"Город М" - читать интересную книгу автора (Болтышев Валерий Александрович)

Глава первая (в)

– Кто здесь?– еще глупей сказал Анна.

Это был глупый вопрос. По смыслу он равен обычному "ай". И нужно очень сильно не надеяться на ответ, чтоб задавать его в комнатке из восьми пустых углов.

Однако ответ был. И даже раньше, чем Анна успел это сообразить.

– Не нужно бояться,– был ответ.– Тебе нечего бояться. Это не здесь. Это за стеной.

– За… какой?

Это тоже был глупый вопрос, потому что Анна совсем не собирался его задавать.

– За той, где светильник,– ответил голос.– Раньше здесь был родник. Я его не прятал, он был маленький. Просто я никому о нем не говорил. А когда кто-нибудь входил, я начинал говорить громче, чтобы его не было слышно. А потом он проточил стену и ушел. Все произошло самым естественным образом.

– Да? – спросил Анна.

Версия родника, просверлившего стену, выглядела слишком пасторально, чтобы убедить наповал. К тому же, слова понимались с некоторым запозданием. Слова значили меньше, чем сам голос, который и впрямь звучал как будто за стеной, как соседский телевизор за стеной, когда теледиктор с мебельным выражением лица объявляет сегодняшний день пятницей.

– Да. Он ушел сам. А сегодня здесь были двое столяров. Они снимали мерку для досок и пили лосьон. Затем, когда лосьон кончился, они ушли, забыв свет и дверь. И я стал ждать.

– Чего? – выдохнул Анна.

– Тебя. Когда ты придешь. Когда знаешь, что должно произойти, нужно ждать. Ожидание есть единственно необходимый момент усилия.

В пересчете на Анну, которому последняя фраза напоминала почему-то закон Архимеда, дело обстояло так: странный текст принадлежал мужчине лет тридцати, расположенному где-то у фонаря.

Неслышно кладя стылые подошвы, он прокрался в угол и присел на четвереньки. Это здорово смахивало на волчий рассказ про подвального старика, и Анна успел это вспомнить. Но, шаря ладонью по камням, он нащупал дыру.

Вернее – две.

Небольших.

Одна проваливалась в пол, вглубь. Другая – рядом, в углу, на уровне несуществующего плинтуса – ныряла вбок, под стену.

Стараясь не дышать и страстно желая, чтоб дыры не оказались крысиным перекрестком, Анна потрогал края – они были гладки и холодны, как надлежит быть камню, обкатанному водой. Но ни самой воды (приложив ладонь к щеке), ни звучания воды (подержав ухо над обеими дырами) найти не удалось.

Наслушавшись тишины, Анна сдернул чалму за висячий хвост, свернул ее под ноги и встал, имея отверстия перед собой. Теперь это смахивало на прилаживание к писсуару. Однако помня опыт прежних бестолковых бесед, Анна решил не отвлекаться на ерунду.

– Послушайте,– позвал он.– Вы кто?

– Да. Я думаю, как сказать,– откликнулся голос.– Я мог бы сказать правду, сказав так: я – никто. Но понадобилось бы долго и много объяснять, нарушая порядок вещей. Ничем же не объясненное сказанное лишится смысла. Поэтому лучше я скажу так: я – узник. Это тоже правда. Потому что я нахожусь здесь давно, под замком и не имею даже имени. Меня зовут "Комната В". "В" означает – внизу.

– А-а… Никодим? Вы сказали, что…

– Нет. Это не так. Тебе показалось это от волнения. Тебе очень хотелось что-либо прочесть, и ты прочел. Но если хочешь, можешь называть меня так. Теперь это будет верней, чем "Комната В". Потому что мне предстоит отсюда уйти.

– Да? – насторожился Анна.– А… как?

– Лучше я скажу, почему – теперь. И ты поймешь – как. Так будет правильнее.

Легкий голос сочился снизу. Его можно было прикрыть ногой.

– Я был пленник. И потому оставался пленником. Иначе это было бы вторжением в порядок вещей. А тот, кто ищет порядка, не имеет права ломать его – тем паче для того, чтобы его восстановить. Но теперь все произойдет без меня. Я только ждал. Сперва я ждал родник, который пробьет стену, чтоб я мог говорить с тобой, когда ты придешь. Затем я ждал столяров, которые не запрут дверь, чтобы ты мог войти. Затем я ждал тебя. И заговорил только в ответ.

– То есть вы хотите сказать…– промямлил Анна. В сущности, это был финт: он не понял, что можно сказать такой галиматьей.

– Нет. Ничего, кроме сказанного,– возразил голос.– Все, что так долго продолжалось со мной, было вторжением в естественный порядок. Меня держали здесь, чтобы я делал это, и я был пленник. Мне необходимо прекратить это и уйти, чтобы прекратить это. Но объяснять, удивляя, и снова объяснять, удивив, значит, продолжать вторжение. Все должно придти само. Как родник. И ты должен все понять сам.

– Хорошо,– опытно согласился Анна.– Но, честно говоря, трудно сосредоточиться. Честно говоря, я думаю о какой-нибудь железяке. Понимаете, здесь дверь…

– Нет. Это неверно. Об этом думать не следует,– тихо сказал голос.

– То есть… почему?

– Потому что ты должен понять совсем другое. Но ты в волнении и можешь не понять надлежащего. И я скажу,– еще тише пообещал голос.– Я скажу так: некий человек угрожал другому многими бедами. Но сам имел тайну. И тогда тот, другой, пообещал раскрыть его тайну перед людьми. И угрожавший, страшась раскрытия тайны, стал оберегать своего врага, следуя за ним на всяком пути его и даже сражаясь за него, и находя его повсюду, где бы ни случилось быть. Ибо пропажа того человека в день первый грозила раскрытием тайны в день второй…

– Постойте,– догадался Анна.– Это про Клавдия. Но откуда вы…

– Не нужно спрашивать об этом. Я не смогу сказать так, чтобы не помешать тебе. Но уже вечер, и ему нужно спешить.

– Но…

Но в этот момент упала тьма. И, обернувшись к фонарю, вместо листочка пламени, Анна увидел три искры, две из которых тут же и погасли, и только последняя, самая круглая, держалась за край фитиля.

И такой, в общем-то, пустяк, как малиновая точка на обгорелой тряпке, дал совсем неожиданный эффект: накрытый тьмой, Анна ощутил необычайную ясность.

– Дело Пинчука,– вдруг выговорил он.

Но и в этот момент (правда, уже не свет) взвизгнул отчетливый жестяной звук. И Анна обернулся к двери.

– Теперь ты знаешь, чего ждать,– сказал голос.– И тебе будет лучше. Но это еще не он. Это один из столяров, который решил, что у него остался пузырек лосьона. Но тебе не нужно беспокоиться: он не найдет дверь. Но он несет светильник, и это хорошо, потому что в твоем выгорел керосин. И последнее…

– Дело Пинчука,– с непонятной убежденностью отчеканил Анна.

– Да. Но я могу сказать лишь немногим более. Я могу сказать так: да, я знаю дело Пинчука. Прочее будет вмешательством в естественный по…

Голос смолк, потому что за дверью раздалось "ыть!" – очень похожее на все предыдущие "ыть" и "эйк", но неуслышанные прежде,– и краткая возня с чем-то тяжелым и обмякшим.

– И потом – тебе нужен повод совершить то, что надлежит. Тебе необходимо как-то по-своему понимать, почему ты теперь поступишь так. Иначе ты почувствуешь себя несвободным. А это тоже – нарушение порядка вещей. Комната В…

Заключительная часть была произнесена уже не голосом, а скорее шепотом. Он щекотал ногу. И Анна, несмотря на полумистический полувосторг, очень живо представил собеседника на четвереньках.

Но видение было мимолетным, его убил распахнувшийся свет: дверь, в которую, судя по всему, врезали плечом, раскрылась широко и беззвучно, и в проеме возник Клавдий, держа фонарь с факелом в одной руке и освободив кулак под очередной "ыть".

Две-три секунды лупоглазости, выделяемых в таких случаях до первого слова, он использовал на то, чтобы быстро оглядеть Анну, камеру и дверь. Никогда не видев его улыбающимся, короткий фырк, который он отпустил, закончив обзор, Анна принял за улыбку.

– Соло для Клавдия с боем. Бой – это вы. Блэк бой. Скорей.

Восторг еще трепыхался где-то под ребром, но деловой тон вышиб остатки столбняка. Анна выскочил в два огромных скока и чуть не влетел лбом в фонарь.

– Держите. Если что – бейте по голове. За мной.

– Нет, стойте! – схватив фонарь, Анна задрал его над собой и осветил коридор.

Позади он был узок и темен. Впереди – сворачивал за угол. Из-за угла торчал башмак. Прыгнув туда, Анна увидел тупик, который упирался в дверь, а под дверью – человека, который лежал, устроив голову на втором башмаке.

– Ага! Вот она! Сюда.

– С вами тут чего – скверно обращались? – шикнул Клавдий.– Какая, к черту, она? Живей, он скоро очухается…

– Да не он! Хотя – да! Он – столяр. У него – инструмент,– Анна замотал фонарем, высвечивая закоулки.– Надо открыть. Вот эту.

– Зачем? Да вы что? Спятили, что ли…– Клавдий потянул за рукав. Но Анна рванулся так, что жиденький хирургический халатик откинул лоскут, будто ящерица – хвост, и, повертев ненужную тряпочку, Клавдий сунул ее в карман.

– Слушайте, не валяйте дурака! Какого черта? У нас нет времени.

– Это у вас нет времени,– буркнул Анна, присев над столяром.– А у меня навалом времени. И пока я не открою эту дверь…– он поднял фонарь и посветил в большеглазое лицо. Это равнялось твердому взгляду.– Вот так. Если хотите, чтоб поскорей, можете помочь.

Поединок между синими глазами и фонарем длился недолго. Молча сунув факел, Клавдий взял фонарь, отломил проволочную дужку и принялся колупаться в скважине. Лохматый факельный свет показывал его тень дрожащей. Клацкнул щелк, за ним другой. Вызволив железку из замка, Клавдий молча пихнул дверь в грудь.

– Пошли на хрен…– раздался голос. Но это был голос спящего столяра. Сказав так, он повернулся набок и потерся щекой о башмак.

Тот же, чья темница теперь была отворена, хранил молчание. Он стоял и смотрел на присевших у порога.

Это был достаточно высокий, но малотелый человек. Анна вспомнил, что голос с самого начала выглядел каким-то недостаточным. Вернее – номинальным: ну голос и голос, и – все.

То же самое, пожалуй, можно было сказать и о лице. Человек был коротко подстрижен и, кажется, выбрит, и ровные – стрелкой – усики, которые когда-то звали английскими, были одной масти с английской же (прямо-таки колониального фасона) стрижкой – то есть рыжеватые с проседью. Однако парикмахерская часть имела отдельный вид и как бы вовсе не относилась к остальному. Анна решил даже, что человек выбрит силком.

Одним словом, он походил почему-то на прихворнувшего почему-то таксиста. В горбольнице. Тем более одет он был в телогрейку6 (причем – как раз больничную, синюю, а из нее – шея), пижамные, в полоску, штаны и синие тапочки.

Впрочем – если с натяжкой – человек напоминал Клавдия. Например, скудностью сложения. И эта аляповатая мысль (которую Анна тут же и согнал) ткнулась, когда Клавдий, которому пауза давалась хуже других, встал и вопросительно посмотрел Анне в затылок.

– И?– сказал он.

– Да. Вот теперь мы можем идти,– кивнул Анна.– Втроем.

– Но это ты понял сам,– поспешно откликнулся человек у стены.

Взглянув на него и как бы прикинув расстояние, Клавдий опять посмотрел на Анну.

– Будет шум.

– Плевать,– кратко сказал Анна.– Дело Пинчука.

– Но и это ты понял сам,– вставил человек.

Клавдий посмотрел на него еще раз. Трудно сказать, что взгляд выразил интерес. Но он был длинней.

– Значит – большой шум,– сказал он.

– Плевать,– повторил Анна и встал.– Это не ваше дело.

Придерживаясь хронологической строгости, необходимо сообщить, что именно с этих слов в событии (а здесь опять-таки необходимо напоминание – или даже объяснение для тех, кому нужно,– что речь идет о событии), так вот с этих слов в событии произошло нечто вроде хронологической пазухи.

Клавдий дернул плечом и отступил в коридор. Затем, когда Никодим Петрович покинул камеру, не перешагнув, а обойдя спящего поперек лосьонопийцу, Клавдий запер дверь на замок и с факелом над головой зашагал впереди отряда. Он шел не оборачиваясь, по собственным следам, а Никодим Петрович, заботясь, чтоб все происходило естественным образом, вмешался всего однажды и робко ("Может быть, лучше не туда?") и, кажется, был рад, что его совет остался без внимания.

Исход – вместе с двумя короткими остановками – занял около часа и прошел почти молча.

Первая остановка была вызвана внезапным хохотом (или, вернее, ржанием – поскольку потом рассыпался перестук копыт) где-то далеко. Но Клавдий велел прикрыть фонарь и, ожидая, пока уляжется эхо, шепотом поинтересовался, куда планируется девать вот этого, имея в виду Никодима Петровича. Анна еще не думал, потому что не думал вообще, чувствуя себя попеременно то победителем, то шантажистом, то дураком.

– Лучше бы всего – к разбойникам,– попросился Никодим Петрович.

– Да, самое надежное,– неожиданно кивнул Клавдий.

Вторая остановка случилась уже в самом конце пути, когда, свернув в узенький тупичок, Клавдий опять приказал прикрыть свет, вскарабкался на стену и долго смотрел в какую-то щель, припав к ней, как киношный механик-водитель. Затем, просунув в щель ладонь, он вдруг сдвинул потолок, который отъехал с подшипниковым посвистыванием, и унырнул в прогал, оказавшийся ровно обрезанным куском завечеревшего неба.

Мгновение спустя в небе появилась голова, которая, как всегда при таком ракурсе, выглядела меньше нужного.

– М-да… Очень большой шум,– буркнула она.– Ну ладно. Пошли. Живей.

Сдвинутый потолок был сдвинутой могильной плитой. Прочесть надпись Анна не сумел сдуру и впопыхах.