Глава 13

Мы проснулись рано, в полудреме полежали в кровати, изредка касаясь друг друга. Я повернулся, обнял Каролину, но она не отреагировала. Я почув­ствовал, что ее что-то тревожит.

—  В чем дело? — спросил я ее.

—  Ничего. Просто думала.

—  О чем?

—  Пустяки, — ответила она, но я же видел, что ее мысли занимает что-то серьезное.

Начал вновь исследовать ее тело руками, но она села.

—   Не сейчас. Хочу чаю... — Она встала, надела халат, коридором прошла на кухню. Я лежал и ду­мал, что я сказал или сделал не так.

Каролина вернулась с двумя дымящимися круж­ками чая, вернулась в кровать, но халат не сняла.

—  Я так сильно тебя разочаровал? — спросил я, приподнявшись на локте и глотнув чая.

—  Нет. Как раз наоборот. В этом часть про­блемы.

—  Так есть проблема? Расскажи мне.

Она со вздохом привалилась к стене.

—  Я не могу переехать в Ньюмаркет. С моей ра­ботой я должна жить в Лондоне.

Я облегченно рассмеялся:

—  Я не прошу тебя жить в Ньюмаркете.

—  Ох. — Она помрачнела. — А я думала, что мо­жешь попросить.

—  Безусловно, могу. Но я, скорее всего, перебе­русь в Лондон.

—  Тогда все в порядке. — Она широко улыбну­лась. — Но когда? И что станет с твоим рестораном?

—  Все еще очень неопределенно, и я не хочу, чтобы мои сотрудники об этом знали, но есть планы по открытию нового ресторана в Лондоне еще до конца года.

—  Как здорово! — Она захлопала в ладоши.

—   Если я правильно тебя понимаю, ты готова войти в мою жизнь на постоянной основе? — спро­сил я.

—   Возможно. — Она выскользнула из халата и устроилась рядом со мной.

—  Тогда действительно все хорошо.

Днем мы доехали на поезде до станции Вирджиния-Уотер. А потом на такси до Смитс-Лауна, где находится «Гвардейский поло-клаб». Мы оба не зна­ли, чего ждать, поэтому выбрали максимально ней­тральную одежду. Каролина — черно-белое платье, которое подчеркивало все достоинства ее фигуры, отчего в поезде многие бросали на нее восхищенные взгляды, и твидовый жакет, отороченный коричне­вым мехом по воротнику и манжетам. Если она и за­хватила с собой охотничий шлем и увеличительное стекло, я не знал, куда она их спрятала. Я же оста­новился на синем блейзере поверх серых фланеле­вых брюк, белой рубашке и галстуке в полоску. Как я полагал, униформе любого уважающего себя офи­цера гвардии, находящегося не при исполнении.

Мы оба приняли решение не надевать зеленые резиновые сапоги, прежде всего потому, что сначала их следовало купить. Да и прогноз погоды улучшал­ся с каждым часом, и обещанный дождь ждали уже не раньше понедельника. Так что я поехал в черных кожаных туфлях, а Каролина — в черных кожаных сапожках на низком каблуке.

Воспитанный в скаковом мире, где малейший физический контакт на дорожке встречался неодоб­рительно, а самое легкое столкновение могло стать причиной проигрыша в судейской комнате, я при­шел в ужас от той грубости, даже насилия, которое царило на поле для поло.

Игрокам разрешалось «наезжать» на противника, даже не владеющего мячом. Сие означало, что игрок направлял своего пони в бок пони противника, да еще помогал себе локтем и коленом, с тем чтобы сбить оппонента с выбранного курса. С этой целью колени игроков закрывались толстыми кожаными накладками. Шпоры вроде бы не разрешалось вса­живать в ногу противника, но у меня создалось ощу­щение, что используются они именно для этого.

Я знал, что цель игры — клюшкой загнать белый мяч между двумя стойками, а сама игра напоминала мне некий гибрид хоккея, крикета и американского футбола, причем все маневры выполнялись верхом на лошади и с высокой скоростью.

Игра эта распаляла как игроков, так и зрителей. На поле постоянно слышались крики игроков, обра­щающихся к судье с требованием наказать одного или поощрить другого. Успев бегло познакомиться с пятьюдесятью страницами правил, я знал, что игра эта более сложная и не ограничивается выездом на поле и закатыванием мяча между стоек. Однако для зрителя никакой сложности она из себя не представ­ляла, поэтому очень скоро нас с Каролиной захва­тил азарт борьбы.

Подходя к трибуне, мы выяснили, что основная ее часть предназначена для членов клуба, а то, что оставалось, — для всех прочих. Мне хотелось по­пасть туда, где находились «члены». Где еще я нашел бы человека, который мог бы компетентно ответить на мои вопросы?

Мы покрутились на автомобильной стоянке для «членов», пока из подъехавшего «Рейнджровера» не вышли пять человек. А уж потом просто пристрои­лись к ним и прошли на трибуну. Я решил не про­воцировать удачу и не пытаться прорваться в «святая святых», двухэтажную Королевскую ложу с балкона­ми и красной крышей.

Не зная, чего ожидать, я не мог сказать, тянули на аншлаг или нет двести пятьдесят, может, триста человек, собравшихся на трибуне. Многие зрители просто припарковали свои автомобили у дальней стороны поля и наблюдали за игрой с крыш. Так что каждый гол приветствовали не только крики, но и хор автомобильных гудков.

К счастью, день выдался отличным, рассеянный солнечный свет даже пригревал, и мы с Каролиной сидели на зеленых пластиковых сиденьях в окруже­нии тех, кто, похоже, лично знал игроков, посколь­ку хватало и приветственных криков, и махания рук с обеих сторон.

Матч в поло делится на периоды, каждый из ко­торых называется «чакка» и длится семь минут. Матч может состоять из четырех, шести и восьми чакк с пятиминутными перерывами между ними. Чуть длиннее только перерыв между первой и вто­рой половиной матча.

Каролина спросила мужчину средних лет, сидев­шего неподалеку от нее, какой счет. Вопрос этот был далеко не праздным, потому что не всегда неис­кушенный зритель понимал, забит мяч или нет: сет­ка, которая удерживает мяч в футболе, в поло отсут­ствует. А во-вторых, команды после каждого гола меняются воротами, что также легко путало зрите­лей-новичков.

—  Как считать, — ответил мужчина. — С гандикапными голами или без?

—  А что такое «гандикапные голы»? — спросила Каролина.

Мужчина не поддался искушению закатить гла­за, прежде всего потому, что его взгляд не отрывался от выреза платья на груди Каролины.

—   Каждому игроку в начале сезона определяют гандикап, — объяснил он. — В любой игре склады­вают гандикапы игроков одной команды и вычитают из них гандикапы другой. Разница и показывает, ка­кую фору в голах получает более слабая команда. — Он улыбнулся, но не закончил. — Разумеется, в та­ком матче, состоящем только из четырех чакк, сла­бейшая команда получает две трети гандикапа.

—  Но каков все-таки счет? — вновь повторила вопрос Каролина с мольбой в голосе.

—  «Бешеные псы» ведут против «Орчио риос» три с половиной на два. — Он указал на табло слева от нас, взглянув на которое любой мог увидеть счет, большие белые цифры на синем фоне.

Наверное, не стоило нам спрашивать о счете. Мы даже не знали, какая команда «Бешеные псы», а какая — «Орчио риос», но значения это не имело. Происходящее на поле нам нравилось, и мы актив­но болели и за одних, и за других.

По окончании первой половины игры многие зрители спустились с трибуны к кромке поля, чтобы поговорить с игроками, которые спешились и меня­ли пони. Около поля стояли примерно тридцать за­седланных и полностью готовых к игре пони, и иг­роки могли их менять, если пони уставал, по ходу чакки, без остановки игры. За животными у каждого игрока присматривал один, а то и два конюха, кото­рые помогали игроку быстро сменить пони. То есть этот вид спорта могли позволить себе только бога­тые люди.

Во время большого перерыва я спросил нашего нового знакомого, не встречался ли он с Ролфом Шуманом или Гасом Уитни из клуба поло в Вискон­сине, что в Штатах. Он задумался. Потом покачал головой:

—  Извините, но едва ли. Американское поло от­личается от нашего. Они играют на арене. — Навер­ное, на моем лице отразилось полнейшее недоуме­ние, потому что он продолжил: — Под крышей и на маленьких площадках. И в командах только по три игрока. Короче, это не та игра, которой наслаждаем­ся мы. — Он не сказал, что американское поло уров­нем куда как ниже, но его уверенность в этом не вы­зывала сомнений.

—  А о Петре Комарове вы слышали? — задал я следующий вопрос.

—  Да, — кивнул он. — О Питере Комарове слы­шали все.

—  Питере?

—  Питер, Петр — это одно и то же. Петр — это Питер на русском.

—  А почему все его знают?

—  Я не говорил, что все его знают. Я сказал, все о нем слышали, — поправил меня мужчина. — В Британии он — самый крупный импортер пони для поло. Может, и в мире.

—  А откуда он их импортирует? — Я старался не подать вида, что его ответы очень важны для меня.

—  Отовсюду, — ответил мужчина. — Но главным образом из Южной Америки. Доставляет их на боль­ших транспортных самолетах. Я думаю, что полови­на всех пони, на которых играют в поло, привезена сюда Питером Комаровым.

—  Он живет в Англии?

—   Нет, думаю, что нет. Он проводит здесь мно­го времени, но живет, похоже, в России. Руководит там клубом поло и вообще прилагает немало усилий для развития русского поло. Часто привозит сюда команды из России.

—  Откуда вы знаете, что он проводит в Англии много времени?

—   Мой сын с ним знаком, — ответил мужчи­на. — Вон он, мой сын. Номер три в «Бешеных псах». — Он указывал на группу из нескольких игро­ков, и я не мог определить, кто из них его сын. — Он покупает пони у мистера Комарова.

—  Спасибо, — поблагодарил я его. — Вы мне очень помогли.

—  Как? — В голосе послышалось раздражение. — Как я мог вам помочь? Или вы — чертов журналист?

—  Нет. — Я рассмеялся. — Я всего лишь чело­век, который практически ничего не знает об игре, но хочет научиться в нее играть. Я унаследовал от моей бабушки крупную сумму и подумал, что мог бы потратить часть этих денег на игру аристократов.

Мужчина тут же потерял к нам всякий интерес, без сомнения решив, что мы невежественные пле­беи, которым следует тратить свои деньги совсем в других местах. Этого, собственно, я и добивался. Уж не знаю почему, но мне не хотелось, чтобы Питер или Петр Комаров услышал, что я наводил о нем справки в «Гвардейском поло-клаб».

В этот день игрались два матча, каждый длился чуть меньше часа, и мы остались на второй. Смотре­ли его, сидя за одним из столиков, поставленных перед зданием клуба. Солнце припекало сильнее, день становился все лучше, идиллию нарушал разве что шум самолетов, один за другим взлетающих из аэропорта Хитроу. Я не хотел думать о том самолете, которому на следующий день предстояло увезти от меня Каролину.

Мы поболтали еще с дюжиной зрителей, и все они слышали о Питере Комарове, хотя никто не го­ворил о нем столь же уверенно, как наш знакомец с трибуны.

—  Для игры он скорее минус, чем плюс, — заме­тил один мужчина. — Я думаю, его влияние слиш­ком велико.

—  Как так? — спросил я его.

—  Он не только продает лошадей, но и отдает их в аренду, особенно лучшим игрокам. А это означает, что лучшие игроки зависят от него. Не нужно быть Эйнштейном, чтобы понять, что это благодатная среда для коррупции.

—  Но едва ли призовые в поло столь велики.

—  Может, пока и невелики, но они постоянно растут. И на матчи в поло принимают все больше с тавок. Деньги можно ставить и на букмекерских сайтах. Кто знает, какие деньги ставятся на наши матчи в других странах, скажем, в той же России? Я думаю, без его денег нам было бы гораздо лучше.

—  Так он вкладывает деньги и в игру? — спро­сил я.

—  Гораздо меньше тех, что получает.

Никто не слышал ни о Ролфе Шумане, ни о Гасе Уитни, но меня это не волновало. Я получил исчер­пывающую информацию о мистере Комарове, а больше всего меня порадовала официантка клуба, которая также обслуживала гостей Королевской ло­жи. Она уверенно заявила, что и Петр Комаров, и его жена Татьяна были вегетарианцами.

—  Чего ты такой возбужденный? — спросила Ка­ролина, когда мы стояли на платформе, дожидаясь обратного поезда в Лондон. — Если не считать пер­спективы провести со мной еще одну ночь?

—  Ты слышала, что сказала официантка? — спросил я.

—   Насчет того, что Комаровы — вегетарианцы? А что тут такого удивительного?

—  Это означает, что они не отравились, даже ес­ли и присутствовали на званом обеде на ипподроме. Видишь ли, я практически уверен, что яд подсыпали в соус для курятины.

—  И что?

—  Они не появились в ложе «Делафилд» в суббо­ту, хотя их там ждали. И они не могли пропустить ленч по причине недомогания, вызванного отравле­нием, потому что, в отличие от других гостей, отсут­ствующих на ленче, на пятничном обеде не отрави­лись. Так почему они не пришли? Потому что знали о бомбе и готовящемся взрыве?

—  Подожди, подожди, — остановила меня Каро­лина. — Очень уж ты спешишь с выводами, особен­но если учесть, что раньше ты придерживался дру­гой версии. Мол, отравление служило для того, что­бы кто-то мог не прийти на субботний ленч под благовидным предлогом. А теперь ты говоришь, что организатор взрыва не отравился вовсе, но все равно не пришел.

Разумеется, правота была на ее стороне. Все только еще больше запуталось.

—   Но, допустим, бомбист не хотел, чтобы на ленч пришел кто-то еще. Такое тоже могло быть, — возразил я.

—  Тебе нужно нечто большее, чем «допустим», — резонно указала Каролина. — Допустим, бомба все-таки предназначалась арабскому принцу. Ты должен выложить аргументы, которые прозвучат более весо­мо, чем «допустим».

Подошел наш поезд. В вагоне мы оказались в окружении подростков, которые возвращались из парка развлечений. Все пребывали в превосходном настроении, смеялись и кричали во все горло, опи­сывая свои впечатления от аттракционов.

Каролина наклонилась ко мне.

—  Я хочу, чтобы у нас было много детей.

—  Как-то это все неожиданно, — ответил я. — Мы еще не живем вместе. А ты уже хочешь детей?

Вместо ответа она прижалась ко мне и начала напевать какую-то мелодию. Едва ли «Нимрода» Эдуарда Элгара.

Я готовил обед в бело-хромовой кухне Кароли­ны, а она в это время играла для меня. Мы загляну­ли в супермаркет около станции «Ватерлоо», чтобы купить необходимые ингредиенты и бутылку вина. Я остановил свой выбор на бефстроганове, тогда как Каролина — на «Концерте для скрипки в соль-мажоре» Баха, своем любимом произведении. Она бы­ла права. На альте «Концерт» звучал потрясающе.

—  Ты будешь играть его в «Кадогэн-Холл»? — спросил я.

—  Нет, к сожалению, нет, — ответила она. — На концерте я могу сыграть это произведение только на скрипке.

—  Но ты наверняка играешь и на скрипке.

—  Да, играю, — кивнула Каролина. — Но не хо­чу. Я — альтистка, не скрипачка, и это мой выбор. Скрипки так дребезжат в сравнении с альтом. Боль­шая часть оркестрантов думают, что альтисты — не­удавшиеся скрипачи, но это неправда. Все равно что сказать, будто тромбонисты — неудавшиеся трубачи, а флейтисты — неудавшиеся гобоисты.

—  Все равно что сказать, будто официанты — не­удавшиеся шеф-повара, — поддакнул я, хотя знал, что во многих случаях так оно и сесть.

—  Именно, — кивнула Каролина. И я видел, что по этому поводу она злится далеко не в первый раз.

—  Каролина, тебе нет нужды доказывать свою значимость, особенно мне, — говорил я очень серь­езно. — Ты альтистка по призванию. И незачем тебе извиняться за то, что не играешь на чем-то еще.

Она подошла ко мне, встала у столика.

—  Ты совершенно прав, — отчеканила она. — Я — альтистка и очень этим довольна.

Мы рассмеялись и выпили за мисс Каролину Эс­тон, альтистку, которая этим гордится.

—  А что ты будешь играть в «Кадогэн-Холл»? — спросил я.

—  «Концерт для скрипки и альта» Бенджамина Бриттена.

—  Сможешь сыграть его мне? — спросил я.

—  Нет. Прозвучит глупо.

—  Почему?

—  Потому что играют его два человека, один — на скрипке, второй — на альте. А так получится, словно говорят двое, но ты слышишь только одного. Полностью понять смысл не удастся.

—  Музыка всегда имеет смысл? — спросил я.

—   Несомненно. Сыграть музыкальное произве­дение — все равно что рассказать историю, исполь­зуя ноты и созвучия вместо букв и слов. Музыка мо­жет разбудить страсть, а симфонии вызывают у слу­шателя весь спектр эмоций — от предчувствия дурного, грусти и меланхолии вначале до веселья и радости в кульминационном моменте.

Я не стал бы утверждать, что мой обед может рассказать историю, но надеялся, что он хотя бы на короткое время доставит удовольствие вкусовым со­сочкам.

Я отбил мясо, порезал его на полоски, прежде чем подсушил и чуть поджарил на горячей сковоро­де. Потом поджарил нарезанный лук и грибы, пока они не стали мягкими, вместе с мукой добавил их к мясу. Налил в смесь коньяка и, к ужасу Каролины, поджег.

— Ты сожжешь весь этот чертов дом! — восклик­нула Каролина, когда языки пламени поднялись к потолку, и я рассмеялся.

Немного сметаны, чуточку лимонного сока, по­сыпал все красным перцем. Еще раньше взял боль­шую картофелину и натер ее на крупной терке, по­лучил длинные полоски, которые и зажарил в масле, пока мясо тушилось на медленном огне.

—  Я думала, бефстроганов подают с рисом. — Каролина пристально следила за моими манипуля­циями. — И я не ожидала, что шеф-повар будет жа­рить картофель в масле.

—  Я постоянно это делаю, — ответил я. — Знаю, многие считают, что жареное вредит здоровью, но вкус-то отличный, и никакого вреда не будет, если использовать качественное масло и есть в меру. Я уж точно не пускаю в ход свиной жир, как делали рань­ше. — Я достал сеточку с картофельными полосками из кипящего масла. — В России бефстроганов тра­диционно подают с жареным картофелем, хотя мно­гие используют на гарнир рис.

Мы сели на диван в гостиной и принялись есть с подносов, которые стояли у нас на коленях.

—   Неплохо, — похвалила мои труды Кароли­на. — А почему это блюдо называется «бефстрога­нов»?

—   Полагаю, в честь русского, который его изо­брел.

—   Еще один русский. Вот почему сегодня ты ос­тановил свой выбор на этом блюде?

—  Если только подсознательно.

—   Пальчики оближешь. — Она отправила в рот очередную порцию. — А с чего такой характерный привкус? — спросила с полным ртом.

—  Сметана и красный перец. — Я рассмеялся. — Это блюдо давно уже имеется в ресторанных меню, но, к сожалению, в последнее время его делают без мяса, называют «грибстроганов» и подают вегетари­анцам.

—  Таким, как Комаровы.

—  Именно. Таким, как Комаровы.

Утро понедельника очень уж разительно отлича­лось от воскресного вечера.

Каролине не терпелось уехать в аэропорт и уле­теть в Чикаго, на встречу с оркестром. Она то и дело смотрела на часы и жаловалась, как медленно ползет время, оставшееся до приезда заказанного ею такси.

Мне, наоборот, не нравилось, что часы пролета­ют, как минуты. Меня мутило при мысли о гряду­щем расставании, но при этом я делал вид, что раз­деляю ее радость, вызванную отъездом.

В аэропорт мы прибыли более чем за два часа до отлета, и она без проблем прошла регистрацию.

—  Мне дали место в бизнес-классе, — радостно возвестила она, прижимая к груди футляр с альтом.

—  Должно быть, ты обворожила регистратора.

—  Это была женщина. — И она ткнула меня лок­тем в ребра.

Мы сели на высокие стулья и выпили кофе. Оба чувствовали себя неловко. Мне хотелось быть с ней до самого последнего момента, ей не терпелось по­пасть в посадочную галерею, словно она боялась, что самолет улетит раньше. Ни один из нас не ре­шился озвучить свои желания, хотя и Каролина, и я прекрасно понимали, что к чему.

—  Хочешь еще кофе? — спросила Каролина.

—   Нет, благодарю. Думаю, тебе пора идти, на случай, если очереди к сотрудникам службы безо­пасности окажутся слишком длинными. — Я не хо­тел, чтобы она уходила. Предпочел бы, чтобы она навсегда оставалась со мной.

—   Посижу еще немного, — ответила она, но я понимал, что сидеть ей не хочется. Она лишь стара­лась доставить мне удовольствие.

—   Нет, ты иди, а я успею на ближайший поезд до Лондона, а потом вернусь в Ньюмаркет.

—  Наверное, ты прав. — В голосе слышалось об­легчение.

Я махал ей рукой, пока она и альт не скрылись из виду. Постоял на случай, что они могут вернуть­ся, что им может что-то понадобиться. Разумеется, они не вернулись.

«Как такое возможно? — думал я. — Она совсем близко от меня, за одной или двумя дверями, и при этом так бесконечно далеко?» Я даже затеял раз­говор со своей дорожной сумкой. «Как могла она уехать без меня?» — спросил я. Сумка не ответила. Я подумал о паспорте, который лежал в боковом кармане. Почему бы мне не слетать в Чикаго? Мое прибытие порадует Каролину или вызовет у нее раз­дражение? Что скажет Карл, если я еще неделю не появлюсь в «Торбе»?

—     Давай без глупостей, — сказал я сумке, и лю­ди, которые находились неподалеку, как-то странно на меня посмотрели.

Я успел на «Хитроу-экспресс» до Паддингтона и чувствовал себя таким одиноким. Не только потому, что мы расстались. Я даже не мог позвонить ей по телефону, во всяком случае, в ближайшие девять ча­сов. Не мог сказать, как мне ее недостает, как ноет у меня сердце. Но с этим я ничего не мог поделать.

Добравшись до станции Кингс-Кросс, я решил, что ее самолет, наверное, взлетел. Представил себе Каролину, удобно устроившуюся в кресле салона бизнес-класса. Вот она маленькими глотками пьет шампанское, раздумывает, какой фильм посмотреть. Запрятанная в алюминиевый кокон, она уносилась от меня со скоростью шестьсот миль в час, и на ду­ше было так муторно.

Карл встретил меня на станции Ньюмаркет в три часа дня и отвез в «Торбу». Мне не хотелось ехать домой и в одиночестве сидеть в коттедже.

—  Вчера мы подали шестьдесят пять ленчей, — сообщил он.

—  Хорошо. Может, все вернется в привычное русло.

—   Обедающих еще маловато. Вчера пришли только двадцать человек, а этого мало, даже для вос­кресенья.

—  Может, по воскресеньям нам следует закры­вать ресторан после ленча? Как думаешь?

—  Тогда у нас всех в воскресенье вечером будет выходной.

Наверное, следовало об этом подумать, потому что скользящий график сотрудников давно уже вы­зывал головную боль.

—  А сколько пришло на ленч сегодня? — спро­сил я.

—  Как минимум тридцать пять человек. Но в по­недельник ленч подают только у нас.

Приехав в «Торбу», мы нашли на кухне Гэри и двух кухонных рабочих, занятых уборкой. Они сдви­нули плиты и скребли пол под ними.

—  И что все это значит? — спросил я, когда мы с Карлом расположились в моем кабинете. — Чего это Гэри вдруг стал таким трудолюбивым?

—  Думаю, старается произвести хорошее впечат­ление. — Карл рассмеялся. — Появление Оскара слегка его напрягло.

—  Оскара?

—  Ты знаешь, временного повара из агентства по найму. — Я кивнул, вспомнив. — Похоже, Гэри ду­мает, что Оскар будет претендовать на его место, и ему это не нравится.

—  Но это нелепо. Оскар пробудет здесь лишь не­сколько дней.

—  Но дело не только в кухне. Вроде бы Оскар положил глаз на Рея. — Рей и Гэри, сладкая пароч­ка. — Гэри ревнует.

— Я в это не влезаю. При условии, что их отно­шения не отражаются на работе кухни.

—  Ты сегодня на месте? — спросил Карл. — Я могу дать Оскару отбой, если ты приступаешь к работе.

—   Нет. — Я покачал головой. — Пусть побудет немного. Я еще не пришел в норму. — Опять же, в ближайшее время намеревался чаще отсутствовать: подыскивать место для нового ресторана. А кроме того, я уже давно подумывал, что на кухне нужен еще один повар. И теперь, с появлением Оскара, мог наглядно убедиться, так ли он необходим. Жа­лованье сотрудников составляло немалую часть рас­ходов, и мне определенно не хотелось кормить лиш­ние рты.

В итоге в тот вечер я все-таки поработал на кух­не, но не потому, что там требовалось мое присутст­вие. Иначе не мог отвлечься от мыслей о Каролине. На обед пришло более пятидесяти человек. Мы еще не вышли на прежний, до отравления, уровень, но сделали огромный шаг вперед по сравнению с пре­дыдущей неделей.

Я с головой ушел в готовку. Стейки, морской окунь, каре барашка, медальоны из свинины, так приятно окунуться в кухонную суету, пусть количе­ство заказов еще оставляло желать лучшего.

Дважды я замечал, как Яцек наблюдает за мо­ей работой. От него требовалось собирать использо­ванные кастрюли, сковороды и прочую кухонную утварь, уносить на мойку, а потом возвращать чис­тыми. В первый раз я подумал, что он просто ждет, когда я закончу что-то жарить, чтобы забрать сково­роду, но потом понял, что его интересуют именно мои манипуляции. Взмахом руки я отправил его к раковинам.

—  За этим парнем нужен глаз да глаз, — заметил Гэри, который все это видел. — Я ему не доверяю.

Мысленно я с ним согласился и решил, что ут­ром попытаюсь побольше выяснить о нашем новом кухонном рабочем.

В этот вечер нас почтили своим присутствием миссис Хардинг, редактор отдела новостей «Кем­бридж ивнинг ньюс», и, как я предположил, мистер Хардинг, главный редактор газеты. Я не видел, как эти двое пришли, даже не знал, что они обедают, пока Ричард не пришел ко мне, чтобы навести справки по поводу их счета.

—   Она говорит, что вы пригласили их пообедать забесплатно. — В голосе Ричарда слышалось осуж­дение. Он бы никогда никому не позволил получить что-то за так. И эта особенность его характера зна­чилась среди причин, по которым я нанял его.

—  Все правильно. — Я взял с тарелочки, которую он держал в руке, счет. Они заказали бутылку вина, одного из самых дешевых в нашем списке, и я ре­шил не брать денег и за нее. Ричард, конечно, тако­го не одобрил.

Я подошел к столику Хардингов с бутылкой портвейна и тремя стаканами.

—  Выпьете на посошок?

—  Привет, — тепло поздоровалась со мной мис­сис Хардинг. — Это мой муж, Алистер. Макс Мор­тон. — Я увидел, как он читает имя и фамилию, вы­шитые над нагрудным карманом.

Алистер встал, и мы обменялись рукопожатием.

—  Спасибо за обед. — Он улыбнулся. — Мы про­вели прекрасный вечер.

—  Это хорошо. Выпьете со мной портвейна? — спросил я.

В итоге выпила только миссис Хардинг, потому что ее мужу предстояло сесть за руль.

—  Я не могу и дальше думать о вас как о миссис Хардинг, — признался я. — Но вашего имени я не знаю.

—  Клер.

— Так вот, Клер, я надеюсь, что обед в моем рес­торане не приведет к печальным последствиям.

На ее лице отразилось удивление, которое тут же сменилось широкой улыбкой. Она поняла, что я шучу.

—  Я уверена, что ночь пройдет спокойно. Я съе­ла снеппера с грушей. Восхитительный вкус. — Гэри ее слова доставили бы безмерное удовольствие.

—  А я — медальоны из свинины, — добавил Али­стер. — Бесподобные.

—  Спасибо, — улыбнулся я. — Я так рад, что вам здесь понравилось.

Мы еще поболтали, а потом они отбыли, пообе­щав заглянуть еще раз, уже за свой счет. И они ни­чего не упомянули про обвинение, которое грозили выдвинуть против меня. Может, все образуется, по­думал я.

В кармане зазвонил мобильник.

—  Алло.

—  Алло, дорогой мой, — защебетала Кароли­на. — Я прилетела, и все прекрасно. У меня чудес­ный номер с видом на реку. Только хочется, чтобы ты был рядом.

Мне хотелось того же.

—  Как долетела? — спросил я.

—  Отлично. Проспала три часа, так что теперь бодра и полна сил.

—  Понятно. У нас половина двенадцатого, и я собираюсь домой, спать.

—  А где ты?

—  В ресторане. Помогал на кухне.

—  Плохой мальчик. Тебе прописан отдых.

—  Как вчера? — со смехом спросил я.

—  Мне пора идти. Через пять меня ждут внизу. У нас прогулка по реке. Я страшно устану. — Голос звенел от прекрасного настроения.

—  Желаю тебе хорошо провести время. — Мы отключили связь, и мне ужасно хотелось оказаться сейчас рядом с ней.

Я зевнул. Весь вымотался, духовно и физически.

Переоделся, и Карл подвез меня домой. Только после его отъезда до меня дошло, что дорожная сум­ка осталась в ресторане.

— Ладно, — сказал я себе. — Придется лечь в кровать, не почистив зубы.

Так и лег.

Мне снилось, что в нос бьет запах гренка. Кто- то не вытащил его из моего сломанного тостера, и он начал подгорать. Подгоревший гренок. Мой отец ел только такие. Говорил: если гренок не подгорел, значит, еще не готов.

Я проснулся, но запах горелого гренка никуда не делся.

Встал и открыл дверь в коридор.

Мой коттедж горел. Гигантские языки пламени вырывались с лестницы, в воздухе клубился черный дым.