"Люди и комиксы" - читать интересную книгу автора (Летем Джонатан)

Размышления Мизантропа о сопернике прерваны стуком в дверь

Еще не успев позвонить кому-либо по телефону или проверить почту и даже не позавтракав, Мизантроп уже успел разрушить целый мир при помощи обыкновенной капусты. Небрежным почерком он набрасывал на бумаге главные линии сюжета — некий благонамеренный генетик с взъерошенными волосами выводит новый вид капусты, используемый как средство страховки, своего рода растительную пневмоподушку. В основе открытия — декоративная капуста наподобие той, которую сажают вдоль дорог, выкладывая из нее названия городов или, подбирая по цвету — красный, белый и такой странный капустный радужный индиго, — создают американский флаг. Изобретение ученого походило на обыкновенную капусту, однако под землей скрывалась обширная сеть надувных корней, наполненных сжатым воздухом. Итак, при малейшем ударе… хотя нет, при значительном, иначе вандалы стали бы забавляться с ними от нечего делать, да-да, при сильном ударе, который может произвести только автомобиль на скорости тридцать миль в час, аэростаты-кочаны моментально надуваются, получая воздух из системы корней, чтобы предотвратить крушение и спасти жизни людей, а также ценную собственность. Только…

Мизантроп встал из-за письменного стола и посмотрел в щель между шторами на залитую солнцем улицу. Школьные автобусы каждое утро выстраивались вдоль квартала, словно большие картонные коробки апельсинового сока с отверстиями, из которых выливались человеческие витамины. Безалаберные голосистые мальчишки и девчонки отбрасывали в тусклом утреннем свете танцующие и переплетающиеся тени. Мизантропу захотелось перекусить. Пока он еще не догадывался, как неуправляемые кочаны безопасности могут принести вред миру. Не совсем ясно было, почему безобидные генетические эксперименты вызвали цепь мрачных событий, приведших к появлению еще одного тоталитарного режима. Ученый не знал, каким образом кочаны пробудили тягу к смерти внутри человеческого сообщества. Однако он разберется. Такая у него работа. В первый понедельник каждого месяца Мизантроп рожал новую зловещую идею. Зеленый отравляющий туман или антигуманный код, заложенный в компьютерную программу, а то и фантастическое архитектурное сооружение. Все это могло открыть путь к иной репрессивной или враждебной реальности. По вторникам он занимался экстраполяцией идей, а затем весь месяц посвящал тщательной их обработке. Сегодня понедельник, так что необходимо ограничиться кочанами капусты.

Мизантроп вышел на кухню, налил себе вторую чашку кофе и положил в тостер несколько кусочков хлеба. В разделе криминальной хроники «Тайме» сообщалось о поимке отъявленного и прославленного негодяя, наркомана и убийцы, который только что проломил какому-то прохожему череп булыжником. Мизантроп читал газету, намазывая тосты мармеладом. Он с большим удовольствием прочитал весь отчет до самого конца.

Мизантроп ненавидел хулиганов и бандитов. Он попытался представить себя за темным стеклом на процедуре опознания преступника и не смог. Тогда попробовал вообразить себя на месте злоумышленника. Вот он стоит в лучах яркого света с опущенной головой и ждет, когда на него укажут пальцем. Однако и такой образ не удался. Писатель посмотрел на фото арестованного человека и неожиданно понял, что с раздражением думает о своем сопернике.

Когда-то Мизантроп царил на мрачном рынке антиутопий. Конкуренцию ему составляли лишь утописты. Мизантроп любил читать утопические сочинения не совсем ясного содержания, но неизменно оптимистические по сути. Они печатались в журналах «Экспектант» и «Энкареджинг». Мизантроп привычно покупал новые номера в киоске и на следующий день уже использовал светлые утопические рассказы в своих темных целях. Даже яркие обложки служили ему горючим. Он отрывал их и прикалывал над своим письменным столом. Затем поднимал авторучку, словно Смерть свою косу, и превращал в руины эти выдуманные нежизнеспособные миры.

Утописты были пожилыми людьми, учеными или академиками. Профессор такой-то. Мизантроп появлялся среди них, как крыса, вылезающая из норы и гадящяя на их несбыточные мечты. Ему нравилась такая роль. Порой он даже соглашался появиться на публике рядом с утопистами где-нибудь в университете или на конференции. Эти недоумки любили собираться в хорошо освещенных залах за столами, на которых стояли запотевшие графины с охлажденными напитками. Он выступал исключительно для посетителей, пришедших послушать его и посмеяться над утопистами. Мизантроп неизменно распознавал своих читателей по черным длинным пальто в стиле «милитари», прыщам на лице, сальным волосам и наушникам, подсоединенным к плейерам в карманах.

Действительно опасным соперником Мизантроп считал единственного не похожего на других Утописта.

Мизантроп знал своего конкурента, которого про себя называл Великим и Ужасным, с самого детства, когда они походили вот на этих ребят, заполняющих школьный двор внизу. Дети громко скандировали считалочку «Ини мини мо!», и каждый дрожал от страха, боясь проиграть. Они дружили, однако обоим еще как доставалось от старших мальчиков, законченных идиотов. Он до сих пор помнил чувство незаслуженной обиды. Покорно смиряясь перед лицом грубой силы, они отдавали старшим наклейки «Вэки пэкидж», пластинки жевательной резинки «Джуси фрут», решали задачки по алгебре.

Друзья расстались, окончив младшие классы, и Мизантроп забыл своего беспокойного однокашника.

И вот уже почти год как Великий и Ужасный Утопист публикует в печати свои произведения. Однажды Мизантроп притащил домой последний номер журнала «Хартенинг», ожидая увидеть там обычную смешную чепуху, и был поражен первым рассказом Великого и Ужасного. Мизантроп, конечно, не припомнил имени школьного товарища, однако сразу же почувствовал в нем врага и соперника.

Беспроигрышный прием Великого и Ужасного состоял в том, что формально он писал в ортодоксальной утопической манере. Фантазии отличались верностью правде жизни, однако окружались неким ореолом потустороннего присутствия. Автор сознательно выдавал желаемое за действительное. Сочинения других утопистов по сравнению с его выдумками казались грубыми муляжами. Рассказы Ужасного отличались легкостью и отсутствием идеологической подоплеки. Он изобрел новую эстетику утопизма.

Справедливости ради надо сказать, что если бы Ужасный Утопист удовлетворился лишь этим достижением и выдавал на-гора свою гладкую прилизанную продукцию на тему мечтаний человечества об идеальной жизни, он перестал бы представлять опасность. Почему бы, черт возьми, утопистам не иметь своего гения? Пусть себе тешатся и поднимают планку хоть до небес. Мизантропа вдохновляла и восхищала великолепная графомания Ужасного. Вот если бы он мог внимательней присмотреться к жизни и писать более реалистично!

Однако Ужасный играл не по правилам. Он не ограничился одним лишь утопизмом. О нет. Негодяй незаконно вторгся на территорию Мизантропа и посягнул на его права. Умело изображая измененный мир, легким прикосновением пера превращенный в идеальный, Ужасный в своих вымышленных творениях на самом деле имел дело с реальностью. Его произведения показывали ущербность современного общества и внушали людям отчаяние. Действительность казалась беспросветно мрачной. Перевернув последнюю страницу очередного рассказа Ужасного Утописта, читатель испытывал смертельный страх перед повседневной жизнью, которая теперь представлялась ему омерзительной, несостоявшейся и глупой.

Ужасный создавал безжалостное искусство. Его утопии рисовали реальность в самом мрачном свете. В моменты слабости Мизантроп признавал, что его собственные рассказы по сравнению с творениями Ужасного надуманны и просто высосаны из пальца. Он искусственно нагнетал мрачную атмосферу.

Шесть недель назад журнал «Вивифайинг» опубликовал фотографию Ужасного, и Мизантроп узнал своего друга детства.

Ужасный Утопист никогда не появлялся на людях. Да и ради чего? Как ни странно, утописты его не особенно ценили, что весьма раздражало Мизантропа. Казалось, Ужасному плевать на то, что его гениальные творения погибают в недрах скучных утопических журналов. Похоже, он не стремился получить признание, не говоря уже о том, чтобы добиваться статуса оппозиционера, чего так жаждал Мизантроп. Создавалось впечатление, будто рассказы Ужасного, становясь достоянием читающей общественности, были на самом деле критическими посланиями, адресованными близким по духу людям. Иногда Мизантропу казалось, что он единственный читатель Ужасного, который пишет исключительно для него.

Мизантроп наконец понял, что рассказ про капусту никуда не годится.

Глядя в окно на гудящие, как пчелиные улья, яркие школьные автобусы поверх все еще дымящейся чашки кофе, он вдруг понял всю неправдоподобность описываемой ситуации: мгновенно надуваемый кочан капусты никогда не сможет остановить или изменить траекторию несущегося автобуса, заполненного детьми. Кочан может задержать «хонду» или даже «вольво», но только не школьный автобус. Нет, капуста не призвана спасать человечество. Идея слишком примитивна и ущербна. Он разозлился на самого себя и одним глотком допил оставшийся кофе.

Надо копать глубже и отыскать нечто резонирующее, проникающее сквозь поверхностный слой реальности и извлекающее из бездны все безобразное. Он подошел к раковине и стал мыть кофейную кружку. На дне образовался небольшой осадок, и теперь мельчайшие частички хаотично танцевали в струях холодной воды. Мизантроп размышлял о своем герое: благонамеренный, во всем сомневающийся генетик. Отлично. Ему по ходу дела должно повезти.

Когда-то Мизантроп и Ужасный Утопист учились в одном классе средней школы № 293. Они дружили и часто прятались в укромном уголке школьного двора, избегая занятий спортом, драк и девчонок. Общей страстью приятелей и тихой, хорошо защищенной гаванью средь бурного житейского моря стали комиксы. Они увлекались книжками Марвела, который, как знает любой читатель, сочинял вовсе не комиксы, а вполне серьезные, захватывающие дух истории. Он создавал великолепные сложные миры, населенные отъявленными ужасающими негодяями и мужественными страдающими героями. Рассказы будили воображение. Когда приятели однажды затаились во дворе неподалеку от девчонок, игравших в классики во время большой перемены, Мизантроп объявил своим любимым героем Доктора Дума, сражавшегося против «Фантастической четверки». Он носил зеленый, как листва деревьев, плащ и капюшон поверх металлической маски с прорезями для глаз. Он был королем, правящим из своего труднодоступного замка городом несчастных рабов. Царствующий монстр. Ужасный Утопист пробормотал, что согласен. Действительно Доктор Дум был страшной личностью. Выбор сделан. Теперь Мизантроп ждал, кого объявит Ужасный своим любимым героем.

— Черная Стрела, — в конце концов заявил приятель.

Мизантроп растерялся. Черная Стрела не был ни героем, ни злодеем. Он входил в банду персонажей мутантов, известных как Нелюди, и был самым благородным среди них. На правах лидера он молчал как рыба. Собственную мощь он демонстрировал только полетами, однако весь смысл его существования сводился к тому, что он умел держать язык за зубами. В этом персонаж был очень силен. Звук его голоса являлся посему как бы тайным и не задействованным до поры оружием огромной разрушительной силы. Вроде атомной бомбы. Казалось, произнеси Черная Стрела хотя бы один звук, и весь мир развалится пополам. Однако этот лидер по большей части скрывался где-то в горах и медитировал… На какую тему? Возможно, он размышлял о природе своего проклятия и прикидывал, что бы такое произнести и никому не причинить при этом вреда.

Странный выбор приятеля беспокоил Мизантропа. Рядом во дворе дико кричали школьники. Он быстренько сменил тему и никогда больше не заговаривал с Ужасным о комиксах Марвела. А дома, закрывшись в спальне, он принялся изучать поведение Черной Стрелы, пытаясь понять, чем этот молчаливый персонаж так привлек к себе его товарища. Возможно, ответ таился на просторах необъятной вселенной, созданной воображением автора, в том месте, где Черная Стрела прекращает медитировать и ведет себя как ничем не сдерживаемый герой или злодей. К сожалению, Мизантроп так никогда и не нашел комикса с подобным сюжетом.

Самоубийство, заключил Мизантроп. Генетик должен изучать феномен суицида, пытаясь выделить его в качестве отдельного фактора человеческого генома. «Код Сильвии Плат» — так можно назвать рассказ. Генетик пытается репродуцировать феномен в экспериментах на животных. Правильно. Очень хорошо. Пусть развивает тягу к смерти у животных до появления какой-нибудь особи, страстно желающей покончить с собой. Именно к такой сути дела стремился Мизантроп. Только вот какое животное подойдет для подобного опыта? Нужно взять какую-то трогательную и вызывающую умиление чистую скотинку. Овечку. Да, именно. А название будет такое: «Овца Сильвии Плат».

Для исследования феномена самоубийства ученые выводят особую породу овец. За овцой Сильвии Плат ведется особое наблюдение, как за преступником, у которого отнимают потенциально опасные предметы — шнурки и ремень. Затем овца Сильвии убегает. Да, точно. Создания типа Франкенштейна всегда убегают, только тут трюк в том, что овца несет угрозу не одной лишь себе. Что же дальше? У Мизантропа чесались руки написать что-нибудь поскорей. Он горел желанием создать шедевр. Овца Сильвии Плат обладает особым даром сообщать другим о своем несчастье. Как обезьяны на одном острове научились друг у дружки намывать морских моллюсков и вскрывать их при помощи кокосов, так и наша овца вызывает в других животных тягу к смерти. У всех, кто встречается на ее пути, кроме, разумеется, людей. У кошек, собак, коров, жуков, моллюсков. И каждое зараженное существо передает свою болезнь другим пяти-шести тварям, перед тем как покончить с собой. Люди не в силах предотвратить это безумие. Возникает эпидемия самоубийств среди всех представителей животного мира на планете.

Отлично! Все верно! Пусть несостоявшийся герой Черная Стрела поет трогательную арию — ему не остановить овцу в ее стремлении к смерти!

В своем воображении Мизантроп вдруг увидел овцу, бредущую по одному из рассказов Ужасного. Сначала ее никто не замечает, так как принимают за частичку пасторального ландшафта. Однако уникальный дар овечки, следствием которого является гибель всего живого во вселенском масштабе, постепенно становится очевидным для окружающих. Так сам Ужасный исподволь протаскивает золотые слитки отчаяния в свои утопии. Овца Плат явится чистым и разрушительным продуктом черной мизантропии. Сочинитель нанесет смертельный удар этим творением по Ужасному Утописту. Возможно, он пошлет новый рассказ в журнал «Энкареджинг».

Еще лучше подослать овцу домой Ужасному, чтобы она легла прямо на его письменный стол. Вот тебе, трагический немой. Получи, негодяй! Прикоснись к унылой мордочке овцы, утри слезливые выпуклые глаза. Попробуй отговорить ее кончать жизнь самоубийством, если только у тебя хватит мужества привести свои оптимистические доводы. Объясни бедной овечке, что жизнь — стоящая штука. А если не удастся, следуй за скотинкой на край обрыва и бросайся в бездну. Падай вместе с ней, парень.

В этот момент раздался стук в дверь.

Мизантроп пошел открывать. На пороге стояла овца. Писатель посмотрел на часы — девять сорок пять. Он не мог ответить на вопрос, зачем ему понадобилось уточнить время. Просто так он чувствовал себя уверенней. Весь день впереди. Успеет еще продолжить работу после встречи с нежданным гостем. За окном слышались детские голоса. Теперь прибыли опоздавшие школьники. Каждый день сотни учеников опаздывали на занятия. Интересно, ждала ли овца вместе с ними сигнала постового, разрешавшего перейти дорогу? Или, может быть, она отчаянно бросилась в транспортный поток, рискуя погибнуть под колесами?

Он уверял себя, что животное лишено голоса. Но овца вдруг заговорила.

— Можно войти? — спросила она.

— Да, конечно, — промямлил Мизантроп.

Предложить ей сесть на диван и налить чего-нибудь выпить? Овца не прошла внутрь, но, закрыв за собой дверь, осталась тихонько стоять в прихожей, двигая туда-сюда аккуратными челюстями и без конца моргая. Кстати, глаза у нее совсем не слезятся.

— Итак, — начала овца, кивая головой в сторону письменного стола, где лежали желтые блокноты, остро заточенные карандаши и стояла пишущая машинка. — Вот где творится волшебство.

Она говорила усталым голосом, в котором звучали иронические нотки.

— Ну, не такое уж волшебство, — опроверг ее Мизантроп и тут же пожалел о сказанном.

— Не скромничайте, — невозмутимо продолжала овца. — Вы написали несколько весьма достойных вещей.

— Так вот в чем дело, — сказал Мизантроп. — Вы ведете подсчет?

— Подсчет? — Овца недоуменно заморгала. — Я имела в виду нечто другое.

— Ладно, не важно.

Мизантропу вовсе не хотелось вкладывать свои слова в уста животного. Не сейчас. Пусть она говорит за себя, а ему надо набраться терпения.

Однако овца умолкла и начала мелкими шажками не спеша продвигаться по ковру в глубь комнаты. У сочинителя возникла мысль, не подыскивает ли она мебель с острыми углами, чтобы удариться о них с разбега.

— Вы чем-то расстроены? — спросил он.

Овца около минуты обдумывала вопрос.

— Я знавала лучшие деньки.

Сделав такое высказывание, она уставилась на него абсолютно сухими глазами. Мизантроп встретился с ней взглядом и тотчас отвернулся. В голову пришла ужасная мысль: возможно, овца надеется, что он поможет ей покончить с собой.

Тишина становилась угнетающей. Мизантроп начал рассматривать еще один вариант происходящего. Не посетил ли его соперник, переодетый в овечку?

Он откашлялся и заговорил:

— Вы случайно не Великий и Ужасный Утопист?

Мизантроп почувствовал бы себя крайне неловко, если бы овца не поняла, о чем идет речь.

Овца тяжело и многозначительно вздохнула. Затем проговорила:

— Я, разумеется, ужасная, только не я одна такая.

— Кто же еще? — пробормотал Мизантроп.

— Посмотри на себя в зеркало, друг.

— Что вы хотите этим сказать?

Писатель начал сердится. Не думает ли овца довести его до самоубийства? Если так, то у нее ничего не получится.

— У меня один вопрос: сколько невинных овечек погибло, чтобы смягчить твое детское чувство обиды?

Теперь тон овцы стал фальшивым, словно грубовато-сердечные заклинания городского попрошайки: «Они смеялись надо мной, когда я взялся за шарманку! Но стоило сыграть разок…»

— Забавно.

— Стараемся. Послушай, не найдется у тебя чего-нибудь попить? Я с таким трудом добиралась сюда вверх по лестнице — не смогла дотянуться до кнопки лифта.

Мизантроп сразу же замолк и побежал на кухню, где наполнил большую посудину водой из-под крана. Затем передумал, вылил содержимое чашки в раковину и наполнил ее минералкой из бутылки, стоявшей в холодильнике. Когда он поставил напиток перед овцой, та начала с благодарностью жадно лакать питье. Только сейчас Мизантроп впервые почувствовал, что перед ним животное.

— Хорошо. — Она облизнулась. — Вот и все, Доктор Дум. Я ухожу. Прости за вторжение. В следующий раз предварительно позвоню. Просто хотелось взглянуть на тебя.

Мизантроп не смог удержаться от вопроса:

— Разве ты не хочешь умереть?

— Только не сегодня, — просто ответила овца.

Мизантроп осторожно обошел ее, чтобы отворить дверь, и животное поспешило покинуть квартиру. Мизантроп последовал за ней в коридор и вызвал лифт. Когда прибыла кабинка, он нажал кнопку первого этажа.

— Спасибо, — поблагодарила овца. — Мелочь, а приятно.

Мизантроп задумался, что бы такого хорошего сказать на прощание, но не успел. Дверцы закрылись. Овца, которой, по-видимому, было наплевать на всякий этикет, стояла к нему задом.

Однако такое вот посещение овцы явилось не самым худшим вариантом из тех, что воображал себе Мизантроп. Она могла бы напасть на него или попробовать зарезаться кухонным ножом. Мизантроп все еще гордился овцой Сильвии Плат и радовался этой встрече, пусть даже сама скотинка не ставила его ни в грош. Кроме того, весь эпизод занял у Мизантропа лишь около часа его драгоценного времени. Он вернулся к своей работе и принялся строчить очередные импликации, экстраполяции и тому подобную многозначительную ерунду, еще до того момента, как орущая детвора вывалилась в школьный двор на большую перемену.