Современная Россия: Преемственность или разрыв?

Как и другие империи, российская/советская империя имела, наряду с недостатками, множество преимуществ, свои периоды великой славы — наряду с временами позора и унижения. Как и другие, она обеспечивала высокую степень стабильности, безопасности и предсказуемости в рамках жестких правил своего правления. Кроме того, советская империя, помимо строительства колоссальной военной мощи и гигантской оборонной промышленности, достигла скромного, но всеобщего и равного уровня здравоохранения, образования, социальной защиты и обеспечения жильем всего своего многонационального населения. У нее были огромные — по самым высоким мировым стандартам — достижения в культуре, науке и технике. И все же она, как и все остальные империи, рухнула — дважды, в 1917 и в 1991 гг., под давлением внутренних противоречий и внешнего имперского бремени.

Но, в отличие от большинства других империй, ее распад в 1991 г. не был вызван поражением в большой войне или истощением в результате изнурительных малых колониальных войн (несмотря на трясину войны в Афганистане 1979–1989 гг. или кровавые события в Грузии, Азербайджане, Таджикистане, Узбекистане, Литве, Латвии в 1989–1991 гг.). Для понимания нынешнего взаимодействия России с другими постсоветскими республиками и крупными мировыми державами исключительное значение имеет то, что Советский Союз не потерпел поражение в "холодной войне" и не рухнул под бременем гонки вооружений.

Да, военное бремя СССР было огромным в абсолютном масштабе и вдвойне тяжелым по экономическому потенциалу страны. Но советская империя создавалась и строилась для гонки вооружений, конфронтации и, при необходимости, для войны с остальным миром (вспомним изначальную сталинскую доктрину индустриализации — построение социализма в одной отдельно взятой стране в "империалистическом окружении"). Она могла бы еще долго продолжать такое существование и после 1991 г., если бы не разъевшая государство до основания внутренняя эрозия, вызванная противоречиями между косным политическим режимом, догматической и насквозь лицемерной идеологией и неэффективной централизованной экономикой с ее всепоглощающим военно-промышленным молохом — с одной стороны, и растущими материальными, политическими и духовными запросами широкого населения — с другой. Последние были порождены той самой индустриализацией, всеобщим образованием и его самой передовой высшей школой, которую коммунистическое руководство осуществляло для военных целей, невольно создавая зародыш собственной гибели. Крах был ускорен движущим моментом научной, технологической и информационной революции, повлекшей экспоненциальное расширение контактов СССР с внешним миром в 70-80-е годы.

Михаил Горбачев положил начало внутренней демократизации и разрядке в отношениях с Западом из искреннего желания устранить эти противоречия, исключить угрозу ядерной войны и использовать передышку для модернизации коммунистической империи. Вместо этого она за пять лет рассыпалась, как карточный домик: сначала распалась "внешняя оболочка" союзно-оккупационной системы в Восточной Европе; затем — коммунистический режим в России в августе 1991 г.; и наконец — сам Советский Союз в декабре того же года.

Не Соединенные Штаты, НАТО или "Стратегическая оборонная инициатива" президента Рональда Рейгана развалили двуединый феномен: Советский Союз как государственно-политический строй и как империю. Нет, он был непреднамеренно разрушен руками коммунистических реформаторов периода Горбачева, а затем — демократическим движением в России, лидером которого был Борис Ельцин. Именно это привело к прекращению "холодной войны" и гонки вооружений, а не наоборот. В этом смысле советская империя была побеждена разрядкой и попытками внутренних реформ, а не внешним давлением. Горбачев освободил Восточную Европу, чтобы поддержать свое политическое сотрудничество с Западом, а российские демократы освободили другие советские республики, чтобы покончить с коммунистическим правлением Горбачева. Российская Федерация и есть главная держава — победительница в "холодной войне", а не США и их союзники, которые лишь оказывали ей вялую и неуверенную поддержку в достижении этой победы.

Что же касается бремени гонки вооружений для советской экономики, то дело было не столько в колоссальных ресурсах, прямо растраченных на военные цели вместо гражданских нужд, а скорее в том, что экономическая система, созданная для реализации этих гигантских усилий, была изначально неэффективной и расточительной. Как только к концу 60-х годов были исчерпаны источники экстенсивного роста (то есть освоение все новых земель, естественных ресурсов и привлечение новой рабочей силы), начался устойчивый спад экономики (несмотря на временное оживление в начале 70-х годов — благодаря скачку мировых цен на нефть вследствие эмбарго 1973 г). Гонка вооружений сама по себе не была причиной распада советской империи. Она являлась центральным двигателем всего планового хозяйства, ядром общей экономической и техногенной системы, полностью утратившей свою эффективность и привлекательность для народа (массового потребителя) к концу 80-х годов — вместе со всем нагромождением политических и идеологических догм, мифов и претензий, подпиравших государственный строй и монопольную власть номенклатуры.

Как показал дальнейший опыт России, сокращение расходов на гонку вооружений в 1992–1997 гг. не привело автоматически к экономическому росту, а скорее усугубило проблемы, разрушив все отрасли экономики, прямо связанные с военным производством. Свободного перемещения капитала, труда и товаров в гражданские отрасли не произошло, поскольку высокий уровень милитаризованности был системной чертой советской экономики, а эта система не была глубоко реформирована после 1992 г. (что выразилось, в частности, в полном провале программы конверсии). Вопреки широко распространенному мнению, рейгановское ускорение гонки вооружений, включая СОИ, отнюдь не нанесло окончательного удара по советской экономике. Советский "адекватный ответ" на военно-технический вызов Рейгана в начале 80-х годов, с точки зрения обычного цикла крупных военных программ (исследования, разработка, производство и развертывание) — набрал бы полные обороты (и потребовал бы наибольших расходов) не раньше, чем во второй половине 90-х годов. В действительности же, горбачевская разрядка началась десятью годами ранее, в 1986–1987 гг. По совсем иным причинам СССР распался в 1991 г., тогда как большинство оборонных программ, осуществлявшихся в то время, было воплощением решений, принятых еще в 70-е годы.

Еще один важный момент: в отличие от крушения многих предшествовавших империй, распад советской экономической и политической системы, как и связанной с ней идеологии, предшествовал краху империи, а не наоборот. В этом отличие от Оттоманской, Австро-Венгерской, Португальской или Германской империй. Не схоже это и с Британской, Французской, Голландской и Бельгийской империями, дезинтеграция которых не привела к серьезным изменениям в экономической или политической системе метрополий. Существование советской коммунистической империи было обусловлено ее в высшей степени однородной экономико-политико-идеологической системой, необходимой для того, чтобы господствовать над огромными пространствами и многонациональным населением, чтобы приводить к единому знаменателю столь разные народы, как туркмены и эстонцы.

Кроме того, метрополия не была отделена от колоний морями и океанами; вместе со специфической природой империи как военно-политического единства это привело к тому, что население как в России, так и в других республиках было весьма смешанным. Таким образом, коммунистическая экономико-политико-идеологическая система была необходима для сохранения империи, и без поражения в крупной войне (которая благодаря наличию ядерного оружия стала маловероятной) империя рухнула лишь после того, как в достаточной мере разрушилась сама система. Вот почему все нынешние призывы российских коммунистов к восстановлению Советского Союза или требования националистов всех мастей возродить царскую империю предполагают возврат к авторитарному или тоталитарному режиму и несовместимы с демократией или истинно свободной рыночной экономикой.

И все же… Ни в коем случае нельзя недооценивать ни политическое или экономическое, ни человеческое измерение распада империи. Для миллионов людей он обернулся катастрофой утраты государства, национальной идентичности, разлукой с родственниками и друзьями, оказавшимися в "ближнем зарубежье". В некоторых из бывших советских республик миллионы жителей внезапно оказались беззащитными, бесправными и дискриминируемыми людьми "второго сорта". Вызвал шок воинствующий и порой оголтелый национализм, пришедший на смену искреннему интернационализму, который повсюду был естественной основой повседневных взаимоотношений между простыми людьми всех национальностей, на протяжении десятилетий вместе живших, работавших, служивших в армии и воевавших, заключавших смешанные браки, воспитывавших детей и преодолевавших трудности военного и мирного времени.

Негативное отношение значительной части населения к ликвидации Союза усугублялось тем, что для многих причины ее были неясны. Да и республики СССР далеко не одинаково отнеслись к роспуску Союза. Наиболее продвинутые в экономическом и социально-политическом отношении: страны Балтии, Украина, Армения, Грузия проявили самое большое стремление к самостоятельности, причем, что характерно, независимо от степени этнической близости к России, экономической зависимости от нее или ресурсного самообеспечения. Других, как Азербайджан, Среднеазиатские республики, — Беловежские решения застали врасплох. Эту печаль и смятение усиливали последующие события: экономический упадок и социальные конфликты, разрушение традиционных связей и коммуникаций, нестабильность и кровавые конфликты в бывших советских республиках и в самой России, потеря скромных, но предсказуемых жизненных благ, не вполне достойное поведение новых лидеров дома и за рубежом, чувство унижения в международных делах.

Все это создало благоприятную почву для оживления русского национализма, поисков национальной идентичности или объединяющей идеи, попыток возродить традиционные концепции и ценности в новых условиях.

И все же Россия сегодня — в лучшую ли, в худшую ли сторону, — кардинально отличается от Советского Союза, хотя и является его преемницей как великая держава и постоянный член Совета Безопасности ООН. Как наследница огромной армии, большей части оборонной промышленности, многих тысяч единиц ядерного и десятков тысяч тонн химического оружия. Россия унаследовала 76 % территории и 60 % экономического потенциала и населения СССР. Большинство российского населения живет там же, где прежде, что большая часть его сознательной жизни прошла при советской системе и оно несет многовековые национальные традиции и характер.

Но верно и другое. Российская Федерация 1998 г. отличается от Советского Союза 1991 своей территорией и границами; численностью, этническим составом и структурой населения; естественными ресурсами и сетью коммуникаций; основами экономики, финансовой и налоговой системами; политическим строем, идеологией и нравственными ценностями; конституцией, федеративным устройством, правовой системой, уголовным кодексом; и в конце концов названием государства и его символикой.

Новая российская экономическая и политическая система не может пользоваться командно-административными методами, которыми советское руководство правило на протяжении семи десятков лет. Россия уже не может содержать военно-промышленную суперимперию. Вся советская промышленность и экономика были направлены на обеспечение обороны как высшего приоритета, начиная с первых пятилеток и коллективизации 30-х годов. Это направление поддерживалось всей централизованной, беспрекословно подчинявшейся командам сверху, плановой экономикой, которая допускала произвольное размещение ресурсов, контроль над ценами и зарплатой, сохранением или перемещением рабочей силы, распределением наград и наказаний.

Советская экономика была в высшей степени монополизирована, на 99 % находилась в собственности государства и им планировалась, на 70 % была ориентирована на тяжелую промышленность ("производить оружие и производить машины для производства оружия"), и лишь на 30 % — на потребительские товары и услуги. К середине 80-х годов по различным оценкам советская экономика составляла около 50–60 % ВВП США и была, таким образом, второй в мире. Благодаря командной системе в советской экономике 12–13 % ВВП направлялось непосредственно на оборону (в США — 6,5 %). Доля оборонного бюджета в государственном бюджете для СССР составляла 45–50 % (по сравнению с 25–27 % для США). Уровень советских военных расходов оценивался в 250–300 млрд. долл. в год, что было близко к американским затратам того же периода.

Конечно, эти оценки весьма условны, поскольку системы ценообразования двух государств были весьма различны, так же как и уровень зарплат, себестоимость энергии и сырья. И все же приведенные цифры дают общее представление о масштабах усилий по обеспечению обороны, позволявших СССР всего лишь десять лет назад содержать Вооруженные Силы в 3,9 млн. человек (в США 2,2–2,3 млн.), и иметь значительное количественное, если не качественное, превосходство в вооружениях большинства классов над США (а в некоторых случаях и над остальным миром, как это было с 60 тыс. советских танков или с межконтинентальными, средней дальности и тактическими ядерными ракетами). Советское численное превосходство не распространялось лишь на авианосцы, крупные боевые корабли и боевые вертолеты. [6]

К середине 80-х годов Советский Союз держал полумиллионную группировку войск в Центральной и Восточной Европе (она всегда отчасти несла и оккупационные функции); за ней в западных округах СССР под ружьем стояли во втором и третьем эшелонах еще более двух миллионов; в Забайкалье, на Дальнем Востоке и в Монголии были развернуты еще более полумиллиона войск для войны с Китаем. Ни одна другая страна мира не имела пять видов Вооруженных Сил, пятнадцать военных округов, пять групп войск за рубежом, четыре флота. Одновременно шестидесятитысячная армия вела войну в Афганистане; тысячи советников обучали и снабжали военной помощью десятки стран Азии, Африки и Латинской Америки (по торговле оружием СССР вышел на первое место в мире — более 30 млрд. долл. в год, правда 80 % практически безвозмездно). Базы и опорные пункты авиации и флота раскинулись от Вьетнама до Адена и Эфиопии, от Анголы до Кубы и Никарагуа. Вся эта гигантская военная машина оснащалась и снабжалась таким количеством вооружений и военной техники, таким разнообразием ракет, кораблей, подводных лодок, самолетов, бронетехники и артиллерии, которую не могли себе позволить ни США, ни тем более какая-либо другая страна мира.

Эта великая экспансия в общем-то бедной страны была классической иллюстрацией закона подъема и падения империй, выведенного известным американским историком Полом Кеннеди. "Выраженное в такой форме, это, возможно, выглядит грубо меркантильно, но богатство обычно необходимо для поддержания военной мощи, а военная мощь обычно нужна для захвата и защиты богатства, — пишет он. — Если, однако, слишком большая доля ресурсов государства отвлекается от воспроизводства богатства и вместо этого выделяется на военные нужды, то в долгосрочной перспективе это влечет ослабление национального могущества. Таким же образом, если государство перенапряжется стратегически, — скажем, на завоевание обширных территорий или ведение дорогостоящих войн, — возникает риск того, что огромная стоимость осуществления внешней экспансии перевесит потенциальные доходы от нее, и это дилемма, которая обостряется, если данная нация вступает в период относительного экономического упадка… Другие, соперничающие державы теперь растут экономически более высокими темпами и, в свою очередь, стремятся расширить влияние за рубежом. Мир становится местом более жесткой конкуренции, и приобретенные ранее акции обесцениваются… Великие державы, находящиеся в состоянии относительного упадка, инстинктивно реагируют, увеличивая затраты на "безопасность", и тем самым отвлекают еще больше средств от "инвестиций" и усугубляют свою коренную дилемму." [7] С поправками на конкретно-историческую специфику внутреннего устройства державы (в которой богатством был огромный индустриальный потенциал и природные ресурсы в коллективном владении партийно-хозяйственной номенклатуры), а также мотиваций ее экспансии и механизма конечного распада — СССР последовал этой общей модели, как и многие империи Европы и Азии до него.

Нет сомнения в том, что при новой российской экономической и политической системе, каковы бы ни были ее плюсы и минусы, невозможно и думать о подобных оборонных усилиях в мирное время. С 1992 г., в условиях, когда в значительной степени приватизирована и выведена из-под централизованного контроля экономика, либерализованы цены и зарплата, главная забота правительства заключалась в сборе налогов, сдерживании бюджетного дефицита и борьбе с инфляцией. Правительство уже не распределяет непосредственно ресурсы и фонды, а управляет посредством бюджета, субсидий, субвенций, трансфертов и процентных ставок государственных ценных бумаг. Кроме того, процесс принятия бюджета теперь является публичным и включает в себя переговоры с парламентом и различными лоббирующими группами. Распределение фондов, налоги и субсидии стали главными темами публичной политики и объектом внимания средств массовой информации, главной темой избирательных кампаний на всех уровнях власти.

При существующей экономической и политической ситуации доля национальной обороны в российском ВВП снизилась до 2,8 % в 1998 г. Ее вес в федеральном бюджете составил 16,4 % на 1998 г. В абсолютных цифрах перспективы поддержания военной мощи России еще более сомнительны. В 1992 г. Россия унаследовала около 60 % советского ВВП, составлявшего примерно 50–60 % американского. С тех пор национальный доход России уменьшился на 50 %, и в настоящее время находится на уровне 8–9 % американского (последний стабильно возрастал). Общий ВВП России составляет около 600 млрд. долл. (по коммерческому обменному курсу), в результате беспрецедентного экономического кризиса Россия в 1997 г. передвинулась на 16-е (!) место в мире, отстав не только от Большой Семерки, но и от таких стран, как Индия, Бразилия, Индонезия, Мексика, Южная Корея. Расходы ее федерального бюджета — около 93 млрд., а расходы на оборону на 1998 г. запланированы в размере 14 млрд. долл. (82 млрд. деноминированных рублей). [8]

Таким образом, с середины 80-х годов советские/российские оборонные расходы снизились более чем в 10 раз (в постоянных ценах), и в настоящее время составляют не более 10 % оборонного бюджета США, с поправкой на коэффициент покупательной способности рубля в оборонном секторе. Можно предсказать, что независимо от состояния национальной экономики или финансов в высшей степени невероятно, что правительство повысит долю затрат на оборону свыше 3,5 % ВВП, или 20 % расходной части федерального бюджета. Лишь чрезвычайные изменения во внешней среде безопасности или в политическом режиме России могли бы привести к значительному увеличению военных расходов. Пока еще российская армия по инерции сохраняет высокие количественные параметры, но резкое снижение финансирования ведет к обвальному падению всех ее качественных показателей, начиная от материального обеспечения военнослужащих и кончая техническим оснащением. Через 5-10 лет армия России так или иначе сократится минимум наполовину, и военная реформа лишь призвана придать этому процессу упорядоченный характер и повысить качество Вооруженных Сил за счет их количества.

Не говоря даже обо всех других причинах, такое падение уровня военной мощи России само по себе объясняет резкие изменения в ее нынешней и будущей внешней политике и политике безопасности, которая в отношениях как с ближайшими соседями, так и другими великими державами веками основывалась прежде всего на огромной военной мощи. Впрочем, за исключением группы реваншистски настроенных генералов-отставников и воинствующих политиков-маргиналов, никто в российской политической элите и стратегическом сообществе не оценивает военные потребности и задачи Вооруженных Сил страны в духе восстановления империи силовым путем, оккупации вновь Центральной и Восточной Европы, подготовки стратегических наступательных операций в Западной Европе, на Дальнем Востоке и в Южной Азии.

Помимо внутренней трансформации России и сокращения ее военного потенциала, на внешнюю политику Москвы глубоко влияет новая геополитическая ситуация и уязвимость ее нынешних границ, усугубляющаяся непрочностью внутренних федеративных отношений. Еще одна грань проблемы — новые отношения России с другими мировыми и региональными державами, а также с многосторонними союзами государств.