"Забытые богини" - читать интересную книгу автора (Брайан Дуглас)

Глава вторая

Дартин подпирал собой полуобвалившуюся стену лавки, где продавали благовония. В лавке кто-то отчаянно торговался, покупая грошовые курения, носившие претенциозное наименование «Зеленая Роза». Согласно легенде, их создала из собственной крови сама богиня Бэлит, когда ей случилось влюбиться в смертного воина. Подробности этого увлекательного романа служили сюжетом для поэм множества бродячих певцов и, признаемся честно, в свое время принесли немалый доход сочинителям слезливых песен и увлекательных поэм. Сейчас же, как это нередко случается с героическими песнопениями, история сотворения благоуханий «Зеленой розы» опустилась до того, что сделалась главным аргументом торговца, лукавого и алчного.

Дартин слушал громкий басовитый голос, назойливо доносившийся до его слуха из лавки, и морщился. Надоела ему эта Аш-Шахба. И люди здешние надоели. В Шадизаре, как ни странно, он находил больше уединения. Там можно было укрыться в толпе и за целый день не встретить ни одного знакомого. В Аш-Шахба подобная роскошь совершенно недоступна. Здесь все друг друга знают. И память на лица у местных обитателей просто потрясающая. На несколько лет Дартин покидал Аш-Шахба и странствовал в области реки Запорожки – и тем не менее после возвращения не было торговца, нищего, жреца или просто прохожего, который не признал бы в нем «того самого Дартина».

От этого-то житья у всех на виду Дартин в свое время и сбежал из Аш-Шахба. Он устал быть объектом всеобщего внимания. Впрочем, нельзя сказать, чтобы один Дартин жил вот так – на глазах городка; его участь разделяли все здешние жители, любопытные, общительные, в меру доброжелательные.

Поначалу Дартин наслаждался ощущением «невидимости»: иногда по нескольку дней кряду никто даже не поворачивал головы в его сторону. Однако на берегах озера Вилайет Дартина подстерегали новые неприятности, и в конце концов он счел за благо унести оттуда ноги.

По своему нраву Дартин был человеком беспокойным и нигде не уживался. Он ухитрялся испортить отношения даже с наемными охранниками купеческого каравана. В последний раз он устраивался на работу к одному купцу, который ходил в Аквилонию за молодым вином. И сам купец, и начальник его охраны Дартину были противны: купец – потому, что был богат и стремился стать еще богаче (Дартин терпеть не мог удачливых и состоятельных людей – вероятно, потому, что удача шарахалась от самого

Дартина как от прокаженного), начальник охраны – потому, что требовал дисциплины и повиновения.

В конце концов Дартин согласился взять деньги у одного человечка, скрывавшего свое лицо, и поспособствовал разбойникам, напавшим на караван в двух дневных переходах от Шадизара. Но – такова уж была «удача» Дартина, что проницательный начальник охраны почти мгновенно догадался о том, кто среди его людей согласился стать предателем.

В результате Дартина с позором изгнали, не заплатив ему по договоренности. «Можешь поблагодарить меня за то, что вообще оставил тебя в живых, – сурово сказал Дартину начальник охраны. – Стоило бы перерезать тебе глотку, чтобы ты больше никогда и никого не смог предать».

Дартин видел, что старый солдат уже принял решение оставить его в живых, и потому вел себя дерзко. Он вызывающе ухмыльнулся. «Ну так перережь мне горло! – крикнул Дартин. – Сделай это! Почему ты медлишь?»

«Нет ничего проще, чем убить тебя сейчас, – медленно проговорил начальник охраны каравана. – Я всегда могу сказать, что это сделали разбойники. Но мне претит сама мысль о том, чтобы убить безоружного человека».

Он плюнул Дартину под ноги и велел ему убираться. Дартин – действительно безоружный, поскольку у него отобрали меч и кинжал сразу после того, как его предательство стало очевидно, – вынужден был убраться подобру-поздорову.

Дартин добрался до Аш-Шахба чуть живой. Некоторое время он занимался мелким воровством на рынке, а затем, быв пойман и избит до полусмерти, почти неделю отлеживался у старой Афзы – странной старухи, которая порой проявляла непостижимое милосердие к разному отребью.

Поговаривали, будто Афза испытывает на этих бедолагах новые лекарства, которые составляет сама из различных трав, как местного происхождения, так и тех, что покупает у заезжих торговцев. Как бы там ни было, а Дартин оправился и, забыв поблагодарить свою спасительнице покинул дом Афзы.

Согласно другим слухам, Афза иногда – если спасенные ею бродяги оказывались достаточно вежливы, чтобы припомнить слово «спасибо», – охотно принимала их услуги и приставляла к делу: заставляла прибирать у себя в хижине, готовить еду, чистить гигантские котлы, растирать в ступках травы и камни. Провести остаток жизни в прислугах у сумасшедшей старухи Дартину хотелось меньше всего.

Дартин вернулся на рынок. Пожалуй, единственной приятной особенностью шахбийцев Дартин считал их незлобивость: разумеется, они знали о том, что Дартин – вор, но охотно согласились принять его в новом качестве. А именно: Дартин избрал для себя карьеру рыночного певца. За время странствий он набрался разных легенд и песен. Особенно помогли ему в этом лихие воины с реки Запорожки – они были неистощимы в тех случаях, когда речь заходила о песенных поединках. И Дартин начал делиться с добросердечными жителями Аш-Шахба приобретенными знаниями.

Его слушали охотно. Голос у Дартина был приятны, сильный и звучный, песни – всегда интересные, хотя мелодии – прямо признаться – страдали некоторым заунывным однообразием. Кроме всего прочего, здравомыслящие торговцы с шахбийского рынка полагали: пока Дартин поет, он не может воровать.

Спустя некоторое время на том же рынке Дартин нашел себе напарницу – девочку лет пятнадцати, тощенькую, как вобла. Ее звали Дин. Они встретились у мясных рядов: она танцевала, он начал подпевать. Потом поделили деньги и расстались. Наутро, не сговариваясь, опять пришли на то же самое место. Так и пошло. Дартин не спрашивал Дин, кто она такая и где научилась своему искусству. Да и она не проявляла любопытства по отношению к своему компаньону. Лишь бы пел.

И Дартин пел, пел, лениво возвышая свой сильный, немного севший от почти беспрерывного жевания наркотических листьев голос.

Мутное солнце, повисшее над рынком, нестерпимо сверкало в груде колотого камня – вулканического стекла, рассыпанного по ковру. Истекая потом, толпились вокруг люди, жадно глазея на маленькую, по-детски угловатую танцовщицу с длинными черными волосами, заплетенными в тоненькую, как хлыстик, косичку. Каждый раз шахбийцы ждут встречи с чудом. И каждый раз чудо происходит.

Вот Дин тихо отделилась от стены и пошла, переступая босыми ногами, к ковру. Она двигалась так медленно и так плавно, что казалось, будто она идет по воздуху, слегка приподнявшись над раскаленной пылью. Тонкие руки медленно поднимаются, сгибаясь в локтях. Ресницы опущены на бледные щеки – длинные, неподвижныe, плавной линией уходящие к вискам.

Девочка обходит ковер кругом, словно не решаясь приблизиться к нему. Один круг. Второй.

Потом осторожно ступает на осколки, камень шуршит, похрустывает. Шаг, еще один. И вдруг – ресницы взмывают, ослепительные черные глаза сверкают, бледное лицо вспыхивает улыбкой. Раскинув руки в стороны, бесстрашно круша босыми ногами острые осколки, Дин принимается отплясывать.

По толпе прокатывается тихий вздох.

А Дартин поет. Насмотрелся он на эти восторги, на фокусы Дин. Все загадки, все тайны, все чудеса огромного мира оставляют Дартина равнодушным. За что бы он ни брался, везде ожидают его неудачи – не проще ли застрять в захолустном городке, потерянном в тени великого Шадизара, и скончать здесь свои дни, на маленьком рынке, развлекая мелких торговцев и домашнюю прислугу героическими песнями далеких, никому не ведомых воинов?

Глупо. Глупо… Разве об этом мечтал Дартин в далекие юные годы? Разве такую судьбу прочил себе, когда впервые взял в руки оружие и покинул родительскую хижину?

Дартин родился в бедной семье на окраине Шадизара. И как бы ни бедна была его родная семья, а появление в ней этого ребенка даже здесь сочли настоящим позором, ибо он был рожден младшей дочерью вне брака, от заезжего наемного солдата. Солдат этот был варваром-северянином, из тех, кого встречаешь раз в жизни – и после молишься всем богам, дабы отвели от тебя возможность второй подобной встречи.

Неведомый отец Дартина был киммерийцем, и потому мальчик сильно отличался от своих сверстников: был выше их ростом, обладал бледной кожей и неприятными серыми глазами. С годами он загорел, пропитался солнцем и навечно сделался смуглым, но ощущение диковатости, чуждости всем, с кем бы ни сводила его судьба, у Дартина так и не прошло.

Перед ним расстилается площадь, полная людей, и мутное фиолетовое небо низко нависает над ними. Тонкая белая шерстяная ткань просторных одежд вздымает пыль, и легкий алый шелк покрывал прикрывает от пыли.

Насколько хватает глаз – только белое и красное, и лишь иногда черное. Гудят возбужденные голоса, но слов не разобрать. Площадь подобна шкатулке с безделушками, когда ее встряхивают.

Хрустит битый камень, хохочет девчонка, в танце разлетаются руки, извивается между острых лопаток длинная косичка с тяжелыми медными монетами, вплетенными на самом конце волос.

Жара в городе изматывающая, невыносимая. Все – танец окончен! Целая и невредимая, малышка спрыгивает с кучи битого камня в мягкую горячую пыль и начинает собирать деньги. А Дартин все поет, не позволяя истории завершиться, – он нарочно удерживает возле себя людей, чтобы они не вздумали разбежаться, не заплатив. О солдате, который обернулся орлом и взмыл над телами своих погибших товарищей, поет Дартин, а сам думает, хватит ли денег на то, чтобы заплатить за кусок жареной баранины или придется опять хлебать рисовый отвар.

Деньги у пего имелись, но растрачивать сбережения попусту Дартин не хотел. Он собирался купить лошадь. За три месяца он накопил уже достаточно для того, чтобы оплатить две трети благородного животного. Ему вовсе не улыбается покинуть Аш-Шахба пешком или, того хуже, на кляче. Нет, Дартин будет питаться рисовым отваром, но уедет из этого проклятого богами города на хорошем жеребце.

А девчонке все равно. Кожа да кости. Ей лишь бы с голода не умереть.

Иногда она его пугала. Странная она. Вот как сейчас, когда смотрит на него своим неподвижным взглядом. Глаза – ни зрачка, ни белка, две черные щели, губы бледные, как розовая бумага, пролежавшая долгое время на солнце, волосы сверкают, как антрацит. Не лицо, а стена вражеской крепости. Кто там, по ту сторону? Чему она радуется, чего ждет, о чем думает? Отдала ему всю выручку – так она поступала всегда. Только в самом начале их совместных выступлений взяла семь медных монет, чтобы вплести в косу.

Монеты здесь не круглые, а угловатые, с дыркой посередине. Очень удобно – можно носить в связке, на веревке. Да и вору удобно: если уж вытащить, то сразу десяток, не приходится тягать по одной.

Сунув выручку в кошель, Дартин двинулся знакомым путем в знакомое заведение, где он столовался и ночевал на блохастом ковре. Дин с тяжелым узлом, в котором звякали осколки, шла за ним следом. Дартин оглянулся. Девочка несла свой ковер легко, она лишь немного из гнулась под тяжестью, чтобы было удобнее. Раскаленная пыль прожигает подошвы сандалий, а она ступает себе по улице босая и тихонько улыбается своим тайным мыслям – одной Бэлит известно, что на уме у этого юного существа…

«Конечно, это не мое дело, – подумал Дартин уже в который раз, – но нельзя ведь просто взять и научиться танцевать на острых осколках. Не бывает такого ни с того ни с сего. Существуют целые школы при храмах, где обучают тайным паукам. И если кто-то превращает тайное знание, доступное лишь посвященным, в площадной фокус, то дело нечисто. Будут у меня неприятности с этой Дин. В самом лучшем случае – она бежала из подобной жреческой школы, не спросясь, и теперь зарабатывает на жизнь совершенно недозволенными способами. Боюсь, рано или поздно жрецы ее отыщут – и тогда…»:

Дартин тяжело вздохнул. Давно уже пора бросать этот город и уходить. Дальше, к востоку. Там, конечно, тоже ничего нового не ожидается. Пробовали уже. Уходили в странствия. Но надоело до смерти каждый день видеть эти серые стены, заляпанные грязью и все же ослепительные. Надоело изнемогать от жары, петь, вдыхая запах пыли и сушеного навоза.

И еще эта Дин навязалась на его голову. Не то безобидный младенец, не то ведьма – а иной раз кажется, будто и то, и другое одновременно.

Пару раз он видел ее во сне и всегда просыпался с криком. Он не мог вспомнить, что именно ему чудилось, но ощущение тоскливого ужаса оставалось и не покидало по нескольку часов после пробуждения.

Мужчина и девочка обогнули медные ряды и теперь шли мимо навеса, под которым при случае торговали рабами. Торговля шла вяло. Под навесом дурели от скуки две толстых женщины, замотанных в покрывала до самых глаз. Их уже купили, и теперь они ожидали появления управляющего, который должен будет их забрать и водворить к новому хозяину.

Еще трое или четверо принадлежали к касте «вечно выставленных на продажу»: эти, нерадивые, вечно хворые создания кочевали от одного хозяина к другому и нигде не задерживались надолго. Скоро Аш-Шахба попытается окончательно избавиться от них: ни один горожанин больше не выложит за них ни гроша. Но и в других местах ждет мало хорошего – и этих обормотов, и тех, кто решится привести их к себе в дом. Дартин нарочно отвернулся.

А девчонка, напротив, с интересом разглядывала тупые рожи рабов. Словно выискивала среди них своих родственников. Взгляд у нее пронзительный, как будто она глядит прямо в тайные мысли другого человека и быстро перебирает их: есть ли там что-нибудь нужное для нее, Дин?

Один из зевак, лениво глазевших на прохожих, неожиданно толкнул уличную плясунью. Девочка потеряла равновесие и упала. С грохотом и звоном узел с битым камнем выпал из рук Дин. Осколки рассыпались.

Дин вскочила на ноги. Впервые в жизни Дартин увидел, что она умеет сердиться. Бледное лицо Дин слегка покраснело, глаза не были больше ни бездонными, ни загадочными: в них засветилась обыкновенная человеческая злость, и Дартина это обстоятельство почему-то порадовало.

Бездельник, толкнувший Дин, покатывался со смеху.

Присев на корточки, Дин начала быстро собирать осколки. Дартин, скучая, смотрел на ее мелькающие над пылью руки.

Внезапно один из тех, кто маялся под навесом, произнес, обращаясь к Дин: – Я помогу тебе.

Он выбрался наружу и тоже принялся подбирать осколки.

Дартин снова недовольно покосился на свою напарницу, однако возражать ей не решился. Если Дартин вздумает ее поучать или выказывать недовольство, то Дин попросту уйдет от него и не вернется. А без ее танцев за пение Дартина много денег не дадут. Люди приходят поглазеть на диковинную девчонку, посудачить о ней, попытаться в очередной раз угадать ее тайны. Дартин – что? Уличный певец, при случае – вор, при случае – наемник. Никаких сюрпризов. В таком маленьком городке, как Аш-Шахба, он скоро надоест. В девочке Дин – и Дартин отдавал себе в этом полный отчет – заключалась для него вся надежда на хорошую выручку. А если учесть почти полное бескорыстие напарницы. Поэтому молчи, Дартин, смирись и жди, пока она соберет свои обломки.

Наконец она выпрямилась, перекинула косу со спины. Семь медяков, звякнув, упали на плоскую грудь. Кажется, благодарит раба за помощь. А он стоит, облизывая порез на пальце. Глядит на нее с легкой усмешкой – как будто приценивается: не дочка ли сбежавшая перед отцом, не сестренка ли заблудшая.

Человек этот Дартину сразу не понравился. Он был высокий, выше самого Дартина (а тот, благодаря киммерийской крови, унаследованной от случайного отца, считался в Аш-Шахба едва ли не верзилой). Кожу незнакомца сожгло солнце, но при этом сразу делалась очевидной принадлежность его к белой расе: он был северянин, и об этом кричала каждая черта его лица, довольно молодого и, следует сразу признать, довольно привлекательного. Густая копна лохматых волос свободно падала ему на плечи – широкие, мускулистые, покрытые шрамами.

Но самой примечательной особенностью этого странного раба были ярко-синие, пронзительные глаза. И еще улыбка. Он усмехался так, словно оковы на его запястьях представляли собой некое досадное недоразумение, от которого он избавится в самом ближайшем будущем.

Раскосые глаза Дин медленно скользнули по стоящей перед ней фигуре, и вдруг выражение лица девчонки изменилось, словно она что-то такое в нем заметила необыкновенное.

Торговец, который уже спешил к наглецу с плеткой, явно намереваясь спустить с того шкуру, замер. Разумеется, выставленный на продажу разбойник, осужденный личным судом правителя, не имеет никакого права заговаривать с проходящими мимо свободными гражданами. И тем более – держаться так нагло. Но…

Чутье, которое никогда не подводило торговца, сейчас сообщало ему весьма странную вещь: странная девочка, уличная плясунья, намерена купить раба.

Препоручая Ихану – так звали работорговца – этого преступника, начальник стражи правителя предупредил: варвар-северянин – личность буйная, физически необычайно сильная, цену за него поднимать не следует, напротив – надлежит избавиться от него как можно быстрее. Всучить первому встречному, лучше не из местных. Если боги смилуются над Аш-Шахба, то пошлют Ихану какого-нибудь заезжего купчину-простофилю, который решит совершить выгодную сделку и за бесценок приобрести мощного телохранителя.

И напоследок предупредил Ихана: оковы с этого малого не снимать ни в коем случае! Лучше привязать также за шею.

Чутье вопияло в душе Ихана: покупатель! Покупатель! Не упусти! А глаза говорили совершенно обратное. Для чего уличной плясунье личный раб, телохранитель? Или она намерена взять его в любовники? Но как же Дартин? Молва давно уже уложила Дартина в постель Дин.

Та же молва шепнула работорговцу и еще одну мыслишку: дурной из синеглазого варвара любовник – поговаривают, будто его хотела залучить к себе под покрывало сама Альфия, а он поставил ее на место. Последнее внушало Ихану определенную симпатию к варвару: нахальную бабу давно следовало приструнить. Слишком уж много у нее родственников, судьбу которых она устроила самым выгодным образом.

Если Дин предложил за варвара хотя бы пару медяков – участь громилы будет решена. И Ихану спокойнее, да и человек, который щелкнул по носу Альфию, получит свободу. Не задержится же он у Дин в рабах надолго? Этой девочке не то что раба содержать – ей себя бы прокормить. Вон какая худая, кожа да кости. Наверняка голодает.

Для Дартина весь этот клубок соображений и сомнений, что теснились под низким мясистым лбом торговца, был настолько очевиден, что он даже ухмыльнулся. «Напрасны твои надежды, толстяк, – мысленно обратился Дартин к работорговцу. – Рассчитываешь сбыть негодника с рук и повесить его мне на шею? Не получится! Все наши с Дин деньги – у меня, а я не настолько глуп и ни гроша девчонке не дам, что бы она мне там ни говорила. Не дам и все тут. Мало ли что ей взбредет в голову. Сегодня варвар, завтра шелковые шаровары, послезавтра паланкин или зонтик с кхитайскими картинками. Нет уж. Я намерен купить себе хорошую лошадь и уехать отсюда. Не уйти пешком, а уехать. И не на чужом верблюде, охраняя чужой караван, а на собственном скакуне. Когда-нибудь мне должно повезти!»

Дин повелительно протянула руку к рабу.

– Иди сюда, – сказала она, и он шагнул вперед, продолжая улыбаться девчонке совершенно дружески.

Она еще раз пристально посмотрела на него, потом перевела взгляд на торговца.

– Кто он? – спросила Дин.

– Какой-то варвар, дочка, – ответил Ихан. Дартина поразил дружеский тон, которым разговаривал с нищей девчонкой этот бессердечный человек. А ведь знает, что она спрашивает из простого любопытства. – Дикари все строптивы, – добавил торговец, – но этот – сущее наказание. – Он дернул бровью и добавил вполголоса: – Сказать по правде, я его побаиваюсь.

– Откуда он?

– Вроде, попался на воровстве, – пояснил торговец. – Хотя сама знаешь что говорят разные слухи А может, грабитель. Или наемник. Или всего понемножку. С такими людьми очевидно одно: если их высечь кнутом или продать в рабство куда-нибудь на мельницу, то всегда найдется преступление, совершенное ими в прошлом и подлежащее наказанию, такому если не более суровому.

И подмигнул Дин.

– А ты что, уже присматриваешь себе мужчину? Не рано ли тебе?

Дин смотрела на Ихана открыто и ясно – так, будто не понимала, о чем он говорит.

«Может быть, кстати, она и действительно не понимает, – подумал вдруг Дартин. – Она чиста нечеловечески, страшно чиста. В ее голове никогда не появляется ни одной грязной мысли. Иногда мне чудится, что она вообще не знает, какие отношения могут складываться между мужчиной и женщиной Что ж, если она и впрямь не человек, то в этом нет ничего удивительного».

Девочка немного помолчала, потом положила свой ковер на землю и жестом подозвала Дартина. Дартин приблизился, всей душой желая только одного: чтобы вся эта глупость поскорей закончилась. Сейчас они начнут кричать друг на друга, ссорясь из-за денег, потом Дартин настоит на своем – и они с Дин отправятся в дешевую харчевню, чтобы наконец перекусить после «рабочего дня».

– Сколько ты хочешь за него? – спросила Дин работорговца.

– Двенадцать серебряных.

Ответ прозвучал быстро и был, если судить о происходящем честно, довольно дерзким: строптивец не стоил и пяти серебряных. А если учесть все прочее

– Девять, – предложила Дин деловито. И коснулась локтя варвара, который все это время стоял рядом и, щурясь с удивлением поистине царственным, рассматривал торгующихся из-за него людей.

Ихан кивнул с важным видом.

– Учти, я делаю скидку тебе только потому, что мне нравится, как ты танцуешь, – добавил он.

Дин пропустила комплимент мимо ушей.

– Сними с него цепи, – приказала она.

– Разумеется, – быстро отозвался Ихан. – Эти оковы принадлежат мне, так что если бы тебе понадобилось держать своего раба в узде, тебе пришлось бы заплатить за них отдельную цену.

Дин фыркнула.

– Можно подумать, не существует способа держать человека в узде без всяких цепей и веревок! Эти ваши оковы – глупость.

Она встретилась взглядом с варваром, и на мгновение лицо мужчины сделалось серьезным, улыбка сошла с него, а синие глаза сощурились. Затем он отвернулся.

«Великие боги Серых Стен, – думал Дартин, неприятно кривя губы, – когда же она прекратит наконец эту дурацкую болтовню? Неужели она действительно полагает, будто сейчас сделается хозяйкой варвара? Ну, что ты улыбаешься? – мысленно обратился он к своей напарнице. – Я не дам тебе денег, не дам. Можешь и не просить».

А Дин и не просила. Она просто протянула к Дартину раскрытую ладонь, и он покорно отсчитал в нее девять серебряных монет. Торговец с облегчением выставил варвара из-под навеса. Девочка снова взяла с земли свой узел. Изнывая от злости, Дартин двинулся навстречу скудному обеду. Никакой баранины, теперь уже навсегда. Один только рисовый отвар. Пока Дартин не купит себе лошадь. А теперь еще раба извольте кормить.

«Зачем мне раб? – уныло тянулась в голове одна мысль вслед за другой. – Да еще такой кошмарный. И зачем он этой дурехе? Что она будет с ним делать? Пусть сама его кормит. На те медяки, которые звенят у нее в косе. Потому что доверять Дин монеты – пропащее занятие. Она, похоже, не знает цену деньгам. Она вообще не видит дальше собственного мимолетного желания».

Дартин сунул руку в карман и вытащил несколько вялых листьев ката. Вообще-то жевать кат здесь разрешают только после вечерней зори, но он, Дартин, не собирается никого спрашивать, что и когда ему делать.

Надежды на то, что невольник проявит дурной характер и сбежит нынче же ночью, не оправдались. Проснувшись в грязной ночлежке, Дартин чуть не застонал от разочарования: верзила варвар спал на том самом месте, где улегся вчера. Подсунул под щеку огромный, размером с дыню, кулак, смежил длинные, как у газели, ресницы, чуть выпятил губы – и похрапывает. «Ну да, – подумал Дартин с досадой, – если он сбежит, то придется ему искать себе пропитание. Уж без завтрака-то этот хитрец точно не пустится в бега. С варвара станется. Сперва объест Дартина, откормится, нагуляет жирок за хозяйский счет – и только после этого скроется».

Дартин кинул мрачный взор на могучее тело, распростертое на облысевшем ковре. Уморить такого не удастся. Такой сам кого хочешь уморит.

Дартин пнул его ногой, чтобы разбудить, и показал головой на дверь. На пороге раб замешкался, и Дартин в сердцах толкнул его в спину, а потом брезгливо обтер пальцы об одежду. Пригнувшись, Дартин вышел из ночлежки и сразу увидел свою напарницу. Она сидела, скрестив ноги, прямо в пыли и грызла лепешку, держа ее обеими руками. Лепешка тянулась, как резиновая.

Обычно Дин уходила ночевать в лавку к старой Афзе, которая торговала редкостями, лекарствами, амулетами и благовониями. Дартин был уверен в том, что Афза не получала от маленькой плясуньи ни гроша. У девчонки просто не водилось денег. Водились какие-то тайные делишки между этими двумя особами женского пола, такими несхожими и в то же время неуловимо похожими между собой. Дартин в подробности предпочитал не вникать.

Девочка кивнула Дартину в знак приветствия. Дартин подсел к ней и, сняв с пояса флягу, подал ей. Она глотнула и вернула Дартину флягу. Дартин приложил горлышко к носу. Вода была, по правде говоря, не очень свежая.

Дубина раб стоял перед ними, слегка склонив голову. Дартин догадывался, что он голоден, и мысленно злорадствовал.

Девчонка разорвала свою лепешку и большую часть протянула рабу. Тот помедлил, но взял.

– Садись, – сказала Дин спокойно. Дартин инстинктивно отодвинулся. Варвар

уселся и принялся жевать, двигая челюстями энергично и в то же время на редкость задумчиво.

– Как тебя зовут? – спросила его Дин. «Лично меня это интересует в последнюю

очередь», – подумал Дартин, однако ему волей-неволей пришлось принять к сведению, что свои девять кровных серебряных монет он выложил за человека по имени.

Девочка, выслушав все это, важно кивнула.

– Можешь называть меня Дин.

Дин. Так она себя именовала. Вернее всего, что Дин – не имя, а прозвище. В Аш-Шахба любят давать прозвища на древнем диалекте. Вероятно, «Дин» означает что-нибудь вроде «Речного Лотоса» или «Колокольчика Моей Души». Самое обычное прозвание для молодой женщины.

– Красивое имя – Дин, – одобрил варвар.

– Откуда ты родом? – спросила она.

– Ты хочешь знать, где я родился, или тебя интересует, откуда я пришел в Аш-Шахба? – уточнил Конан.

– Я задала вопрос с очевидной точностью, – иногда Дин выражалась витиевато и даже немного книжно, что сбивало с толку.

– Я киммериец, – сказал варвар.

Дартин поперхнулся. Ну конечно! Ему следовало догадаться сразу. Дартин уставился на нежеланно обретенного соплеменника с откровенной неприязнью. Ничего хорошего киммерийцы его семье не принесли. Дартин совершенно не был благодарен своему отцу за собственное появление на свет.

Подобно своей несчастной матери, Дартин верил в переселение душ. Лучше бы та душа, что ожидала в тот миг очереди вселиться в новое тело, получила какую-нибудь иную оболочку. Не наполовину киммерийскую – во всяком случае.

– Откуда ты пришел? – продолжала Дин.

– Прежде чем оказаться здесь, я был в Шадизаре.

– Ничего удивительного, – сказала Дин и замолчала, что-то обдумывая. Она тихо покачивала головой, и монетки в ее косах позвякивали.

Дартин решил вмешаться в их задушевную беседу:

– Полагаю, пора начинать выступление, пока не стало слишком жарко. Ты готова?

Девочка подняла голову к своему напарнику и без улыбки, совершенно серьезно, произнесла:

– Ты меня перебиваешь.

– Но ведь ты молчала! – возмутился Дартин. – К тому же я говорил о деле.

– Я думала. Ты мог бы услышать мои мысли, если бы захотел, – непонятно объяснила Дин.

– Я не имею привычки подслушивать чужие мысли, – заявил Дартин и поздравил себя с тем, что ловко вывернулся из сомнительной ситуации.

Дин вздохнула, как бы сожалея о его глупости.

– В любом случае, сегодня ты будешь выступать один. Я как раз пришла сказать тебе, что танцевать не буду.

– Это почему еще?

– Сегодня не хочу.

Дартин покусал губы. Вот так. Она не хочет. Так просто. Ни запугать, ни заставить ее он не мог. Просить же это косоглазое существо бесполезно.

Дартин поднялся на ноги. Девочка вынула персик и равнодушно принялась его грызть.

– Вчера ты потратила девять монет, – заговорил Дартин с нажимом. – Спустила целых девять монет на собственную глупую прихоть. Тебе не кажется, что ты начинаешь многое себе позволять? По-моему, следует возместить ущерб. Это было бы справедливо.

– Ну и что? – спросила Дин, лениво поведя раскосыми глазами. – Я заработала тебе больше, чем потратила. Вот что справедливо.

Дартин резким движением схватил раба за локоть. Тот прикусил губу, но промолчал. Явно запомнил на будущее и при случае поквитается – но сейчас Дартин был в таком бешенстве, что предпочел не обратить на это внимания:

– Если ты не собираешься сегодня выступать, – прошипел Дартин, обращаясь к Дин, – то вместо тебя будет танцевать эта киммерийская сволочь.

Дин сказала с набитым ртом:

– Да ты ведь и сам киммерийская сволочь, Дартин.

Дартин разжал пальцы.

– Ненавижу таких, как он, – проговорил он искренне.

Дин забросила косточку от персика на крышу ночлежки.

– Вот и хорошо, – невозмутимо заявила она, обтирая рот. – Я забираю его. Он мне нужен. Ступай, Дартин. Я буду у Афзы. До вечера.

– Твоя Афза – старая ведьма, – проворчал Дартин, сдаваясь. – До вечера, кроха.

Дин проводила его недобрым взглядом, а затем легко поднялась и с важностью кивнула своему рабу:

– Иди за мной.

И зашагала по направлению к лавке Афзы.

Дартин ел сливы и плевался косточками в пыль. Он чувствовал, что не может больше оставаться в: этом дурацком городе. Дин решила его бросить – тьфу! – но это ее личное дело – тьфу! – а он, Дартин, перейдет через Белые Горы и попытает счастья в Хаддахе – тьфу!

– Угости, – раздался над его ухом тонкий голос.

Дартин, не глядя, сунул через плечо несколько слив. Голос принадлежал Каджану, старинному приятелю Дартина. Они вместе ходили за листьями ката. Излишне будет сообщать о том, что Каджан был еще большим жуликом, нежели Дартин. И, кстати, немногим более удачливым.

Каджан присел рядом с приятелем.

– Сегодня не поешь?

– Неохота, – буркнул Дартин.

– А где твоя малышка?

– Для начала, малышка не моя. Она не в моем вкусе.

– Ну, мало ли что про вас говорят…

– Поверь мне, Каджан. Если бы ты знал ее поближе, тебе и в голову не пришли бы подобные мысли.

– И все-таки, где она?

– Понятия не имею.

– Что, сбежала? – проницательно спросил жулик.

– Да ну ее! – в сердцах ответил Дартин. Хоть кому-то он мог излить свою душу. Правда, в сочувствии Каджана черной ночной змеей таилось злорадство, но других слушателей у Дартина все равно не было. – Она потратила вчера кучу денег на гору хлама. И как я ей отдал их – сам не понимаю… Умеет она эдак посмотреть, что любые возражения застревают в глотке. Собственным недовольством так поперхнешься, что десяток целителей не спасут – сдохнешь и будешь лежать в могилке синий-синий.

Каджан захихикал. Сравнение ему понравилось. Он почти ничего не знал о Дин, хотя, подобно всем посетителям шахбийского рынка, видел ее каждый день. И теперь, пользуясь тем, что Дартин находился во власти досады и разоткровенничался, жадно ловил каждое слово.

Дартин махнул рукой безнадежно:

– А сегодня с утра эта Дин заявляет мне, что не желает танцевать. Что у нее нашлись какие-то более важные дела, чем помогать мне зарабатывать деньги.

– Ну и ты плюнь на нее, – посоветовал Каджан самым дружеским тоном, какой только сумел изобразить. – Что она, в самом деле, себе позволяет? Ты мужчина, а она всего лишь девчонка.

– Мне деньги нужны, – сказал Дартин.

– Дай еще сливу, – попросил Каджан. – Не жмись, дай.

Дартин сунул в его мягкую ладонь еще две сливы. Жулик покрутил их в пальцах и заметил с горечью:

– Порченую дал.

– Жри, жри, не разбирайся, – посоветовал Дартин. – Гляди как бы и эту не отобрал.

Каджан со скорбным видом последовал совету.

Солнце припекало все сильнее. Сотворив извинительное заклинание, Каджан выбросил косточки в пыль.

– Что ты там бормочешь? – спросил Дартин подозрительно.

– Прошу прощения у духа па тот случай, если потревожил его. Ты разве не знал? Духи обычно невидимы. Сидят рядом с человеком и подсушивают. У самих духов уже нет никакой жизни, но они любопытны – вот и жмутся к людям, интересуются их делами. Но, с другой стороны, духи ужасно обидчивы. Попробуй только плюнь на него – потом бед не оберешься. Он ведь не понимает, что ты его не видишь. Думает – презираешь его, плюешься. Может очень серьезно потом напакостить.

– Неужто ты боишься духов? – презрительно сморщился Дартин.

– Сам боюсь и тебе советую, – с серьезным видом отозвался Каджан. – Опасаться следует всего. И особенно – того, чего ты не видишь.

– Лично я в последнее время практически не вижу денег.

– Опасайся и их, если на то пошло, – после слив и ката Каджана потянуло философствовать.

Он лениво поднялся, обтирая пальцы о штаны.

– Вот скажи, -Дартин, сколько тебе нужно денег для того, чтобы ты наконец стал счастливым?

– Много.

– А мне – чуть, – успокоительным голосом произнес Каджан и поковырял в ухе так энергично, что Дартину стало не по себе. – Знаешь что, – заявил он наконец, – я тебе кое-что расскажу. За деньги. Ты мне две монеты, я тебе – клад.

– Ты сожрал моих слив на три клада. Жулик обиделся.

– Жадина, – произнес он с достоинством.

– Трепло, – отозвался Дартин.

Они немного помолчали, не желая ни ссориться, ни расставаться. Наконец Каджан заметил – как бы между прочим:

– Дело, кстати, совершенно замечательное. Красивое и простое. Одна серебряная монета, подумай, Дартин, – и ты богат до конца своих дней.

Дартин с отчаянным видом протянул ему монету. Была не была. Монетой больше, монетой меньше.

Не веря собственным глазам, Каджан взял ее, подержал на ладони, потом ся?ал в кулаке и хмыкнул.

Дартин молча показал ему кулак.

Жулик кивнул и, понизив голос, заговорил:

– Кое-кто считает, что это пустые разговоры, но я так не думаю. Известно ли тебе, кому принадлежит город Аш-Шахба и вся пустыня до западного склона Белых Гор?

– Царю Ирдуку или как там его…

– При чем тут царь… – Жулик поморщился. – Царь – он пришел и ушел. Нет, я спрашиваю тебя о богах, которые здесь всесильны.

– Еще всех древних богов запоминать! Моя мать молилась Бэлит – и с меня этого довольно. Ты от меня слишком многого хочешь.

– Я от тебя ничего не хочу. Плевал я на тебя, – искренне отозвался Каджан. – Но не зная всех здешних древних богов, ты ничего не поймешь. И клада без них тебе не видать.

– Обучи меня тогда уж заодно и заклинаниям, – посоветовал Дартин ядовито. – Буду камлать и вызывать дождь.

Каджан закатил глаза:

– Я больше ни слова тебе не скажу.

– Ну и не говори!

Хихикнув, жулик показал Дартину серебряную монету.

– И это тебе не отдам.

– Отдай! – мгновенно разъярился Дартин.

– Дартин, имей в виду: за ты хоть и свой, а чужак. А за чужака здесь никто не вступится, – предупредил Каджан. – Советую, как друг: смирись и выслушай мой рассказ до конца.

– Ты нажевался ката.

– Ты сам нажевался ката. Разговор явно зашел в тупик. Поразмыслив, Дартин сдался.

– Ладно, бреши дальше.

– Наш город Аш-Шахба, серые стены, – мгновенно изменив тон, заговорил Каджан, – в незапамятные времена принадлежал великой богине Алат и трем ее сестрам, из которых младшую, самую капризную и жестокую, зовут Зират. Здесь, в городе, им был посвящен большой храм. Теперь он превратился в развалины, и люди позабыли дорогу к сестрам-богиням, однако это вовсе не означает, что богини умерли. Боги не умирают. Их бытие устроено по-другому. И инобытие – тоже. Не исключено, что они сделались духами, хотя то предание, которое я намерен тебе поведать…

– Ты что, решил податься в странствующие сказители? – спросил Дартин. – Учти, за истории платят мало. И не рассчитывай, что я стану ходить с тобой и исполнять чувствительные баллады из жизни богинь. Я в них не верю.

– Что ж, это большое несчастье, но от него, как и от слабоумия, не умирают. – Каджан замолчал, шевеля губами и что-то соображая про себя.

Дартин толкнул его в бок:

– Заснул? Рассказывай!

– А? Нет, не заснул. Богине Зират принадлежал один редкий камень изумительной красоты. Он был размером с женскую ладонь, прозрачный, желтого цвета.

– Граненый? – деловито поинтересовался Дартин.

– Нет. Это был природный кристалл. По форме напоминал обелиск.

– Почему ты говоришь «был»?

– Потому что… – Каджан замолчал, хитро улыбаясь в реденькие усики, и многозначительно посмотрел своему приятелю в глаза. – Потому что его ук-ра-ли… Некий жрец-отступник утратил веру, прихватил священный камень Зират и двинулся к Белым Горам. За Белыми Горами, в Хаддахе, Зират не имеет уже над ним никакой власти. Там начинаются владения Инанны… За преступником послали погоню. От мести Зират никто не может скрыться. Если, конечно, Зират знает, кого и где искать. Этот негодяй не успел выбраться из ее владений, и его поймали. Думаю, его растерзали на месте. Но камень в храм так и не вернулся.

– Почему? – жадно спросил Дартин. Жулик рассказывал профессионально, с паузами в нужных местах.

– Потому что, – важно произнес жулик, – тогда шла война. Жрецы, посланные в погоню за преступником, в свою очередь пропали бесследно, а вместе с ними сгинул и камень. Думаю, на них напали вражеские солдаты. А еще вероятнее – банда дезертиров. Камень спрятан в Белых Горах, где-то в истоках реки Белая.

Дартин тихонько свистнул.

– И это все? Горы, друг, – они очень большие… Где его там искать?

– Подумай, Дартин, подумай сам. Люди, ограбившие жрецов, исчезли. Если бы кто-нибудь из них уцелел и при этом имел при себе камень, то в какой-то момент драгоценность заявила бы о себе. Нет, бандиты спрятали камень и не сумели за ним вернуться. И у меня есть серьезное предположение, что спрятали они его на заброшенном руднике.

– С чего ты взял?

– Я пришел к этому выводу после долгих и отчасти мучительных размышлений. – Каджан выразительно постучал себя по бритой макушке. – Через рудник лежит дорога на Хаддах. Вероятнее всего, на этой дороге и произошла встреча грабителей со жрецами. Люди, которые на них напали, не были местными. На что угодно спорю. Местные побоялись бы гнева Зират. Нет, это были какие-то чужаки. И когда им понадобилось спрятать добычу, они выбрали именно рудник. Единственное приметное место в горах.

Дартин задумался. Он никогда еще не был в Белых Горах и плохо представлял себе их.

– Там много штолен? – спросил он.

– Одиннадцать. Три из них очень нехорошие. Там люди загибались быстрее всего, – предупредил жулик.

– Почему рудник прикрыли? Неужто берегли жизнь рабочих?

– Нет, разумеется. Из-за войны. Это было одно из условий мирного договора. Впрочем, постепенно там все разрушилось, забыты были и богини, и рудник, и самый повод для той войны. А камень – ручаюсь! – до сих пор спрятан там. И любой, у кого достанет сил и смелости отправиться в горы, сделается обладателем сокровища древней богини. Ну что, как тебе моя идея?

Дартин обвел глазами сонную от полуденного жара площадь, недоумевая, почему никто не мчится, сломя голову, на брошенный рудник.

– Мне нужна лопата, кувалда фунтов на пять, зубило… – пробормотал он, как во сие.

Каджан покачал головой и прищелкнул языком. Вот и еще один свихнулся из-за желтого камня Зират. Если так будет продолжаться, то со временем Каджан соберет с дураков, вроде Дартина, сумму, на которую этот камень можно будет купить… Всегда приятно иметь дело с людьми глупыми и предприимчивыми.

– Не забудь мазь от порезов и ушибов, – помакнул жулик, – спроси у Афзы, у нее должно быть…

Афза. Дин. Конан. Дартин вспомнил о том, что у него теперь есть раб, и вскочил. Вот кого он заставит разгребать засыпанные штольни!

Жулик поглядел, как Дартин удаляется, окутанный облаком пыли. Возбужденно размахивая руками, он шагал по направлению к кузнечной лавке. Покупать, должно быть.

Жулик вытащил монету и фыркнул.

– Дурак ты, Дартин, – сказал он вслед приятелю. – Тебе жизни не хватит, чтобы перебрать все отвалы на Белых.

Негромко сказал, чтобы никто этих слов не расслышал.