"Перед заморозками" - читать интересную книгу автора (Манкелль Хеннинг)

8

Когда Линда проснулась, отца уже не было. Половина восьмого. Она потянулась и решила, что проснулась от того, что отец, уходя, хлопнул дверью, и, наверное, нарочно. Пытается быть строгим и не давать мне зря валяться в постели.

Она встала и открыла окно. День был ясным и по-летнему теплым. Ночные события заметно отдалились — дымящийся труп животного, внезапно постаревший отец. Он все может от меня скрыть, подумала она, только не беспокойство.

Она позавтракала и быстро оделась в то же, что и накануне. Потом передумала и дважды переоделась, пока не осталась довольна. Позвонила Анне. После пяти сигналов включился автоответчик. Она крикнула в трубку, прося Анну ответить. Но там никого не было. Она остановилась перед зеркалом в прихожей и спросила себя — по-прежнему ли она обеспокоена, что некая Анна исчезла, ничего ей не сказав. Нет, сказала она себе, я не волнуюсь. У нее наверняка есть причина. Она, конечно, ищет того мужчину, что стоял на улице и имел наглость быть похожим на ее отца.

Линда спустилась к лодочной пристани и побрела вдоль причалов. Море было совершенно зеркальным. Полуголая дама лежала на носу катера и храпела. Еще тринадцать дней, подумала Линда. От кого я унаследовала эту нетерпеливость? От отца — вряд ли, от матери — уж совсем маловероятно.

Она повернула назад. На чугунном кнехте лежала забытая кем-то газета. Она нашла объявления о продаже подержанных машин. СААБ за девятнадцать тысяч. Отец обещал дать десять. Ей очень хотелось машину. Но СААБ за девятнадцать? Сколько он прослужит?

Она сунула газету в карман куртки и пошла к Анне. На звонок в дверь никто не ответил. Она уже привычно вскрыла замок и прошла в прихожую. Вдруг у нее появилось чувство, что здесь кто-то побывал после того, как она ушла отсюда в полночь. Она стояла совершенно неподвижно, скользя взглядом по стенам прихожей, одежде, выстроенным в ряд ботинкам. Что изменилось? Ничего такого, что подтверждало бы ее догадку, она не заметила. Она вошла в квартиру и села на диван. Пустая комната. Если бы на моем месте был отец… будь я отцом, я постаралась бы найти следы того, что здесь происходило, увидеть людей, драматические события. А я ни черта не вижу и ничего не могу заметить, кроме того очевидного факта, что Анны тут нет.

Она поднялась и дважды медленно обошла квартиру. Теперь она была уверена, что Анны ночью здесь не было. И никого не было. Единственное, что ей удалось обнаружить, — следы ее собственного вчерашнего пребывания.

Линда вошла в спальню и села за письменный стол. Поколебалась немного, но любопытство взяло верх. Она знала, что Анна вела дневник. Анна всегда вела дневник. Линда помнила, как в старших классах Анна забивалась в уголок и что-то записывала в дневник. Когда какой-то мальчишка вырвал у нее тетрадку, она пришла в такую ярость, что никто и никогда больше ее не трогал. Она даже укусила его в плечо.

Она выдвинула ящик стола. Он был забит старыми исписанными дневниками. Она посмотрела в других ящиках — то же самое. На каждом стоял год. До шестнадцати лет все дневниковые тетради красные, потом Анна почему-то совершила цветовую революцию и перешла на черный.

Линда закрыла ящики и подняла лежащие на столе бумаги. Под ними тоже лежал дневник, тот, что она вела сейчас. Она посчитала, что ее тревога является достаточно веской причиной, сама у себя попросила прощения и открыла последнюю страницу. Там стояло вчерашнее число, то есть день, когда они должны были встретиться. Почерк был очень мелким, словно Анна хотела спрятать буковки от чужих глаз. Линда с растущим удивлением прочитала запись дважды. Текст был совершенно непонятен: «Папарацци, папарацци». Может быть, это какой-то шифр для посвященных?

Линда освободила себя от данного только что обещания — прочитать только последнюю запись — и перелистнула страницу назад. Ничего похожего. Анна отмечала, что «учебник Саксхузена по основам клинической медицины не что иное, как педагогическая катастрофа; невозможно читать, а тем более понять что-либо. Как можно издавать такие учебники? У будущих врачей эта книга ничего, кроме отвращения, вызвать не может — они плюнут на клиническую медицину и пойдут в науку, где к тому же можно больше заработать». Потом записала, что «утром была температура, на улице ветрено», — и правда, подумала Линда, вчера дуло порядком — а потом вопрос без ответа: «куда же запропастился запасной ключ от машины?» Линда вернулась к последней записи и медленно прочитала ее еще раз. Она попыталась представить себе Анну в тот момент, когда та писала эти фразы. Никаких зачеркиваний, никаких сомнений, почерк мелкий, уверенный и ровный, как всегда. «Папарацци, папарацци… В этом году — девятнадцать стирок. Если у меня и есть мечта, то это работать безымянным окружным врачом в каком-нибудь пригороде. Где-нибудь на севере. Интересно, есть ли пригороды в северных городах?»

И все. Ни слова о человеке перед окном отеля, подумала Линда. Ни слова, ни намека, ничего. Разве не о таких вещах пишут в дневнике?

Она перелистала дневник назад, чтобы понять, что же вообще пишет Анна в дневнике. Несколько записей касались Линды. «Линда — настоящий друг» — запись от 20 июля, посреди описания визита матери, когда они «поссорились из-за ерунды». В тот же вечер она должна ехать в Мальмё «смотреть русский фильм».

Линда почти час, периодически мучаясь угрызениями совести, искала записи про себя. «Линда может быть требовательной» — запись от 4 августа. А что мы делали в тот день, попыталась вспомнить Линда и не вспомнила. Четвертого августа — один среди многих дней этого бесконечного, полного нетерпеливого ожидания лета. У Линды даже карманного ежедневника не было, все на каких-то клочках, а номера телефонов она частенько писала прямо на ладони.

Она закрыла дневник. Там нет ничего, что могло бы навести на след Анны. Разве что эта странная последняя запись. Это не похоже на нее, подумала Линда. Все остальные записи сделаны человеком, живущим в гармонии с самим собой, у которого не больше проблем, чем у остальных. Но эта последняя запись, когда ей показалось, что она видела своего пропавшего на двадцать четыре года отца… несколько раз повторяет про каких то папарацци? Принцессу Диану вспомнила? Или, может быть, так начинается сумасшествие? Почему она не пишет об отце? Почему вообще записывает всю эту абракадабру?

Линду опять охватила тревога. Неужели все-таки Анна не зря боялась сойти с ума? Линда остановилась у окна, у того самого, где обычно стояла Анна, когда они разговаривали. Яркое солнце сверкало в витринах напротив, так что она прищурилась. Может быть, у подруги какое-то помрачение рассудка? Ей кажется, что она видела отца, и потрясение оказывается настолько сильным, что она теряет самообладание и совершает поступки, о которых потом может пожалеть… какие поступки?

Она вздрогнула. Машина. Аннина машина, маленький красный «гольф». Если она куда-то уехала, то, скорее всего, на машине. Она побежала на парковку. Машина была на месте. Она проверила двери — заперты. Свежевымытый «гольф». Это удивило ее — Анна не особенно часто мыла машину, вечно ездила в грязной. А тут — прямо сияет под солнцем, даже диски тщательно вымыты.

Она вернулась в квартиру и прошла в кухню. Села — надо попытаться найти всему разумное объяснение. Объяснение чему? Единственное, что не подлежало сомнению — то, что Анны не оказалось дома, когда она пришла к ней в условленное время. Невозможно допустить, что они просто друг друга не поняли. И забыть Анна не могла. То есть она сделала это намеренно. Что-то оказалось важнее. Но машина для этого важного дела не потребовалась. Она включила автоответчик. Только одно сообщение — ее собственное, когда она кричала Анне, чтобы та взяла трубку. Взгляд упал на входную дверь. Вот кто-то там стоит и звонит в дверь. Это не я, не Зебра и не ее мать. С кем еще она дружит? С апреля, как она утверждает, парня у нее не было. Тогда она прогнала парня, которого я даже не видела — некий господин Монс Перссон, изучавший в Лунде электромагнитное поле, но оказавшийся далеко не таким надежным другом, как Анна поначалу считала. Разрыв, несомненно, был для Анны болезненным, она несколько раз сама об этом говорила, повторяла, что пока не собирается завязывать новые отношения.

Линда подумала о себе. У нее тоже был свой Монс Перссон, и она тоже с ним завязала, даже раньше — в середине марта. Ее Монса Перссона звали Людвиг, имя ему очень подходило — нечто среднее между прирожденным императором и неуклюжим опереточным принцем. Линда встретилась с ним в пабе — она зашла туда со своими сокурсниками, и двум компаниям — ее и Людвига — пришлось ужаться в довольно ограниченном пространстве за одним столом. Людвиг работал в фирме по уборке города, он водил свой мусоровоз так, как будто это был спортивный итальянский автомобиль, и считал, что для каждого человека совершенно естественно гордиться своей работой. Линду привлек в нем громкий смех, веселые глаза и, главное, то, что он не перебивал ее, когда она говорила, наоборот, старался расслышать каждое слово, несмотря на оглушительный шум. У них начался роман, и Линда уже было решила, что наконец нашла настоящего мужчину среди тьмы-тьмущей мужиков. Но тут она случайно, от кого-то, кто знал кого-то, кто что-то видел, узнала, что Людвиг все свое время, когда он не на работе и не с Линдой, посвящает некой юной даме, хозяйке фирмы по доставке готовых обедов в Валлентуне.[8] Произошла жестокая разборка. Он хотел остаться, но она выгнала его на мороз — и потом неделю рыдала. Она постаралась выкинуть Людвига из головы, рана все еще саднила. По-видимому, она тоже, как и Анна, еще не созрела для новых отношений — только пока еще не успела это сформулировать для себя. К тому же она видела, что ее переменчивая личная жизнь огорчает отца, хотя он и старается этой темы не касаться.

Линда еще раз прошлась по квартире. Вдруг все это показалось ей смешным, если не постыдным. Что могло случиться с Анной? Да ничего. Она управляется со своей жизнью получше, чем многие. То, что она не явилась в условленное время, ровно ничего не значит. Линда остановилась у кухонного стола, где Анна держала запасные ключи от машины. Она уже брала пару раз машину у Анны, почему бы не взять еще раз? Проведаю ее мать. Уходя, она оставила записку, что позаимствовала машину и рассчитывает вернуться через несколько часов. О том, что она тревожится, писать не стала.

Линда доехала до Мариагатан и переоделась в летнее платье — стало очень жарко. Потом выехала из города, свернула на Косебергу и остановилась в гавани. Вода в море была по-прежнему зеркальной. У причала плескалась собака. На скамейке у ларька с копченой рыбой сидел пожилой господин. Он кивнул ей. Линда ответила тоже кивком, хотя она понятия не имела, кто он такой. Может быть, отцовский коллега на пенсии?

Не доезжая до дома, где мать Анны сочиняла свои странные музыкальные произведения, она свернула к дому, где до самой своей смерти жил дед. Она поставила машину у двора и вышла. С тех пор как Гертруд, вдова деда, переехала к своей сестре, у дома сменилось двое хозяев. Сначала был молодой человек, владелец компьютерной в Симрисхамне. Предприятие его разорилось, и он продал дом супругам — художникамв по керамике из Хускварны — те мечтали переехать в Сконе. Теперь у калитки висело объявление: «Горшки». Дверь в сарай, где дед писал свои картины, была открыта. Она поколебалась, но все же открыла калитку и пошла по газону. На веревке сушилось детское белье.

Линда побарабанила по открытой настежь двери. Женский голос пригласил ее войти. Прошло несколько мгновений, прежде чем глаза ее после яркого солнца привыкли к слабому освещению мастерской. У гончарного круга сидела женщина лет сорока и кромсала ножом глиняную физиономию. Похоже, она занималась ухом. Линда представилась и попросила прощения за беспокойство. Женщина отложила нож и вытерла руки. Они вышли на солнце. У женщины было очень бледное лицо, казалось, она страдает бессонницей. Но держалась она очень дружелюбно.

— Я слышала о нем. Он сидел тут и писал картины, похожие друг на друга, как две капли воды.

— Не совсем так. У него было два мотива. Пейзажи с глухарем и без глухаря. Озеро, заход солнца, несколько деревьев. Для всего, кроме солнца, у него были шаблоны, а солнце он рисовал от руки.

— Иногда кажется, он все еще здесь. Он часто злился?

Линда удивленно поглядела на нее.

— Иногда мне кажется, что кто-то ворчит.

— Если ворчит — тогда это он.

Женщина представилась — ее звали Барбру — и предложила Линде выпить кофе.

— Спасибо, мне нужно ехать. Я остановилась просто из любопытства.

— Мы приехали сюда из Хускварны, — сказала Барбру. — Подальше от города, хотя Хускварна тоже не мегаполис. Ларс, мой муж, — это новое поколение мастеров на все руки. Он умеет чинить велосипеды, часы, прекрасно ставит диагнозы заболевшим коровам и сочиняет для детей волшебные сказки. У нас их двое.

Она прервалась на полуслове, как будто упрекая себя, что слишком много рассказывает чужому человеку, и задумалась.

— Сказок им больше всего не хватает, — сказала она.

Она проводила Линду к машине.

— То есть он здесь больше не живет? — осторожно спросила Линда.

— Он очень многое знал и понимал, но не все. Не понимал, например, того, что от детей никуда не денешься. В один прекрасный день его охватила паника, он сел на велосипед и уехал. Теперь снова живет в Хускварне. Мы иногда общаемся по телефону. Теперь, когда на нем не лежит ответственность, он относится к детям лучше.

Они расстались у машины.

— Если ласково попросить деда не ворчать, он обычно соглашался — но просить должна была женщина, мужчин он просто не слушал. Пока он был жив, дело обстояло именно так. Может быть, и теперь тоже.

— Он был счастлив?

Линда подумала. Вряд ли это слово подходило к деду, как она его помнила.

— Самым большим удовольствием в жизни для него было сидеть там в полумраке и заниматься тем же, чем вчера. Ему почему-то очень нравилось повторять самого себя. Если это можно назвать счастьем, то он был счастлив.

Линда открыла машину.

— Я похожа на него, — улыбнулась она. — Иначе откуда бы мне было знать, как с ним управляться…

Отъезжая, Линда посмотрела в зеркало. Барбру стояла и глядела ей вслед. Никогда, подумала она. Я — никогда. Сидеть в старом, продуваемом насквозь старом доме, одной с двумя детьми… Никогда.

Ее почему-то очень разволновал этот визит. Сама того не заметив, она увеличила скорость, а потом резко затормозила у выезда на главную дорогу.

Мать Анны, Генриетта Вестин, жила в доме, словно присевшем на корточки, прячась позади стерегущих его огромных деревьев. Линде пришлось несколько раз сдавать назад, пока удалось наконец найти нужную подъездную дорогу. Наконец она поставила машину у ржавой сенокосилки и вышла. Жара вызвала в памяти картинки каникул в Греции — они туда они ездили с Людвигом, когда еще не расстались. Она тряхнула головой, отгоняя эти мысли, и пошла вперед между гигантскими деревьями. Вдруг она остановилась и посмотрела наверх, прикрывая рукой глаза от солнца. Сверху доносился какой-то странный треск, как будто кто-то с невероятной скоростью забивал гвозди. Поискав глазами, она увидела в густой листве дятла, упорно выколачивающего свой виртуозный ритмический рисунок. Может быть, он составляет часть музыки Генриетты. Если я правильно поняла Анну, ни один звук не проходит мимо ее внимания. Дятлу, наверное, поручена партия барабана.

Она отвела взгляд от птицы-ударника. Дальше путь лежал через огород — жалкий и запущенный, им, похоже, уже много лет никто по-настоящему не занимался. Что я о ней знаю? — спросила себя Линда. И вообще, что я здесь делаю? Она остановилась, проверяя свои ощущения. В этот момент никакой тревоги она не чувствовала. Наверняка всему найдется объяснение. Она повернулась и пошла к машине.

Дятел вдруг перестал трещать и исчез. Все исчезает, подумала Линда. Люди и дятлы, время… я думала, что у меня его много, но оно утекает рекой, и плотину построить не удается. Она дернула себя за невидимые поводья и остановилась. Почему я повернула? Если уж взяла Аннину машину, надо хотя бы навестить ее мать. Никак не выказывая беспокойства, просто поинтересоваться, не знает ли Генриетта, где Анна. Может быть, она просто-напросто поехала в Лунд. У меня нет ее телефона там, в Лунде. Вот я и попрошу Генриетту мне его дать.

Она опять повернула к дому. Дом был бревенчатый, белый, он утопал в розовых кустах. На ступеньке крыльца лежал кот и внимательно за ней наблюдал. Она подошла к дому. Одно окно было открыто. В тот момент, когда она нагнулась, чтобы погладить кота, из дома донеслись какие-то звуки. Это, наверное, ее музыка, подумала Линда.

Потом резко выпрямилась и затаила дыхание.

Это была не музыка. Это был женский плач.