"Перемена" - читать интересную книгу автора (Шагинян Мариэтта Сергеевна)Глава тринадцатая ОЧИЩЕНИЕ ОБЛАСТИКольцом окружили большевиков под Батайском. С каждым днем, словно от взмаха косы над степною травою, ложатся ряды их. Но теснее сжимаются те, что остались, и теснее зубы сжимают: такие недешево стоят! Душу за душу, смерть за смерть, — обессиленными руками сыплют порох, забивают патроны, наводят могучую пушку. Тррах — отстреливаются большевики. В Ростове гранатами уничтожены Парамонова верфь, мореходное училище и пострадали дома. Их измором берут, смыкают железною цепью, но, голодные, истощенные, из-за груды убитых, как за стеной баррикады, отстреливаются большевики. Там, под Батайском, лягут они до последнего. Там, под Батайском, трупов будет лежать в степи, как птиц перед отлетом. И в городе говорят: если трупы не уберут до разлива, надо ждать небывалых еще на Дону эпидемий, — ведь разлившийся Дон их неминуемо смоет. Так полегло под Батайском красное войско. И рапсоды о нем, если только не вымрут рапсоды, когда-нибудь сложат счастливым потомкам былину. Между тем обыватели по Ростову разгуливают, утешаясь порядком. Два коменданта у них, полковник Фром для Ростова, а для Нахичевани стройный и рыжеусый, в краснооколышевой фуражке господин лейтенант фон Валькер. Фром и фон Валькер вывесили объявление, чтоб немедленно, в тот же час, торговки подсолнухами ликвидировали свои предприятия. Чтоб отныне они на углах с корзинками свежеподжаренных подсолнухов, также и семечек тыквенных и арбузных, стаканчиками продаваемых, не сидели. И чтоб обыватели подсолнухами между зубами не щелкали, их не выплевывали и по улицам не сорили. А кто насорит — оштрафуют. Вслед за этим Фром и фон Валькер опять объявили, что по улицам можно ходить лишь до одиннадцати и три четверти, но ни на секунду не позже. А до одиннадцати и три четверти ходи сколько хочешь. В тот год, восемнадцатый, был урожай на родильниц. Бывало, по улице идя, встречаешь беременных чаще, чем прежде. И, про указ номер два разузнав, всполошились родильницы, перепугались. Природа-то ведь своевольна! Что, если захочешь родить среди ночи, как проехать в больницу иль в клинику? Хорошо, коль в одиннадцать тридцать, а если позже? И с тяжкой заботой, не сговорясь, но сплошной вереницей потянулись родильницы в комендатуру. Был полковник Фром по фамилии и по характеру благочестивым. Много видел он очередей, наблюдал и явленья природы — метеоры, затменья, полет саранчи, сбор какао, частью в натуре, а частью в кинематографе, но такого не видел. И бесстрашный на поприще брани, полковник душою смутился. — Was wollen die Damen?[9] — спросил он, склонясь к своему адъютанту. Тот вызвал Осипа Шкапчика, переводчика. Был Осип Шкапчик, столяр, за знакомство с русскою речью и понимание местного быта, определен переводчиком в комендатуру. Осип Шкапчик, не мысля дурного, поглядел на толпу из родильниц. Потом деловито у крайней осведомился: — Сто волюете у комендантен? Так и так, говорят ему дамы, на предмет родов без препятствий разрешенье ночного хожденья, ибо часто приходится ночью ездить в клинику или в родилку. — Понималь, — им сказал Осип Шкапчик и ответил полковнику Фрому, что для нужды родов очень часто по ночам им приходится ездить. — Gut![10] — тотчас же промолвил полковник. — Напишите им каждой, что надо! И родильница каждая вышла, унося в ридикюле документ: «Würt. Landver, Regiment № 216, Batallion 11. Der Inhaber ds. hat als Arzt das Recht auch nach 11 Nachts auf der Strasse zu sein».[11] А в частной беседе полковник Фром молвил задумчиво: «Странные люди. Вот, например, у них в городе все акушерки сами беременны и, представьте себе, в одно время рожают». Полковник Фром уважаем управой и думой. Он в присутственные часы присутствует и принимает. А лейтенанта фон Валькера полюбили дамы и барышни — он в неприсутственные часы знакомится и гуляет. Часто краснооколышевую фуражку над свежим лицом с рыжеватыми усиками можно увидеть на улицах, в скверах или в клубном саду. Лейтенант фон Валькер, любитель прогулок, доступен. На другое же утро — жив курилка! — вышел и «Приазовский». Корректорша Поликсена над ночной корректурой пожимала плечами: «Шуму-то, шуму! И чего они? Все равно ведь „и“ с точкой не ставят, а по-прежнему пишут не „Прiазовский“, а „Приазовский“. Уж помолчали бы!» Шуму же было немало. Рычала передовица, свистел маленький фельетон, кусались известия с мест (сфабрикованные тут же на месте), стонал большой фельетон, тромбонила хроника, и оглушительно били трещотками телеграммы: «Победоносно… центростремительно… церковный благовест… твердый порядок… святые традиции…» А в передовице проклятие осквернителям русской земли, извергам и душегубам — большевикам. Кто-то из доброхотцев, на радостях стиль перепутав, взвился соловьем: победоносным германским войскам, защитникам правого дела, он желал от души горячей победы и войны до конца над варварами-большевиками. Транспорт налаживался. Уходили вагоны. По дворам, по колам — с карандашиком, но волостным управлениям — с бумажками, а по пажитям — с морскими биноклями ходили люди в мундирах. Предписывали — сеять. Винтовка-надсмотрщик в спину дулом смотрела тому, кто не сеял. По закромам и по ссыпкам гуляли толковые люди, им пальца в рот не клади. Чистых семьдесят пять процентов со всего урожая принадлежит им по праву, но когда-то он будет! Выколачивались казачьи задворки. Казались задворками, а чихали мукой. Выколачивались казачьи колодцы — смотрели колодцами, а плескали зерном. И транспорт налаживался. Уходили вагоны. Туда, куда следует, по назначению. — Между нами, — шипел богатейший казак, думский гласный, пайщик газеты, — немцы здорово нас выколачивают. Присосались, как пиявки. — Но они очистили область! — наставительно молвил другой, чье имущество было в кредитках далекого верного банка и в бриллиантах недалекой, но верной супруги. — Даже слишком! — буркнул казак. Он прослыл с тех пор либералом. Обыски, аресты шли тихонько и незаметно. Плакали жены рабочих — опять вздорожала мука. С ума сойдешь! Жалованья не платят, а хлеб что ни день то дороже. Хоть соси свою руку. Плакали даже в станицах — так обесхлебеть и раньше не приходилось. Волком смотрели и обыватели, кто победнее. В городе, на базарах, стоит запустенье: ни хлеба, ни рыбы, ни мяса. Крестьяне попрятались и не подвозят продуктов. |
||
|