Дилан Томас
После ярмарки

Ярмарка закончилась, в ларьках с кокосовую скорлупу выключали свет, и деревянные кони неподвижно застыли в темноте в ожидании музыки и стука механизма, чтобы вновь потрусить вперед. Во всех киосках один за другим гасли газовые рожки, и маленькие карточные столики затягивались парусиной. Толпа отправилась домой, и в окнах фургонов засветились огни. Никто не заметил девушки. Одетая в черное, она стояла прислонясь к карусели, ей было слышно, как по опилкам проследовали последние шаги и вдали замерли последние голоса. Потом, совершенно одна на опустевшей ярмарке, в окружении деревянных конских фигур и дешевых ярмарочных лодок, она принялась искать место, где бы устроиться на ночлег. И тут, и там приподнимала она парусину, затягивавшую кокосовые скорлупки ларьков, и вглядывалась в теплую тьму. Внутрь она боялась ступить, и, когда по засыпанному стружками полу пробегала мышь, или трещала парусина, или порыв ветра заставлял ее пуститься в пляс, она убегала и снова пряталась около карусели. Один раз она наступила на дощатый настил, бубенцы на шее лошади зазвенели и смолкли; она не смела вздохнуть, покуда все не затихло и тьма не забыла про звон бубенцов. Потом она бродила в поисках постели, заглядывая повсюду, в каждую гондолу, в каждую палатку. Но нигде, нигде на целой ярмарке не было для нее места, где бы устроиться на ночлег. В одном месте было слишком тихо, в другом – возились мыши. В углу палатки Астролога была солома, но, когда девушка прикоснулась к ней, она зашевелилась; девушка опустилась рядом с ней на колени и протянула руку: на своей руке она почувствовала руку младенца. Теперь уже места не было нигде, так что она медленно повернула к фургонам, обступавшим ярмарку, и обнаружила, что во всех, кроме двух, не было света. Она повременила, сжимая свою пустую сумку и размышляя, в какой из них постучаться. Наконец она решила постучать в окошко маленького обшарпанного фургона, стоявшего поблизости от нее, и, встав на цыпочки, заглянула туда. У печки сидел самый толстый человек, какого ей доводилось видеть, и жарил кусок хлеба. Она три раза стукнула по стеклу, потом спряталась в тени. Она слышала, как он подошел к лестнице и крикнул сверху:

– Кто там? Кто? – (Но не осмелилась ответить.) – Кто там? Кто? – снова крикнул он.

Она засмеялась при звуках его голоса, который был так же тонок, как он – толст.

Он услышал ее смех и повернулся к тому месту, где ее укрывала тень.

– Сначала стучитесь, – сказал он, – потом прячетесь, потом смеетесь.

Она вступила в световой круг, зная, что ей больше не нужно прятаться.

– Девушка, – сказал он, – входи, да вытри ноги.

Он не стал ждать, а удалился в свой фургон, и ей ничего не оставалось, как последовать за ним по ступенькам в его тесную каморку. Он уже снова уселся и жарил тот же кусок хлеба.

– Вошла? – спросил он, так как сидел к ней спиной.

– Закрыть дверь? – спросила она и, не успел он ответить, закрыла.

Она села на кровать и стала смотреть, как он жарит хлеб, пока тот не подгорел.

– Я могу поджарить лучше вас, – сказала она.

– Не сомневаюсь, – сказал Толстый Человек.

Она наблюдала, как он положил обугленный хлеб на стоявшую рядом тарелку, взял еще один ломоть и опять стал держать его перед печью. Хлеб подгорел очень быстро.

– Давайте я вам поджарю, – сказала она. Он тут же протянул ей вилку и буханку.

– Нарезай, – сказал он, – жарь и ешь. Она села на стул.

– Погляди, какую ты яму сделала на моей постели, – сказал Толстый Человек. – Кто ты такая, чтобы являться и превращать мою постель в яму?

– Меня зовут Энни, – сказала она ему.

Вскоре весь хлеб был поджарен и намазан маслом, она поставила еду на середину стола и пододвинула два стула.

– Я буду есть на постели, – сказал Толстый Человек. – А ты – тут.

Когда они закончили ужин, он подался со своим стулом назад и через стол уставился на нее.

– Я – Толстый Человек, – сказал он. – Родом из Триорки. Гадалка рядом с нами – из Абердера.

– Я не с ярмаркой, – сказала она. – Я из Кардиффа.

– Есть такой, – согласился Толстый Человек. Он спросил, отчего она оттуда уехала.

– Деньги, – сказала Энни.

Потом он рассказал ей о ярмарке и о местах, где он побывал, и о людях, с которыми встречался. Он сказал ей, сколько ему лет и какой у него вес, и назвал имена своих братьев, не забыл сообщить, как назовет своего сына. Он показал ей картинку бостонского порта и фотографию матери, которая занималась поднятием тяжестей. Упомянул, что летом гостит в Ирландии.

– Я всегда был толстый, – сказал он, – а теперь вот я – Толстый Человек; по толщине со мной некому тягаться.

Он поведал ей про сезон страшной жары в Сицилии и про Средиземное море.

Она сказала ему про младенца в палатке Астролога.

– Опять звезды, – сказал он.

– Младенец умрет, – сказала Энни.

Он отворил дверь и вышел во тьму. Она огляделась вокруг, но не шелохнулась, спрашивая себя, не отправился ли он за полицейским. Еще одно задержание полицией ей совсем ни к чему. В открытую дверь она смотрела в неприветную ночь, пододвинув стул поближе к огню.

– Задержат, так хоть в тепле, – сказала она. Но, заслышав приближение Толстого Человека, она задрожала, а когда он стал, словно живая гора, подниматься по ступенькам, прижала руки к своей тощей груди. Сквозь темноту она увидела, что он улыбается.

– Видишь, что наделали звезды, – сказал он, внося на руках младенца от Астролога.

После того как она побаюкала младенца, прижимая его к себе, а он поплакал ей в платье, она рассказала Толстому Человеку, как испугалась его ухода.

– Какое мне дело до полицейского? Она сказала, что полиция ее ищет.

– Что ты такого сделала, чтобы тебя искала полиция?

Она не ответила, лишь крепче прижала ребенка к своей иссохшей груди. Он увидел ее худобу.

– Надо питаться, Кардифф, – сказал он.

Потом ребенок раскричался. От тихого всхлипывания его голос дошел до визга, разразившись бурей отчаяния. Девушка качала дитя на коленях, но ничто не могло его унять.

– Прекрати это! Прекрати! – говорил Толстый Человек, а слезы текли еще сильнее. Энни осыпала младенца поцелуями, но он все вопил.

– Надо что-то сделать, – сказала она.

– Спой ему колыбельную.

Она начала петь, но ребенку не понравилось, как она поет.

– Осталось только одно, – сказала Энни, – надо покатать его на карусели.

Неуверенно ступая, она спустилась по лесенке – ручка ребенка обвила ее шею – и побежала к опустевшей ярмарке. Толстый Человек, пыхтя, – следом за ней.

Меж ларьков и палаток она добралась до центра ярмарки, где стояли в ожидании деревянные лошадки, и взобралась в седло.

– Заводите мотор, – крикнула она.

Было слышно, как в отдалении Толстый Человек раскручивал старый механизм, приводивший в движение лошадей, весь день скакавших деревянным галопом. Она услышала судорожный гул мотора, настил под ногами лошадей загрохотал. Она увидела, как Толстый Человек поднялся рядом с ней, дернул какую-то ручку и залез в седло самой маленькой лошадки. Когда карусель пришла в движение, сначала медленно, потом набирая скорость, ребенок на груди у девушки перестал плакать и захлопал в ладоши. Ночной ветер трепал его волосы, музыка звенела в его ушах. Круг за кругом неслись деревянные лошади, заглушая свист ветра цокотом копыт.

Так их и обнаружили люди из фургонов, Толстого Человека и девушку в черном с ребенком на руках, – под музыку шарманки, которая звучала все громче и громче, они неслись круг за кругом на своих механических скакунах.