"Безлимитный поединок" - читать интересную книгу автора (Каспаров Гарри Кимович)

Цирк Кампо

Кто вспомнит лет через десять-двадцать, почему прекратили тот наш матч?! А если вспомнят, кого посчитают пострадавшим? Конечно, Карпова! Отняли два очка, а потом и шахматную корону! Кто вспомнит, что президент ФИДЕ Кампоманес был близким другом Карпова, в чем он публично признался на своей знаменитой пресс-конференции (разве что сохранится крылатое выражение Спасского — «Карпоманес»)? Вспомнят ли, что весь бюрократический аппарат ФИДЕ был на стороне чемпиона? Вспомнят ли, какой безоговорочной поддержкой нашего Спорткомитета и президиума Шахматной федерации пользовался тогда Карпов в борьбе за шахматную корону со своим соотечественником?! Не вспомнят. Потому что мало кто знал о том, что происходит на самом деле, времена гласности тогда еще не наступили.

К счастью, шахматы объективны, и сильнейший определяется за доской. Хорошо спланированные удары судьбы на этот раз не достигли цели. Но отнюдь не по причине пацифизма их вдохновителей, которые до сих пор чувствуют себя безнаказанными и неуязвимыми. Так, в своей предвыборной кампании в 1986 году в Дубае Кампоманес смело объявил решение о прекращении матча одним из своих великих достижений за годы президентства.

Для того чтобы в будущем никогда не случалось ничего подобного, я и решил предать гласности все, что происходило за кулисами нашего матча.

Моя первая победа лишь снизила триумфальный настрой в лагере соперника, но вот вторая, а вслед за ней и третья коренным образом изменили матчевую ситуацию. К такой перемене не были готовы ни Карпов, ни те, кто стоял за ним. Срочно была объявлена «всеобщая мобилизация» — в Москву прилетел Кампоманес.

Что-то должно было произойти!

Остроумно проанализировал ситуацию, сложившуюся после 48-й партии, Ботвинник: «Есть три варианта окончания матча. Первый вариант, наименее вероятный — Карпов выигрывает-таки свою единственную партию и остается чемпионом. Второй — Каспаров выигрывает еще три встречи, он — чемпион, и это более вероятно, чем первое. И наконец, третий вариант — матч вообще будет прекращен. Третий вариант наиболее вероятен, потому что второй более вероятен, чем первый».

Ботвинник оказался прав.

Но как это произошло и каковы были мотивы тех, кто за этим стоял? Всего, возможно, мы никогда и не узнаем, потому что большинство переговоров проходило без моего участия и главные действующие лица, несомненно, заинтересованы все держать в тайне.

31 января, на следующий день после того как счет стал 5:2, председатель Спорткомитета Грамов высказал, по словам Кампоманеса, обеспокоенность состоянием здоровья участников и попросил найти способ прекращения матча. В тот же день был окончательно решен вопрос о переезде матча из Колонного зала в гостиницу «Спорт».

1 февраля очередная, 48-я партия не состоялась: меня письменно известили о ее переносе на 4 февраля. Технический тайм-аут организаторы объяснили неподготовленностью зала. Но, как стало известно, никаких мероприятий по его подготовке и не проводилось. В ночь на 2 февраля Кампоманес пытался организовать встречу участников матча, но руководитель нашей делегации Мамедов отказался вовлекать меня в эти переговоры. Тем не менее Кампоманес настоял, чтобы той же ночью было проведено совещание, на котором присутствовали руководители делегаций участников, главный арбитр матча Глигорич и председатель апелляционного комитета Кинцель.

Предложение Кампоманеса (якобы одобренное Карповым) состояло в следующем: «Ограничить дальнейшее продолжение матча восемью партиями; если за это время не будет достигнут обусловленный регламентом результат, то матч завершается, Карпов остается чемпионом, но в сентябре того же года начинается новый матч со счета 0:0». Через несколько часов Кампоманес вылетел в Дубай, оставив вести переговоры Кинцеля.

С этим предложением я не мог согласиться — даже ребенку очевидна его абсурдность! Для успешного завершения поединка мне следовало выигрывать по заказу каждую вторую партию (и это при том, что в предыдущих 47 партиях результативных было всего семь). В то же время Карпов с какого-то момента мог рисковать совершенно беспроигрышно! Я задал естественный в данной ситуации вопрос: «Если правила все равно меняются, то зачем же нужны дополнительные партии?»

Эти слова впоследствии фигурировали в документах ФИДЕ и в заявлениях Карпова как свидетельство моей инициативы прекратить матч. А в тот момент они были использованы для задержки очередной партии.

Да, я был готов к переговорам, но хотел, чтобы меня на них считали равноправным партнером. Естественное желание с достоинством выйти из тяжелой ситуации. Счет был не в мою пользу, но я уже играл не хуже. 4:0 — это было в начале матча. Но за последние два с половиной месяца Карпов не выиграл ни одной партии.

Тот свой «роковой» вопрос я задал 3 февраля. Глигорич сказал мне, что Карпов сообщит свой ответ назавтра до 12 часов дня, Но в указанный срок ответа не последовало. Значит, подумал я наивно, должна состояться 48-я партия. Но нет! Организаторы прислали мне письмо с сообщением о вторичном переносе партии — с 4-го на 6-е февраля, на этот раз уже без всякого объяснения. Тогда я понял: чемпиону дают возможность восстановиться после поражения, а меня тем временем пытаются затянуть в паутину переговоров.

4 февраля Глигорич передал мне условия Карпова:

«1) Каспаров признает себя побежденным в матче;

2) новый матч начнется в сентябре со счета 0:0. Если Каспаров выиграет его с перевесом в три очка или менее, он становится чемпионом мира до 1 января 1986 года, так как не доказал превосходства над Карповым по сумме двух матчей. Затем это звание возвращается Карпову, а Каспаров играет в претендентских матчах;

3) если Каспаров выиграет матч с перевесом в четыре очка и более, то он становится чемпионом мира и обязуется в 1986 году защищать свое звание в матч-турнире трех (против Карпова и победителя претендентского цикла)».

На мой категорический отказ обсуждать подобные условия Глигорич посоветовал «все тщательно обдумать и по зрелому размышлению — согласиться».

Вечером того же дня за дело взялся Кинцель. Он приехал ко мне в гостиницу и тоже стал уговаривать принять выдвинутые Карповым условия. Таким образом, ФИДЕ в лице Кинцеля (заменявшего президента в его отсутствие) выразила готовность всерьез обсудить эти условия, несмотря на то, что они являлись грубейшим нарушением правил ФИДЕ о розыгрыше первенства мира.

Я спросил Кинцеля, не считает ли он эти условия оскорбительными для меня? Он попросил меня подумать, намекнув, что следующий матч, возможно, состоится за рубежом и денежный приз будет гораздо выше. Я ответил, что деньги не могут компенсировать несправедливость.

Затем Кинцель сказал нечто неожиданное: «Никакие сепаратные переговоры между вами и Карповым не разрешаются. Все должно происходить с ведома Международной шахматной федерации». На что я ответил: «Я буду ждать Карпова за шахматной доской в гостинице «Спорт», где мы сможем решить все проблемы в рамках правил ФИДЕ. Для этого нам не нужны ни Кампоманес, ни Кинцель. Все, что нам нужно — это доска с шестнадцатью белыми и шестнадцатью черными фигурами».

Искусственно созданный перерыв нарушил ход борьбы. 6 февраля Карпов взял тайм-аут — видимо, отдых оказался недостаточным. Я вынужден был обратиться с письмом к Демичеву.

Через два дня у меня состоялся телефонный разговор с Демичевым. Мне было сказано, что наше с Карповым состояние здоровья вызывает тревогу и что длительный перерыв пойдет нам обоим на пользу. Затем Демичев добавил, что игру нужно вести честно и нельзя «добивать лежачего», то есть Карпова. Такой поворот был для меня неожиданным — ведь к тому моменту я проигрывал со счетом 2:5.

Наконец 8 февраля, после недельного перерыва, состоялась 48-я партия, которую мы уже играли в конференц-зале гостиницы «Спорт». Здесь не было той роскоши, что в Колонном зале, но у меня с этим местом были связаны добрые воспоминания. На этой сцене я выиграл межзональный турнир в 1982 году и матч у Белявского в 1983-м. Очень хотелось верить, что и теперь фортуна не покинет меня. Впервые за пять месяцев я вышел на игру внутренне спокойным. Партия была отложена, и на следующий день при доигрывании была зафиксирована моя третья победа.

Конечно, эта партия привела моих противников в замешательство. Я выиграл ее в хорошем стиле, и это сделало несостоятельным их аргумент о том, что оба соперника слишком устали для того, чтобы играть в хорошие шахматы. К тому же, как указал английский гроссмейстер Джон Нанн, 48 партий, сыгранных двумя гроссмейстерами за пять месяцев, вовсе не являются чем-то сверхъестественным. Что касается качества нашей игры, то любопытно противоречивое свидетельство Глигорича («Радио-ревю», 3 марта 1985). В ответ на вопрос: «В Москве вы заявили, комментируя две последние партии, что чемпион делает грубые ошибки и это можно объяснить только его большей физической измотанностью и недостатком концентрации. Что вы еще можете сказать об этом?» он сказал: «Да, я так заявил и теперь уточню относительно последней, 48-й партии. Каспаров играл ее отлично, и чемпион мира ничего не мог поделать. Но все же устали и похудели оба противника, хотя это в большей степени было заметно по Карпову».

Позднее выяснилось, что в тот день, когда я выиграл последнюю партию, Глигорич позвонил Кампоманесу в Дубай и попросил немедленно вернуться в Москву. Положив трубку, Кампоманес сказал Кину: «Карпов не может продолжать игру…» Итак, нет вопросов, как возник весь этот кризис. Спорили, звонил ли это в самом деле Глигорич, и если да, то от чьего имени он действовал. Глигорич не мог отрицать, что звонил именно он, — это могут подтвердить независимые друг от друга свидетели. Позже он сказал, что действовал от имени Кинцеля.

Понятно, я не был в восторге от того, что Глигорич, обязанный как главный арбитр быть нейтральным, стал инициатором сомнительных нешахматных ходов в интересах одного из участников матча. Позже я прямо изложил свою точку зрения в открытом письме Глигоричу, после того как он в печати искаженно представил события. Меня очень огорчило, что Глигорича используют в нечистой игре Кампоманеса. Я написал ему: «Шахматный мир переживает тяжелые времена, идет борьба за чистоту шахматных идеалов, шахматного движения. Трудно поверить, что такой известный шахматист, как Вы, оказались в этой борьбе на стороне дельцов от шахмат. Кампоманеса и его компанию абсолютно не интересует искусство шахматной игры, но Вы же настоящий шахматист, и я убежден, что Вам небезразлична судьба этой игры. Это неподходящая для Вас компания, гроссмейстер».

10 февраля было воскресенье, и мы могли спокойно обсудить возникшую ситуацию. Появились надежды, которых раньше не было: я нашел свою игру, а соперник, похоже, потерял! Мы долго размышляли, какой стратегии придерживаться в этой ситуации, и, наконец, решили 11 февраля взять тайм-аут, чтобы как следует подготовиться к 49-й партии. Ведь мне предстояло играть черными, а инициативу упускать было нельзя. Кроме того, надо было привыкнуть к новому положению в матче — 5:3.

Потом я не раз задумывался, как развернулись бы события, не возьми я тогда тайм-аут. Состоялась бы партия? А если нет, то кто бы ее отменил? Кинцель? Наши организаторы? Во всяком случае, Кампоманес в тот момент был еще в воздухе — на полпути из Дубая… (Интересно в этой связи мнение Глигорича, высказанное им 19 февраля на страницах загребской газеты «Vijesnik»: «Если бы Каспаров не взял тайм-аут, 49-я партия была бы сыграна, и ситуация могла еще более осложниться».)

Прилетев в Москву, Кампоманес тут же, в ночь на 12 февраля, вручил руководителю моей делегации новые предложения, в которых опять говорилось о необходимости ограничить количество партий — на этот раз цифрой 60. Обратите внимание, в тот момент у него еще не было намерения немедленно прекратить матч. Мамедов ответил, что не будет беспокоить меня до окончания 49-й партии, тем более что в новых предложениях, в сущности, сохранены все прежние требования Карпова.

13 февраля, утром того дня, когда должна была состояться эта партия, мне передали, что на сей раз тайм-аут взял… президент! Никаких официальных объяснений дано не было, а Мамедову Кампоманес сказал, что объявил перерыв по просьбе Советской федерации, чтобы найти приемлемый способ прекращения матча.

Узнав об очередной отсрочке, я сразу же позвонил Демичеву. Он откровенно сказал, что перерыв вызван неудовлетворительным состоянием здоровья Карпова (хотя у того был в запасе еще один тайм-аут), о чем ему утром сообщил Грамов. Демичев вновь заговорил о спортивной этике, о нервном и физическом истощении участников, о необходимости по-дружески прекратить матч. Сославшись на мнение специалистов, он заметил, что я не самым лучшим образом реализовал свой перевес в 48-й партии и что этот факт свидетельствует и о моей усталости. Трудно передать мое удивление, так как, на мой взгляд, эту партию я провел очень хорошо, да и шахматные обозреватели единодушно назвали ее моим лучшим творческим достижением в матче.

А через час мне позвонил Грамов и сообщил, что ответственность за матч несет ФИДЕ и все спорные вопросы следует решать с Кампоманесом. «Но почему президент взял тайм-аут?» — спросил я. «Это его собственное решение, никто его об этом не просил». Вот такой получился «пинг-понг».

К нам в гостиницу Кампоманес пришел лишь 14 февраля, в полдень, в сопровождении Глигорича. Речи о 60 партиях уже не было. Кампоманес стал говорить об усталости участников, судей, организаторов. На мои возражения он неожиданно вынул письмо, подписанное Севастьяновым.

Письмо я увидел впервые: никто, естественно, не удосужился ознакомить меня с ним раньше.

Заместителем председателя федерации был тогда Батуринский — руководитель команды Карпова, официальным представителем в прессе — Рошаль. Нет нужды говорить, что никто не спрашивал моего согласия на такое письмо и тем более не интересовался моим здоровьем (сам Севастьянов ни разу за весь матч даже не переговорил со мной). Меня известили постфактум, причем иностранцы!

В ответ я сказал, что не считаю Севастьянова компетентным давать заключение о состоянии моего здоровья, и со всей определенностью заявил, что вижу только два способа закончить матч:

На это Кампоманес сказал, что есть и третий вариант: «Я сам приму решение!»

Что именно значили эти слова президента, я узнал в тот же вечер, когда около полуночи Мамедов был вызван и официально уведомлен, что матч будет прекращен. О решении президента ФИДЕ будет объявлено завтра, на пресс-конференции. Меня туда, конечно, не пригласили. Я трижды звонил Глигоричу и спрашивал, что все это означает. Он пообещал, что спросит Кинцеля. Затем перезвонил и сказал, что, по словам Кинцеля, у Кампоманеса есть все права принять такое решение. «Хорошо, — сказал я. — Сообщите мне об этом официально, в письменной форме». Он снова связался с Кинцелем, и тот ответил, что президент не обязан объяснять свою позицию на бумаге. При этом югославский гроссмейстер пожаловался: «Знаете, я в этом деле не более чем швейцар».

Меня терзали сомнения: идти или не идти на пресс-конференцию? Мне был всего двадцать один год: вставшая передо мной каменная стена бюрократизма казалась непреодолимой (страна переживала тревожное время — последние дни правления К.У.Черненко)… Официальные представители Спорткомитета успокаивали меня и уверяли, что беспокоиться не о чем.

Но у меня вдруг возникло странное чувство. Я сказал маме: «Думаю, нам следует пойти на пресс-конференцию, мне что-то не по себе. Не могу этого объяснить. Но нам следует пойти». Мамедова предупредили: «Остановите Каспарова, иначе возможен скандал. В гостинице «Спорт» более сотни фото- и телерепортеров». Мама не советовала идти, говорила, что я только расстроюсь, пусть лучше они разберутся сами. Но тут позвонила Рона Яковлевна Петросян. Она сказала маме: «Я думаю, ему следует пойти. Если твой сын не будет на пресс-конференции, он никогда себе этого не простит».

Итак, я со своими тренерами Никитиным, Тимощенко и Дорфманом все же приехал на пресс-конференцию за пять минут до ее начала. Карпова не было, явно не ждали и меня. Крогиус подошел ко мне и предложил занять место в переднем ряду, но я отказался, чтобы не подумали, будто мы принимаем официальное участие в этом «мероприятии». В зале присутствовало около 300 человек — представители мировой прессы и телевидения. Кругом стояли прожектора и тянулись телевизионные кабели.

Камеры застрекотали, как только я приехал. Они записали растерянность организаторов пресс-конференции, вызванную моим появлением, включая весьма выразительные детали: когда, например, кто-то стал подглядывать в щель занавеса, чтобы удостовериться в той плохой новости, что я действительно в зале. Кампоманеса мое появление, похоже, повергло в смятение. Потребовалось еще минут двадцать, прежде чем началась пресс-конференция.

Наконец президиум занял свои места на сцене. Огромная эмблема с девизом ФИДЕ «Мы — одна семья» не могла вызвать ничего, кроме иронии. Кампоманесу явно не хватало обычной уверенности, его взгляд беспокойно метался по залу. Было видно, что президент в состоянии крайнего напряжения. Это отчетливо просматривается и на видеозаписи. Рядом с ним сидели Глигорич, Авербах, Микенас, Крогиус, Кинцель, Севастьянов, а также два зампреда Спорткомитета — Русак и Гаврилин и представитель министерства иностранных дел, который вел пресс-конференцию.

Чтобы лучше понять странные события, последовавшие за этим, важно в точности знать слова, сказанные Кампоманесом. Читатель сам сможет разобраться в том нагромождении уверток и лжи, которое соорудил Кампо. Воспроизвожу далее запись с кассеты — специально не отредактированный, а как бы синхронный перевод с английского языка.

Кампоманес: Добрый день, дамы и господа, представители прессы, телевидения и радио. Прежде всего извините за задержку. Это напоминает мне о том, что было во время моего избрания президентом в 1982 году в Люцерне. На следующий день от меня ожидали, что я назову генерального секретаря, и, как обычно в подобных случаях, было несколько вариантов. Когда я сел на свое место в зале заседаний, чтобы сделать заявление, до самого момента, когда я оказался у микрофона, я не знал, кого назову — г-на Клюза из Уэльса, г-на Кина из Англии, г-на Кажича из Югославии или профессора Лим Кок Анна из Сингапура. Никто не верил мне, когда я сказал, что не знал, как мне быть — кого выбрать — вплоть до того финального момента, и я думаю, что многие из вас окажутся Фомами неверующими, если я скажу вам, что и сейчас, говоря с вами, я не знаю. Нынешний матч на первенство мира стал необычным соревнованием, создавшим необычные проблемы, которые требуют особых решений. Поскольку, в соответствии с Уставом ФИДЕ, президент уполномочен принимать решения в промежутке между конгрессами и поскольку, по регламенту матча, президент лично и официально отвечает за весь матч и тем самым уполномочен принимать окончательное решение по всем вопросам, касающимся матча в целом, я вследствие этого объявляю, что матч закончен без выявления результата. Новый матч начнется со счета 0:0 1 сентября 1985 года.

Вопрос: С чьего согласия?

Кампоманес: С согласия обоих участников. Следующий конгресс ФИДЕ в августе решит дальнейшие вопросы об этом матче — победитель его будет чемпионом мира на 1985/86 год. Благодарю за внимание.

Услышав такую новость, зал зашумел. На пленке видно, как мы с тренерами обсуждаем услышанное и смеемся. После короткого замешательства, вызванного заявлением Кампоманеса, вопросы посыпались как из рога изобилия.

Вопрос: Каковы причины досрочного окончания матча?

Кампоманес: Думаю, что об этом вкратце сказано в заявлении. Этот матч побил рекорд всех матчей — по количеству партий, по количеству ничьих, по продолжительности, составившей более пяти месяцев. Уже исчерпаны физические, если не психологические, ресурсы не только участников, но и всех, кто связан с матчем, как бы далека эта связь ни была. Я, в частности, не мог в полной мере исполнять свои функции и выполнять другие обязанности, как президент ФИДЕ, потому что он навис над всей моей деятельностью.

Вопрос: Что, г-н Карпов не в состоянии продолжать матч?

Кампоманес (улыбаясь): Я бы хотел, чтобы вы могли наблюдать за мной в течение последнего часа, потому что тогда вы имели бы готовый ответ на этот вопрос… (длинная пауза).

Вопрос: Ну, раз вы не хотите отвечать…

Кампоманес: Минутку, сэр, я еще не закончил. Г-н Карпов чувствует себя хорошо и до самого конца обращался ко мне, чтобы продолжить матч с понедельника. Я расстался с ним всего лишь 25 минут назад, сказав одному из присутствующих здесь коллег, что принимаю решение вопреки его желанию. Вы все хорошо знаете, или подозревали, или обвиняли меня в том, что я большой друг г-на Карпова — и вы правы, — но это не имеет ничего общего с тем, что, я считаю, будет лучше всего для шахмат во всем мире. Я отверг его просьбу. Мне не нужны свидетели, чтобы сказать это, но свидетели есть — пусть это будет известно. Г-н Карпов был готов 25 минут назад и сказал мне: только, пожалуйста, не надо играть сегодня, поскольку г-н Каспаров и он не готовы играть сегодня из-за всего этого тарарама. Он просил продолжить матч с понедельника до победного или иного конца, и это я имел в виду, когда сказал вам с трибуны, что собирался сделать по-другому»

Вопрос: Что сказал претендент?

Кампоманес: Я общался с претендентом — я отношусь к ним обоим, как к равноправным участникам матча, — я убежден, что он не в восторге от этого решения, но в соответствии с правилами президент должен принять решение, которое он считает лучшим, к огорчению, может быть, многих, вовлеченных в эту проблему, Нельзя ждать, что он сможет удовлетворить всех или кого-либо, но он должен решать. И сейчас, без скидок по отношению к себе, я понимаю, в чем была соломонова мудрость, — что он чувствовал, держа младенца в руках. Благодарю за внимание.

Вопрос: По вашим же словам, г-н Кампоманес, и чемпион, и претендент хотят играть. Не скажете ли вы нам, по какому праву вы принимаете свое решение? Объясните несколько подробнее. Каковы особые обстоятельства?

Кампоманес: Спасибо, г-н Додер, я так долго и многословно объяснял вам это вчера и повторил это сегодня с трибуны. Право ясно. Причины — прежде всего мы думаем о двух сильнейших шахматистах мира. Мы думаем о шахматах как спорте в глазах всего мира. Мы думаем о благополучии тех, кто связан с матчем в Москве и повсюду, и о других вопросах, имеющих отношение к данной теме. Я процитирую г-на Майданса, пытавшегося застать меня вчера, я знаю, но меня не было. В вашем репортаже для «New York Times», 29 января, вы сами сказали, что матч начинает становиться не испытанием шахматного мастерства, но вопросом физической выносливости. Вспоминаю, что при счете 5:0 и множестве сыгранных к тому времени партий все говорили, когда же это кончится, и последовали новые ничьи. Затем г-н Каспаров выиграл, и опять пошли ничьи, и все стучали в дверь, говоря: давайте кончать этот матч. А теперь, когда мы кончаем матч, вы спрашиваете, почему. Думаю, ответ напрашивается.

Вопрос: У меня два вопроса. Спасибо за то, что вы определили позиции обеих сторон относительно вашего решения. Не скажете ли, какова реакция Советской федерации на это предложение? И как прекращение матча, который хотят продолжать оба участника, послужит на благо спорта?

Кампоманес: Я отвечу только на один ваш вопрос — на другой я уже ответил. Шахматная федерация СССР согласна с моим решением.

Вопрос (Ричард Оуэн, московский корреспондент «Times»): Г-н Кампоманес, мне интересно узнать, как вы отвечаете на суждения квалифицированных комментаторов, таких, как г-н Реймонд Кин, считающих, что, если г-н Карпов после шести месяцев игры не может выдержать напряжения, ему следует отказаться от своего титула, поскольку шахматы — это не только умение и ходы, но и психологическое испытание и проба на выносливость на каком-то отрезке времени. И поскольку г-н Каспаров не похож на человека, угнетенного психологически или физически? (смех в зале).

Кампоманес: Прежде всего, вы цитируете г-на Кина. Когда он высказал это суждение?

Оуэн: Он сообщил это моей газете, «Times», два дня назад.

Кампоманес: Четыре с половиной дня назад я встречался с г-ном Кином в Дубае, и мы обсудили с ним это дело вдоль и поперек под доброе красное вино, а два дня назад вечером мы говорили с ним по телефону — он уже вернулся в Англию. Г-н Кин — английский гроссмейстер, второй у вас, и он имеет право на свое мнение, и потому-то мы в ФИДЕ (такая забавная семья) признаем право на несогласие.

Вопрос (ТАСС): Какая система проведения матчей лучшая?

Кампоманес: Это хороший вопрос (смех в зале). Позволю себе напомнить вам, что ваш покорный слуга был организатором матча на первенство мира 1978 года от Филиппинской шахматной федерации. Тогда мы считали, что матч затянулся, и заверяю вас, что мне понятны сейчас чувства организационного комитета — потому что тогда, по прошествии 93 дней, я думал, что мне вот-вот наступит конец, а сейчас прошло больше 150 дней. Но такой регламент действовал и на том матче, и на матче в Мерано, и я продолжаю говорить своим близким коллегам, что матч затянулся на такой долгий срок не по вине регламента. Регламент, может быть, и неплох, но, к счастью, — я говорю, к счастью, — совершенство соперников достигло такого уровня, что они раскрыли секрет, как свести партию вничью, доведя до самого ничтожного минимума риск проиграть. Это совершенство современных шахмат. Единственное, что можно винить, это особое совершенство, из-за него матч стал таким долгим — сорок ничьих, неслыханное дело в предыдущих матчах. Регламент, будучи продуктом человеческого разума, не в состоянии охватить всех ситуаций. Вот почему в нынешнем регламенте есть пункт, по которому кто-то лично и официально должен оценить происходящее со всех позиций, и, я надеюсь, он принимает правильное решение во благо.

Вопрос («Советский спорт»): А как объяснить ситуацию, возникшую во время матча, разъясните — или вы уже дали оценку матча?

Кампоманес (после консультации с советским представителем для новых разъяснений): О, да! Большое спасибо, это хороший вопрос. Мы достигли рубежа, на котором прежняя продолжительность матчей, 24 партии, превышена вдвое. 48 партий — хороший рубеж, чтобы остановиться и подумать. Вот почему я увидел, что пора действовать. А что иначе: ждать, пока будет 72 партии? Если матч так затянется, все может случиться. Я не завидую и представителям прессы. Помню первые дни и бурную деятельность в пресс-центре. Перед отъездом в Дубай я зашел в пресс-центр. На местный морг это не было похоже (смеется), но народу в пресс-центре стало гораздо меньше. Вы же сами устали.

Вопрос: Вы сказали, что соперники открыли секрет, как сделать ничью, но вы прибыли сюда как раз в тот момент, когда г-н Каспаров, кажется, открыл секрет, как выигрывать. Не создает ли это впечатления, что вы прибыли в последний момент, чтобы спасти г-на Карпова?

Кампоманес: Спасти его от себя самого? Нет. Об этом я начал думать гораздо раньше. Я стал думать об этом начиная с 32-й партии. Я вспомнил, что в Багио было 32 партии, но мне нужна была еще информация; однако меня вызвали по делам, требующим моего участия, и мне пришлось уехать. Все это стало укладываться по полочкам, когда мы много беседовали на эти темы в Афинах и мне звонили шахматные руководители из разных стран. Дважды 24 — это 48. Прекрасный рубеж, чтобы подвести итоги независимо от того, что вы называете тенденцией матча, — поскольку, как на бирже, с подъемами и падениями курса, здесь никогда не знаешь, что произойдет, и можешь попасть впросак.

Вопрос: Я хотел бы знать, что лично вы чувствуете, принимая свое решение, если учесть, что оба соперника говорят о своем желании продолжать матч?

Кампоманес: Мое решение равно для обоих соперников. Нельзя сделать довольными всех или кого-то одного. До настоящего момента я не знал. Надо жить в согласии с самим собой, и сплю я спокойно.

Вопрос («Советский спорт»): Еще вопрос о правилах. До сих пор сыграно 29 матчей, и самый длинный из них был из 34 партий. Система казалась подходящей, и вся шахматная общественность соглашалась с ней. Почему потребовалось ее изменить? И какую систему вы считаете оптимальной?

Кампоманес: Думаю, я уже частично касался этого вопроса. Всякая система требует проверки — нельзя узнать вкус пирога, не попробовав его. Когда регламент применяется на практике, при конкретных условиях, что-то оказывается хорошо, что-то — нет, и вообще это прерогатива ФИДЕ, решениям которой я должен следовать. Они формулируют регламент, начиная с проработки в комиссиях и кончая тайным или открытым голосованием. Люди его разрабатывают, а обстоятельства на него влияют.

Вопрос: Я бы хотел только спросить о том, о чем уже здесь говорили. В последнее время появились более конкретные сообщения в прессе — что г-н Карпов на грани психологической катастрофы (Кампоманес улыбается и встает), что он полностью выдохся и так далее. Что бы вы на это сказали — он что, в больнице?

Кампоманес (улыбаясь и беря в руки микрофон): Вы задали свой вопрос в самый подходящий момент — г-н Карпов только что прибыл, он за вашей спиной.

В это время в зале появился чемпион мира. Был ли он все время внутри здания, прячась где-то за кулисами? Или — что более вероятно — его предупредили по телефону о моем присутствии до начала пресс-конференции, и он поспешил в дорогу? С конца зала было слышно, как Карпов сказал: «Я хочу сделать заявление», — после чего направился к сцене.

Часть аудитории громко приветствовала его. Было слышно, как к нему обращались с вопросами, пока он шел по проходу: «Как вы себя чувствуете, мистер Карпов? Хорошо? Это хорошо». Аудитория шумела, предвкушая интересное зрелище. Когда он поднялся на сцену и подошел к президиуму, Глигорич уступил ему свое место, и Карпов пожал руку улыбающемуся Кампоманесу и представителю МИДа. Затем он сел рядом с президентом и взял в руки микрофон.

Карпов: Я должен сказать, как это по-русски говорится, слухи о моей смерти были несколько преувеличены.

Кампоманес: Анатолий, я им только что сказал об этом.

Карпов: Я считаю, что мы сможем и должны продолжить этот матч, потому что предложение прекратить его и начать на равных условиях меня не устраивает. Я считаю, что мы должны с понедельника начать… то есть не начать, а продолжить наш матч. Я думаю, что Каспаров поддержит это предложение и никакой проблемы быть не должно (аплодисменты).

Кампоманес (улыбаясь): Господа, теперь вы видите, что я говорил вам правду. Подтверждение прибыло сюда в лице нашего друга — чемпиона мира. Я вам уже говорил об этом, и г-н Каспаров теперь видит, что я говорил правду.

На левой стороне зала стоял шум, раздался возглас: «Пусть Каспаров скажет». Затем чей-то голос из группы, где сидел Рошаль, ясно произнес: «Если мама позволит».

Карпов: Думаю, нам следует пригласить Каспарова сюда (жест рукой).

Представитель МИДа: Но решение принято.

Кампоманес: Гарри, вы не хотите пройти сюда и выступить?

Я начал говорить прямо с места, но многие не слышали меня, потому что не было микрофона, и я направился к трибуне. В тот момент, когда я уже поднимался по ступенькам, то услышал, как Кампоманес сказал Карпову (на пленке записались эти слова):

Кампоманес: Я сказал им в точности то, что вы сказали мне сказать им.

Карпов: Да, но… но я с этим не согласен.

Позже мне сказали, что от волнения я был очень бледен и на верхней губе у меня выступил пот. На самом деле я был белым не от волнения, а от злости на всю эту компанию! Когда, наконец, я дошел до трибуны, мне пришлось ждать, пока стихнут аплодисменты. Кампоманес, после услышанного от Карпова, о чем-то говорил теперь с Севастьяновым.

Каспаров: Я хочу задать г-ну президенту один вопрос: для чего весь этот спектакль, г-н президент? Я поясню свой вопрос. Вы сказали, что приехали сюда через 25 минут после разговора с чемпионом мира. И он был против того, чтобы матч прекращался. Вы прекрасно знали и мою точку зрения: я тоже против того, чтобы матч прекращался или прерывался «техническими» тайм-аутами. Тем не менее вы приехали и объявили свою точку зрения, что, несмотря на наше желание играть, вы матч прерываете. Для чего нам это нужно? Я не понимаю… Вы говорили, что 25 минут тому назад разговаривали с Карповым, и вдруг сейчас такое расхождение… Расскажите нам или мне, во всяком случае?

Кампоманес: Лично я верю, что то, что я делаю, в лучших интересах. Но соперники — лишь часть создавшейся ситуации. Сейчас, однако… (после некоторого колебания) однако сейчас я в очень удачном положении. Я в таком положении, что лучшего я бы не желал. Если оба соперника хотят играть до конца (смех в зале), я буду рад обсудить с ними создавшееся положение наедине, поскольку я долго настаивал на такой ситуации, но не мог ее достичь: то не было г-на Карпова, то не было г-на Каспарова, я пытался связаться с ними. Еще вчера вечером я хотел собрать их вместе, но г-н Каспаров спал, г-н Карпов был часто связан распорядком дня. Теперь момент настал. Я хочу поговорить с вами (аплодисменты). Мы удаляемся на десять минут.

Карпов и Кампоманес встали, при этом президент вытянул обе руки в жесте, обращенном к аудитории. Он любит театральность и наигранность. Но я еще не закончил. Теперь был мой ход!

Каспаров: Я хочу сделать свое заявление. Профессия г-на президента — говорить, моя — играть в шахматы. Поэтому я не собираюсь состязаться с ним на поприще переговоров. Я не собираюсь требовать продолжения матча из-за того, будто я убежден, что легко выиграю матч ввиду плохого самочувствия чемпиона мира. Я не знаю этого, Карпов же стоит здесь, он может играть, и это мы все видим. Но впервые за пять месяцев у меня появились некоторые шансы, некоторые! Процентов, может, 25–30. И сейчас их у меня пытаются отнять бесконечными затяжками. Пусть те, кто затягивает матч, отвечают за это. Матч должен продолжаться, и я это говорил еще две недели назад — без тайм-аутов, без перерывов. Но матч оттягивался и оттягивался, и совершенно ясно, что с каждой оттяжкой шансы чемпиона мира на выигрыш одной партии возрастают, а мои уменьшаются (аплодисменты).

В этот момент представитель МИДа наклонился вперед и сказал: «Пресс-конференция окончена». На что последовал взрыв хохота. Поэтому через несколько секунд он неуверенно добавил: «Если президент Кампоманес считает возможным продолжать…»

Кампоманес: Если г-н Каспаров отказывается совещаться со мной, я не смогу изменить решение. Со мной и г-ном Карповым — ясно и просто. Решение остается в силе, если они не сядут и не договорятся.

Карпов, уже пошедший к выходу, чтобы принять участие в объявленной беседе, начинает возвращаться обратно.

Карпов: Я хочу сделать свое заявление.

Кампоманес (Карпову): Вы будете играть сегодня?

Карпов: Нет.

Кампоманес: А в понедельник?

Карпов: В понедельник.

Представитель МИДа: Лучше отдохнуть.

Карпов: Думаю, надо сделать перерыв, чтобы все успокоились (аплодисменты). А после перерыва объявить окончательное решение.

Кампоманес: Перерыв на десять минут.

Однако перерыв продлился 1 час 38 минут, и в течение всего этого времени иностранные журналисты были в затруднении, что передавать в свои редакции. Сообщить то, о чем сказал Кампоманес в своем выступлении: то есть что матч отменен, они не решались, так как понимали, что, возможно, придется потом исправлять свои сообщения. По мере того как «тайм-аут» затягивался на неопределенное время, журналисты начинали проявлять беспокойство.

Кампоманес, Карпов, Русак, Гаврилин, Кинцель, Севастьянов и Мамедов удалились в отдельную комнату. Я же поднялся в номер, в котором жил один из членов моей делегации. Но вскоре за мной пришли Авербах и Чмыхов, директор гостиничного комплекса. Они стали убеждать меня пойти на совещание. В конце концов я согласился.

Войдя в комнату, где проходило совещание, я быстро понял, что мы здесь вовсе не для того, чтобы что-то решать. Все уже было решено! Даже Карпов, утверждавший в зале, что хочет продолжать матч, теперь лишь требовал матч-реванша в случае проигрыша. Севастьянов тут же поддержал требование Карпова, не возражал и Кампоманес. Вопрос о продолжении матча даже не рассматривался! Я подтвердил свою точку зрения: если Карпов не сдает матч, любое прекращение борьбы — против правил. Кампоманес сказал, что мне будет дано право изложить свою позицию на конгрессе ФИДЕ. Мой вопрос: «Какие же шансы на успех будет иметь мое обращение к конгрессу, если моя собственная федерация поддерживает одного Карпова?» — не требовал ответа.

Нам с Карповым предложили подписать официальный документ, в котором мы выражали бы согласие с решением президента. Больше часа меня уламывали подписать эту бумагу, говорили со мной грубо, раздраженно. Но свою подпись под этим «историческим» документом я не поставил!

Было видно, что Карпову не очень хотелось подписывать бумагу, и он сделал это только после того, как Севастьянов, похлопав его по плечу, сказал: «Давай, Толя, подписывай. Это хорошая бумага». При этом Карпов, правда, не забыл добавить условие о своем праве на матч-реванш.

Предоставим теперь слово Рошалю. Спустя четыре года, выступая в Политехническом музее, он поведал следующее:

— А что было за сценой? Карпова, бедного солдата, верного солдата вышестоящих организаций (он не солдат — ну, скажем, полковник или генерал, но он все-таки, так сказать… против каких-то решений партии и правительства не пойдет) уговаривают: «Толя, подпиши, Толя, подпиши… Матч должен быть прекращен: доложили уже. И уже «сверху» сказали: матч прекращен, все. Решение принято. Кампоманесу ничего не будет, а тебе-то…» Толя говорит: «Но при одном условии. Вы должны мне сохранить матч-реванш, потому что цикл предусматривает наличие матч-реванша. Будете ли вы менять — безлимитный, лимитный — это меня не касается. В этом цикле я имею право на матч-реванш. Что бы вы ни делали — матч-реванш должен быть».

Но какой? Все почему-то забывают о том факте, что в случае поражения в безлимитном матче чемпион мира имел право на безлимитный же матч-реванш, о котором в тот момент, наверно, Карпову даже подумать было страшно. Подписав бумагу, он гарантировал себе сохранение титула при ничейном исходе лимитного матча, а на случай неудачи — матч-реванш из тех же 24 партий.

Позже Карпов говорил, что подписал документ, полагая, что я тоже подпишу. Но я уверен: если бы он не хотел прекращения матча, этого не случилось бы. Три года спустя Батуринский напишет: «…я несу моральную ответственность за то, что не смог преодолеть колебания Карпова и убедить его продолжать матч» («Советский спорт», 28 января 1988). К тому же, как впоследствии стало известно, уже через несколько часов после закрытия матча тот же Батуринский по поручению Карпова передал Кампоманесу официальные предложения по организации нового матча в сентябре 1985 года…

И еще одно важное свидетельство «с той стороны». Вот слова Рошаля из фильма «Тринадцатый»: «Карпов, как чемпион мира, всесильный в то время чемпион мира, ведущий в счете, мог стукнуть кулаком и сказать: «Прекратить!» (то есть прекратить прекращать матч! — Г.К.). Но он этого не сделал».

Перекликается с этими словами и мнение, высказанное югославским гроссмейстером Бориславом Ивковым в газете «Борба» в марте 1985 года: «Карпов, ведя в счете, согласился с тем, что матч будет окончен так, как есть — значит, это решение ему выгодно, нужно… Кампоманес, попав под сильнейшее влияние Карпова, делал все, чтобы преградить дорогу Каспарову. В их матче, пока Карпов убедительно вел в счете, Кампоманеса не очень занимал тот факт, что матч слишком долог, негуманен, изматывающ. Лишь когда Каспаров начал выигрывать, Кампоманес пришел к выводу, что матч вреден… Каспаров хотел доиграть, чтобы стать чемпионом мира, в то время как всего одно поражение возвращало его назад, в претенденты. Но если бы Карпов верил, что сможет выиграть ту одну-единственную партию, матч не был бы прекращен решением президента!»

Все это, однако, не помешало Карпову выступить через три года в своем журнале («64—Шахматное обозрение» № 9, 1988) со следующим заявлением, рассчитанным на явную неосведомленность читателей: «…По поводу прекращения матча 1985 года в Москве хочу привести только одно не публиковавшееся в советской печати заявление руководителя делегации Каспарова. Мамедов от имени Каспарова заявляет: «Каспаров не хочет продолжать матч. Каспаров согласен с решением президента ФИДЕ считать матч оконченным. Каспаров готов играть новый матч в сентябре. Москва, 25 февраля 1985 года».

Официального протеста Каспаров не подавал. Правда, перед журналистами была разыграна полная драматизма сцена, но когда после этого встал вопрос о возобновлении матча, после недельного раздумья было сделано напечатанное выше заявление. Да это и понятно: ведь Каспаров спасал матч, в котором я вел с перевесом в два очка.

Но сейчас я даже не об этом. Каспаров, как видим, согласился с решением президента ФИДЕ считать матч оконченным и потерял, таким образом, моральное право на свои последующие недопустимо резкие выпады».

В ответ на это заявление Мамедов написал письмо в редакцию журнала «64», в котором поведал о том, что же тогда происходило в действительности (№ 20, 1988): «…24 февраля глубокой ночью мне позвонил из Югославии главный арбитр матча С. Глигорич и сказал, что Ф. Кампоманес хочет узнать реакцию Г. Каспарова на предложение А. Карпова возобновить матч. Нам стало ясно, что в случае согласия возникнет желанный длительный перерыв, так как судьи и тренеры разъехались по домам, и поэтому организация второй половины матча потребовала бы столько времени, сколько было бы необходимо А. Карпову. Именно поэтому и было принято решение сделать следующее заявление…

Такова фактическая картина событий того времени. Акцент в тексте А. Карпова на слове «согласился» по отношению к Г. Каспарову нелеп, потому что 15 февраля 1985 года А. Карпов собственноручно подписал решение президента ФИДЕ о прекращении матча, а Г. Каспаров не сделал этого… И мне пришлось приложить немало усилий, чтобы Г. Каспаров признал сложившуюся ситуацию и подчинился решению — ведь играть было бы не с кем».

Пора, однако, вернуться в зал, где проходит пресс-конференция. Спустя полтора часа Кампоманес, наконец, объявил окончательное решение.

Кампоманес: Это не просто соломонова дилемма, над ней еще и гордиев узел. Чемпион мира согласен с решением президента, а претендент подчиняется решению президента. В ходе встречи я признал правоту чемпиона мира, который настаивал, что заслуживает — и имеет право — на матч-реванш после нового матча. Я признал также настойчивое желание претендента, чтобы условия будущего матча были полностью определены, поскольку он считает, что оставить их в воздухе до решений конгресса ФИДЕ в августе или сентябре — дело не самое подходящее для него. Конгресс ФИДЕ состоится в Граце (Австрия) и закончится прежде, чем матч начнется. Может быть, в день начала матча. Я обязался перед обоими участниками сообщить конгрессу и, добавляю от себя, не только конгрессу, но и руководству всех 122 федераций, входящих в ФИДЕ, что, согласившись с этим решением (что касается чемпиона мира) и подчинившись ему (что касается претендента), они полностью высказали все, что думают по этому вопросу. Благодарю за внимание.

Спустившись вслед за этим в фойе, я в ответ на просьбы нескольких репортеров прокомментировать решение президента, сделал заявление:

— Очевидно, что ФИДЕ показала полную неспособность справиться с проблемами такого соревнования, как матч на первенство мира. Вместо того чтобы позаботиться об организации цикла, руководители ФИДЕ разглагольствуют о популяризации шахмат. Если вы помните, нынешняя ситуация — далеко не первая трудность в этом цикле. Полуфинальные матчи претендентов тоже были сорваны, и только чудо помогло вернуть цикл в нормальную колею. Однако вместо двухлетнего цикла, о котором говорил президент ФИДЕ, сейчас получился четырехлетний, поскольку матч на звание чемпиона мира откладывается на конец 1985 года. Чемпион сохраняет свое звание, но почему сохраняется это статус-кво — непонятно. Более того, чемпион требует матч-реванша, и опять непонятно, на основании чего.

Я не знаю, искренне ли он говорил о своем желании играть, но мне все это напоминает хорошо отрепетированный спектакль, в котором каждый знает свою роль. Я неоднократно говорил, что хочу играть, готов продолжать матч, что абсолютно здоров и т. п. В течение двух последних недель меня пытались убедить в обратном и под самыми разными предлогами уговаривали закончить матч. Многие из вас, наверное, знают о тех предложениях, которые делались еще при счете 5:2 и 5:3. А «технические» тайм-ауты и тайм-аут президента, которые брались, и, наконец, прерывание матча? Думаю, те, кто может логически осмысливать события, поймут, что же произошло в матче и почему он завершился в таких странных условиях.

Такое окончание матча не может принять шахматный мир. Такое развитие событий не должно повторяться впредь. Из правил матча должно быть исключено право президента решать судьбу поединка. В конце концов, зачем нам сражаться, если в любой момент президент может принять решение? Ссылка на то, что матч затянулся, абсурдна, поскольку при счете 5:1 после 46 партий он затянулся точно так же, но ни у кого почему-то не возникало вопроса о психологическом состоянии игроков. Такая «тревога» возникла при счете 5:2, а тем более при счете 5:3. Я думаю, вам все понятно. Я закончил и еще раз повторяю, что абсолютно здоров и готов играть.

…Я вернулся домой в Баку. Много размышляя об этой драматической развязке, я решил дать свой собственный анализ происшедших событий. Закончил его 15 марта — ровно через месяц после пресс-конференции. И сейчас, оглядываясь на события четырехлетней давности, я бы не изменил в нем ни единого слова. Представляю его вам сейчас в том виде, в каком он был написан. В своем анализе я исходил из того, что, оценивая принятое тогда решение, следует руководствоваться бессмертным вопросом Цицерона: «Cui bono?» — «В чьих интересах?»

«15 февраля президент ФИДЕ Ф.Кампоманес объявил о прекращении матча на первенство мира по шахматам «без окончательного результата». По словам президента, новый матч начнется в сентябре со счета 0:0. По существу, матч, продолжавшийся более пяти месяцев, оказался аннулированным. Естественно, что столь беспрецедентное решение, идущее вразрез со всеми нормами проведения шахматных соревнований, вызвало бурную реакцию шахматного мира и породило немало слухов и кривотолков. Повисли в воздухе очень и очень многие вопросы, связанные как с прекращением этого матча, так и с организацией нового. Любители шахмат, специалисты пребывают в неведении, хотя имеющиеся официальные документы и факты, а также развернувшиеся после матча события дают возможность понять, где и как решалась судьба матча.

Вот как вкратце описал матчевую ситуацию, предшествующую 15 февраля, А. Карпов (интервью ТАСС от 3 марта): «Уже после 30 партий стали высказываться мнения, что матч неимоверно затянулся, что все — судьи, организаторы, зрители — устали, здоровье участников находится под угрозой и что следует как-то решить эту проблему…» Итак, мы узнаем, что еще в начале декабря (после 30 партий) «стали высказываться мнения». Но кем и где? (Между прочим, обратите внимание на странную мешанину: судьи, организаторы, зрители, участники!) Во всяком случае, мне впервые сообщили об идее досрочного завершения матча 1 февраля, то есть после 47-й партии, когда счет стал 5:2.

Роль посредников между участниками матча попытались сыграть тогда главный судья гроссмейстер Глигорич и председатель апелляционного комитета Кинцель. Но их «миротворческая» миссия потерпела неудачу. Именно в те дни начала усиленно распространяться мысль о неудовлетворительном состоянии здоровья обоих участников и стала выражаться забота о двух ведущих шахматистах. Со своей стороны, с 1 февраля вплоть до самого закрытия матча я неоднократно заявлял всем официальным лицам матча, что чувствую себя нормально и считаю необходимым продолжать игру. Задним числом признает обязательность продолжения матча и сам Карпов (там же): «…регламент матча — а это закон спортивного соревнования — не предусматривал никакого иного выхода, кроме продолжения игры». Здесь уместно сослаться на пункт 6.32 «Правил матча на первенство мира»:

В этом свете ссылка президента ФИДЕ на неограниченные полномочия, якобы предоставляемые ему пунктом 6.11 («Президент ФИДЕ представляет интересы ФИДЕ и наделен полномочиями принимать окончательные решения по всем вопросам, относящимся к матчу в целом. Осуществляя контроль за матчем, президент совещается и находится в постоянном контакте с арбитрами и организаторами…»(, выглядит по меньшей мере странной. Так как пункт 6.32 четко регламентирует возможные способы окончания матча, любое отклонение от него является недопустимым нарушением правил. Получается абсурд — используя один пункт правил президент пытается аннулировать другой пункт тех же правил! Увы, журналисты плохо знакомы с этими тонкостями, поэтому слова Кампоманеса на пресс-конференции «Право ясно» не вызвали, никакой реакции.

Но было бы наивно предполагать, что сам Кампоманес, всегда требовавший неукоснительного соблюдения правил, не сознает незаконности своего шага. Что же заставило президента ФИДЕ пойти на крайние меры? Попытаемся самостоятельно проанализировать ситуацию и выявить эти причины, так как вряд ли мы когда-нибудь узнаем всю подноготную переговоров, которые велись с 1 по 15 февраля (напомню: за эти дни была сыграна лишь одна партия!).

Документ, который может пролить некоторый свет, — это письмо председателя Шахматной федерации СССР В. И. Севастьянова президенту ФИДЕ от 13 февраля. В письме от имени Шахматной федерации СССР выражается тревога за состояние здоровья участников и предлагается объявить на матче трехмесячный перерыв. Просьба обосновывается тем, что такое решение не противоречит регламенту матча и Уставу ФИДЕ. Это указание совершенно справедливо, но лишь по причине отсутствия всякого упоминания об этом в регламенте и Уставе! («А можно ли во время матча слетать на Луну? — спросил Ботвинник, ознакомившись с письмом. — Ведь и это не противоречит регламенту».) В качестве основного аргумента приводится ссылка на соглашение о безлимитном матче Фишер — Карпов 1976 года, где предусматривался перерыв после четырех месяцев игры (к слову сказать, четыре месяца истекли у нас 10 января), Поясню: речь идет не о несостоявшемся в 1975 году матче на первенство мира, а о неофициальном коммерческом состязании, которое пытался устроить все тот же Кампоманес. Нелишне добавить, что в своих интервью того периода и в книге «В далеком Багио» Карпов отрицал наличие какого-либо конкретного соглашения о матче.

Немаловажную информацию дают и некоторые ответы Кампоманеса на пресс-конференции, Например: «Я покинул Карпова буквально за 25 минут до прихода сюда». То есть закулисные переговоры за спиной одного из участников продолжались до самого последнего момента. Еще интереснее другая фраза: «Если бы вы были со мной в течение последнего часа, вы бы тогда все поняли». Таким образом, по мнению Кампоманеса, разгадка лежит в позиции, занятой в этом вопросе Карповым. Как же отнесся к возможности прекращения матча Карпов?

До 15 февраля Карпов не высказывал открыто своего мнения. Однако на пресс-конференции после объявления президентом своего решения Карпов заявил о несогласии и потребовал продолжения матча. В свою очередь, я также выступил с подтверждением готовности играть дальше. Такое единодушное желание должно было явиться неожиданным для Кампоманеса, так как в своем первоначальном заявлении он упомянул, что «согласны оба участника»… Именно в этот момент сам Карпов предложил объявить перерыв «для принятия окончательного решения». Хотя, следуя здравому смыслу, чего же здесь решать: оба участника говорят, что хотят и готовы играть. Однако совещание с участием официальных лиц ФИДЕ и представителей Шахматной федерации СССР свелось к тому, чтобы уговорить меня присоединиться к позиции президента, в то время как Карпов только требовал, чтобы ему оставили право на матч-реванш, если он проиграет сентябрьский матч.

Именно на этом неподготовленном совещании мне со всей очевидностью стало ясно, что вопрос фактически решен без меня, что мое личное желание играть не имеет никакого значения. Я оказался в одиночестве: Кампоманес, представители Шахматной федерации СССР, сам Карпов знали о том, что матч должен быть закрыт, и только условия его закрытия да моя «строптивость» заставили их придать вопросу характер обсуждения. И при объявлении своего «окончательного решения» президент особо отметил мнения участников: «Карпов — согласился, Каспаров — подчинился». Более четкого разграничения позиций придумать трудно — один участник встает на сторону президента, а другой, оставшись без соперника, вынужден смириться с таким положением. Здесь можно было бы поставить точку, однако последующие выступления Карпова показали, что он, несмотря на свое согласие с решением президента, занял далеко не однозначную позицию.

Показательно в этом плане открытое письмо Карпова Кампоманесу от 19 февраля 1985 года, где он призывает президента ФИДЕ как можно скорее возобновить матч. Стоит обратить внимание, как Карпов аргументирует свою точку зрения: «Вы, несомненно, действовали в интересах шахмат, но я глубоко убежден, что сложившаяся ситуация нанесла вред шахматам, не говоря уже о моей спортивной и общественной репутации, которая в течение многих лет считалась безупречной…» Ссылается Карпов и на желание участников «продолжать борьбу до окончательного результата, определяемого правилами матча, утвержденными конгрессом ФИДЕ» (столь туманную формулировку можно было бы заменить ссылкой на пункт 6.32). Но тут же мы читаем: «Для меня лично продолжение борьбы было бы необходимо, чтобы доказать еще раз мою преданность принципам спортивного соревнования на шахматной доске…» Кажется, ущерб, нанесенный его репутации, волнует Карпова гораздо больше, чем явное нарушение правил — факт, который он всячески старается обойти. Любопытно и то, что, несмотря на несогласие с Кампоманесом, Карпов, как и президент ФИДЕ, подкрепляет свою позицию ссылкой на «интересы шахмат»…

Карпов напоминает, что Советская шахматная федерация просила не об окончании матча, а только о перерыве для отдыха всех участвующих лиц (то есть: «Вы не то сделали, г-н президент!»).

В целом письмо Карпова — очевидная попытка повлиять на неблагоприятно для него складывающееся общественное мнение. Вряд ли он серьезно думал о возобновлении матча. Ведь Кампоманес, отменив свое «окончательное решение», полностью скомпрометировал бы себя в глазах шахматного мира. Хотя и в таком маловероятном случае Карпов оставался в выигрыше: он получал несколько недель передышки (а не один-два «технических» тайм-аута).

Особый интерес вызывает в письме Карпова первая фраза: «В продолжение наших бесед во время Вашего последнего визита в Москву…» На ум сразу приходят слова Кампоманеса на пресс-конференции: «Если бы вы были со мною в течение последнего часа…» Так о чем не сумели (или сумели) договориться Карпов и Кампоманес в канун пресс-конференции 15 февраля? Об этом остается только догадываться…

В уже упомянутом интервью Карпова ТАСС от 3 марта дана несколько иная оценка действий президента: «… решение от 15 февраля принималось в обстановке поспешности, и некоторые важные детали остались непродуманными». Действительно, следы поспешности легко обнаружить, сравнив, например, два следующих высказывания Кампоманеса на пресс-конференции: «Уже исчерпаны физические, а может быть, и психологические ресурсы не только самих участников, но и всех тех, кто имеет отношение к матчу» и «И мне подумалось, что надо остановиться и решить судьбу соревнования, которое могло бы продолжаться еще неограниченное время» (процитировано по ТАСС). А как быть с логикой?

Поспешность, впрочем, легко объясняется: 48 партий показались Кампоманесу очень удобным рубежом для прекращения матча (24+24, или два матча по старым правилам). На пресс-конференции он часто приводил этот, с позволения сказать, «аргумент». А непродуманность скорее всего заключается в том, что закрытие матча прошло не по сценарию Карпова.

Чтобы не быть голословным, сошлюсь на выступление Карпова на пресс-конференции. Вот в какой форме он выразил несогласие с решением президента: «Мы должны продолжать этот матч, потому что предложение прекратить его и начать на равных условиях меня не устраивает». Логично предположить, что в переговорах Карпова и Кампоманеса фигурировал другой вариант закрытия матча, предоставлявший Карпову преимущества (например, объявление его победителем, возобновление матча после перерыва при счете 5:3 и т. п.). Но перед лицом мировой прессы Кампоманес, по всей видимости, не решился удовлетворить подобного рода требования Карпова и принял решение, главное достоинство которого, по словам президента, заключается в том, что «оно одинаково не устраивает обоих участников матча». Но вспомните — «Карпов согласился».

Чем же объяснить такое противоречие? Эта задача решается легко, если предположить, что Карпов и не думал менять свою точку зрения: просто в тот момент немедленное прекращение матча представлялось ему более важным, чем потеря определенных привилегий. В конце концов, ликвидировав непосредственную опасность, угрожавшую при продолжении матча, можно было надеяться вернуть утраченное на поприще интриг. Благо до начала нового матча еще полгода… А придя к такому выводу, нельзя не провести параллель между мнимой непоследовательностью Карпова и после-матчевыми высказываниями Кампоманеса, Глигорича и Кинцеля, в которых нарочито подчеркнуто демонстрируется усиленная забота о состоянии здоровья игроков. Однако для беспокойства о моем здоровье не было никаких оснований.

Подытожив все сказанное, можно со всей определенностью утверждать: насильственное прекращение матча целиком совпадало с желанием Карпова.

Прекрасно сознавая, в каком уязвимом положении он находится, Карпов сейчас всячески старается афишировать несогласие с Кампоманесом. Однако в своей критике он старательно обходит все скользкие места, делая основной упор на «ущемлении» собственных интересов.

Что касается моей позиции, то она всегда была простой — все спорные вопросы надо решать за шахматной доской. В своем письме Кампоманесу Карпов справедливо заметил: «…он [Каспаров] недоволен тем, что у него умышленно (выделено мною. — Г. К.) отняли право бороться за высший титул». Яснее не скажешь…

Невольно напрашиваются некоторые аналогии из истории шахмат. Ровно десять лет назад, когда шахматный мир сотрясали распри по поводу матча на первенство мира между Фишером и Карповым, Советская шахматная федерация со всей решительностью требовала равных прав для чемпиона и претендента. Вот дословные выдержки из заявления от 13 марта 1975 года: «Шахматная федерация СССР вынуждена вновь обратить внимание мировой спортивной общественности на крайне нездоровую обстановку, которая складывается вокруг предстоящего матча на первенство мира. Создается впечатление, что соискателя высшего шахматного титула, кстати, обладателя золотых «Оскаров» двух последних лет весьма продуманно хотят заранее поставить в унизительное положение, отвести ему роль статиста, заставить покорно выполнять все прихоти чемпиона мира. Налицо, таким образом, эскалация диктата, попрание элементарных правил уважения соперника, добрых спортивных традиций… Нельзя подменять закон игрой в поддавки. Нельзя придавать самой ФИДЕ характер флюгера. Факты нарушения законности в проведении матча на первенство мира основательно подорвали авторитет ФИДЕ, и, хотят или не хотят того президент (М. Эйве) и другие ее руководители, их способности руководить федерацией вызывают обоснованные сомнения (выделено мною. — Г.К.)… Всю ответственность за последствия таких действий будут нести те, кто потворствует превращению спортивных соревнований в беспринципные сделки». Многое из сказанного представляет сегодня не только исторический интерес.

Сейчас шахматный мир находится в сложнейшей ситуации. Волевое решение президента ФИДЕ, фактически перечеркнувшее независимость шахматных соревнований от внешних факторов, вызвало повсеместно широкое возмущение. Отмечает это и Карпов: «Я уверен, что миллионы любителей шахмат неудовлетворены тем фактом, что спортивное состязание осталось неоконченным». Действительно, шахматный мир, по существу, оказался обманут в своих ожиданиях. Поэтому, перед тем как идти дальше, мне кажется, следует дать принципиальную оценку случившемуся. Это нужно для того, чтобы раз и навсегда пресечь возможность возникновения подобных конфликтов в будущем. Шахматный мир может решительными действиями сорвать планы закулисных интриганов, которые с недавних пор стали чувствовать себя безнаказанными.

Хочется верить, что подлинные интересы шахмат в конечном счете возьмут верх над корыстными интересами тех, кто хотел бы превратить шахматы в развлекательное шоу, иногда подогреваемое грандиозными скандалами. Шахматы всегда с честью выходили из тяжелейших испытаний, и пусть вечная шахматная правда восторжествует и на сей раз!»

Это была тщетная надежда. Как в любой войне, первой жертвой стала правда.