"Безлимитный поединок" - читать интересную книгу автора (Каспаров Гарри Кимович)ТринадцатыйВсе, происшедшее на пресс-конференции, было широко освещено западными средствами массовой информации. Всех интересовало, как отреагируют советские власти на мои открытые суждения о Кампоманесе. Для них было немыслимым, чтобы советский гражданин посмел публично выразить свое несогласие и не был при этом наказан. Московский корреспондент «Times» сказал: «Для большинства советских общественных деятелей подобные действия означали бы политическую и профессиональную гибель». Он полагал, что «претендент сознательно пошел на риск, считая, что положение звезды защитит его от гнева официальных органов». И пришел к заключению, что мое поведение стерпели именно поэтому. «Несмотря на страшное замешательство и недовольство советских официальных лиц по поводу резкого выступления Гарри Каспарова, шахматные эксперты полагают, что вряд ли его будут преследовать или наказывать». Я в этом не был уверен. У нас мало кто понимал, что же произошло в действительности, так как советская пресса сообщила только о самом решении президента прекратить матч. Любителям шахмат могло даже показаться, что такое решение принято в ущерб интересам Карпова: ведь он выигрывал со счетом 5:3. Карпов сам подкрепил убедительность такой версии, написав открытое письмо Кампоманесу с требованием возобновить матч. Отсутствие достоверной информации позволяло спортивному руководству рассчитывать, что скандал будет вскорости забыт и это избавит его от необходимости принимать решение. Тем временем я ждал в Баку завершения всей этой истории. Но ничего не произошло. Я понимал, что власти не могут спокойно воспринять мой публичный бунт и постараются отомстить. Я не знал только, в какой форме это будет сделано, к чему приведет, а уж тем более — когда ожидать удара. «Если Каспаров хочет, чтобы все закончилось для него благополучно, если он хочет уцелеть и процветать, ему нужно хорошо играть», — предупреждала «Times». Обозреватели вспоминали, что в 1974 году Корчной был сурово наказан за гораздо меньшие прегрешения (исключен из сборной страны, лишен стипендии да еще ошельмован в газетах). Какое-то время он не мог выезжать на зарубежные соревнования. В 1976-м нечто подобное произошло и с моим тренером Никитиным, который осмелился покритиковать действия Карпова. Десять лет назад это воспринималось как оскорбление Его Величества. Насколько продвинулось наше общество с тех пор? Мне придавала силы поддержка моих земляков. Бакинцы понимали, что меня обманули. Это понимали не только они — сразу после прекращения матча мне начали писать со всей страны. Несмотря на моральную поддержку, я был далек от оптимизма. Было очевидно, что Карпов уже знал, какую угрозу я представляю его титулу и связанному с ним общественному положению. Он лучше своих советчиков понимал, что мое возрождение в матче не было всего лишь следствием его физического истощения, скорее, наоборот: его упадок сил был связан с улучшением моей игры. Поэтому я имел основания считать, что Карпов постарается вообще избежать нового матча. Этого он мог достичь, спровоцировав ситуацию, которая вынудила бы меня отказаться от матча, — например, устроив какие-нибудь споры по поводу правил, где он сможет рассчитывать на поддержку своего друга Кампоманеса и Советской федерации. По здравому размышлению, я пришел к выводу, что за шахматной доской я могу победить Карпова, но Кампоманеса мне не одолеть. Тут нужна была не сила, а власть. Это пугало. Моей единственной надеждой была гласность. Именно публичное выступление на пресс-конференции сделало мою борьбу открытой и вывело ее на первые страницы газет почти во всех странах мира (кроме, понятно, нашей). Но такие возможности дважды не повторяются: ведь дали мне в руки микрофон как раз мои противники! По иронии судьбы, кто-то из карповского окружения первым крикнул: «Пусть Каспаров скажет», и сидевший в президиуме Карпов сказал Кампоманесу: «Думаю, нам следует пригласить Каспарова сюда». После чего президент уже сам предложил: «Гарри, вы не хотите пройти сюда и выступить?». Они, конечно, сделали выводы из своей ошибки, и в будущем я не рассчитывал на подобную учтивость с их стороны. Между тем Кампоманес не сидел сложа руки. Он промчался по шахматным федерациям испаноязычных стран и США, чтобы исправить то, что он назвал «полным искажением фактов» и «образцом дезинформации» об окончании матча в Москве. Он заявил, что ему «удалось переубедить людей, занимавших критическую позицию, потому что их выводы основывались на ложной информации». Кампоманес даже утверждал, что его собственная версия событий, клеймящая «исказителей истины и клеветников», неизменно вызывала бурю аплодисментов. Это так подействовало на впечатлительную натуру президента, что он всерьез намеревался увековечить свое решение в качестве «лучшего из всех, какие он когда-либо принимал». Правда, не всех это убедило. Так, после выступления Кампоманеса в Лондоне Кин отметил: «Он исходит из спорной предпосылки, что «решение» было вообще необходимо. На самом деле в нем не было необходимости, ибо матч проходил в соответствии с правилами и должен был идти своим путем». Вот именно. К концу апреля должны были поступить заявки на проведение сентябрьского матча. Мощная заявка на один миллион швейцарских франков из Марселя и другая, поскромнее, из Лондона пришли в люцернскую штаб-квартиру ФИДЕ перед самым истечением контрольного срока. Исполком ФИДЕ, собравшийся в Тунисе, предложил участникам на выбор пять вариантов: Франция; Франция — СССР; Франция — Англия; СССР; Франция — СССР — Англия. Карпов предпочел Москву. Я сказал, что буду рад играть в Советском Союзе, но только не в Москве, поскольку это сразу же даст Карпову преимущество. Я выбрал Ленинград и послал свое предложение в Советскую шахматную федерацию и в ФИДЕ. Однако и там, и там оно всерьез даже не рассматривалось. Задавать вопросы было бессмысленно: раз Карпов хотел играть в Москве, речь о Ленинграде и не заходила. Карпов сказал: «Только Москва», поэтому и наша федерация сказала «Москва», поэтому и Кампоманес сказал «Москва» — даже вопреки мнению своего исполкома. Я думаю, что Москву выбрали еще и потому, что здесь возникло бы меньше всего проблем, если бы потом обнаружилось, что матча вообще не будет. В этом случае не было риска выплаты еще одной компенсации, как это пришлось сделать по требованию Пасадены в 1983 году. Ну, а если матч все-таки состоится, то ведь гораздо легче управлять им в Москве, чем в любом другом месте. Я был раздосадован, но отнюдь не удивлен таким решением. Оно было лишь звеном в цепи акций, предпринятых с целью вывести меня из равновесия. Я высказал свое недовольство, но не в форме отказа от матча — должен же я был где-то сесть играть с Карповым! Можно было одолеть его и в Москве — трудно, но можно. К тому времени я был уже более опытным относительно истинного положения игроков и статуса матча. Я считал, что после того как матч в Москве был прерван, чемпиона мира как такового нет (то есть звание никому не принадлежит, как это было в 1946–1948 годах после смерти Алехина). Таким образом, в сентябрьском матче чемпион 1975–1984 годов будет играть с победителем претендентского цикла 1982–1984 годов за право называться чемпионом мира. А говорить, что Карпов все еще чемпион — значило признать, что он сохранил свой титул, тогда как в действительности, даже по словам Кампоманеса, матч закончился «без выявления результата». Этот вопрос был далеко не праздным и уж никак не вопросом самолюбия. Он имел и чисто практическое значение. Скажем, новый матч (лимитный) заканчивается вничью. Если Карпова уже считают чемпионом, то в этом случае он сохранит свой титул, как это сделал Ботвинник после ничейных матчей с Бронштейном в 1951 году и со Смысловым — в 1954-м. Другими словами, Карпову надо будет в 24 партиях набрать 12 очков, в то время как мне 12,5. Мое предложение было таким: в случае ничейного исхода матча мы играем еще шесть партий. Если и тогда счет останется равным — что ж, тогда я признаю, что Карпов Не менее спорным был вопрос о матч-реванше. Если Карпова продолжать считать чемпионом мира, то в случае проигрыша он сможет требовать матч-реванша. Я был против реванша, считая, что 72 партий вполне достаточно для определения сильнейшего. Коль скоро Кампоманес и наши шахматные руководители выражали столь трогательную заботу о здоровье игроков, я полагал, что и они не осмелятся настаивать на новом изнурительном состязании. Но это была иллюзия. Еще пару недель после 15 февраля было не ясно, является ли Карпов чемпионом или нет (правда, у самого Анатолия Евгеньевича сомнений на этот счет не было, и письмо Кампоманесу от 19 февраля он подписал так: «Анатолий Карпов, чемпион мира»). Советская пресса писала о нас просто как о двух гроссмейстерах. Но в марте ситуация изменилась. Сначала я выступил с интервью, в котором тщательно следил за тем, чтобы не дать моим недругам ни малейшего повода для провокаций. Затем дал интервью Карпов, и все встало на свои места: он продолжал считать себя чемпионом и утверждал, будто только он действительно хотел продолжения нашего матча. Я начал испытывать странное чувство: Карпов говорил с такой уверенностью, что, даже зная правду, впору было усомниться. Мне стало ясно, что Первая крупная проблема возникла по поводу присуждения «Оскара» за 1984 год. Это был важный момент для нас обоих, поскольку результат должен был отразить мнение журналистов всего мира о нашем матче. Одни утверждали, что приз должен получить Карпов, так как к концу года, за который присуждался «Оскар», он вел со счетом 5:1. Другие с этим не соглашались: матч остался незавершенным — чего же тогда считать очки? Кроме того, морально Карпов проиграл. Что же касается решения Кампоманеса прекратить матч, то оно не было признано во многих странах, включая Великобританию и Югославию, ФРГ и США… И тут журналисты имели возможность выразить свой протест против поведения Кампоманеса. Голосование проводилось уже после прекращения матча, поэтому у журналистов могло сложиться свое собственное мнение относительно того, как развивались бы события, не вмешайся в дело Кампоманес. Предположим, я выиграл бы со счетом 6:5. Стал бы кто-нибудь игнорировать этот факт и исходить только из того, что к концу года Карпов вел со счетом 5:1? Было ясно, что журналистам придется учитывать все обстоятельства вплоть до 15 февраля (даже если формально они и не должны этого делать). Если сам матч прекращен «без выявления результата», то в остальном наши притязания на «Оскара» были примерно равны: Карпов выиграл два турнира, а я победил Смыслова в финальном матче претендентов (в 1983 году я завоевал приз после матча с Корчным). Учитывая столь необычные обстоятельства, я предложил или не присуждать в этом году «Оскара» вообще, или нам обоим выйти из обсуждаемого списка, ибо вопрос о сильнейшем шахматисте планеты еще только предстоит решить. Тем временем Кампоманес все еще колесил по миру, стараясь оправдать свое решение. Если бы «Оскар» присудили мне, это явилось бы тяжелым ударом по его престижу, так как означало бы, что шахматный мир принял мою версию событий и видит во мне жертву его произвола. Руководство Шахматной федерации Испании было откровенно прокамповским, а возглавлял ее один из приближенных президента Роман Торан. Поэтому и Кампоманес, и Карпов оказались приглашены в Испанию 21 апреля: как раз за три дня до подсчета голосов. В том году в систему присуждения «Оскара» неожиданно были введены два новшества. Право голоса получили исполком и центральный комитет ФИДЕ. В последний момент право принять участие в голосовании было предоставлено также большой группе журналистов из малых шахматных стран. Когда конверты были вскрыты, выяснилось, что Карпов опередил меня всего лишь на 30 очков: 1390 против 1360 (первое место в каждом списке давало 15 очков, второе — 12, третье — 10 и т. д.). Нет сомнения в том, что, не будь изменений в правилах, результат был бы иным. Красноречив и тот факт, что новоиспеченные группы, получившие на этот раз право голоса, и не подумали воспользоваться им на следующий год. Отметим еще одну деталь: церемония награждения была показана по советскому телевидению, что придало победе Карпова официальную значимость. У меня появилось тяжелое предчувствие, что новый матч может не состояться вообще. Некоторые спортивные деятели уже откровенно говорили мне: «Нам нужен чемпион мира. Но такой, который был бы предметом всенародной гордости!» «Вам нужен чемпион мира или чемпион мира Карпов?» — спрашивал я. Я был полон решимости не допустить кризиса, который помешал бы мне сыграть матч. В то же время я должен был заявить миру обо всем происходящем, чтобы впредь мои враги знали, что я не беспомощен и что все их неправедные дела будут преданы гласности. Готовясь к поединку с Карповым, я решил провести два матча за рубежом, причем соперники и место для игры были тщательно выбраны с прицелом на будущий матч. Мне предстояло играть с западногерманским гроссмейстером Робертом Хюбнером в Гамбурге и шведским гроссмейстером Ульфом Андерссоном в Белграде. Я считал, что ФРГ и Югославия — идеальные места с точки зрения общественного интереса, ибо роль немца Кинцеля и югослава Глигорича в деле закрытия матча в Москве стала после моей критики предметом бурной полемики в их странах. Оба, и председатель апелляционного комитета Кинцель и главный арбитр Глигорич, помогли Кампоманесу в его попытке переписать историю, послав свои личные сообщения в ФИДЕ, которые затем были распространены по всему миру. В обоих сообщениях была повторена ложь о том, что матч прекращен «в соответствии с пожеланиями Каспарова». Весь мир знал, что матч закончился фарсом. Только горстка людей, близких к ФИДЕ, пыталась защищать решение президента. Можно понять мои чувства, когда Кампоманес выдвинул обе эти кандидатуры в качестве официальных представителей на сентябрьский матч и именно в тот момент, когда они были заняты публичной перебранкой с одним из его участников. Глигорич так и не осознал, что являлся частью диктаторского механизма Кампоманеса. Он даже написал мне: «После таких выпадов с Вашей стороны я перестал воспринимать всерьез все, что бы Вы ни говорили». Как бы мог такой человек быть нейтральным арбитром и как мог Кампоманес избрать его на эту роль? Это была явная провокация. В довершение ко всему не была соблюдена положенная процедура. По возможности в арбитры нужно выбирать того, кто пользуется авторитетом у обеих сторон. В данном случае было одно имя, присутствовавшее и в списке Карпова, и в моем: Лотар Шмид из ФРГ. Но Кампоманес грубо проигнорировал этот факт и вместо Шмида выбрал Кинцеля и Глигорича. Таким вот демонстративным образом он выразил им благодарность за поддержку своего решения от 15 февраля. Проблема с главным арбитром оставалась открытой в течение всего лета, поглощая у меня энергию, столь необходимую для подготовки к матчу. В конце концов разрядил ситуацию сам Глигорич: он снял свою кандидатуру, как явствовало из заявления президента Югославской шахматной федерации, сделанного им 25 июля в Белграде. Тем не менее 6 августа генеральный секретарь ФИДЕ Лим Кок Анн официально объявил, что главным арбитром будет Глигорич. И лишь 19 августа, то есть почти месяц спустя после отказа Глигорича, Кампоманес, наконец, обратился к Шмиду. В этот момент — и Кампоманес это прекрасно знал! — Шмид не мог принять предложение, потому что уже был связан деловыми обязательствами. Официальное приглашение последовало слишком поздно. Кампоманес попросту вывел его из игры. Затем списки арбитров стали появляться как грибы после дождя. В итоге Кампоманес применил еще одну «новинку» в матчах на первенство мира — назначил сразу двух главных арбитров! На сцену попеременно выходили болгарский арбитр А.Малчев и советский арбитр В.Микенас, но в чем был смысл этой «реформы», так и осталось неясным. Во всяком случае, налицо было еще одно нарушение правил, для чего президенту вновь пришлось прибегнуть к своим чрезвычайным полномочиям (в им самим созданной чрезвычайной ситуации). Это лишь один пример того, как простые организационные вопросы раздувались до трудноразрешимых проблем. Я направил послание конгрессу ФИДЕ в Граце с жалобой на Кампоманеса: «Он постоянно нарушает моральные принципы и существующие правила. Я ответил на все письма президента, но мои ответы таинственным образом исчезали. Не странно ли это? То, что он игнорирует все мои просьбы, ставит меня в неравные условия. Однако я, в отличие от президента, служу высшим интересам шахмат и чувствую себя обязанным играть даже в таких условиях. Надеюсь все же, что судьба звания чемпиона мира на этот раз будет решена за шахматной доской». Но это письмо было написано уже после того, как самое страшное предматчевое испытание осталось позади. В мае, выиграв в Гамбурге матч у Хюбнера со счетом 4,5:1,5 (три победы при трех ничьих), я дал интервью западногерманскому журналу «Spiegel». В интервью я решил рассказать обо всем: о роли Кампоманеса и Карпова в скандальном закрытии первого матча, о последовавших затем интригах, о кампании, развернутой против меня в преддверии нового матча… Интервью было единственной возможностью все открыть миру и тем самым пресечь попытки сорвать сентябрьский матч. Затем я отправился в Белград, где победил Андерссона (выиграв две партии при четырех ничьих) и сделал достоянием общественности свою полемику с Глигоричем в открытом письме, опубликованном в белградской газете «Политика» без всяких сокращений. Помимо этих двух выступлений в зарубежной печати я изложил свою позицию также в посланиях в ФИДЕ, причем не согласовав этого заранее с Шахматной федерацией СССР. Я чувствовал, что выбора нет! В советской прессе мне не оказывалось никакой поддержки. Единственную поддержку я получил от живущего во Франции Спасского. В интервью голландскому журналу «New in Chess» он сказал: «После того как Карпов согласился с решением Кампо прервать матч, что само по себе было невероятно, он оказался в исключительно неприятном положении. Он один не предвидел, что в создавшейся ситуации ему прежде всего следовало подумать о своем престиже. Карпову фатально не повезло — но в этом виноват только он сам. Что касается Кампо, то своим решением… он фактически уничтожил Карпова». Я, однако, подозревал, что Карпов далеко не «уничтожен». Мое интервью в «Spiegel» предоставило ему и его покровителям как раз то, на что они очень рассчитывали. Само интервью им, конечно, понравиться не могло, но оно дало им повод, чтобы попытаться дисквалифицировать меня. Я не поддался на их провокации, когда речь шла о выборе места проведения матча, о выборе главного арбитра, о присуждении «Оскара». Но на этот раз они, должно быть, решили, что я зашел слишком далеко и сам себя приговорил. Однако все, что я сказал, было правдой. Меня могли обвинить в нападках на свою федерацию, но я выступал не против Советской шахматной федерации, а против Карповской шахматной федерации. Видимо, Карпов посчитал, что моя песенка спета, потому что в июле в интервью белградской газете «Спорт» он без обиняков заявил, что на шахматном Олимпе никаких изменений не произойдет. Обычно осторожный, даже уклончивый в ответах, Карпов на этот раз высказался столь категорично, что могло показаться, будто новый матч для него лишь пустая формальность. А может, ему было ведомо нечто такое, что должно было гарантировать неприкосновенность его чемпионского титула? Очевидно, у него и впрямь были основания считать, что выступление в «Spiegel» свело на нет мои шансы оспаривать у него чемпионский титул. В известной мере он был прав: на 9 августа, за три недели до начала матча, было назначено специальное заседание Шахматной федерации СССР, на котором должно было разбираться мое «антигосударственное» поведение. Вполне вероятным наказанием была дисквалификация, и Карпов знал об этом. Впрочем, для меня это тоже не было тайной. Я обратился к руководству своей республики, и оно без колебаний согласилось помочь. Но вскоре выяснилось, что на сей раз необходима более мощная политическая поддержка, чем раньше. К счастью, после Апрельского пленума ЦК партии к руководству пришли новые люди. Мы обратились к А. Н. Яковлеву, заменившему в тот момент Стукалина на посту заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС. Когда Яковлеву изложили суть проблемы, он сказал: «Матч должен состояться». Коротко и ясно… Спорткомитету и Шахматной федерации недвусмысленно дали понять, что дисквалифицировать Каспарова нельзя, потому что он такой же гражданин своей страны, как и Карпов. Я знаю (и многие должностные лица тоже), что готовили мне Севастьянов, Батуринский и Крогиус на том заседании. Меня должны были дисквалифицировать, матч отменить, Карпова оставить чемпионом, и это решение должно было сопровождаться кампанией осуждения меня в советской прессе (после чего Спорткомитету оставалось бы только проштамповать решение федерации). Такой намечалась повестка дня до того, как Яковлев разрушил весь этот тщательно подготовленный спектакль. Удивительно, однако, что до сих пор невозможно найти каких-либо официальных письменных следов этих проектов. Они будто канули в небытие. Я вылетел в Москву утром 9 августа вместе с Ю.Мамедовым и Н. Ахундовым, председателем Шахматной федерации Азербайджана. Нам пришлось пережить немало неприятных минут — только перед заседанием мы узнали, что все уже переиграно. Мы молча выслушали торжественный приговор. Он заключался просто в рекомендации советским гроссмейстерам не давать интервью западным средствам массовой информации. И все! По словам моего тренера Никитина, выглядело все это по меньшей мере парадоксально: «Скажите, зачем надо было срочно вызывать на специальное заседание президиума Шахматной федерации СССР столь представительную делегацию Азербайджана — случай беспрецедентный в практике работы федерации?! Чтобы «единодушно указать молодому гроссмейстеру на нетактичный тон его высказываний» и вынести решение, которое никто из гроссмейстеров не собирался выполнять? Кстати, с «единодушными» указаниями выступили отнюдь не все присутствовавшие. Как известно, приглашение Каспарову приехать в ФРГ (и, в частности, впервые дать интервью журналу «Шпигель») было послано в Спорткомитет СССР, и тот командировал Каспарова, дав ему в помощь весьма опытного работника». Многое раскрывает и диалог из фильма «Тринадцатый» — между мною и Рошалем: До этого момента я стоял перед лицом моральной смерти, ибо именно это и означает дисквалификация. Когда шахматист не может играть — он мертв! Но после Апрельского пленума многое изменилось в стране, теперь уже нельзя было избавиться от соперника, не дав ему сделать ни единого хода. Наконец, после всех нешахматных сражений, 3 сентября мы сели за доску на сцене Концертного зала имени Чайковского. И в организационном, и в чисто шахматном плане матч был более полноценным, чем предыдущий. Его ход и содержание борьбы принесли гораздо больше удовлетворения истинным любителям шахмат, нежели деятелям ФИДЕ. Разместили меня гораздо лучше, чем в прошлом матче. В течение всего того пятимесячного марафона я жил в гостинице «Россия», в самом центре Москвы, в то время как Карпову предоставили загородную дачу. Хотя мама и друзья делали все возможное, чтобы в гостинице я чувствовал себя как дома, это не всегда удавалось. На этот раз, благодаря вниманию, оказанному мне председателем ВЦСПС С. А. Шалаевым, профсоюзы обеспечили меня всем необходимым для подготовки к матчу, включая и великолепное здание на Ленинском проспекте. Мы вскоре начали называть его «дворцом» — и я шутил, что мне не хватает только короны, чтобы почувствовать себя королем. На первую партию я вытащил белый цвет, что было хорошей приметой. В матчах подобного уровня стартовые партии зачастую носят разведывательный характер. Соперники как бы присматриваются друг к другу. Однако нельзя забывать, что эта партия могла иметь и 49-й порядковый номер, — со дня прекращения безлимитного матча прошло мало времени, и старые впечатления еще не успели изгладиться из памяти. Оба участника имели огромный информационный материал — наследие предыдущего поединка, от переработки которого зависело определение стратегической линии на новый матч. Поэтому можно было ожидать, что уже с первых партий завяжется бескомпромиссная борьба, в которой соперники будут отстаивать правоту собственных (весьма различных) концепций. Как бы в подтверждение слов Карпова о том, что «дебютная подготовка является самой сильной стороной в игре Каспарова», я уже в стартовой партии озадачил соперника своим выбором — допустил защиту Нимцовича, чего раньше почти никогда не делал. Начальные пять ходов отняли у Карпова 50 минут — случай небывалый в его практике! Всю партию Карпов только отбивался и на следующий день сдался без доигрывания. До этого он никогда не проигрывал три партии подряд (с учетом двух поражений на финише предыдущего матча), как никогда не проигрывал и первую партию в матче за мировое первенство. В предисловии к книге «Матч на первенство мира Карпов — Каспаров» (Москва, 1986) Марк Тайманов пишет: «Известно, что у 1-й партии особое предназначение. От ее результата и самого характера борьбы обычно зависит настроение и творческое состояние партнеров, по крайней мере в стартовый период. Как заметил Карпов, «тот, кто первым выигрывает партию в матче на первенство мира, получает серьезное психологическое преимущество». Однако меня результат 1-й партии, наоборот, выбил из колеи. Я был немного растерян. С одной стороны, радостные ощущения, как после всякой победы в ответственном соревновании, но с другой — психологическая новизна ситуации: ведь почти весь прошлый матч мне приходилось отыгрываться, балансируя на краю пропасти. Но и Карпов оказался в непривычной для себя роли догоняющего. Поэтому 2-я партия должна была дать ответ на вопрос: как это отразится на нашей игре? По выходе из дебюта я ринулся в головоломные осложнения, в которых при правильной игре белых меня ждали крупные неприятности. Но Карпов не нашел верного пути, и я серией тактических ударов сумел получить выигранную позицию. Однако в цейтноте прошел мимо решающего продолжения. Все же отложенная позиция позволяла рассчитывать на победу, хотя записанный мною ход и оказался второсортным. Найдя ясный выигрыш во всех разветвлениях, мы буквально за два часа до доигрывания вдруг обнаружили за белых сильное возражение. Начался лихорадочный поиск других возможностей, но в условиях недостатка времени нам не удалось найти четкого пути. Придя на доигрывание без ясного представления о том, как именно продолжать партию, я не смог за доской правильно разобраться в ситуации и упустил инициативу. В итоге — ничья. Такие неудачи всегда обидны, а в матче на первенство мира все воспринимается особенно обостренно. Карпов же, очевидно, получил в тот вечер хороший заряд положительных эмоций. Тем не менее перед 3-й партией он взял тайм-аут — видимо, треволнения старта отняли у него немало сил. Думаю, здесь уместно сказать об одном феномене матчей на первенство мира, на который, по-моему, еще никто не обращал внимания. Все обозреватели и психологи от шахмат сплошь и рядом обыгрывают вроде бы бесспорную мысль: претенденту нечего терять, но приобрести он может… Да, терять нечего. Но он так и останется всего-навсего претендентом, а его соперник — чемпионом мира! Поэтому, как бы удачно ни складывалась ситуация на доске, как бы глубоко вам ни удавалось проникнуть в тайны позиции, авторитет чемпиона, гипноз его титула оказывают сильнейшее влияние иа каждое ваше решение. Я бы назвал это феноменом чемпионского титула… Казалось бы, лишнее очко и игровая инициатива в первых двух партиях давали мне все основания с оптимизмом смотреть вперед. Тем более что предстояла «белая» неделя (из трех партий в двух я имел белые фигуры). Но законы матчевой борьбы неисповедимы — эта неделя стала для меня в полном смысле слова черной. Началась она со спокойной ничьей в 3-й партии, но затем я потерпел два поражения подряд. Английский гроссмейстер Энтони Майлс сказал, что Карпов продемонстрировал тонкое умение находить слабые места. Ему вторил Доминик Лоусон в «Financial Times»: «Карпов умеет превращать мимолетное преимущество в подавляющую позицию; он плетет тонкую сеть ходов с неустанным прилежанием паука». Так, буквально за три дня ситуация в матче кардинально изменилась. Карпов вышел вперед, вдобавок одержав очень важную в психологическом плане победу черными. Учитывая труднопробиваемость Карпова и то обстоятельство, что его в матче устраивала и ничья, передо мной стояла сложная задача. Намеки на это уже стали появляться в печати. Кому-то развитие событий даже напоминало начало прошлого матча. Но, несмотря на потрясения, испытанные в 4-й и 5-й партиях, я был далек от отчаяния. Зная объем предматчевой подготовки, мы с тренерами отнюдь не считали мое положение безнадежным. Никаких сомнений в правильности выбранной стратегической линии у нас не возникло — слишком уж отчетливо были видны недостатки моей игры на старте. Стоявшую передо мной задачу кратко можно сформулировать так: во-первых, играя максимально жестко, не дать Карпову возможности развить успех, а во-вторых, идти на сложную борьбу, чтобы перехватить игровую инициативу и по возможности измотать противника. Кроме того, исключительно важной была и чисто психологическая проблема: как можно скорее обрести душевное равновесие. Сейчас можно с уверенностью сказать: эта масштабная задача была полностью решена на отрезке между 6-й и 10-й партиями. Эти пять поединков закончились вничью, но все они были напряженными и отняли много сил. Характер борьбы начал меняться. Я применил сильнодействующее средство — во всех этих партиях жертвовал пешку: черными, чтобы не уступить инициативу, а белыми, чтобы ею завладеть. В 9-й партии я пожертвовал целых три пешки, но при доигрывании создал такую опасную атаку, что Карпову пришлось расстаться с фигурой. Очень важной была 10-я партия, в которой я играл черными и спасся, по словам комментаторов, «серией ошеломляющих жертв», отчего у Карпова, должно быть, осталось чувство глубокой досады. Приближалась вторая половина матча, и невольно вспоминался прогноз Ботвинника: «Если Каспаров после 10–12 партий будет иметь равный счет или даже проигрывать одно очко, то у него будут хорошие шансы на победу в матче». Очень точно оценил создавшуюся в матче ситуацию венгерский гроссмейстер Андраш Адорьян, с которым я говорил по телефону после 10-й партии. Посетовав на то, что я упустил выгодные возможности в 7, 9 и 10-й партиях, Андраш в конце разговора добавил: «Главное не победа, а тенденция, которая, на мой взгляд, носит благоприятный характер». По отношению к следующей, 11-й партии эти слова можно назвать пророческими. Я выиграл ее в 25 ходов эффектной жертвой ферзя, после того как Карпов угодил в простую ловушку. После партии некоторые комментаторы наградили ход 22… Лcd8 слишком уж красочными эпитетами: «зевок столетия», «уникальнейший случай в матче на первенство мира» и т. п. Но они, видимо, запамятовали, что подобные ошибки случались не раз, включая сделанную самим Фишером в 1-й партии матча со Спасским. Конечно, просмотр Карпова в этой партии — случай из ряда вон выходящий, но нельзя забывать, что позади были 10 упорнейших поединков, причем последние два потребовали от Карпова огромных нервных затрат. Да и 11-я партия поначалу складывалась для него нелегко. А когда худшее осталось позади, наступило, по-видимому, преждевременное успокоение. Цена минутного расслабления оказалась высокой… В 12-й партии я поразил специалистов продолжением, которое Авербах назвал «громом среди ясного неба»: жертвой пешки удалось разрубить гордиев узел проблем в позиции, исследованной, казалось бы, вдоль и поперек. Черными в сицилианской защите! Недаром журналисты признали ход d6—d5 новинкой года. Карпов не захотел вступать в дискуссию неподготовленным и пошел по пути разменов, приведших к быстрой ничьей. В итоге половину пути мы прошли с равным счетом. 30 сентября «Spiegel» опубликовал очерк под названием «Толин миллион», рассказывающий о тайном контракте, заключенном Карповым с компьютерной фирмой «Novag», о том, что посредник, западногерманский тележурналист Гельмут Юнгвирт, обвиняется в сокрытии от Карпова суммы в 446 тысяч долларов, и, наконец, о том, что Кампоманес и Кинцель по поручению Карпова стараются взыскать с Юнгвирта эту сумму… Агентство Рейтер сообщило, что появление очерка тяжело отразилось на Карпове. Агентство сослалось на главу карповской делегации Батуринского, будто бы сказавшего, что эти переживания «отняли у Карпова пять лет жизни». Три года спустя Карпов в связи с судебным процессом по делу Юнгвирта дал интервью тому же журналу под сенсационным заголовком «Это дело стоило мне звания чемпиона мира»! Где он без всякого смущения заявил: «Без сообщения (о судебном процессе. — Подобные утверждения трудно опровергать, но еще труднее — принимать всерьез… Итак, позади осталась половина матча. Хотя она и была насыщена драматическими событиями на шахматной доске, но по всему чувствовалось, что самое интересное еще впереди. Словно сбросив с себя груз безлимитного матча, соперники заиграли раскованно, в каждой встрече стремясь к скорейшему захвату инициативы. Накал борьбы будет возрастать от партии к партии, с тем чтобы достигнуть своего апогея на пятом часу решающей, 24-й. Относительно спокойная ничья в 15-й партии дала многим повод предположить, что в матче наступает полоса затишья. Вспоминали, что после бурных событий в первых пяти партиях в следующих десяти была лишь одна результативная. Напрашивалась прямая аналогия с ничейными сериями первого матча, но доминирующая на этом отрезке матча тенденция указывала на то, что невероятное подспудное напряжение вот-вот должно прорваться наружу… Случилось это в 16-й партии, которую на сегодняшний день я считаю своим лучшим творческим достижением. Такие партии запоминаются надолго, и в первую очередь самому шахматисту, вложившему в реализованный на одном дыхании замысел частицу души. Мне и раньше удавалось осуществлять красивые комбинации, проводить цельные стратегические партии, но ни одна не может сравниться с этой партией по масштабности общего замысла. Есть еще одна причина, по которой я причисляю эту партию к своим лучшим достижениям. Цена каждой красиво выигранной партии повышается в зависимости от силы соперника и ранга соревнования. Эта победа была одержана над чемпионом мира в матче за шахматную корону. После подобного творческого всплеска нелегко сохранить должный эмоциональный настрой. Кроме того, требовала психологического осмысления изменившаяся матчевая ситуация. Вновь предстояло играть в роли лидера, к чему я так и не успел привыкнуть в начале матча. Но в глубине души я теперь уже утвердился в мысли, что смогу выиграть матч, и это придавало мне уверенности. После двух относительно коротких ничьих я в хорошем стиле выиграл 19-ю партию, во время которой произошло нечто небывалое: в начисто выигранной позиции я, вместо того чтобы записать ход, сделал его на доске, что вызвало в зале бурю аплодисментов. Уникальный случай в матчах на первенство мира, когда записанный ход был сделан открыто (редкость и в гроссмейстерской практике). В тот вечер, выступая в телевизионном шахматном выпуске, гроссмейстер Алексей Суэтин исключил из своего лексикона слова «чемпион мира» и «претендент», заменив их на нейтральные «белые» и «черные». Кое-кто утверждал, что делать открытый ход — неэтично, особенно в подавляющей позиции. Другие расценили это как пощечину сопернику, который не нашел в себе сил сдаться в безнадежном положении. Карпов сделал это только на следующее утро, позвонив одному из главных арбитров. Комментируя эту партию, Авербах отмечал: «Дебютная эрудиция Каспарова, его поистине академические знания производят впечатление. Но еще больше поражает его постоянная исследовательская работа в области дебюта, стремление быть по меньшей мере на шаг, а то и на два впереди «официальной» теории. Может быть, именно поэтому в последних партиях матча прослеживается тактика Карпова уходить в сторону от стандартных схем, от хорошо изученных, проторенных путей…» Это была стратегически цельная партия, доставившая мне творческое удовлетворение. Но главное — выигрыш 19-й партии сделал очень реальными шансы на общую победу в матче. Победу, о значимости которой трудно было даже подумать… Как нелегко играть с грузом этих новых, внезапно нахлынувших чувств, я в полной мере ощутил в следующих встречах. В 20-й партии я вновь сделал свой секретный ход на доске. Публика опять неистовствовала, но на этот раз была ничья: после изнурительной девятичасовой борьбы, продолжавшейся 85 ходов. Даже заместитель Кампоманеса венесуэлец Рафаэл Тудела не удержался от комментария: «Каспаров значительно вырос со времени прошлого матча. Без сомнения, он полностью владеет собой. Его прежние слабости, связанные с чрезмерной эмоциональностью и молодостью, исчезли. С другой стороны, Карпов, кажется, страдает от какого-то психологического дискомфорта. Думаю, что счет 5:0 не выходит у него из головы». После этой партии положение Карпова стало катастрофическим. А мне не давала покоя неотвязная мысль, что в оставшихся четырех встречах мне нужны всего три «половинки», три ничьи. Задача казалась не столь уж и трудной, ведь даже черными я совсем не обязан был проигрывать — последний раз это произошло полтора месяца назад! Но близость победы начала затуманивать мое сознание. В результате я упустил выигрыш в 21-й партии. Многие удивились, что при доигрывании я довольно быстро согласился на ничью, хотя имел ощутимое преимущество. Но дело в том, что уже в ходе доигрывания я обнаружил «ляп» в своем домашнем анализе. Расстроенный этим (и вспомнив о двух очках перевеса!), я не стал продолжать игру. Шанс завоевать 12-е очко был очень реален, и вполне понятное разочарование повлияло на мое настроение. Перед 22-й партией Карпов взял свой последний тайм-аут, прекрасно понимая, что ничья в ней равносильна поражению в матче. И ему удалось сократить разрыв в счете. В цейтноте я сделал две импульсивные ошибки, что стоило мне партии. В сущности, меня парализовало огромное чувство ответственности за каждое принимаемое решение. Промах в предыдущей партии стоял перед глазами. Это сделало меня слишком осторожным, что и привело к цейтноту. Но надо отдать должное Карпову: в критический момент матча он доказал, что у него стальные нервы. Это поражение диктовало мою тактику в следующей, 23-й партии: обеспечить себе ничью, избегая малейшего риска. С этой задачей я справился. Хорошо, что мама вела записи, и я могу сейчас вновь вернуться в те дни — последние дни моего претендентства. Накануне 24-й партии я сказал маме: «Перед первым матчем я думал, что играю с сильным шахматистом, и только спустя год понял, что играю с целой эпохой шахмат. А победить можно, лишь взяв все лучшее и сделав новый качественный шаг вперед, превзойдя эту эпоху, открыв новую». Утром 9 ноября мама разбудила меня со словами: «Три года назад в этот день ты сыграл одну из своих лучших партий на Олимпиаде в Люцерне. Помнишь? Ты выиграл черными у Корчного и получил в итоге свой первый «Оскар». Это хорошая примета». Итак, все должно было решиться в последней партии. От ее результата зависела судьба всего беспримерного в истории шахмат марафона из 72 партий. Такие поединки, представляющие ни с чем не сравнимую ценность в жизни шахматиста, имеют собственные законы борьбы. Когда всего один ход может решить вопрос «быть или не быть», трудно сохранять абсолютную ясность мышления. Невозможно избавиться от мысли, что один неверный ход может оказаться роковым, ведь дальше поправить ничего уже не удастся — эта партия последняя в матче! В таких экстремальных ситуациях, когда соперники играют на пределе нервных возможностей, многое, если не все, решает психологическая подготовленность, настрой на игру. Побеждает тот, кто оказывается хладнокровнее, расчетливее, увереннее в себе. Конечно, задача Карпова в 24-й партии была сложнее — его устраивала только победа. А из опыта шахматных соревнований мы знаем, что игра по заказу на выигрыш в последней партии почти всегда оказывалась безуспешной. Однако в подобных случаях теория вероятности не может служить гарантией — всегда рискуешь оказаться тем самым исключением, которое подтверждает правило… Определение стратегии на решающий поединок было для меня серьезной проблемой. Прямолинейная игра на ничью, как известно, чревата большими опасностями, к тому же отнюдь не соответствует моим шахматным воззрениям. Поэтому, отбросив все колебания, я решил не уклоняться от принципиальных продолжений, принять открытый бой. А в том, что соперник пойдет вперед, можно было не сомневаться. Карпов остался верен своему излюбленному построению против сицилианской защиты, даже несмотря на то, что до сих пор оно ему радости не приносило. Возможно, на его выбор повлияла партия Соколов — Рибли из турнира претендентов в Монпелье, который по времени совпал с нашим матчем. Карпов решил, что энергичный, атакующий план Соколова соответствует духу последней, решающей партии. Мы были к этому готовы и тоже изучали партию, понимая, что в создавшейся ситуации она может приглянуться сопернику. Но когда дошло до дела, Карпов не смог решиться пусть на рискованную, но подлинно атакующую игру. Он пытался выиграть, отказавшись от форсирования событий. Даже в критические моменты Карпов не может изменить своему характеру: он всегда должен играть «по-карповски» — усиливать позицию, а не искать развязку. Вероятно, в глубине души он не был уверен в правильности атаки на королевском фланге и поэтому не мог вести ее смело и твердо. Когда же я поставил ладью на е7, чем на первый взгляд вроде бы преследовал весьма скромную цель, Карпов долго колебался — думаю, уже здесь он что-то почуял. В сущности, это был самый оригинальный и самый трудный ход в партии, после чего атака белых стала выдыхаться. Незадолго до этого в коридоре, который вел в комнаты отдыха, я заметил плакат с надписью: «Анатолий Евгеньевич, поздравляем с победой!». Но это имело обратный эффект — совсем не тот, на который эта заготовка была рассчитана. Я кружил по сцене, а Карпов большей частью спокойно сидел за столиком. На 31-м ходу он отверг возможность форсировать ничью — ему была нужна только победа. Но через пять ходов Карпов грубо ошибся и на 42-м, казалось, оцепенел. Прошло еще несколько томительных минут, и наконец Карпов протянул руку, поздравляя меня с победой и завоеванием титула чемпиона мира. А раздавшийся в ту же секунду громовой рев в зале окончательно убедил меня — да, да, это правда! Свершилось!! Я победно вскинул руки над головой… Выйдя на улицу, я увидел стоявшую на площади толпу, вновь раздались крики. Репортер спросил, как я себя чувствую. «Отлично!» — крикнул я на ходу. И это было правдой. Но разве могли слова передать лихорадочное возбуждение, охватившее меня в тот момент! Только в машине мы с тренерами, наконец, обнялись. Когда мы вернулись в наш «дворец», я минут пятнадцать ходил из комнаты в комнату, испуская торжествующие вопли. Победа! Не думаю, что мне еще когда-нибудь суждено испытать такой ураган чувств. Достаточно ощутить такое хоть раз в жизни. Меня спрашивают, похоже ли это на восторг любви? Признаться, это даже сильнее! Ты доказал, что ты лучший в мире, ты достиг наконец цели, которую поставил себе много лет назад, ты преодолел все препятствия на своем пути, и что бы ни случилось теперь в твоей жизни, никто и ничто уже не сможет лишить тебя этого достижения! Ты вошел в историю… Эйфория длилась всю ночь, поддерживаемая бесконечным потоком поздравлений и телефонных звонков. 10 ноября состоялось торжественное закрытие матча. Запомнились мрачные лица Кампоманеса, Севастьянова и Крогиуса. Пикантность ситуации была в том, что лавровым венком меня увенчивали люди, которые сделали все от них зависящее, чтобы этого не случилось. И теперь еще от них зависело немало. В частности, состоится ли матч-реванш… Вернувшись в Баку, я устроил небольшое застолье, где собрались только мои близкие родственники и друзья. Мы подняли бокалы с единственным тостом: «За Кима Моисеевича Вайнштейна. Как жаль, что его нет с нами». Матч уже стал достоянием истории. В спортивном и творческом отношении он оказался явно интереснее предыдущего. Захватывающий сюжет, державший всех в напряжении до последних минут последней партии, практически не затухавший накал борьбы, отсутствие бессодержательных ничьих (которыми грешил безлимитный матч), более богатый арсенал средств, применяемый соперниками, больший диапазон идей, активный поиск новых путей — все это предопределило преимущество лимитного матча. В споре за звание сильнейшего встречались представители различных шахматных идеологий. Карпов — апологет чисто спортивного подхода к шахматам. Его шахматы — Игра. Его сила — в глубоком знании и понимании излюбленных схем, в максимальном использовании минимальных ресурсов позиции. Я — убежденный приверженец творческого, исследовательского направления, базирующегося на вере в безграничные возможности шахмат. Для меня шахматы прежде всего Искусство. Именно здесь, в сфере столкновения двух диаметрально противоположных шахматных концепций, лежат, на мой взгляд, глубинные причины поражения Карпова. Наш новый матч начался со счета 0:0, но не с нуля. Мы оба имели бесценный материал для подготовки к будущему сражению — 48 партий, сыгранных в первом матче. Карпов везде говорил, что те партии явились хорошей школой для меня, и это действительно так. Но он почему-то не учел, как много полезных уроков мог бы извлечь сам, если бы провел глубокий, всесторонний и объективный анализ. Уже в конце прошлого матча мне удалось приспособиться к своеобразной игровой манере Карпова, научиться прикрывать свои уязвимые места, то есть, образно говоря, без особых потерь вести сражение на территории соперника. Не прошел даром и полугодовой перерыв. За это время мы с тренерами смогли спроектировать новую модель матчевой стратегии, исходя в первую очередь из особенностей стиля и вкусовых привязанностей соперника. Показательна в этом плане теоретическая дискуссия в защите Нимцовича. Мой успех в 1-й партии, по мнению многих специалистов, был предопределен фактором неожиданности. Но ведь и в дальнейшем, на протяжении всего матча, Карпов испытывал серьезные затруднения в этом дебюте. Очевидно, ему не нравился сам стратегический рисунок борьбы, а именно это обстоятельство и было учтено нами. В то же время Карпов не подготовил к матчу ничего кардинально нового в теоретическом плане, ограничившись лишь незначительными усилениями в вариантах, встречавшихся в нашем первом поединке. Тут, видимо, сказалась нелюбовь Карпова к серьезной аналитической работе. По этому поводу вспоминается его полемика с Ботвинником, всегда подчеркивающим исключительную важность исследовательского направления в шахматах. Карпов же утверждал, что взгляды Ботвинника безнадежно устарели. По его мнению, в наши дни лишь постоянная практика может служить источником повышения шахматного мастерства. Замечу, что такая позиция давалась Карпову легко — сам он располагал большим штатом высококвалифицированных помощников, которые регулярно снабжали его свежими идеями. Что ж, наше единоборство можно считать практическим разрешением этого теоретического спора… Однако максимальная собранность и высочайшая техника игры в трудных позициях долгое время позволяли Карпову нивелировать дефекты своей подготовки. Все же во второй половине матча наше стратегически верное планирование начало приносить свои плоды. Когда мой игровой перевес стал очевидным, Карпов сумел, мобилизовав свои выдающиеся бойцовские качества, уйти от поражения с крупным счетом и даже почти спасти матч… Я надеюсь, что шахматные (тем более не шахматные) уроки наших матчей с Карповым будут учитываться при выработке новых правил и регламентов. Главное — надо помнить, что шахматы нуждаются в законах, не принижающих их до уровня бесконечного и безликого спортивного шоу, а, напротив, защищающих их статус высокого, благородного искусства, призванного дарить людям радость и наслаждение. |
||
|