"Перед заморозками" - читать интересную книгу автора (Манкелль Хеннинг)7Когда Линда в начале первого пришла домой, отец уже спал, но от звука хлопнувшей двери проснулся и вышел в прихожую. Линда с неодобрением посмотрела на его располневшее тело. — Ну тебя и разнесло. Еще лопнешь невзначай, как воздушный шарик. Он демонстративно затянул пояс на халате. — Делаю все, что могу. — Ничего ты не делаешь. Он тяжело опустился на диван. — Мне снился замечательный сон, — сказал он. — Сейчас я не собираюсь обсуждать мой вес. Собственно говоря, в моем сне дверь тоже хлопала. Ты помнишь Байбу? — Эту, из Латвии? Вы все еще поддерживаете связь? — Раз в год, не чаще. Она вышла замуж за немецкого инженера — он что-то там налаживает в рижском коммунальном водоснабжении. Она, по-моему, сильно влюблена в этого безупречного Германа из Любека. Странно, но я не ревную. — Это она тебе снилась? Он улыбнулся: — У нас родился ребенок. Маленький мальчик. Он тихо играет в большой песочнице. Откуда-то доносятся звуки духового оркестра. Мы с Байбой стоим и смотрим на него, и я во сне думаю, что это же не сон, что так все оно и есть, и меня вдруг охватывает такая радость… — Ты же вечно жалуешься, что тебе снятся кошмары. Он не обратил внимания на ее комментарий. — И тут хлопнула дверь — но во сне это не ты хлопнула дверью, а открылась дверца машины. Лето, очень жарко. Освещение такое яркое, что лица у нас совершенно белые, без теней — и у Байбы, и у ребенка, и у меня… Красивый сон. Мы как раз собирались куда-то ехать, когда я проснулся. — Прошу прощения. Он пожал плечами. — Это всего лишь сон. Линда попыталась заговорить об Анне, но отец ушел в кухню и стал пить воду прямо из-под крана. Линда пошла за ним. Он пригладил волосы на затылке и поглядел на нее: — А почему ты так поздно? Меня, конечно, это не касается, но ты, кажется, сама хочешь, чтобы я задал этот вопрос. Линда рассказала. Он стоял у холодильника, сложив руки на груди. Он всегда так стоит, когда слушает, подумала она. Я с детства помню его в этой позе. Великан со скрещенными на груди руками стоит и смотрит на меня сверху вниз. Я тогда думала, что папа похож на гору. Отец-Гора. Когда она закончила, он покачал головой. — Нет, — сказал он. — Это так не происходит. — Что? — Люди так не исчезают. — Это на нее совсем не похоже. Я же знаю ее с семи лет. Она никогда не опаздывала, никогда не забывала, если мы должны были встретиться. — Существует идиотская фраза — все когда-то случается впервые. Но по сути так оно и есть. Представь, как она была взволнована, увидев своего, как она считает, отца. Ты же сама сказала, что она, наверное, поехала его искать. Он присел на деревянный диванчик у окна. — Постепенно понимаешь, что всегда, во всем, что происходит, есть большая доля правдоподобия. Люди убивают друг друга, лгут, грабят, исчезают… Если погрузиться достаточно глубоко в такой колодец — а я каждое новое дело представляю себе как колодец, — всегда найдется объяснение. Почти всегда существует вероятность, что вот такой-то исчезнет, а такой-то, наоборот, ограбит банк. Я не говорю, что никогда не происходит ничего неожиданного. Но когда мне заявляют: «Никогда не мог подумать о нем или о ней такого!» — это почти всегда ошибка. Подумаешь, соскребешь верхний слой краски — а под ним найдешь и другую краску, и другие ответы. Он зевнул и тяжело опустил руки на стол. — Давай спать. — Еще несколько минут. Он глянул на нее с любопытством: — Я тебя не убедил? Ты по-прежнему считаешь, что Анна угодила в какую-то неприятность? — Нет. Ты наверняка прав. Они несколько мгновений сидели молча. Порыв ветра поднял в воздух сухую ветку и швырнул в окно. — Мне сейчас часто снятся сны, — сказал он. — Может быть, потому, что я просыпаюсь, когда ты приходишь. То есть сны мне снятся так же часто, как и всегда, просто я их запоминаю, когда внезапно просыпаюсь. Вчера, например… очень странное ощущение. Я иду во сне по кладбищу. И вдруг останавливаюсь перед несколькими камнями, и на каждом — знакомые мне имена. Все имена я знаю. И Стефан Фредман тоже там. Линда вздрогнула. — Его я помню. Это правда, что он как-то забрался в нашу квартиру? — Думаю, что да. Но до конца выяснить так и не удалось. Он никогда не давал прямых ответов. — Ты был на его похоронах. Что там случилось? — Его держали в больнице. В один прекрасный день он раскрасил себя в боевые цвета, как он это и раньше делал, залез на крышу и бросился вниз. — Сколько лет ему было? — Восемнадцать или девятнадцать. Ветер снова ударил в окно. — А кто были другие? — Во-первых — женщина по имени Ивонн Андер. Мне даже кажется, что дата смерти была поставлена на камне правильно. Столько уже лет прошло. — А она в чем замешана? — Помнишь, когда ранили Анн-Бритт Хёглунд? — Мне ли это забыть? Ты удрал в Данию и там чуть не спился до смерти. — Ну, не так все было страшно. — Нет, не так. Страшнее. Но Ивонн Андер я не помню. — Она мстила мужчинам, тем, кто мучил и избивал женщин. — Что-то такое припоминаю, но слабо. — Мы взяли ее в конце концов. Все думали, что она сумасшедшая. Или чудовище. Мне-то она запомнилась, как… может быть, самый умный человек из всех, кого я встречал. — Это как с врачами и их пациентками. — Что ты хочешь сказать? — Я хочу сказать, что полицейский вполне может влюбиться в пойманную им женщину-преступницу. — Глупости, — добродушно проворчал он. — Я говорил с ней, допрашивал. Она написала мне письмо, прежде чем покончить жизнь самоубийством. Она утверждала, что правосудие — это сеть с чересчур большими ячейками. Мы не добираемся, или, вернее, не хотим добраться до многих, кем должны были бы заинтересоваться попристальней. — Кто же этого не хочет? Он покачал головой: — Не знаю. Мы все. Считается, что законы, по которым мы живем, исходят из недр народной жизни и защищают каждого. Но Ивонн Андер открыла мне и обратную сторону законов. Поэтому я и не могу ее забыть. — Сколько лет прошло с тех пор? — Пять или шесть. Вдруг зазвонил телефон. Он вздрогнул. Они поглядели друг на друга. Без четырех минут час. Он потянулся к висящему на стене аппарату. Линда с беспокойством подумала, вдруг это кто-то из ее приятелей, не знающих пока, что она до сих пор не сняла отдельное жилье и продолжает жить с отцом. Отец назвал свое имя и стал внимательно слушать. Из его односложных вопросов Линда попыталась понять, что происходит. То, что звонит кто-то из полиции, она поняла сразу. Но кто именно? Может быть, Мартинссон, или Анн-Бритт Хёглунд. Что-то случилось в Рюдсгорде. Валландер знаком попросил ее принести с подоконника ручку и блокнот. Он писал, прижав трубку плечом. Она прочитала из-за спины — — «Сожжен теленок». Что это значит? — Я тоже хотел бы понять. Он встал: — Мне надо на работу. — Что случилось? Он нерешительно остановился в дверях. Потом надумал: — Одевайся. Поедешь со мной. — Ты видела начало, — сказал он в машине. — Теперь мы имеем дело с продолжением. — Начало чего? — Помнишь историю с горящими лебедями? — Что, опять? — И да, и нет. На этот раз птиц оставили в покое. Но, судя по всему, какой-то сумасшедший вывел теленка из коровника, облил бензином и поджег. Крестьянин позвонил в полицию, сейчас туда поехал патруль порядка. Я попросил мне сообщать. Садист, мучающий животных. Мне это не нравится. Линда всегда знала, когда отец что-то скрывает. — Ты не скажешь, что ты думаешь по этому поводу. — Нет. Он оборвал разговор. Линда не могла понять, зачем он взял ее с собой. Они свернули с главной дороги, миновали по-ночному темный Рюдсгорд и теперь ехали на юг, к морю. На развилке ждала полицейская машина. Они поехали за ней и скоро очутились на выложенном камнем дворе усадьбы под названием Виксгорд. — А кто я? — спросила Линда. — Моя дочь, — ответил он. — Никого не волнует твое присутствие. Если ты только не будешь корчить из себя кого-то еще, кроме моей дочери. Полицейского, к примеру. Они вышли из машины. Ветер выл и свистел в прогалах между строениями. С ними поздоровались двое полицейских из охраны порядка. Одного звали Вальберг, другого — Экман. Вальберг был сильно простужен, и Линда, боявшаяся инфекции, быстро отдернула протянутую для рукопожатия руку. Экман близоруко моргал. Он наклонился к ней и улыбнулся: — Я думал, ты начнешь только через пару недель. — Она тут за компанию, — сказал Курт Валландер. — Что здесь произошло? По тропинке, где могла проехать разве что садовая тачка, они прошли в заднюю часть усадьбы дома, где виднелся новенький коровник. Фермер, стоявший на коленях около мертвого теленка рядом с кучей удобрений, был довольно молод, наверное, в тех же годах, что и Линда. Крестьяне должны быть пожилыми, подумала она. Я не могу представить себе крестьянина моим ровесником. Курт Валландер протянул ему руку и представился. — Томас Окерблум, — сказал тот. — А это моя дочь. Она была со мной, когда позвонили. Когда Томас Окерблум повернулся к ней, свет из коровника упал на его лицо. Глаза блестели от слез. — Кто способен на такое? — спросил он дрожащим голосом. — Кто способен на такое? Он шагнул в сторону, словно отдергивая невидимый занавес. Линда уже и до этого чувствовала запах горелого мяса, а теперь увидела лежащего на боку обугленного бычка. Кожа еще дымилась. Ее затошнило от запаха бензина, и она отошла. Курт Валландер внимательно наблюдал за ней. Она покачала головой — все в порядке, обмороков не будет. Он кивнул и огляделся. — Что тут произошло? — спросил он. Томас Окерблум начал рассказывать прерывающимся голосом: — Я только заснул. Вдруг просыпаюсь — от какого-то звука. Я сперва подумал, что сам закричал во сне, такое со мной бывает. Встал и понял, что это из коровника. Животные мычали беспрерывно, и еще какой-то, даже не знаю, как сказать… крик не крик… вопль. Я открыл занавеску на окне и увидел, что бычок горит. Эпплет[6] горит, хотя я даже сначала и не понял, что это он, понял просто, что кто-то из телят. Он ударился что есть сил об стену, все тело и голова в огне. Я даже глазам своим не поверил. Побежал вниз, сапоги на ходу надел, а он уже упал. Дымится весь. Я брезент схватил, хотел погасить его, да он уже помер. Такой ужас… Помню, я все себя уговаривал, что этого не может быть, такого и случиться не может, кому придет в голову поджечь живого теленка? Томас Окерблум замолчал. — Ты видел что-нибудь? — спросил Курт Валландер. — Я и рассказываю, что видел. — Ты сказал: кому придет в голову поджечь теленка. А это не мог быть несчастный случай? — То есть бычок сам облил себя бензином и сам поджег? Никогда не слышал, чтобы животные кончали жизнь самоубийством. — Значит, это сделал кто-то. О чем я и спрашиваю. Вы никого не заметили, когда отдернули занавеску? Томас подумал, прежде чем ответить. Линда пыталась понять ход мыслей отца, предугадать его следующий вопрос. — Нет. Только Эпплет, весь в огне — вот и все, что я видел. — И не догадываетесь, кто бы мог это сделать? — Псих. Только псих на такое и способен. Курт кивнул: — Больше мы ничего тут не узнаем. Пусть теленок полежит пока. Мы приедем, когда будет светло. Сейчас ничего не разглядишь. Они вернулись к машинам. — Только псих и способен на такое, — повторил Томас Окерблум. Курт Валландер не ответил. Линда заметила, что он устал, лоб был весь в морщинах. Он как будто вдруг постарел. Ему не по себе, подумала она. Сначала с лебедями, то ли были эти горящие лебеди, то ли нет, а теперь — этот бычок по имени Эпплет, он-то уж точно сгорел. Он словно прочитал ее мысли и повернулся к Окерблуму. — Эпплет, — сказал Курт, — необычное имя. — Я, когда помоложе был, играл в настольный теннис. И нескольких бычков назвал по именам игроков сборной. У меня, например, был бык по имени Вальднер.[7] Валландер кивнул. Линда заметила, что он улыбается. Ее отец ценил оригиналов. Они вернулись в Истад. — И что ты обо всем этом думаешь? — спросила Линда. — В лучшем случае мы имеем дело с каким-то сумасшедшим, садистом. — В лучшем случае? — В худшем — он на зверях не остановится. Линда поняла, что он хочет сказать. Но она также и поняла, что лучше пока не задавать вопросов. |
||
|