"Гибель царей" - читать интересную книгу автора (Иггульден Конн)

ГЛАВА 21

Стараясь остаться незамеченной, Александрия наблюдала, как Таббик обучает Октавиана секретам ремесла, комментируя каждое движение своих сильных рук рокочущим баском. Перед ними на верстаке, на квадратном лоскуте кожи лежал кусок толстой золотой проволоки. Оба конца заготовки были закреплены в маленьких деревянных зажимах, и Таббик жестами объяснял Октавиану, как правильно передвигать по проволоке узкую деревянную колодку.

— Золото — самый мягкий металл, парень. Чтобы оставить на проволоке след, тебе нужно лишь слегка прижать колодку и осторожно водить туда-сюда, держа руки очень прямо, как я тебе показывал. Попробуй.

Октавиан медленно наложил колодку на проволоку, коснувшись острыми зубцами, расположенными на нижней стороне, поверхности драгоценного металла.

— Вот так, теперь слегка надави… Хорошо. Вперед, назад… Правильно. Теперь давай посмотрим.

Октавиан поднял колодку и просиял, увидев, что на проволоке остались четкие отпечатки, расположенные через равные промежутки. Таббик рассматривал их, довольно кивая.

— У тебя легкая рука. Если надавить слишком сильно, можно перерубить проволоку, и все придется начинать заново. Теперь я освобожу ее из зажимов, и мы перевернем заготовку, чтобы закончить с другой стороной. Осторожно положи колодку и будь на этот раз предельно осторожен — места соединения сейчас станут не толще волоса на твоей голове.

Таббик потянулся — у него затекла спина от неудобной позы — и поймал взгляд Александрии. Девушка подмигнула мастеру, а тот слегка зарделся и грубовато откашлялся, стараясь спрятать улыбку.

Александрия видела, что уроки, даваемые Октавиану, начали доставлять ему удовольствие. Мастеру потребовалось время, чтобы избавиться от недоверия к маленькому воришке, но по совместной работе она знала, как Таббик любит обучать своему ремеслу.

Октавиан ругнулся — он все-таки перерезал проволоку. Мальчик поднял колодку и увидел, что три звена будущего украшения отделились от основного куска. Таббик свел брови и, покачивая головой, вынул куски заготовки из зажимов. Придется их переплавить и повторно проволочить.

— Попробуем еще раз, только попозже или завтра. Сегодня у тебя почти получилось. Когда научишься, я покажу тебе, как закреплять золотую проволоку в виде оправы на женской броши.

Октавиан выглядел расстроенным, и Александрия затаила дыхание. Ей показалось, что сейчас он выпалит одно из тех грязных ругательств, которыми осыпал их в первые недели ученичества. Однако ничего не случилось, и девушка облегченно вздохнула.

— Ладно. Мне нравится, — медленно проговорил мальчик.

Таббик отвернулся от него, ища что-то на столе с готовыми украшениями, которые ждали своих владельцев.

— У меня есть для тебя другое поручение, — сказал мастер, протягивая ученику крошечный кожаный мешочек, завязанный ремешком. — Вот серебряное кольцо, которое меня просили починить. Сбегай на скотный рынок и найди мастера Гета. За мою работу он даст тебе сестерций. Возьмешь монету и сразу беги назад, нигде не останавливаясь. Понял? Я тебе доверяю. Если потеряешь монету или кольцо, между нами все кончено.

Александрия чуть не расхохоталась, увидев, как серьезно воспринял мальчишка оказанное ему доверие.

В первые дни ученичества подобная угроза была бы совершенно бесполезной. Октавиан, не задумываясь, исчез бы с украшением или деньгами, не побоявшись снова остаться в одиночестве. Он яростно сопротивлялся объединенным усилиям матери, Таббика и Александрии наставить его на путь истинный. Дважды мальчишку пришлось искать по местным базарам, а потом даже тащить на невольничий рынок и просить, чтобы за него назначили цену. После этого случая он больше не убегал, но напустил на себя угрюмый вид, и Александрия решила, что это надолго.

Перемена настроения наступила у Октавиана в середине четвертой недели обучения, когда Таббик показал ему, как на лист серебра крошечными каплями расплавленного металла наносят узор. И хотя мальчишка обжег палец, пытаясь потрогать раскаленную каплю, процесс настолько захватил его, что он даже не пошел домой ужинать и остался посмотреть, как полируют готовое изделие.

Его мать, Атия, пришла в мастерскую с усталым виноватым лицом. Увидев, что сын еще работает, полируя украшение грубой тканью, она едва не лишилась дара речи, а наутро Александрия, проснувшись, нашла свое платье вычищенным и починенным — Атия сделала это ночью. Слова благодарности были между ними излишни. Хотя женщины проводили вместе не больше часа-двух в день перед сном, между ними возникла настоящая дружба — большая редкость для сдержанных, немногословных людей, работающих столь упорно, что им некогда думать о собственном одиночестве.

Посвистывая, Октавиан пробирался среди толпы, заполнявшей скотный рынок. Когда крестьяне приводили сюда скот для продажи и на убой, на рынке бывало очень людно, воздух пропитывался запахами навоза и крови. Все кричали, сбивая или повышая цену, так что покупателям и торговцам зачастую приходилось объясняться жестами.

Мальчик высматривал, у кого можно спросить про Гета. Он хотел отдать кольцо и быстро вернуться, чтобы взрослые удивились и похвалили его.

Неожиданно сильная рука схватила его за шиворот и рывком подняла вверх так, что ноги мальчишки едва касались земли. Октавиан инстинктивно принялся вырываться, возмущенный внезапным нападением.

— Хочешь стащить чью-нибудь корову, а?.. — прозвучал гнусавый громкий голос над самым его ухом.

Дернув головой, он извернулся и застонал, увидев грубое лицо мальчишки мясника, с которым Октавиан уже сталкивался прежде. Где были его глаза?.. Как дурак, забыл об осторожности, прозевал мерзавца и позволил так легко поймать себя!

— Отпусти! Помогите!.. — завопил он.

Противник сильно ударил его по носу, хлынула кровь.

— Заткнись, ты! Я задолжал за ту трепку, которую получил, не поймав тебя в прошлый раз.

Мускулистая рука обхватила шею Октавиана, сжала горло. Враг потащил его в ближайший закоулок. Мальчик пытался вырваться, но все было бесполезно; никто из взрослых даже не смотрел в их сторону.

К ученику мясника присоединились трое товарищей — рослые ребята с длинными сильными руками, привычными к тяжелой работе. На них были фартуки, испачканные пятнами свежей крови, и Октавиан, увидев жестокие лица, запаниковал и почти лишился сил от ужаса.

Как только они зашли за угол, обидчики начали издеваться и толкать беднягу. От шумного рынка закоулок отделяли высокие стены многоквартирных домов, возвышавшихся вокруг. Они стояли почти вплотную друг к другу. После яркого света дня казалось, что здесь темно как ночью.

Будущий мясник сильно пихнул Октавиана, и тот упал в зловонную лужу глубиной по лодыжки взрослого человека. Здесь годами собирались отбросы, которые жильцы выбрасывали в проулок прямо из окон. Октавиан пытался отползти, но кто-то из мучителей жестоким пинком заставил его вернуться на место. От удара мальчик сначала захрипел, потом, когда еще двое парней принялись обрабатывать его ногами, пронзительно кричал.

Через минуту троица молодых негодяев, запыхавшись, сделала паузу. Они стояли, тяжело дыша и упираясь ладонями в колени. Октавиан, находясь на грани потери сознания, свернулся жалким клубком, почти неразличимый в вонючей жиже.

Главарь палачей наклонился к нему, занес кулак и по-звериному оскалил зубы, когда несчастный, вздрогнув, попытался защититься от удара.

— Так тебе и надо, мелкий ублюдок. В следующий раз дважды подумаешь, прежде чем стянуть что-нибудь у моего хозяина.

Он выпрямился и, хорошенько прицелившись, ударил Октавиана ногой в лицо. Голова мальчика дернулась и ударилась о камни. Он потерял сознание, но глаза оставались открытыми; лицо наполовину оставалось в жиже. Через губы в рот стала проникать грязная вода, и даже в обмороке он принялся слабо откашливаться, давясь нечистотами. Октавиан не чувствовал пальцев, шаривших по его телу, не слышал радостных криков мучителей, обнаруживших в мешочке серебряное кольцо.

Примерив его, ученик мясника негромко присвистнул. Кольцо украшал крупный нефрит в оправе из крошечных серебряных зубцов.

— Интересно, у кого ты его украл? — произнес негодяй, посмотрев на распростертую в луже фигурку.

Каждый пнул несчастного еще по разу от имени владельца кольца, и вся компания двинулась назад на рынок, очень довольная удачной находкой.

Октавиан очнулся несколько часов спустя, медленно сел, и у него тут же начался приступ рвоты. Мальчик ощущал слабость, сильную боль и подумал, что долго идти не сможет.

Сложившись вдвое, он отхаркивал темные сгустки крови. В голове немного прояснилось: бедняга ощупал карман, проверяя, на месте ли кольцо, потом долго шарил руками в зловонной жиже.

Наконец Октавиан убедился, что кольцо пропало, и по его грязному окровавленному лицу потекли горькие слезы. Кое-как он дотащился до выхода из проулка и закрыл глаза от солнечного света. Рыдая и шатаясь на подгибающихся ногах, он побрел назад, к мастерской Таббика. В голове было пусто, душу переполняло отчаяние.

Таббик гневно топнул ногой по доскам пола, его лицо исказилось от злости.

— Клянусь преисподней, разорву ублюдка в клочки! Он давно должен был вернуться!..

— Ты твердишь об этом целый час, Таббик. Возможно, ему пришлось ждать, или он не нашел мастера Гета, — успокаивала Александрия, стараясь верить своим словам.

Мастер грохнул кулаком по верстаку. — Или продал кольцо и сбежал, что вероятнее всего! Мне пришлось потрудиться над ним, ты же знаешь. И нефрит вдобавок… Пропал целый день работы, а для нового кольца придется покупать материала не меньше, чем на золотой. Наверняка соврал, что это кольцо умирающей матери, чтобы набить цену… Ну, где же этот мошенник?!

Тяжелая деревянная дверь со скрипом отворилась, и порыв ветра занес в мастерскую облачко пыли с улицы. В дверях стоял Октавиан. Таббик взглянул на синяки, кровь, разорванную тунику и бросился к мальчику, забыв о своем гневе.

— Прости, — плакал навзрыд бедняга, пока мастер заводил его внутрь помещения. — Я пытался вырваться, но их было трое, и никто не пришел мне на помощь…

Таббик принялся ощупывать его грудь и руки, чтобы установить, нет ли переломов, а мальчик время от времени охал и вскрикивал.

Мастер выпрямился, выдохнув сквозь сжатые зубы:

— Тебя отделали на славу. Дышать не больно?

Октавиан яростно вытер нос ладонью.

— Нормально. Я бежал из всех сил и не заметил их в толпе. Обычно я осторожен, но сегодня спешил, и…

Он всхлипнул. Александрия, обняв мальчишку, прижала его к себе, сделав Таббику знак помолчать.

— Не надо расспросов, мастер. Ему сильно досталось. Октавиану требуется забота и отдых.

Мастер молча смотрел, как девушка увела мальчика вверх по лестнице — на второй этаж, в жилую часть дома.

Оставшись один, он в задумчивости поскреб щетину, отросшую после утреннего бритья. Затем, покачав головой, подошел к рабочему столу и принялся убирать инструменты, готовясь приступить к работе над новым кольцом для Гета.

Некоторое время Таббик работал молча, потом задумался и посмотрел на узкую лестницу, по которой Александрия увела Октавиана. В голову ему пришла одна мысль.

— Надо сделать для парня приличный нож, — пробормотал он, прежде чем снова взяться за инструменты. Потом негромко добавил: — И научить им пользоваться.

Брут стоял на Марсовом поле под орлом Перворожденного, который возвышался на деревянном древке. Он с удовлетворением отметил, что некоторые легионы, набиравшие рекрутов, выставили матерчатые знамена, в то время как старый штандарт Мария удалось сохранить.

Позолоченное медное изваяние грозной птицы блестело в лучах утреннего солнца, и Брут надеялся, что оно привлечет внимание многих юношей, которые начали собираться на поле с наступлением рассвета. Не все пришли, чтобы записаться в один из легионов. Для зевак и любопытных еще до восхода солнца торговцы закусками разожгли жаровни и поставили палатки. Уловив запах жареного мяса и овощей, Брут ощутил голод. Он перебирал монеты в кошеле, раздумывая, не пора ли перекусить, и наблюдал за людьми, которые собирались перед выставленными в ряд знаменами легионов.

Брут ожидал, что набор пойдет легко. Рений смотрелся, как старый римский лев: настоящий ветеран. С собой они с Марком привели десяток солдат в начищенных до блеска доспехах, привлекавших взгляды публики.

Брут смотрел по сторонам, на соседние штандарты, и видел, что уже сотни молодых римлян записались в другие легионы, но ни один не подошел к орлу Перворожденного. Несколько раз юноши небольшими группами останавливались неподалеку, показывали на них пальцами, шептались и уходили. Его подмывало сцапать кого-нибудь из этих юнцов и расспросить, о чем они болтают, однако Марк держал себя в руках. К полудню толпа сократилась вдвое; насколько можно было судить, Перворожденный оставался пока единственным легионом, в который так и не захотели вступить представители нового поколения.

Молодой центурион стиснул зубы. Орлы, под которыми уже стоят рекруты, привлекут к себе и других новобранцев; люди спрашивают друг друга, что такое с Перворожденным, почему никто не желает вступать в этот легион. Прикрывая рот ладонью, возбужденно шепчутся о подразделении, предавшем Рим… Откашлявшись, Брут сердито сплюнул под ноги. Набор закончится с заходом солнца; ничего не остается, кроме как стоять, ждать и надеяться, что удастся заполучить хоть несколько новобранцев. Такие мысли вызывали у него чувство жгучего стыда. Будь здесь Марий, он толкался бы среди молодежи, льстил, шутил, убеждал вступить в его легион. Конечно, в те времена многие захотели бы присоединиться к Перворожденному.

Брут мрачно смотрел на снующих вокруг людей и жалел о том, что не обладает тем талантом убеждения, каким владел Марий.

Неожиданно к штандарту подошли трое молодых людей, и центурион улыбнулся, приветствуя их.

— Перворожденный?.. — спросил один из юношей.

Марк заметил, что его приятели сдерживают улыбки. Похоже, они явились для того, чтобы поразвлечься. Ему захотелось стукнуть наглецов лбами, но Брут знал, что солдаты смотрят на него, и сдержал порыв гнева. Он чувствовал, что Рений, стоявший рядом, тоже напрягся, однако сохранил внешнюю невозмутимость.

— Мы были легионом Мария, консула Рима, — произнес Марк, — побеждали в Африке и во всех римских владениях. У Перворожденного славная история, присоединиться к нему — большая честь.

— А жалованье какое? — насмешливо поинтересовался юноша.

Брут медленно набрал в грудь воздух. Они ведь знают, что сенат утвердил размер платы легионерам. За его спиной стоял Красс, и он мог бы предложить больше, но существовал лимит, превышать который не позволяли, чтобы не подорвать всю систему.

— Семьдесят пять денариев, как и всюду, — твердо ответил Брут.

— Подожди-ка… Перворожденный? Не тот ли легион, из-за которого сдали город? — осведомился высокий юноша, будто только сейчас что-то вспомнив. Он повернулся к ухмыляющимся приятелям, и те закивали головами.

— Так вот оно что! — протянул наглец с издевкой. — Их разбил Сулла, разве не так? Кажется, командиром был какой-то предатель?..

Лицо Брута окаменело, и парни поняли, что зашли слишком далеко. Когда он сжал кулак, высокий юноша отшатнулся, но Рений протянул руку и блокировал удар Брута. Было заметно, что молодые люди испугались, однако старший из них быстро с испугом и презрительно скривил губы.

Рений шагнул поближе к нему.

— Как твое имя?

— Герминий Катон, — надменно ответил юноша. — Вы, наверное, слышали о моем отце.

Рений повернулся к солдатам, стоявшим за его спиной.

— Внесите это имя в списки. Он принят.

Надменность на лице Герминия тут же сменилась изумлением — он увидел, что его имя записывают на свитке чистого пергамента.

— Вы не имеете права записывать меня! Да мой отец вас…

— Ты принят, парень. Перед лицом свидетелей, — ответил Рений. — Эти люди поклянутся, что ты вступил в легион добровольно. Когда мы тебя отпустим, сбегаешь домой и расскажешь о чувстве гордости, которое переполняет твою грудь.

Сын Катона посмотрел на старого воина и самоуверенно заявил:

— Еще до захода солнца мое имя удалят из ваших списков.

Рений подошел к юноше вплотную.

— Скажи отцу, что в легион тебя записал человек, которого зовут Рений. Он меня знает. Еще скажи, что тебя ославят на весь Рим как малодушного слабака, который не хочет служить в легионе и защищать отечество. Если подобное случится, имя Катона навечно опозорено. Ты понимаешь, что отец этого не переживет? Неужели рассчитываешь повторить его карьеру, покрыв себя бесчестием? В сенате не любят трусов, парень.

Молодой человек побледнел от гнева и бессильной злобы.

— Я… — начал он и замолчал; на лице отразилось сомнение.

— Встанешь возле этого орла и будешь ждать, пока тебя не приведут к присяге, если только я не отдам других распоряжений.

— Ты не смеешь удерживать меня! — взвизгнул юноша.

— Неповиновение приказу? Тебя высекут, если отойдешь хотя бы на шаг! Смирно, пока я не потерял терпение!

Рев старого солдата заставил Герминия застыть на месте. Потом, не сводя с Рения глаз, он выпрямился по стойке «смирно». Его друзья попятились от орла Перворожденного.

— Ваши имена! — гаркнул Рений, и они замерли, лишившись дара речи. — Запишите их вторым и третьим рекрутами, принятыми сегодня. Пока этого достаточно, я запомнил их в лицо. Встаньте, как солдаты, парни, на вас люди смотрят!

Не обращая больше внимания на новобранцев, Рений повернулся к своим легионерам и громко сказал:

— Если сбегут, притащить обратно и выпороть прямо здесь. Это может кое-кого отпугнуть, зато остальные поймут, что у славы есть и обратная сторона.

Трое молодых римлян, вытянувшись, смотрели перед собой. Когда Брут взял Рения под руку и увлек в сторону, старый воин с удивлением посмотрел на ученика.

— Катон придет в ярость, — прошептал Марк. — Он разрешит сыну служить в любом легионе, кроме нашего.

Рений кашлянул и сплюнул в пыльную траву.

— Прежде всего он не позволит, чтобы сына заклеймили как труса. Тебе решать, но мы ничего не выиграем, если сейчас их отпустим. Может, он смирится или попробует подкупить тебя. Через пару дней узнаем.

Брут внимательно посмотрел в глаза гладиатора и недоверчиво покачал головой.

— Ты навязываешь мне этого парня, предоставляя выпутываться самому?

Старый товарищ покачал головой.

— Пустяки. Вот если бы ты ударил наглеца, его отец стер бы тебя в порошок.

— Ты ведь не знал, чей это сын, когда помешал мне? — возразил Брут.

Рений вздохнул.

— Я учил тебя быть наблюдательным, парень, долго учил. У него на пальце золотой перстень с эмблемой фамилии Катонов, такой большой, что за него можно купить целый дом. Как же я мог не знать, кто передо мной?

Брут поморгал, затем повернулся и подошел к трем новобранцам. Взяв Германия за руку, он несколько секунд внимательно рассматривал кольцо, потом собрался было вернуться к Рению, но тут из толпы отделились еще трое юношей и подошли к штандарту Перворожденного.

— Поставьте ваши подписи и займите места рядом с остальными, парни, — велел им Рений. — Когда наберется побольше народу, вас приведут к присяге.

Он похлопывал рекрутов по плечам, и губы его растягивались в улыбке.