Ахэнне Virgo Regina

Холодно и темно. Неудобная одежда мешает движению — в городе носят практичные облегающие одеяния, но аудиенция у Королевы обязывает ко многому, в том числе к имитации облика Ее Самой.

Гвендолин ждет. Обязательно в коленопреклонной позе, черный мрамор пола похож на бездонную пропасть, руки затекли от тяжелых ритуальных украшений настоящего золота и платины. И холодно.

Как Королева обитает здесь?

Украдкой Гвендолин осматривает помещение. Темные стены вздымаются ввысь, в бесконечность — будто связывают две пропасти, вверху и внизу. Темно, но темнота не давит, переполняет удушливым горьким воздухом. Серебристое пламя искусственных свечей напоминает о жертвоприношениях и склепах. Витые рисунки на стенах — так же серебром, слегка потемневшим у потолка, изображают диковинные растения, цветы и плоды.

Ядовитые, почему-то думает Гвендолин.

Сглатывает, поправляет вуаль — она подобна тысяче паучьих лап, и тоже сковывает — невесомо, но вполне ощутимо.

Такова обитель Королевы,

Таковы Ее законы.

Гвендолин аристократка, член Сената, но каждый раз, когда Сама Королева приглашает ее к Себе и приходится ожидать Ее — становится страшно. Королева — покровительница всех женщин колонии, Мать и Девственница, полубожество — потому непостижима. И пугает.

Пугают и мысли. Словно насекомые в банке, скребутся под черепом Гвендолин обрывки страшных слухов о Королеве. Будто способна одним взглядом превратить в камень или сжечь дотла. Или решит отобрать все и изгнать из Благословенной Колонии — куда-нибудь, где женщину держат, будто зверя в клетке…или используют как мужчину.

Проклятье, ну почему она думает о плохом?

Разве без причины карает Королева? Разве не создала рай для всех дочерей Своих?

К тому же Гвендолин была у Королевы много раз. Ну… раз двадцать или тридцать за всю жизнь, включая Причастие в десятилетнем возрасте, когда ее привела мать. Ничего не изменилось с той поры. Ни темнота, ни холод, ни вычурная и неудобная одежда. Тогда ей запрещала плакать мать, теперь — запрещает сама себе, вот и все различие.

Правильно. Вечность не меняется — смотри в темноту пола или безграничной выси, смотри, пока трон пустует и тишина вьется тонкими нитями.

Королева — да прибудет царствие Ее — вечна и неизменна.

Гвендолин улыбается мрамору-бездне.

Напряжение сводит мышцы и заменяет липким потом кровь в артериях. Не страшно, не страшно, твердит себе Гвендолин, ничего не произойдет…плохого. Ей оказана великая честь — сама Королева призвала к Себе, следует только выдержать (выдержать?) ритуал, и исполнить Ее волю…

Гвендолин будто плывет в плотном прохладном полумраке, в едва заметном аромате металла и сладости духов. Шея и колени затекли.

Поскорее бы Она пришла. Поскорее бы все кончилось.

Гвендолин плывет в подводном гроте, мечтая чтобы каменная гряда завершилась, и тогда она вынырнет к воздуху.

Скорее. Пожалуйста.

Еще немного, и она начнет задыхаться, будто и впрямь захлебывается черной ледяной водой.

Испытание. Королева любит подобное, даже дочери Ее не избавлены от тонкой — серебристой? — игры на грани безумия, боли… ритуала.

Когда Гвендолин чудится вода в легких и удушье, с высоты раздается голос. Гвендолин не сразу понимает, что слышит его; да и не похож голос на человеческий — вероятно из-за маски…

Гвендолин поднимает голову вверх, чтобы мельком взглянуть на Королеву.

К Ее облику невозможно привыкнуть — и нет облика, платиновая маска, похожая на кукольное или кибернетическое лицо, ни сантиметра живой кожи. Темные одежды скрывают тело, нельзя понять ни роста, ни телосложения. Черное-белое. Одеяние и маска, на гладкую поверхность падает отраженный свет, исторгнутый откуда-то из вязи под потолком, и 'лицо' загорается призрачным звездным огнем.

Гвендолин закрывает глаза, осознавая: ее поприветствовали.

Королева приветствует тебя, дочь.

Королева обратилась ко мне, соображает Гвендолин, теперь можно отвечать. Она пригибается к скользким каменным плитам:

— Приветствую Тебя, о Королева, да придет Царствие Твое в вечности. Я — дочь и раба Твоя Гвендолин, я пришла дабы выслушать Тебя и исполнить Твою волю.

Призрачная маска кивает. Гвендолин отгоняет мысли о застенках с пыточными камерами, о киборгах, переделанных из людей — по слухам, им заливают рот и глаза особым составом вроде раскаленного свинца, убивая живую плоть и заменяя ее электроимпульсами, но боль обожженные искореженные нервы хранят и после смерти; рассказывают также, что прислуживают Королеве настоящие зомби, закупленные в соседней колонии в обмен на еще живых провинившихся…

Гвендолин усиленно не-думает-не-думает об этом.

— У меня просьба к тебе, Гвендолин, — Королева называет ее по имени — ничего удивительного: Она помнит всех, до последней девчонки с окраин, всех, кто хоть раз переступал порог обители для Причастия. Но 'неофициальный' тон пугает еще больше.

— Рада исполнить волю Твою, Королева, — голос Гвендолин дрожит.

Поскорее бы все кончилось, пожалуйста, пусть все закончится…

— Среди рабов твоих есть один, — медленно проговорила Королева. Гвендолин захотелось шумно вздохнуть: всего лишь очередное пожертвование в казну — вернее, в личные слуги Королевы. Что ж, Гвендолин не завидовала тому, кого избрала Повелительница, но для самой Гвендолин опасность миновала.

Интересно, откуда Королева знает не только каждую дочь, но и рабов?

— Есть один, кого хотела бы призвать Я к себе, чтобы служил он Мне.

Теперь официальный тон. Королева не нарушает собственных правил.

— Рада служить Тебе, Моя Королева, — Гвендолин прикидывала: с которым из элитных самцов придется расстаться? Или с парой опытных кибернетиков?

— Приведи ко Мне раба, чей голос подобен женскому, дабы стал он частью хора Моего и услаждал слух Мой.

Гвендолин осознает фразу по кусочкам. Голос подобен женскому… Королева, о чем Ты? Разве я знаю, кто…

Гвендолин поднимает голову и растеряно моргает люминесцентной маске.

— Но Королева…

(я не знаю, есть ли у меня подобный раб!)

Ну почему не породистый самец? Таких у Гвендолин несколько штук, а еще вышколенные слуги. Есть и специалисты в разных науках.

Но разве прислушивалась Гвендолин к голосам своих рабов?!

А Королева — к оправданиям дочерей?

Смешно.

— Королева… — Гвендолин сбивчиво бормочет, царапая длинными акриловыми ногтями мрамор, — Я…

— Даю тебе сроку неделю, — бесстрастно продолжает маска, — Исполни волю Мою и прибудет с тобой благословение, — Королева исчезает со своего трона на манер сгустка тумана, рассеивается в полумраке. Несколько секунд висит сияющий призрак маски.

Аудиенция окончена. Гвендолин поднимается на затекшие ноги, растерянно поправляет вуаль и прическу.

Ох, Королева… Да, Гвендолин знает о личном хоре — рабы с лучшими голосами подбираются туда, но Гвендолин представления не имеет, каким образом Королева отмечает их.

Что ж, придется поучиться. Гвендолин не смыслит в музыке и голосах, но предстоит научиться.

За неделю.

Длинные одежды шелестят по полу, Гвендолин спешит покинуть чертоги Королевы, и ей чудится — вместе со шлейфом жесткой ткани крадется холод и темнота.

*

Колония THX считалась одной из самых закрытых. Послов не пускали дальше орбитальной станции, расположенной на искусственном спутнике, там же заключались торговые сделки и велись переговоры. Колония исправно платила налоги Материнской Планете, что-то закупала и продавала, не вмешивалась в войны, но и не подпускала к себе. В подобной тактике была логика: на THX обитало чересчур много женщин, красивых и способных к зачатию, и женщины правили полновластно.

Мужчины же находились на правах рабов, самцов-осеменителей — или, если генетика не соответствовала высоким требованиям продолжателя рода — слуг и рабочих. Наука избавила женщин от необходимости вынашивать детей: оплодотворенная яйцеклетка извлекалась из организма и 'созревание' происходило в специальном инкубаторе, подросших девочек приводили к матерям и те становились полноправными хозяйками жизни.

Судьба мальчиков решалась после осмотра.

Каждый мечтал стать 'отцом' — высшее положение, которого мог добиться мужчина на THX. О генетически пригодных к 'отцовству' самцах заботились, словно о породистых жеребцах: лучшая пища, приличное жилье, обучение искусству любви. Техников и слуг содержали в общих бараках, ценились они гораздо ниже. Впрочем, хороший техник еще мог соперничать с самцом, интеллектуальные способности хоть и не давали сами по себе права на продолжение рода, но были гарантией относительно спокойной жизни. Правда, недолгой: о безопасности никто не печалился.

Те же, кто не отличался ни идеальной генетикой, ни талантом к науке, считались третьим сортом. Ради забавы иная хозяйка могла подвергнуть пыткам или убить такого слугу, отдать на растерзание домашним питомцам — лимонно-желтым миниатюрным ящеркам, похожим на чешуйчатых кошек и смертельно ядовитым; ящерки обливали добычу кислотой и лакали дня три-четыре полужидкую плоть. Жертвы оставались в сознании до последнего.

Развлечение (и ящерки в качестве любимцев) вошло в моду с подачи прабабки Гвендолин, верховной Леди Сената и изощренной садистки. Очаровательная хрупкая красавица с округлыми плечами и темно-зелеными глазами загубила около полутысячи рабов-'третьесортников'. Развлекаясь, разгневавшись на какой-то проступок, просто от скуки. Рабов у сенаторов много, девяносто процентов — лишние: нагрузка, обязанность по статусу. Минус сотня-другая — не жалко.

Веселье аристократии одинаково во все времена и во всех мирах.

Другие колонии знали, разумеется, о порядках THX, но вмешиваться не решались. Вышколенные рабы-солдаты, киборги и амазонки славились особой жестокостью. Да и нацеленные в космос ядерные ракетницы не внушали желания повоевать за права 'сильного' пола.

Но больше военной мощи, больше ракетниц пугала как незваных гостей, послов и чужаков, так и обитателей колонии, Королева.

Была ли Она живым существом, киборгом или призраком? Никто не знал. Никто не видел больше, чем удостоилась Гвендолин — исключая таинственных 'гвардианов', личных слуг Королевы.

Ее боялись все. Рабы и 'дочери' (каждая женщина именовала себя дочерью Королевы). Дипломаты и соседи. Так страшатся призрака в заброшенном доме, спящего неназываемого монстра, неуловимого зверя-людоеда.

Или божества.

Иррациональный, мистический страх с корнями в древних религиях — от Девы-Матери, до архетипов каменного века и исконного матриархата.

И самый последний раб, что спит в углу барака и терпит ежедневно тысячи насмешек, издевательств и побоев — со стороны 'собратьев', ибо хозяйка и не ведает о его существовании, — предпочел бы смерть от ящериц, быть изнасилованным раскаленными прутами и живьем выброшенным в открытый космос, только бы не попасть к Королеве.

Оттуда не возвращались.

Вошедший в чертоги мужчина оставался там навсегда. Говорили, будто Королева вырывает слугам сердца. Говорили, будто раскаленной ртутью заполняют трахеи и глазницы несчастных, дабы не видели Королеву, не оскорбляли Ее низменным взором, не молвили, не дышали в Ее присутствии. О пыточных застенках если упоминали, то шепотом, и от шепота того наполнялось ужасом, словно едким дымом, горло и разум.

Смерть — благословение.

Если сравнивать ее с приговором: 'тебя избрала Королева'.

*

Неделя. Всего неделя, черт подери, и время пошло — Гвендолин слышала тиканье антикварных механических часов, перед мысленным взором маячили квадратные алые цифры.

Срок неделя — с точностью до минуты. Королева не станет ждать.

Гвендолин мрачно уставилась в окно мувера. Ухоженные руки с длинными ногтями и золотыми извилистыми перстнями на всю фалангу едва касались кнопок управления, но мувер лавировал аккуратно и гибко. Обычно за 'рулем' сидел персональный водитель, кто-нибудь из рабов-технарей, но к Королеве Гвендолин предпочитала не брать лишних.

Обтекаемая машина парила в десяти метрах от земли, напоминая дельфина в толще океана. За окном мелькали разноцветные здания, чаще всего в форме поплавков — в колонии любили сюрреалистичные архитектурные мотивы; город смахивал на коралловый риф или аквариум с множеством раковин и радужных пузырей. Кроме Башни Королевы — черной, и словно втягивающей в себя краски — город пестрел не хуже карнавального наряда. За трехмерные голограммы с видами THX на других колониях платили недурные деньги как за произведения искусства.

Гвендолин внезапно осознала, что ее бесят 'роскошные виды'.

Неделя. Сроку. Неделя.

У Гвендолин несколько сотен рабов, как найдет она нужного? Мужчина, с голосом подобным женскому — вот и все, что говорила Королева, но Гвендолин не представляет, кто подойдет под эту характеристику…

О Королева, испытание или насмешка задание Твое?

Мувер приблизился к дому Гвендолин. Дворцу, как и полагается леди из высшего общества. При беглом взгляде дворец напоминал неаккуратно сложенный детский конструктор, но потом зритель невольно отмечал — линии четко выверены, ни одной лишней детали. Дворец имитировал радугу расцветкой, и подобно радуге строение идеально вписывалось в пейзаж.

Гвендолин влетела в коридор-воронку, за ней лязгнули люки в форме лепестков ромашки. Бросила мувер посреди ангара, зачем-то отвесила пощечину подбежавшему технику, и устремилась прочь, подбирая юбки неудобной парадной одежды. Техник — коренастый коротко стриженый блондин в неяркой форме — комбинезоне со значком гаечного ключа и длинными рукавами, потер щеку, пожал плечами вслед хозяйке и тут же опасливо оглянулся на камеры слежения. Неуважение к госпоже карается в лучшем случае карцером…

Он занялся мувером, отчищая несуществующую грязь и исправляя призрачные неполадки. Здесь, в ангаре, спокойнее. Хорошо быть техником: всегда на своем месте, с одной стороны, уважают тебя, с другой — не столь зависишь от прихотей хозяйки, меньше, чем самец-'элитник'.

Рассуждения техника перебило чьи-то быстрые, будто мышиные шаги и прерывистое дыхание. Техник быстро обернулся и наставил на 'преступника' электрическую отвертку.

Еще пару секунд техник изучал незваного гостя — невысокого полноватого человечка с нетипичным для мужчин колонии THX женственным телосложением — узкие плечи, широкие бедра и какое-то почти детское, невзирая на аккуратную бородку, лицо; тот комично вскинул короткие ручки с пухлыми ладонями в жесте 'сдаюсь'.

— А, это ты, — протянул техник со смесью скуки и презрения.

— Я, — печально отозвался 'преступник', хлопая темными глазами на манер целлулоидного пупса. И умоляюще протянул: — Камилл, ну пожалуйста, я побуду тут… — он обернулся куда-то в сторону черных ходов.

Техник по имени Камилл только поджал губы. Ох уж эти 'третьесортные' — жалкие твари, хуже крыс. Пресмыкаются перед каждым, кто хоть на полступеньки выше их, страшатся собственной тени и только ленивый не вытирает о них ноги.

'Преступник' сделал шаг назад, растерянно улыбался Камиллу, радуясь, что его не гонят.

— Какого черта ты тут потерял, Доминик? — процедил Камилл, отворачиваясь от незваного гостя. Можно отвесить ему затрещину или прогнать пинками, но зачем? Этому… созданию и без того не повезло. Угораздило же какую-то… хозяйку зачать эдакое недоразумение.

Удивительно, как этот тип, Доминик, вообще выжил, почему не отключили инкубационную камеру, почему не ликвидировали в детстве. В любой колонии стремятся к лучшему материалу: женщина должна выглядеть как женщина, мужчина — как мужчина. Камилл украдкой поглядел на свое отражение в вычищенной до зеркального блеска поверхности мувера. Ну… может быть, он не идеален — рост подкачал, но по крайней мере пропорционально сложен. Будь сантиметров на десять повыше — допустили бы к 'отцовству'…

— Ну? Я, кажется, спросил: что ты тут делаешь?!

— Я… — Доминик снова растерянно заморгал. Ко всему прочему у него скверное зрение. Очередной повод более сильных посмеяться — впрочем, Доминик привык.

Только иногда хочется немного покоя. Он попытался высказать это Камиллу, по крайней мере техник никогда не причинял ему зла. Но, как обычно, запутался в первой же фразе, и смущенно умолк.

— Понятно, — отмахнулся Камилл. — Ладно уж, сиди. Только никуда не лезь: еще шибанет током, а мне потом перед госпожой отчитывайся.

Доминик вздохнул. Прекрасно понимая: его смерть не заметит никто. Включая любителей 'позабавиться'.

Он снова оглянулся на узкие темные коридоры: вдруг — преследуют? Вряд ли. Его мучители нашли занятие повеселее.

Доминик спрятался за массивным энергоблоком, осторожно снял темно-синюю рубашку. Так и есть: на плечах и около сосков — синяки. И широкие багряные следы по всей спине, кажется, кто-то хлестал его ремнем с тяжелой металлической пряжкой. Кто именно — не помнит, не разглядел, едва сбежал… смыл кровь, слюну и сперму.

Ну и вот, спрятался здесь.

Ну почему обязательно делать больно? Доминик привык к насилию, к издевательствам, к унижению… но к боли невозможно привыкнуть, он слишком чувствителен, удар посильнее способен вырубить на несколько минут, а то и часов. Неужели они хотят убить его?

Нет, конечно.

Просто любая стая, а несколько сотен рабов госпожи Гвендолин это именно стая, — ищет слабейшего и вымещает на нем обиду, гнев и дурное настроение.

Кому-то надо быть жертвой, и Доминик идеально подходит на эту роль. Неспособный защититься, ответить. Неспособный даже возненавидеть своих мучителей.

'Оставьте меня в покое', - вот и все, чего он желает.

— Эй, ты, — Камилл заглянул за энергоблок. Зрелище не из приятных: все тело несчастного исполосовано, точно после устаревшей кары плетьми, как вообще жив остался? Видно, не такой слабак и размазня, каким выглядит.

— Вылазь. Я ухожу, ангар закрываю, — объявил Камилл. Доминик поспешно, но неохотно — прохлада приятно остужала свежие раны, накинул рубашку.

— Спасибо, Камилл, — улыбка заменяет Доминику все прочие эмоции. Нет промежуточных: крик агонии или улыбка. Как ни странно, искренняя.

— Тебе лучше? — осведомился техник.

— Да, намного… я пойду.

Несколько минут Камилл смотрел ему вслед. Затем запечатал ангар и направился в компьютерный отсек.

Радуясь, что он-то уж точно на своем месте и знает, зачем живет.

*

— И что вы собираетесь делать? — Альтаир потянулся на шелковой простыне. Нежно-персиковой, чуть светлее общего декора спальни. Вопрос риторическим не был: Альтаир не просто любимый самец хозяйки, но и доверенное лицо. Рабство — не всегда унижение. Не в его случае…

Он коснулся длиннопалой рукой гладкого бедра Гвендолин. Та фыркнула и оттолкнула любовника:

— Понятия не имею.

Насупилась, невидяще уставилась на породистого самца. Образец генетического совершенства, что и говорить — Гвендолин выменяла Альтаира в позапрошлом году, отдала троих, и ни минуты не жалела о сделке. Высокий, с литыми мускулами и темно-бронзовой (подходящей к интерьеру, между прочим!) кожей. Плюс пикантные детали вроде способности пять часов подряд заниматься любовью… ну, и неплохие мозги, что немаловажно для зачатия качественного материала.

В данный момент пригодилось бы последнее.

Альтаир поправил прическу, сплетенные во множество тонких косичек иссиня-черные волосы:

— Госпожа, могу ли я быть полезен вам в этом задании?

Елейный тон. Альтаир побаивался хозяйку. Хрупкая зеленоглазая женщина в гневе способна не только отправить к палачам, но и банально выцарапать глаза. Или кастрировать изящным ножом для фруктов — подобная участь постигла одного из предшественников Альтаира, и он изо всех сил старался не повторять ошибок.

Гвендолин спрыгнула с кровати. На фоне бесконечных, похожих на устричные створки, штор и занавесей, она казалась очередным украшением спальни — не более. Альтаир втянул приторный аромат благовонных свечей, и подумал, что хозяйка теряется среди ковров и шелкового шелеста, каких-то безделушек — статуэток, ковриков, разбросанных по полу туфель и одежды.

Большая комната и маленькая женщина.

Госпожа.

Она оглянулась. Альтаир поспешно принял подобострастную позу — что было нелегко в обнаженном виде, он прикрылся ладонями.

— Полезен? — протянула Гвендолин. — Трахаться-то ты умеешь, а вот найти этого…как там его определила Королева…

Гвендолин схватилась за голову. Попытка расслабиться с помощью хорошего секса явно провалилась. Задание Королевы нужно выполнить, и желательно поскорее.

Да-да, сроку неделя, она помнит.

— Ты ведь почти не общаешься с 'низшими', - Гвендолин словно рассуждала вслух. Но последовала пауза, и Альтаир уловил: имеет право ответить.

— Вы не правы, госпожа. Я живу отдельно от остальных, но это не мешает мне контактировать с ними… — он скользнул к ней, сидя на полу обнял за колени: — Не со всеми, разумеется, но с техниками, а они — со слугами и так далее. Конвейер своего рода. Ох…

Он сжался, чтобы не вскрикнуть: в щеку впились пять ярко-розовых ногтей, острых, будто акульи зубы. Отпечатками поползла кровь.

— Не воображай себя умнее всех, раб, — холодно проговорила Гвендолин. Высвободилась из объятий, затушила жирную густо-желтую свечу.

— Впрочем, идея неплоха, — вернулась к замершему Альтаиру. По лицу его стекали тонкие алые полоски, Гвендолин размазала их по заостренной скуле и длинной шее раба. — Иди сюда, Альтаир, — почти нежно. Альтаир соорудил улыбку и прильнул к своевольной и всемогущей госпоже.

Она целовала его, губы были горячи, но сами поцелуи подобны осенним заморозкам. Альтаир чувствовал себя на экзамене. Внутри звенел безымянный нерв — сигнализация 'опасно!'

— Итак, ты займешься этим. Королева дала мне неделю сроку, — Гвендолин поморщилась, выговорив эти слова, будто зачитала отрывок из собственного приговора. Дочери — не рабыни, но… — Тебе я дам меньше, пять дней. Техники, слуги, делай как знаешь. Я ничего не смыслю в певчих для хора Королевы, ты тоже, но эти яйцеголовые… — Гвендолин недолюбливала техников, именно они учиняли бунты. Всего дважды в истории колонии, а зачинщиков потом располосовали заживо тупыми ножами. Но техникам член Сената не доверяла.

— Пусть протестируют, обеспечь необходимым оборудованием, если потребуется.

Альтаир слушал, опустив голову, чтобы казаться ниже и избежать визуального контакта. На коврике узоры в форме лиан и цветов, надо же.

'Яйцеголовые'…черт, как же устроить? Обычно Королева сама указывала, кого привести, называла по имени — если хозяйка и не помнила, всегда можно глянуть по картотеке. А тут какое-то испытание.

Снова задрожал нерв-сигнализация.

Испытание госпоже — неприятности и рабам.

Что же, Альтаир постарается. Ради собственного благополучия… ради собственной накачанной задницы, как сказал бы техник Камилл, давний знакомец Альтаира.

Вот к нему и можно обратиться. Он вроде у 'яйцеголовых' главный.

— Все, довольно, — Гвендолин присела на кровать, потом легла в рисовано-уставшей позе.

Альтаир вздернул тонкую бровь:

— Мне остаться и скрасить ваш досуг, госпожа?

— Нет. Действуй — чем быстрее мы найдем нужного и отправим его Королеве, тем лучше.

Альтаир поклонился, подобрал узкие виниловые брюки и полупрозрачную рубашку-сеточку — обычную для 'породистого самца' униформу. Оделся уже за дверью покоев госпожи, в прохладном и темном коридоре с округлым конусовидным потолком.

Там же и перевел дух.

В близости к госпоже свои плюсы и минусы, но плюсов, несомненно, больше. Мало кто в колонии может небрежно обронить фразу: 'Я никогда не спал с мужчиной', а потом наслаждаться восхищенно-завистливыми взглядами, похожими на стаи нетопырей, вспугнутых неоновой лампой. О мелочах вроде персонального дома — пусть и пристройки, но своего и даже с парочкой личных слуг можно не упоминать.

Что ж, за такое стоит постараться не только в постели.

Пошевелить виниловой задницей, так?

Альтаир проходил мимо ростового зеркала, отразившего в том числе указанную часть тела. Ухмыльнулся.

Всего-то потормошить Камилла и прочих. Нетрудное задание, а он заработает лишних очков у хозяйки.

Альтаир еще раз ухмыльнулся собственному отражению и зашагал в подсобку Камилла.

*

Идти Доминику было решительно некуда. Проскользнуть тихонько в барак вряд ли удастся: прошло мало времени, поймают и опять все снова.

При каждом шаге где-то под кожей подпрыгивала боль. Нет уж, пока Доминик не готов спасаться или принимать новую порцию 'развлечений'…

К техникам? Они всегда заняты механизмами, им плевать, если он тихонько посидит где-нибудь в уголке. Ничего не тронет, может, поспит часок-другой.

Но техники недолюбливают чужаков. 'Третьесортных' — пожалуй, менее чем 'элитников', и все-таки выгонят… Еще и затрещину отвесят. Жаль, что Камилл ушел из ангара…

Соваться на верхние уровни, где элитники и сама госпожа…. О таком Доминик и не мечтал. Вообще-то доводилось выполнять какую-то работу и наверху, кажется, начищать ботинки одному из самцов госпожи. По ошибке, не иначе. Привилегии работать наверху не каждый 'третьесортник' добивается.

Уж точно не он.

Ничтожество, вот именно.

Доминику так часто говорили это, швыряли вместе с плевком резкое, будто удар хлыстом, слово, что он и сам не воспринимал себя иначе.

Ничтожество.

Он озирался по сторонам, выбирая, куда же идти. Злая ирония: дворец госпожи размерами с хороший космический корабль, а спрятаться негде.

Невезучее ничтожество, мысленно уточнил Доминик. Без злости или жалости к себе. Обреченное спокойствие — еще одна универсальная эмоция, кажется, их немного. Обида и страдание — роскошь, непозволительная для…

Да-да, понятно, и все-таки, куда идти?

Статус госпожи обязывает ее держать не менее тысячи рабов; далеко не каждому находится дело.

Сон разума рождает чудовищ, тоскливое безделье — жестокость.

Правда, порой о нем не вспоминают неделями, но сегодня… а еще вчера, позавчера… плохой день. Плохие времена.

Потрескивали лампочки, отчего полутемный коридор-туннель казался обитаемым. Кем-то вроде мифологических чудищ, исполинских змеев и живых мертвецов. Доминик невольно ускорял шаг, оглядывался.

В чудовищ он не верил, зато верил в любителей сыграть в кошки-мышки с одним лузером. У 'кошек' и ноги длиннее, и бегают лучше, поэтому стоит поскорее найти безопасное место; черт подери, должно же быть хоть одно безопасное место…

Доминик остановился около лифта. Прищурился, рассматривая щиток.

Итак?

Хоть бы просто не заметили.

Лифт медленно пополз вниз к блоку автоматики. Механизированный дворец не обходится без человеческого фактора, около сотни похожих на муравьев-альбиносов рабочих поддерживают функционирование систем.

Внизу его встретил мерный гул, будто внутри гигантского колокола, а еще мигание разноцветных датчиков и мониторов. Полутемное помещение, чем-то похожее на ангар с коридором, только усеянное рычагами, экранами и проводами, как дорогое колье — бриллиантами. Оно внушало смесь страха и уважения.

Пахло горячим железом и чем-то едким. Доминик невольно закрыл ладонью рот и нос, хотелось зажать и уши и глаза… как техники выдерживают это?

Не выдерживают.

Техники редко живут больше тридцати-тридцати пяти лет, а умирают в агонии; разрушенный вибрацией и ядовитыми испарениями организм растекается в лужу, будто кусок мяса после недели на жаре. Характерные белые язвы, напоминающие грибковые колонии, появляются на коже техников за год-два до смерти.

Камилл никогда не снимает комбинезона с длинными рукавами, вспомнил Доминик. Сглотнул, замедляя шаг и убирая руки от переносицы; запах почти терпим минут через десять. Головная боль вечером обеспечена — не страшно…

Потом он подумал, что предпочел бы прожить пять-семь лет техником, чем… так.

Люди-муравьи сновали, игнорируя Доминика. Он улыбнулся — тем лучше. Облюбовал массивный железный блок, вроде бы менее нашпигованный проводами. Махина в три человеческих роста дергалась как отбойный молоток и соответственно гремела, но это лучшее…

Доминик опасливо покосился на заголенный жгут проводов — бело-синие искры так и шныряли по нему, аккуратно переступил опасное место. Теперь не тронут. Несколько часов покоя, до вечера.

Хорошо.

Ко всему можно привыкнуть. К гулу и вони тоже. Ко всему… кроме боли.

… Но боль вернулась. Всполохом в исцарапанном плече, ярким и пронзительным; Доминику почудилось — удар током, проклятый жгут все-таки поджарил его. Он заорал, срываясь на визг, а обрывки сознания отмечали с печальной бесстрастностью: доигрался. Допрятался. Все заканчивается, верно? Недолго ждать…

'Я еще жив. Странно'.

Он заставил себя распахнуть веки. Он застонал. Лучше бы ток. Наверное.

— Вот ты где, — по слогам протянул вкрадчивый бархатный голос; Доминик почти не слышал слов — ужас и растерянность обрубили восприятие.

— Пожалуйста… не надо, — прохныкал он.

— Вытащите его, — скомандовал владелец голоса. Доминика грубо сцапали за шкирку, точно нашкодившего щенка. Кинули к ногам главного мучителя.

Их не так и много, мучителей. Большинству нет дела.

Но хватает и нескольких.

— Эдвин, прошу тебя, не надо…снова… — Доминик вжался лицом в прохладный скользкий пол. Пинком его перевернули на спину.

Эдвин. Снова он. Миниатюрное создание, похожее скорее на произведение скульптора, чем на живого человека. Смуглая кожа, длинные роскошные волосы и обсидианового цвета глаза. Казалось, Эдвин достоин зваться 'элитником', никак не 'третьесортным'.

Он ведь так красив, отмечал Доминик невольно, и к страху — привычному, точно мигрень, присоединялось преклонение. Жертва обожествляет хищника. Недаром, вся колония обожествляет и страшится Королеву…

Кощунственные мысли. Ужас разбивает рамки приличий.

Эдвин наклонился к своей добыче:

— Я, кажется, не разрешал тебе уходить. Ты сбежал. Ты знаешь, что за это полагается?

Да, да. Доминик знает. Снова боль и унижение, но ко-всему-можно-привыкнуть-кроме…

— Пожалуйста, — хнычет он. Готов целовать ботинки Эдвина. Готов на все. — Не делай мне больно… прошу тебя, не…

— Вот как? — зубы хищника, неестественно белые на фоне бронзовой кожи.

Да. Именно так. Оставьте меня в покое.

Сам Эдвин вряд ли был бы опасен. Доминик не отличается ни физической силой, ни способностью к самообороне, но сумел бы справиться с этим маленьким существом.

У Эдвина есть власть. Неофициальная — оттого и крепче.

Пять или шесть рослых парней, по фактуре пригодных в элитники, но непривлекальных внешне, бракованных — обступают Доминика, повинуясь негласной команде.

— Вот как?

Слова растекаются по полу, вырисовываются кровавой кляксой. Кровь течет по губам Доминика.

Мне разбили губы, соображает он. Констатирует медленно и заторможено, захлебываясь болью-трясиной.

Эдвин наклоняется к нему. Между пальцев с округлыми гладкими ногтями — лезвие… нет, это кусок провода.

'Хочет убить?'

Доминик заворожено следит за проводом. Гипнотически мерцает провод. Страшно.

— Как насчет взбодриться немного? — раздвоенный на манер змеиного языка провод касается подбородка влажного от слюны и крови.

Он кричит.

— Эй, напряжение всего двадцать вольт, — смеется Эдвин. Кажется, пинает. Доминик не уверен.

В чем уверен, так это…

Ох, нет, пожалуйстапожалуйстапожалуйста…

Эдвин усмехается, но лицо и глаза его статичны, будто кто-то надел маску, приварил золотистый металл к коже. Он кивает своим 'ребятам', и те хватают Доминика в охапку, ставят на колени, пригнув голову к полу.

— Так-то лучше, — Эдвин дотрагивается до плеч. Доминик всхлипывает. Прикосновение… о боги, о Королева… прикосновение, драгоценный цветок в саду кошмаров. Сигнал 'старт!'

'Я никогда не привыкну к боли', думает Доминик и это неожиданно спокойная мысль.

Двое держат его, пятерни с грязными обломанными когтями похожи на лапы стервятников, они вспарывают темные пятна синяков и царапин, тонкая пленка недо-кожи рвется с коротким выдохом.

Горячо. Ужасно горячо, подвальная прохлада пола не спасает. Жар в вывернутых суставах, в набухших от крика сосудах на лбу.

'Никогда не привыкну'.

Доминик будто наблюдает со стороны. Распят. Недостает гвоздей в запястьях, но Эдвин доставит иное…

Удовольствие. Эдвин растягивает это слово, слог за слогом капают на расцарапанную спину жертвы. Будто воск.

У-до-воль-стви-е.

Если Эдвин и насмехается, то это невозможно определить. Доминику не до психологических тонкостей. Он повис на чужих руках-распятьях куском поролона.

Может, Эдвин не заинтересуется таким. И отпустит.

'Зря надеешься', всплывает очередная мысль, искристая и колючая, точно застрявший в разбитой губе проводок.

Никогда не отпускал.

Эдвин не тратит время на раздевание, свое или жертвы. Драгоценные секунды стоит вложить в иной банк, имя которому пытка. Провод и еще что-то пластиковое, Доминик вжат лбом в чьи-то ботинки, не видит, но чувствует.

Мокрицы, думает Доминик, тысячи ядовитых мокриц под кожей, прорастают из позвоночника.

Забавно, он не воспринимает насилие как сексуальный акт. Вторжением.

Мокрицами.

Хотелось бы взглянуть на лицо Эдвина в подобный момент.

У-до-воль-ствие? Или обыкновенный выплеск энергии, жестокости на удобном объекте.

Доминик пытается отстраниться. От вывороченных суставов, подрагивающих в пазухах с намерением лопнуть, точно яйцо в кипятке. От ударов импровизированным хлыстом, брызг кожи и яркой капиллярной крови. От вторжения, да, это труднее всего, потому что несмотря на почти пограничную агонию, тело ведет себя против всякой логики.

— Тебе это нравится. Ничтожество, — голос Эдвина где-то в высоте, недосягаемый, точно солнце.

Во рту Доминика слишком солено, чтобы отвечать. Да и не нужен ответ.

Когда-нибудь закончится, повторяет спокойная часть разума. Та самая, которая регулирует эмоции смирение и страх, переключая их, будто реле в морозильной камере. Достаточно пары. Больше — роскошь.

Боль плывет концентрическими кругами, боль и тошнота. Доминик отсчитывает секунды.

Когда-нибудь закончится…

— Эй, какого дьявола здесь твориться? — выкрик перечеркивает дыхание Эдвина, перечеркивает грубые удары-фрикции.

Камилл. Как вовремя.

'И увидит меня в таком виде', добавляет Доминик. И отвечает себе: и что?

По крайней мере, его отпустили, позволили отползти, захлебываясь розоватой пеной, свернуться в позе зародыша. Круги еще качаются перед глазами вроде летающих тарелок, но… пройдет.

Доминик выносливее, чем выглядит со стороны.

Ко всему можно привыкнуть.

— Проклятье, что вы тут творите?

Камилл потянул Эдвина к себе за ворот рубашки. Эдвин не успел натянуть брюки, подпрыгивал, придерживая ремень.

— Тебе какое дело, яйцеголовый?! — огрызнулся он.

— Такое, — Камилл нахмурился. — Здесь не бордель, а техноблок, — он вырвал у Эдвина злополучную петлю из проводов, — это у тебя откуда? Еще раз попадешься, воришка…

— Ты… — зашипел Эдвин. Он совладал наконец-то с брюками, подался назад вместе со своей свитой.

— Я, — хмуро ответил Камилл. — Короче, парень, вали отсюда. Еще раз замечу подобное…

Плетка взметнулась в воздух восклицательным знаком. Эдвин оскалился, щелкнул зубами, будто и впрямь был диким зверьком. Затем попятился и довольно резво ретировался с 'места преступления'.

— И часто у вас тут такое? — второй голос. Доминик уже привел себя в относительный порядок. Разбитое лицо не в счет, остальное скрывает ткань. Он собирался благодарить Камилла, великолепно сознавая — плевать на него, просто аккуратный техник не любит беспорядка в 'своих' владениях.

Но второй… Доминик испугался скорее инстинктивно. Незнакомец=опасность.

— Бывает иногда, — проворчал Камилл. Теперь его собеседник приблизился, и Доминик выпрямился, моментально позабыв об 'увечьях'.

Элитник? Здесь?!

— Какая мерзость, — элитник поджал тонкие, красиво очерченные губы. В полумраке поблескивали виниловые брюки и платиновый ошейник — знак благоволения госпожи.

— Слушай, Альтаир, ты ведь не любоваться на разборки третьесортников пришел, — Камилл сложил руки на груди.

— Верно, — элитник бросил беглый взгляд на Доминика. Решил, что столь жалкое создание за 'уши' не считается, — мне нужно, чтобы ты выполнил поручение госпожи…

Элитник снова обернулся к Доминику, мотнул головой на манер породистого жеребца. Склонился к Камиллу и проговорил тому что-то едва слышно.

На мгновение лицо Камилла изменилось. От удивления до улыбки, и снова замкнулось в серое безразличие — бетонную стену. Доминик протер глаза: что это значит?

Ладно, не его дело.

— Хм… я попытаюсь найти, — проговорил Камилл. — Потребуется время, ну ты понимаешь…

Он лгал. Доминик слышал ложь — ржавым гвоздем по стальной глади энергоблока.

Элитник протянул руку технику, но в последний момент отдернул:

— Три дня. Даю тебе три дня. Надеюсь ты меня не подведешь. До свидания.

*

Ближе к вечеру Гвендолин решила отвлечься. Альтаиру она доверяла, насколько вообще можно доверять самцам. Альтаир выполнит задание хотя бы из соображений личной выгоды и безопасности. Недаром Гвендолин — член Сената: в людях она разбиралась.

Нужно подождать, и не сидя в спальне.

Гвендолин оделась (бежевый брючный костюм из настоящего шелка выгодно подчеркивал фигуру), поправила макияж и вызвала к себе техника. Имени не помнила, важнее иная информация: надежен. В том числе как водитель.

Техник почтительно согнулся, попросил указать координаты. Гвендолин дернула плечом: сама не решила.

— Просто так. Я скажу позже.

Невозмутимый техник послушно забрался в кабинку мувера. От зеленого свечения приборной доски бледное лицо и почти бесцветные волосы делали его похожим на призрак или червя-альбиноса. Гвендолин скривилась. Генетики никак не научатся 'фильтровать' материал, мальчиков 'рождается' много, и большей частью вот такие недолюди.

Подумать только, когда-то полагалось испытывать 'материнские чувства' к своим детям. Даже мужского пола.

Гвендолин, как и прочих женщин колонии, судьба детей не интересовала. Девочкам давалось отличное воспитание и образование, но отношения матери и дочерей скорее походили на сотрудничество в корпорации, чем семейные.

Мувер медленно выскользнул из ангара. Данная модель способна развивать огромную скорость, но резкий старт опасен для пассажиров; техник учитывал это. Гвендолин откинулась на кожаное сидение, достала из встроенного 'ящика' золотистую накротическую палочку…строго говоря, наркотики не одобрялись с точки зрения все той же генетической чистоты, но иногда можно позволить себе расслабиться. Например, когда в висках тикает часовой механизм со зловещей кукушкой: 'неделя сроку'.

Горьковатый дым заполнил мувер.

— Вези к Лени, — скомандовала Гвендолин. Причмокнула заалевшими губами: Лени заведует инкубатором. Всегда можно разжиться интересными… экземплярами.

Недурная идея.

Все равно 'любимчик' Альтаир сейчас слишком занят. Ха.

Белесый затылок коротко кивнул. В зеркале мелькнуло выражение лица техника: что-то среднее между безразличием и неприязнью. Гвендолин потянулась за тугим хлыстом с костяшками-клыками на концах плетей.

Мувер описал грациозное сальто мимо еще двух муверов — синего и желтого, синий попытался перегнать Гвендолин, но отстал.

Они приземлились у здания в форме актинии с колыхающимися щупальцами-цветами; 'актиния' производила впечатление живого, дышащего существа, и ради красивой иллюзии круглосуточно работали около сотни техников. Что и говорить, Лени любит театральные эффекты.

Они затормозили на взлетной площадке в виде лепестка.

Перед тем как выйти, Гвендолин изо всех сил, с оттяжкой, хлестнула водителя зубастой плеткой. Костяные выросты разорвали плотную ткань комбинезона, брызнула кровь.

— Госпожа! — взвыл техник, — За что?!

— Просто так, — бесстрастно ответила Гвендолин. Поправила губную помаду и, постукивая каблуками по гладкой поверхности площадки, двинулась к богато разукрашенному искусственным жемчугом главному входу.

Камилл остался один.

Он посидел несколько минут, пока удар Гвендолин растворялся по телу, точно едкая кислота в воде. Затем развернул 'книжку'-зеркало.

Царапина. Не умрет от этого. Но порван комбинезон. Это хуже, придется вечером тратить полчаса из пяти часов, отведенных на сон — чинить униформу. Проще попросить выдать новую, конечно, но Камилл не любил просить.

Иногда он думал, что лучше всего ему подошла бы жизнь отшельника. Первопроходца на какой-нибудь новой планете, например. Спартанские условия, но и свобода.

Камилл устроился поудобнее на водительском месте. Включил негромкую ненавязчивую музыку, расслабился. Кондиционер приятно охлаждал царапину. Жизнь казалась вполне терпимой.

Возможно, он задремал, но чутье подтолкнуло его к бодрствованию за двадцать секунд до того, как появилась госпожа в сопровождении курносой пухлой блондинки в розовом мини-платье. Блондинка вела на поводке крупного мужчину.

Камилл вытянулся в приветственной стойке, краем глаза изучая 'новенького'. Очередной элитник. Госпожа решила пополнить коллекцию… хм, может быть, стоит помочь Альтаиру?

Он не додумал. Женщины и новый раб поравнялись с мувером. Блондинка передала поводок Гвендолин.

— Спасибо, Лени, — Гвендолин чмокнула подругу в румяную щеку, — Он очень мил, как раз то, что нужно.

— Всегда рада тебя видеть. И рада помочь, — засмеялась Лени. — Я уверена, ты оценишь Натанэля. Он просто чудо.

Новенький по имени Натанэль стоял с видом очередного украшения. Статуэтки в спальне, мраморного изваяния. Правильные до искусственности черты лица и фигура, будто вылепленная по канонам 'золотого сечения' усиливали сходство. От ветерка шевелилась прическа Натанэля в виде стянутых на затылке дрэдов. Элитники любят подобные эксперименты с волосами, татуировками, пирсингом. Делать им нечего, мысленно скривился Камилл.

Гвендолин погладила Натанэля по мускулистой шее, перетянутой тонким стальным ошейником.

Н-да, Альтаиру стоит поторопиться с выполнением задания. Госпожа меняет фаворитов, и Камилл мог бы помочь.

Но не считает нужным выкладывать козыри раньше времени.

— Чего лыбишься? — рявкнула Гвендолин. Камилл поспешно отобразил виновато-покорное выражение лица:

— Вы ошибаетесь, госпожа, я только…

Он задохнулся. Новый удар плеткой лег аккурат на старый.

Больно, черт подери.

Камилл невольно согнулся — и Натанэль, доселе неподвижный, тоже дрогнул, будто на него срикошетил зубастый хлыст.

— Вези домой, — приказала Гвендолин. Потянула элитника к себе. Натанэль подчинился, но не сразу, помедлил менее секунды, и все же Камилл отметил долгий взгляд темно-сердоликовых глаз.

'Какого черта'.

Камилл с трудом удержался, чтобы не хлопнуть дверью.

*

— Почему она это делает с тобой? — Натанэль заговорил первым. Дома. Хозяйка оставила новое приобретение с техником наедине, коротко бросив что-то наподобие 'позову позже'. Камилл ожидал, что элитник пойдет осматриваться, но Натанэль остался в ангаре. Медом им всем тут мазано что ли?

— Делает — что? — буркнул Камилл.

— Бьет тебя, — Натанэль подбирал слова с паузами, будто недавно научился говорить. Своеобразная манера говорить.

— А, — Камилл уткнулся в механизм мувера. Стандартный техосмотр. И повод избавиться от элитника. — Не бойся, тебе не грозит. Ты же 'высшая каста' и все такое.

Натанэль двинулся к выходу. Техник загремел какими-то железками: убирайся быстрее. Без тебя тошно.

Камилл подпрыгнул, услышав голос элитника в сантиметре от собственной щеки:

— Я не о себе. Я спросил что-то не то?

Со звоном брякнулся на пол гаечный ключ.

— Ничего. Слушай, Натанэль или как там тебя. Занимайся своими делами, меня не трогай. Иди к госпоже. Куда хочешь. Я-то тебе зачем?!

Натанэль не двинулся. Дыхание его было теплым, и ощущалось на коже подобно лапке маленького животного. Вроде кошки, если верить стереопленкам с Материнской Планеты. Камилл старательно игнорировал присутствие элитника, а тот будто нарочно испытывал терпение.

Камилл не выдержал.

— Еще тут?! Какого дьявола тебе от меня надо?

— В мувере есть аптечка, — заметил Натанэль. Осторожно отодвинул Камилла, извлек из бардачка миниатюрную эмалированную шкатулку, — Почему бы не воспользоваться?

— Не твое дело, — снова окрысился Камилл. Брякнул очередным инструментом о капот, — Знаешь, мы, техники сначала о деле думаем, а уж потом — о собственной заднице!

В тот момент Камилл думал об Альтаире. Думал почти с ненавистью. Натанэль такой же, конечно. Элитники… клонируют их что ли? Дабы не портить генетику, ха.

— Ты ранен. Я не думаю, что это хорошо, — шкатулка блеснула, перехватив ровное желтоватое освещение.

— Разберусь как-нибудь. Иди, а? — Камилл начинал злиться по-настоящему. Что от него надо этому новенькому?

— Извини. Я хотел помочь.

Искра вместе с аптечкой легла рядом с правой рукой Камилла. Натанэль медленно двинулся к выходу.

У Камилла выскользнул еще один инструмент. Он выругался, едва не запустил им вслед элитнику, но вместо этого окликнул:

— Натанэль!

— Да? — тот развернулся всем корпусом. Сходство с ожившей статуей усиливалось бледной кожей и светлой одеждой. И в ангаре нет ветра, чтобы шелохнуть хотя бы прическу.

— Спасибо за заботу, — Камилл передозировал язвительности, однако Натанэль кивнул на полном серьезе:

— Не за что. Хочешь, я помогу тебе обработать раны?

Камилл не успел швырнуть очередное 'нет, отстань', медлительность Натанэля оказалась обманчивой. Он уже открывал аптечку и знакомым мягким, но настойчивым жестом повернул техника к себе.

— Эй, какого… — Камилл дернулся. Прохладная мазь из аптечки приятно легла между краями дыры на комбинезоне, затянув ссадину мятным инеем.

Руки у Натанэля жесткие, странно для элитников, не ведающих физического труда. Кажется, с мозолями. Но приятно.

Камилл огрел себя личным 'хлыстом'. Мысленно.

— Все, спасибо, — попытался вывернуться. Разбить такое внимательное выражение лица Натанэля, послать все к чертям. Подумаешь, санитар отыскался!

— Подожди. Кажется, у тебя там еще… — и снова Камилл не успел освободиться из 'объятий' человека-статуи, Натанэль расстегнул комбинезон и обнажил Камилла по пояс. Тот задохнулся, сжал зубы.

'Что, нравится?'

Натанэль подался назад. Моргнул, но затем неотрывно уставился на Камилла.

'Будь ты проклят! Еще пялишься!'

Пялится… разумеется. Бесформенные, похожие на налет плесени, влажные язвы — на груди, руках. Крупная язва бледно-зеленого, точно окисленная медь, цвета раскроила левый сосок. Точилась нечистая бурая сукровица.

— Ну, полюбовался? — Камилл воспользовался замешательством. Натянул комбинезон на место. — Доволен?

— Почему ты не лечишься?

Дурацкий вопрос. Элитник издевается? Какого дьявола, что Камилл ему сделал… а впрочем, разве жертвы сделали что-то хищникам? Родились — и только. Вовремя не вывалились из инкубационной камеры.

Бешенство на вкус кислое, как протухшее молоко. Камилл по-змеиному облизал губы, изо всех сил скрывая злость.

— Это не лечится. Можно подумать, ты не знаешь!

Ага. Родился вчера, а то и в другой колонии. Камиллу как раз чуть за тридцать… пара лет и все. Крематорий в нижней части города работает исправно, хоть и выкрашен не так радужно, как остальные здания.

— Не знаю, — Натанэль приблизился. На кончиках пальцев искристо поблескивала мазь, но он не решался нанести ее на язвы Камилла. — Честное слово.

Что за вранье?

Камилл вытаращился:

— Чего-о?

— Я десять лет жил… с другими. Ну, они как мутанты или что-то вроде того.

— С выкидышами?! — Камилл хрипло рассмеялся. Эхо откинуло смех к одной стене, затем к другой, создало стереоэффект.

— Ну… вроде вы так их называете. Камилл, — Натанэль обратился по имени, и техник вздрогнул. Когда он называл себя? Или называла госпожа, а элитник запомнил? Да что ж твориться в мире… Альтаир-то раза с пятого соображает как зовут 'приятеля'! — Камилл, я не лгу, зачем мне?

Действительно. Зачем. А еще, зачем элитнику тратить время на полугнилого техника?

— Все равно. Выкидыши жрут человеческую плоть. Ты что же, невкусный? Ха! — Камилл смеялся, но одним ртом. Светло-голубые его глаза уставились в ореховые; Камилл полагал, что разбирается в людях.

И доверял… непонятно почему, но доверял Натанэлю.

— Меня украли контрабандисты из инкубатора. Их поймали и расстреляли, но я сбежал. Мне было четыре года, и я не знал, кто из всех этих людей желает мне добра, а кто зла, — Натанэль рассказывал спокойно, словно вслух читал букварь. — Я попал к мутантам… наверное, они не были голодны. Не знаю. Я стал членом стаи, хотя не мог сравниться по силе и ловкости. Меня нашли чистильщики, они вырезали всю стаю, кроме вожака. А меня забрали в лаборатории. Сначала тоже хотели убить, думали, что я заразный… Помиловали, как видишь.

Натанэль пожал плечами. Облокотился на лакированный бок мувера и обращался будто к самому себе; речь его была отрывиста и местами невнятна.

Камилл верил ему.

— Вот так дела…

— Неважно, — оборвал себя Натанэль. — Давай лучше я попробую помочь с твоей… болезнью.

Блеск мази на кончиках пальцев. Камиллу полагается вывернуться. Странный элитник — все равно один из них, все равно…

Ладонь Натанэля прикрывала пол-груди Камилла. Мазь холодная, и чудится, будто стягивает незаживающие язвы. Сама рука — теплая. Странный контраст. Хочется оттолкнуть… и не отталкивать.

Пульс стучал в висках Камилла. Часто. Словно после крутого виража на мувере, но он не двигался, наблюдал за Натанэлем, крупные ладони и губы бантиком, если приглядеться — заметен маленький V-образный шрам на подбородке.

Какого…черта. Какого черта он это делает?

Какого черта Камилл позволяет?

— Мне одиноко. Я хочу, чтобы ты был со мной, — слова Натанэля поставили точку — нет, восклицательный знак — во внутреннем монологе Камилла.

— Да зачем, идиот? — Камилл повел 'монолог' наружу. — Тебе выкидыши мозги выжрали?! На первого встречного кидаешься?

Натанэль остановился, будто в задумчивости. Рука тоже.

— Не знаю. Я тоскую по ним. Они хорошие… были. А потом я остался один.

Камилл все-таки высвободился.

— Короче, парень…. Натанэль. Иди к себе. Я не против…ха… дружить с тобой, только ты ж сам потом отвернешься. Впрочем, ладно. Иди.

— Как скажешь, — покорно. Печально.

Натанэль развернулся и покинул ангар.

*

Напряжение тянулось от хозяйки-Гвендолин, передавалось каждому, будто ветряная оспа. Проникло и на нижние уровни, к 'третьесортникам'; разумеется, подробностей там не ведали, но чувствовали кожей, нервами и пересохшей глоткой.

Что-то происходит.

Обратный отсчет. Опасность.

Время капало — тик-так, словно вода на голову приговоренного к пытке.

Эдвин с 'бандой' как с цепи сорвались. Если прежде изводили Доминика только когда уж совсем нечем заняться, то теперь точно облаву объявили. Огромные охотничьи псы во главе с маленькой злобной таксой ловили несчастного 'крысенка'.

…спрятаться-то негде.

Доминик прилежно драил полы на каком-то из средних этажей, в ручной уборке не было нужды, автоматика справлялась куда лучше, но рабам выдавали подобные поручения — чтобы не шатались уж совсем без дела. Доминика это вполне устраивало. На этажах есть камеры слежения, авось мучители и не рискнут устраивать беспорядок.

Как и все, он чего-то ждал, и ожидание было неприятным, тягуче-болезненным, точно зубная боль. Добавлялась и физическая — от неглубоких, но многочисленных ранок и синяков.

Пол в десяти комнатах и трех коридорах давно блестел, но уходить Доминик не торопился. Ничего хорошего вне 'нейтральной зоны' не ждало.

Поэтому продолжал работать.

Он услышал шаги и привычно сжался: опять ОНИ! Сколько можно?! Впрямь решили добить его?!

Доминик судорожно оглядел пространство, заметил средних размеров золоченый шкаф с рисунками драконов на дверях. Сомнительно, что поместится туда, впрочем…

Шкаф оказался пустым. И если скрючиться в три погибели, то сидеть можно.

Ура.

Шаги приближались, а вскоре появились и обладатели. Доминик шумно выдохнул воздух: не Эдвин. Новый самец хозяйки, почему-то в обществе Камилла.

Почему?

'Не твое дело', привычно приказал себе Доминик. Меньше знаешь — меньше синяков. Ему и так хватает.

— Черт, — бормотал Камилл; он выглядел растерянным, но странно…счастливым?

Доминик заморгал.

— Черт, — повторил Камилл, — Мы оба идиоты. Какого мы творим?

Элитник — вполне обычный для своей 'касты': рослый и хорошо сложенный, со светлой кожей и вычурной прической-дрэдами, — положил широкую пятерню на плечо техника:

— Мы вместе. Ты мне сразу понравился, — улыбка. — Вот и все.

— Да… но… ох, черт, Натанэль… Это неправильно! К тому же… — Камилл поскреб затылок. — Я с тобой совсем обо всем забыл.

— О чем именно? Твои железки?

— Не только. Знаешь Альтаира?

— Встречались пару раз. И что?

— Он дал мне одно поручение… в общем-то я почти уверен, что могу выполнить его. Но два дня из трех прошли, а я так и не занялся, и…

— Я помогу?

Нервный смешок. Доминик не выдержал, любопытство пересилило привычный, вроде любимой мозоли, страх: он высунулся из своего убежища. Видно стало лучше.

— Вряд ли, Натанэль. Извини, — Камилл развернулся, и, как почудилось Доминику, уставился прямо на него.

Сейчас выволочет за шкирку, уныло подумал тот.

Камилл отвернулся. Возможно потому, что Натанэль обнял его, тем самым прервав разговор. Затем оба переместились в соседнюю комнату; Доминик, поняв, что теперь он точно лишний, осторожно выбрался из шкафа и ретировался прочь.

Он справедливо полагал, что список эксцессов исчерпан. Не успел даже удивиться, когда буквально влетел в Альтаира.

— Эй! — сварливо буркнул элитник. — Смотри куда идешь, урод!

— И-извините, — Доминик попятился. Ну что за день такой! Невезучий.

Ошибка. Невезучий — он сам, не день.

Альтаир хотел было оттолкнуть неуклюжего 'третьесортника' и пройти мимо, но внезапно, неожиданно для себя, сложил пальцы в кулак…ударил.

Альтаир получил выговор от госпожи. Оставалось два дня до срока. И ничего. Камилл отговаривается 'еще не нашел', Альтаир бегает к проклятому технику, как собачка — каждые полчаса. Уходит с очередным кукишем.

А еще у госпожи новая игрушка, этот проклятый тип, похожий на альбиноса, но с темно-ореховыми глазами. Альтаир возненавидел его с первого взгляда, и охотно превратил бы правильное лицо в кровавую кашу… если бы не статус. Почти как у Альтаира.

Проклятье. Проклятье.

Бить было легко, словно тело случайной жертвы Альтаира самой природой предназначено служить боксерской грушей. Эдаким муляжом из ваты и мягкого пластика.

Он даже не кричит.

Смешно.

Альтаир осознал, что пальцы его мокры от крови, и на него накатила брезгливость. Будто обнаружил выводок тараканов в постели.

Докатился. Избивать третьесортника… чем он лучше 'стаи'?!

— Альтаир, да ты решил заменить Эдвина с его бандой? — раздался знакомый голос. Альтаир развернулся на 180 градусов.

Камилл. Да не один…с этим…

— Зачем он так? — 'новенький' тряхнул дрэдами. Вопрос звучал наивно, и полоснул Альтаира новым приступом ярости.

Но Альтаир сдержался. Его чувства обострились, как после дозы амфетаминов.

— Просто так, — растягивая гласные ответил он. Краем глаза наблюдал: злосчастный 'третьесортник' жив, вон уползает вроде червяка. — А вы что тут делаете?

— Мы… — Камилл стушевался.

— Между прочим, я давал тебе задание! — рявкнул Альтаир. С костяшек пальцев капала кровь, он сунул влажный кулак под нос Камиллу. — Считай, что это было предупреждение, понял?!

Натанэль легонько подался вперед.

— Оуйй! — взвыл Альтаир. 'Новенький' держал его за запястье, выламывал сустав.

— Не трогай его, — по слогам произнес Натанэль. Для верности дернул Альтаира за руку, сочно хрупнули связки.

— Т-ты… Трахаешь его, а?! — Альтаир забыл об осторожности. Забыл, что Камилл еще нужен ему. Больно было, но хуже — обида, как он посмел, как… — Гнилое мясо любишь?! Ничего, через годик-полтора получишь удовольствие сполна, ха!…

— Натанэль, стой! — Камилл повис на нем, точно бультерьер на волке…или на целом танке, Натанэль и впрямь похож на машину. Разрушительную военную машину. — Не трожь, ну его!

Натанэль отпустил Альтаира.

— Убирайся, — проговорил он. Спокойно, но Альтаира продернули мерзкие мурашки.

— Да уж, мне тут нечего делать. Счастливо оставаться, голубки! — он хихикнул. — Можете вон еще его взять, третьим… ха! Ты, Натанэль, любишь же… низкосортных!

Камилл подумал: отлетит наподобие фольговой обертки. Удерживать Натанэля — граница возможностей. Поскорее бы Альтаир убрался.

— А ты, Камилл, не забудь — завтра! Иначе всем нам… — большой палец здоровой руки скользнул по шее. Затем Альтаир поправил помятые виниловые брюки и сеточку-рубашку.

И чуть быстрее, чем позволяли приличия, покинул 'поле боя'.

Доминик ненадолго отключился. Открыв глаза, он заметил элитника-Натанэля и Камилла. Альтаир (чтояемусделалчтояемусделал?!) исчез.

Судя по всему, благодарности и объяснения подошли к финалу, и Натанэль заинтересовался иным:

— О чем он говорил, Камилл? — спросил Натанэль. Элитник приблизился к Доминику; тот сжался: опять издевательства?

— Ну… об одном задании, — пробормотал техник. — Эй, ты чего делаешь?

— Помогаю ему, — Натанэль кивнул на Доминика. — У тебя в блоке есть медоборудование?

— Да, но… это же третьесортник! — вытаращился Камилл. — Правда… — он прикусил язык.

— И что?

Действительно. Камилл покраснел.

— Черт, Натанэль. Откуда только взялся, такой хороший, — покачал головой. Затем усмехнулся. — Думаю, ты заслужил награды. Я знаю, что нужно Альтаиру. И я знаю, где это взять…

*

Что-то меняется.

На уровне действий и предзнаменований. Второе важнее. Доминик привык жить чутьем в большей степени, чем разумом: различать шаги, интонации и сгустки шаровых молний во влажном от кондиционеров воздухе.

Страсть к порядку у него врожденная, генетическая особенность — или аномалия? — как и его ДНК. Непригодный к передаче потомству, но все-таки позволяющий выжить. Хоть как-то.

Итак, список, озаглавленный 'Перемены'.

За три дня дважды попался элитникам. Один из них почему-то решил 'сорвать зло', хотя обычно не замечал вовсе. Другой (вместе с Камиллом! И это тоже неправильно!) — решил помочь, притащили на законных основаниях в медблок, подлатали несерьезные, но малоприятные 'увечья'.

Что дальше?

Доминик сидел на жестком никелевом столе. Камилл отключил аппаратуру, переглядывался с Натанэлем, словно готовился сделать ему подарок.

— Ну все, — прокомментировал техник, когда 'лечение' было закончено, — Можешь сунуть ему конфетку и он будет совершенно счастлив.

— Ты относишься к нему как к животному, — заметил элитник.

— И чего? Это же третьесортник…

— Он — часть стаи, — проговорил Натанэль. В подобные моменты заметно, что он с трудом подыскивает слова, — Он часть стаи. У нас полагалось защищать.

— У кого — 'у вас'? Выкидышей, что ли?

Доминик поспешно отвернулся.

Выкидыши? Недоразвитых эмбрионов-мутантов выбрасывают в сточные канавы, но часть выживает и обитает на задворках города, подобно роям насекомых или крыс. Выкидыши слабы в одиночку, но страшны количеством. Которое не убавляется, невзирая на регулярные чистки.

Но причем тут элитник?

Натанэль промолчал. Впрочем, Камилл и собирался сменить тему. Улыбнулся во все тридцать два зуба (пока еще белых и здоровых; зубы у техников разрушались незадолго до смерти), отвел Натанэля в угол.

Доминику захотелось улизнуть потихоньку, пока парочка обсуждает какие-то планы. Шаровые молнии просто метались в пространстве, Доминик слышал их, будто назойливый комариный писк.

Обойдется без 'конфетки', вот именно…

Он попытался сигануть к входной двери, но железные створки оказались заперты и требовали пароль. Тут и Камилл подоспел:

— Не так быстро.

— Но… зачем я вам? — тон Доминика был несчастным. Привычно-несчастным. Давить на жалость — всего лишь способ выжить, если нет зубов и когтей.

Приблизился Натанэль. Обхватил запястья — не жестоко, но властно. Будто резиновыми наручниками:

— Ты уверен, Камилл?

— Вполне. Я сразу понял, кого она имеет в виду… — Камилл понизил голос, — Она знает все и про всех. Не ошибается.

— Мне говорили, — заметил Натанэль.

— Пожалуйста, — захныкал Доминик; его вернули на никелевую 'койку', техник и элитник нависли инквизиторами в пыточной камере, — Я ведь не сделал ничего плохого… Отпустите…

— Успокойся, — Натанэль развернул его к себе. Доминику почудился оскал, оскал и угроза в глазах цвета прозрачно-коричневого бутылочного стекла; он не выдержал 'игры в гляделки' и пяти секунд, уставился на собственные тряпичные башмаки. — Камилл, что ему делать?

— Петь, разумеется, — спокойно проговорил техник.

Доминик не шелохнулся. Башмаки — не иначе произведение искусства, заворожили. Или он внезапно оглох. Ослеп и потерял ориентацию в пространстве — тоже.

— Ну? — Натанэль взял за подбородок. — Камилл говорил…

— Говорил! — перебил его Камилл. — И еще раз повторю! Я сам, — он тыкнул в Доминика пальцем, — Слышал, как ты пел, помнишь — когда работал на крыше?! Я еще подумал, что это сама хозяйка… — последовал короткий смешок, — Удивился — не то слово.

'Но приберег информацию до нужного момента'.

— Тогда в чем дело? — задал вопрос Натанэль.

— Нет.

Впервые в жизни отказался.

Удивился и сам Доминик, и Камилл — не просто удивился, изумился, будто из шкурки безобидного забитого тихони вылез трехголовый дракон:

— Эй? Ты чего?!

— Нет, — повторил Доминик.

— Твою мать! — выругался Камилл. Откуда взялось у этого ничтожества чувство протеста…или чего там еще? Достоинства, может быть?!

На мгновение Камиллу захотелось вломить как следует, хотя никогда прежде Доминик не вызывал ничего, кроме слегка брезгливой жалости.

Камилла остановило спокойствие Натанэля. Не уподобляйся 'своре'. И Альтаиру.

— В чем дело? Я тебя слышал.

— Камилл… я никогда не… ну… — во рту пересохло. Доминик чувствовал себя подростком, чей личный дневник прочитали смотрители в интернате. Или застукали за онанизмом. — Прошу вас, отпустите.

— Я тебя слышал. Ты тот, кто нужен, — Камилл прикусил язык. Незачем до сроку говорить, что Доминика выбрала Королева — он и без того от собственной тени шарахается…

Молчание. Провалиться сквозь землю, вернее холодный каменный пол — банальное, но единственно значимое желание; Доминик часто-часто облизывал пересохшие губы. Пожалуйста, не надо.

У него ничего нет. Место в бараке и одежда, вот и все. Как и у других, впрочем, но маленькая тайна позволяла…

Ну, скажем, не перегнуться через перила, стоя на крыше дворца Гвендолин. Или не коснуться заголенного провода.

Если ты — последний из последних, нужно цепляться. За нечто нематериальное, ведь материальное не дадут, отберут, сломают.

Доминика слегка тошнило. Словно забрались в горло грязными, пахнущими тухлой рыбой и канализацией, пальцами. Его унижали, издевались всю жизнь, он привык…ко всему, кроме боли можно привыкнуть, да?

Или есть что-то хуже боли?

— Отпустите меня, — говорил он, зная, что хуже всего.

Он предаст и самого себя. В конечном итоге, подчинится. Откажется — элитник убьет его, элитники не привыкли к ослушанию, но…

Да глупости. Сколько угодно можно рассуждать: лучше быть техником и не дожить до тридцати пяти, лучше пообниматься с 1000-вольтовым кабелем; не-жить, но не позволить в который раз потрошить заживо.

Не сможет.

'Я и правда ничтожество', подумал Доминик.

— Можешь отказаться, — внезапно проговорил Натанэль, глухо и шершаво, похоже на рычание, — И обречь нас всех. Или спасти.

Камилл страдальчески поморщился. Нашел Натанэль, чем пронять! Доминику плевать на 'всех', и не без оснований. Вон, маленький извращенец Эдвин с бандой чего стоят!

Натанэль говорил, что среди 'выкидышей' принято держаться стаей. Взаимовыручка и далее по списку.

Но в нормальном мире предпочтительнее заботиться о личной заднице. Она как-то ближе.

Проще ему по морде дать, дабы выбить откуда-то прорезавшуюся дурь и упрямство. Доминик отступил от наклонившегося к нему элитника. Беспомощно озирался, ровное жужжание аппаратуры медблока оттеняло паузу до полной невыносимости.

С рождения в нем жила мелодия, он слышал ее всегда. Когда засыпал и просыпался. В редкие часы покоя и в круговерти побегов, издевательств и отчаяния. Мелодия спасала. Мелодия была его душой.

Откуда взялась — неизвестно, но кто спрашивает паспорт у маленьких тайн?

Он запел.

Камилл и Натанэль сначала переглянулись, потом узкие губы техника сложились в довольную ухмылку.

'Я же говорил'.

То, что надо. Высокий чистый голос, и впрямь более похожий на голос женщины; неудивительно, что его потребовала Себе Королева.

— Госпожа будет рада, — прервал Доминика Камилл. — Веди его к ней.

*

В анфиладах покоев госпожи бил в глаза свет. Свет и роскошь. Доминик зажмурился — игра многотысячно отраженных в зеркалах и хрустале всполохов огня резала глаза; если бы не Натанэль, он бы заблудился. Слишком ярко — хуже темноты. Еще Доминик понимал: вот это — роскошь, но ярлык был условным. Планета круглая, а здесь — роскошь. Личным опытом не подкреплялось. Он верил.

Ему хотелось замедлить шаг, коснуться пальцами пушистых ковров, лепных украшений на стенах, подойти ближе и рассмотреть картины на стенах и обитые чем-то карамельно-коричневым стены.

Но Натанэль не давал передохнуть, Доминик едва поспевал за длинноногим элитником, приходилось бежать.

Что происходит? Зачем?

Ответов не было, и не хотелось загадывать. Страшно.

Натанэль остановился у прямоугольной деревянной двери. Доминик потянулся, чтобы коснуться 'настоящего дерева', но Натанэль дернул его за руку:

— Это покои госпожи.

Вполне достаточно, чтобы присмиреть.

Двери открылись самостоятельно.

Внутри царил полумрак, пахло кисло-сладким, похожим на вишню дымом слабонаркотических сигарет. Густо-коричневые тона и бархат заполняли комнату уютом; Доминик подумал об укрытии… ну или норе. Здесь идеально прятаться.

Глупая мысль. От кого прятаться госпоже?!

Вздернулись бамбуковые татами. Натанэля и его 'добычу' приглашали в святая святых, и когда Доминик увидел госпожу, неприступную, загадочную до мифичности — тысячи рабов его уровня проживали всю жизнь, ни разу не узрев вживую своей хозяйки, — он растерялся. Настолько, что поначалу даже не спрятал удивленного взгляда.

Это — госпожа?

Какая она…маленькая, думал он, вместо подобающего в данном случае благоговения губы щекотала улыбка, пришлось больно прикусить язык. Маленькая и забавная. Вот они какие, женщины. Хозяйки.

Вот она — Гвендолин, член Сената, одна из Двадцати Высших. Владелица сотен рабов и дома-дворца.

Скользнуло нечто контрастно-рыжее, цвета политого кровью апельсина. Ящерица! — сообразил Доминик. Дернулся, но Натанэль сдавил его плечо.

— Она на цепи, — шепнул элитник.

Ящерица свернулась на шоколадном бархате в пяти сантиметрах от лодыжки Доминика и плотоядно облизнулась. Наверное считала, что упитанного 'третьесортника' привели ей на обед.

А еще в комнате был Альтаир. Сидел на пушистом ковре в одних кожаных трусах и ошейнике, Гвендолин поглаживала его по безволосой груди.

Лишь присутствие хозяйки сдержало Натанэля; ноздри его раздулись, но проговорил он с подчеркнуто-спокойной интонацией:

— Я привел того, о ком вы говорили, госпожа.

Альтаира перекосило. Удивление, бешенство и презрение.

— Вот как? — Гвендолин дернула ящеричью цепь. Животное клацнуло челюстями, вздыбило костяные выросты на шее. Доминика хозяйка игнорировала.

— Почему информация известна всем? — она обратилась к Альтаиру.

Элитник побледнел. Бронзовая кожа сделалась кремовой.

Натанэль скрипнул зубами.

— Госпожа… это Камилл! Я поручил ему… найти, а он… Он выдал всем, кому мог, а еще они с вашим новым приобретением…

Альтаир наклонился к Гвендолин.

Натанэль шипел не хуже ящерицы.

Доминику все настойчивее хотелось смыться куда подальше.

Гвендолин поджала пухлые губки.

— Это их дело. Качество семени не портится от того, что самец спит с техником, — громко сказала она. Доминик едва не взвыл: Натанэль до кровоподтека сдавил его предплечье. — Мне не по нраву утечка информации. Впрочем… — она кивнула Натанэлю, — Говори.

— Я привел того, о ком вы говорили. Госпожа, — повторил тот.

Лишь теперь Гвендолин соизволила обратить внимание на 'добычу'. Полагалось сжаться, упасть на колени; Доминик только опустил чуть голову и растерянно улыбался.

Она ведь госпожа. Могут быть жестоки Эдвин с бандой, техники, элитники. И Камилл жесток. Но она же… мать. Дочь Самой Королевы…

Всякая жестокость — мерзкий послед слабости, физической либо моральной. Госпожа не может быть жестокой.

Правда?

Лицо Гвендолин холодное, точно нарисованное. Красивая, думает Доминик — мужчина, никогда не знавший женщины, он внезапно испытал тоску-спазм где-то в диафрагме. Красивая.

Он улыбался.

— Ты уверен, Натанэль? — Гвендолин затянулась вишневой 'палочкой'.

— Да.

— Тогда пусть покажет, на что способен. Я должна убедиться.

Натанэль легонько пихнул 'добычу', но на сей раз Доминика не требовалось принуждать.

Конечно, госпожа. Конечно. Я всего лишь (ничтожество) третьесортник, но… И вам ведь не нужно, чтобы я вырвал сердце, правда? Всего лишь спел. Смешно, я всегда считал это чем-то постыдным, прятался, а теперь…

Как прикажете, госпожа.

Он пел, а по его щекам текли слезы.

Альтаир приподнялся на своем месте. Скрипел зубами, сжимал пальцы в кулаки — но раненая рука откликалась болью. Альтаир бесился сильнее.

Опередил. Какой-то новенький. Камилл продался за подачку — трах от элитника, ха! И вот… не он, Альтаир, выслужился перед госпожой.

Соперник. Натанэль.

— Отлично, — в отличие от Камилла, Гвендолин дослушала до конца. — Ты справился с заданием, Натанэль. Подойди.

Гвендолин сняла с Альтаира платиновый ошейник, знак высшего благоволения, и надела склонившемуся к ней Натанэлю.

— Отведи его, — Гвендолин указала на Доминика, — В отдельную комнату. Завтра я доставлю его Королеве. Ты поедешь со мной, Натанэль.

Она поцеловала его в губы, и это было сродни печати.

'Я отомщу', думал Альтаир. Без ошейника холодно. И холодна мысль. Отомщу.

Натанэль вовремя подхватил Доминика. Еще секунда — и тот потерял бы сознание.

'Доставлю его Королеве'.

Доминик ослышался… нет, не может быть. Лучше унижения, пытки, смерть, только не…

Натанэль вытолкал его, и за деревянной дверью он разрыдался.

*

Крохотная комната — полтора на два метра. Камера смертника. Непривычное одиночество обматывает плотной, туманной пеленой. Темно и душно.

Ко всему можно привыкнуть… к смерти тоже?

'Тебя выбрала Королева'.

Это хуже.

Что Она сделает с ним? Доминик не обладал богатой фантазией, но против воли рисовались картины раскаленного железа в распоротой коже, тысяч пыточных орудий и бесконечной, безначальной муки — от нее нельзя убежать, нельзя передохнуть; зовешь окровавленным ртом смерть, молишь о пощаде — но Королева мудра и не позволяет ни умереть, ни отключиться.

Или превратит во… что-то. Не-человека. Не-живое, не-мертвое, искореженное снаружи и внутри.

Королева всемогуща. Королева читает мысли и проникает Своими на самое дно потаенных страхов, и возводит для каждого 'избранного' персональный ад.

Чем он провинился? Почему Королева указала на него?

Нет ответа.

'Ты еще надеешься на справедливость? Смешно'.

Не надеется.

Доминик забился в угол, прижался лицом к теплой и чуть влажной от духоты металлической стене. Страшно? Нет, не то. Безысходный ужас, вот более верное определение; охота кричать и биться в истерике, мышцы сводит судорогой от животного желания сбежать.

Некуда.

Минуты текут, шурша, точно в песочных часах. Из-за полумрака чудится, будто запертая дверь и стены смыкаются, стремятся раздавить.

Приходил Натанэль и собственноручно принес ужин, но Доминик ни удивился тому, что элитник заботится о нем, ни притронулся к еде. Царапал коротко стрижеными ногтями стену, тупо смотрел в одну точку.

Постепенно страх перегнил в безразличие. Вывернут наизнанку. Уничтожат. Хуже смерти, хуже боли — не привыкнуть, не смириться; Доминику остается несколько часов.

Можно страдать, а можно выспаться.

Измотанные нервы решили за Доминика.

Проснулся он от вспышки, свет выдернул его из забытья, будто окатили ледяной водой. Он зажмурился, пытаясь рассмотреть визитера; болезненно затрепыхалась мысль: утро. Все кончено. Так быстро.

— Привет.

Голос не принадлежал Натанэлю. Кто?

Эдвин… что он здесь делает?

Доминик сел на полу, прикрыв лицо ладонью. Скривился. Хоть в последнюю ночь он может оставить в покое?! И где раздобыл код от двери?

Полоска света озаряла Эдвина со спины, отчего тот казался демоном, горгульей из черного камня. В руках Эдвин держал надрезанный апельсин.

— Привет, — повторил мучитель, подкинул фрукт на ладони, — Кажется, разбудил тебя?

— Да, — Доминик изучал линию света. Будто связка игл.

— Тебя избрала Сама? — Эдвин ухмыльнулся. Снова подкинул апельсин, — Что ж, не буду говорить, что сочувствую тебе… хотя, ты вряд ли заслужил подобное. Королева карает достойных. Зачем Ей жалкая тварь вроде тебя?

— Не знаю, — оскорбления Доминик проигнорировал. Свет и апельсин. Оранжевое переламывается прямым углом, искрит.

Эдвин сел на корточки.

— Королева ненавидит всех, кроме дочерей. Она бы уничтожила и элитников, если бы не… необходимость. И тех, кого выбирает….

— Взламывает тело и разум, — смуглые узкие пальцы врылись в сочную мякоть. Рвалась пленка и капал кисло пахнущий сок. — Уничтожает все в тебе. Чистая ненависть. Ничего кроме ненависти…

Эдвин шепчет на ухо, будто собираясь затем поцеловать свою жертву. Слышно, как лопаются крупные капсулы-клетки апельсина, истекает липкая рыжая кровь. Доминика тошнит от этого запаха, от духоты и ужаса; лучше бы Эдвин избил, изнасиловал его…

— Пожалуйста…

— Каковы твои кошмары? Не говори: Королева знает. Она поселит тебя в них, в лабиринте, где платиновые пауки заползают в рот и выгрызают путь сквозь череп, а ониксовые черви селятся в костях. Запомни меня: я дарил тебе наслаждение по сравнению с тем, что предстоит…

— Зачем? — Доминик вскочил. Он задыхался, слова — и запах, искисло-горький, брызги оседают на щеках и одежде, — Зачем ты пришел? Как…и зачем?!

— Попрощаться, — рассмеялся Эдвин. — Дверь открывается снаружи.

Измочаленный апельсин упал под ноги.

Эдвин положил мокрые руки на плечи Доминика.

— Попрощаться… и поразвлечься. Напоследок. Пока ты — еще ты. Ты сам разденешься или…помочь?

Клякса рыжего на полу и за дверью. Доминику хочется орать, выбиваться, кусаться. Он смотрит в одну точку. Нет — в две. Дверь и раздавленный фрукт.

Похоже на огненную реку Царства Мертвых.

Не страшно. Он уже за гранью.

И, закрыв глаза, ныряет в нее.

— Эй, твою мать! — Эдвин где-то на том берегу. Почему лежит? Он ведь заставлял раздеться и сдаться, а тут шкурка… и свет.

Бежать.

Доминик выскочил наружу, хлопнул за собой грузной дверью. Мигнул зеленым электронный замок.

'Открывается снаружи'.

Эдвин попался в свою же ловушку, вот смеху-то. Только Доминику не до веселья.

Бежать, бежать… убьют — пусть. Инстинкт самосохранения раздавлен, вроде апельсина.

Стук шагов и собственного сердца. Колени подгибаются от непривычно долгого бега, Доминик привык сдаваться; не теперь. Все или ничего.

Это почти весело.

Коридоры полупустынны. Несколько раз наталкивался на полузнакомых людей, те провожали его безразличным взглядом. Несется куда-то третьесортник, да и пусть, кому он нужен?

Пару раз растянулся на скользком полу, кубарем прокатился с лестницы. Царапины и ушибы — пускай. Какая разница, в хорошем ли состоянии будет его труп?

Он не сообразил, как очутился в злополучном ангаре.

'С ангара все и началось…и с Камилла'.

Доминик остановился, тяжело дыша. Озирался по сторонам. Гулкая тишина заполняла помещение, лениво поблескивали лакированные бока муверов и мини-байков. Ангар спал вместе с большинством обитателей дворца Гвендолин.

Доминик подумал, что никогда не покидал пределов гигантского дома. Не считая инкубатора-интерната. А еще не умеет управлять ни мувером, ни самым примитивным байком, предназначенным для малолетних дочерей хозяйки.

Что ж, придется научиться. Пути назад нет.

Доминик остановился посреди ангара, чувствуя себя крохотным и беспомощным, будто новорожденный… или выкидыш.

Лучше бы ему перекрыли кислород и питание там, в инкубаторе.

Не приходилось бы страдать, а еще бежать, воровать хозяйское имущество.

— Я должен. Я не хочу… к Королеве. И не хочу умирать, — вслух произнес Доминик, словно споря с кем-то невидимым. До ближайшего мувера меньше десяти шагов. Доминик попытался унять дрожь в коленях и пальцах. Не особенно успешно.

Раздался звук. Грохот землетрясения, извержения вулкана — с шипением лавы на сырой почве, воем угольного ветра…

Всего-навсего окрик.

— Стоять!

Камилл. Техники обладают шестым чувством или вроде того…

— Стой, ты…

Доминик споткнулся на ровном месте в полуметре от мувера. 'Все кончено', мигнула табличка-некролог. Лежа на спине, он вскинул ладони.

Так глупо — пытаться бежать.

Прости, Камилл.

— Ну все, хватит, — в руках техник держал дубинку-шокер, Доминик едва не рассмеялся: для него? Шокер? Сколько чести, — Скверная идея. Не удерешь.

'Не удеру', печально подумал Доминик. Только бы Камилл не бил его… а впрочем, какая разница?

Он закрыл глаза.

Он услышал выстрел, а еще смех, и волна страха подхлестнула, свернув в точку расстояние до мувера.

— Сто…ять, — прохрипел Камилл. Доминик бил по кнопкам панели управления. Мувер бурчал, но с места не трогался.

— Стоять… — изо рта техника ползла кровь, яркая, из-за ложного электро-света — оранжевая. Как апельсиновый сок, подумал Доминик.

'Кто стрелял в него?' — мелькнула мысль. И тут же рассеялась. Рабы охотятся за Домиником, за правом вернуть на место и выслужиться перед госпожой. Вроде лисьей охоты.

'Лисе' плевать на 'гончих'.

Бежать.

Мувер взвыл, закрутился на месте, точно пытаясь провертеть дырку в полу. Камилл кинулся, шмякнулся всем телом об окно, оставив длинный кровавый след. Доминик дернул какой-то рычаг.

Шаги. Кто-то стрелял в Камилла. Тоже ловит беглеца.

Двери ангара раздвинулись. Доминику повезло: попал на разблокировку, но кнопки и рычаги по-прежнему пестрели разноцветным хаосом.

Мувер приподнялся и тяжело взлетел к черно-синему прямоугольнику — ночному небу, Доминик ощутил прохладу и смесь незнакомых запахов и звуков. Город. Он никогда не…

Из короткого ступора вывел удар. Доминик подскочил в кабине мувера, больно ударился лбом о потолок. Выглянул в окно.

— Ох, нет…

Камилл болтался на узких, точно лезвия коньков, шасси. В момент взлета он пытался задержать машину, и его проткнуло заостренными краями, намотало и размазало по днищу. Сейчас Камилл болтался на связке внутренностей, точно наживка на крючке, а внизу мелькали глубоководными рыбами тени, кричали и ругались.

Тело Камилла мерно покачивалось, пока мувер выплывал из ангара. Брызгала кровь и рвались связки трубок, сосудов. Кусок трахеи вывалился изо рта, отчего казалось, будто техник свистит в свисток. Развороченный живот отплевывался кусками темной плоти. Камилл дрыгал руками и ногами, будто умоляя отпустить.

'Пожалуйста'.

Тело грузно рухнуло на пол ангара.

Доминик заставил себя сесть. Не смотреть.

Мувер рассекал воздушное пространство, в окно ползли приторные ароматы города, но из всех Доминик выделял металлоидный запах крови. Он закусил губу, потом запихал в рот кулак, чтобы не вырвало.

Доминик застыл в одной позе, словно кататоник, и так просидел достаточно долго. Пока не убедился, что дополнительная тяжесть исчезла, и мувер двигается свободнее.

'Вот и все', подумал он устало. Звенела пустота. Непривычные к перегрузкам мускулы и нервы потихоньку саднили вместе с синяками.

Зато Доминик был свободен.

'Я сбежал от самой Королевы', - подумал он.

Осторожно коснулся кнопок. Кажется, не так и сложно управлять. Совсем не сложно, если без паники.

Вот так.

Вокруг — ярко и празднично, Доминик с детским любопытством рассматривал роскошные здания, башни и мосты, иногда в форме грибов, иногда — в виде горок хрусталя, цветов или животных. Ночь разукрасила город полутонами, таинственными и прекрасными.

Доминик улыбался незнакомому прежде миру.

Однако он понимал, что оставаться в богатых кварталах опасно. Поднялся выше, присмотрелся, где заканчивается кокетливая, легкомысленная пестрядь и именно туда направил мувер.

В трущобах мало шансов выжить, но если поймают — ни одного.

Он отыскал автопилот, не сразу, техник из него, как из ящерицы — охранник инкубатора, да еще это чертово зрение, мелкие детали сливаются в единый синевато-розовый фон, — однако набрал нужные координаты.

Робот-автопилот надтреснуто доложил:

'Данные приняты. Приятного полета'.

*

Доминик заворочался и пробормотал нечто нечленораздельное. Спать уютно…а наяву Эдвин с бандой, тоска и обыденность. И почему пахнет гнилью?

Доминик вернулся в реальность с полувсхлипом на губах.

Королева. Побег. Смерть Камилла. Побег.

Это… с ним?

Ноги затекли от многочасового сидения в тесной кабине. Мигали лампочки, освещая почти кромешную темноту. Покидать убежище не хотелось. Доминик выглянул в окно, различил странные серые силуэты, похожие на холмы застаревшей пыли. Миазмы стучались с настойчивостью сборщика налогов.

Нет, вылезать решительно неохота.

В мувере обнаружился стереовизор, маленький и неважного качества, но Доминик не требователен.

Подождать до утра. И лучше не спать. Жаль, не захватил никакого оружия.

Жаль? Да он промажет, стреляя с трех шагов в энергоблок.

Доминик вздохнул. На свободе беспомощность — и одиночество, впервые одиночество защемило иголкой под ногтем, — воспринимались цельно. Гулко. Выбросили на метеор в открытом космосе.

Отсиживаться и озираться по сторонам его хватило ненадолго. Окончательно затекли ноги, к тому же он проголодался. Поскольку ни более удобной позы, ни ужина (или завтрака) от мувера ожидать не приходилось, легонько нажал ручку.

Щелк.

Гнилостная вонь моментально перебила голод, и едва не заставила Доминика спрятаться обратно, будто улитку в панцирь. Он ступил на неприветливую землю, и подошва в тряпичной обуви провалилась во что-то склизкое, вроде загустевшего машинного масла.

Доминик подумал о вывороченных внутренностях Камилла. Усилием отогнал образ.

Доминик ведь сам хотел в трущобы? Что ж, вот они. Не дворец члена Сената, но разве кто-то обещал милый домик и сад с апельсиновыми деревьями?

Вне мувера 'холмы пыли' оказались полуразрушенными зданиями, серыми, изгрызенными, похожими на легкие чахоточного больного. Ржавые балки грозили отвалиться и размозжить череп, им вторили неустойчивые кирпичи. Идти приходилось по содержимому сточной канавы. Брезгливого Доминика передернуло, когда он заметил чей-то обезглавленный и распухший труп, раскинутый на свалке железа, камня и пластика.

'Нужно выбираться отсюда'.

Доминик нерешительно двинулся куда-то, где смрад висел не таким непроницаемым облаком. Приходилось зажимать нос. Он распугал выводок крупных личинок, те завозились и поползли по ногам. Доминик отшатнулся с воплем, едва не плюхнулся в зловонную зелено-коричневую лужу.

Скорее. Скорее. Прочь отсюда.

Жижа мерзко хлюпала под ногами. Нависали изглоданные временем и тленом строения. Такой контраст, думал Доминик, я слышал о трущобах, забытых Сенатом и самой Королевой, но чтобы настолько…

Да, любителям экзотических красот явно не пришлась бы по вкусу теневая сторона колонии.

Доминик ощутил: следят. Нервно оглянулся, пожалел, что не прихватил фонарик: две восково-желтые луны недостаточно освещали дорогу. В кучах мусора кто-то елозил.

Доминик ускорил шаг.

Мелькнули голые хвосты и рубиново-алые глаза.

Крысы. Всего-навсего крысы. Основная пища выкидышей… ой, нет, только не…

Он бежал, несмотря на болотную, вязкую грязь и нудно болевшие мускулы. Отродясь столько не бегал, и не догадывался, будто способен выдержать дольше пары сотен метров быстрее, чем неторопливым шагом.

Адреналин заменяет физическую подготовку.

Доминик выбрался на относительно сухой тротуар. Мусора здесь валялось еще больше, но, по крайней мере, ступни не тонули в вонючей грязи. Хотелось снять и выбросить обувь, прорвавшуюся на пятках. Вымыть ноги. Принять душ.

Домой…

'Нельзя'.

Нельзя. Раскисать и останавливаться. Вперед, вперед.

Только…передохнет чуть-чуть, вот тут, на относительно чистом камне — остове дома или надгробии…

Доминик опустился на холодный бетон, блаженно вытянул ноющие ноги. Все-таки гонки по пересеченной местности не для него.

За что ему все это? Кому что плохого сделал скромный третьесортник, забитый и тихий, быть может, самый незаметный в колонии? Эдвин и остальные звали его ничтожеством… Доминик не спорил.

Тогда — почему? Выбор Королевы, побег, смерть Камилла…

Он почувствовал, что плачет от жалости к себе, от боли в перетружденных голенях, от голода, страха, одиночества. Слезы капали с носа, попадали в рот — жили совершенно своей жизнью.

Возьми себя в руки.

Он прислушался. Мгновенно 'вырубил' рыдание, словно выдернул шнур из розетки.

Здесь кто-то есть. Кто-то крупнее крыс.

Близко.

Шарканье подошв (лап?), короткие выдохи и клацанье зубами впрыснули новую дозу адреналина.

Доминик соскочил с камня.

— Кто здесь?

'Более дурацкой идеи не отыскал? Еще бы повесил табличку: 'ПОЙМАЙ МЕНЯ'.

Поздно.

Из пыльного буро-серого полумрака выступали существа. Подобные людям, но меньше, тощие, словно скелеты, наспех заляпанные неровным слоем багровых мышц и сухожилий. Кожи им не досталось: было видно, как пульсируют плохо прикрытые органы и подрагивают нервы. Существа двигались на полусогнутых ногах, будто доисторические пред-люди, питекантропы или австралопитеки. Уродливые морды, неестественно-подвижные из-за обилия лицевых мускулов, щерились в злобном оскале. А зубы у них — с палец длиной.

Доминик коротко взвизгнул.

— Не трогайте меня!

'Убежал. Далеко, нечего сказать…'

Стоило спасаться от Королевы, чтобы попасть на обед выкидышам?

Выкидыши. Недоразвитые гигантские эмбрионы, то ли мутанты, то ли нежить. Вместо пуповины — чужая плоть, но крысы — невкусная еда, гораздо приятнее поживиться глупым беглым рабом…

Доминик не двигался. Перегорела батарейка, паника вылилась в ступор, заледеневший в немом крике рот и прижатые к подбородку кулаки.

Разорвут на части… больно?

Недолго, в любом случае.

Из стаи выкидышей выступил вожак. Крупнее, чем прочие и с почти осмысленным выражением морды. Глаза у него оказались светлые, прозрачные, будто стеклянные шары со снежинками. Имя снежинкам — голод и ненависть.

Вожак облизал двойной ряд клыков узким языком.

Доминик задержал дыхание. Зажмурился.

'Вот и все'.

Он ждал раскаленной боли, сотен зубов — и тело распадется быстро, зубы мутантов остры, а плоть податлива, — но вместо нее раздался выстрел. Двойник того, в ангаре.

'Все снова? По кругу… и не спастись? Может быть, я попал к Королеве и она открыла мне личный ад?'

Доминик не додумал. Его обхватили за талию, потащили куда-то. Снова заставляли бежать, но ступор исчез, Доминик поспевал за своим спасителем, а тот отстреливался от мутантов. Выкидыши визжали и рычали, трупы катились в грязь. Доминик предпочел не оглядываться.

Потом его запихнули в мувер, старенький и скромный по сравнению с мувером хозяйки. Машина взмыла в воздух.

Только тогда Доминик взглянул на неожиданного спасителя.

Высокий худощавый человек, Доминик определил его как элитника, причем породистее Альтаира. Беспорядочно разметались длинные соломенного оттенка волосы, тонкие губы сжаты в сосредоточенную гримасу… но почему-то Доминик решил, что этот человек чаще улыбается, чем сердится.

Спаситель ощутил: рассматривают. И в подтверждение догадок Доминика улыбнулся — открыто, доверчиво, ярко-голубые глаза улыбались вместе со всем лицом.

— Куда ж тебя занесло, — он переключил мувер на автопилот, а сам переключился на спасенного. — Чертовы твари к людям не выбираются, но там хозяйничают…

— Я… — Доминик сбился на первом же слоге. Смутился. — Извините.

— За что извинять? Заблудился, бывает…

— Я не заблудился, — быстро сказал Доминик. Новый страх вертелся миниатюрным смерчем: незнакомец обязательно спросит, кто его хозяйка. А потом…

Ох, нет. Лучше выкидыши.

— Хорошо, — от кивка длинные волосы рассыпались в художественном беспорядке. — Не буду спрашивать. Сейчас поедем ко мне домой, тебе нужно отдохнуть. Надеюсь, не возражаешь?

Доминик покачал головой. Возражать-то может, и возражал… да вопрос чисто риторический.

— Кстати, меня зовут Теодор, — представился спаситель. Он протянул крупную длиннопалую ладонь. Доминик пожал ее немного неуверенно. С ним прежде не здоровались на равных — 'Эй, ты' да затрещины.

Доминик назвался. Слега растерянно и словно в ожидании удара. Но Теодор не ударил. Вежливо кивнул. Затем собрал растрепанные волосы в 'конский хвост', отчего худое лицо стало выглядеть еще уже, и замолк.

Приземлились они в квартале среднего уровня. Насколько Доминик вообще мог судить о достатке жителей по архитектуре района.

— Вот и дом, — объявил Теодор.

— Ты живешь один? — удивился Доминик.

— Ну да. Моя госпожа не привыкла держать слуг при себе круглосуточно.

Из этих слов Доминик вывел, что хозяйка Теодора — небогатая женщина; содержать многосотенную толпу рабов во дворце по карману лишь аристократкам. Остальные ограничивались небольшим числом и государство выдавало каждому отдельное жилье.

— Проходи, чего стесняешься? — Теодор засмеялся. Доминик вновь смутился. Хотелось доверять этому человеку. Незнакомец — и что? Знакомые причиняли Доминику боль.

Должно же поменяться… Когда-то.

Почему не сейчас?

— Спасибо.

Доминик замялся на пороге. Хозяин включил пультом управления свет.

— Боишься чего-то? Я выкидышей на цепи не держу, — сообщил Теодор.

Разумеется. Никаких выкидышей и никакой угрозы. Низкие потолки и скругленные стены так не похожи на дворец госпожи; Доминик подумал, что дом Теодора гораздо более пригоден для жизни. Всего две большие комнаты, гостиная со встроенным в стену шкафом и стереовизором, и спальня (Доминик заглянул туда случайно и устыдился своего нахальства, но Теодор жестом показал — мол, все в твоем распоряжении).

— Располагайся, — добавил он вслух. — Я приготовлю ужин, — он глянул на прозрачные часы в форме радужно-игристой капли, цифры во встроенном циферблате меняли цвета. Четыре пополуночи — отмечено фиолетовым.

— Спасибо, — повторил Доминик.

'Чего ему все-таки от меня надо?'

Но задумываться не стал.

Душ наконец-то смыл грязь сточных канав, расслабил. Доминик отметил, что его одежда за несколько часов похождений превратилась в лохмотья. Натягивать ее обратно не хотелось.

'Вот именно. У меня ничего нет. Тогда почему он подобрал меня?'

Доминик остановился у ростового зеркала.

Я ведь толком не представляю, как выгляжу, почему-то подумал он. Фрагментарно, не более. И не оценивал, до того ли было?

Он провел пальцами по стеклу, будто пытаясь поймать живое тепло у зеркального двойника; на самом деле испытал легкое удивление: воображал себя уродливой (ничтожной?) тварью, немногим лучше выкидыша, а оказалось — обладает вполне приятной внешностью. Не элитник, но…

И ему идет улыбаться.

Доминик пригладил коротко стриженные мокрые волосы, почти черные, как и глаза — контрастом к светлой коже.

Запах чего-то вкусного проникал сквозь закрытую дверь. Доминик вспомнил, насколько голоден. Он оторвался от зеркала и погасил свет.

*

Позже Доминик думал, что в конкурсе на самый странный совместный ужин (или завтрак?), данный выиграл бы гран-при.

Во-первых, их всего двое, не серо-синяя толпа третьесортников в очереди за порцией малоприятного на вид, но вкусного и питательного варева. В очереди исключительно 'третьесортники', техники — отдельно. Элитники — тем более.

Во-вторых, Доминика не толкали, не торопили. В первую минуту он по привычке забился в угол, но Теодор вздернул бровь. Доминик покраснел до ушей, вместе с тарелкой выбрался из угла.

Наконец, в третьих… Доминик украдкой разглядывал своего 'покровителя', азбукой Морзе чередовались мысли: 'кто он', 'зачем я ему'. Но присоединились иные, будто пестрые райские птицы в воробьиную стаю.

Доминику хотелось понравиться.

Прочтет ли незнакомец незримое клеймо — 'ничтожество, бей его'? Выгонит ли взашей, или изобьет, посмеется?

Имеет право. Явно элитник.

Он красивый, по-настоящему красивый, лучше Альтаира и Натанэля.

Доминику нечем расплачиваться. Потому — примет любую волю незнакомого элитника, только почему хочется, чтобы…

Он вздохнул и уткнулся в еду.

Теодор первым нарушил молчание:

— М… Доминик?

Тот вздрогнул, когда обратились по имени.

— Понимаю, невежливо спрашивать, как ты оказался на территории мутантов, — Теодор сидел на высоком стуле, скрестив ноги, покачивал носком ботинка. Внезапно сменил позу…и кажется, придвинулся ближе, расстояние сжалось на манер гармошки. Доминик напрягся. — Но все-таки?

— Я… — он изучал кремово-белый 'под дерево' стол, с тоской обернулся на относительно темный угол, — я… так вышло.

— Понимаю. Не хочешь рассказывать. Заставлять не стану.

Расстояние то же. Теодор — само радушие, искреннее или нет? Доминику так хочется верить. Пожалуйстапожалуйста.

Ладонь Доминика очутилась в длинных пальцах Теодора. Доминик едва не выдернул руку. Задержал дыхание.

Прикосновение было… приятным.

— Кто ты, Теодор?

— Обычный человек, — тот пожал плечами. Волосы сияли на манер нимба. Ангелов и святых не существует, да?

— Зачем ты привез меня к себе? — смахивало на допрос. Доминик добавил улыбку.

— Почему нет?

Теодор взял его за подбородок:

— Не бойся меня, хорошо? Клянусь, я не сделаю тебе ничего плохого.

В горле комок. Нечестно — расцарапывать сердцевину, лучше бы ударил. Доминику захотелось разрыдаться, уткнуться в грудь спасителя, рассказать, почему не доверяет, я всю жизнь был один, я ни-что-же-ство, лишь так меня называли, и…

Он кивнул.

'Верю'.

Как скажешь.

— Вот и отлично, — Теодор погладил запястье, а затем отстранился, — Пойдем, я покажу, где тебе спать.

Теодор уступил гостю спальню, невзирая на возражения (и желание того провалиться сквозь землю). Пожелал спокойной ночи и удалился. Доминик забрался с головой под одеяло, широкая и чересчур мягкая кровать пугали, почему-то снова захотелось домой. Там побои и презрение — понятно, объяснимо.

Доброта — нет.

В заботе о чужом нет логики.

Он перевернулся на спину и пялился в потолок. Ночник в форме ракушки слабо подмигивал лиловым, будто колыхались волны на отмели. Доминик поразмышлял еще немного, но ракушка и волны слились в желе, а мысли раздробились, как песок от воды.

'Позже. Потом. Завтра. Наверное'.

Эдвин. Только ему среди ночи взбредет идея вытащить свою… игрушку и 'поразвлечься'. Можно привыкнуть. Столько раз твердил себе — привыкнуть, привыкнуть, тягучее мокрицыно слово, от него захлебываешься тоскливой гнилью.

Эдвин. Другой. Его 'банда' поодаль, похожие на соляные столпы, тусклые лучи протекают сквозь кристаллики.

— Пожалуйста, — привычно просит Доминик.

Эдвин смотрит на него, и жертва кричит, но не от ужаса пред расправой. Лицо Эдвина набухло, словно у утопленника, из пустых вырванных глазниц струится что-то черно-оранжевое. Гнилые апельсины, предполагает Доминик.

— Ты думал уйти? — шепчет Эдвин. Голосом Альтаира, госпожи…Королевы?

— Ты думал сбежать? Глупец!

Доминик сжимается в позу зародыша, он и есть зародыш — кровавее влажное существо. Выкидыш. Больше не дадут выжить.

В руках Эдвина-госпожи-Королевы — стальной прут. Прут светится серебристо-алым, будто чумная луна. С него капает черное.

Стальные пауки. Сожрут. Изгложут.

Пожалуйста, нет…

— Что случилось?

Доминик рывком сел на кровати. В спальне кто-то был, но не Эдвин и не Королева. Всего лишь Теодор. Очень встревоженный Теодор.

— Н-ничего.

— Ты кричал. Я думал, что-то случилось.

Теодор сел на угол кровати. В одних плавках с веселеньким пестрым рисунком элитник смотрелся комично, Доминик едва не хихикнул. Вместо этого спрятался под одеяло с головой.

— Кошмар приснился, — честно объяснил он.

— Понимаю, бывает, — серьезно кивнул Теодор, и вновь сократил промежуток между собой и Домиником, точно проверяя — цел ли гость. А то мало ли. С кровати, например, свалился да шишку набил. Доминик слышал его ровное дыхание и цветочный аромат какого-то шампуня. Наверное, долго сушить такие волосы, подумал он некстати, и так же некстати потянулся к нему.

Коснулся.

Отдернулся.

— До сих пор боишься? Я вроде не кусаюсь.

Нет, Доминик не боялся. Именно это тревожило, до сих пор ни единое существо не было абсолютно безопасным для (ни-что-же-ства) него.

У Доминика нет причин доверять, и потому прикосновение — и едва ли не маниакальная тяга прижаться, обнять Теодора, пожаловаться ему, — неправильна.

'И…?'

Теодор пододвинулся ближе. Из-за полумрака он казался еще выше и тоньше, но Доминик знал, что хрупкость обманчива; не всякая сила рекламирует себя.

'Я… понравился ему?'

Идиотская мысль, но Доминик вспомнил зеркало.

(ни-что-же-ство)

Или нет?

— Мне уйти? — осведомился Теодор; разделяло их менее десяти сантиметров.

— Пожалуйста, — о, избитое слово, но Доминик будто оживил его заново, — не уходи.

Голос его дрожал, глаза щипало. Он сглатывал, дабы не выдать себя. Стыдно. Мы едва знакомы…он спас меня, он заботится обо мне, впервые. Я не привык. Я могу привыкнуть.

Это пугает.

Или нет?

Теодор притянул его к себе. Доминик втянул воздух, уткнулся в плечо и стал быстро-быстро говорить — рассказывать про себя, про Эдвина, про издевательства. Об убитом Камилле и побеге тоже.

Умолчал лишь о Королеве.

— Теперь ты можешь вернуть меня госпоже, — завершил он, всхлипывая. Разревелся, черт подери. Слабак.

Он осознал, что Теодор не просто слегка обнимает его. Гладит по спине, стирает слезы с щек и уголков губ. Сам же Доминик вцепился в неожиданного слушателя, как одинокий ребенок в подобранную на дороге игрушку.

Забавно.

Теодор прикоснулся ртом к губам Доминика словно случайно, словно подбирая очередную слезинку. Доминику оставалось лишь ответить — неумело, неловко, — на этот недо-поцелуй, и когда он вырос и расцвел, когда Теодор с жадной аккуратностью захватил новую 'территорию', Доминик и думать забыл противиться.

Зачем, в самом-то деле?

Это не больно. Не плохо.

— Тсс, — шепнул Теодор на ухо, — Я тебя не дам в обиду. Обещаю.

(Только доверься, да?)

Доминик и так доверял. Настолько, что когда руки Теодора очутились под одеялом и сжали его, не возникло желания удрать и забиться в темный угол…

Наоборот.

Теодор стиснул его плотнее, дотронулся губами до плеча. Щекотали рассыпавшиеся волосы.

Доминик прикрыл веки, часто дышал, гладил Теодора. От прикосновений (под одеялом, как целомудренно) — потихоньку 'поплыл', расслабился. Одеяло съехало на пол, будто удрало белое привидение. Доминик лег на спину, чтобы Теодор очутился сверху.

— Больше не боишься? — прошептал тот.

— Нет, — Доминик улыбнулся.

'Я хочу видеть его лицо'.

Совсем непохоже на то, что с ним делали Эдвин и остальные.

Оказывается, можно без боли.

Может быть хорошо.

*

Утром — вернее, радужные капли-часы доложили 'пополудни', Доминик проснулся от тишины. Просыпаться от тишины — самое странное, алогичное и далеко не всегда приятное пробуждение; он затряс головой, складывая в целое мозаичные куски с общим заглавием 'Вчерашний день'.

Дом пуст. Доминику не потребовалось бродить и аукать по комнатам, чтобы понять это.

'А мне некуда идти'.

Рваная одежда (с лучами солнца она не стала целее, в чем Доминик и убедился), дверь закрыта.

Куда делся Теодор? Отрабатывать у своей хозяйки, скорее всего. 'Мальчик на день', или у него смены — дневная, ночная… и все-таки, неясно, зачем ему домашний питомец-третьесортник?

Любовник, уточнил Доминик, вспоминая ночные подробности; да, было замечательно — элитники умеют доставлять удовольствие, но…

Неправильно.

Альтаир хвастался, что никогда не спал с мужчиной.

А Натанэль влюбился (или воспользовался?) Камиллом.

Влюбились или воспользовались им?

Доминику не хотелось возвращаться к тягостным раздумьям, словно ковыряться гвоздем в скважине электронного замка: все равно код не подберешь. Дом Теодора был чистым и аккуратным, но кое-где лежала пыль, а полы можно и помыть.

Дела по хозяйству отлично отвлекают.

Когда Теодор вернулся — обнаружил идеальный порядок и приготовленный обед. По своему обыкновению вздернул бровь:

— Зачем это все?

Доминик пожал плечами:

— Должен же я был отблагодарить.

Теодор покачал головой, обнял своего 'подопечного', уткнулся кончиком носа в ключицы:

— Мне в самом деле повезло. Что я встретил тебя.

Сухость в горле, обрывки вчерашней ночи искрят оборванными проводами. Доминик выложил все, физически и духовно. Словно моллюск раздвинул створки раковины, обнажив беззащитную мякоть.

Осталось последнее.

Полюбить.

— Теодор…

Тот пробормотал, не отрываясь, но Доминик ощутил улыбку в интонации:

— Можешь звать меня сокращенно — Тео.

— Тео. Я правда не пойму, что ты во мне нашел, ну и вообще…

Теодор коснулся языком губ. Потом отстранился, удерживая за плечи:

— Тебя. Я нашел тебя.

И, разрывая контакт, не дав осмыслить до конца:

— Кстати, я принес одежду. Не ходить же тебе в лохмотьях.

*

За две недели Доминик окончательно поверил Теодору. Спокойные две недели, самые чистые и светлые в его жизни; благодарность постепенно сменялась чем-то большим. Доминик не верил в Любовь (непременно с заглавной буквы); попросту не имел подобного опыта. Теперь… что-то чувствовал.

Для удобства обозначал именно любовью.

Без Теодора он тосковал, с ним — чувствовал себя счастливым, если только состояния спокойной константой радости именуется счастьем. Вздрагивал и задерживал дыхание от прикосновений Теодора; наслаждался, перебирая его волосы, целуя в тонкие губы, принимая его ласки.

Доминик хотел, чтобы ничего не менялось. Чтобы они жили вдвоем в небольшом доме в сердцевине города, среднего уровня; чтобы ни чужаки, ни сама Королева не тревожили их.

Они ни разу не произнесли сакральное 'люблю', словно страшились вслух назвать неизлечимый диагноз. Как будто симптомы не говорят за себя.

Неправильно — элитнику любить третьесортника. Неправильно — третьесортнику надеяться на любовь элитника.

Но законы и логика разрушилась, будто трухлявая стена от чугунного орудия — в момент, когда Доминик сбежал от госпожи и воли Королевы. Его не хватились и не объявили в розыск, хотя он пока остерегался выходить на улицу под вездесущие камеры. Впрочем, его устроило бы жить хоть сто лет, хлопоча по хозяйству дома, поддерживая идеальный порядок и не сталкиваясь с окружающим миром. К коему особой приязни не питал.

Устроило бы?

Теодор порой задерживался до вечера, сумерки плотным киселем заливали окна, ползли по полу и стенам. У сумерек душа одиночества. И поскольку вечером все дела закончены, Доминику становилось неуютно, хотелось бежать на улицы, искать своего покровителя; здравый рассудок удерживал его от подобных безумств, но ядовитые побеги тоски прорастали быстро, за каких-то полчаса.

В такие моменты Доминик становился у большого ромбовидного окна, клал ладони на подоконник и пел.

Кажется, он зарекся петь? Никому не нужный талант едва не отправил его в ад. Поначалу Доминика тянуло вырезать голосовые связки — схватить нож и чиркнуть, будто спичкой, по горлу. Конечно, он был неспособен на такое.

К боли нельзя привыкнуть.

'Но ведь вместо путевки в ад я очутился у Тео'.

Сумеречная тишина казалась тягостной, невыносимой; нужно было сражаться с ней, а иного оружия, кроме собственного горла у него нет.

Итак, Доминик пел.

И Теодор услышал его.

Теодор стоял позади, как ему удалось не вспугнуть осторожного Доминика — неясно; он стоял позади и слушал, а затем три раза хлопнул в ладоши. Доминик немедленно сжался, чувство 'поймали, стыдно' всколыхнулось ярко, до холодного пота на лбу. Он напомнил себе: Тео не враг. Паника сменилась смущением.

— Ой… я не видел, что ты пришел.

— И хорошо. А то лишил бы меня такого удовольствия, — усмехнулся Теодор, привычно потрепал по щеке, — Тебе когда-нибудь говорили, что ты уникален?

— Я?!

— Конечно. Твой голос… видишь ли, когда-то, еще на Материнской Планете, высокие мужские голоса не были такой уж редкостью, но позже… Вся эта генетическая коррекция, стремление создавать солдат, а не людей искусства практически уничтожило таких, как ты.

Внезапно Теодор расхохотался.

— Тебя считали 'третьесортником', - сквозь смех проговорил он, — На самом деле ты стоишь сотни 'элитников'… и ты достоин большего, чем сидеть дома и готовить обед.

Доминик понял: Тео сулит перемены. Доминик не был уверен, что жаждет их, покой и постоянство — разве не к этому стремился всю жизнь?

И все-таки…

Доминик перехватил Тео за запястье:

— Ты знаешь, что я доверяю тебе. Теперь ты знаешь все, — 'почти', мысленно добавил он, прогнав жуткий образ Королевы, — Если желаешь — пользуйся и моим голосом.

— Не я, — уточнил Теодор. — Ты воспользуешься.

Завершая разговор, он поцеловал Доминика в губы.

А перемены явились вместе со следующим утром; Тео бесцеремонно растолкал Доминика часов в восемь, тот слегка похныкал, но подчинился.

Мувер двигался выше и выше, скоро показалась разноцветная чешуя богатых домов.

— Куда мы едем? — спросил Доминик. Теодор только ухмыльнулся, словно обещая сюрприз В блестящей шкатулке.

Доминик второй раз в жизни разглядывал мегаполис, и теперь сравнил его с абстракцией. Картиной из мириадов цветных пятен, наклеенными на холст осколками стекла и комьями грязи внизу. Алмазы и сточные канавы. Одна колония.

Интересно, каково в других?

Выше и выше. Слишком быстро — у Доминика заложило уши, и картинка сбилась в разноцветное крошево.

— Куда мы едем? — повторил он вопрос, а ответом получил внезапный полумрак; на долю секунды почудилось — вернулись к госпоже, но Доминик сдержал вскрик.

Конечно, нет. Совсем иное место. Вроде дна колодца. Солнечные лучи рассеиваются по пути сюда.

Доминик несколько неуклюже вылез из мувера. Оглядывался. Дворец госпожи был из камня и железа, здесь — только камень. Мерзлый черный мрамор или обсидиан.

— Где мы? — жалобно спросил он. Теодор успокаивающе приобнял:

— Все в порядке.

Из полутьмы они проследовали в полную темноту.

Пахло сыростью, холод забирался под тонкую одежду. Доминик ежился, оборачивался по сторонам, как намагниченный цеплялся за Теодора. Блеклая суспензия-туман — единственный источник недосвета, ретушировала обрывы ступенек и блестящие черные кротовьи лазы. Доминику слышался скрежет механизмов…или ржавых цепей.

Но настоящего страха он не испытывал.

'Тео не причинит мне зла'.

Мысль была защитой, доспехами и успокоительным. Холод и туман пугали не сильнее плохой погоды.

Теодор молчал. И без того немногословный, он будто лишился дара речи — на все десять или пятнадцать минут, пока они шли, и Доминик не решался обратиться к нему.

Путь завершился в небольшом помещении, которое Теодор открыл нажатием пальца на выемку в мраморной глыбе. Спрятанный датчик среагировал и распахнул двери.

— Ну вот, пришли, — Теодор слегка волновался, но и все. Откуда-то достал черный шелковый балахон. Два балахона, уточнил Доминик, когда Теодор облачился в первый, а другой протянул ему.

— Зачем?

— Так полагается. Всего лишь формальность, — и снова губы близко-близко от щеки Доминика, словно собрался целовать его прямо здесь. Вместо этого протянул лист бумаги, Доминик вытаращился на раритет и не сразу взял его:

— Что это?

— Текст песни. А сейчас послушаешь мелодию. Чтобы быть готовым.

— Но… — Доминик моментально перепугался. Петь для кого-то? Возможно — для госпожи Теодора (бывают же у хозяек странные фетиши!)

Не готов. Точно не готов.

— Тео, пожалуйста.

— Все будет хорошо, — традиционная улыбка сродни новокаину.

— Я попробую, — пробормотал Доминик, меньше всего уверенный, что сумеет выдержать 'экзамен'.

Но мелодия, которую включил Теодор, убеждала в обратном. Негромко-торжественная, с нотками печали и какой-то сдерживаемой силы, подобной заточенному в свинцовой скорлупе урану — и внешне сложная, она подходила Доминику, будто сшитая по его меркам одежда.

Его мелодия. Да, он знал ее. Лучше, чем собственное имя.

Он стал подпевать.

Доминик сравнил мелодию с искусно выделанным имплантатом, какие вживляют для улучшения реакции, быстроты и прочих военных целей. Мелодия-имплантат. Забавно.

— Я должен буду повторить? — теперь идея не казалась такой уж бредовой. Почему бы и нет? Кто-то создал одежду/имплантат/фрагмент его собственного сознания, его 'я'. Повторить эту мелодию — что может быть проще?

— Да, — Теодор поправил черную накидку-мантию. — Только в полный голос. Ей должно понравиться.

Доминик послушно кивнул.

Никогда не сделал бы ради себя — стыдно. Но Тео говорит — хорошо, Тео просит (вывернуться наизнанку)

(перестать быть ни-что-же-ством?)

Петь для его хозяйки.

Почему бы нет?

Это не больно.

Из небольшой 'кельи' они проследовали дальше. Короткий коридор оборвался за пару минут. Доминик замер на пороге, ошарашенный зрелищем.

Бесконечность. Именно так — ввысь, в глубину. Не шагнуть — ибо провалишься в беззвездную бездну между мирами. Вверху угадывались призраки чего-то серебристо-бледного, словно темноту держали восковые руки мертвеца. Доминик не мог разглядеть деталей, предположил опаловые украшения в одном из краев вечности. Под потолком.

Потребовалось немалое усилие, чтобы сдвинуться с места.

'Это всего лишь мрамор', - твердила рациональная часть его, а подсознание трепыхалось: 'Омут! Бездонный омут, зыбучие пески'.

Впрочем, Доминик не один явился в средоточие тьмы; отовсюду появлялись люди в аналогичных одеяниях, они двигались с торжественной медлительностью, будто жрецы неведомого культа. Каждый 'зависал' в пустоте строго на определенном месте, притом 'жрецы' держали головы опущенными.

На что они не решаются смотреть?

— Иди за мной, — шепнул на ухо Теодор. Он сложил ладони, опустил голову и поплыл в чернильной мгле; светлые волосы предательски перехватывали отблески вязкого, как взболтанный яичный белок, освещения.

'Иди за мной'.

Доминик подчинился. Мрамор холодил ступни даже через обувь. Бесшумно, вместе с остальными 'адептами', он заскользил по залу. Холодом тянуло отовсюду, сухим склепным холодом; Доминик подумал о зомби и привидениях. Если где-то они могли водиться, так только здесь.

Теодор шел вперед. Доминику приходилось следовать. Медленное сомнамбулическое передвижение расползлось по реальности, расклеило ее.

Доминик почти обрадовался, когда Теодор остановился, а ему жестом приказал выступить вперед.

'Адепты' остались позади, вокруг — лишь темнота.

Доминик украдкой поднял взгляд.

Перед ним возвышалось нечто похожее на хрустальный бокал, к которому зачем-то прикрутили перламутровые спирали ступеней. Сооружение производило впечатление хрупкости… неживой хрупкости. Сродни мумии или эксгумированным останкам.

Как и… создание, восседающее на троне-'бокале'.

Доминик попятился. Темнота шевелилась, всего лишь волны черного шелка, но будто самое бесконечное помещение обрело подобие плоти. Треугольная платиновая маска венчала 'сооружение', и заменяла созданию лицо.

Если бы не сотни адептов за спиной, и не эта мерзлая маска — она будто выморозила все чувства, эмоции, даже ужас, обратила статуэткой, — Доминик бы убежал. Или отрубился. Или…

'Королева', понял он, 'это Королева'.

Клубком прокатились мысли, разноцветные нитки — нет времени разбирать; 'я никуда не сбежал' — синяя, 'нельзя сбежать от Нее' — апельсиново-оранжевая…

'Тео предал меня' — красная. Словно перец-порошок в глазах.

Доминик понял, что плачет, молча — горло и грудь свело судорогой, он не дышал.

'Если я умру прямо сейчас — хорошо', подумал он безучастно, так как маска взирала на него.

Он опустил голову.

'Выдержать до конца. Что бы ни случилось'.

А тишина дрогнула от голосов адептов; они выводили ту самую мелодию, что показалась Доминику роднее собственной матери…тем более, что он представления не имел, кто его мать.

И он чувствовал: его черед.

Хуже не будет. В конце концов, он согласился…и в отличие от 'благодетеля' Теодора не способен на обман.

И оказалось — совсем не тяжело подхватить мелодию адептов, быстро достать скользкий от свечного воска лист и нараспев выводить слова на неизвестном языке; словно во сне — или дежавю; ничего не было кроме этого, ни дворца госпожи, ни Эдвина с его бандой, ни унижений…

Тео вот был. Это Доминик помнил.

Просторная зала играла голосами; Доминик слышал каждого адепта. Слышал Теодора — у того был густой низкий голос. У большинства певчих тоже. Его собственный выделялся, точно… серебристая нить на черном фоне.

Уничтожит ли его Королева после — неважно.

Пока — хорошо. Почти так же, как с Тео… почти…

Он замолчал последним. И вновь взглянул наверх, в лицо-маску Королевы; он был абсолютно спокоен.

Вот и все, повторял про себя, и улыбался.

Только бы Королева не мучила слишком долго.

Неподвижная маска качнулась в сторону Доминика. Он отступил, но из тьмы протянулась рука, затянутая в плотную перчатку.

— Подойди, — проговорила маска. Доминик судорожно обернулся на остальных адептов, надеясь — не к нему обращаются. Он ведь не заслужил.

— Подойди, — повторила Королева. Доминик встал на колени перед хрустальным троном.

— Ты тот, кого Я выбрала. Ты не разочаровал Меня. Да прибудет с тобой Мое благословение.

Прежде, чем Доминик осознал смысл, бесплотный силуэт рассеялся в воздухе.

…Кто и как вывел Доминика из тронной залы, как он очутился на улице среди пестряди и солнечных лучей, обжигающе-горячих после могильного холода Башни — непонятно.

По-настоящему Доминик очнулся лишь в мувере Теодора.

— Ты обманул меня, — выговорил он сухими непослушными губами. Его трясло и мутило. Хотелось сползти на пол, свернуться клубком и не то рыдать, не то смеяться.

Обманул.

— Прости, — Теодор положил его голову себе на плечо. — У меня не было выбора. В ту ночь, когда ты сбежал… Королева потребовала найти тебя любой ценой.

— Кто ты, Теодор? — старый вопрос. Без ответа — в самом начале. Нужно теперь.

— Приближенный Королевы, — благоговение звучало, а страх — нет. — Главный певчий, что-то вроде. Она поручила мне отыскать тебя.

— Так ты просто воспользовался мной? — особого удивления Доминик не выказал. Дурак. Неужели всерьез поверил, будто его любят? Дважды дурак.

Теодор такой же, как Камилл, Альтаир и Натанэль.

— Нет. Не воспользовался. Так было нужно — привести сюда. В служении Королеве нет ничего ужасного, все легенды выдумывают, чтобы отпугнуть лишних. Пойми, никто не желал тебе зла, — он схватил сжавшегося Доминика в охапку. — Никто. Не. Желал. Тебе. Зла.

Он притронулся к щеке губами:

— Точно не я. Ты, конечно, вправе мне не верить… я ведь не сказал тебе правды с самого начала… Но я действительно привязался, — он сглотнул, поморщился. Не то слово. — Полюбил тебя.

— Опять ложь?

— Нет. Прошу, поверь. Все плохое в твоей жизни закончилось. Служение в хоре Королевы — лучшее, что может случиться с мужчиной нашей колонии. Это великая честь, не наказание.

Доминик дернул ручку мувера. Впрочем, не особенно настойчиво. Он привык верить Теодору.

(И ведь ничего плохого не случилось, так?)

— Что теперь?

— Служение. Служение и почести. Ты Ей понравился… Она исполняет желания Своих любимцев.

Как все госпожи, подумал Доминик, исполняет или бьет хлыстом. Впрочем, шрамов и ран на теле Теодора не замечал.

— Но как ты нашел меня тогда, среди выкидышей?

— Она ведает все про всех. Она позволила обождать, чтобы ты отвык от боли и страданий того дома, откуда Она вызволила тебя, — Теодор объяснял медленно, словно учитель — туповатому ученику. — Прошу тебя, Доминик. Не считай меня предателем.

'Повтори', тянуло попросить Доминика, 'Не про предательство. Повтори то, что ты обронил — случайно. Главный адепт или как тебя там. Мне плевать, знаешь ли. Только повтори'.

— Прости меня.

'Не то. Я не могу ненавидеть, я не могу не простить тебя. Разве ты еще не понял?'

Доминик молчал. Неловко дернулся, как от слабого удара током. Вздохнул.

И точно опять оказался там, среди холода и тьмы, среди полубезумия…и наслаждения. Только теперь серебристой нитью был Тео.

Он целовал его жадно, словно глотая живую воду, что вымоет прошлое — вместе с животными инстинктами выживания, страхами и болью. Всем, что делало его недо-человеком. Третьесортником.

Ни-что-же-ством.

К хорошему привыкают быстрее.

Отвыкать Доминик не собирался.

— Я люблю тебя, — повторил Теодор позже. Фраза звучала деловито, будто делился новостями за день.

Доминик улыбнулся:

— Удивительно, но я тоже.

*

Теодор был слишком близок к божеству, единственному — живому, иррациональному, вечному, пугающему и — как выяснилось — милосердному божеству колонии; чересчур близок, чтобы верить в иные чудеса. Элитник по происхождению, он с четырнадцати лет служил у Королевы. Его никто не пугал и не оплакивал: в интернате нет дела и до 'чистокровных'. Попав в Башню, просто принялся выполнять приказы старших. Пару лет прослужил мальчиком на побегушках, затем его приняли в хор, и со временем — избрали в главные певчие. Теодор никогда не задумывался, зачем Королеве ежедневные мессы. У всех богов есть алтари и жертвенники, кому-то достает ладана и звонких голосов, кто-то требует сожжения младенцев. Королеву боялись даже дочери, но окроплять алтарь кровью Она не требовала.

Лучшая доля, какая может достаться мужчине — служить у Королевы.

Теодор был доволен. И не верил в чудеса.

Тем более в способность привязаться к кому-то: аскетичная жизнь адепта Королевы исключала чувства. Теодор предпочитал обходиться без помех в служении. Иногда приходилось сбрасывать напряжение с другими певчими, но после быстрого и неловкого полового акта — скорее акта отправления естественных надобностей, чем любви — они расходились, прикрывая гладким шелком капюшона глаза и лицо. Порой Королева призывала к певчим Своих дочерей — для продления рода обладателей не столько мускулов, сколько голосовых связок; то были единичные и малозначимые эпизоды.

Никаких чудес.

Приказ поймать глуповатого (запуганного, заранее оправдывал беглеца Теодор, в среде 'сенатских' рабов страшных сказок о Королеве больше, чем зародышей в инкубационных камерах) 'новенького' Теодор воспринял без лишних эмоций. Вытаскивая из лап мутантов — слегка рассердился. Третьесортники, конечно, не отличаются интеллектом, но добровольно записаться в меню выкидышам? На самоубийцу беглец не похож.

Доминик, уточнял он. Его зовут Доминик.

Прежде Теодор не запоминал имен. Существовала лишь Королева — кто подобен Ей?

Никто. Разумеется.

Это другое.

Доминик был маленьким, круглым и забавным. Так и тянуло потрепать его по щеке, обнять и завернуть в пушистое одеяло, точно безобидного зверька, вроде давно вымерших котят. В первую ночь Теодор разозлился на себя. Не надо было…сокращать дистанцию.

Но…

Иначе. Настолько иначе с этим существом. Третьесортник — идиотское прозвище, Доминик уникален, ради него и его голоса Королева призвала одну из старших дочерей. Иначе.

Теодору потребовалось время. Осознать: человек, чье имя он запомнил сразу, необходим не только Королеве.

Немного времени. Теодор не окончательно определил — любовь или рудиментарный инстинкт заботиться о слабом…Слабом? Доминика избрала Королева, нужен ли ему теперь иной защитник?

Горькие мысли. С кислинкой — будто положил на корень языка дольку лимона. Доминик простил его за 'предательство' (на самом деле — ложь во благо), но… что теперь?

Прошло несколько недель. Доминик по-прежнему жил у Теодора, звал его уменьшительно-ласкательным прозвищем и ластился, прижимаясь так тесно, что казалось — порежется или ушибется о худое с крупными костями тело Теодора. А еще — наводил порядок и готовил еду, совершенно мельком упоминая — 'Королева вызывала меня к себе. Королева спрашивала, не желаю ли я собственное жилье'

'Что ты ответил?' — Теодор изобразил спокойный тон, но руки дрожали.

'Сказал 'ничего не нужно, — Доминик удивился. — Или…я мешаю тебе?'

'Глупость какая, — рассмеялся Теодор, усадил его на колени, невзирая на протест 'я тяжелый!' — Никогда не помешаешь'.

Теодор прервал фразу на полуслове. Как бы ни верил — почти фанатично — в Королеву…

Приходилось допустить существование чудес.

*

Доминик возвращался домой первым. Паутинообразные черные коридоры Башни давно сделались родными, как собственная кровать. В отдельные закоулки, правда, не совался. Тео предупредил: за другими стенами обретаются другие слуги. 'Она — Королева, пойми. Она не причиняет зла невиновным, но в колонии есть не только агнцы, вроде тебя'.

Доминик предпочел вызубрить только нужное.

Один из переходов он не любил. Витиеватый, будто сплетенный из люрекса в кружева, тянулся и тянулся, а слева, справа, снизу и сверху раздавалось клацанье металла, шипение и выкрики. Чудилось — закапает лава или посыплются остро наточенные ножи. Доминик пригибался, торопливо семенил, стремясь поскорее преодолеть неприятное место.

Последнее время отрезок сделался невыносимым.

Доминику чудилось: за ним следят. Следит кто-то ужасный, закованный в цепи монстр с огромными шипами и ядовитой слюной, холодные желтые глаза немигающее провожают, а скользкий бурый язык облизывает бахрому рваных губ, в надежде поживиться лакомой добычей.

Рассказать все Тео? Снова выставить себя идиотом?

Доминик отвык быть 'последним'. Тео и Королева — в большей степени Тео, как ни парадоксально, но живые ближе, чем боги — изменили его. Прошлое (и Эдвин, да, и он) — далеко. Доминику не хотелось просить о помощи.

Он убедился — здесь на своем месте. Его уважают все певчие. Страхи — остатки прошлого. Монстров не существует.

Шагов не слышно из-за мягкой обуви, полумрак густой и липкий, как ночной кошмар. Всего-то жалкие пятьдесят метров, пусть и по ехидному серпантину…и под взглядом. Ну же. Доминик не позволит обычной паранойе испортить жизнь.

За дверями Башни — Тео.

Его схватили за рукав, балахон- клобук соскользнул с плеч, Доминик едва не заорал во весь голос, но чья-то ладонь зажала рот, а другая — придавила к холодной мраморной стене.

— Тише ты.

Знакомый голос. Доминик не забывает голоса и звуки, слух частично возместил скверное зрение.

Сейчас… ошибся?! Нетнетнет, не может быть, не…

Древесно-горький запах кожи, тяжелое дыхание, будто у бойцового пса после драки. Доминик помнит. Не ошибся.

— Альтаир, ты?!

Откуда? Откуда…он?

— Я. Черт, а ты тут важной птицей стал, посмотрю. Третьесортник, — Альтаир выплюнул полустертое слово, будто заново выжигая клеймо.

Доминик стиснул зубы. Опять? Под языком свернулась и забулькала обида, защипало в носу.

Ну уж нет. Не дождется.

— Именно так, — он постарался соорудить 'холодную интонацию', - и тебе лучше отпустить меня. Певчих Королевы охраняют, знаешь ли.

Удалось выскользнуть из особо темного угла и разглядеть Альтаира. Доминик отметил, как изменился элитник — весь лоск любимой игрушки исчез. Растрепанный, фирменная прическа-косички превратилась в паклю. Без тесной виниловой одежды, в какой-то драной рубахе и штанах, заляпанных машинным маслом, он совсем не походил на 'элитника'.

'Чем они отличаются от третьесортников? Ростом, фигурой… и только? Немного'.

— Ладно, извини, — Альтаир словно целиком и без соли проглотил жабу. Здоровенную коричневую жабу, всю в бородавках. — Просто… ты единственный, кого я тут знаю… послушай… — вновь скривился. К жабе прибавился ворох опарышей. — Ты должен помочь мне, я из-за тебя оказался в этом аду!

Он сорвался на визг. Доминик наблюдал за бывшим любимчиком госпожи со смесью презрения, удивления…и жалости.

— Из-за меня? — протянул он, — В аду?

Служба у Королевы никак не походила на ад.

— Именно, — Альтаир мотнул волосами, от давно не мытых косм пахло кожным салом и грязью. — Здесь можно поговорить? Где-нибудь…безопасное место?

— Наверное, — пожал плечами Доминик, думая о келье, где каждое утро он и Теодор готовились к мессе.

Хотелось домой. Заняться обычными делами. Он покосился на Альтаира, чьи серые лохмотья покачивались, будто на огородном пугале.

Хотелось домой. В конце концов, он ничем не обязан элитнику.

Но чем тогда он лучше его?

— Пойдем, — вздохнул Доминик.

Он провел Альтаира по коридорам, пару раз толкнул в темноту — незачем, чтобы другие певчие видели его со 'старым приятелем'. У входа в келью сделал приглашающий жест:

— Входи. Здесь не помешают.

И, не удержавшись:

— Надеюсь, ты не воспользуешься моментом и не свернешь мне шею.

Альтаир только клацнул челюстями, всем своим видом демонстрируя: разорвал бы нахального третьесортника, что твой кусок бекона вилкой. Но не сейчас.

Он плюхнулся прямо на пол, хотя возле стены стояла деревянная скамья. Доминик сел на нее, сохраняя дистанцию.

— Что случилось, Альтаир? Почему ты здесь… и при чем, черт подери, я?

Альтаир уставился на него — то ли с ненавистью, то ли отстраненно.

— Ты впрямь изменился, — заметил он. — Не узнать.

Доминик не отреагировал на это.

Альтаир начал рассказывать.

*

Та самая ночь, когда Доминик впервые в жизни сделал что-то — а именно, удрал от хозяйки; когда воцарился хаос и жертвой его стал Камилл, оказалась значимой для многих обитателей дворца Гвендолин.

Альтаир бегал по ангару, метался и орал все выученные в интернате и у прежних хозяек ругательства. Отличный план провалился. Нет, рухнул с грохотом и звоном, точно гора консервных банок, слепленных канцелярским клеем. План был прост и изящен, как дорогой костюм: Эдвин с подачи Альтаира 'случайно' выпускает пленника, а Альтаир ловит его и приводит к госпоже.

— Ты хотел подставить меня? — спросил Доминик, прекрасно сознавая: да. Именно так.

— Тебе ничего не угрожало! Гвендолин не стала бы портить… добычу Королевы! А я бы заработал миллион призовых очков!

Все шло отлично. Альтаир открыл дверь, Эдвин достаточно запугал и без того затравленную жертву.

— Более чем достаточно, — Доминик содрогнулся, припомнив размозженный апельсин.

Не учли одного обстоятельства: что пленник не расплачется за первым же поворотом, а будет бороться до последнего.

Не учли и Камилла.

Чтоб он в аду горел. Там ему место!

Камилл выскочил, словно 'зеро' в казино, и Альтаир понял: все пропало. Если не… принять мер.

— Ты выстрелил в него, не так ли?

— Да. А по-твоему, должен был позволить вшивому технику отобрать мой приз?

Игра ва-банк закончилась провалом. Камилл не сдох на месте, а вздумал тоже бороться до конца, будто кто-то обещал ему статус элитника посмертно, если он изловит беглеца; Альтаир сообразил, для кого старается изъеденная язвами тварь, и дешевый героизм бесил чуть не хуже всего. А проклятый третьесортник, напуганный до мокрых штанов, дернул к муверу, и…

— Эй! — возмутился Доминик. — Не было никаких мокрых штанов!

— Извини. Считай метафорой

…и все.

Вместо вожделенного 'приза', у ног Альтаира валялся перемолотый в крупный фарш Камилл и темнели полосы на чистом полу.

Альтаир стрелял в воздух, ругался и грозил лично оторвать яйца беглецу, Натанэлю, трупу Камилла, Эдвину с бандой, а заодно всем техникам и слугам. Толку от криков вышло не более чем от падали — Альтаир пинал мертвого Камилла с остервенением бессильной злобы, месил еще теплую и подрагивающую плоть в кисель.

— Альтаир, — услышал он за спиной.

Это был Натанэль.

— А, ты, — Альтаир развернулся на 180 градусов. — Все. Из-за. Тебя. Этот урод сбежал! Мы все в заднице!

— Ты убил Камилла, — Натанэль смотрел мимо Альтаира, на потеки алого у подошв, на распахнутые, по-птичьи круглые глаза Камилла. Натанэль походил на гипсовый протез — под белой твердью хрупкая раздробленная кость, а то и мокрая рана. — Ты убил его.

— На хрен техника! — ругался Альтаир, но в бешенство вкраплялись предательские нити, будто жилки кошачьего глаза в породу. Страх.

Битвы не миновать. И Альтаир не был на сто процентов уверен в своем превосходстве. Как-никак, 'новичок' вырос среди этих шакалов-'выкидышей'.

Внезапность. Стоит ставить на нее.

Альтаир бросился первым.

Душить Натанэля оказалось нетрудно, Натанэль сопротивлялся не сильнее удравшего третьесортника, когда Альтаир случайно поколотил того в коридорах.

Альтаир успел порадоваться легкой победе. И тут выпростались разноцветные искры.

— Он перехватил электрошок Камилла, — пояснил Альтаир, — но тогда я не сообразил, конечно. Просто вырубился.

Очнуться не ожидал.

— Ты не понимаешь. Отморозок окончательно рехнулся. Глаза у него были желтые и горячие, будто лимон в перегретом миксере, а с зубов едва не капала слюна. Псих и есть.

Поэтому когда ощутил под головой мягкий ворс, а на грудной клетке — каблук-шпильку, острую, словно копье дикарей, перепугался, и одновременно обрадовался — жив!.

Впрочем, радость слиняла тут же, стоило взглянуть в лицо госпоже.

— Он сбежал! — в воздухе свистнул знакомый многим, но не Альтаиру — пока не ему — хлыст с шипом. Треснул винил и кожа. Плечо и ямка над ключицей заполнились липковатой кровью. Альтаир закусил губу.

— Он сбежал! И мне доложили… что ты во всем виноват, — теперь сама госпожа, нежная в постели, властная в обыденной жизни — казалась чудовищем. Альтаир пожалел, что Натанэль не добил его. — Королева уничтожит меня!

Она наклонилась к Альтаиру. Зеленые глаза истекали слезами гнева. Альтаир хныкнул что-то в свое оправдание. Бесполезно.

— Она уничтожит всех нас, — Гвендолин отстранилась. В углу зашевелилась ящерица, и Альтаир перевернулся на бок, уткнулся лицом в ковер. Сожрут. Польют кислотой и сожрут, старая забава… интересно, насколько это больно?

Гвендолин хлестнула его еще пару раз. Альтаир думал о ящерицах, о Натанэле и сбежавшем третьесортнике…

— Ты. Во всем виноват, — Гвендолин будто диктовала под запись, — Кстати, 'сдал' тебя какой-то слуга с нижних уровней… Эдвин, кажется.

Альтаир запустил ногти в ковер, поклялся вырвать ублюдку печень заживо. Если выберется отсюда.

— Мне бы следовало просто убить тебя. Но мера недостаточна, — Гвендолин размышляла вслух. — Впрочем… я знаю.

Древко хлыста ткнулось под подбородок Альтаира.

— Я отдам тебя Королеве. Я расскажу, что ты лишил Ее избранного… может быть, это спасет меня.

— И ты расплакался, Альтаир? — Доминик вспомнил свои эмоции. Интересно, чем отличается элитник?

— Нет. Я просто… просто понял: я труп.

Меньше часа — и ошарашенный, точно от громадной дозы наркотиков и снотворного вместе, Альтаир очутился в Черной Башне. Он не слышал диалога госпожи и Королевы, но Гвендолин осталась жива — и покинула тронный зал улыбаясь, хотя улыбка более напоминала нервный тик. Альтаир остался.

Внизу.

В аду.

— Неправда! — Доминик вскочил. — Неправда. Здесь… здесь неплохо.

— Для того, кто избран Ею, — Альтаир вытянул шею, будто разозленная кобра, — но не для того, кто наказан… Я не песенки пою, между прочим.

— А что делаешь?

— Башня, — Альтаир обвел рукой келью, — Кому-то надо поддерживать работу механизмов, жизнь самой Башни. Помнишь цех техников? Так вот, здесь — в сотни раз хуже. Раскаленные катакомбы из железа и камня…мне приходится крутить какой-то хренов рычаг, шестнадцать часов в сутки крутить рычаг, — Альтаир ткнул под нос Доминику ладони. Крупные, похожие на переспевшие ягоды, мозоли точились сукровицей и розоватой кровью. — И вот, — он закатал рукава. На плечах красовались ожоги — темные и глубокие, словно кратеры. От ран дурно пахло. Доминику почудились черви, и он закрыл рот, сдерживая тошноту.

— Ох, Альтаир… — выговорил он.

— Это ад. Я сдохну там. Я сдохну там, и виноват ты, маленький ублюдок!

— Альтаир… прости. Я не хотел… чтобы с тобой так…

— Не хотел он! — Альтаир рывком прижал Доминика к стене. Пахнуло застарелым пОтом, немытой кожей и гнилью. — Помоги мне вырваться отсюда! Ты тут важная шишка, скажи… Ей… пусть освободит!

Доминик открыл рот. Закрыл. Опять открыл. Он походил на выброшенную на берег камбалу.

Сказать? Но…

'Она — Королева, Никки. Она не карает незаслуженно, но от суда Ее нельзя спастись…'

— Невозможно, Альтаир, — тихо проговорил он. — Мне очень жаль. Мне правда очень жаль.

Альтаир взвыл. Сжал кулаки, и по искалеченным рукам с набухшими, неприглядно выпятившимися венами, поползла бледно-розовая жидкость.

— Я убью тебя, мразь! — заорал он. Но — отпустил Доминика, и тот тихонько сполз на место. Не было страшно. Жалко и неловко — да, но не страшно.

— Альтаир… ну… я бы мог помочь тебе…

— Чем? — вполоборота.

— Не вызволить, конечно, пойми… я всего лишь певчий Королевы, и Ей не понравится, если я стану оспаривать Ее решение. Но… может быть, лекарства, одежду? Принести тебе?

— А смысл? — дернул израненным плечом Альтаир, — Отберут все. Киберы-охранники или другие рабы. Свора твоего Эдвина — ангелочки по сравнению с местными.

— Эдвин не мой, — быстро ответил Доминик, — А что за киберы? Ни разу не видел.

— Недо-люди. Лицо и внутренности у них то ли из железа, то ли серебра, а по краям обугленное мясо. Ну их, — Альтаира передернуло. — Хорошо, их немного.

Он побледнел, заметно и в полумраке. Глаза у Альтаира были пластмассовые и заветренные, как дыня на жаре.

Быть может, элитник не был благодетелем в прошлой жизни (при жизни?), но Доминик чувствовал — обязан помочь. Ведь и правда виноват, что Альтаир здесь — в аду, и руки его в мозолях, ожогах и червях.

— Альтаир, — вкрадчиво проговорил он. — Я сделаю так… ты сможешь открывать эту келью.

(Все равно воровать или ломать тут нечего, кроме ряс, текстов да несложной техники, вмонтированной в стенку. Плюс скамейка)

— Я принесу тебе лекарство и одежду.

— И еду, — Альтаир клацнул челюстями, точно голодный пес. — Блевать тянет от местных помоев. Еды побольше.

— Хорошо. Я принесу все.

(Хоть и не обязан, Альтаир. Надеюсь, ты понимаешь)

— Пока идет месса, ты сможешь передохнуть здесь, а потом уходи к себе. Если Тео увидит тебя…

— Кто увидит? — Альтаир хмыкнул.

— Теодор. Главный певчий.

— Любовник что ли твой? — в данной фразе прозвучали интонации прежнего Альтаира. Вальяжные, насмешливые. — Не теряешь времени, а? Интересно только, чего этот Теодор в тебе нашел…

— Не твое дело, — Доминик отвернулся. — Я сказал, а ты слышал. Я позабочусь о тебе, насколько возможно. Тебе остается лишь быть аккуратным и не попадаться. Понял?

— Вполне.

Доминик открыл дверь кельи. Огляделся — чисто.

— И спасибо, что не свернул мне шею!

*

Лампочки автопилота мигали с синего на красный. Доминик наблюдал.

Синий — расскажу Тео все. Красный — не буду.

Синий-красный.

Он прокручивал в голове встречу с Альтаиром, ругал себя — зачем согласился? Разве Альтаир на его месте помог бы? Глупый вопрос. Альтаир не вытер бы об него грязных ботинок. Справедливо ответить тем же. Или хотя бы посоветоваться… Тео служит Королеве всю жизнь, подскажет как правильно.

Лампочка застряла на красном. Доминик сморгнул.

Не расскажет. Помощь преступнику (Королева карает тех, кто заслужил наказания, и мера Ее суда справедлива?) — неправильно, но Доминику не хватит духу отказать.

'Откуда ты такой взялся', - вспомнил он слова Теодора, слегка удивленные. 'Какой?' — спросил тогда Доминик.

Теодор стянул резинку с волос, освобождая их из 'хвоста' в золотистый водопад.

'Не такой как все, наверное'.

Может быть. Сказать 'нет', забыть прошлое — сила. Доминик слаб. Может быть.

Какая разница?

Есть Альтаир, надменный элитник, которого Доминик почти не знал в прошлой жизни, который не удостаивал Доминика и презрением — презрение тоже чувство, стоит ли тратить эмоции на третьесортников; однажды Альтаир ударил, по ошибке — срывал злость на первом попавшемся предмете; сейчас Альтаир в беде, он страдает…

Достаточно, чтобы не размышлять — надо ли помочь.

Едва переступив порог, Доминик принялся собирать 'передачу' для Альтаира. Он достал большой пластиковый пакет, ярко-красный с аляповатой желтой надписью и белой крупной молнией. Повертел его в руках, будто прикидывая — хватит ли.

Первыми в пакет отправились лекарства и одежда. Доминик не был уверен, подойдут ли вещи Теодора — Альтаир был немного ниже ростом, а мышц у него побольше, впрочем то относилось к прежнему Альтаиру. В любом случае старые джинсы и рубашка с длинными рукавами достаточно растянуты. Альтаир в них поместится.

Доминик аккуратно рассовал по карманам различные ампулы. От ожогов, антисептические и иммунные. Элитники устойчивы к гангрене, кожным и большинству вирусных инфекций, идеальная генетика — лучший щит, но перестраховаться не мешает. Тем более, если Альтаир зовет Башню адом… Доминик не видел ада, но видел Альтаира. Приходится верить.

Раздался мелодичный звонок. Доминик едва не выронил ампулу.

Теодор. Вернулся.

Доминик судорожно оглянулся, спрятал пакет в выдвижной кухонный шкаф.

— Привет, — Тео схватил его в охапку прямо с порога. — Эй? Что-то случилось? — Теодор отпустил его, улыбка слетела с тонких губ.

— Случилось? Совершенно ничего. Я немного задержался… и все.

— Точно? — Тео походил вокруг него на манер тигрицы, охраняющей детенышей. — Ты какой-то потерянный. Королева осталась недовольна службой? Но хор отработал отлично, а ты великолепен, как всегда…

— Нет же, Тео, — перебил Доминик. Он сдержал рефлекторный порыв сжать виски, спрятаться от вопросов. — Все хорошо.

Он поцеловал его, чувствуя себя последним лжецом.

'Но разве кому-то плохо от неправды? Не хочу впутывать его — и только!'

— Смотри. Никки, имей в виду: у меня достаточно влияния, и если кто-то осмелится обидеть тебя…

— Тео, прекрати, — он отрезал, пожалуй, чересчур лаконично. — Правда. Все хорошо.

Остаток вечера прошел спокойно. Относительно спокойно — несколько раз Тео порывался залезть в Тот Самый шкаф. Доминик опережал его — находил сначала потерянный пульт от кондиционера, затем кофейную чашку и какую-то стереокнигу.

— Чего мельтешишь? — недоумевал Теодор. Он привык, Доминик — идеальная домохозяйка, но не до такой же степени…

Доминик пожимал плечами.

— Хотел помочь тебе.

А сам думал, как же собрать Альтаиру еду, и главное — пронести чертов пакет. Настойчивое 'рассказать все' тянуло язык терпким привкусом. Примешивалось чувство вины.

'Я не обманываю, я не хочу его впутывать', убеждал себя Доминик, однако доводы блекли с каждым растерянным взглядом Теодора.

Стоило Теодору отправиться в душ, как Доминик шмыгнул на кухню (мысленно он сравнил себя с крысой или обычным вором), достал злополучный празднично-яркий, оглушительно шуршавший пакет, и принялся собирать провиант для Альтаира.

— Все-таки, — Теодор появился внезапно. — Что ты делаешь?

Доминик выронил нож, смахнул на пол вакуумную упаковку и здоровенный трехэтажный бутерброд.

Попался.

— Я… — развернулся, заталкивая ногой под стол главную 'улику'. Блестящую и ярко-алую, точно пятно крови невинно убиенной жертвы. Закрыл глаза и сморозил первую заявившуюся глупость:

— Понимаешь, пол-дня все-таки, я к концу этой службы просто с голоду умираю, а еще домой ведь ехать, вот и решил…прихватить…

Тео вздернул бровь.

— Если честно, Никки, ты не похож на голодающего, — он рассмеялся, приобнял за округлую талию, — Но… из-за этого ты меня весь день гонял от шкафа?

— Ну да, — вранье было шито не просто белыми, а фосфоресцирующими нитками. Но Теодору не хотелось докапываться. Он махнул рукой.

— Совершенно незачем прятаться и морочить мне голову, — прозвучало с добродушной насмешкой, — Пойдем спать.

Доминик кивнул, но настроение испортилось окончательно, словно крохотная ложь, позабавившая Тео, выхватила кирпичик из фундамента чего-то огромного, вроде самой Черной Башни.

*

Жар наполнял вены и мышцы, заставлял лопаться капилляры. Из глазниц текла ненависть. Альтаир предпочитал думать, что это ненависть. Негоже элитнику сопли размазывать. Он закусывал нижнюю губу — лопались старые раны, расцветали новые, будто полевые цветы под весенним дождем; Альтаир сбился со счету.

Ненависть помогала держаться, но и жгла изнутри.

Альтаир ненавидел четырехметровый рычаг, лишь один из тысяч подобных, каждый из рабов Королевы был заперт на крохотном — три на четыре — мостике, опасно балансирующем над скрежещущей раскаленной бездной. Шестеренки и цепи стучали, стучали, напоминая толпы муравьев на коже, порой Альтаиру хотелось оттолкнуть проклятый рычаг и переступить невысокие, по бедро, перила.

Целый день по кругу. Черная Башня изнутри похожа на часовой механизм. Злая ирония — здесь не используют электроники и нанотехнологий, все пугающее мрачное великолепие держится на человеческой силе. На костях, думал Альтаир, слыша, как очередной несчастный срывается со своего мостика и летит в жаркую пасть шестеренок. Альтаир представления не имел, зачем Башне (и Королеве, Она выдумала обитель-пытку, кому бы еще?) внутренности-механизм. Если бы Альтаир выведал цель изнуряющего до дрожи в коленях, до крови на ладонях и пены на губах, точно у эпилептика монотонно-отупляющего труда — стало бы легче.

Ответов нет.

После бесконечных часов работы появлялся 'кибер' — жуткое создание, похожее на двух людей, облитых раскаленным свинцом и приваренных друг к другу. У одной 'половинки' был полностью выжжен рот, и рогаткой торчала взломанная трахея, из дыры постоянно капало зеленовато-белым. Желудочной кислотой, а может, ядом. Вторая часть уродца по-кротовьи слепо ворочала заклеенной железным листом башкой. Тварь пощелкивала, беспрерывно дергалась, но это не мешало ей ловко орудовать кнутом-электрошоком. Кнутом уродец и сгонял рабов в барак — грязный душный подвал, где воздуху меньше, чем в космосе, — так, по крайней мере, казалось Альтаиру. Рабам выдавали еду, но ее хватало ровно на треть голодной толпы. Каждую кормежку погибали пятеро или шестеро — небольшая лепта к ежедневной дани. Мертвечину уволакивали 'киберы'. Не всегда им удавалось: остальные рабы рвали свежую плоть, давились волосами и ногтями.

Трупы были мясом.

Спать приходилось на голых камнях, а из расщелин прямо в открытые раны пробирались микроскопические черви.

Рычаг сводил с ума днем, а болезненный зуд — ночью, отнимая драгоценное время сна.

Поначалу Альтаир думал, что умер и попал в ад. Затем стал надеяться на смерть… и ад, потому что худшего придумать невозможно.

Раб выживал в Башне не более полугода, и Альтаир почти сломался на шестой неделе. Его непрерывно трясло от боли, зуда и голода, он бормотал бессвязные проклятья, толкая рычаг.

Перила манили, сияли багряно-желтым.

Он шагнул… но в тот момент рычаг дернулся, повинуясь закону инерции, и вместо клыков шестеренок Альтаир очутился в прохладном темном помещении. Он сполз по стене, тяжело и хрипло дыша, наслаждаясь не-жарой. Свежим воздухом.

Он свернулся клубком и проспал несколько часов. Проснулся от мысли: надсмотрщик поймает и уничтожит.

Не хотелось.

Вновь хотелось жить.

Итак, у Альтаира появилась отдушина, он выжил, а на седьмой день после открытия 'двери из ада' увидел Доминика.

Поначалу Альтаир не вспомнил имени третьесортника, зато всхлестнулась желчно-кислая зависть и злоба. Какого дьявола этот никчемный ублюдок, это ничтожество прогуливается тут, будто по родному дому — с довольной рожей! — когда Альтаир, породистый элитник, идеальный генно-хромосомный набор, гниет в огненных катакомбах?

Все из-за него.

Альтаир не чувствовал вины за попытку обмануть госпожу, за убийство Камилла. Виновны другие. В первую очередь — Натанэль. Альтаир с наслаждением оторвал бы ему член и засунул в задницу, а потом залил рану ящеричьей кислотой.

Но и третьесортник…

Альтаир следил за Домиником, размышляя — прибить его пара пустяков. Прыжок и удар о кружевные перила — много ли надо слабаку?

Он сдержался.

Выцепить информацию оказалось несложно. Многие певчие проходили по извилистому коридору-лабиринту, и многие имели привычку вслух обсуждать новости. Из обрывков разговоров Альтаир понял: забитое ничтожество ныне считается лучшим певчим, и Сама Королева беседует с ним наедине.

Альтаир едва не разрыдался от бешенства, услыхав это.

Словно Она Сама — играя фигурками на шахматной доске — поменяла последнюю пешку и короля.

Альтаир следил за Домиником. Отмечал — тот изменился. Не внешне, скорее изнутри. Извечная запуганность и покорность сменились спокойной улыбкой, открытой и слегка отстраненной одновременно. Держался бывший третьесортник со скромным достоинством 'я на своем месте'.

Альтаиру хотелось убить его. Лучше всего — затащить в пекло, поставить за рычаг хоть на единственный час. Там его место. Сдохнет через десять минут — туда и дорога.

Но Альтаир понимал — гнев плохой способ выжить. Лучше использовать выбравшегося из грязи третьесортника в своих целях.

Не откажет.

Альтаир оказался прав.

На следующее утро после разговора, Альтаир обнаружил, что келья открывается от его прикосновения. Он ухмыльнулся, скользнул внутрь. Обнаружил сверток, и жадно набросился на еду и лекарства, с облегчением ощущая, как из внутренностей исчезает застарелый уже голод, а раны и ожоги затягиваются. И больше никаких червей.

Альтаир устроился на скамейке, подложив под голову новую одежду, и заснул до окончания мессы.

Когда Доминик с Тео вернулись, он уже был за рычагом, но под ногами лежал слегка оплавившийся пластиковый пакет с одеждой и остатками еды и лекарств. Альтаир подождал немного — он успел выучить, когда Доминик идет домой. Выскочил прямо перед ним, не без удовольствия пронаблюдал, как тот аж присел и всплеснул руками.

— Ох, Альтаир. Это ты.

— Я, — ухмыльнулся. — Вот чего, тряпки дрянь, а лекарства и еда что надо. Завтра принесешь побольше, ладно?

Третьесортник поджал пухлые губки, но утвердительно мотнул головой.

— Теперь дай мне пройти.

Альтаир пропустил. Глядя вслед, он вспомнил: не поблагодарил. Впрочем… разве обязан элитник благодарить ничтожество?

Каждый остается собой, как бы ни веселилась судьба. И Альтаир еще окажется наверху, где ему полагается быть.

Он верил.

*

Альтаир привыкал. Как натасканная на колокольчик перед кормлением собака, он предвкушал и осязал во рту слюну перед ежедневной мессой. Выскакивал и находил заветный пакет. С Домиником не пересекался. Во время мессы Альтаир обычно спал.

В тот день не спалось. То ли организм Альтаира восстановился (свежие ожоги и раны от побоев заживали моментально), то ли стрелки внутренних часов достигли отметки будильника, но узость темной кельи сделалась невыносимой. Альтаир высунулся.

Не в коридоры. Наоборот.

'Я никогда не слышал этой мессы или как ее там', думал он, выглядывая. Он едва не отдернулся назад; зрелище нескольких десятков одинаковых людей в шелковых черных балахонах отторгало его; они напомнили Альтаиру пиявок или щупальца гигантских осьминогов.

Месса уже началась. Голоса выводили заунывную мелодию, от которой хотелось биться о каменную стенку, орать, швырнуть в певчих скамейкой. Альтаир зажал уши. Нет, мелодия красива… ужасно красива. Под стать серебристой черноте и…

Хрустальному трону.

Вверх Альтаир смотреть не решился.

Зато он различил Доминика — различил, когда тот запел; спутать невозможно. 'Мужчина с голосом женщины', говорила хозяйка. Альтаир совершенно не разбирался в голосах, мужских или женских, но странное звучание… завораживало. И бесило одновременно.

Правильно его все гнобили, брезгливо подумал Альтаир. Мелодия, и высокий, чистый голос, — сейчас Доминик пел соло, и словно звенел сам хрустальный трон — раздражали его, как отстающего ученика раздражает сложное задание; Альтаир желал врезать третьесортнику — за неясный призрак чужеродности, бесполости, за его не-мужской (не-человеческий?) голос, похожий на холодный осколок кварца или сахара-рафинада, за темноту и благоговейное молчание остальных, за прохладу и тускло мерцающий трон Самой Королевы.

Потом контрастом присоединился еще один: низкий, глубокий, дуэтом они были диалогом небес и земли. Альтаир прищурился. Обладателем второго голоса был высокий длинноволосый человек, похожий на ангела. Боевого ангела с мечом и в огненных доспехах, из тех, что приходят с раскаленных облаков и объявляют об Апокалипсисе…

Альтаир мотнул головой. Всего-то очередной певчий Королевы.

'Они мило смотрятся', фыркнул Альтаир. Не надо семи пядей во лбу сообразить — длинноволосый 'ангел'-блондин — тот самый Теодор, покровитель и любовник Доминика. Вон они как вместе держатся.

'Вы еще поцелуйтесь. Или трахнитесь прямо на виду у всех', подумал Альтаир и устыдился богохульства.

Мелодия нарастала, высокие ноты выхлестывались из глубокого рокота, и Альтаир 'поплыл', точно от наркоты.

Он посмотрел вверх.

'Я вижу Королеву', отметил он, но ужаса и благоговения не откликнулось, только любопытство и веселая злость.

Черная фигура, немногим отличалась от адептов в своих рясах. Жемчужная маска неярко мерцала.

Альтаир был слегка разочарован.

А в 'сладкую парочку' охота запустить чем-нибудь вроде дохлой крысы или гнилого помидора.

'Я в аду, а они песенки поют. Я в аду, а они…'

Мысль ломила череп, стекала по мышцам притоком адреналина. Действовать, сделать что-то. Уничтожить парочку.

Уничтожить…

Альтаир задохнулся, снова затряс скверно вымытыми патлами.

Нетнетнет. Зарвался. Нельзя сбежать из ада. Нельзя… опрокинуть ад вверх дном.

Месса подходила к концу. Певчие потихоньку удалялись из просторного зала, остались только Теодор и Доминик. Потом замолкли и они.

— Иди ко мне, — Королева отдала приказ Доминику. Оба поклонились, а затем Теодор ступил в сторону кельи.

'Пора сматываться', - Альтаир рванулся к двери, но опоздал: в келью уже входили. Альтаир судорожно обернулся: скамья, можно спрятаться под нее. Авось, главный певчий не будет искать незваных гостей. Полумрак на стороне Альтаира.

Теодор снял шелковую рясу, сложил ее в выдвижной шкаф. Заметил пустой пакет — Альтаир прикусил губу, ругая себя за оставленную улику, но блондин только покачал головой.

'Ну, выметайся отсюда', - мысленно подгонял его Альтаир. Однако вместо того, чтобы покинуть келью, Теодор принялся раскладывать какие-то бумаги.

'Чтоб тебя!' — ругнулись под скамейкой.

Минуты тянулись вязко, как загустевшая смола. Дверь из зала вновь распахнулась.

— Все, можно домой, — с порога объявил Доминик, — Надеюсь, ты сегодня не задержишься?

— Нет, — Теодор потрепал его волосы. — Что сказала Королева?

— Ничего особенного, — Доминик пожал плечами; аудиенции не пугали, вошли в привычку. Он задумчиво улыбнулся. — Она держала меня за руку сегодня. У Нее теплые ладони, представляешь?

— Я знаю, — ответил Теодор. — Она живая. Все эти бредни про киборгов и призраков… надеюсь, ты больше не веришь в них?

— Нет. Теперь не верю. Пойдем?

— Пойдем.

Они поцеловались. Альтаир вынужден сидеть тихо, а то изобразил бы рвотный рефлекс.

Ну и парочка… элитник на службе Королевы видать совсем монахом жил, раз кинулся на третьесортника — далеко не красавца, кстати.

Оба покинули келью, а Альтаир высидел еще несколько минут, осмысливая услышанное.

Королева живая. Не призрак, не киборг.

Живая.

Все живое… смертно.

Альтаир едва не взвизгнул от кощунства мыслей, хлестнул себя по щеке. Нельзя. Нельзя даже думать, даже… о нет, Она Королева, Она…

(Хозяйка ада, ожоги и черви и бесконечный кошмар; маленький певчий потаскает мне жратву с ампулами неделю-другую и забудет а потом снова ад и это хуже смерти ада нет кроме ада здесь почему я должен)

'Она держала его за руку'.

— Тебе повезло, ничтожество, — прошипел Альтаир. — И я воспользуюсь твоим везением.

*

Тень скользнула и приземлилась на три лапы. Четвертая пригвоздила Доминика к стене.

— Может, хватит? — возмутился он. — Альтаир, сколько можно меня пугать?

— Хотелось произвести эффект, — фыркнул Альтаир.

— Считай, что произвел, — Доминик отлепил от своих плеч его пальцы. Выжидающе уставился на него. Доминик привык к 'маленькому секрету', словно прятал в комнате подобранную на помойке зверушку. Опасную или нет — трудно сказать.

— Где можно говорить?

— Альтаир, ну что еще? — Доминику хотелось домой. Приносить каждый день 'передачи' и оставлять их одно, но непосредственного контакта с 'питомцем' он предпочел бы избежать.

— Где? — Альтаир надвинулся, хмуря брови. Красивое смуглое лицо, ныне постаревшее от жара и духоты — морщинки располосовали кожу незаживающими ранками, не спасали никакие ампулы, — склонилось к Доминику. На мгновение почудилось: Альтаир собирается поцеловать его.

— Н-ну… там, — кивнул в сторону кельи.

— Нет. Не то. Где Она не услышит.

— Она? — Доминик захлопал глазами.

— Королева.

— Альтаир… зачем тебе…

— Ты бываешь у Нее, верно? — прижался. С той же ошеломляющей интимностью, словно желал Доминика — прямо здесь, в извилистом переходе перед кружевным мостом. Доминик часто-часто сглатывал, желание избегнуть Альтаира выросло до старой-доброй паники. Как во дворце госпожи. На лбу проступил пот, а сердце прыгнуло к горлу.

— Да… но… Альтаир, зачем…

Альтаир схватил за запястье, потащил к келье. Он бежал, и Доминик едва не упал, вынужденный поддерживать темп. Альтаир захлопнул дверь.

— Ты избранный Ею, не так ли? — не давая перевести дух, вопросил Альтаир. В узкой комнате казалось, что он вдвое выше… и, конечно, вдвое сильнее. Я приносил ему еду и лекарства, подумал Доминик, а теперь он убьет меня, убьет, потому что надоело зависеть от 'третьесортника'…

Альтаир прижался губами к его уху. Доминик замер, обреченно и покорно — укусит за шею на манер вампира из легенд, просто проломит череп… тут и взвизгнуть не выйдет. Дыхание Альтаира было колючим и пахло металлической стружкой.

— Ты избранный, — повторил он слегка нараспев, точно пародируя мелодию мессы, — И ты говорил — Она живая. Она не призрак и не божество.

Шершавые пальцы обвились вокруг шеи Доминика:

— Убей Ее. Ради всех, кто подыхает там, внизу. Убей Королеву.

Доминик сполз по стене. Воздуху не хватало, и слова Альтаира промелькнули чем-то вроде галлюцинации. Кошмарной, богохульной галлюцинации.

Доминик ослышался, да? Альтаир… даже Альтаир… неспособен на такое.

— Убей Ее, — Альтаир вернул Доминика на грань полуобморока. Почему-то вспомнились выкидыши, их мелкие острые зубы и оголенные, блестящие красным сырым мясом тела.

— Альтаир… ты безумен, — сумел выговорить Доминик.

Альтаир ударил. Боль добавила багровых чернил и взвилась кляксами. Боль всплыла откуда-то из живота, вверх, отозвалась спазмом в легких.

Альтаир бил его, точно в тот день, когда третьесортник попал под горячую руку; теперь бил сознательно, собственные страдания выкристаллизовались в ненависть. Альтаир ненавидел Королеву, но Королева недоступна, а этот маленький ублюдок — здесь, и он не сопротивляется, только дышит кровавой пеной и вздрагивает на манер мешка с тряпками.

Внезапно удар вернулся, словно многократно отзеркаленный и обретший физическую форму. Альтаир взмахнул руками, неловко перевернулся и грохнулся о ту самую скамейку вверх ногами.

'В чем дело?'

Он тут же вскочил, и оказался напротив Теодора. Не узнать светловолосого элитника невозможно. Ненависть вспыхнула ярче.

— Ты… — Альтаир зафыркал, будто прогоняя с занятой территории.

И отступил.

Теодор не был похож на себя. Сжатые в нить губы и холодная злость исказили его, сделали страшным; Альтаир опять подумал об ангелах с мечами… вот оно. Карающий ангел.

Теодор приложил Альтаира об стену несколько раз, разбил губы и нос. Альтаир пытался драться, физически он сильнее, но покровитель Доминика заменял недостаток силы ловкостью. Альтаир очутился на полу.

Теодор наклонился к нему.

— Еще раз приблизишься к Доминику — убью.

Альтаир оскалился. И закономерно получил по зубам.

— Откуда… — Доминик с трудом поднялся на локтях. Что вообще произошло? Откуда Тео узнал?

— Я не идиот, Никки. Я сразу понял: ты заботишься о ком-то. Вычислить о ком — нетрудно. Только… — он сделал паузу. Пнул Альтаира. Потом отвернулся и помог Доминику встать. — Только не всем стоит помогать, Никки. Эта мразь не заслуживает твоей жалости.

— Тео, я… — Доминик стер кровь с губ. Спазмы размякли. Он хлюпал носом и прижимался к своему — в который раз! — спасителю.

— Знаю. Хотел как лучше, — он закинул руку Доминика себе на плечо, — Я ни в чем тебя не обвиняю. Меньше всего, в том, что ты способен сочувствовать эдакой неблагодарной сволочи. Просто… не надо больше. Если он сдохнет, мир ничего не потеряет. Наоборот, очистится.

Доминика тянуло спорить, доказывать — Альтаир не плохой, попал в беду и только, но доводы были блеклыми и жухлыми, а в груди тянуще болело. Поэтому он всхлипнул еще пару раз и позволил увести себя.

'Забыть. Забыть все, что произошло. Альтаир… прости. Я не хотел, чтобы так закончилось'.

Доминик практически не говорил до следующего утра, поначалу ссылаясь на боль в поломанных ребрах, но и после действия регенератора не вымолвил и десяти слов.

Теодор не трогал его.

А на следующее утро все вернулось на круги своя, словно вместе с солнцем совершив ежесуточный круговорот.

Об Альтаире не вспоминали.

*

Обдало жаром, иссушающим и колючим — песчаной бурей с жестяной стружкой вместо песка. Доминику пришлось силком заставить себя приоткрыть потайную дверь.

Едва он ступил на шаткий мостик — закружилась голова. От обезвоживания: механическое пекло по-вампирьи высасывало влагу из тканей.

Мостик с единственным рычагом болтался на четырех довольно тонких цепях, Доминик сомневался, выдержит ли ненадежная конструкция двоих. А внизу клацали и вертелись мясорубки-шестерни, похожие на стаю огнедышащих драконов.

Доминик заметил Альтаира. Вокруг было шумно от лязга железа, пришлось окликнуть во весь голос.

Альтаир оторвался от рычага. Убрал руки — Доминик заворожено отметил прижаренные полоски кожи. Пахло горелым мясом.

Альтаир шагнул к нему, раскачивая мостик, Альтаир протягивал руки — заново покрытые язвами и ожогами; он напоминал зомби. Доминик прижался к горячей стене, но не испугался. Подкатила знакомая тошнота и брезгливая жалость от вида глубоких ран, червей и болезненного лица с глубоко запавшими глазами. Альтаир выглядел хуже, чем в первую встречу.

Прошла всего-то неделя.

— Какого дьявола ты явился? — прохрипел Альтаир. Зубы у него искрошились, точно у старика. Доминика передернуло. — Какого дьявола ты ЯВИЛСЯ СЮДА?

Мускулы проступили сквозь кожу, точно у выкидыша — Альтаир схватил Доминика за воротник, подтолкнул к перилам. Дрогнула бездна. Внизу — шестеренки, огонь и смерть.

Альтаир вытащил его — испуганного и несчастного; Доминик подумал — бывшему элитнику так проще. Ужас объединяет, они наравне.

— Я пришел к тебе, — переведя дух, проговорил он.

— Зачем? Мало твой любовник меня приложил? Посмеяться хочешь?!

Доминик отодвинулся от перил. Он опасался высоты самой по себе, а уж здесь…

— Нет, Альтаир. Я по-прежнему хочу помочь тебе. Только… я не могу сделать то, о чем ты говорил, — Доминик сглотнул. — Но…

Альтаир уставился на него, будто на диковинное насекомое. Долго молчал, и Доминику чудилось — считывает мысли, текстом со стереоэкрана.

'Ты странный', - так говорил Тео. Не только он? — 'Ты действительно странный. Не в то время и не в том мире родился. Тебя невозможно понять с помощью обычной логики'.

Судить не Доминику.

— Помочь мне? — переспросил Альтаир.

— Именно, — Доминик попробовал вздохнуть, но раскаленный до плазменной консистенции воздух ожег легкие; он закашлялся. Альтаир склонился к нему. Выжидал.

Неделю, подумал Доминик, неделю я мучился и выдумывал, как бы тебя спасти. Опять обманывал Теодора.

— Иногда на мессы приходят дочери Королевы, — сказал он. — Они приезжают одни, после мессы их обычно сопровождает кто-то из рабов до мувера. Но сами муверы и выход практически не охраняются.

— И?

— Я виноват, что ты попал сюда. Мой побег был сущей глупостью, но если ты сделаешь то же самое…

— Что?! — Альтаир присел на корточки. Теперь он смотрел на Доминика снизу вверх, непривычный ракурс. — Предлагаешь сбежать… но куда?

— Тео бывал на окраинах. Там опасно, там выкидыши, — Доминик поежился, вспомнив уродливых зубастых тварей, — Но туда прилетают контрабандисты. Колония на самом деле не полностью закрытая и изолированная. Всякие пираты, бродяги… понимаешь, о чем я? Конечно, бесплатно на борт не возьмут, нужно вносить залог. Поэтому тебе нужны деньги. Выкрадешь кредитку, и…

— Стоп, — перебил его Альтаир, взял за руки. Высокомерие рассыпалось, как сухой лист под башмаком. — Ушам не верю, Доминик. Ты предлагаешь бежать от Королевы. Зачем тебе все это?!

Доминик пожал плечами. Он моргал, глаза пересохли от жара. Со стороны смотрелось, будто прячет слезы.

— Я виноват в твоих… неприятностях. Потому хочу тебя вытащить.

Альтаир расхохотался. Захлебывался от металлоидного дыма, смеялся, перекрывая стук шестеренок, он опасно приблизился к краю мостика, балансируя, как гимнаст на канате.

— Черт, — выдавил Альтаир, — Черт. Ты все это время знал, как сбежать. Ты все это время мог схватить за шкирку своего самодовольного любовника и, мать твою, стать свободным… нет, я тебя понимаю. Отчасти. У Гвендолин меня тоже все устраивало, но оттуда не было выхода, мы сидели в конуре не хуже ее дрессированных ящериц. А вы… вы настоящие рабы. Свобода под носом, а вы предпочитаете махать хвостом хозяйке. Знаешь чего скажу? Ты все-таки ничтожество, — он ткнул Доминика указательным пальцем в живот, — Покорная тупая скотина. Не обижайся, это не оскорбление. Твой любовник и все вы — не лучше.

Альтаир вскинул голову назад. Снова расхохотался.

Доминик стоял, полуотвернувшись. Слова царапали, точно горячий воздух. Действительно… он слыхал о контрабандистах давно, но ни разу не приходило в голову сбежать самому.

Им с Тео хорошо и здесь. Когда-то он мечтал всего-навсего о покое; он обрел любовь и мирное счастье. Свобода — словно привидение в старом замке, гремит цепями и будоражит, но никто не сталкивался воочию.

Зачем?

Нет, Доминик не бунтарь.

— Эй, — Альтаир развернул его к себе, — извини. Я не хотел тебя обидеть. Признаться, я действительно вел себя как последняя сволочь. Ты отличный парень, правда. Спасибо тебе за все.

— Ты еще здесь, — напомнил Доминик, — не сбежал.

— В любом случае. За то, что уже сделал. А я сбегу, вот увидишь… главное отвлеки какую-нибудь дочь Королевы на ближайшей мессе.

— Не понадобится отвлекать, — усмехнулся Доминик. Дочери внимали певчим с тем же благоговением, что и Королева. Жаль, Альтаиру не понять…

Он отодвинулся к потайному ходу:

— Я пойду, Альтаир. Этот воздух причиняет боль.

'И не один он', добавил мысленно.

— До свидания. Я сделаю, что смогу.

*

План был прост, не слишком продуман, но другого не приходило в голову; более элегантные и изощренные пусть остаются профессионалам. Собственный недо-побег Доминика произошел спонтанно, выдуманный для Альтаира — висел на волоске и шит белыми нитками. Довольствуйся малым.

Он вызвал Альтаира и, прикрыв глаза, разъяснил, что им следует сделать.

— Тебе нужен мувер и деньги. И покинуть Башню хотя бы с минимальной гарантией безопасности, — Доминик кривовато усмехнулся, вспомнив закованных в бронзу, точно средневековые рыцари-крестоносцы, гвардианов. Доминик предпочитал думать о них как о людях, но уверен не был: двухметровые создание скорее ассоциировались с бронированными машинами, танками в форме гуманоида. — Я не знаю потайных ходов… возможно, кто-нибудь… но не я.

— Предлагаешь ломиться наудачу? — фыркнул Альтаир. На языке висела колкость, однако он сдержался. Рвение третьесортника помочь (без всякой для себя выгоды!) — неразгаданный парадокс; Альтаир не желал рисковать.

— Нет. Я буду твоим заложником.

Альтаир дернул себя за мочку уха. Ослышался? Жертвенность третьесортника… Доминика не поддается элементарному разуму. Альтаир забыл закрыть рот, так и стоял, напоминая голодного птенца.

— Не надо так смотреть, — Доминик морщился, словно от зубной боли; идея не нравилась, храбрецом его назвать трудно, а риск огромный… но желание 'пусть все закончится, пусть Альтаир уйдет, исчезнет, и моя вина будет искуплена' — сильнее.

Он мог бы поговорить с Теодором — тем более, тот уже неделю вьется вокруг точно доктор вокруг смертельно больного, разве не предлагает закутаться в теплый шарф и сидеть дома; Теодор убедил бы — нет никакой вины, Доминик никому ничего не должен. Обозвал бы Альтаира сволочью и эгоистом, разложил по полочкам. Теодор все знает, Теодор спокойный, разумный и потрясающе правильный. Любовь не мешает служить Королеве. Служба не мешает отдаваться страсти по ночам. Как жаль, что Доминика держат цепи прошлого — изгоя, ничтожества и жертвы.

Таков мой жребий, ответил бы Доминик с почти безразличной обреченностью.

Но если Альтаир исчезнет из их жизни, все изменится. Доминик останется рабом до конца жизни, но рабом Самой Королевы — 'рабом божьим', говорили в старину, и то относилось в равной степени к мусорщикам и полководцам.

Чересчур сложно, чтобы объяснить.

— Не надо на меня так смотреть, — повторил Доминик, — Мне тоже не особенно нравится, но… наименее опасно. Не убьют, пока ты будешь держать меня в заложниках, а когда сбежишь… — он пожал плечами, — Только от тебя зависит, сумеешь ли уйти от погони, ее не избегнуть в любом случае.

— Понятно, — Альтаир мотнул дрэдами. И не сдержался: — А если я тебя придушу… случайно?

Лучше бы промолчал. Взгляд Доминика заставил Альтаира отвернуться. Где-то под кожей закололо нечто до ужаса смахивающее на глас совести, а вот этого зверя Альтаир абсолютно не намеревался заводить. Черви в ранах, и те милее.

— Извини. Дурацкая шутка, — буркнул он.

— В пятницу, — продолжал Доминик. — После мессы. У Королевы будет визитер, одна из дочерей. Тебе нужно схватить меня, пройти мимо гвардианов и открыть мувер. Все.

— Звучит просто, будто конфетку съесть, — снова фыркнул Альтаир.

— Нет. Не просто. Возможно, тебя убьют. Возможно, убьют нас обоих, — голос Доминика дрогнул; он подумал о Тео. Простит ли Тео его, если узнает… или не узнает?

Три дня — оставалось ровно три дня до исполнения плана, и Доминику меньше всего хотелось находиться в обществе Альтаира.

— Вот и все. Ты меня понял?

— Вполне. Я сцапаю тебя и выволоку к муверу мимо гвардианов. Там взламываю мувер и валю ко всем чертям. Ты остаешься здесь эдакой несчастной жертвой и плачешь на плече своего любовника. Хэппи-энд.

— Хэппи-энд.

'Надеюсь', подумал Доминик.

…И пошел отсчет. Три дня — забытье, Доминик не думал о Альтаире, о сумасшедшем и самоубийственном плане; в целой колонии, галактике остались только он и Теодор. Немного смахивало на острую стадию простуды. Горячо и полубессознательно — Доминик ничего не видел, он ощущал и запоминал.

Быть может, его последние дни. Быть может.

Страху места не осталось.

Любовь спокойная внезапно разбила скорлупу и разлилась страстью, стеснительный и осторожный Доминик превратился в Доминика безумного, желающего быть с Теодором, каждую секунду. Перехватывал поцелуи посреди мессы, раздевал в келье и мувере, не отпускал ни на секунду. Теодор удивлялся столь резким переменам, но не заводил разговора, боясь спугнуть Доминика. И тоже чувствовал почти горячечную, болезненную необходимость быть вместе, прикасаться, ласкать. Будто заново открывали друг друга, решаясь на эксперименты, прежде сдерживаемые стыдливостью или предрассудками.

Доминик не подозревал прежде, насколько любит Тео. Сейчас, на пороге неизвестности (смерти, твердило подсознание, и Доминик гнал от себя подобные мысли) — хотелось впитать Тео глазами, пальцами, всем телом. Улыбку и светло-голубые глаза, линяющие в зеленый при искусственном свете. Непокорные, длинные и постоянно рассыпанные волосы. Чуть грубоватую кожу и ранние морщинки вокруг глаз.

Доминик не хотел умирать. Только не теперь. Только не когда он до конца осознал, как ему важен Теодор.

И как он сам важен Теодору.

Забавно — прежде не задумывался. Воспринимал его нежность как покровительство, заботу о дрессированном питомце. Очарованную влюбленность разглядел только теперь — и горько было от того.

На грани. На эшафоте. Не раньше.

Я идиот, думал Доминик. Потом отгонял печаль, словно запивал горькую настойку сладким соком. Шептал Теодору — люблю тебя. Тот отвечал с паузой, будто не веря и не до конца сознавая внезапные перемены. Но светился счастьем — изнутри, счастье было золотистым, как его волосы.

Все будет хорошо. Когда Альтаир уйдет. Альтаир глупец, если принимает поступок Доминика за самопожертвование — на самом деле, отчаянная попытка избавиться от собственного прошлого, словно выжечь змеиный яд из раны.

Прошлого нет.

Доминик держал Теодора за руку и повторял беззвучно — прошлого больше нет.

Я всегда будут таким. Только для тебя — никого не надо больше, никого и не было до, не будет после.

И утыкался лицом в костистые ключицы Теодора, обнимал его, проводил кончиком языка по груди и темно-розовым соскам.

Доминик жаждал выжить. Вычеркнуть Альтаира и прошлое.

Остаться наедине с Теодором. Плевать на злые упреки 'вы рабы, вы ничтожества'… кто таков эгоистичный элитник, чтобы судить?

Свобода? Зачем она, если вдвоем нет разницы — служить или разгуливать по пустыням неосвоенных колоний?

Доминик не верил в свободу.

Зато поверил — и ныне полностью, до дна, до заполненного ртутными парами пьяного полубезумия — в любовь.

*

Ружье Теодора, которым тот некогда отстреливал выкидышей, при ближайшем рассмотрении смахивало на бумеранг. Посередине лаковая коричневая ручка с кнопкой, а по бокам слегка изогнутые трубки-дула. Доминик повертел предмет в руках. Теоретически он заряжался от специальных батарей, а сгусток розоватой плазмы генерировался прямо в хрупких на вид блестящих трубках. Легкое и удобное оружие, с таким запросто в одиночку противостоять не слишком тяжеловооруженной армии.

Что ж, Альтаиру не придется противостоять… у него будет билет на свободу. Ружье — для убедительности. Доминик с удовольствием бы разрядил его в нуль, но не знал как. Не спрашивать же у Теодора…

'Спокойно, Альтаир не воспользуется. Зачем ему стрелять в меня?'

Хотелось верить.

До утра пятницы Доминик старался не думать о побеге Альтаира, о собственном (жертвоприношении) поступке. Теперь счет на часы. На минуты.

Он поцеловал Теодора перед тем, как оба покинули мувер, поцеловал с тоскливым мутным предчувствием: последний раз. Он отогнал мрачные мысли, но пальцы были липкими, а губы пересыхали. Постоянно хотелось пить.

Альтаир выбрался из своей 'геенны огненной'. Доминик, озираясь по сторонам, всучил ему ружье.

— Только не вздумай использовать его, — взмолился он попутно, — Тебя убьют на месте и меня тоже!

— Не дурак, понимаю, — Альтаир взвесил в руке 'бумеранг'. Доминик отстраненно проследил за этим движением, на долю секунды поразился: до чего легко планировать побег, пронести в Башню оружие. Конечно, главе хора и фавориту Королевы доверяют, гвардианы почтительно склоняются перед ним и Теодором, приветствуя либо провожая.

И все-таки.

Альтаир говорил о свободе, но разве не свобода — выбрать рабство по своему вкусу? От довольного раба не надо ожидать восстания.

— Славная игрушка, — прокомментировал Альтаир, — Может, поиграем всерьез?

— Нет! — отрезал Доминик. Альтаир хихикнул.

'Покорная скотина', прочитал Доминик в мазутного цвета глазах Альтаира. И отвернулся, зашагал прочь, стискивая мокрые от холодного пота кулаки.

В тот день он жалел, что в придачу к черным мантиям они не надевают масок; еще опасался — не сможет петь, близкое панике волнение сводило горло.

— Ты плохо себя чувствуешь? — Теодор дотронулся губами до его лба.

— С чего ты взял? — на горизонте вновь взошла ложь. Доминику сделалось грустно, будто уронил в морскую пучину драгоценный перстень, — Я в полном порядке.

— У Королевы одна из дочерей, — напомнил Теодор, — Кажется, кто-то из верхушки, поэтому месса затянется.

— Понимаю…

— Но поскорее бы она закончилась. И мы поедем домой, — Теодор завершил диалог полупоцелуем — на полноценный не хватало времени.

Холодный зал-космос моментально отсек волнение и мерзкие спазмы, выстудил до дна. В зале Доминик — его тело, личность и разум — всего лишь придаток к голосу, к мелодии, будто выученной в инкубаторе. А то и раньше, в утробе матери, коротком периоде от зачатия до извлечения яйцеклетки.

Забавно, он до сих пор очень смутно знаком с остальными певчими. Исключая Тео, разумеется.

Доминик вглядывался в лица собратьев по хору, словно тщась сфотографировать их в памяти. Попрощаться. Но лица напоминали кукольные — с целлулоидной кожей и глазами-стразами, Доминика передернуло от холода физического и… их холода. Нет, они не ненавидели его, не унижали как во дворце Гвендолин и не завидовали успеху; люди эти сродни шестеренкам в огненной бездне. Каждая крутится на своем месте. Жар и холод, плоть и железо — суть одно.

'Как мне повезло с Тео', подумал Доминик. 'Он тоже не такой как все'.

И запретил себе думать; мелодия уже вступала в права, и ему, как солисту следует забыть обо всем на час, два, а то и больше, если гостья Королевы пожелает того. Доминик уставился перед собой, привычно перемешались звезды-свечи и обсидиан, отблески хрусталя и морское шевеление нескольких десятков мантий; Доминик ощущал себя на месте, почти хорошо, почти счастливым.

Все как обычно. Визитеры-дочери приходили и прежде, скромно держались подле трона и редко задерживались дольше, чем на полчаса. Краем глаза Доминик приметил женщину, спрятанную под расшитой диковинными цветами мантией и частой вуалью, она продефилировала мимо и опустилась на колени перед Королевой.

Но далее ни он, ни кто-либо еще не обращали внимания на гостью. Существовала музыка и голоса, однообразие, которое неспособно утомить. Как восход и закат. Как смена времен года. Вечность.

Доминик вклинился в работу 'шестеренок'. Так правильно. Каждому свое. Зря Альтаир пытается вырваться из круговорота самой Вселенной…

Он поймал пристальный, тяжелый, как чугунные оковы взор уже в самом конце, и его пробил пот: Королева догадалась. Королева ведает о каждом шаге, каждом вздохе детей своих, бежать от Нее — все равно, что скрыться от времени, от смерти.

Потребовалось более полуминуты, сообразить: изучает его не Королева. Гостья. Шевельнулась мантия и вуаль.

— Подойди, — приказала Королева, и поскольку месса была окончена, они остались втроем. Уходя, Теодор легонько тронул ладонь: 'Все будет хорошо'.

Да, да. Надежда растаяла, словно кубики льда в геенне рычагов, но отступать — только в пропасть.

Теодор оглянулся у выхода, и покинул зал нехотя, ссутулившись.

Доминик приблизился к трону.

— Тот самый, — проговорила гостья Королевы, не осмеливаясь вскинуть взгляд. — О Королева, я счастлива, что мой раб подошел Тебе.

— Я не ошибаюсь, — от интонации словно упала температура в и без того выстуженном зале. Градусов на десять.

— Позволишь ли Ты…

— Позволю.

Доминик не понял смысла диалога. Королева жестом приказала обоим покинуть зал. Гостья последовала в келью, Доминику отчаянно хотелось сбежать от непрошенной 'свиты', но женщина преследовала его, будто маньяк. В пустой келье она остановилась.

'Тео уже ушел', кольнуло Доминика.

— Что вы хотите от меня, госпожа? — Доминик задал вопрос в подобающей форме, не испытывая, впрочем, благоговения.

Гостья откинула вуаль.

— Ты не узнаешь меня?

Узнал. Разумеется, узнал; как мог забыть собственную экс-хозяйку? Гвендолин. Зачем?

Он молчал.

Он думал об Альтаире. Счет на секунды, и все оборвется, а Гвендолин здесь, мешает, черт подери… Как она не вовремя, неужели воображала, будто раб, о существовании коего прежде не догадывалась, захочет поблагодарить ее? Что ей вообще надо?

— Ты избранный Королевы, — сказала Гвендолин. Почудилась ли Доминику зависть?

Член Сената, любимая дочь Королевы — завидует какому-то третьесортнику… пусть и ныне певчему хора?!

Доминик отодвинулся к двери. Он думал об Альтаире, только о нем и кривом ружье-бумеранге. Выстрелит ли Альтаир, столкнувшись с Гвендолин?

— Уходите, госпожа, — тихо проговорил он.

— Вот как? Везение портит людей, это правда, — она скривилась. Подошла, сократив расстояния до десяти-пятнадцати сантиметров.

Доминик отметил ее красоту, непередаваемую, сродни величию самой Королевы. Он потер горячие щеки: к волнению присоединялось что-то еще.

'Быть может, в другом мире, до Войны… мы бы были вместе, и ты, Гвендолин, не звалась бы госпожой. Но мы здесь и я люблю Теодора'.

— Нужно вернуть тебя на пару дней, — продолжала Гвендолин. Она скучающе растягивала слова, и теперь подчеркивала: беседовать с рабом — унижение! — Видишь ли, хоть формально тебя причисляли к 'третьему сорту', определенные гены ценнее генов 'самца и воина'. Понимаешь, о чем я? Королеве нужны не только солдаты.

Доминик задохнулся. Смеяться, плакать, кричать… что делать? Хозяйка предлагает ему себя; его, ни-что-же-ство, приравнивают к отборным элитникам вроде Альтаира и Натанэля… И она красивая, зеленые глаза и хрупкая фигура, она кажется доверчивой и ласковой — обманчиво, но у Доминика есть шанс узнать, какова Гвендолин на самом деле, узнать ее, словно Адам Еву в райском саду…

— Ну? Если честно, мне неохота тащить тебя к себе, — Гвендолин скинула на пол мерцающее в темноте покрывало, осталась в узком и очень открытом матово-золотом платье. С плеча соскользнула витая бретелька. Доминик наблюдал за ней, облизывая пересохшие губы и касаясь тыльной стороной ладони своего горячего лица. Ключицы Гвендолин мягко выпирали из-под тонкой кожей и билась синеватая жилка.

— Давай сделаем это прямо тут, мне нет разницы. Королеве нужны недо-мужики вроде тебя, что ж, Ее воля — закон…

Она притянула Доминика за шиворот:

— Ну, чего ждешь?

Доминик молчал. Мутная боль, будто проявились замазанные язвы, расползалась по рукам и ногам. Он зажмурился, чтобы Гвендолин не заметила блеск слез.

Зачем… зачем в колонии такие законы? Биоматериал, шестеренки и подбор генов.

Ничего кроме.

Он проговорил имя Теодора и стало легче.

Он сдержано улыбнулся:

— Извините, госпожа. Я больше не ваша собственность. Вам лучше уйти, — Доминик подал ей мантию.

Вероятно, Гвендолин взбесилась бы. Отвесила пощечину, попыталась выцарапать строптивому рабу глазные яблоки, список вариаций продолжителен и даже интересен. Однако тикал таймер, и в момент, когда Доминик подавал Гвендолин мантию, в келью ворвался Альтаир с дрожащим от пульсации зарядов ружьем.

*

— Какого… — выдохнул Альтаир. Его зрачки расширились, адреналин зашкаливал ПДК. Он едва не выронил ружье.

— Что это значит? — Гвендолин развернулась на сто восемьдесят градусов, полагающаяся Доминику пощечина по эстафете едва не отправилась Альтаиру. Смуглая пятерня перехватила тонкое белое запястье. Альтаир вспомнил: вооружен. Вспомнил и кто действительно виноват, что он здесь.

Альтаир осклабился.

Гвендолин застыла, напоминая перламутровую статуэтку. Доминик наблюдал за сценкой отрешенно, будто играя с самим собой в монетку: орел — Альтаир убьет кого-то из них, решка — обоих.

План провалился.

Один из двух наконечников уставился между глаз Гвендолин, Альтаир удерживал ее за руку, по-собачьи скалился, по потрескавшимся губам текла слюна. Гвендолин дернулась:

— Убирайся!

Страха не показывала, не мысля, что раб способен выстрелить в нее — или попросту не успела испугаться. Альтаир щелкнул предохранителем:

— Как бы не так, госпожа, — он проговорил обращение с издевкой. — Черт подери… так даже лучше. Во много раз лучше. Не придется мучаться с подбором кода.

Рот Гвендолин превратился в пурпурную ниточку. Неловкая поза с вывернутой рукой, дурацкие угрозы бесили ее. Она произнесла вкрадчиво, и от бархатной полу-ласки Альтаир едва инстинктивно не поджал хвост и не плюхнулся на колени:

— Не позволяй себе лишнего.

Альтаир отпустил ее. Они молчали, тишина колотилась где-то в висках. Мускулы Альтаира видимо дрожали под загрубевшей кожей, рукоять оружия стала скользкой от пота. Гвендолин не меняла выражения лица. Она казалась бессмертной богиней… она и есть полубогиня, дочь Королевы, зачем Альтаир все это затеял, они оба затеяли, ох…

Доминик шагнул назад, запнулся о злополучную скамейку. Грохот оборвал паузу-дуэль.

— Знай свое место, раб, — Гвендолин не обернулась к источнику шума. Существовал Альтаир и его дерзкая выходка.

'Раб'. Определение хлестнуло Альтаира, словно вырвался из бездны язык огня.

— Я убью тебя! Убью! — заорал он, на шее вздулись вены, а оба ствола розовато раскалились от плазмы. Заточенная ярость ищет свободы.

Альтаир выстрелил, но не в упор, один из сгустков впечатался в стену над головой Доминика — тот пригнулся и съежился, тонко всхлипывая от ужаса. Второй опалил волосы Гвендолин, рыжие локоны взметнулись в пламени. Она завизжала, вцепилась, словно пытаясь сорвать пламя с головы. Она упала на колени, забилась. Альтаир толкнул ее грязным сапогом. Она беспорядочно дергалась, похожая на живую птицу, которую швырнули на раскаленную сковороду. Потом огонь унялся, но от прически Гвендолин остались клочья, словно обрывки спутанных ниток. В келье плотно и омерзительно запахло паленой шерстью.

— Ты будешь слушаться меня! — орал Альтаир, одуревший, опьяненный властью. Ружье-бумеранг скользило в его ладонях на манер вертушки, он пригнулся к ошалелой Гвендолин. — Или я размажу тебя, выжгу все кишки… как эта чертова Башня выжгла мои! Вставай!

Он ткнул ее дулом. Гвендолин поднялась, чуть пошатываясь. Доминик перехватил ее взгляд — зеленые глаза подернуло мутной пленкой, точно катарактой.

Шок так изменил ее?

Доминик ощутил жалость к бывшей хозяйке. Почему-то хотелось утешить ее. Альтаир уйдет, мы забудем его…

К реальности его вернул пока не-ушедший Альтаир.

— Ты тоже. Вставай.

Доминик не сопротивлялся. Было бы нечестно заменять себя другим. Другой.

— Альтаир, — едва слышно проговорил он, — Прошу. Не делай ничего…плохого.

— Заткнись, — Альтаир развернул его. В ямку под черепом уперся наконечник. Доминик живо представил, как плазма вскипятит ему мозги, поэтому прикусил язык; они с Гвендолин ничем не отличались в тот момент, послушные и растерянные.

План… какой к дьяволу план. Альтаир убьет их обоих, вот и все. Зачем ему жалеть кого-то, когда свобода зовет?

Доминик ждал подобного; не желая прощаться, он все-таки готовился к балансировке 'на грани гибели' (гораздо ближе, чем среди выкидышей!), но когда опасения обратились реальностью, а теплый металл уколол шею — он утратил способность размышлять, рассуждать.

Только повиноваться.

Свободной рукой Альтаир подхватил мантию Доминика, разорвал ее, получил плотную шелковую веревку. Связал руки заложников между собой на манер наручников. Гвендолин слегка передернуло от близости 'третьесортника' — бессознательный, вегетативный жест. Доминик покачал головой.

'Она не виновата. Никто из нас'

Пожалуйста, пусть все закончится хорошо.

Доминик возносил молитвы Королеве каждый день, но теперь не ведал, кого умолять о милости. Он уставился себе под ноги.

— Вперед, — скомандовал Альтаир.

*

Сигналы тревоги взорвались истеричным, похожим на крик младенца, воплем по всей Башне. Здание было живым организмом, и нарушение правил подобно смертельной болезни.

Теодор прервал диалог с каким-то певчим, бледным созданием, смахивающим на мышь-альбиноса; 'мышонок' пел неважно, о чем Теодор и сообщал — мягко, без оскорблений, но обладай мальчишка хвостом — непременно поджал бы его. 'Мышонок' почти обрадовался, когда мир расколола надвое сирена, вздернулись спрятанные экраны слежения, и лицо надоедливого 'шефа' исказилось от ужаса и боли.

Мальчишка сбежал, а Теодор остался, не в силах стряхнуть оцепенение.

Он стоял возле неровной, отделанной под древний камень стены, чуждо и нелогично мелькало трехмерное изображение. Прерывалось 'полоской'. Фигуры двигались по переходам Башни — крохотные, кукольные; Теодор понимал и не принимал происходящее.

Тревога. Тревога.

Тревога… сбежавший раб, вооружен нано-ружьем, взял в заложники дочь Королевы. Но Теодор не слышал о дочери, он уставился на третью фигуру, только на нее.

Никки. Как он оказался там. Почему к его затылку приставлена вторая половинка смертоносного жала?

Троица двигалась к выходу. Отовсюду подтягивалась охрана, стучали цепями и клепками 'киберы'. Башня исторгала из катакомб смертоносных и безобразных монстров, ощеривалась ловушками.

'Все просто', понял Теодор, 'Никки хорошо знает Башню, все ее закоулки. Поэтому он нужен этому…'

Да, Теодор узнал его.

— Убью, — ровно сказал он игрушечному Альтаиру на мониторе.

Теодор сорвался с места.

Запах горячего камня — кто думал, что камень пахнет горько, словно засохшие слезы? Или кровь. Башня вывернулась наизнанку, выпростала клешни и иглы, подземные орудия гибели.

Кошмар, просто ночной кошмар. Теодор во второй раз спасает Никки от выкидышей. День их странной встречи преследовал его, но теперь вернулся. Все повторяется.

Альтаир — такой же выкидыш, только прикрытый кожей; злобная ядовитая тварь.

Уничтожить.

Тревога.

Башня кричала, и Теодор кричал — беззвучно, врываясь в лабиринты туннелей. Рискуя сломать ноги, спрыгивал со ступенек длинных винтовых лестниц. Потолок и стены сжимались, точно родовые пути.

Теодор прожил в Башне большую часть своей жизни и нашел бы путь из нее с завязанными — или выколотыми — глазами. И ныне Башня, задыхаясь от безумия (тревогатревогатревога) все же вела его.

Он наткнулся на стражей. Он отшатнулся: прежде не любил встречаться с гвардианами нижних уровней. Покрытые слизью или несмываемой грязью, похожие на ящериц-переростков или обклеенных железом выкидышей, они противоречили темной эстетике Башни.

К черту эстетику.

Тревога.

'Только бы они не убили Альтаира прежде, чем это сделаю я'.

Мысль была холодной и неожиданно спокойной. Тело и разум Теодора разделились; узкое тело и напряженные мускулы — движение, но мозг рассуждает без лишних эмоций.

Порядок. Должен. Быть.

Порядок. Будет. Восстановлен.

Стражи продефилировали мимо, проигнорировали Теодора. Потянуло свежим воздухом, выход близко — Теодор обернулся на бесчисленные мониторы (тревогатревога).

Террорист и заложники покинули Башню.

'Но и я успел'.

Успел, именно так, Теодор не сомневался в себе. Едва выскочив из-под аркообразного свода Башни, он разглядел троицу. Альтаир нервно озирался на стражей, дергал курок, порой чересчур плотно прикладывая палец; кожа его блестела от пота. Теодору послышался скрип зубов.

Заложники… что с ними?

'С ним?'

Сначала Теодор разглядел Гвендолин, и ужаснулся ее виду: почти лысая, с ожогами на темечке, в грязной одежде, она смахивала на привидение или узницу какого-нибудь жуткого подземелья. Индифферентная к происходящему, она вышагивала на ватных ногах, слегка качалась.

Доминик был живее. Но Теодора словно хлестнули по лицу мокрой тряпкой.

Обреченность. Гвендолин так и не смирилась с возможной — вероятной на девяносто процентов, смертью, Доминик же будто всходил на эшафот. Доминик уже мертв, умер, когда Альтаир приставил ружье к затылку.

Или раньше?

'Нет, нет. Я спасу тебя'.

Теодор, незамеченный ни 'террористом', ни гвардианами, двинулся ближе.

Альтаир боялся… Ничего удивительного: гвардианы обступали. Довольно узкий внутренний двор Башни напоминал бестиарий, твари из самых глубин Башни выступили наружу. Кисло пахло искореженной плотью. Киберы с выжженными лицами направили на Альтаира лазеры, красных точек так много, что Альтаир выглядит залитым краской.

Теодор протиснулся между рогатым минотавром и бесформенной амебой с ложноножками вместо конечностей.

Поближе к Доминику. Поближе… чего они там вообще делают?

Чего Альтаир добивается?!

Ответ столь прост. В другой ситуации Теодор бы рассмеялся примитивному мышлению 'террориста'. Конечно, чего еще может хотеть такой, как он? Сбежать. И двигаются они к муверу, муверу заложницы, дабы та разблокировала двери.

Идиотская затея, безумная. За все правление Королевы никто не сбегал от Нее — от дочерей, возможно, но не от Самой.

Затея невыполнима, нерешаема, как теорема Ферма.

Альтаир последний кретин, если решился на подобное.

Троица продвинулась до желанной цели, и Теодор расслышал, как Альтаир приказал Гвендолин открыть бронированные двери мувера. Набрать необходимый код. Гвендолин пришлось встать на колени. И Доминику. В его исполнении то выглядело финальной готовностью к казни.

Оружие в руке Альтаира перехватывало солнечные лучи, слепило узкими солнечными зайчиками. Двор переполнился гвардианами; Теодор не дышал и считал секунды. Сейчас они уничтожат дерзкого раба.

Но прежде… прежде Альтаир выстрелит, и Теодор уже слышал негромкий хлопок плазмы, видел отражение его в расширенных до темноты тронного зала зрачках Доминика.

'Он уже мертв', снова подумал Теодор, и в горле сделалось горько, будто глотнул испорченного молока.

Нет. Не мертв. И хотя бы одного из троих… из них четверых можно спасти.

Теодор сократил расстояние до полуметра. Он прятался за серой шершавой колонной, похожей на массивный дикарский тотем, вместо морд животных колонну изрезала абстрактная резьба. Камень ощущался теплым — контрастом к ледяным ладоням Теодора.

'Спасти. Только одного'.

Теодор вспомнил закон.

Рабу следует спасать госпожу. Свою, чужую — неважно; биологическая женщина на первом месте в любой ситуации. Закон выплыл подкорковым инстинктом, и Теодор царапнул ногтями колонну.

Спасти… госпожу? Обязан?

Таков закон. Разве Теодор когда-то нарушал законы?

Через любовь можешь переступить, но не через то, что выше тебя.

'Поэтому Доминик уже мертв, мертв до того, как плазма разорвала ему череп. Ты ведь примерный раб, Тео. Ты отдашь свою жизнь за госпожу и никого другого. Так надо…'

Гвендолин сбивалась, набирая нужные цифры. Альтаир орал на нее, тыкал в хребет дулом ружья-бумеранга. Боковым зрением Альтаир давно заметил тварей Башни; ныне они смрадно дышали и щелкали кнутами в метре-двух от мувера и троицы.

Предупреждали о погоне, да. Но не о… подобном. Сколько их, минотавров и близнецов, зомби, киборгов, неназванных созданий — рваных склепных теней. Альтаир старался не озираться по сторонам, и все-таки удивлялся: откуда столько? Из-за него, из-за… госпожи, чтоб ей провалиться?

— Эй! — заорал Альтаир. — Я не трону их! Я уйду и все! Ты, Королева или как тебя — отпусти и мы квиты!

Гвендолин сломала ноготь и коротко, по-крысиному, пискнула. Альтаир пихнул ее коленкой.

— Торопись, — зашипел он, и громче:

— Я отпущу обоих! Дайте мне уйти, и я…

Круг смыкался. Цокнул копытами минотавр, клацнул кнутом гвардиан-близнец. Из вывернутой трахеи его потекла желтоватая слизь, от которой задымился песок.

Что за извращенный разум выдумал их всех, — Альтаир моргнул; при дневном свете исчадья Башни смотрелись вдесятеро омерзительнее.

Гвендолин приподнялась, увлекая за собой Доминика. Последний болтался, по мнению Альтаира, вроде тюка с тряпьем: не протестовал, не жаловался, не выказывал каких-либо признаков жизни. Может, отключился.

Плевать. Сам вызвался в 'спасители', благородный… ха. Он выполнил свою функцию. Только бы Гвендолин успела… несколько секунд, прежде чем твари атакуют…

Несколько…

Успеть.

Если бы не Гвендолин, их давно разорвали бы на куски, но Королева не желает убивать дочь. Прихватить с собой? Альтаир еще раз оглянулся — нет, не успеет, твари оторвут ему ноги пока медлительная от шока Гвендолин будет забираться в мувер. Еще и Доминик. Плохая идея — связать их, теперь Альтаир видел ошибку. Роковую ошибку.

Ружье выскальзывало.

— Я не трону их! — снова завопил он, крик ударился о колонны и своды Башни, вернулся эхом, эхом и гортанным рыком гвардианов. Какая разница… от Королевы никто не убегал. Альтаир не станет первым.

'Черта с два!'

'Выполняй свою функцию', - твердила часть Теодора; секунды окаменели вместе с опорой-колонной.

Обоих заложников не спасти. Теодору придется…

(Предать)

Выбирать.

И да, он уже рассчитал траекторию, а генетически совершенные данные 'элитника' не подведут.

Все просто — когда правильно.

По-птичьи чирикнул кодовый замок.

Стражи сорвались с места. Это было похоже на внезапные сумерки, на затмение — небо, воздух, каждый сантиметр заполнился воем и скрежетом, пыль взметнулась ввысь вместе с топотом, хлестом крыльев и стуком железа…

…и выстрелом.

И запахом крови.

И раскаленным трепетом сваренной заживо плоти.

И…

(все кончено)

Кровавые брызги смешались с пылью и воплем, предсмертным захлебывающимся воплем, а потом мувер накрыла черно-бурая масса гвардианов.

*

…но Доминик жив. Медленно распробовал данный факт; он смирился со смертью и со своей ролью жертвы, точно библейский юноша, чей отец привел его на гору для жертвоприношения. Смириться с не-смертью — почти так же трудно.

Он разлепил веки. В глаза набился и щипал песок, он попытался протереть их, но запястье по-прежнему держала веревка и тяжелый груз.

Я жив, соображал Доминик, значит кто-то…

Не.

Отрицание вспыхнуло новым выстрелом.

…кто?

Мувера поблизости не оказалось, зато хлопали крыльями исполинских нетопырей летучие стражи в небесах; Доминик безучастно проследил за кучей-малой в воздухе. Альтаир ушел, да… Альтаиру всегда удавалось задуманное, он из тех, кто платит любую цену ради спасения собственной шкуры. Наверное, так правильно.

Кто?!

Груз тянул, точно булыжник в болото. Доминик решился повернуть голову вбок. Он тут же пожалел: одно дело ощущать неприятную безжизненную тяжесть, примотанную к запястью, другое…

Гвендолин.

'Я так и не назвал ее по имени'.

Дурацкая мысль, вдвойне — о груде мяса и черепных осколков. Плазменный заряд разорвал не только голову, но и часть хребта. Позвоночный столб с остатками черепа торчал на манер экзотического цветка. Тело Гвендолин напоминало старую игрушку-объект детского садизма. Разбросанные во все стороны конечности дополняли картину.

Доминик стер со щеки серовато-бурое желе.

'Вышибу тебе мозги', старая как мир угроза, но кто в реальности наблюдал подобное?

Доминик дернулся. Желудок его явно протестовал против подобного зрелища: комья костной массы, мозга и крови заляпали все вокруг, но главным образом — 'напарника по несчастью'.

Выжившего.

Я жив, а она нет, думал Доминик; тошнота подбиралась к горлу, но вырвать на труп хозяйки — не слишком-то уважительно, и Доминик сдерживался. Он снова потянул обмотанную шелковой лентой руку. Труп колыхнулся, будто от слабого шевеления воды. В 'лепестки' костного цветка набился песок.

Доминик повторил маневр, уже отвернувшись. Вежливо-невежливо… с него довольно, он не настолько вынослив. Удивительно, как до сих пор не впал в кататонию/истерику/аутизм.

Любоваться на останки Гвендолин Доминик не собирался.

Вокруг царила суматоха. Ровные ряды гвардианов перемешались. Пыль вздымалась вдоль колонн, приходилось часто-часто моргать и кашлять. Но его и Гвендолин, — ошметки Гвендолин, — не трогали.

Миновала минута, десять, или час, прежде чем Доминик нашарил какой-то кусок железа, оброненный гвардианом. Упорно отворачиваясь от цветка, перерезал веревку.

Только тогда сумел подняться на ноги.

И тут же плюхнулся обратно, неловко подвернув под себя ноги.

'Теодор. Он… тоже?'

Тоже не?

Доминик ползком рванулся к распростертому в позе морской звезды Теодору. Тот лежал в песке лицом вниз. Если у него осталось лицо, прокомментировал мерзкий 'внутренний голосок'. Доминик закусил губу.

— Тео, — всхлипнул он, — Тео…что…

'Что вообще он делает здесь?!'

Доминик коснулся его, попытался перевернуть. Ладонь стала влажной. И багровой, словно закатное солнце. Доминик часто-часто задышал, на выдохе произносил имя Теодора. Тот не отзывался.

Перевернуть удалось, невзирая на неестественную тяжесть худого жилистого тела. Доминик задержался, прежде чем проверить.

Да/нет.

К окровавленным губам прилипли мелкие камешки, словно Теодор накрасился экзотичной помадой, гравий и песок запутались в волосах, а больше всего — в зияющей ране чуть ниже сонной артерии, под ключицей. Рана пульсировала и существовала будто отдельно от самого Теодора, исторгала бесформенные длинные потеки, казалась чужеродной, налепленной. Смахивала на красную губку.

Плазменный ожог вскипает и закупоривает сосуды, сообразил Доминик.

А глаза Теодора были совсем сапфировыми, пронзительно-яркими, то ли из-за сузившегося в агонии зрачка, то ли эффект яркого солнечного света.

— Тео, — всхлипнул Доминик. Ужас сменился болью, пока еще — выносимой, пока — не принял…

Ресурсы небезграничны. Доминик сойдет с ума, не смирится.

Так проще.

— Тео, — повторил он, стирая с губ Теодора песок и камни.

Окровавленные губы шевельнулись.

Жив. Выживетвыживет.

— Помогите, умоляю, помогите! — заорал он. Зажимал пальцами рану Теодора, не отпуская жаркую кровь. — Помогите!

Ждать не пришлось. Суматоха вокруг утихала. Выступило странное создание — прежде Доминик опасался бы его, теперь — надеялся. Они — слуги Королевы, они помогут Теодору, и неважно, что 'помощник' выглядит как разорванная и собранная вновь груда плоти, двухголовая и о шести лапах.

— Помогите.

Страж склонился над Теодором.

— Нарушшшитель, — прошипело создание. — Наказать.

— Что?! — опешил Доминик. Нарушитель?! Почему?!

— Следовало спасти госпожу. Он сделал неправильный выбор. Он получит свое… — бугристые, покрытые жабьей кожей конечности протянулись к Теодору.

— Нет! — Доминик кинулся на не-спасителя (враги, везде, почему… почему!?), но гвардиан мягко откинул его, как крупная собака — щенка. — Нет, пожалуйста…

— Нарушитель, — повторил страж, поднимая Теодора. Длинные руки того расслабленно свесились, кровь капала с кончиков пальцев и гасла в песке.

— Прошу вас… не делайте ему ничего… плохого, — Доминик кинулся вслед; стража он не различал, только сапфировую пустоту глаз Теодора, багровые губы на фоне бледной кожи и золотистые волосы. Почти красиво. Почти…

Доминик бежал за стражем до самой Башни, и далее — вниз, по винтовым лестницам. Создание двигалось небыстро и мерно. Каждый шаг отзывался кровавой кляксой на полу. Каждая клякса подобна удару кнута; Доминика подкидывало.

— Пожалуйста! Отдайте!

Страж не слышал.

Страж сокрылся за исполинской дверью, которая захлопнулась перед Домиником, и тот лишь сломал ноготь о холодную, обитую железом, яшму.

— Тео… — пробормотал он, прижимаясь лбом к двери. — Тео. Почему.

Наверное, он рыдал или бился в истерике, звал Теодора, колотился в дверь. Как бы то ни было, через пару часов полуобморочное забытье захватило его, подобно инею.

Он сполз на пол и затих.

*

Альтаир держался за руль и давил на газ.

Все, что ему оставалось делать — держаться, давить и надеяться.

Крылатые змеи и уродливые создания — ожившие каменные горгульи, полумеханические 'пчелы' с человеческими головами, скрежет металла и когтей, вой сирены и навязчивый голосок, твердящий о повреждении каких-то систем — вырывали из реальности; Альтаиру следовало сдаться. Выпрыгнуть на полном ходу. Легкая смерть: после того, что сделал — наилучшая участь, сродни призу.

(я убил госпожу)

Фоновая мысль. Одна из помех.

На самом деле Альтаир не помнил, как выстрелил, не помнил — откуда выскочил кто-то третий, вызвав дополнительное замешательство. Альтаир заскочил в мувер и рванул прочь, вот короткая история.

Он уворачивался от горящих стрел и кислотных 'плевков'. Не особо маневренный мувер болтался бревном в горной реке, Альтаир ругался.

(яубилгоспожунуипусть)

Альтаир жаждал выжить. Пройдено девяносто процентов пути, обидно поскользнуться на финишной черте.

Альтаир ворвался в сгусток стальных змей; гадючьи головы росли из единого куцего туловища, снабженного парой кожистых крыльев. 'Дракон' плюнул кислотой. Песочно-желтая жижа прожгла бронированный потолок и капнула на сидение в паре сантиметрах от альтаирова паха. Его передернуло.

Он хотел не только выжить… но и остаться максимально целым.

Отвратительно скрежетнуло металлическое сочленение киборга-'пчелы', пропоров кусок двери. Перед Альтаиром всплыло бледное умиротворенное лицо, лицо спящего — только веки скреплены рыжей медной проволокой; синюшные губы прошептали 'сдавайся'. Альтаир врубил максимальную скорость, оставил вмятину в брюхе 'пчелы'. Мувер закрутило волчком, несколько раз перевернуло вверх дном, но мертволицый кибер отстал, а Альтаир перевел дух.

Рано.

Приятный голос повторял 'системы повреждены, степень деструкции..' — проценты лезли под сотню. Альтаир не слушал, он успел возненавидеть голос, неживой, кибернетический, словно сама Башня с ее нежитью-стражами.

Словно Сама Королева.

Будь Она проклята.

Альтаир выкрикнул это в рваную рану-дыру на боку мувера. Если преследователи и уловили — ярости им не прибавило и не убавило.

Ударил стрекалом черно-синий червь, гладкий и жирный, будто обтянутый пластиком. Альтаир пригнулся, иначе жало пробило бы ему голову.

Еще одна дыра.

Степень повреждения…

— Я выживу, — Альтаир прокусил губу до крови, а пальцы свело судорогой — так крепко он цеплялся за (жизнь) руль. — Назло всем вам. Назло.

Перегрузка. Сверхзвуковая скорость. Мувер дегерметизирован.

По вискам, шее и груди тек пот. Его колотило от выплеска адреналина. Набухали вены на руках. Альтаир заставлял себя успокоиться… очень трудно, когда за тобой гонится адская свора, мало кислорода и выворачивает наизнанку сосуды. И все-таки элитников не зря именовали так: идеальная генетика позволяла выжить в экстремальных условиях. У третьесортника или техника давно отказало бы сердце.

'Я вырвусь, вырвусь, я'

Погоня смыкалась кольцом. На капоте и лобовом стекле болтались какие-то создания, Альтаир не смотрел на них, Альтаир дергал руль и жал кнопки борткомпьютера. Отчаянно ругался, шипел и извивался, как червяк на крючке.

(выживувыживувырвусь)

Внезапно выросла Башня — воплотилась из пустоты черной громадой, Альтаир едва не заорал — откуда, нечестно, а мгновением позже сообразил. Свора загоняла его на место. Он-то воображал, будто смотался…

Черта с два.

Свора не отпускает жертву.

Альтаир рванул вверх, выше, снова продирался через визжащий заслон; вертикально вверх, вдоль стен Башни. Вблизи они шероховатые, как сотворенная природой скала и стеклисто поблескивают на солнце.

Днище мувера скрипнуло, когда Альтаир 'перепрыгнул' через зубцы на крыше и приземлился на плоскую поверхность.

Сейчас выродки разорвут его… но под сидением еще валяется ружье, и нескольких тварей он заберет с собой.

Хотя бы так.

Альтаир стрелял прямо из раздолбанного мувера, куски железа падали на голову — преследователи рвали крышу и бока, верещали, когда сгусток плазмы прожигал очередное уродливое тело или обшивку. Альтаир истерично смеялся, и стрелял, стрелял, стрелял…

Стражи смыкались плотнее.

Заряды кончались. Альтаир дернул рукой, оружие выскользнуло на скользкую кромку крыши. Альтаир пнул разваленное дно мувера.

Все-таки попался.

Но не жалеет, ни о смерти госпожи, ни о побеге. Только о зря потраченном на этого долговязого психа заряда, впрочем, конструкцию двухстороннего 'бумеранга' не изменишь.

Альтаир выскочил из мувера.

— Ну, вперед, мрази! Жрите меня! Волоките Королеве! Все равно я сделал вас всех! — он изобразил неприличный жест.

Горгульи взмахнули крыльями, змеи заголили раздвоенные на манер рыбной вилки жала.

…но не атаковали.

И Альтаир думал: почему. Стоял, раскинув руки, точно намереваясь взлететь без мувера и ногтями разодрать складчатые кожистые шеи горгулий; твари копошились вверху, а потом на мгновение расступились…

— Какого…

Стальной вихрь с небес подхватил Альтаира. Быстро — он не успел сообразить: друг или враг, что вообще происходит.

Но твари остались позади, Альтаир оглянулся и секунд десять невидяще пялился на них.

'Я в мувере. Другом. Где?'

— Привет, — услышал он. Переключил внимание, и челюсть едва не сползла до колен.

За рулем мувера сидел Натанэль.

— Ты? Какого… — Альтаир сжал кулаки.

Натанэль улыбался тихой, загадочной улыбкой, словно сулил сюрприз. Подарок в золотой упаковке с кудрявым бантиком. Неестественная улыбка, цветная аппликация на безобразной дыре. Альтаир напрягся, чувствуя новый выброс адреналина в кровь:

— Чего тебе надо?

— Решить нерешенные вопросы, конечно, — Натанэль улыбнулся еще шире. На белых зубах блеснула пленка слюны.

Мувер прибавил ходу.

*

Сбежать из закрытого мувера труднее, чем из Башни. Альтаиру оставалось сидеть молча и следить за Натанэлем; тот поигрывал нано-кинжалом, попытайся Альтаир напасть — получил бы нанолезвием лезвием по сонной артерии.

Альтаир не шевелился.

Летели они долго. На периферии вспыхивали вскрики горгулий, но почему-то стражи не гнались за беглецом. Совсем тупые, — решил Альтаир, — потеряли след, стоило сменить средство передвижения.

— Как ты меня нашел?

— Личный мувер госпожи дистанционно контролируется техниками, — пожал плечами Натанэль. — Я умею находить общий язык с нужными людьми.

Альтаир фыркнул.

Мегаполис мелькал пестро и хаотично, словно рассыпанный песок разных цветов. Хотелось рассортировать по бутылочкам. Но город не интересовал Альтаира. Лишь конечная цель.

— Куда мы летим?

Натанэль снова подсунул свою улыбку-просроченную кредитку. Альтаир замолк.

Ответ он получил вскоре, и ответ не понравился ему.

Мувер снижался, тянуло болотом, застарелой гнилью и канализацией. Картина соответствовала запаху. Разбитые остатки каких-то древних зданий, изъеденные всеми видами плесени — чаще всего стены обрывались на полпути, порой проваливались в черные дыры, откуда изрыгалась мутная жижа. Разноцветная поросль на кусках строений образовывала граффити. Уродливо выпирали балки, словно выломанные кости динозавров. Постукивала, осыпаясь, бетонная крошка.

Трущобы.

Альтаир вспомнил, как третьесортник рассказывал: именно тут прячутся контрабандисты.

'А еще здесь опасно'.

Альтаир покосился на Натанэля. Тот, тем временем, опустил мувер на широкую и просторную бетонную площадку. Плесени и лишайников на ней хватало, как и трещин в человеческую ногу шириной, но все-таки бетон держался. Некогда тут располагался ангар.

— Выходи, — приказал Натанэль.

— Чего тебе надо?

Натанэль вновь не ответил, однако Альтаир подчинился. Едва они покинули мувер, Натанэль швырнул Альтаиру нечто блестящее. Предмет упал рядом со ступней.

— Что это?

— Твое оружие. Я хочу убить тебя, — буднично проговорил Натанэль, — Я бы мог сделать это прямо в Башне, или выкинуть за борт по дороге… но я предпочитаю честный поединок. Камилл должен быть отмщен по всем правилам.

Альтаир подобрал нано-кинжал. Копию того, с каким играл Натанэль по дороге.

Потом он расхохотался.

— Ты идиот, Натанэль. Неужели трухлявый техник стоит того, чтобы рисковать задницей?!

Бледно блеснуло лезвие. Альтаир двинулся к Натанэлю.

— Или ты воображаешь, будто я подставлю глотку и позволю прирезать меня?!

Натанэль отразил выпад. Альтаир едва успел отдернуться.

— С ума посходили элитники, — Альтаир покачал головой. Он напряженно наблюдал за Натанэлем, тот застыл в закрытой позе неподалеку. Лицо его чудилось гипсовой маской. — Один ради третьесортника под выстрелы кидается, другой за гнилье ходячее мстить собрался…

Черед Альтаира уворачиваться — Натанэль кинулся на него. Бесцветное свечение мелькнуло возле горла.

— Не смей говорить так.

— Да пошел ты. Любитель тухлятины!

Атака Натанэля — камнепад, но кто даровал столько ловкости камням? Альтаир уклонился не без труда, нагнулся и прыжком настиг Натанэля. Нож чиркнул вдоль запястья. Брызнула кровь.

— Любитель тухлятины! — повторил Альтаир злорадно. Он убьет Натанэля, а потом воспользуется его мувером.

Он коротко выругался — Натанэль рассек ему предплечье до локтя. Неглубокая, но болезненная рана.

Плевать. Заживет.

Вновь дистанция. Они двигались по кругу, словно два хищника; знаток древних животных Материнской планеты сравнил бы их с черной пантерой и волком. Оба и скалились по-звериному. Вместо клыков и когтей — нано-ножи, но суть хищника не меняется от выбора оружия.

— Ты заслужил смерти, — проговорил Натанэль внезапно; зрачок его сузился, оттого сетчатка светилась желтоватым. — Понимаешь? Ты должен умереть. Сейчас.

— Черта с два!

(выжитьвыжитьвыжить)

Слова Натанэля подхлестнули Альтаира, вернув в жерло Башни, в напряжение — мокрые ладони и прерывистое дыхание заложников — пути оттуда, в безумие побега на изодранном мувере. Альтаир выставил кинжал на манер двуручного меча, и в следующую секунду расстояние между ним и Натанэлем снова сомкнулось.

И снова кровь.

Не кровь Альтаира.

В бою необходим трезвый ум, но в венах Альтаира — адреналин, чистый, как дистиллированная вода. Завязалась борьба. Дыхание Натанэля похоже на дыхание заложников. Его мускулы напряжены, того гляди разорвутся, и кинжал тянется к горлу.

(тыдолженумереть)

Ну нет.

Альтаир вонзил нож куда пришлось, и надсадно хохотнул: Натанэль вскрикнул. Липкая жижа была светлой, с белесым оттенком, а Натанэль выронил свое оружие и покатился по грязному плесневелому бетону. Он закрывал лицо. Альтаир скалился.

'Добить. Нужно добить'.

Натанэль поднял голову, и Альтаир увидел куда попало лезвие.

Только один орехово-желтоватый глаз светился ненавистью. Из второй глазницы свешивалось что-то склизкое, розовое, похожее на яичный белок с томатным соусом. Кровь залила лицо Натанэля, слепила волосы и собиралась в уголках губ, глаз же вытекал медленнее и сползал по щеке огромной слезой.

— Добить тебя, чтоб не мучался? — сказал Альтаир.

Натанэль не ответил. Шатаясь, встал на ноги. Движение в сторону оброненного оружия было перехвачено, Альтаир продемонстрировал оба.

— Думаю, все-таки добить.

— Ты… заслужил…смерти, — прохрипел Натанэль. На бетон плюхнулся кусок глаза. Натанэль двинулся на Альтаира — медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, будто подбитый робот, а нано-лезвия подмигивали бледно-голубым.

Альтаир ухмылялся.

И когда Натанэль остановился в паре метров от него — тоже.

— Чего ждем? Помолиться решил… ничего, скоро встретишься со своим техником! Знаешь, я убил сегодня главного певчего Королевы, а еще госпожу Гвендолин, — Альтаир явно наслаждался моментом. — Ты — третий. Радуйся — в такой компании отправишься в ад…

Альтаир взмахнул кинжалами.

Кинжалы выпали из рук. В единственном глазу Натанэля отразились мелкие уродливые фигуры, десятки и сотни существ. Похожие на багровых пауков, они карабкались по бетону, бесшумные до поры.

У них острые зубы. Много, много зубов и когтей.

Альтаир заорал, и крик его протянулся до Башни, до дворца Гвендолин, перехлестнулся в визг и ультразвук. Выкидыши набросились все и сразу, и мириады клыков ворвались в плоть Альтаира, разделяя на волокна.

От Альтаира, лучшего элитника госпожи Гвендолин и беглеца из самой Черной Башни не осталось и единой косточки. Выкидыши поглощали любую органику, а подобный обед выпадает не каждый день.

Затем выкидыши окружили Натанэля. Выкидыши были его семьей, и ныне узнали своего 'питомца'. Один из мутантов коснулся узким черным языком раны Натанэля. Кровь моментально свернулась.

Натанэль ответно лизнул костистое уродливое лицо вожака. Это значило: я остаюсь с вами, идти некуда: неполноценный раб подлежит уничтожению. А еще госпожа мертва, но главное — мертв и отомщен Камилл.

Что делать Натанэлю в чужом ему мире?..

Выкидыши сползали с бетона. Натанэль помедлил немного, оглянулся в сторону Башни, и последовал за ними.

*

Очнулся он от прикосновений, легких осторожных прикосновений, словно визитеры страшились потревожить покой и тяготились своей обязанностью. Мягко шелестел шелк и почти ласковы были прикосновения. Но Доминик оттолкнул их, не меняя скрюченной позы зародыша.

Какая разница, кто и зачем явился?

Разве вернут ему Теодора?

(Нарушитель, говорило создание с искореженной плотью, неподкупное как архангел-судия)

Руки помедлили немного, точно вспугнутые птицы, и вернулись. Настойчивые.

— Что вам нужно? — Доминик сел на полу, щуря заплаканные опухшие глаза. Когда рыдал? Не помнит, ничего не помнит, только буйство красок — синий-золотой-алый и холод яшмовой двери.

— Ты должен пойти с нами, — ответили незваные гости. Ими оказались певчие, Доминика вновь передернуло от их отрешенных лиц. Русалки-утопленники из потаенных рек, явилось сравнение.

Певчие обступили его черной шелковой стеной, молитвенно сложили руки. Доминик мог поклясться — они немного боятся его.

'Я так ужасно выгляжу?'

Он горько усмехнулся, затем сглотнул: новый комок боли (я-не-смогу-вынести-я-сойду-с-ума) подкатил к горлу, пустил метастазы в мышцы и артерии.

— Куда пойти? — проговорил Доминик с усилием.

— К Ней. Она хочет видеть тебя. Нас, — цепкие русалочьи лапки потянули Доминика за собой.

Он подчинился. Воля Королевы — выше всего, и в предсмертной агонии слушайся Ее, но еще каплей на иссушенную почву брызнула надежда.

Быть может, Теодор жив. Быть может, Королева решила помиловать его, или хотя бы есть шанс вымолить прощение.

Знакомые переходы. Доминик шел, окруженный свитой — или конвоем; спотыкался на ступеньках. У кружевного моста пришлось схватиться за перила, иначе растянулся бы на скользком металле. Он напоминал сомнамбулу, единственная мысль заняла разум и нервы.

Спасти Теодора. Вытащить его из ада, с того света — почему бы и нет? Доминик готов платить. Любую цену.

В зале было холоднее, чем обычно, но в черноту плеснули двойную дозу серебра; Доминик зажмурился, померещился иней и снежные узоры на стенах. На самом деле под потолком горели дополнительные свечи.

Он привычно проследовал к хрустальному трону и опустился на колени. Он успел встретиться полувзглядом с Королевой. Маска не меняла выражения.

Ничего не случилось. Здесь — вечность, здесь застыло время и свернуто пространство.

Горло Доминика свело судорогой. 'Если прикажут петь — не смогу', подумал он равнодушно, — 'Ни теперь, ни потом, никогда более'. Для Королевы нет времени, жизни и смерти… любви тоже, только ритуалы.

'Но я слишком слаб. Слишком…живой'.

Королева кивнула ему. Доминик уцепился за жест.

— Прошу Тебя… Прошу, — он прохрипел. Голос не слушался, чудилось — мУка потечет изо рта, точно кровь при ранении легкого, он протянул руки в первой за все время истинной молитве. — Прошу… верни его.

Королева не ответила.

Но выступили певчие, бесплотные тени, они окружали Доминика теснее и теснее, шуршащим гибким кольцом. Доминик следил за ними — зачем? Что им нужно от него? Убить?

Не самый худший вариант… особенно если его примут вместо Теодора.

— Я во всем виноват! — выкрикнул Доминик. Он приник лбом к прозрачной 'ножке' трона так плотно, что прихотливая резьба оставила царапину над правым веком, — Я помогал Альтаиру сбежать, и меня спасал Теодор… умоляю, покарай меня вместо него…

Певчие смыкались. Маска перехватила призрачно-ртутный блик нескольких свечей:

— Не в том вина его, что спасал тебя — но что выбрал тебя, не дочь Мою, — ответила Королева. В лишенном интонаций голосе проскочило недовольство. Доминик почувствовал — снова плачет. Слезы текут сами, не спрашивая разрешения.

Тени-утопленники оттеснили Доминика от трона. Певчие улыбались — мертво, так могли бы скалиться оголенные черепа или призраки древних замков. Доминик отшатнулся — оставьте меня в покое! — но певчие улыбались и кланялись ему, потом откуда-то появился платиновый с черным опалом жезл, похожий на рог единорога.

— Забудь о нем, — только теперь Доминик расслышал — точнее, воспринял, — слова певчих. — Ты займешь его место, ныне ты — главный певчий…

Кто-то протянул жезл Доминику.

'Займешь его место?'

Доминик прикоснулся к крученой штуке, на ощупь — ледяной, настоящая сосулька.

Утопленники… утопленники тянут его за собой, погрузиться навеки в омут беспамятства, вычеркнуть обе прошлые жизни.

Теодора.

'Главный в хоре Королевы. Выше — только Она сама…'

Доминик тупо пялился на жезл. Острый. Словно кинжал, старинный стальной кинжал, какими пользовались до изобретения нано-устройств.

Тени мерно колыхнулись, словно прилив морских вод. Он принял жезл, укололся, из пальца брызнула рубиновая капля.

'Займешь его место'.

Доминик обернулся к Королеве — за что? Почему столь жестока Она? Почему шутит так?

Вина Доминика ужасна настолько, что он не достоин и смерти, но вечного страдания? Или следует вонзить жезл себе в сердце и тем искупить грех?

Чересчур…чересчур…

Легенды не лгут, Королева…

Кровь барабанила об пол, добавляя ярко-алого (о, кричащие цвета, красное-золотое-синее!) монохромной гамме. Доминик покачивался из стороны в сторону в полуобмороке, будто пара миллиграмм крови — последние в его теле.

— Тео, — позвал он. Нараспев, на ходу сочиняя мелодию. Он думал — не сумеет петь, но музыка выхлестывалась, он кровоточил ею. Он повторял имя любимого, словно надеясь призвать его из недр Башни, из небытия, и пронзительная красота звучала в его голосе.

И тогда певчие стали опускаться на колени. Но не пред Королевой — пред Домиником, они поклонялись ему, на мгновение он заменил им всех божеств и правителей; они забыли о своем рабстве, о ритуале, о Самой Королеве.

Лишь Доминик и его реквием по Теодору остались в Башне и целом мире.

И когда он смолк, полубесплотные существа, утонувшие в омуте Башни и служения, разразились аплодисментами, древним варварским способом прославляя своего властителя-на-час…

— Довольно, — проговорила Королева.

Воцарилась тишина. Огромная, точно звездное небо — накрыла их каменной могильной плиток, но в тишине тлел зародыш пламени.

Доминик представил громы и молнии — обрушатся на их головы, обратят в пепел, пускай… только не певчих, они невиновны, пускай он ответит за всех.

Жезл нагрелся в ладони Доминика. Острие царапало ладонь.

Доминик заставил себя подняться на ноги. Решение Королевы он примет стоя.

— Ты звал своего любимого? — бесчисленные складки-оборки на одеянии Королевы колыхнулись, будто она собралась прыгать с трона, — Так гляди — желание исполнено. Но не жалей.

'Я не…'

Доминик не успел додумать. Дверь распахнулась, и в зал вошел Теодор.

Как Доминик узнал его? Не визуально, не по внешним признакам, ибо создание на пороге зала ничем не походило на Тео, на человека вообще. Долговязую худощавую фигуру словно изломали, вышибли несколько позвонков и искусственно нарастили безобразные горбы. Еще — содрали кожу и заменили чем-то вроде мешковины, приглядевшись, Доминик понял: собственную кожу Теодора вывернули наизнанку, бурой от воздуха пленкой наружу. Обнаженное мясо приобрело оттенок тухлятины, из остылого сердца, из внутренностей торчали толстые бронзовые жгуты, точно лапки диковинного жука.

Хуже всего лицо — залито белой пульсирующей ртутью, блестящая субстанция стекает по шее, проползает по черепу, как медуза. При каждом шаге месиво отзеркаливало блики свечей.

Доминик застонал.

(Не Тео, не он, пожалуйста, пусть это будет не он, меня обманули, я не верю, я не…)

— Ты хотел видеть его? Ты говорил, что любишь? — тон Королевы издевательский, одновременно — бесстрастный. — Так иди. Поцелуй его.

Доминик подчинился. Не Королеве — себе, сознание отказывалось определять уродливое существо как Теодора, но подсознание не сомневалось.

Доминик обнял его. Осязал плотную, будто прорезиненную плоть, оцарапался о железные жгуты. Он встал на цыпочки, чтобы поцеловать то, что некогда было лицом… губами? Где-то здесь губы…

— Ртуть ядовита. Ты желаешь умереть теперь? — задала вопрос Королева.

'Да', был ответ Доминика, смерть страшила его не более ожога от глотка горячего кофе, и принять смерть от Тео… хорошо.

Королева справедлива.

Доминик притянул Теодора к себе, уже вдыхая отравленные пары и ощущая пока малозначимую головную боль.

Теодор оттолкнул его. Резко — Доминик не удержал равновесия, распластался на скользком мраморном полу, а изуродованное существо развернулось и со странной для некрокиборга резвостью зашагало прочь.

Доминик остался один. Во второй раз.

— Ты доволен? — вопросила Королева.

Доволен? Даже смерти не даровали ему — о, Королева, как же чудовищна Твоя жестокость, за что ненавидишь Ты рабов Своих, мы ведь тоже дети…мы ведь…

Доминик осознал: по-прежнему держит в руках жезл-кинжал. А еще — певчие исчезли, сбежали то ли когда появился Теодор-киборг, то ли чуть позже.

Они вдвоем. Он и Королева.

Витые кварцевые ступеньки неярко мерцали. Их разделяют только они.

'У Нее теплые руки', вспомнил Доминик свои же слова, 'Она живая….'

Он улыбнулся и плотнее сжал запятнанный собственной кровью кинжал.

— Да, Королева. И я хочу отблагодарить…

*

Ровно семь шагов. За три секунды. В голове ясно; ни сомнений, ни страха, ни прошлого, ни будущего. Нет и воспоминаний. Только алгоритм.

Серебристый мостик над тьмой, и Доминик ступит на самый дальний берег.

'У Нее теплые руки. Она живая. Я сделаю то, о чем говорил Альтаир'.

Бесчисленные складки черных одеяний зашуршали, словно Королева была оригами из плотного картона. Кисти рук, затянутые в плотное, словно траурная вуаль, кружево, чудились несоразмерно маленькими.

Доминик целился почти наугад, понимая — у него единственный шанс, прежде чем его испепелят, растворят в кислоте, раздерут на молекулы.

Он едва не выронил жезл, но сумел ударить — в самую сердцевину прихотливых, похожих на крылья махаона, складок.

(Я убил Королеву, Она живая, а я убил Ее…)

(Ну и что?)

Платиновая маска качнулась назад, будто от порыва ветра. Встопорщились и дрожали складки одеяния Королевы, а жезл блестел в их окружении, как очередное изысканное украшение.

— Ты все-таки решился, — проговорила Королева.

Слова Ее заставили Доминика стряхнуть онемение (чтоянатворилкакямог).

О чем…о чем Она?

— Идем, — Королева поднялась с трона. Одна ступенька — расстояние, но Она казалась вдвое выше Доминика; на самом деле — на голову, однако величие (Она божество, Она божество…) ослепляло, упасть ниц — естественное действие.

Доминик удержался.

— Куда? — глупо переспросил он.

Трон колыхнулся, медленно поплыл куда-то в потаенные покои.

Доминик озирался, слегка удивленный: апартаменты Королевы представлялись всегда чем-то между усыпальницей, будуаром и потаенным садом, где поют райские птицы и танцуют цветочные эльфы.

Просторная комната в строгих серых тонах, переполненная компьютерами и датчиками, мониторами и навигационными панелями, более подходящая под рабочую станцию каких-нибудь техников средней руки… это и есть покои Королевы?

Сама Она теперь стояла вполоборота, и кинжал-жезл по-прежнему торчал в груди, да, Доминик не промахнулся, попал в десятку. Но умирать Королева не собиралась.

Божества бессмертны…

Вычурные одежды чересчур громоздки для 'рабочей станции', и Королева медленно избавлялась от них.

Доминик наблюдал заворожено, словно вернулся в начало времен и стал свидетелем сотворения мира.

— Что… что это значит?! — не выдержал он.

Шелохнулись тяжелые бархатные 'крылья' — Королева пожала плечами.

— Ты пришел убить меня. Ты решился.

— Я… — Доминика охватил стыд, будто его рот и глаза запечатали живой ртутью, он задохнулся на долю секунды. — Я служил Тебе… Но Королева, почему Ты так поступила с Теодором?! — он сорвался на фальцет, — Только из-за того, что он спас не хозяйку, а меня? Но он любил меня, понимаешь! Иначе не мог бы поступить… А Ты ненавидишь нас… но мы Твои дети. У Тебя есть не только дочери, Королева. Сыновья тоже.

— Это все, дитя? — Королева явно передразнивала его. Она нагнулась, видимо отвязывая какое-то очередное приспособление, и кинжал в груди накренился. По спирали протекла и густо разбилась о пол капля.

'Я попал…я убил ее? Но…?'

Доминик шагнул ближе.

— Почему Ты ненавидишь нас?

— Ты считаешь, что я благоволю только дочерям, дитя? — Королева улыбалась под маской, улыбался ее голос, интонация и жесты.

Доминик набрал воздуху — продолжать спорить, доказывать. Он ведь прав, Королева испокон века даровала власть и могущество лишь дочерям, заставляя сыновей пресмыкаться. Доминик хотел напомнить о Материнской Планете, о временах, когда мужчина и женщина составляли полноправное целое; о самых древних мифах про Адама и Еву.

Но Доминик молчал; думал о Теодоре. С ним принял бы — и принимал — рабскую участь, не желая другого.

Альтаир прав. Они покорные животные, что бесятся исключительно когда их лишают партнера по постели.

Доминик закусил губу.

Пусть все закончится, повторял он мысленно, просто закончится и все.

Тем временем ткани-оригами устлали бесцветный кафельный пол, подобно трупам застреленных воронов. Доминик пялился в темноту распластанных одежд, не смея взглянуть на обнаженную Королеву.

'Зачем Ей это? Она желает…воспользоваться мной, как Гвендолин?'

Глупо. Королева — вечная девственница. Тело для Нее не более чем способ появляться воплощенной перед подданными.

— Ну же, — усмехнулась Королева, и Доминик не смел ослушаться.

Он, не мигая, уставился на Королеву. Отступил. Потом рывком, точно киборг, у которого замкнуло пару микросхем, прикрыл руками рот.

— Ты… ты мужчина?

Идиотская фраза. Ничего умнее не пришло в голову.

Мужчина. Высокий, стройный до болезненной худобы мужчина, тело его выглядело многократно восстановленным при помощи различных препаратов продления жизни. Поэтому и кинжал не причинил особого вреда — его облепило, будто мокрым силиконом. Сухая и желтовато-бледная, словно у мертвеца, кожа плюс полное отсутствие волос на голове, лице, конечностях — даже на лобке — делали этого… человека… почти отталкивающим, и все-таки было в нем нечто…

Королевское, предположил Доминик. Инфернальное тоже. И, как ни странно, бесполое — несмотря на очевидные половые признаки.

— Кто ты? — Доминик встретился взглядом с тем, кто именовал себя Королевой. Глаза его были бесцветными, оттенка маски и серебристых свечей зала, а подвижный рот кривился в жутковатой ухмылке. В руках держал бесполезный теперь жезл, неглубокая ранка стянулась.

'Я не убил ее… его', - Доминик вздохнул. Миссия провалена.

— Хозяйка этого мира, — подчеркнул женский род, — Королева.

— Но ты…

— Не совсем женщина. Не более чем ты. Разумеется.

Доминик сжал запястьями виски. Першило в трахее — то ли закашляться, то ли зарыдать. Сердце гулко барабанило где-то в животе.

Понимание оборвалось, точно канат скалолаза — и его разум, представления о мире рухнули на острые скалы. Вдребезги.

— Почему? — простонал он, — почему… так?!

— Я же сказала, что ты узнаешь все, от начала и до конца, — 'Королева' оделась/оделся в подходящие скорее для техника брюки и свободную рубашку с длинными рукавами. Перешагнул распластанные на полу одежды. Доминик последовал, случайно задел маску — она беспомощно брякнула под ногами. Доминика продернула дрожь.

Доминика пригласили садиться в уютное на вид кожаное кресло. Он не отказался: ноги не держали. Развернулись трехмерные изображения.

— Вся колония, — начала… начал… черт возьми, Доминик понятия не имел как думать о 'Королеве', избрал все-таки женский род. Привычнее, — вся колония существует с одной-единственной целью. Сохранять. Собственно, я уже ответила на все вопросы, но ты недостаточно умен, приходится признать. И разъяснить.

— Разъяснить — что? — подтвердил Доминик догадку о его интеллекте.

— Кто я. Кто ты. Кто мы все, и зачем существует THX.

Длинные пальцы Королевы коснулись мониторов. Доселе Доминику мерещилось, будто на 3d-картинке копошились личинки мух, но с увеличением 'личинки' обрели антропоморфные очертания.

— Каждому обитателю THX при рождении вживляется микрочип. И все датчики ведут в Башню, строго говоря, Башня — огромный приемник и антенна. Поэтому я всеведуща, — очередная ухмылка. Доминик поерзал.

Королева следит за ними. Всегда. В постели тоже. Любовалась ли Королева им и Теодором?

В который раз пришлось кусать губы.

— Чип дает информацию не только о местонахождении, но и об особенностях — талантах, характере — каждого обитателя колонии. Вот, полюбуйся, — картинка отобразила родной дворец. И опять кого-то травили, гоняли, как свора собак — зайца. Доминик присвистнул от удивления.

— Эдвин?!

'Он заслужил этого. Или нет. В любом случае, мне жаль его…'

— Кто-то должен быть последним. Он занял твое место, — пояснила Королева. — Но неважно, я лишь хотела продемонстрировать возможности чипов. Они универсальны. Поэтому твой ненаглядный Теодор получил совершенно точные координаты, где тебя ловить, когда ты удрал, словно трусливый лабораторный кролик. Поэтому я вообще могла вычислить тебя, — Королева ткнула кривым желтым ногтем в грудь Доминика. — 'Мужчина с голосом женщины'.

Да, припомнил Доминик, так меня определил Альтаир. И Гвендолин.

Зачем?

— Зачем?

— Вторая стадия вопросов. Ты умнее, чем я полагала. Что ж… твоя мелодия. Помнишь ее?

Странный вопрос. Мелодия мессы вечно с Домиником, закрывая глаза — засыпая или проваливаясь в беспамятство, он слышит ее. Мелодия рождения. Мелодия смерти. В ней все.

— В ней все, — проговорил он вслух.

— Именно, — кивнула Королева. Доминику почудился блеск платиновой маски, к странному, некрасивому, но притягательному лицу — мужскому лицу! — привыкнуть невозможно. Он уткнулся в монитор. — Много сотен лет назад ученые Материнской планеты думали, как же зашифровать ответы на все вопросы, ключи к самым сокровенным тайнам. Так, чтобы информация не затерялась. Но языки живут и умирают, компьютерные и иные носители легко повредить и уничтожить…

Королева сделала паузу.

— Решение оказалось просто. Музыка. Всего семь нот и бесконечное сочетание, единое во всех мирах и галактиках.

— Но откуда я знал мелодию древних? — даже теперь Доминик осязал ее внутренним слухом, тянуло запеть, будто во мраке зала и мессы.

— Тебя именовали избранным. Это и есть объяснение. Знание мелодии-ключа передается генетически, только на колонии THX и среди очень небольшого количества — тех, кто становится певчими хора. Гены эти необходимо сохранять, поэтому каждый певчий хотя бы раз в жизни передает свое семя одной из дочерей. Ты отказался. Что ж, твое право, тем не менее, ты — избранный, причем самими Создателями, Доминик.

Впервые Королева назвала его по имени.

Забавно.

— Сама колония задумана как хранилище, сейф знаний человечества, и потому здесь царит и будет царить матриархат. Единственный государственный строй, рассчитанный на сохранение, а не на уничтожение.

— Но ты — мужчина, — напомнил Доминик.

Подвижное — ртутное, пришло на ум сравнение, — лицо Королевы исказилось, градиентом из спокойствия в боль, запредельную агонию.

— Злая ирония. Мужское тело подходит для трансплантации сознания, а женское нет. Я — первая Королева, Королева древних… я заключена в это отвратительное тело, но внутри я женщина — и не смей называть меня мужчиной, — она прокричала, и длинные ногти вспороли сухую, словно заветренная апельсинная долька, кожу ладоней.

— Вот как? — черед Доминика криво усмехаться. Ухмылка исказила добродушное обычно лицо. — И поэтому ты ненавидишь мужчин? Поэтому отняла… отнял у меня Теодора?!

Доминик поднялся с кресла. Оттолкнул навязчивый, словно коммивояжер, дисплей. Трехмерное изображение всплыло радужным мыльным пузырем к серому потолку.

Где клятый кинжал?

Королева (этотуродчертбыегоподрал) заслужила смерти. Воистину.

Альтаир, ты понял все без подробного рассказа о замыслах древних.

Доминик ударил по приборному щитку. Брызнули искры. Он попытался вырвать провода, но система взвыла о неполадках и заблокировалась. Тогда Доминик пнул злополучный стул.

Королева мрачно наблюдала за ним.

— Прекрати истерику, Доминик, — подытожила она. Всего три слова — хватило, чтобы он остановился, хлопая глазами и дрожа. — Садись.

Он подчинился. Тяжело, неловко, будто тысячетонный груз последнего дня сполна опрокинулся на плечи.

Когда же я наконец-то умру или сойду с ума, — подумал он.

— С Теодором поступили по закону. Он защитил тебя вместо Гвендолин, раба вместо госпожи… но на самом деле единственный закон — я, и я всего-навсего сделала выбор.

— Что?

— Ты до сих пор не спросил… — очередная усмешка. — Что-то вроде 'какого черта ты рассказываешь мне все это'.

Да. Правда.

Доминик держал голову в слабеющих руках, исподлобья уставился на Королеву.

— На самом деле все твои злоключения — не случайность или происки судьбы. Чипы в определенной мере дают возможность контроля над мыслями и действиями. 'Побег' Альтаира — спланирован мной… как тест. Зачем? Мое нынешнее тело износилось. Оно скорее кусок пластика, нежели плоть. Мне нужно новое. Годился Теодор или ты, но одного необходимо вычеркнуть… — Королева помедлила. — Одним словом, я выбрала тебя.

*

Доминик мог испугаться, впасть в транс или попытаться удрать. Вместо этого он рассмеялся.

Звонкий смех, будто переливаются серебристые колокольчики — Теодор так любил его, а еще любил обнимать, а теперь вместо рук у него жгуты, вместо глаз и рта — ртутное месиво. Он(а) устроила лотерею и убила Тео как проигравшего — прости, парень, не повезло, становись некрокиборгом. Нет судьбы и божеств, только микрочипы. А Королева сидит рядом. Королева — мужчина. И желает забрать его, Доминика, тело, ведь 'старое' более нежизнеспособно.

Веселая шутка.

— Ой… — он утирал слезы, проглатывал куски слов и хохота. — Я… вместо тебя?! Но мы как минимум не похожи… я что, смахиваю на долговязый ходячий скелет?

Королева терпеливо ждала, пока он успокоится.

— Внешность не имеет значения, — она кивнула на распластанные одежды, они растянулись на полу, словно застреленные призраки ночи. — Королева — это одеяния и маска. А вот твой голос идеален. Мужчина с голосом женщины.

— Но что станет со мной? — Доминик посерьезнел. Приступ смеха испарился, как вода на раскаленной адской сковороде. Вместо дьявола — Королева.

— Иногда исходное сознание частично сохраняется… — чье-то похищенное много лет назад тело пожало плечами. — Накладывается на мое. Раздвоение личности, может быть. Неважно.

— А, — отозвался Доминик; краем глаза он разглядел давешний жезл, тот валялся в углу, рядом с маской. Мускулы Доминика напряглись.

— Процедура безболезненна, ты просто уснешь и очнешься с гостьей в мозгу… — Королева покачивала носком голой ступни.

Доминик сорвался с места. Сам не ожидая от себя подобной прыти, за полсекунды схватил 'кинжал' (только так, только так его определять… кинжал!) и вознес его над Королевой.

— Я убью тебя.

Он снова смеялся. Теперь — как безумец, как маньяк-расчленитель.

Безумен… ну и что? По его психике прокатились бульдозером, какой с третьесортника спрос?

Я слаб… и я способен убить Королеву. Освободиться… предусмотрено ли сие чипом?

Убить.

Прервать цепочку.

Уничтожить колонию.

Уничтожить знания древних.

Погрузить человечество в хаос…

Жезл выскользнул из его пальцев. Я слаб, — подытожил Доминик, отворачиваясь от Королевы. Будь что будет. Не так ценна его плоть и его личность, чтобы ради нее приносить подобную жертву.

'Ты не такой, как все'. Именно.

Избранный — не титул, но проклятие. Да свершится. Королева просчитала — так и закончится все, он не решится бунтовать до конца; но кто знает, не истинная ли свобода — отказаться от нее?

— Что мне делать? — спросил Доминик.

— Иди вперед.

Он подчинился. Они остановились у двух одинаковых капсул, похожих на вакуумные упаковки или дешевые душевые кабинки. В одну вошел Доминик, в другую — то, что через пару мгновений перестанет быть Королевой.

— Подожди, — сказал Доминик. — Я хочу… еще раз увидеть Тео.

— Конечно, — кивнула Королева. — Ему поручено выполнять операцию.

Так и случилось. Походкой зомби вошел Теодор, протянул руки к пульту управления. Равнодушная нежить выполняла приказ, и ей все равно кого уничтожать или уродовать.

Но Доминик улыбался ему.

Душа бессмертна вне зависимости от тела — живого или мертвого.

(мы оба живы, понимаешь? Вечно живы и свободны… я верю, а ты?)

И в последнюю секунду, когда Теодор уже запустил процесс, а сознание Доминика медленно гасло, перемежаясь цветными волнами чужих впечатлений и эмоций — более сильная воля распластывала его, точно многотонная лавина, — он улыбнулся некрокиберу, шептал его имя, и мерещилось Доминику: ртутные губы силятся выговорить единственную фразу.

'Люблю тебя'.

ЭПИЛОГ

Колония THX — одна из самых закрытых. Не пускают на нее даже дипломатов и послов, коих размещают на ближайшей луне.

На то есть причины. Главная — женщины, красивые, способные к зачатию женщины, что полновластно правят колонией, держа мужчин в рабстве. THX не желает, чтобы жадные до женщин захватчики вторглись на колонию.

Но никто особенно не посягает.

Не (с)только из-за сильной армии. Истинная причина — правительница. Мистическая инфернальная Королева. За глаза, в иных колониях Ее именуют 'черной вдовой' и 'мертвой невестой-девственницей', и то странные прозвища, полные ужаса перед могуществом воплощенной Тайны.

Королева всесильна.

Королева — божество.

В Черной Башне на хрустальном троне восседает Она, и ведает каждую мысль, зрит каждый шаг Своих подданных; Она — суровый, но справедливый судья.

А еще — сопровождает Ее жуткое создание. Уродливый некрокиборг, совершенный убийца — говорят, ему заживо вырвали сердце и вложили в трепетную грудь кусок метеоритного льда. Он безжалостен в битвах, сказками о нем пугают детей в инкубаторах. Он мертв, но служит Королеве страстно, как живой. Он подобен любимому псу у Ее ног. Лицо кибера залито 'живой' ртутью, дыхание — смертоносно, но Королева не отпускает его от Себя.

И твердят шепотом иные — но не верьте, не верьте слухам! — будто оставаясь наедине со Своим любимым слугой, Королева держит его за сожженные, обитые медью пальцы. Жаждет Она поцеловать отравленные уста, но каждый раз удерживает Ее мертвец от рокового поступка, и потом надолго уходит ко дну Башни, в раскаленное пекло.

И безмолвно плачет предвечная Королева…

Июнь-сентябрь, 2007 г.