"Люди и комиксы" - читать интересную книгу автора (Летем Джонатан)

Сверхкозел

Когда Сверхкозел поселился на нашей улице, мне было всего десять лет. Я обожал великих героев комиксов, но с этим суперменом еще не успел познакомиться. Впрочем, его прибытие не произвело особенного впечатления ни на меня, ни на других ребят нашего района. Для нас, пробегавших с громкими криками мимо него по тротуару и игравших в свои тайные игры, он оставался всего лишь одним из обывателей, сидящих жаркими летними деньками в рубашках с короткими рукавами на ступенях веранд и созерцающих ленивый ход событий в жилом квартале. Даже два массивных рога на лбу не делали его в наших глазах выдающимся персонажем. Нас также оставили равнодушными растущие пучками волосы у него на шее и за ушами. Не поразило и то обстоятельство, что он был повержен с Олимпа славных героев комиксов, среди которых в лучшем случае проходил по категории звезд второй величины, и приземлился на Гоббл-Хилл, в Бруклине, в однокомнатной квартирке. Дом в основном служил общежитием для бросивших колледж студентов и местом обитания всяких хиппи. В те дни мы увлекались лишь Человеком-пауком или Бэтманом, супергероями, присутствующими в нескольких измерениях — на коробках со школьными завтраками, в телевизионных шоу и в популярных песнях. Сверхкозел не попадал ни в одну из категорий.

Волновал он лишь наших отцов. Их неизменно притягивала странная фигура новосела, похоже, он олицетворял то, чего они сами не добились в жизни. Мой отец, кажется, особенно восхищался Сверхкозлом, однако скрывал свой интерес к этому типу, представляя дело так, будто он заботится обо мне. Однажды в конце лета мы с ним отправились на Монтэгю-стрит с целью посетить магазин комиксов. В сущности, это была небольшая лавка, заставленная белыми длинными коробками и деревянными ящиками, в которых хранились тщательно подобранные по годам комиксы, защищенные от повреждений пластиковыми пакетами и картонными прокладками. Здесь архивировались как старые, хорошо известные мне книжки, так и тысячи таких, о которых я никогда не слышал. Магазином заправлял нервный молодой педант с длинными волосами и бородой, коллекционирующий раритеты. В душе он был стариком и не доверял детям, заходившим в его владения. Продавец помог моему отцу найти нужный комикс — сборник из пяти частей под названием «Замечательный Сверхкозел» издательства «Электрик комикс». Только здесь и появлялся этот герой. Вышло всего пять номеров, а потом серия прекратила существование. Отец, казалось, был доволен находкой. Мы заплатили за книжки и покинули магазин.

Я не знал, как мне объяснить отцу, что «Электрик» не относится к числу лучших издательств. Истории, которые мы читали вместе, оказались нелепыми и скучными. На протяжении всех пяти частей Сверхкозел спасал женщин из летящих под откос грузовиков и котят, сидящих на деревьях под ударами молний. Он также сражался с тупыми негодяями вроде Человека в жилете или Обманщика Дэйва. Рисунки к комиксам не отличались профессионализмом, качеством и новизной. Тогда я, разумеется, не мог связно выразить все мои претензии. Мне просто не нравились эти комиксы. Я считал их неинтересными и непонятными. Стыдно было за себя, за отца и за Сверхкозла. Книжки долго мозолили глаза в моей комнате, пока наконец мама не убрала, то есть не выкинула их.

В течение последующих нескольких лет Сверхкозел мало интересовал меня. Я о нем практически не думал. Люди, живущие в нашем районе, принимали его как нечто само собой разумеющееся. Мы, мальчишки, часто видели супермена в их компании. Он помогал заносить в дома мебель, которую местные жители находили на свалке: выброшенные шкафы, диваны, торшеры. Разносил плакаты с объявлениями об антиядерных демонстрациях, появлялся в центрах защиты неимущих, пропалывал жалкий дворик, который по идее должен был служить огородом, но зарос сорняками и находился в крайнем запустении. Здесь в изобилии валялись обертки от мороженого и пустые бутылки из-под содовой. Детвора считала это место районной свалкой. Мне и в голову не приходило тогда, что Сверхкозел гораздо старше других обитателей здешних мест, которые, в сущности, были молодыми людьми. Вели эти хиппи себя по-детски, однако мне казались такими же скучными и чуждыми, как все взрослые.

В то лето мне исполнилось тринадцать, и родители взяли меня с собой на праздничный ужин, устраиваемый всей общиной. Шумные и веселые спорадические торжества вызывали большой интерес у подростков. Я знал, что родители уже не раз посещали вечеринки. Обитатели квартала постоянно пытались сбить с пути своих соседей и вовлечь их в какие-то сомнительные мероприятия. К тому же мои родители любили время от времени поразвлечься. Правда, им в этом смысле не очень везло. Они часто шутили на тему скуки, царящей на подобных сборищах. Как-то вечером в самый разгар лета они привели меня на званый ужин, чтобы я мог изнутри увидеть жизнь этого скандального и ненормального дома.

Когда мы пришли, в доме уже было полно народу. По большей части бородатые неопрятные мужчины и принаряженные женщины, неприятно пахнущие дешевой парфюмерией. Многие, включая моих родителей, носили хипповые выцветшие рубашки и просторные блузки. На шеях у них висели массивные бусы, руки украшали браслеты. Угощение в основном состояло из запеченных цыплят с фасолью, баклажанов, тофу и еще каких-то блюд, названия которых я не знал. Еда стояла на длинном столе, но к ней мало кто прикасался. Все это смахивало на коктейль-вечеринку, где люди пьют пиво прямо из бутылок и курят самокрутки с марихуаной. Не заметил, правда, баловались ли мои предки травкой. Мама получила от хозяев стакан апельсинового сока с джином. Я решил не обращать на них внимания и направился к лестнице. На нижней площадке я увидел участников вечеринки, стоящих у перил. Из комнат наверху доносилась музыка. Очевидно, бродить разрешалось по всему дому.

Комната на втором этаже, с окном в сад, была открыта. Внутри находились три человека. Они небрежно развалились на матрасе с подушками, валявшимися прямо на полу. Молодая пара и Сверхкозел. По его голым волосатым ногам я заключил, что комната принадлежит ему. Стены совсем пустые, за исключением небольшой полки, на которой я заметил книгу Нормана Мейлера «Армии ночи», работу Сергея Эйзенштейна «Фильм как форма, фильм как чувство» и роман Томаса Пинчона «V». Все три заголовка надолго застряли в моей голове. Позднее, учась в колледже, я пытался читать эти книги и смог осилить лишь Мейлера. Возле полки стоял письменный стол, на котором лежали кипы бумаги. Несколько черно-белых открыток приклеены к стене. Скорее всего владелец стола вовсе не собирался украшать комнату, а просто импульсивно прилепил их туда. На одной из открыток я узнал Чарли Паркера, сжимающего в мясистых руках саксофон. Этот джазмен был идолом моего отца, являлся для него, возможно, символом ушедшей юности.

Молодой человек на матрасе держал книгу Карла Юнга «Воспоминания, сновидения, размышления». Сверхкозел, очевидно, только что вручил книгу ему и, должно быть, превозносил эту работу философа до небес, когда я вошел в комнату.

— Привет, — тепло поздоровалась со мной девушка.

Я замер в середине комнаты, уставившись на них.

— Ты Эверет, не так ли? — спросил Сверхкозел, прежде чем я успел заговорить.

— Откуда вы знаете мое имя?

— Ты живешь в нашем квартале, — объяснил он, — я не раз видел тебя на улице.

— Думаю, пора спуститься вниз, Сверхкозел, — внезапно заговорил молодой человек, засовывая книгу под мышку и вставая с матраса. — Надо перекусить, пока еще не все доели.

— Мне хочется потанцевать, — заявила девушка.

— Значит, увидимся внизу, — сказал Сверхкозел, и молодая пара удалилась.

— Осматриваешь дом? — спросил у меня Сверхкозел, как только мы остались одни.

— Разыскиваю кое-кого, — соврал я.

— Мне кажется, какие-то ребята ошиваются на заднем дворике.

— Нет, она поднялась наверх.

Я хотел, чтобы он думал, будто у меня есть подружка.

— Ладно, расслабься, — улыбнулся Сверхкозел.

Полагаю, он ждал, когда я покину его комнату, однако не показывал виду, что я надоедаю ему своим присутствием.

— Почему вы живете здесь? — спросил я.

— Благодаря друзьям, — ответил он. — Они помогли мне, когда я потерял работу.

— Вы больше не супергерой?

Сверхкозел пожал плечами.

— Некоторые люди сочли, что я слишком откровенно высказываюсь по поводу войны во Вьетнаме. В любом случае мне хотелось добиться успеха где-то в глубинке.

— Почему вы не засекречены?

— Я не такого уж высокого ранга.

— Но как вас звали раньше?

— Ральф Герстен.

— А чем занимался Ральф Герстен?

— Он пару лет преподавал в колледже.

— Так почему же вы перестали быть Ральфом Герстеном?

— Примерно в то время, когда застрелили президента Кеннеди, я вдруг понял, что я не Ральф Герстен. Он остался частью моей старой жизни, от которой я стремился избавиться. Вот почему я стал Сверхкозлом. Я превратился в него, хорошо это или плохо.

Я не совсем понимал, что он хотел этим сказать, и поспешил сменить тему разговора.

— Вы курите траву?

— Иногда.

— Расстроились ли мистер и миссис Герстен после того, как вы отказались от своего имени?

— Кто они такие?

— Ваши родители.

Сверхкозел улыбнулся.

— Они не настоящие мои родители. Меня усыновили.

Мне вдруг надоел этот разговор.

— Пойду вниз, Сверхкозел.

— Хорошо, Эверет. Надеюсь, мы еще увидимся.

Я спустился по лестнице, вышел в плохо освещенный грязный дворик и сразу смешался с другими подростками, к которым уже присоединялись веселящиеся взрослые, покидавшие дом. Теперь мы, пацаны, могли пить пиво, оставленное на стойке бара, и устраивать нашу собственную вечеринку, пробуя флиртовать с девочками. Я тогда еще не обзавелся подружкой, но мне удалось поиграть в «бутылочку» с другими ребятами, сидя на корточках под фиговым деревом.

Около полуночи я вернулся в дом. В гостиной яблоку негде упасть. Гости танцевали на паркете, который оказался под плетеным ковром, когда его свернули и положили возле камина. В углу висела гирлянда елочных лампочек. Некоторые из них мигали, создавая мягкий и странный стробоскопический свет. Пахло потом и сигаретным дымом. Находясь в приподнятом состоянии духа после поцелуев с девочками под деревом, я решил погрузиться в пучину порока и влился в гущу веселящихся людей.

Среди них находился и Сверхкозел. Он танцевал с моей мамой. Такой я ее еще никогда не видел. Она воздела вверх руки, на которых сверкали браслеты, и мирно покачивалась в такт рэгги. Кажется, вещь называлась «Чем круче, тем лучше». Сверхкозел приоделся и выглядел нарядно. Не то что тогда, в своей комнате. Надел парчовый жилет и полосатые штаны. Он танцевал, совершая при этом короткие шажки, будто теряя равновесие и вновь обретая его. Руки свободно свисали вдоль туловища. Он то и дело прищелкивал пальцами. Супермен картинно поводил плечами, временами откидывался назад и произносил: «Нет-нет, нет-нет, нет-нет». Время от времени покачивал головой, глядя на мою мать, будто не одобрял ее манеру танцевать. Однако не мог оторвать от нее глаз.

Что до отца, то он сидел на скатанном ковре, прислонившись спиной к каминной полке и уперевшись локтями в колени. В руках он сжимал почти пустой бумажный стаканчик с красным вином. Подобно мне, он наблюдал за тем, как мама танцует со Сверхкозлом. Похоже, его это совсем не волновало.

Когда я учился на первом курсе колледжа в Коркоране, штат Нью-Хэмпшир, Сверхкозел начал преподавать там литературу на кафедре гуманитарных наук. Шел 1981 год, начало эры Рейгана. Сверхкозла взяли читать курс лекций в течение года. Тема — диссидентство, маргинальные герои в жизни Америки 1955–1975 годов. В лекциях речь шла среди прочих о Франце Фаноне, Ролане Барте и Тимоти Лири. Консервативное учебное заведение, каковым являлся коркоранский колледж, не случайно выбрало время для того, чтобы с помощью человека, который ассоциировался с протестом шестидесятых, вписать в безобидный академический пантеон некогда центральных персонажей и лидеров бунтующей контркультуры. Сверхкозел впервые снова преподавал после того, как его отстранили от такой работы в пятидесятых годах. Общинная жизнь на нашей улице тогда как-то замерла, и я не имел никаких сведений о супергерое. Да и не вспоминал о нем после отъезда в колледж.

Он явно прибавил в весе, но в целом мало изменился. Я впервые заметил знакомую фигуру, когда однажды сентябрьским днем шел по лужайке кампуса, где пахло перезревшими яблоками, которые ветер срывал с деревьев и бросал на землю. Стоял один из тех редких славных деньков в преддверии долгой нью-хэмпширской зимы, когда учебный год еще только начался и вы еще не успели устать от занятий. И до мрачного декабря довольно далеко. Сверхкозел был одет в зеленый вельветовый костюм с широким галстуком бледно-розового цвета, но почему-то вышагивал босиком. Рядом семенили две студентки. В руках он держал открытую книгу и, возможно, читал вслух какое-то стихотворение.

Колледж выделил Сверхкозлу квартиру в общежитии — несколько комнат в Суини-Хаус, где жили студенты. Другими словами, он жил в кампусе, и мы, студенты, ощущали его присутствие здесь точно так же, как в детстве я чувствовал супермена на Гоблл-Хилл. Я не посещал лекций Сверхкозла, куда ходили многие первокурсники и те ренегаты в области истории и риторики, которых он соблазнил французской философией и теорией новейшей литературы. В то время мне хотелось стать классическим ученым. Вскоре я стал специализироваться по истории. Меня мало интересовала современная философия и политика, и я не стал бы посещать лекции своего бывшего соседа, если бы даже он был блестящим преподавателем, каковым он, увы, не являлся. Возможно, он что-то давал студентам коркоранского колледжа, однако вряд ли соответствовал курсу, который вел.

Однажды я принял участие в одном из литературных вечеров, проходящих в гостиной Суини-Хаус, которые регулярно посещал Сверхкозел. Он появлялся, когда уже несколько студентов сидели на диване, зажигал камин или открывал бутылку красного вина. Его присутствия ждали; вскоре его появления стали само собой разумеющимся делом и превратились в традицию. Хотя коркоранский колледж тогда славился вечеринками с выпивкой в гламурном духе восьмидесятых и в наше отдаленное убежище в нью-хэмпширских лесах стал проникать кокаин, словно все мы превратились в обитателей фабрики Энди Уорхола, литературные посиделки в Суини-Хаус оставались отголоском иной, более ранней студенческой эпохи. Бородатые студенты художественного факультета, презиравшие танцы, и обожающие корриду девушки в античных длинных платьях, а также гомосексуальные одинокие девственники обоих полов — вот кто приходил в Суини, чтобы припасть к стопам Сверхкозла. Я успел заметить, что среди них нашлись несколько тихих поклонников супергероев из комиксов, которые благоговели перед Сверхкозлом в нынешней его ипостаси и считали за счастье погреться в лучах его славы. Только они стыдились задать ему те вопросы, которые задавал я в коммунальном доме тысячу лет назад.

В тот вечер Сверхкозел притащил из своей квартиры граммофон и поставил его в гостиной, чтобы проиграть личным приверженцам пластинки с записями выступлений Пенни Брюса — пять или шесть дисков. Время от времени он начинал говорить, неспешно и раздумчиво, объясняя подоплеку ареста знаменитого комика и суть схваток в зале суда, а потом ставил иглу на определенную запись. Спустя некоторое время присутствующие заговорили на другие темы. Причем несколько человек могли одновременно высказывать свои мнения. Однако как только Сверхкозел начинал говорить о чем-то в своей сдержанной манере, все почтительно умолкали. А потом он сходил в свою квартиру и принес диск Орнетта Коулмана.

— Ты ведь немного разбираешься в джазе, Эверет?

Супермен впервые за все время напрямую обратился ко мне. До тех пор я и не догадывался, что он узнал меня.

— Весьма поверхностно.

— Отец Эверета познакомил меня с творчеством Раасана Роланда Керка, — обратился Сверхкозел к юному второкурснику, который, к всеобщему удивлению, напросился на его семинар, предназначавшийся для старшекурсников. — Мне эта музыка казалась слишком сложной, и я мало ее слушал.

Я пытался представить себе тот период, когда Сверхкозел и папа проводили много времени вместе. Вообразить такое было практически невозможно, тем не менее у Сверхкозла не имелось никаких оснований врать по этому поводу. Впервые за все время мне пришло в голову, что мои родители, возможно, вели какую-то светскую жизнь. Общались с людьми и все такое.

— Твой старик писал о джазе? — спросил у меня второкурсник, широко открыв глаза.

Полагаю, он неправильно понял замечание Сверхкозла. В коркоранском колледже немало известных — или по крайней мере интересных — отцов, только мой не принадлежал к их числу.

— Мой отец работал в отделе строительства и городского развития штата Нью-Йорк. Совсем недавно он потерял работу.

— Этот человек также неплохо играет в карты, — улыбнулся Сверхкозел. — Не скрою, он вчистую обыграл меня несколько раз.

— О да, отец — настоящий злодей, — сказал я, стараясь вложить в свои слова максимум иронии.

Мне не хотелось думать о том, как папа заискивал перед Сверхкозлом, что определенно имело место в ходе вечеров, которые они проводили вместе.

Потом заиграл резкий, скрипучий и визгливый джаз. Сверхкозел, сидя в жалком казенном кресле, закрыл глаза и начал покачивать головой, как бы мысленно переносясь в прошлое, на танцевальную площадку вечеринки нашего района, а возможно, и в более далекие времена. Я изучал его лицо. Густые пучки волос вокруг ушей и на шее стали совсем седыми. Интересно, сколько ему сейчас? Провел ли он несколько десятков лет в ледяном кубе, как Капитан Америка? Если Ральф Герстен преподавал в пятидесятые, то, выходит, он старше моего отца.

Восемь месяцев спустя кампус вновь зазеленел. Семестр подходил к концу. Студенты с нетерпением ожидали наступления летних каникул. Именно тогда и случилось происшествие у башни Кэмпанайл. Нежной и благоуханной субботней ночью на лужайке собралось множество праздных гуляк, которые небольшими группками переходили из одного общежития в другое. По всему кампусу шли веселые вечеринки. Хотя многим из нас еще предстояли экзамены и занятия в понедельник, все уже хотели расслабиться после напряженного учебного года. Примерно в три часа утра Руди Крюгерранд и Сет Браммел, самые богатые и безалаберные парни в колледже, поднялись на Кэмпанайл и начали дико кричать.

Я проснулся от шума и присоединился к небольшой толпе, собравшейся у основания башни. Поднял голову вверх и пришел в замешательство. У часов под колоколами стояли четыре фигуры. А куда же смотрят власти? Похоже, они официально разрешили вакханалию в эту ночь.

Весной один студент-скульптор художественного факультета в ходе своей курсовой работы украсил лужайку кампуса стэплером размером с лимузин, цветными карандашами и скрепками, каждая величиной в человеческий рост. Изготовлены они были из пластиковых труб, раскрашенных в серебристый цвет. Полагаю, скульптор находился под влиянием работ Клауса Олденбурга, тем не менее результат весьма впечатлял. И вот эти оболтусы, Руди и Сет, прикрепили к себе два изваяния в виде скрепок для бумаг ремнями, словно они были манекенами или партнерами по танцам, и поднялись с ними на край часовой башни. Там шутники и стояли теперь на высоте шести этажей от земли на фоне циферблата. Освещенные ярким светом прожекторов парни походили на актеров немого кино в самом апогее душещипательной драмы. Вот только ребята не обладали достаточным воображением, чтобы понимать это. Они были всего лишь шалопаями-студентами, которые выпили лишнего и решили повеселиться. Сет сжимал в руке литровую бутылку виски «Джек Дэниеле». Сначала невозможно было разобрать, что они орали. А мы, стоящие на земле, время от времени кричали: «Прыгайте вниз!», зная, что они слишком любят себя, чтобы даже подумать о таком варианте. Потом в шуме стал различим голос Руди Крюгерранда. Кажется, это я первым разобрал слова.

— Вызываем Сверхкозла! Вызываем Сверхкозла! — орал он до хрипоты. — Найдется работенка для Сверхкозла! Выходи, где бы ты ни скрывался!

— Что происходит? — спросил я студента, стоявшего рядом со мной.

Он пожал плечами.

— Мне кажется, они зовут Сверхкозла. Хотят убедиться, сможет ли он снять их с башни.

— Что ты имеешь в виду?

— Требуют, чтобы он продемонстрировал свои сверхчеловеческие возможности.

А Сет Браммел визжал с башни девичьим фальцетом:

— О Сверхкозел, где же ты?

По толпе, которая теперь насчитывала более сот-ни человек, пробежал ропот. Везде звучало имя Сверхкозла. В притворной заботе о Руди и Сете, а наделе предвкушая нежданное удовольствие, некоторые зеваки стали предлагать отправиться на поиски супермена в Суини-Хаус. Раздавались и гневные возгласы: почему наш герой до сих пор не явился сюда? Его превосходство ставилось под сомнение.

Наконец группа из пятнадцати — двадцати человек побежала вниз по холму в направлении Суини-Хаус. Другие, включая меня, потянулись за ними. Прячась в толпе, я чувствовал себя наблюдателем, хотя на самом деле просто участвовал в событиях, как и все остальные. Другой вопрос, любопытствовал ли я или уже стал частью толпы, руководимой Руди и Сетом?

— Правильно, ребята, только Сверхкозел может спасти нас! — кричал Руди.

Бегущие во главе группы уже несколько минут барабанили в дверь квартиры Сверхкозла. Разбудить его у них храбрости хватило, а вот как только он появился на пороге, одетый лишь в цветастое кимоно, и взглянул спросонья в лица потревоживших его нахалов, сразу отпрянули назад. Потом кто-то вышел из толпы и указал рукой в сторону часовой башни. Слышалось шушуканье да звук сирены полицейской машины, с запозданием прибывшей к Кэмпанайл. Сверхкозел грустно покачал головой, однако направился вверх по холму к злополучной башне. Мы шли неподалеку, воодушевленные тем, что идем в ногу с супергероем, чувствуя себя игроками сценария, который вот-вот будет реализован на деле, игнорируя то обстоятельство, что он написан Руди, Сетом и «Джеком Дэниелсом». Пусть развевающееся кимоно не слишком походило на накидку с капюшоном, полагающуюся этому персонажу, Сверхкозел туго затянул пояс и уверенно шагал вперед, протирая глаза сжатыми в кулаки руками.

Удачный исход дела, казалось, только еще больше раздраконил Руди и Сета, которые неистовствовали и глумились, как хотели, пребывая на недосягаемой высоте.

— Ба-ба-ба, Сверхкозел! — ревели они. — Тебя подводит звериное чутье? Обкурился сегодня травкой, да? Пошел ты, супергерой!

Сет поднял над головой огромную скрепку и размахивал ею, словно силач гирей.

Полиция уже отводила студентов от основания башни, однако при нашем появлении все ринулись назад. В наступившей суматохе молодые полицейские растерялись и просто не знали, что делать. Поднимаясь на цыпочки, чтобы видеть происходящее, я следовал за вереницей ребят, шедших за Сверхкозлом. А наверху Сет держал скрепку так, будто у него в руках гитара и на ней можно бренчать. Потом стал потряхивать скрепкой над нашими головами, словно огромным фаллосом.

— Поцелуй меня в зад, Сверхкозел!

Толпа затаила дыхание, когда Сверхкозел, скинув громоздкое кимоно, начал стремительно взбираться вверх по отвесной башне. Его кожа лоснилась в лунном свете, над ягодицами виднелись заросли седых волос. Сверхкозел старел. На минуту он исчез за обширной веткой дерева, растущего рядом с Кэмпанайл, затем появился вновь. Совершал ли он свои действия под давлением толпы, еще окончательно не проснувшись, или действительно хотел проявить героизм, надеясь принести пользу людям, — в любом случае супермен проглотил наживку. Он поднимался вверх, изумительно работая руками и ногами, но студенты с ужасом ждали момента, когда герой окажется на башне, где эти идиоты приходили в полное бешенство. Руди, так же как и его друг, поднял над головой скрепку.

И вдруг случилось несчастье. Вмиг воцарилась мертвая тишина. Мы все онемели, даже кричать не могли. Шесть этажей — все-таки приличная высота. Взмахнув скрепкой, Руди потерял равновесие. Сверхкозел, продолжая держаться руками, вытянул в сторону ногу — некоторые из нас видели, другие только рассказывали впоследствии, — но не поймал налету Руди, а лишь подхватил изделие скульптора. В тот момент Сверхкозел находился на высоте третьего этажа. Впоследствии мы много спорили о том, мог ли он удержать на лету человеческое тело. Руди с грохотом упал на землю прямо у ног полицейских. Теперь обнаженному волосатому человеку-козлу оставалось лишь не спеша, осторожно спускаться вниз, держа под мышкой злополучную скрепку. Сет Браммел умолк и замер у циферблата, крепко держась за стойку. Вскоре охранники открыли маленькую дверцу за его спиной и, негодуя, потащили в безопасное место.

Руди Крюгерранд выжил после падения. Он получил перелом позвоночника и не мог ходить. Нижняя часть тела полностью онемела. В сентябре он мужественно прибыл на занятия в инвалидном кресле. Руди учился и по-прежнему пьянствовал, хотя стал более сдержанным, мягким и склонным к размышлениям. Его часто можно было видеть на вечеринках дремлющим где-нибудь в уголке. После увечья он пьянел от небольших доз алкоголя. Если бы Руди умер, это событие, очевидно, стало бы предметом бурных дискуссий и превратилось в легенду. Вместо этого о нем предпочитали помалкивать.

Сосуществование в небольшой коммуне таких личностей, как Руди и Сверхкозел, которому предложили преподавать на кафедре общественных наук, представлялось странной и неразрешимой проблемой-загадкой. Потерпел ли супергерой поражение в критический момент? Спровоцировал ли он происшествие сам? Или трагическое событие было вызвано глупостью двух оболтусов, один из которых поплатился за проделку своим здоровьем?

Я размышлял над этим дзэнским коаном-ребусом в течение целого года, продолжая обучение на последнем курсе в Калифорнийском университете, находящемся, слава Богу, на расстоянии трех тысяч миль от Коркорана, который стал теперь местом обитания Сверхкозла. В последующие десять лет я не видел его и не думал о нем.

Самой замечательной студенткой, какую я когда-либо встречал в жизни, была итальянка по имени Анжела Веруччи. Высокая, с бронзовой от загара кожей, с насмешливым выражением лица, одетая вне зависимости от погоды в аккуратный брючный костюм или юбку с гольфами. На глазах очки в черепаховой оправе, светлые волосы завязаны в тугой, как носят японцы, пучок. Необычная аура, серьезность и средиземноморское великолепие выделяли девушку на фоне вежливых, вечно жующих попкорн и одетых в футболки американских студентов, в чей среде она материализовалась каким-то чудесным образом. Анжела Веруччи была старше своих сокурсников, уже успела поучиться в Оксфорде и приехала в США, получив стипендию Ривса. Она говорила на безупречном английском и, несмотря на проблемы с аккредитацией, считалась таким же сильным специалистом по истории средних веков, как и я. События происходили в университете штата Орегон в городке Корваллис, где я в течение двух лет работал над докторской диссертацией, окончив шесть курсов в Ирвине. Штат Орегон стал шестой остановкой в ходе турне, совершаемого Анжелой Веруччи по Америке. Она также проучилась год в Колумбийском университете и по чистой случайности — один семестр в Коркоране.

Как поступает тридцатилетний профессор с самой милой студенткой, какую он когда-либо встречал? Он ждет окончания семестра, подает прошение на кафедру факультета о предоставлении краткосрочного отпуска и ранней весной предлагает девушке отправиться к самой высокой точке графства под названием Саттер-Парло, возвышающейся над всей горной грядой. Анжела Веруччи прибыла на встречу в туфлях на высоких каблуках, очевидно, не вполне понимая, куда ее, собственно, приглашают. Таким образом, мы отказались от восхождения на гору, решив вместо этого выпить по бокалу вина «Орегон пино нуар» в ресторане, стилизованном под патио на высоком берегу реки Уилламет. Отличное место встречи для уроженца Бруклина и сицилийки.

Через два года мы поженились на острове в Италии. Церемония свадьбы проходила в строгом католическом духе. Я не возражал. Широкий круг моих знакомых узнал о счастливом событии исключительно из сообщений по электронной почте. Потом мы с Анжелой вернулись в наше тихое уединенное бунгало, которое мы арендовали в городке Нью-Брансуик, штат Нью-Джерси. Я тогда защищал вторую докторскую в Редгерсе и мечтал получить должность преподавателя. Не то чтобы собеседования проходили без всякого успеха: мне не давали от ворот поворот, приглашая для второго и третьего разговора, неизменно предлагали прочитать курс пробных лекций. После этого кандидат и комитет по приему на работу обменивались вежливыми посланиями, уверяя друг друга в полезности встречи. Однако постоянной работы я так и не получал.

Так что к тому времени, когда меня пригласили на собеседование по поводу преподавания в Коркоране, просторы Новой Англии, моей альма-матер, не казались такой уж плохой перспективой. Шла неделя празднования Хэллоуина, стояла великолепная погода, так что в любом случае приятно было совершить путешествие в знакомые края, вне зависимости от результата собеседования. Мы отправились рано утром, прокатились по проселочным дорогам Нью-Хэмпшира, устроили пикник возле пруда Коркоран, и только потом я записался на прием в колледже.

В учебном заведении происходили какие-то финансовые передряги, разразился скандал, связанный с должностными нарушениями. В администрации шли чистки. Однако сады, яблони и белые заборы оставались все теми же. Пока Анжела совершала ностальгический осмотр кампуса и общежитий, я отправился на запланированное судилище, где меня допрашивали досточтимые пэры, некоторые из них уступали мне в возрасте. В комнате царила весьма напряженная атмосфера: кое-кто одобрял мою кандидатуру, иные ставили на другого претендента. Никто не испытывал сентиментальных чувств по поводу того, что я являлся питомцем этого колледжа, припасая всяческие трогательные излияния для ужина в мою честь, который должен был состояться вечером. После серии дружеских рукопожатий меня отвели в кабинет ректора. Она хотела поговорить со мной наедине, что я счел за добрый знак.

Ректор спросила, как мне понравилось собеседование, и мы поболтали о всяких пустяках. Она интересовалась временами, проведенными мной в колледже, и я рисовал все исключительно в розовых тонах. А потом она спросила:

— В таком случае вам, наверное, знаком Сверхкозел?

— Конечно, — ответил я. — Однако я не посещал его лекции.

— К моему удивлению, он попросил меня пригласить его на ужин сегодня вечером. Обычно этот человек не участвует в общественных мероприятиях.

— Он все еще здесь? — удивился я.

Столько знакомых уже куда-то исчезло, а вот Сверхкозел то и дело появляется на моем пути.

— Да, хотя его присутствие уже носит чисто символический характер и обусловлено неоспоримыми заслугами этой личности. Он больше не преподает, но пользуется всеобщей любовью. Студенты шутят, что его можно увидеть в кампусе пару раз в семестр. А если вам захочется поговорить с ним, можно составить ему компанию во время традиционной прогулки.

— Он узнал меня по имени?

— Похоже на то. Вам следует приготовиться к встрече. Он очень слаб теперь.

— Сколько ему лет?

— Точно не знаю. Тем не менее процесс старения налицо. Да вы сами увидите.

Возможно, супергероизм — это своего рода токсин типа стероида, который оказывает губительное действие на здоровье. Я размышлял на эту тему, покинув кабинет ректора. Пройдя через лужайку кампуса, я миновал стоянку автомобилей и спустился вниз по холму. Там, возле коркоранской бухты, стояла наша любимая скамейка, где меня поджидала Анжела. Я первым заметил жену. Она сидела, поджав под себя ноги. Снятые туфли валялись на земле. Анжела читала толстенную, в твердом переплете, биографию Руссо. В отдалении умирающее октябрьское солнце отбрасывало плавные тени на Белую гору. Внезапно я представил нас сидящими здесь целую вечность и испытал прилив самых радостных чувств.

— Как прошло собеседование? — спросила она, заметив меня.

— Друзья и враги разделились поровну. Кое-кто дремал.

— А ректор?

— Очень мила, но держалась скрытно.

Я обнял ее за плечи. Она закрыла книгу.

— Ты где-то далеко от меня, — проговорила Анжела. — Вспоминаешь былое?

— Да.

Я размышлял о Сверхкозле. Никогда раньше не задумывался о той жертве, которую он принес, провозгласив в далеком прошлом свои диссидентские политические взгляды. По моему мнению, совершенно напрасно. Чего он этим добился? Достигли Сверхкозел чего-то за пределами формата комиксов? Пусть это и пустячная работа, но все-таки котят тоже нужно снимать с деревьев. Человека в жилете также необходимо порой побеждать. А вот зачем надо было отказываться от имени Ральф Герстен, если в итоге жизненной деятельности ты просто становишься талисманом кампуса?

Мне хотелось поделиться своими размышлениями с Анжелой, однако я не знал, как начать.

— Когда ты училась здесь… — начал я и умолк.

— Да?

— Ты знала Сверхкозла?

Я почувствовал, как она напряглась.

— Ну конечно. Все знали его.

— Он до сих пор здесь.

Я наблюдал за Анжелой и видел, как она опустила глаза.

— Ты встречался с ним?

— Нет, но он придет на ужин вечером.

— Как… неожиданно.

Анжела задумалась.

— Ты училась у него?

— Прослушала несколько лекций.

— Мне казалось, тебе они не нравились.

Она пожала плечами.

— Было любопытно.

Я пытался понять. В траве начали трещать сверчки. Солнце исчезло за горизонтом. Нам уже пора идти в дешевую гостиницу, где мы остановились, чтобы переодеться для вечеринки. Обычно такие мероприятия носили довольно нескладный характер. Собиравшиеся на них преподаватели отлично знали друг друга и неизменно в ходе разговора высказывали давние обиды. Что-то во мне противилось перспективе присутствовать на ужине. Откровенно говоря, я с ужасом ждал его начала.

— Эверет.

Анжела хотела мне что-то сказать.

Нужно опередить ее.

— У тебя что-нибудь было со Сверхкозлом?

Вот так грубо мы спрашивали друг у друга о наших былых амурных делах. Я сел поближе к ней, чтобы видеть ее глаза.

— Да ничего особенного.

— А точнее?

Она пожала плечами и щелкнула пальцами, словно пытаясь разогнать собиравшийся туман.

— Так, дурачились несколько раз. Глупости.

Я почувствовал, как горький яд ревности проникает в мою кровь.

— Не знаю почему, но мне это кажется отвратительным.

— О Эверет.

Анжела подняла вверх руки, успокаивая меня, зная, как болезненно я переживаю ее измены, пусть и совершенные в прошлом, когда мы еще не были знакомы. Разумеется, она не понимала, какие отношения связывали меня со Сверхкозлом. Да я и сам толком не понимал. А ей я вообще про него никогда не говорил.

— Я была глупая девчонка, — мурлыкала она нежным голосом. — И с тобой еще не познакомилась.

Неудовлетворенный таким объяснением, я хотел услышать из уст жены, что Сверхкозел принудил ее к сексу. Вот только оснований для этого у меня не имелось. А она, будучи итальянкой, легко относилась ко всяким там романчикам.

— Может быть, тебе лучше не идти на ужин?

Она нахмурилась.

— Глупости. Он давно уже забыл меня. Да мне и наплевать. Пустяки все это, дорогой. Ты — моя любовь.

Сверхкозел явился последним в дом ректора, так что на время мне показалось, что пронесло и супергерой сжалился надо мной. Его вид, когда он наконец вошел, поразил меня. Он не просто состарился, но как-то весь съежился. Сомневаюсь, что в нем осталось пять футов роста. Как всегда, он не носил обуви и был одет в муслиновую пижаму с пурпурной окантовкой. На коленях пижамных штанов виднелась грязь. Наблюдая его, медленно передвигающегося среди гостей, я понял причину появления пятен на его одежде. Когда ноги подводили его, он опускался на четвереньки. Стоя так на земле, он отряхивался, будто мокрая собака, а затем вновь поднимался на дрожащие от слабости ноги.

Из вежливости никто не обращал на него внимания. Гости пили коктейли и вели себя так, как принято на подобных вечеринках. Спотыкаясь, Сверхкозел проследовал мимо нас в гостиную. По всей вероятности, он уже не мог общаться с людьми и даже разговаривать. Он уселся за длинным столом. Сморщенное лицо, прищуренные глаза и потертые рога пришлись практически на уровне верхней части стола. Только тогда мы оставили наши коктейли и, ощущая даже какое-то смутное чувство вины, потянулись в столовую. Муж ректора указал нам места, строго закрепленные за каждым из приглашенных. И лишь Сверхкозел мог садиться там, где ему хотелось. Я сидел по правую руку от ректора и слева от председателя комитета по найму персонала. Вновь добрый знак. Анжела расположилась напротив. Сверхкозел пристроился на другом конце стола.

Во время ужиная почти забыл о нем. Насколько я мог судить, он не проронил ни слова, а женщины, сидящие рядом, беседовали с соседями. В завершение трапезы подали коньяк и десерт, а муж ректора раздал сигары, хвастая тем, что они настоящие кубинские. Некоторые дамы тотчас покинули свои места, чтобы не дышать сигарным дымом; другие гости продолжили общение в различных уголках комнаты. Именно во время перемещений Сверхкозел покинул свой стул и занял место, только что освобожденное ректором. По дороге он лишь однажды опустился на четвереньки, нисколько при этом не теряя чувства собственного достоинства.

Анжела осталась сидеть за столом. В отличие от большинства американок она не отказалась от сигары и теперь прикуривала от огня зажигалки, учтиво предложенной ей пожилым профессором, которого она развлекала разговорами в ходе ужина. Когда Сверхкозел приблизился ко мне, она встретилась со мной взглядом. Лицо ее выражало любопытство и симпатию.

Сверхкозел прикоснулся пальцем к моей руке. Я повернулся к нему. Из-под густых бровей сверкали черные зрачки. Великолепные пучки волос поредели, шерсть на лице походила на марлю, покрывающую увядшие черты.

— Я… знавал… вашего… отца.

Он говорил замогильным голосом.

— Да, — ответил я просто, стараясь не повышать голос.

Пока никто еще не обращал на нас внимания. Разве что Анжела.

— Вы… помните?

— Конечно.

— Мы… любим… джаз.

Я не знал, имел ли он в виду отца или меня самого. В сущности, с годами я тоже полюбил эту музыку, хотя мои предпочтения отличались от отцовских. Он уважал Орнетта Коулмана и Раасана Керка, а я — Дюка Эллингтона и Флетчера Хендерсона.

— Покер…

— Он обыграл вас вчистую, — напомнил я.

— Да-а… хорошее было время… красивые женщины… — Он пытался взять себя в руки, сглотнул слюну, заморгал. — Вся эта полемика… ничего не стоит…

— Мой отец не участвовал ни в какой полемике, — услышал я свой собственный голос, хотя прекрасно понимал, что Сверхкозел говорит лишь о себе и о своей неудавшейся карьере.

— Истинная правда… он знал, как надо жить…

Анжела откинулась назад и плотно сжала губы, наслаждаясь своей сигарой. Разговоры в комнате как будто стали умолкать.

— Так… много… горьких воспоминаний…

— У нас с вами есть нечто общее, кроме моего отца, — сообщил я Сверхкозлу.

— Да-а… да-а?

— Ну конечно.

Теперь я уже понимал, что мы привлекли к себе внимание присутствующих и все хотят послушать сладкие воспоминания Сверхкозла, но я не мог закончить беседу, не высказав прежде то, что думаю. Более того, заручившись вниманием гостей, я возвысил голос, и мои слова готовы были зажурчать, как бурный ручей. Теперь я стал звездой вечеринки. И еще не успев договорить, высказать все, что долгие годы копилось в душе, я уже знал, что не видать мне работы в колледже. Однако я в ней больше не нуждался. О других последствиях своего выступления я мог только догадываться. Жена не отводила от меня взгляда, попыхивая сигарой. Позже отвечу на все ее вопросы, если только она предоставит мне такой шанс.

Я хотел наговорить ему столько всяких гадостей. Ревность закипала в моей груди. Однако прежде чем мои уста успели произнести все это, я понял, что моя ненависть имеет более глубокую подоплеку и, возможно, восходит к детским переживаниям по поводу весьма чувствительной темы — болезненному отношению к героизму родного отца.

В итоге я сказал лишь следующие слова:

— Однажды я видел, как вы спасли скрепку для бумаг.