"Годы странствий" - читать интересную книгу автора (Арбузов Алексей Николаевич)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КАРТИНА ПЯТАЯ. ЛЮСЯ.
Февраль 1943 года.
Борск – небольшой город в Сибири. Маленькая комната в одноэтажном бревенчатом доме. Топится печка. Люся стирает белье, Галина сидит за столом и что-то пишет. Поздний вечер. За окнами бушует метель.
Люся. Вот кончится война, мы с Шурой на Кавказ поедем. Я, Галина Сергеевна, на Кавказе никогда не была. А Крым на меня особого впечателения не произвел, так, ничего выдающегося. В Звенигороде куда лучше. (Сильный порыв ветра.) Галина Сергеевна, вас метель не нервирует?
Галина. Нет.
Люся. А у меня, если ветер воет, очень на сердце бывает беспокойно. Я даже рада, что нынче у вас свет не горит и вы ко мне работать пришли, а то одной жутко как-то. Я, когда была маленькая, тоже метели страшилась. Мне все представлялось, будто за снегом кто-то прячется страшный-страшный. (Пауза.) Вот в Москве метель как-то не чувствуется. Во-первых, каменные дома, а во-вторых, очень много населения. Но здесь, в Сибири, совсем другое дело. (Закончила стирку, отжимает белье.) Я сегодня так устала, меня прямо ноги не держат. Честное слово. Все-таки на сварке довольно трудно работать. На организм ложится большая физическая нагрузка. И глаза что-то болят, сегодня даже книжку почитать не удастся. Да, в Москве, на телеграфе, у меня совсем другая работа была – чистая, аккуратная. Я до замужества очень телеграф любила, там гораздо было интереснее, чем дома сидеть. Просторно, весело! Ведь я была очень веселая, Галина Сергеевна – помните?
Галина. Помню.
Люся. Положим, я и сейчас еще веселая, но, конечно, условия не те. (Развешивает на веревке детское белье.) Второй год идет война, и так много горя вокруг, что даже неудобно бывает. Давайте-ка я посижу лучше. (Садится у печки.) А вы что это пишете, Галина Сергеевна?
Галина. Стенограмму расшифровываю.
Люся. Замучил вас Никита Алексеевич.
Галина. Пустяки! (Перелистывает стенограмму.) Как все-таки приятно, Люся, когда человек – талант и умница! И самое главное – это, пожалуй, то, что талант его согрет любовью к людям. (Словно спохватившись.) Ладно. Хватит бабьей болтовни. Пойду домой лучше.
Люся. А вдруг Михаил Иванович из госпиталя приедет? Он ведь обещался вечером зайти.
Галина (смотрит на часы). Поздно, девятый час. Да и погода сегодня не для прогулок.
Люся. Жалко. Я люблю, когда он приходит. Сразу Шуру вспоминаю, и так делается весело, точно и войны нет, а сидим мы где-нибудь в Москве и болтаем, о чем придется. Это все-таки хорошо, что его в госпиталь в наш город привезли.
Галина (подходит к детской кроватке, смотрит). А как Шурочка вытянулась за эту зиму, такая стала длинненькая.
Люся. Интересно, что Александр Николаевич скажет, когда приедет, он ведь ее полтора года не видел. Я его дня через два-три жду. Он в последнем письме написал, что в середине февраля приедет.
Пауза.
Галина. Как ветер-то ноет! Говорят, в метель сны счастливые снятся. (Тряхнула головой.) Ладно, пойду домой!
Распахивается дверь, с улицы входит Архипов. Его меховую куртку совершенно занесло снегом. Он останавливается возле двери и начинает с шумом отряхиваться.
Архипов. Привет добрым людям. Ну, как вам это безобразие нравится? Нам, сибирякам, и то этакая метель не в привычку. Я-то хорош, у самого вашего дома в сугроб провалился. Ну, думаю, тут мне и крышка! Собираю последние силы и бац головой обо что-то фундаментальное. Оказывается, грузовик. Стоит у самого дома, и снегом его занесло. Вы только гляньте, какая шишка на лбу! Да, непорядок в вашем районе, товарищ Люся!
Люся. Ну просто какой-то ужасный грузовик! Об него все стукаются. А чей он – никто не знает.
Архипов. Как здоровье, Люсенька? Слышал я, с глазами у вас худо?
Люся. Это все от очков, Никита Алексеевич. Мне завтра Берендеев обещал другие принести. Думаю, обойдется.
Архипов. Я, собственно, Галина Сергеевна, по вашу душу. У директора намечено небольшое совещание технического характера, штатная стенографистка все еще болеет, а вопрос у нас нынче весьма серьезный.
Галина. Я с удовольствием.
Люся. Только вы недолго Галину Сергеевну задерживайте, а то она совсем не спит. Придет из цеха, а после ваши стенограммы расшифровывает.
Галина. Ну, что вы, Люся, говорите!
Архипов (смутился). Вот как? Я ведь думал об этом и вот что предложить хочу: переходите в заводоуправление работать стенографисткой, а в цехе без вас обойдутся.
Галина. Нет. Когда-то я училась в машиностроительном институте, и меня просто многое интересует в цехе.
Архипов. Понимаю. (Улыбнулся.) Ну что ж, буду вас считать внештатной энтузиасткой. Да. Обещание-то свое я выполнил – достал «Правду», где о вашем знакомом пишут. (Достает газету.) Вот тут и фотография и статья.
Галина. Люся, смотрите – Павлик!
Люся. Павлик.
Галина (читает). «Павел Тучков, геройски погибший в боях за Севастополь, посмертно удостоен премии за выдающееся медицинское открытие».
Люся. А говорили – неспособный и смеялись над ним. Вот, Никита Алексеевич, человек был! Такой удивительный и приятный. Я его больше всех Шуриных друзей любила.
Архипов. Тут, Люся, и о вашем муже есть.
Люся. Правда? Глаза у меня болят, вот горе. Вы вслух читайте, Галина Сергеевна.
Галина (читает). «Препарат доктора Тучкова является новым, мощным оружием советской медицины в борьбе с раневыми инфекциями. Наблюдения клиницистов, проводившиеся под руководством заслуженного врача хирурга Чиркуненко, показали, что препарат быстро очищает гнойные раны от микробов и некротической ткани. Обширные нагноения после ожогов у водителей танков под воздействием препарата Тучкова очищались в несколько дней. К сожалению, ранняя смерть не позволила молодому врачу полностью завершить свои изыскания. На долю советских ученых, таким образом, ложится задача продолжить работу Тучкова.»
Люся. А где же о Шуре?
Галина. Вот. (Читает.) «Совет Экспериментального института медицины вынес благодарность доктору А. Ведерникову, который собрал и систематизировал материал, оставшийся после смерти Павла Петровича Тучкова».
Люся. Как это хорошо: «Вынес благодарность доктору А. Ведерникову». Торжественно, правда? И Павлика назвали Павел Петрович, а я даже не знала, как его отчество. Вот матери в горе утешение, правда? Она ведь так хотела, чтобы Павлик прославился.
Входит Лаврухин. Он изменился – осунулся и бледен более обыкновенного.
Люся (радостно). Михаил Иванович, все-таки пришли.
Галина. Не очень ты себя бережешь, Миша.
Лаврухин. Что это у вас за грузовик возле дома замаскировался? Поглядите, какая шишка.
Архипов. Моя все же больше. (Показывает.)
Лаврухин. Значит, товарищи по несчастью. Познакомимся в таком случае. Лаврухин, подполковник медицинской службы.
Архипов. Архипов Никита Алексеевич. Работаю на заводе, где парторгом ЦК Архипов Никита Алексеевич. (Они жмут друг другу руки.) Где воевали?
Лаврухин. В разных местах пришлось. Выбыл из строя под Воронежем и, правду сказать, на многое не рассчитывал. Однако, как видите, собрали меня и сшили неплохо.
Галина. Тем более не следовало в такую метель на улицу вылезать. Тебе после операции отдыхать надо.
Лаврухин. Хватит, отдохнул. Ну, поздравляйте, девушки: я сегодня в госпитале две операции провел.
Галина. Как это, не понимаю? Кто же ты в госпитале – врач или раненый?
Лаврухин. А у нас, видишь ли, хирург заболел, вот я и упросил главврача разрешить провести операции. И сошло все, кажется, удачно. Жали руки, поздравляли. А главврач смеется. «Кем же мне говорит, тебя теперь по штату считать – больным или врачом?
Галина (смеется). Своевольничаешь, Мишка! После такого безобразия тебе бы в постельке лежать, а ты по знакомым разгуливаешь.
Лаврухин. Тоска по дамскому обществу и хорошо заваренному чаю скалы сокрушает.
Люся (Архипову). Михаил Иванович моего мужа однокурсник и друг. И это такое счастье, что его к нам в госпиталь эвакуировали! Так бывает приятно Москву вспомнить и как жили прежде. Вы знаете, у нашего дома кондитерская была и там пирожные продавали. Просто так. За деньги. (Улыбнулась.) Не верите, правда? А теперь эту кондитерскую разбомбили и наш дом тоже. И где мы будем с Шурой жить – неизвестно. Я думаю, когда кончится война, так Москву лет двадцать будут восстанавливать, не меньше. И кондитерских тоже никаких долго не будет.
Архипов (улыбаясь смотрит на Люсю). Видите, товарищ военврач, какие у меня кадры, своеобразные.
Лаврухин (смеется). Да, сказать по совести, завидую я вам не очень.
Архипов. Между прочим, зря. Заводишко здесь, в Борске, небольшой – так, рукодельная мастерская, на двести душ. Но полтора года назад сюда из Ленинграда эвакуировали первоклассное оборудование. И вот пришли эти женщины и своими милыми неопытными руками сделали чудеса. Люсенька у нас первая на сварке работать стала, за ней и другие потянулись. Шутка сказать, эдакое воздушное создание – танки строит. Вот почему Гитлеру не жить!
Галина. Неисправим был один мой знакомый, очень любил выступать, так сказать, привычка – вторая натура.
Архипов. Ладно, будет смеяться. Идемте уж.
Галина. Дайте хоть валенки надеть.
Лаврухин. А вы куда собрались?
Галина. Скоро вернемся. Да, совсем забыла. Прочти. (Дает газету Лаврухину). О Павлике.
Архипов. Теплее одевайтесь. (Негромко напевает.)
И останутся, как в сказке,Как манящие огни.
Галина (закутываясь в платок). А ведь, пожалуй, эта песня и о нас. Может быть, и эта ночь и эта метель останутся, как в сказке, как манящий огонек. Или та ночь, в апреле сорок второго, когда из заводских ворот, по талому снегу, прошел первый танк. (Помолчав.) А через несколько лет здесь, верно, выстроят многоэтажные дома. И липы, которые мы сажали на Ленинской прошлым летом, станут большими и дадут тень. Но мы будем уже далеко отсюда – в Москве, и все это станет чужим.
Архипов. Вы жалеете об этом?
Галина. Не знаю. Кажется. Но вчера вечером увидела в кино улицу Горького и заплакала. Ну что вы смотрите на меня с сожалением?
Архипов (улыбнулся). Сожаление не совсем подходящее слово, Галина Сергеевна. Я часто завидую вам. Завидую вашей настойчивости, жизнелюбию.
Галина (беспокойно). Вы, конечно, шутите?
Архипов. Я говорю правду.
Галина. В Москве меня считали лентяйкой, неудачницей.
Архипов. Вот чепуха-то.
Галина (усмехнулась). Вероятно, это ваш способ утешать? Со мной, товарищ Архипов, он не будет иметь успеха! Ну-ка, завяжите мне платок на спине. Потуже. Вот так. И идемте, а то я разговорилась что-то. Оказывается, он весьма заразителен, микроб красноречия.
Архипов и Галина выходят из комнаты.
Лаврухин (откладывает газету). Неужели Тучков? Ведь что сделал человечина! Сколько жизней солдатских будет спасено. Вот Шурка мог бы. В это я бы поверил.
Люся. Что вы, Михаил Иванович, Павлик был куда более аккуратный.
Лаврухин. Аккуратный? (Улыбнулся.) Hy-ну, предположим. (Пауза.) Да, завидую.
Люся. Павлику?
Лаврухин. Верно, теперь Шурка продолжит его работу. Сейчас главное – не упускать время. Ведь тут же к самой гангрене тропка ведет. Да, великое дело ему досталось. А тебе, Мишка Лаврухин, нет фортуны!
Люся (гладит его по плечу). Не грустите, вы еще все успеете. Еще очень много нужно сделать и всего придумать.
Лаврухин (вспыхнул). Я должен работать. Завтра. С утра. Иначе мне крышка, понимаете, Люся?
Люся. Конечно, понимаю. Мы с Галиной Сергеевной тоже так думаем.
Лаврухин. Вот как? (Улыбается.) А это хорошо, что вы с ней дружите.
Люся (точно оправдываясь). Все-таки свой человек. (Помолчав.) Вы знаете, я так по Шуре соскучилась, очень хочется поскорее поглядеть на него. Я только боюсь, он меня увидит и ужасно разочаруется. Я совсем чумичкой стала, и вот видите, какие руки. Страшно глядеть! А прежде я была такая хорошенькая, особенно когда на телеграфе работала, такая стройная, миленькая, многие удивлялись. А вы знаете, как мы с Шурой познакомились? Очень смешно! Он какой-то девушке свидание назначил у телеграфа, а она не явилась, он ее целый час прождал и был ужасно злой. А я как раз с работы шла, он меня увидел и сразу влюбился до безумия. Смешно, правда? Ну ладно, хватит о Шуре. Давайте лучше об Ольге Петровне говорить, чтобы вам не было обидно. Вы, пожалуйста, не горюйте, Михаил Иванович, что о ней нет известий. Конечно, восемь месяцев большой срок, но ведь война, мало ли что бывает. И потом, она не знает вашего адреса, не знает, что вы ранены были.
Стучат в дверь, и из коридора слышен женский голос: «Люся! Люсенька, вы не спите?»
Соседка зовет. (Выходит из комнаты и сразу же возвращается.) Вы подумайте, Михаил Иванович, как хорошо-то. Соседка с работы вернулась, а у нее, оказывается, письмо от Шуры лежало с самого утра. Верно, пишет, с каким его поездом ждать. (Разрывает конверт.) Нет, глаза у меня болят, прочтите, Михаил Иванович.
Лаврухин. Но, может быть, там что-нибудь личное, Люсенька.
Люся. Да ведь вы все равно свой. И потом, он такие письма пишет художественные. (Подвигает к нему лампу.) Читайте.
Лаврухин (читает). «Люся, милая, прощай, через несколько часов я уезжаю на фронт. Ты знаешь, когда я болел, Ольга спасла меня, вернула жизнь. Нет, не в жизни дело, она заставила меня стать другим, понимаешь? И вот сейчас я с отчаянием убеждаюсь, что мне трудно, мне невозможно жить без нее.» (Поднимает глаза на Люсю.)
Люся (тихо). Ничего. Читайте.
Лаврухин (продолжает читать). «Недавно я встретил человека, который был с Ольгой в Лозовой. Он рассказал, что Ольга была ранена и, вероятно, попала в руки фашистов. Пойми, я не могу больше оставаться в тылу. Мне стыдно самого себя. Вот почему я все бросил и уезжаю. Сегодня я зашел к маме, но не застал. Так мы и не встретились. Расскажи Мише о том, что я узнал, передай ему, что я помню его и люблю. Война разметала нас в разные стороны, и, кто знает, удастся ли нас всем свидеться. Но я решил написать тебе правду, потому что больше никогда не стану лгать. Прощай. Поцелуй Шуреньку. Прости меня. Шура.»
Лаврухин кончил читать. Они долго сидят молча. На улице бушует метель.
Люся. Слышите, как дует? Надо вторую дверь закрыть.
Лаврухин. Пожалуй.
И снова сидят молча.
Люся (без движения, на ровной ноте). Ай-яй-яй, ай-яй-яй. (Помолчав.) Вы только, пожалуйста, Галине Сергеевне ничего не говорите, хорошо? Пусть она не знает. Пожалуйста.
В дверь стучат. Входит девушка, румяная, веселая.
Девушка. Кажется, вы – Люся Ведерникова? Вас сменный мастер в цех зовет. У него до вас серьезная надобность.
Люся. Конечно. Я сейчас, я быстренько. (Торопливо надевает валенки, пальто.)
Девушка (Лаврухину). Какая метель, а? Просто цирк! А я еще у вашего дома на грузовик наскочила, глядите, какая шишка. Уж я ее снегом терла-терла – вот безобразие! А вы «В последний час» слушали? Наши в Донбасс вошли, по радио марши передают. Полная победа!
Люся. Идемте. Скорее.
Обе уходят. Лаврухин подходит к репродуктору, включает его. Военный марш.
Лаврухин стоит молча.
КАРТИНА ШЕСТАЯ. ДОРОГИ.
Апрель 1945 года.
Ночь. Германия. Полуразрушенный вокзал. У стены фигуры трех спящих солдат. В центре, на ящиках, расположился сержант Солдатенков, пожилой, бородатый. Возле него Артиллерист, высокий, бледный парень с аккордеоном в руках, тихонько наигрывает песню о дорогах. В углу, положив голову на мешок, спит какая-то женщина. Очень далекий орудийный гул. По небу беспокойно бродят прожекторы. Временами на горизонте вспыхивают отсветы дальнего боя. Солдаты просыпаются.
Первый с о л д а т. Эх, Германия! Злые мне тут сны снятся.
Второй с о л д а т. А мне нет. Мне родимый дом приснился.
Третий с о л д а т. Ну и ладно.
Все трое засыпают.
Артиллерист (играет на аккордеоне и поет).
Эх, дорогиПыль да туман.
Солдатенков (пьет чай и закусывает хлебом). Да, бродит по Европе русский мужик, а покоя ему нет – по родной земле тоскует.
Артиллерист (продолжает играть). А я не о том печалюсь. (Оборвав игру, посмотрел в сторону боя.) Не дошел я до Берлина.
Солдатенков. Дойдешь, артиллерист.
Артиллерист. Домой направляют.
Солдатенков. Что так?
Артиллерист. Не гожусь более.
Солдатенков. Бывает.
Артиллерист (запел со злостью). «А вокруг земля кружится…»
Солдаты просыпаются.
Первый с о л д а т. Опять артиллерист тоскует. Гармонь у него хорошая.
Второй с о л д а т. То не гармонь, то аккордеон, дурило.
Третий с о л д а т. Ну и пес с ней.
Солдаты засыпают. Слышен шум подъехавшей машины.
Солдатенков. Гляди-ка, санитарные машины подошли. Лечись – не хочу! А может, тебе требуется, артиллерист?
Артиллерист. Мне больше ничего не требуется.
На перрон быстро входит Ведерников, следом за ним Зойка, толстенькая, небольшого роста санитарка, за плечами у нее автомат, голова перевязана бинтом.
Зойка (оглядываясь). Был вокзал – нет вокзала.
Ведерников. Где переправа через Одер, сержант?
Солдатенков. Так что переправу только наводят, товарищ военврач. К утру будет.
Зойка. Ты нам сказки не рассказывай, пехота. Тут переправа еще вчера работала.
Солдатенков. Верно, умница. Только нас беспокоят сильно. Вчера, к примеру, и вокзальчик этот был целый, а фашисты вон какое безобразие сделали.
Ведерников. Вот что, Зойка, я вниз к реке схожу, а ты меня здесь подожди. (Уходит.)
Солдаты просыпаются.
Первый с о л д а т. Что за шум? Никак, новый народ прибыл?
Второй с о л д а т. Нет. Это нам землячки снятся.
Третий с о л д а т. А ну, кончай базар, лейтенант спать велел.
Засыпают.
Солдатенков (указывая Зойке на забинтованную голову). Ты что же, ранена?
Зойка (небрежно). Еще чего выдумал! Это меня повар половником зашиб. Вот так, старший сержант.
Солдатенков. Ого, ты сурьезная.
Зойка. Будь уверен.
Солдатенков. А автомат к чему?
Зойка. Не на печке сидим.
Солдатенков. Уж больно много медалей на тебя повесили!
Зойка. Медалей много, звездочки недостает.
Солдатенков (ахая). Золотой?
Зойка. На меньше не согласна.
Солдатенков. Ну, девка!
Зойка. Была девка, а теперь нет.
Солдатенков. А вот у начальника твоего что-то не видать медалей?
Зойка. У него больше моего в два раза. Он только их носитъ воздерживается.
Солдатенков. Это почему же?
Зойка. Они при операции брякают очень.
Артиллерист. Ты скажешь!
Зойка. Да ты знаешь, что он за личность, Александр Николаевич? Он много тысяч бойцов своей рукой спас. Скажем, оторвет тебе голову, а он новую приставит, и шагай, солдат, своей дорогой. Его маршал Конев в губы целовал, понимаешь, балда?
Солдатенков. Уж больно ты горячо рассуждаешь. Видать, интерес у тебя есть.
Зойка. Был интерес – нет интереса. Разве я ему пара! Он для меня не более, как дальняя звезда. (Подумав.) И не менее.
Солдатенков. Понятно. Выходит, другая у него есть?
Зойка (вздохнув, кивнула головой). Без вести пропала три года назад. Тоже военврач была. (Не сразу.) Светать скоро станет. (Неожиданно отбила ногами чечетку) Эх, зачем ты меня родила на свет, мамочка! (Помолчав.) Сыграй что-нибудь грустное, артиллерист.
Артиллерист. Это можно. (Негромко играет вальс.)
Солдаты просыпаются.
Первый с о л д а т. А сейчас удивительное случится.
Второй с о л д а т. Какое еще удивительное?
Третий с о л д а т. Будет врать-то.
Первый с о л д а т. А вот увидите.
Все трое засыпают. Артиллерист продолжает играть вальс. Спящая женщина просыпается. Это Ольга. Она очень изменилась.
Ольга (негромко Солдатенкову). Уже утро? Кажется, светает. Не навели еще переправу?
Солдатенков. Никак нет. А вы спите, не тревожьтесь. Ежели что, я вас разбужу, как обещал.
Ольга. Спасибо. (Натягивает на себя шинель.) Ночь сегодня какая прохладная. А небо чистое – ни облачка. Хороший день будет завтра. (Поворачивается и засыпает.)
Артиллерист (отложив аккордеон). Хватит, наигрался. (Подошел к Зойке.) Раненых везете?
Зойка (кивнула головой). Из-под Блакенбурга.
Артиллерист. Ну, как там?
Зойка. Части к Берлину стремятся. Похоже, кончается война, артиллерист.
Возвращается Ведерников.
Ведерников. Переправу восстановят через час, придется ждать, в обход ехать далеко. Ступай к машинам, 3ойка, скажи, чтобы в лесок заехали, а то здесь бомбят часто.
Зойка. Есть. (Убегает.)
Солдатенков. Подсаживайтесь к нам, товарищ военврач. Чайком не воспользуетесь?
Ведерников. Налей кружечку. (Пауза.) Давно воюешь?
Солдатенков. С июля сорок второго.
Ведерников. С нашим братом имел дело?
Солдатенков. А как же! Сурьезно со мной обстояло – думал, без ноги останусь. Спасибо, препарат доктора Тучкова выручил.
Артиллерист. Об этом аппарате и я в госпитале слышал. Говорят, великая вещь.
Солдатенков. Это точно. Только он не во всех случаях способствует. Вот у нас в лазарете старшина Васюков гангреной мучился. Ну, ему, конечно, тоже накладывали раствор этот на зараженное место. А он, старшина, от кровотечения помер.
Ведерников (мрачнея). Видишь ли, сержант, против гангрены раствор помогает в редких случаях.
Солдатенков. Что же он, доктор Тучков то есть, не усовершенствовал свой препарат?
Ведерников (помолчав). Он погиб на фронте, доктор Тучков.
Солдатенков (мягко). Понятно. С мертвого спроса нет. Ну, а другие врачи что же?
Ведерников. Газовая гангрена – не шутка, сержант. И все же, дай срок, найдется и на нее управа.
Солдатенков. Да, ежели подумать, война вашему брату – великая практика.
Ведерников. Только годы уходят, не вернешь их. (Помолчав.) О матери я очень тоскую, сержант. Жили вот в одном городе, а виделись редко. Сейчас даже вспомнить об этом страшно: как я мог так жить. (Помолчав, берет лежащий перед Солдатенковым осколок зеркала, смотрит на себя.) Да, постарел. Уходят дни. Когда я был мальчишкой, я думал, что дни не исчезают бесследно, а уходят куда-то и там живут своей постоянной, неизменной жизнью. (Помолчав.) Куда уходят дни, сержант?
Солдатенков. А куда им уходить? Они тут, при нас. Хорошо прожитый день и после нашей смерти жив остается. (Помолчав.) Вот кончится война, строже жить будем. (Значительно.) Кому жизнь оставлена, с того ныне особый спрос.
Ведерников. Думаешь?
Солдатенков. У меня в эту войну семь дружков погибло. Что ж, вы считаете, они свою жизнь отдали, чтоб я на лавке валялся и пироги с водкой жрал? Полагаете, они за такую перспективу погибли?
Ведерников. Ну, а по-твоему как, сержант?
Солдатенков. Пока на земле горе, нам покоя нет.
Артиллерист. Это точно.
На перроне показывается Зойка, она останавливается в некотором отдалении и независимо поглядывает на разговаривающих.
Ведерников. Ты зачем пришла?
Зойка. Просто так пришла.
Ведерников. Садись чай пить. Сержант угощает.
Зойка (подходя). Налейте, что ли.
Солдатенков. Она у вас строгая.
Ведерников. Набаловалась.
Зойка. Ну да, мое баловство – под пулями лазать. (Отхлебнула чай.) Что ж чай-то не крепкий пьешь, пехота?
Ведерников. Сердитый у меня адъютант. Второй год с ней маюсь.
Зойка. Вот погодите, встретитесь с вашей звездочкой, сдам я ей вас в полной целости и прощайте – только вы Зойку Толоконцеву и видели! А ну, сыграй грустное, артиллерист.
Артиллерист. И сыграю. (Играет опять вальс.)
Солдатенков. Слыхал я, товарищ военврач, подружка у вас без вести пропала?
Ведерников (обернулся к Зойке.) Разболтала уже.
Солдатенков. Вы, товарищ военврач, не теряйте веры. У всех встречных спрашивайте. На фронте встречи бывают – как нигде. Думают, убит человек, а он жив. Видите, женщина спит. Тоже небось о ней думают – погибла, а она жива.
Ведерников. Кто такая?
Солдатенков. Простая женщина. У немцев в плену была. Потом к партизанам убежала, потом в немецком тылу в разведке находилась. Сколько лет без вести числилась, а теперь вот, как вы, переправы на тот берег ждет.
Артиллерист продолжает играть. Ведерников медленно подходит к Ольге и тихо опускается перед ней на колени.
Зойка. Вы что улыбаетесь, Александр Николаевич?
Ведерников (смотрит на Ольгу). Какое хорошее лицо. Только исхудавшее очень. И на Ольгу похожа. Чуть-чуть.
Артиллерист (кончил играть). Хватит. Расстраивает меня музыка, нет сил.
Пауза.
Ведерников. Ну, время идти. Двинулись, Зойка.
Зойка. Спасибо за чай, пехота. Будь здоров, артиллерист. (Уходит.)
Ведерников (возвращается к Солдатенкову). Папироска у меня погасла, дай-ка огоньку, сержант.
Солдатенков. А ну, стой, военврач. (Прислушивается.) Фриц летит. (Все замолкают. Слышен гул приближающегося бомбардировщика.) Сейчас переправу бомбить будет.
Ольга (не понимая, смотрит на Ведерникова). Шура! Шура!
Гремят зенитки, слышно как на переправу пикирует бомбардировщик.
Ведерников. Ольга!
Ольга стоит на коленях, протянула к нему руки. Он бросается к ней и, обняв, словно закрывая ее от пуль своим телом. Самолет выходит из пике. Гул мгновенно удаляется, возникает неправдоподобная тишина.
Солдатенков (встает, отряхивается). Опять живы. Смотри пожалуйста!
Ведерников медленно приподнимается и осторожно вглядывается в Ольгу.
Ольга. Милый мой.
Ведерников берет ее голову нежно целует в губы. Солдаты просыпаются.
Первый с о л д а т. Что за шум, а драки нет?
Второй с о л д а т. Слышь, Мишка, а мне приснилось, будто убило нас.
Третий с о л д а т. Ну да! Новое дело.
Все трое засыпают.
Артиллерист (Солдатенкову). Там внизу люди кричат, схожу узнаю. (Идет к переправе.)
Солдатенков (подходит к Ведерникову). Ну, что я говорил? Вот и встретились, товарищ военврач.
Ведерников (Ольге). А ведь я не узнал тебя, чуть не ушел. Когда ты спала, у тебя было такое чужое лицо. И волосы седые, вот здесь. (Смотрит на нее, все еще не веря, что это не сон.) Жизнь моя.
От переправы поднимается артиллерист, на руках его лежит Зойка.
Артиллерист (кладет Зойку на землю). Все, товарищ военврач.
Ведерников (наклоняется над ней). Зойка!
Зойка (тихо). Встретились, Александр Николаевич? Ну вот, прощайте. Теперь имею право. Была Зойка – и нет. (Умирает.)
Солдатенков. Кому смерть, кому жизнь.
Молчание.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ.
Май 1945 года.
Поселок Сокол. Небольшой садик перед домом Лаврухина, отделенный забором от соседского участка. Звездное небо. Из освещенных окон соседнего домика доносятся звуки радио – бой часов с Красной площади. Открывается калитка, входят Ольга и Ведерников с чемоданами.
Ольга. В окнах темно. Кажется, легли спать.
Ведерников. Двенадцать. Слышишь, кремлевские часы бьют!
Они берутся за руки и слушают далекий бой часов.
Ольга. Неужели мы дома, Шура?
Ведерников (не сразу). Все может быть.
Ольга (шепотом). Я постучу.
Ведерников (тоже шепотом). Тебе страшно?
Ольга (помолчав). Что мы скажем Мише?
Ведерников. Все. (Быстро взбегает на крыльцо и стучит в дверь.)
Ольга. Неужели никого?
Ведерников (освещает фонариком дверь). 3амок на двери.
Садятся на ступеньки.
Ольга (задумчиво). Странно. Я часто думала о своем возвращении, какое оно будет. Все случилось не так. Совсем.
Ведерников (берет Ольгу за руки и ласково сажает рядом с собой). Ты напрасно не послушалась меня. Прямо с вокзала нам следовало поехать к маме. (Улыбнулся.) Мне так хочется, чтобы вы подружились. (Ольга нежно обнимает его.) Мы с тобой, как два беспризорника.
Ольга. Почему?
Ведерников. Так мне кажется.
Ольга. О чем ты думаешь?
Ведерников. О нашем доме. Видишь, я нарисовал его на земле прутиком. Тебе нравится?
Ольга. Да. (Улы6нулась.) Особенно воротца красивые.
Ведерников. Где этот дом, Оля?
Ольга. Не знаю. (Показывая на рисунок.) Вот здесь. И больше нигде. (Смотрит на Ведерникова.) Ты все время думаешь о Люсе и Шурочке. Что с ними, да? (Ведерников молча кивнул головой.) И я тоже. (Тихонько.) 3наешь, на войне я часто загадывала – неужели мы снова встретимся? Тогда это казалось таким счастьем! А вот теперь, когда мы наконец вместе…
Ведерников. Это перестало казаться счастьем?
Ольга (в отчаянии). Молчи. Мы так долго искали друг друга. И вот нашли. (Сжимая его руки.) Остального нет. Правда?
Ведерников. Наверно.
Из соседнего домика слышится негромкая музыка, Ведерников настороженно прислушивается.
Ольга. Что ты, Шура?
Ведерников. Песенка. Помню, у меня в госпитале один майор пел. (Не сразу.) А потом умер. (Стиснул зубы.) От гангрены. (Горячо.) Понимаешь, умер человек, а вот глаза его перед смертью, взгляд. Этого из памяти не выжжешь. Ничем.
Ольга. Ты считаешь, что виноват в его смерти?
Ведерников. И так можно считать.
Ольга. А иначе считать можно?
Ведерников. Можно. То-то и горе. (Песня смолкает.) Замолчал майор. (Опускает голову на руки.)
Ольга (ласково). Шура.
Ведерников (быстро). Если бы ты знала, как мне нужен сейчас Михей! Ах, черт, я слишком много всего наобещал! И вот мне тридцать, молодость прошла. (Пауза.) Нет! Пусть все, все будет сначала.
Ольга (тихо). Пусть. (Помолчав.) Это все-таки глупо – сидеть одним, ночью, в саду, Пойдем к соседям, узнаем, где наши. Может быть, уехали куда-нибудь.
Ведерников. Идем.
Они уходят на соседний двор. С улицы слышатся голоса. Затем отворяется калитка, и в садик входят тетя Тася, Нина, Лаврухин и Галина.
Лаврухин (смотрит на часы). Первый час. Мы ведем себя как отчаянные полуночники.
Тетя Тася. На Нинином месте я бы вообще не ложилась спать! Взяла бы лихача – или, как это теперь называется, «виллис»? – и до рассвета каталась бы по Москве. Как никак, а после конца занавес давали четырнадцать раз!
Лаврухин. Что и будет немедленно отмечено. Приготовлены торт и шампанское. Мы будем до утра прожигать жизнь.
Тетя Тася. Мои дорогие, я отправляюсь на кухню. Иначе вам придется ждать целую вечность. Увы, меня губят все эти технические модернизации вроде керосинки.
Нина. Я помогу вам, тетя.
Тетя Тася. Ни за что! (Уходит в дом.)
Галина. Нина, можно мне поцеловать вас? (Крепко ее целует.) Вы удивительно играли сегодня. У меня такое чувство, словно вы мне помогли в чем-то очень важном.
Нина (неловко улыбнулась). Как вы похвалили меня, я даже покраснела. Спасибо. Как хорошо, правда, Миша? (3адумчиво.) А знаете, о ком я все время думаю сегодня? О Павлике. Ведь он в «Бесприданнице» цыганкой меня видел, а сегодня – Лариса. Милый Павлик. (Помолчав.) Я пойду прилягу немножко. Кажется, успех вскружил мне голову в самом не фигуральном смысле.
Галина. Знаешь, помоему, она чудо. В ее годы – такая глубина.
Лаврухин. Да, жаль, что Ольге не пришлось ее увидеть.
Галина. Ты не веришь, что Ольга вернется?
Пауза.
Лаврухин. От Шурки попрежнему нет писем?
Галина. Ни слова.
Лаврухин. Люся, верно, беспокоится.
Галина. Молчит. Она ведь никогда не жалуется, не плачет, всегда одна. За ней решил поухаживать сосед, пригласил ее в кино, она ударила его, заперлась в комнате и позвонила, чтобы я пришла. Потом этот злополучный Митенька три недели извинялся.
Лаврухин (улыбнулся). Мне кажется, ты ее любишь.
Галина (не сразу). Мы два года прожили рядом и работали вместе. Это было удивительное время.
Лаврухин. Уж не соскучилась ли по Борску, Галина Сергеевна?
Галина. Пожалуй. Все это нелепо, Мишка! (Горячо.) Там, в Борске, я чувствовала себя нужной. А здесь я опять очутилась одна. Так сказать, наедине с пишущей машинкой. Точно меня вернули к уже прожитой жизни!
Лаврухин (улыбнулся). Ну что ж, поезжай на завод, где парторгом ЦК товарищ Архипов.
Галина. Архипов. (Помолчав.) Кстати, он приезжает завтра.
Лаврухин (рассмеялся). Очень здорово у тебя это звучит «кстати». Вот что, приведи-ка его к нам, пообедаем вместе.
Галина. Я скажу, но… (Посмотрела на часы.) Ой, побежала! Да закрытия метро шесть минут. (Бежит к калитке.)
Лаврухин. В каком часу он приезжает?
Галина (оборачиваясь). В семь утра. А что?
Лаврухин. Кстати. Теперь я, кстати, понимаю, почему ты так торопишься на метро.
Галина. Вот дурак! (Убегает.)
Лаврухин (смеется). До завтра!
Лаврухин прислушивается к музыке, которая доносится из соседнего домика, закуривает трубку. В саду появляется Ведерников. Лаврухин поднимается со скамьи. Мгновение они молча смотрят друг на друга.
Лаврухин. Ты? (Ведерников молча протягивает руку Лаврухину.) Сколько мы не виделись?
Ведерников. Почти пять лет. Помнишь, ты приезжал с Олегом из Нарьян-Мара и мы встретили новый, сорок первый год?
Лаврухин. Да. (Смотрит на его ордена и медали.) Ого, сколько у тебя! (Помолчав.) Отчего ты так долго не писал? Тут о тебе беспокоились. Ты уже был дома?
Ведерников. Дома? (Не понял сразу, о чем речь.) Я прямо с вокзала.
Лаврухин. Люся ведь теперь живет у твоей матери.
Ведерников. Да? (Пауза.) Как они?
Лаврухин. Тесновато живут, но, кажется, дружно. (Осторожно.) Дело в том, видишь ли, у твоей матери был сердечный припадок, вот Люся за мной и заходила.
Ведерников. Припадок?
Лаврухин (мягко). Она очень нездорова у тебя. (Пауза.) Когда ты ее видел в последний раз?
Ведерников. Я? Погоди, дай вспомнить. Странно – больше пяти лет прошло.
Лаврухин. Время торопливее людей, Шура. (Долгое молчание.) Скажи, почему ты не отвечал на мои письма? Помнишь, год назад, я просил у тебя черновики Павлушкиной работы.
Ведерников. Черновики. Они не представляли интереса.
Лаврухин. Неправда. Работа Павлика – только начало. При гангрене раствор применять рискованно – он может вызывать кровотечение.
Ведерников. Знаю.
Лаврухин. Чего же ты ждал два года? Записи Павлика были у тебя, ты владел всеми ключами, и завершить дело надо было именно тебе.
Ведерников (не сразу). Не было никаких записей Павлика.
Лаврухин. Что?
Ведерников. Над препаратом я работал самостоятельно. Все было сделано, не хватало последнего звена. И вот в дневнике Павлика я нашел фразу, которая подвела меня к верному решению.
Лаврухин. Значит, автор препарата не Павлик, а ты? (Ведерников молчит.) Так. А ведь это было первое, о чем я тогда подумал. Приписал свой успех другому. Зачем? (Пауза.) Пожалел мать Павлика?
Ведерников (не сразу). Да! Но если всю правду – не это было главным. (Горячо.) Видишь ли, даже наедине с собой, я понимал, что недостоин награды. Ведь мне так и не удалось все решить единолично. Все, от начала до конца! Мне казалось это неполной победой.
Лаврухин (тихо). Вот мы и добрались с тобой до сути, Шура. (3адумчиво.) Все желал сделать один. Ничьей помощи не хотел. Молчишь? Ордена на тебе поблескивают, и молчишь?
Ведерников (тихо). И молчу.
Лаврухин (страстно). Как ты мог бросить свое, свое? То, что было рождено тобой. Твою мысль! Я завидовал тогда, смертельно завидовал, что это тебе выпала великая работа, а ты…
Ведерников. Да, теперь только одним могу оправдаться – закончить работу. И я сделаю это. Слово.
Лаврухин (не сразу). Помнишь мое письмо о черновиках? Я решил продолжить дело Павлика. После долгих поисков мы видоизменили раствор и нашли состав, который, обладая меньшей токсичностью, позволяет вводить его в мышцу зараженного гангреной.
Ведерников (нетерпеливо). Дальше!
Лаврухин. Практический итог – в восьми случаях из десяти полное заживление раны без хирургического вмешательства.
Ведерников. Ты. Тебе это удалось? (Молчит некоторое время, потом обнимает Лаврухина.)
В саду появляется Ольга.
Ольга (негромко). Здравствуй, Миша.
Лаврухин (оборачивается и долго, как бы не понимая, смотрит на нее). Ты жива?
Ольга. Видишь, я вернулась.
Лаврухин (тихо). Я никому не говорил, что верю. Даже Нине. Я так боялся. А почему ты так поздно?
Ольга. Разве Шура не рассказал?
Лаврухин. Шура?
Ольга. Ведь мы вместе приехали.
Лаврухин (не сразу). Понимаю.
Вдоль забора мелькает чьято фигура, открывается калитка, в сад вбегает Люся. Она одета небрежно, на голову накинут чужой старушечий платок. Увидев Лаврухина, она бросается к нему.
Люся. Мишенька, я опять за вами. Шуриной маме очень плохо. Помогите нам, Миша!
Ведерников. Что?
Люся (подходит к нему и осторожно трогает его одним пальчиком). Шуренька.
Ведерников (берет ее за руки). Веди меня, скорее! Идем! Идем, Люся!
Они бегут по саду.
КАРТИНА ВОСЬМАЯ. КОМУ ОСТАВЛЕНА ЖИЗНЬ.
Утро следующего дня. Падают последние капли дождя. Открывается калитка, к дому Лаврухина по саду идет Ведерников. Он без фуражки, шинель наброшена на плечи. Следом за Ведерниковым в сад входит Люся, в руках она держит его фуражку. Порывшись в карманах, Люся достает очки, надевает их, подходит к Ведерникову и острожно дотрагивается до него рукой.
Люся. Вот. Ты оборонил фуражку. Я шла сзади и подобрала.
Ведерников. Спасибо.
Люся. Я боялась, как бы с тобой не случилось что. (Пауза.) Верно, ты очень промок под дождем. Уже давно утро, а ты все ходишь и ходишь.
Ведерников. Ничего.
Люся. Ты не обвиняй себя, что она умерла. Было поздно, и ты ничем не мог помочь. Ты не виноват, Шура.
Ведерников (усмехнувшись). Вероятно.
Люся. Ты смеешься?
Ведерников. Нет. (Помолчав.) Ты давно живешь у мамы?
Люся. Четвертый месяц. Как из эвакуации вернулась. Мы жили весело, после работы обедали все вместе, радио слушали, играли в дурачка. Ждали твоих писем. Только вот их не было.
Ведерников (помолчав). Почему у тебя такие руки?
Люся. Я работала на сварке, я ведь писала тебе. А это знаешь как трудно? (Смотрит на него.) Что ты, Шура?
Ведерников как-то странно наклоняет голову, точно кланяется, может даже показаться, что он хочет стать перед ней на колени.
Шуренька.
Ведерников (тихо). Я пойду. Мне надо побыть одному. Не бойся. Все пройдет. (Уходит.)
Люся смотрит ему вслед. Из дома на крыльцо выходит Ольга.
Ольга. Люся!
Люся (оглядывается и долго смотрит на Ольгу). Здравствуйте.
Ольга. А Шура?
Люся (показывая на улицу). Вон он пошел.
Ольга. Она умерла?
Люся. Да. (Пауза.) Когда Шура пришел, было поздно. Он не давал ей никаких лекарств, ничего. Он стал рассказывать, что очень ее любит. (Помолчав.) Но она все-таки умерла.
Ольга. Куда он пошел?
Люся. А никуда. Он просто ходит по улице и о чем-то думает все время. Он уже давно так ходит. Часа четыре. (Поясняя.) Верно, он не знает, что ему дальше делать. (Ольга молчит.) А вы сильно изменились, я бы вас не узнала. (Не сразу.) Видите, как все вышло.
Ольга. Да.
Люся. Мне ведь Шура все рассказал. И про плен и как вы в немецком тылу были. (Тихо.) Настрадались вы.
Ольга (помолчав.) Вам, вероятно, тоже трудно жилось?
Люся. Как сказать. Во-первых, я не одна была, многие люди очень обо мне заботились. Например, Архипов Никита Алексеевич. Я ведь работала на танковом заводе. Конечно, это вам не телеграммы принимать – совсем другая штука. Но ясно, это все пустяки, если сравнить с вами.
Ольга. Что вспоминать! Прошлой жизни конец, Люся. Новая начинается.
Люся. Да, да. Только бы война не повторилась, верно? Я сейчас много об этом размышляю, ведь столько пришлось увидеть горя. Очень хочется, чтобы народы не страдали в дальнейшем, правда?
Ольга. А что у вас с глазами? Почему вы в очках, Люся?
Люся. Да так, вообще. (Пауза.) Hy, мне пора, до свидания.
Ольга. Люся!
Люся (обернулась). Что?
Ольга подбежала к ней, хотела что-то сказать, не смогла и опустила голову.
(Тихо.) Не надо. Ведь вы ни в чем не виноваты. Разве вы не заслужили своего счастья? (С гордостью.) Не бойтесь, я не стану завидовать. Я теперь не 6едная. (Убегает.)
С улицы идет тетя Тася. На крыльцо выходит Лаврухин.
Тетя Тася. Это ты, Ольга? Сегодня в «Комсомольской правде» статья о Нине, ее очень хвалят. (Смеется.) Ну вот, теперь я могу умереть – сбылось все, о чем я мечтала.
Ольга (берет ее руку, целует и тихо говорит). Тетя, милая.
Тетя Тася. Да-да, вот мы и снова вместе! Война кончилась, и самое трудное теперь позади.
Лаврухин. Вы думаете? (Целует тетю Тасю.)
Тетя Тася. Конечно! Вот боюсь только, американцы что-нибудь выкинут. И потом этот Трумэн, он очень ненадежный субъект. Не правда ли, Миша?
Лаврухин (улыбнулся). Пожалуй.
Тетя Тася. Я положу Нине газету под подушку. Вот и солнышко! Счастливый день! (Уходит.)
Лаврухин (не сразу.) Здесь была Люся?
Ольга. Да. Ночью умерла Шурина мама.
Лаврухин. Где он?
Ольга. Не знаю. (Пауза.)
Тетя Тася (выходит на крыльцо). Она проснулась и читает газету. Она совершенно спокойна. Совершенно.
С улицы в калитку входит Архипов.
Архипов (улыбаясь, немного смущенно). Ну, принимай гостей, Михаил Иванович?
Архипов. Ты не удивляйся, что рано. События, понимаешь. Галины Сергеевны еще нет?
Лаврухин. Знакомься. Настасья Владимировна – хозяйка данной территории. Ольга – о ней ты слышал неоднократно.
Архипов (улыбнулся). Приходилось. (Жмет ей руку.)
Лаврухин. А это Архипов Никита Алексеевич. Так сказать, бог тыла. Кроме того, великий человек, как утверждают некоторые, Галина в том числе.
Архипов (смеется). Ох, и злой же ты, доктор! Ну, а где Люся? Работает? Учится?
Лаврухин. К экзаменам готовится в машиностроительный. Это ведь твоя идея, кажется?
Архипов. Да, очень хочется видеть вот такую хорошую женщину счастливой. Как она о своем муже рассказывала – весело и удивительно любовно! Послушаешь такой разговор – до того станет противно, что ты дурак, холостой мужчина. (Ольге.) Вернулся он, кстати, с фронта?
Ольга (помолчав). Вернулся.
Архипов. Ну, мир им и любовь. Да вы что молчите?
Ольга (быстро). Я… я позабочусь о чае. (Идет в дом.)
Тетя Тася. Но ты совершенно не в курсе нашей керосинки. Увы, она по-прежнему строптива и непостоянна. (Уходит вслед за Ольгой.)
Архипов (легонько ударяя Лаврухина по плечу). Ну, нашлась она все-таки, твоя Ольга. (Улыбаясь.) Счастливец!
В сад быстро входит Галина.
Галина. Доброе утро, Мишук! (Увидела Архипова.) Вы уже здесь, Никита Алексеевич?
Архипов. Как видите, поторопился. В ЦК меня отпустили раньше, чем предполагал. Почему вы смеетесь?
Галина (весело). Не знаю. (Пауза.)
Лаврухин. Она кстати смеется.
Архипов. Что? Не понял.
Лаврухин. Оставляю вас вдвоем. Мне почему-то кажется, что это вас не огорчит. Кстати. (Уходит в дом.)
Галина (вслед Лаврухину). Ну тебя. (Помолчав, Архипову.) Как ваши дела?
Архипов. Хороши, кажется.
Галина (не сразу). Никита Алексеевич. Я должка сказать вам два очень серьезных слова.
Архипов. Слушаю, Галина Сергеевна.
Галина. Я хотела сказать их еще утром, но не решилась. Так вот, я… Словом, мне следует вернуться в Борск. Нет, не перебивайте, я хочу сказать все. Вы бесконечно мне дороги, милый Никита Алексеевич. Но суть не в этом! Борск – город, в котором я поняла цену людям. И свою цену тоже. А это немало. Словом, я решилась вернуться к вам. Навсегда, понимаете?
Архипов (он очень взволнован). Да. То есть нет. (Пауза.) Что вы думаете делать на заводе?
Галина. Хочу вернуться в конструкторский отдел. А дальше поглядим.
Пауза.
Архипов. Вся штука в том, Галина Сергеевна, что я не еду в Борск. Я остаюсь в Москве на учебе, мне только что об этом сообщили в отделе кадров.
Галина (растерянно). Нет, погодите.
Архипов. Это именно так, и я шел сюда, думая, что теперь мы будем довольно часто видеться с вами.
Галина. И этого нельзя изменить?
Архипов (улыбнулся). В отделе кадров ЦК партии лучше знают, надо мне учиться или нет.
Галина (помолчав). И долго вы будете тут набираться ума-разума?
Архипов. Видимо, полгода.
Галина. Вы хоть учитесь-то на «отлично», чтобы мне не было стыдно за вас в Борске. А я постараюсь, чтобы и для меня эти полгода не прошли даром.
Архипов. И все же грустно немножко.
Галина. Что поделаешь, милый Никита Алексеевич, чему вы меня учили, то я и делаю.
Архипов. Словом, научил на свою голову.
Оба засмеялись.
Галина. Ничего, я в Москве недельку пробуду. (Лихо.) Погуляем! (Снова засмеялась.) Помните, как говорили по субботам ваши старички плотники: «Эх, Архипов, погуляем!»
Тетя Тася (появляясь на крыльце). Никита Алексеевич, вас ждут к столу. Это почти неправдоподобно, но чайник закипел.
Архипов. Ободряющее событие! Особенно для человека голодного и бездомного. Идемте, Галина Сергеевна. (Уходит в дом.)
Тетя Тася (задерживая Галину). Удивительно жизнерадостный мужчина! Он напоминает мне артиста Муратова в роли Карла Моора, предводителя разбойников. Я была в него влюблена, но он уехал в Самарканд. Умные мужчины всегда недогадливы. (Уходит вслед за Архиповым.)
Галина тоже хочет уйти, но на крыльце показывается Ольга.
Галина (увидела ее). Ольга! Вы?
Ольга. Здравствуйте, милая. (Целует Галину.) Как странно, все точно пугаются меня.
Галина. Нет, но еще вчера ночью вот на этой скамейке мы говорили с Мишей о вас и…
Ольга. И не верили, что я жива? А я – вот она! Нет-нет, о себе расскажу после. Дайте-ка лучше поглядеть на вас. Вы совершенно другая стали. Счастливая за десятерых.
Галина (смеется). Господи, неужели это так заметно?
Ольга. По глазам вижу.
Галина. Знаете, Оля, у меня сегодня такое чувство, будто я с горы лечу на санках и дух захватывает, и ничего я не боюсь! (Улыбнулась.) А вы когда вернулись?
Ольга. Вчера. (Помолчав.) Я ведь не одна приехала. Мы с Шурой. (Тихо.) Вместе.
Галина (после долгого молчания). Ольга, вы…
Ольга. Да. (Почти резко.) Я его люблю. Вы угадали это давно. С той поры прошло шесть лет. Годы войны, дороги, разлука, смерть – и опять дороги! И вот мы наконец вместе. Несколько лет ждали мы этого дня и… (В отчаянии.) Помогите мне, я не знаю, что делать.
Галина. Уезжайте. Сегодня же. Немедленно!
Ольга. Нет, нет.
Галина. Помню, вы как-то сказали, что полюбить – значит помочь, научить, спасти. Если это так и вы действительно помогли ему стать другим, он не сможет быть счастлив с вами.
Ольга. Это жестоко.
Галина. Правда почти всегда бывает жестокой. (Усмехнулась.) И все же лучше доброй лжи. (Помолчав.) А будущее Шурки. Пускай оно не тревожит вас. Ведь Люся… В ее маленьком сердечке столько доброты, тепла, милого лукавства. Она – это чудесный секрет для Шурки, секрет, которого он вряд ли стоит.
Ольга (не сразу). Спасибо вам.
Галина. За что?
Ольга. Вы очень недобрая, вот за это спасибо.
Лаврухин (выходит из дома, Галине). Ступай к Архипову, у него прежалостный вид: все по сторонам озирается, бедняга. Даже тетя Тася не может заменить ему тебя, Галина Сергеевна.
Галина, ничего не ответив Лаврухину, молча уходит в дом. Лаврухин внимательно смотрит ей вслед, затем подходит к Ольге, кладет ей руку на плечо.
Ну, что молчишь, сестренка?
Ольга (обернулась к нему). Мишенька. (Обняла.) Мне надо уехать.
Пауза.
Лаврухин. Ты хочешь оставить Шуру? (Помолчав.) Я понимаю, что тебя мучает, но ведь вы любите друг друга.
Тетя Тася (выходит из дому). Хороши, нечего сказать. Ушли и оставили гостей в одиночестве. (Улыбнулась.) Впрочем, кажется, им есть о чем поговорить и без вас. (Идет на улицу.)
Ольга. Я должна уехать сегодня. Сейчас же.
Лаврухин (не сразу). Куда ты решила ехать?
Ольга. Не знаю. В Нарьян-Мар. К Олегу. Не знаю.
Лаврухин (помолчав). Ну что же.
Ольга. Я возьму только необходимое, остальное пришлешь потом.
Лаврухин (тихо). Хорошо.
Ольга (дотрагиваясь до его руки). Из-за меня ты несчастлив теперь.
Лаврухин. Ни в чем не обвиняй себя, слышишь? Все равно меня нельзя разлучить с тобой. Ты – это свет, который будет светить мне всю жизнь, до конца.
Ольга (очень тихо). Славный Мишка.
Лаврухин (не сразу). Я вызову машину. (Уходит в дом.)
Тетя Тася (идет с улицы и несет большой букет цветов). Ну-с, вот и цветы! Это Нине от студентов юридического института. Узнав, что Нина Петровна дома, будущие прокуроры передали цветы и обратились в бегство. (Уходит в дом.)
С улицы в сад входит Ведерников. Увидя его, Ольга хотела уйти, но у нее не хватает сил на это, и она негромко окликает его.
Ольга. Шура. (Ведерников подходит к ней.) Я знаю про маму.
Ведерников. Только не говори, что я не виноват. Это неправда.
Ольга. Я понимаю, как тебе тяжело, но это не должно сломить тебя, слышишь? Возьмись за дело. Помни, тебе надо закончить работу над твоим препаратом.
Ведерников. Миша сделал это.
Ольга. Михаил?
Ведерников. Ему удалось. (Усмехнулся.) Я думал, видишь ли, что я единственный. Еще одна ошибка. Я сделал их много, Оленька. Больше, чем положено. Теперь у меня ни на одну нет прав.
Пауза.
Ольга. У тебя пуговица еле держится на шинели. (Обрывает пуговицу.) Вот, возьми, а то потеряешь.
Ведерников. Спасибо тебе. За все. (Целует ей руку.)
Ольга. И тебе тоже. (Гладит его волосы.)
Ведерников. Больше тебе не будет за меня совестно. Никогда.
Ольга (тихонько). Тогда мне, пожалуй, можно уйти?
Ведерников. Ступай. Конечно.
Ольга медленно уходит в дом. На улице, за углом, духовой оркестр грянул марш. На шоссе от Белорусского вокзала идут войска. На крыльце появляется Лаврухин.
Ведерников. Михей. Мишка! (Протягивает ему руки, и тогда Лаврухин сбегает с крыльца и обнимает Ведерникова. Несколько мгновений они стоят обнявшись.) Прости меня. Я не сумел быть хорошим другом. Только обещал и ничего не исполнил. Не оставляй меня одного. Я постараюсь быть необходимым. Как когда-то. Ты веришь?
Лаврухин (берет его за руку). Да.
Слышен шум подъехавшей машины.
Ведерников. Это за Ольгой?
Лаврухин. Хочешь, я скажу ей, и она останется.
Ведерников. Нет.
Лаврухин. Я скоро вернусь, расскажу все, чем я жил эти годы, а ты расскажешь про свое, и мы на чем-нибудь поладим. Верно?
Ведерников. Возвращайся. Я буду тебя ждать.
Лаврухин быстро уходит в дом. С улицы доносятся голоса. В калитку входит Люся; недоумевая, она смотрит вокруг и наконец замечает Ведерникова.
Люся. Шуренька, вот ты где. А я думала, не случилось ли чего. А ты что тут стоишь, как солдатик?
Гудок автомобиля. Ведерников делает чуть заметное движение. Слышен шум отъехавшего автомобиля. Потом возникает тишина. Очень громко поют птицы.
Ведерников. Нет, не сейчас, но, может быть, когда-нибудь ты простишь меня, Люся. (Медленно опускается на скамейку.)
Люся печально смотрит на него, она понимает, как ему сейчас тяжело. Но ведь она женщина, и в эту минуту все-таки очень счастлива, хоть и пытается скрыть это. А потом она вдруг разом догадывается, что это не надо скрывать вовсе.
Люся. А я сейчас Шурочку в детский сад отводила. Знаешь, как у них там весело удивительно. Она все-таки у нас страшная чудачка, эта Александра Александровна. Я ей говорю: «Слушай ты, Шура Ведерникова, тебе на будущий год в школу идти, а ты такая разява. Куда это годится? Ты в первую очередь должна к самостоятельности приучаться, я ведь за тебя уроки делать не стану, у меня у самой скоро уроков будет, дай господи!» А она говорит: «Можешь не беспокоиться, мне соседская Наташа помогать обещалась. Вот как мы начнем втроем уроки готовить, папа даже из квартиры убежит! «Ну что, скажет, девочки, вы мне не даете отдохнуть? Я с работы уставший пришел, а вы так громко учите уроки, что я ухожу в кино, до свиданья!»