, он живет у нас пять месяцев! Ходит в свою лабораторию, а вы с тетей кормите его, поите, стираете белье. Он живет в Мишиной комнате! (Бросается к Ольге, обнимает ее.) Оля, Оленька, милая моя, ты меня воспитала, и я во всем верила тебе. А сейчас? Ведь я все вижу! Как ты можешь равнять его с Мишей? Даже в мыслях! Он жалкий лгунишка, хвастун, устроился в тылу и врет всем, что изобретает что-то. А ты его слушаешь, все свои свободные минуты проводишь с ним, ты всех ради него забыла! И это в то время, когда Миша там.
Ольга. Нина.
Нина. Нет. Если бы была жива мама, она бы сказала тебе, что ты поступаешь нечестно, в нашей семье никто не поступал так!
Ольга. Нина, я начала говорить, но ты не стала слушать. Сегодня утром я получила назначение в армию и через несколько часов я уезжаю в Лозовую.
Нина. Погоди. Но ведь тебя хотели оставить в госпитале, при клинике?
Ольга. Мало ли что хотели! А я вот взяла и по-другому решила.
Нина. Оленька.
Ольга. А за Шуру не брани меня, слышишь? Да, я, кажется, очень люблю его. Я знаю – он непутевый, вздорный, слабый, и я подумала: пусть моя любовь поможет ему стать другим.
Пауза.
Нина. Милая, милая, прости. Ну не гляди на меня так, я твоя сестра, друг, слышишь? Но если, если ты действительно любишь, у тебя должно хватить характера оставить его.
Ольга. Да, да. Только бы он задержался, и я бы уехала, не прощаясь. Он не должен знать, понимаешь?!
Тетя Тася (входя). Ты пришла, Ольга? Возможен вариант, что сегодня я сделаю суп с клецками.
Нина. Тетечка, Ольга уезжает, на фронт.
Тетя Тася. Ах вот как? (У нее дрогнул голос.) Ну что же. Ты врач, и безусловно твое место там, на полях сражений. В конце концов, ты из военной семьи, и я нахожу, что тебе повезло. Ты могла бы попасть бог весть в какой заштатный госпиталь, а теперь едешь в действующую армию, то есть в места, где непосредственно решаются судьбы России.
Нина. Оля уезжает сегодня, тетя, через час.
Тетя Тася. Да? (Не сразу.) Ну что ж, и в этом есть своя логика. Чем скорее, тем лучше, не правда ли? Жаль вот только, что ты не сможешь быть в субботу у Нины на выпускном спектакле. Правда, Нина?
Нина. Да.
Ольга. Уже поздно, я пойду собирать вещи.
Ольга и Нина уходят в соседнюю комнату. Тетя Тася улыбается, вынимает носовой платок, вытирает слезы.
С улицы входят Ведерников и Павлик в военно-морской форме, поздоровел, отлично выглядит.
Ведерников. Настасья Владимировна, полюбуйтесь, кого я вам привел.
Павлик подходит к тете Тасе, та берет его голову, и, узнав, целует.
Тетя Тася. Павлушенька!
Ведерников. Героическая личность. Прилетел из осажденного Севастополя и через два дня собирается обратно.
Тетя Тася. Военный моряк, и медали на груди. Какой же вы молодец, Павлик! Ну, рассказывайте обо всем.
Павлик. Рассказывать вечером буду, сделаю подробный доклад о военном положении и ночевать останусь, если позволите. Мама-то в Тюмень уехала. А сейчас я к вам на минутку, меня Шура затащил, мне ведь еще по начальству явиться надо.
Тетя Тася. Смотрите же, Павлик, вечером мы вас ждем. За последнее время я стала интересоваться вопросами стратегии, и, надеюсь, вы разъясните мне ряд вопросов, связанных с тактикой глубоко эшелонированной обороны. (Уходит на кухню.)
Павлик (смеется). У вас тут без перемен.
Ведерников. Тебе виднее, путешественник.
Павлик. Да, странно складывается жизнь. Вот в прошлые годы ходил я в Художественный театр, в консерваторию, аплодировал Гилельсу, Софроницкому, бродил по музеям, словом, жил, как мне казалось, очень интересно. А теперь ясно вижу, что был я, как говорил Пушкин, ленив и нелюбопытен. За искусством вот следил, а людей, которые жили со мной рядом, не замечал! А сейчас, знаешь, Шура, каких я в Севастополе людей узнал?! И что самое главное, я уж тут не зритель, а действующее лицо. Понимаешь?
Ведерников (подходит к нему очень близко). Ну, а помереть не боишься? Я слышал, у вас там постреливают, в Севастополе?
Павлик (улыбнулся). Говоря откровенно, умереть не хотелось бы. И потом, очень маму будет жалко, она почему-то ждет, что я прославлюсь. Все еще ждет. Знаешь, мамы такой странный народ, Шура.
Ведерников (задумчиво). Да. Я вот тоже второй месяц собираюсь к маме, но все как-то не хватает времени.
Павлик. Ты занят, это понятно, Шура. (С воодушевлением.) Ведь то, о чем ты мне сегодня рассказал, это ж величайшее дело! При раневых инфекциях сульфидин и стрептоцид малоэффективны! А ведь твой раствор не химический антисептик?
Ведерников. Конечно, нет! Он вырабатывается из живой клеткой микроба и должен убивать не всякую живую клетку, а только некоторых гноеродных миробов. Говоря иначе, он должен действовать избирательно! Он должен быть хитрецом, мой раствор, понимаешь?
Павлик (хватает его за руки). Ну, если тебе это удастся, Шура! Если только! Это будет величайшее открытие!
Ведерников (зло). Да, если, если! Но время идет, умирают люди, а я все еще путаюсь, как слепой, в трех соснах.
Павлик. А почему ты не привлечешь к консультации какого-нибудь видного специалиста, профессора?
Ведерников. К черту! Я не малое дитя, мне не нужны няньки!
Павлик (горячо). Ты неправ, Шура.
Ведерников. Я все решаю сам! (Пауза.) Нет, ничего я не решу. Мне так все легко давалось, а теперь, когда я взялся за настоящее, большое, я бессилен, совершенно бессилен, Павлик! Хочешь, скажу правду? Мне стыдно тебя. Вот этих двух честных твоих медалей стыдно. В трамвае я не гляжy в глаза военным, мне кажется, что я всех обманул. Обнадежил и не сумел. (Садится за стол и в отчаянии закрывает лицо руками)
Павлик (не сразу). Вот, погляди-ка, тетрадь записей. Я ее в Севастополе в госпитале вел. Разные интересные случаи и тому подобное. Перелистай, может, и пригодится. (Смотрит на часы.) Ты прости, мне на Гоголевский, в наркомат надо.
Ведерников. Ты бы хоть с Ольгой и Ниной поговорил. Они же меня заклюют, что я тебя отпустил.
Павлик. Вечером, вечером, а то заговорюсь и взыскание получу. (Мнется у двери.) Что-то я хотел сказать существенное и забыл. (Смотрит в окно.) Солнце заходит. Как это все-таки красиво, правда? В музее, на картинах, все не так. (Задумался.) И знаешь, это очень хорошо, Шура, что мне хоть немного довелось пожить не придуманной жизнью. (Надевает фуражку.) Вот и все. А затем до свидания. (Быстро уходит.)
Ведерников. До вечера, Павлик! (Берет его тетрадку, рассматривает, улыбается.) Почерк.
Входят Ольга и Нина.
Нина. Ну, кажется, все уложили.
Ольга (негромко). Тише. Шура вернулся.
Нина. Я попробую получить тебе хлеба на дорогу. (Оглядывается на Ведерникова.) Смотри же.
Ольга. Я знаю. Иди.
Нина уходит.
Ведерников (поднял голову). Вы из института?
Ольга. Да.
Ведерников. Что это вы оделись подорожному? Собираетесь куда-нибудь?
Ольга. Разве?
Пауза.
Ведерников. А здесь был Павлик. Он сегодня из Севастополя прилетел.
Ольга. Павлик? Что же вы не сказали?
Ведерников. У него дела. Он зайдет попозже и ночевать будет у нас. Еще успеете наговориться.
Ольга. Да? Ну что же. (Пауза.) А что пишет Люся?
Ведерников. Обычное. Работает на танковом заводе. Шурочка выросла, живется трудно. (Подумав.) Я соскучился по ним, Оля.
Ольга. Поезжайте.
Ведерников. Вы не верите, что мне удастся закончить мою работу?
Ольга. У вас карман разорвался, снимите пиджак, я зашью.
Ведерников. Надоел я вам. (За окном духовой оркестр играет марш.) Солдаты идут. (Смотрит в окно.) Наверное, на вокзал.
Ольга. Вот как? (3ашивает ему пиджак.)
Ведерников. Вы сейчас на мою маму похожи. (Улыбнулся.) Она очень баловала меня в детстве.
Ольга (думает о своем). Что я хотела вам сказать. Ах, да! Пожалуйста, берегите себя, Шура, ведь вы еще не совсем оправились. Помните, после тифа вы не послушались, вышли раньше – и что же? Схватили крупозное воспаление! Вы и тифом заболели оттого, что не следили за собой.
Ведерников. Просто в лаборатории было холодно, и я…
Ольга. Да скажи вы, над чем вы работаете, вам бы тотчас все дали. И теплое помещение, и помощников, и средства.
Ведерников. Мне не надо помощников! Я хочу всего добиться сам.
Ольга. Ни с кем не хотите делить славы, так, что ли?
Ведерников. Славы? Чепуха! Если мне повезет, я не задумываясь припишу свое авторство любому. Нет, я хочу иметь успех у самого себя, а это значит – все осуществить самолично. Все, от начала до конца.
Ольга. Не смейте так рассуждать, Шура! Ведь от вашей работы жизнь людей зависит.
Ведерников. Что ж, идти на поклон? Милостивые люди, не хватает у Шурки Ведерникова собственного умишки, будьте настолько добренькие, одолжите! (Пауза.) Эх, перестало мне везти, вот в чем вся штука, Оленька!
Ольга, Нет, вы везучий! Сказать правду, не рассчитывала я оставить вас в живых.
Ведерников (засмеялся). Знаете, Оля, по-моему, я был так близко от смерти, что на какое-то мгновение даже душа моя от меня отлетела. А потом вернулась, но стала немножко другая.
Ольга (улыбнувшись). Лучше или хуже?
Ведерников. Это вы мне ее вернули, вам и знать. А по секрету я скажу вот что: мне всегда казалось, что в моем теле живет по крайней мере дюжина враждующих друг с другом людей. (Задумался.) Если бы я был писатель, я написал бы книгу о человеческих заблуждениях, чтобы никто и никогда не повторял их. (Кладет свою ладонь на руку Ольге. Короткая пауза.)
Ольга (с неловкостью). А что это за тетрадь лежит?
Ведерников. Павлик оставил. (Paccмaтривает тетрадь.) Почерк у него совсем детский. (Помолчав.) Странная запись. (Читает.) «Шестого февраля лейтенант Васильев ранен осколком в нижнюю часть ребра. Пульс еле прощупывается». Нет, дальше. (Продолжает читать.) «Однако на вторые сутки вследствие понижения температуры культура газовой бактерии изменила свои ядовитые свойства, и в состоянии Васильева наступило облегчение» (Бормочет.) Понижение температуры. Понижение.
Ольга (протягивает пиджак). Готово. Берите.
Ведерников (откладывает пиджак в сторону). Понижение! Не повышение, а… (Пауза.) Почему же я раньше не подумал об этом? Почему? (Бросается к столу, и видимо, ищет какую-то тетрадь)
Нина (входя). Вот хлеб и триста грамм сахара, как раз хватит на дорогу. (Заметила Шуру и говорит тише.) Из института прислали за тобой машину, чтобы проводить на вокзал. (Пауза.) Да что с тобой, Ольга?
Ведерников. Куда же я дел таблицу температуры?
Нина. Что тут у вас случилось?
Тетя Тася (вынося чемодан). Ну, кажется, все, Ты можешь ехать, милая.
Нина. Хлеб и сахар я кладу в мешок.
Ольга (подходит к Ведерникову). Шура!
Ведерников (нетерпеливо). Подождите! (Лихорадочно просматривает свои бумаги.) Таблица должна быть здесь, на столе.
Нина. Я понесла вещи в машину.
Тетя Тася. Мешок дай мне, тебе вредно утомляться перед спектаклем.
Тетя Тася и Нина выходят с вещами.
Ведерников. Вот! Наконец-то. (Берет таблицу.) Температура раствора тридцать шесть – сорок два градуса. (Что-то бормочет, достает с полки толстую тетрадь и быстро ее листает.)
С улицы слышны гудки машины. Ольга еще раз оглядывает комнату, смотрит на Ведерникова и быстро выходит на улицу.
Ведерников (захлопывает тетрадь и, закрыв глаза, несколько мгновений стоит молча). Так. Не может быть никаких сомнений. Ключ здесь. Понижение температуры! Здесь, здесь надо искать! Но как же я раньше не догадался? Ведь это так просто, малый ребенок и то понял бы, а я… (Хохочет, счастливый.) Оля! Оленька!
За окном темнеет. С улицы возвращается тетя Тася.
(Бросается к ней.) Настасья Владимировна! Куда ж все девались?
Тетя Тася. Только что звонил Павлик и просил передать, что не сумеет зайти. Он получил предписание немедленно вернуться в Севастополь.
Ведерников. Но почему же? Вот жалко! (Быстро.) А где Ольга?