"Коммодор" - читать интересную книгу автора (Форестер Сесил Скотт)

Глава 20

Хорнблауэр снова стоял на галерее, которая проходила вокруг купола церкви Даугавгривы.

— Видите? Это то, о чем я вам говорил, сэр — сказал Клаузевиц, указывая рукой.

По ту сторону русских укреплений протянулась длинная изломанная линия, коричневая на зеленом — бруствер траншей, которые французы отрыли прошлой ночью. Макдональд, должно быть, весьма энергичный генерал, если он приказал выполнить эту работу одновременно с рискованной попыткой пруссаков форсировать реку. Таким образом, несмотря на то, что одна операция провалилась, французы воспользовались темной и дождливой ночью, чтобы незаметно продвинуть свои апроши далеко вперед.

— Это их первая линия, сэр, и по ее центру они строят батарею. А там видите, сэр? Там они ведут апрош.

Хорнблауэр взглянул в подзорную трубу. В одном месте на бруствере траншей первой линии он разглядел нечто, напоминающее стенку, сложенную из пучков прутьев. Пушки с русских укреплений, лежащих далеко под ним, стреляли по этой цели; он заметил фонтаны земли, поднимаемые падавшими близко ядрами. На конце странной стенки находилось что-то странное — вроде щита на колесах. Хорнблауэр как раз разглядывал эту конструкцию, когда она вдруг слегка сдвинулась, оставляя открытым узкую щель между щитом и деревянной стеной, в которой он заметил фигурки в голубых мундирах. Это было лишь одно мгновение — почти мгновенно щель была закрыта еще одним ворохом прутьев, поверх которых замелькали, поднимаясь и пропадая, лезвия лопат; очевидно, прутья образовывали некую полую бочкообразную конструкцию, которую, после того, как она была установлена в нужное место, укрывшиеся за ней люди наполняли землей, взятой с внутренней стороны импровизированного укрепления. Хорнблауэр понял, что наблюдает за классическим методом скрытого продвижения к позициям противника с использованием туров и фашин. Эти огромные деревянные корзины были турами, которые в данный момент заполняли землей. Немного дальше, под защитой линии заполненных туров, осаждающие укрепляли бруствер фашинами — шестифутовыми деревянными брусьями, а еще дальше проходила сплошная линия траншей. Пока он наблюдал, щит сдвинулся вперед еще на один ярд и еще один тур занял свое место; французы еще на три фута приблизились к земляным укреплениям, защищающим Даугавгриву. Нет, не на ярд, а немного меньше, поскольку апроши не прокладывали по прямой, ведущей к цели; они шли ломанной линией, что предотвращала их прострел во всю длину. Вскоре траншея изменит свое направление, отклонившись к другому флангу, но все равно приближаясь к осажденной крепости зигзагом, безжалостым и неотвратимым. Из всех военных операций, регулярная осада наиболее часто приводила к успеху, если, конечно, к осажденным не прибывала помощь извне.

— Смотрите, сэр, — вдруг воскликнул Клаузевиц.

Из-за высокой дамбы вдруг появилась длинная упряжка лошадей, которые с такого расстояния напоминали муравьев; белые панталоны ведущих их солдат четко виднелись в солнечных лучах. Лошади тащили пушку — очевидно, тяжелую, так как ее размеры были сопоставимы с размерами лошади. Упряжка направлялась к батарее, расположенной в центре первой линии траншей, множество черточек — ног в белых панталонах — следовали за ней. Высокий бруствер первой траншеи скрывал эту операцию от глаз русских канониров и защищал от их огня. Хорнблауэр знал, что когда все пушки будут доставлены на батарею, в бруствере проделают отверстия — амбразуры — через которые французские орудия смогут открыть по деревне, приведя к молчанию батареи осажденных, а затем пробьют бреши в укреплениях; к этому времени апрош превратится в широкую траншею, во «вторую параллель» из которой, или, если будет необходимо, из «третьей параллели», штурмовые колонны ринутся в эти бреши.

— Они вооружат батареи уже к завтрашнему дню, — сказал Клаузевиц, — Смотрите! они поставили еще один тур.

В продвижении осадных работ было что-то холодное и неумолимое, как во взгляде змеи, парализующем птицу.

— Почему ваши пушки не остановят работы в апроше? — спросил Хорнблауэр.

— Они пытаются, как видите. Однако в отдельный тур не так уж легко попасть, а в зоне видимости постоянно находится лишь один из них. Когда же апроши приблизятся к нашим укреплениям, то французские пушки заставят нашу артиллерию замолчать.

Из-за насыпи показалась еще одна осадная пушка и также двинулась к батарее; её предшественницу как раз заканчивали устанавливать на бруствере.

— Не могли бы вы привести сюда свои корабли, сэр? — спросил Клаузевиц, — посмотрите, как близко их укрепления от уреза воды. Вы могли бы разнести их в щепки из своих больших пушек.

Хорнблауэр покачал головой; эта идея уже приходила ему в голову — так искушающе блестел на солнце длинный язык Рижского залива, глубоко вдававшийся в сушу. Однако глубины здесь были менее одной сажени, а осадка его почти плоскодонных бомбардирских кечей составляла девять футов — пусть даже семь, если он снимет с них почти все припасы, оставив лишь то, что необходимо для операции.

— Я бы сделал это, если бы мог, — ответил Хорнблауэр, — но в настоящий момент я не вижу возможностей вывести мои пушки на дистанцию залпа.

Клаузевиц холодно взглянул на него и Хорнблауэр понял, что доверие между союзниками — хрупкая вещь. Еще рано утром британцы и русские были лучшими друзьями; Эссен и Клаузевиц ликовали, что попытка Макдональда форсировать реку провалилась и, — как многие младшие офицеры эскадры — бездумно считали уничтожение полубатальона пруссаков значительным успехом, не думая о более далеко идущих планах, составленных Хорнблауэром и почти полностью проваленных нервным Коулом. Если дела идут хорошо, союзники — лучшие друзья, но, естественно, в неудачах каждый старается обвинить другого. Сейчас, когда французские апроши надвигаются на Даугавгриву, он спрашивает, почему их не остановят русские пушки, а русские — почему тоже самое не сделают пушки англичан. Хорнблауэр объяснил ситуацию насколько мог подробно, однако Клаузевиц остался глух к его объяснениям. Когда дошло до дискуссии, также поступил и Эссен, так что Хорнблауэру оставалось только откланяться. Это не прибавляло лавров флоту, который гордился тем, что для него не существует ничего невозможного. Возвратившись вечером на «Несравненный» Хорнблауэр был резок и раздражителен; у него не нашлось слов для Буша, который живо вышел навстречу коммодору, как только тот поднялся на борт. Родная каюта казалась неуютной и неприветливой его раздраженному взору; к тому же на корабле было «каболкино воскресенье», матросы шумно возились на палубе и он понял, что даже если поднимется прогуляться на шканцы, то ход его мыслей будет постоянно нарушаться. С минуту он поигрался с мыслью, не приказать ли Бушу отменить «каболкино воскресенье» и занять матросов более спокойной работой. Каждый будет знать, что это сделано для того, чтобы коммодор мог спокойно прогуливаться по шканцам и, возможно, в силу его высокого положения, воспринято с пониманием, но… о том, чтобы он поступил именно так не могло идти и речи. Он не будет лишать матросов их выходного дня и мысль, о том, что это еще больше возвысит коммодора в глазах команды, была еще одним сдерживающим фактором.

Вместо этого он вышел на кормовую галлерею и, сгорбившись под нависающим сводом, попытался пройтись вперед и назад по всей ее двенадцатифутовой длине. Действительно, очень жаль, что он не может вывести корабли на дальность стрельбы по осадным работам. Тяжелые пушки с короткой дистанции разнесли бы французские укрепления. А за высокой дамбой, из-за которой выезжали осадные орудия, несомненно находится французский артиллерийский парк и склад боеприпасов — несколько снарядов с бомбардирских кечей произведут опустошение и там, ведь если ему только удастся провести кечи в бухту, то забросить несколько бомб за насыпь не составит труда. Но на большей части бухты глубины не превышают трех-четырех футов и только кое-где могут достигать семи. Итак, этот вариант невозможен и лучшее, что он может сделать, это забыть про него. Чтобы отвлечься, он перелез через релинг на другую часть кормовой галереи и заглянул в окно каюты Буша. Тот спал на своей койке, лежа на спине, с широко раскинутыми в стороны руками; его деревянная нога висела рядом на переборке.

Хорнблауэр ощутил приступ ярости при виде того, как его капитан может спать так мирно, в то время как на него самого разом навалилось столько забот. Хорнблауэру достаточно было произнести лишь несколько слов, чтобы прервать сон Буша, но он слишком хорошо знал, что не сделает этого. Он не мог позволить себе роскоши злоупотреблять властью. Хорнблауэр полез было обратно на свою часть кормовой галлереи и в тот самый момент когда он делал это, уже подняв ногу над белой пеной кильватерной струи, под скрип руля. поворачивавшегося в петлях, его вдруг озарила мысль, столь неожиданная, что он так и застыл с поднятой ногой. Мгновение спустя он опустил ногу на палубу, прошел в каюту и крикнул часовому:

— Передайте мое почтение вахтенному офицеру и не будет ли он так любезен, чтобы поднять сигнал для «Гарви», чтобы мистер Маунд срочно прибыл ко мне.

Молодой Маунд вошел в каюту со всей возможной сдержанностью, пытаясь притворным безразличием замаскировать готовность к немедленным действиям. Приветствуя его, Хорнблауэр вдруг понял, что своей наигранной апатией Маунд невольно пытался подражать своему коммодору. Хорнблауэр понял, что он в некоторой степени — да что там, в весьма значительной степени степени — представляется героем в глазах этого молодого лейтенанта, который так тщательно старается это скрыть. Это заставило его улыбнуться про себя, в то время, как он предлагал Маунду стул, но минутой спутся он забыл обо всём, погруженный в оживленную беседу.

— Мистер Маунд, вам известно, как продвигаются французские осадные работы?

— Нет, сэр.

— Тогда давайте взглянем на карту. Здесь проходит лиия их траншей, а здесь стоит батарея. Их главные силы и склады расположены вот здесь, за дамбой. Если нам удастся провести бомбардирский кеч в бухту, мы сможем выкурить их с обоих этих позиций.

— Слишком мелко, сэр, — произнес Маунд с сожалением.

— Да, — согласился Хорнблауэр. Он просто не смог отказаться от того, чтобы выдержать драматическую паузу, прежде, чем произнести решающие слова: — но мы сможем уменьшить осадку с помощью понтонов.

— Понтоны! — воскликнул Маунд; как только он понял всё, его лицо просветлело, — клянусь Святым Георгием, вы правы.

Понтоны — вот что могло уменьшить осадку корабля — на торговых судах их закрепляли побортно ниже ватерлинии, а затем избавлялись из балласта, в результате чего центр тяжести корабля поднимался. Маунд уже начал разбираться с деталями:

— В Риге есть лихтера и баржи, сэр. Русские дадут нам несколько на время — ясно, как из пушки. Песка для балласта более, чем достаточно, а то мы можем наполнить их и водой, а потом откачать ее. С двумя лихтерами я легко смогу уменьшить осадку «Гарви» футов на пять — практически вытащу его из воды. Эти лихтеры водоизмещением тонн по двести, а осадка без балласта у них едва ли пара футов.

Пока Маунд говорил, Хорнблауэру вдруг пришла в голову мысль о возможном затруднении, которая раньше не приходила ему в голову:

— Как вы собираетесь ими рулить? — спросил он, — они же неуправляемые.

— Поставим дунайский руль, сэр, — моментально ответил Маунд, — как на речных баржах. Если сделать его достаточно большим, можно управлять чем угодно.

— Дайте мне точку опоры и я сдвину Землю, — процитировал Хорнблауэр.

— Точно, сэр. Останется только пробить отверстия для весел. Думаю, снос будет не больше, чем на плоту, сэр. Я пошлю людей работать, как только получу ваши приказы, сэр.

По возбуждению, прорывавшемуся в голосе Маунда, его скорее можно было принять за десятилетнего ребенка, чем за двадцатилетнего офицера. Все его напускное спокойствие было забыто.

— Я пошлю записку губернатору, — сказал Хорнблауэр, — с просьбой одолжить нам четыре лихтера. Может, на всякий случай, попрошу шесть. Приготовьте свои планы в течении часа. Можете послать на «Несравненный» и на шлюпы за всеми материалами и людьми, которые вам будут нужны.

— Есть, сэр!

Нужно было торопиться, потому что этим же вечером через бухту донесся зловещий гул тяжелых залпов — не ставшее уже привычным резкое тявкание полевых орудий, а глубокий, низкий рев осадной артиллерии; французы сделали несколько пробных выстрелов из первой тяжелой пушки, установленной на батарее. На следующее утро, как раз, когда Хорнблауэр вышел на шканцы, с берега неожиданно послышался грохот, подобный раскатам грома, возвещающий начало методического обстрела русских позиций. Эхо первых залпов еще не успело растаять, как его сменил грохот новых выстрелов, затем еще и еще, так что в воздухе стоял постоянный гул словно неподалеку гремел гром, от которого закладывало уши. Дозорный с салинга докладывал о длинной полосе дыма, которую бриз гнал через бухту со стороны неприятельских батарей.

— Вызовите мою барку, — приказал Хорнблауэр.

Шлюпка с «Несравненного» смешалась с шлюпками других кораблей эскадры, доверху наполненными различными припасами, которые были сняты с обоих бомбардирских кечей. Барка танцевала на воде, в лучах разгорающегося рассвета, продвигаясь туда, где стояли на якоре бомбардирские суда, с каждого борта которых было ошвартованы по лихтеру. Дункан, командир «Мотылька», как раз обходил всю группу кораблей на ялике. Поравнявшись с баркой, он дотронулся до шляпы.

— Доброе утро, сэр, — проговорил он и тут же вернулся к своим делам, подняв к губам рупор.

— Много слабины в носу. Выбирать носовой втугую.

Хорнблауэр приказал править к «Гарви» и, подойдя, спрыгнул с барки на лихтер, ошвартованный по правому борту шлюпа — прыгать пришлось с не слишком большой высоты, так как лихтер был наполнен балластом, зато не пришлось отвлекать от работы офицеров и матросов для отдачи почестей прибывающему на борт коммодору. Маунд стоял на крохотных шканцах, пробуя ногой натяжение толстого троса — одного из взятых на «Несравненном» — который был заведен с его корабля на оба лихтера.

— Левый борт, выгружай! — вопил он.

На каждом из лихтеров находилось по большой рабочей команде моряков, в большинстве своем вооруженных сколоченными на скорую руку деревянными лопатами. По команде Маунда, матросы на левом лихтере начали живо выбрасывать песок за борт. Туча песка, подхваченного ветром поднялась за кормой. Маунд вновь проверил натяжение.

— Правый борт, выгружай! — крикнул он снова и, заметив подходящего коммодора, замер, отдавая честь.

— Доброе утро, мистер Маунд, — поздоровался Хорнблауэр.

— Доброе утро, сэр. Мы должны выполнять эту операцию постепенно, как видите, сэр. Кеч у меня старый, так что чуть зазеваешься и он опрокинется в этой упряжке.

— Понимаю, мистер Маунд.

— Русские так быстро прислали нам эти лихтеры, сэр.

— Что в этом удивительного? — ответил Хорнблауэр, — вы слышали французские батареи?

Маунд прислушался и, наверное, впервые обратил внимание на отдаленную канонаду. До сих пор он был слишком был погружен в свою работу, чтобы придавать особое значение грохоту; его заросшее щетиной лицо посерело от усталости — он работал не покладая рук с прошлого вечера, как только Хорнблауэр поставил ему задачу. за истекшее время запасы с обоих кечей были сняты, тросы размотаны и протянуты через их палубы; лихтеры были получены и доставлены в полной темноте и каждая группа из трех судов была соединена в единое целое тросами, обтянутыми на кабестанах.

— Простите, сэр, — извинился Маунд и бросился вперед, чтобы проверить носовой швартов.

Освобождаясь от песка, который выбрасывали за борт сотни пар мускулистых рук, лихтеры поднимались в воде, поднимая закрепленный между ними кеч; тросы и дерево скрипели и было необходимо держать тросы постоянно натянутыми, так как постепенный подъем лихтеров ослаблял их напряжение. Хорнблауэр обернулся в корму, чтобы посмотреть, чем занята другая рабочая команда. Сзади торчала большая бочка, наполовину наполненная водой; от нее к обоим сторонам кормы кеча шли лини, заведенные через блоки в импровизированный брашпиль, установленный на палубе. Травя или выбирая эти лини можно было при помощи системы рычагов на ходу кеча регулировать наклон бочки в ту или иную сторону. Бочке было предназначено таким образом сыграть роль руля — обычный же руль настолько приподнялся над водой, что был практически бесполезен.

— Это всего лишь наше собственное изобретение, сэр, — объяснил вернувшийся Маунд, — я хотел было, как и говорил вам, оборудовать дунайский руль, а Уилсон предложил эту штуку. Я хотел бы обратить на него ваше внимание, сэр. Уверен, это будет гораздо эффективнее.

Уилсон взирал на дело рук своих, ухмыляясь во весь щербатый рот.

— Твое звание? — спросил Хорнблауэр.

— Помощник плотника, сэр.

— Лучший из тех, кого я знаю, сэр, — вставил Маунд.

— Сколько служишь?

— Две кампании на старине «Великолепном», сэр. Одну — на «Аретьюзе» и теперь здесь, сэр.

— Я назначу вас исполняющим обязанности плотника, — сказал Хорнблауэр.

— Спасибо, сэр, спасибо.

Маунд, если бы только захотел, легко мог бы приписать себе все заслуги по созданию этого руля. Оттого, что он этого не сделал, Маунд понравился Хорнблауэру еще больше. Для дисциплины и воодущевления команды очень важно, чтобы хорошая работа сразу же вознаграждалась.

— Очень хорошо, мистер Маунд. Продолжайте.

Хорнблауэр вернулся на свою барку и приказал грести к «Мотыльку». Здесь работа была уже на более продвинутой стадии; из лихтеров было выброшено уже столько песка, что матросы уже с трудом добирали остатки. Теперь, чтобы выбрасывать его за борт, им приходилось поднимать лопаты почти на высоту плеча. «Мотылек» поднялся уже настолько высоко, что была видна широкая полоса его медной обшивки.

— Следите за остойчивостью, мистер Дункан, — сказал Хорнблауэр, — он немного кренится на левый борт.

— Есть, сэр.

Для того, чтобы вновь поставить «Мотылька» на ровный киль, пришлось провести сложную операцию, травя и выбирая тросы.

— Когда мы закончим, осадка не будет превышать двух футов, сэр, — ликующе воскликнул Маунд.

— Отлично, — одобрительно произнес Хорнблауэр.

Дункан послал еще моряков для работы на лихтеры, чтобы они отгребали песок от середины трюма к бортам, чтобы облегчить работу тем, кто выбрасывал песок за борт.

— Еще два часа и мы их очистим, сэр, — доложил Дункан, — останется только прорубить порты в бортах для весел. Он глянул на солнце, которое все еще стояло низко над горизонтом.

— Мы сможеи приготовиться к бою за полчаса до полудня, сэр, — добавил он.

— Пошлите плотников сверлить борта прямо сейчас, — посоветовал Хорнблауэр, — тогда вы сможете дать остальным морякам передышку и возможность позавтракать. Когда они начнут снова, то смогут выбрасывать песок через новые порты и работа пойдет быстрее.

— Есть, сэр.

Закончить все работы по переделке за полчаса до полудня в принципе представлялось возможным, но даже если придется задержаться еще часа на два все равно придется ждать несколько долгих часов, пока не наступят сумерки и можно будет нанести удар. Когда в бортах лихтеров пробили порты, Хорнблауэр вызвал Дункана и Маунда и отдал им последние заключительные приказы.

— Я буду с сигнальной командой наверху, в церкви, — сказал он в заключение, — и прослежу, чтобы вам оказали поддержку. Итак, удачи вам.

— Благодарю вас, сэр, — ответили они в унисон. Возбуждение и нетерпение скрывали их усталость.

Хорнблауэр приказал отвезти себя в деревню, где шаткий пирс избавил его и сигнальщиков от необходимости брести по пояс в воде среди отмелей. Грохот бомбардировки и ответных залпов осажденных становился все громче по мере того, как они подходили к берегу. Как только они высадилились на пирс, Дибич и Клаузевиц вышли им навстречу и прошли вперед, указывая путь к церкви. Когда они огибали земляные укрепления, опоясывающие деревню со стороны суши, Хорнблауэр взглянул на русских артиллеристов, работающих у пушек, бородатых солдат, обнаженных по пояс под жаркими лучами солнца. офицер расхаживал по батарее от орудия к орудию, наводя каждую пушку по очереди.

— Лишь немногим нашим артиллеристам можно доверить наводку пушек, — пояснил Клаузевиц.

Деревня была разгромлена, крыши и стены хрупких домишек, из которых она состояла, были усеяны огромными дырами. Когда они подошли к церкви, отскочившее рикошетом ядро ударило в церковную стену, осыпав все вокруг осколками кирпича и осталось торчать в каменной кладке как слива в пудинге. Мгновением позже Хорнблауэр повернулся, неожиданно услышав необычный шум и увидел двух мичманов, остолбенело уставившихся на безголовое тело моряка, который только шёл бок о бок с ними. Ядро, пролетевшее над бруствером в дребезги разнесло ему голову и швырнуло на них безголовое тело. Соммерс с отвращением взирал на кровь и мозги, которые брызнули на его белые брюки.

— Пошли дальше, — бросил Хорнблауэр.

С галереи под куполом они смогли сверху охватить всю картину осады. Зигзаг апрошей прошел уже почти половину пути к укреплениям осажденных. Его конец почти непрерывно извергал фонтаны земли — русские яростно его обстреливали. Центральный редут, который прикрывал въезд в деревню был в тяжелом состоянии: его брустверы превратились в редкую цепочку невысоких холмов, полузасыпанные пушки валялись тут и там на исковерканных лафетах. Не смотря на это, уцелевшие орудия, обслуживаемые маленькими группками солдат, по-прежнему стреляли. Вся линия французских укреплений была покрыта плотной полосой дыма, стекающего с осадной батареи, однако дым все же не был настолько плотен, чтобы скрыть пехотную колонну, подходящую из тыла к первой линии траншей.

— В полдень они меняют войска в траншеях, — объяснял Клаузевиц, — где же эти ваши лодки, сэр?

— Вот они подходят, — показал Хорнблауэр.

Бомбардирские кечи со свернутыми парусами и уродливо торчащими корпусами лихтеров медленно ползли по серебристой воде — все вместе это составляло просто фантастическую картину. Длинные неуклюжие весла, по дюжине с каждого борта, напоминали ножки жука-водомерки, бегущего по поверхности пруда, но двигались значительно медленнее — матросы, которые ими орудовали, напрягали все силы, выкладываясь при каждом бесконечно-длинном гребке.

— Соммерс! Джерард! — резко скомандовал Хорнблауэр, — готовьте ваше сигнальное обрудование. Закрепите эти блоке на карнизе. Пошевеливайтесь, не возиться же вам целый день.

Мичмана и матросы бросились оснащать на галерее сигнальный пост. На карнизе были установлены блоки, через которые пропустили фалы; русский штаб с интересом присматривался к этой операции. Между тем бомбардирские кечи постепенно подходили к вершине бухты, до боли медленно ползя на своих длинных веслах. Они двигались немного боком из-за легкого бриза, дующего с носа, под действием которого они заметно дрейфовали. Похоже, никто со стороны неприятеля, не обращал на них никакого внимания; армии Бонапарта, овладевшие Европой от Мадрида до Смоленска имели немного случаев познакомиться с бомбардирскими кечами. Внизу французы продолжали вести огонь с большой батареи по уже полуразрушенным русским укреплениям; русские отчаянно отстреливались.

«Гарви» и «Мотылек» медленно продвигались вперед, пока не подошли совсем близко к берегу; в подзорную трубу Хорнблауэр видел маленькие фигурки, передвигающиеся в их носовой части и понял, что корабли стали на якорь. Весла спазматически задергались, сначала в одну, затем в другую сторону — Хорнблауэр, стоя на галерее, почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Он живо предстваил себе, как Маунд и Дункан, стоя на шканцах, выкрикивают команды гребцам, разворачивая свои корабли, подобно жукам, приколотым булавками к листу бумаги. Они занимали позицию, чтобы отдать якорь еще и с кормы, чтобы потом, травя и выбирая тросы, направлять мортиры на любую из целей, расположенных на широкой дуге. Клаузевиц и его штаб недоуменно взирали на происходящее, абсолютно не представляя себе смысла всех этих маневров. Хорнблауэр видел, как были отданы и кормовые якоря и заметил маленькие кучки матросов, склонившихся у кабестанов. Бомбардирские кечи почти незаметно повернулись — сначала в одну сторону, потом в другую — командиры тренировались в установке кораблей на позиции по береговым ориентирам.

— На «Гарви» поднят сигнал «Готов», — произнес Хорнблауэр, не отрывая глаз от трубы.

Шкив на блоке у него над головой пронзительно завизжал: на фалах поднялся подтвержающий сигнал. Большой клубок дыма внезапно поднялся над носом «Гарви»; с этого расстояния Хорнблауэр не мог проследить полет снаряда и он ожидал, волнуясь, жалея, что не может охватить взглядом всю французскую батарею, чтобы не пропустить разрыва бомбы. И он так ничего и не увидел — абсолютно ничего. Разочарованный, Хорнблауэр приказал поднять черный конус — сигнал «не наблюдаю» и «Гарви» выстрелил снова. На этот раз он заметил разрыв, маленький вулкан дыма и осколков тут же за батареей.

— Перелет, сэр, — проговорил Соммерс.

— Да. Передайте это на «Гарви».

К этому времени Дункан поставил на якорь свой «Мотылек» и поднял сигнал готовности. Следующий снаряд с «Гарви» попал прямов центр батареи и сразу же вслед за этим туда же попала первая бомба с «Мотылька». Теперь оба кеча начали систематическую бомбардировку батареи; снаряд за снарядом попадали в цель, так что сквозь фонтаны дыма и разлетающейся земли невозможно было разглядеть французское укрепление. Это было простое прямоугольное сооружение, без траверзов или внутренних перегородок и теперь, когда противник нашел способ перебрасывать бомбы через бруствер, французским артиллеристам некуда было укрыться. Они продолжали вести огонь всего несколько секунд, а потом Хорнблауэр увидел, как они разбегаются от пушек; вся батарея напоминала растревоженный муравейник. Одна из тринадцатидюймовых бомб упала прямо на парапет и, когда дым от взрыва развеялся, стало видно, что рухнувший бруствер открыл внутренность батареи для наблюдения c русских позиций. Сквозь пролом виднелся ствол сбитой с лафета осадной пушки, беспомощно уставившийся в небо — приятная картина для защитников деревни. И это былотолько начало. Пролом за проломом появлялись во французских укреплениях; все вокруг было перепахано снарядами. Один из взрывов прозвучал значительно громче остальных и Хорнблауэр догадался, что взлетел на воздух так называемый «расходный погреб» — небольшой склад пороха, размещенный на батарее, который постоянно пополняли из тыла. Внизу, на русских позициях, оборона, похоже, ожила: все уцелевшие пушки возобновили огонь. Одно из ядер, прилетевших из деревни ударило в ствол уже поврежденного французского орудия и сбросило его на землю.

— Дайте сигнал: «Прекратить огонь», — приказал Хорнблауэр.

Тринадцатидюймовые бомбы не относились к боеприпасам, запас которых легко пополнить на Балтике и не было необходимости расходовать их по батарее, которая уже была приведена к молчанию и, по крайней мере на время, стала абсолютно бесполезной. Затем, как и ожидал Хорнблауэр, французы сделали ответный ход. Из-за дальнего холма появилась батарея полевой артиллерии, шесть пушек, с минутными интервалами, двинулись к берегу, раскачиваясь и подпрыгивая на передках. Почва была все еще болотистой, так как лето еще полностью не вступило в свои права, чтобы поля просохли, поэтому полевая артиллерия, увязая в грязи по самые оси, продвигалась к своей цели очень медленно.

— Сигнал: «Изменить цель», — приказал Хорнблауэр.

Теперь наблюдать места падения снарядов было невозможно, так как бомбардирские кечи вели перекидной огонь через дамбу. Конечно, попадут они в цель или нет — дело случая, однако Хорнблауэр полагал, что артиллерийский парк и склады шестидесятитысячной армии, ведущей регулярную осаду, должны быть достаточно велики по площади и переполнены солдатами; достаточно было бы даже нескольких удачно упавших бомб. Первая полевая батарея достигла уреза воды; лошади завернули, передки снялись, оставив пушки аккуратно установленными на одинаковых интервалах и направленными на бомбардирские кечи.

— «Гарви» сигналит, что он меняет цель, сэр, — доложил Джерард.

— Очень хорошо.

«Гарви» выстрелил по батарее; на пристрелку не понадобилось много времени. Полевые пушки, стоящие довольно далеко одна от другой в длинной вытянутой линии, не были слишком удобной целью для мортир, даже не смотря на то, что теперь места падения бомб были в зоне прямой видимости. Вторая батарея расположилась на фланге первой и — в подзорную трубу через узкую бухту Хорнблауэр хорошо различал все новые и новые пушки, которые подвозили к берегу, чтобы поставить бомбардирские суда под перекрестный огонь. Одна из бомб с «Гарви» разорвалась совсем рядом с одной из пушек; скорее всего, перебив всех людей из прислуги, однако само орудие по-прежнему стояло на колесах. Другие пушки открыли огонь, дымки лениво потекли из их стволов. С другой стороны бухты другие батареи также начали стрельбу, хотя дистанция была весьма значительной для полевой артиллерии. Не было никакого смысла продолжать подставлять бомбардирские кечи под огонь с берега; у Макдональда двести полевых орудий, а кечей только два.

— Сигнал: «Прервать акцию» — приказал Хорнблауэр.

Теперь ему казалось, что он отдал эту команду слишком поздно. Казалось, что прошли века, прежде чем бомбардирские кечи выбрали якоря. Нетерпеливо ожидая, Хорнблауэр видел, как ядра, летевшие с берега, поднимали вокург них всплески. Он видел, как весла, показавшиеся из бортов лихтеров, зачерпнули воду, разворачивая корабли, как на мачтах забелели паруса и неуклюжие сооружения начали медленно выходить из под обстрела, сильно дрейфуя под ветер, что заставляло их двигаться боком, подобно крабам. Хорнблауэр с облегчением обернулся и встретился со взглядом губернатора, который молча простоял, наблюдая всю операцию в огромную подзорную трубу, конец которой покоился на плече терпеливо замершего адьютанта, спина которого, должно быть, уже онемела от неподвижности.

— Отлично, сэр, — воскликнул губернатор, — Благодарю вас, сэр, от имени Его Императорского Величества. Россия весьма благодарна вам, сэр и город Рига также.

— Благодарю вас, ваше превосходительство, — сказал Хорнблауэр.

Дибич и Клаузевиц также ожидали его внимания. Они горели желанием обсудить с ним дальнейшие операции и ему пришлось выслушать их. Он отпустил мичманов и сигнальную команду, надеясь, что Соммерсу хватит здравого смысла, чтобы правильно понять взгляд, который на прощание бросил ему коммодор в качестве предостережения: не допустить, чтобы моряки разжились на берегу каким-нибудь латвийским спиртным. Затем Хорнблауэр продолжил беседу, которая то и дело прерывалась входящими и уходящими адьютантами, которые приносили все новые и новые известия и поспешными приказами, отдаваемыми на неизвестных ему языках. Впрочем, суть этих приказов стала ясна очень быстро: через деревню беглым шагом подошли два пока пехоты с примкнутыми штыками, выстроились за укреплением и затем с громким криком выскочили на гласис. Французские тяжелые пушки, которые могли бы разметать атакующих картечью, были приведены к молчанию; Хорнблауэр видел, что передовой отряд русских достиг апрошей почти не встречая сопротивления. Солдаты ворвались в них, перелезая через бруствер и лихорадочно бросились распарывать мешки с песком и опрокидывать туры, которыми он был укреплен. Даже если бы французы теперь бросили в атаку пехоту, она подошла бы к разрушенной батарее слишком поздо, чтобы помешать русским, несмотря на то, что им приходилось работать под огнем осаждающих. Через час все было закончено: апроши засыпаны на нескольких обширных участках, саперные инструменты захвачены, а пустые туры собраны в кучу и зажжены.

— Благодаря вам, сэр, — произнес Клаузевиц, — осадные работы задержаны на четыре дня.

Четверо суток; французам до конца года придется провозиться с этой оборонительной позицией. Его долг и долг русских заключается в том, чтобы продержать их здесь как можно дольше. Было немного грустно, оттого что приходится торчать на этом второстепенном направлении, в то время, как Бонапарт беспрепятственно продвигается к самому сердцу России. Но игра должан быть доиграна до конца.

Он расстался с союзниками, чувствуя себя усталым и несчастным, словно темная траурная тень нависла над любыми его попытками почувствовать радость от успеха — благодаря которому он выиграл четверо суток— удара нанесенного по французам. Дудки свистели, когда он поднимался на борт «Несравненного». Капитан Буш, первый лейтенант и вахтенный офицер встречали его на шканцах.

— Добрый вечер, капитан Буш. Не будете ли вы так любезны поднять сигнал мистру Дункану и мистеру Маунду немедленно прибыть на «Несравненный»?

— Да, сэр, — Буш помолчал одну-две секунды, но так и не решился возразить, — Да, сэр. Мистер Маунд убит.

— Что вы сказали?

— Одно из последних ядер с берега разорвало его пополам. Буш, как всегда, стрался сдерживать свои эмоции, но было видно, что он глубоко взволнован, а ведь он не испытывал такой привязанности к Маунду, как его коммодор. В этот момент Хорнблауэра затопил бурный поток сожаления, сомнения и упреков, которые он бросал себе самому уже долгое время. Если бы он только раньше приказал бомбардирским кечам выйти из боя! Не слишком ли легкомысленно он относился к человеческим жизням, когда держал их под огнем полевых батарей? Маунд был одним из лучших молодых офицеров, которыми он когда-либо имел счастье командовать. Со смертью Маунда Англия понесла тяжелую потерю — и он сам тоже. Но чувство личной потери было гораздо более болезненным и мысль о неизбежности смерти угнетала его. Мучительная волна все еще терзала его, когда Буш заговорил снова.

— Должен ли я в таком случае вызвать Дункана и первого лейтенанта с «Гарви», сэр?

— Да, сделайте это, пожалуйста, капитан Буш.