"Искатель. 1975. Выпуск №3" - читать интересную книгу автора

СНОВА ПРОБСТ

Впрочем, никто не знает, звали ли его действительно Пробст или же это было только псевдонимом. Естественно, не знал этого и Станислав. Теперь Пробст был в черном мундире, в фуражке с высокой тульей.

Мундир был хорошо подогнан — ни одной складки, ни единого неверного шва. Чувствовалось, что портному пришлось как следует потрудиться над одеждой капризного заказчика-эстета.

— А-а, — сказал Пробст. — Ты здесь и живой? Вид, правда, у тебя не очень-то привлекательный. Что это у тебя на ногах? Где ты раздобыл такие галоши? Уж не в музее ли?

— Почти, — ответил Станислав. — Почти в музее.

— Грустно видеть нищету старых друзей. Вот тебе десять марок. В память о довоенных встречах.

— Спасибо, я ведь работаю. И зарабатываю деньги.

— Где же ты работаешь?

— В механических мастерских, на бывшей международной выставке.

— Далековато от искусства. Так мы с тобой тогда и не побывали в гостях у владельцев коллекций. Сделаем это сейчас или же после войны. Тебе сколько? Семнадцать? Ах, даже девятнадцать? Благодари бога, что русские не успели забрать в армию. Конечно, ты давно уже был бы на передовой. Итак, деньги тебе не нужны? Странно. Бедняку гордость не по карману.

— Учту.

— Итак, ты ни в чем не нуждаешься?

— Ни в чем.

— Верится с трудом. Ешь-то ты хоть каждый день?

— С голоду не умер. Но у меня к вам вопрос. Не знаю, сможете ли вы на него ответить…

— Во всяком случае, постараюсь.

— Почему взрывают здания около городского арсенала и на Подзамче? Ведь многие из них исторические памятники.

— Я приглашаю тебя в кафе. У меня около получаса свободного времени. Там и поговорим.

Пробст подтолкнул Станислава к зеркальной двери, на которой висела табличка «Только для немцев».

— Человек со мной, — сказал Пробст швейцару. Швейцар отступил к стене, пропуская Пробста и «человека». Им подали по сто граммов водянистого, тающего в вазочках мороженого и две чашки суррогатного кофе. Но по голодным временам это казалось фантастической роскошью.

— Ты, наверное, слышал, Станислав, о том, что в городе Царское Село, который большевики переименовали в Пушкин, в одном из дворцов была смонтирована знаменитая Янтарная комната? А недавно мы ее демонтировали и перевезли в Кенигсберг. Как ты думаешь, Станислав, для чего это сделано? Обычный грабеж? Это бы по бы слишком просто. Мы не грабим. Мы совершаем величайший исторический акт перестройки мира. Я только что возвратился из поездки в Херсон, Николаев и Крым. Ходил по музеям, выискивал все самое ценное, что могло бы пополнить собрания музеев империи. Той империи, которая будет создана после окончания всех этих войн. Ее гражданами станут самые сильные, самые полноценные люди, способные к самому высокому уровню умственной деятельности. Они смогут посещать замечательные театры и музеи. Смотреть игру лучших актеров и наслаждаться шедеврами искусства. Это будет золотой век, расцвет человечества. И во имя его нужно работать уже сегодня. Еще кофе? Нет? Прекрасно. Но дослушай меня. Я только что распорядился отправить на переплавку памятник Потемкину в Херсоне и памятник адмиралу Грейгу в Николаеве. Опять-таки почему? И тот и другой с точки зрения эстетической не были такими уж бездарными работами. Но Грейг и Потемкин в свое время много сделали для укрепления русского флота. И мы совершенно не заинтересованы в том, чтобы русские помнили своих полководцев и флотоводцев, чтобы они десятилетиями мечтали взять у нас военный реванш. Лучших русских, потомков норманнов, мы пригласим в тот рукотворный рай, который собираемся создать на земле. Естественно, после тщательного отбора. Но нужно, чтобы они пришли туда не с оружием в руках, не с камнем за пазухой, а с открытыми навстречу нам душами, с ясными, доверчивыми глазами, какие бывают у ученика, когда он смотрит на любимого учителя.

Официантка унесла пустые вазочки и чашки.

— Ты меня понял, Станислав?

— Не вполне.

— Спрашивай.

— На место тех памятников, которые пошли на переплавку, будут поставлены новые? Ваши памятники?

— Возможно. Со временем. Не пропадать же пьедесталам. Кстати, очень многие картины из музеев, которые я сейчас обследовал, будут отправлены в рейх. Их не уничтожат. Напротив, до поры до времени их будут сохранять, реставрировать, приводить в порядок, чтобы затем включить в фонд общеимперской культуры. В Николаеве был музей русского художника-баталиста Верещагина. Мы изъяли часть его работ. Сегодня их показывать публике было бы несвоевременно. Но когда некоторые детали русской истории позабудутся, картины Верещагина вполне можно будет экспонировать. Они интересны с точки зрения технической. У Верещагина в картинах странный, слишком чистый, как бы разреженный цвет. В этом смысле его работы уникальны. Да только ли работы Верещагина? Возвратимся к Янтарной комнате. Эти великолепно выполненные огромные янтарные панно не имеют себе равных. И разве справедливо, чтобы все это находилось в маленьком русском городе, а не в столице будущей империи, куда на экскурсии станут приезжать миллионы как на праздник, как на встречу со сказкой. Это будет не просто город, а произведение искусства, выполненное в едином стиле и по единому замыслу. Величественным в нем будет все — от зданий музеев до урн на тротуарах. Монументальность и строгость линий. Музыка Вагнера. Ее сможет послушать каждый, кто кинет монету в уличный музыкальный автомат. Уверенные в себе люди. Раса богов.

— Мне пора идти, — сказал Станислав.

— Что ж, иди! — Пробст поднялся из-за стола. — Но все же вот телефон, по которому можешь позвонить, если захочешь найти меня, Чувствую, что ты внутренне сопротивляешься каждому моему слову. Вероятно, понимание того, что в мире произошли необратимые изменения, придет к тебе позднее. И тогда ты вспомнишь мои слова. Прощай, мой последний довоенный знакомый. Ведь мы с тобой познакомились как раз накануне войны. Не так ли? Это ты еще помнишь?

Швейцар подал Пробсту шинель. Станислав тоже поспешил уйти. Оставаться в кафе, предназначенном только для немцев, было небезопасно. Вечерело. Фонарщики зажигали газовые фонари. Фронт был далеко. Фашисты не боялись бомбежек. Затемнение в городе отменили.

Александр Иванович Полканов, бывший директор Крымского краеведческого музея:

— Накануне вторжения оккупантов в Крым многое из художественных ценностей удалось эвакуировать. Из Феодосии, Ялты, Севастополя, Симферополя. Но, естественно, вывезти удалось далеко не все. Мы пытались кое-что припрятать. Мне удалось спасти несколько десятков наиболее уникальных работ. Частично мы поместили их в тайниках в самом музее. Многое спрятали верные люди. Однако и фашисты не дремали. Почти сразу же после прихода в Симферополь они начали изъятие ценных полотен, акварелей и редкой мебели. Я явился с официальной жалобой по поводу расхищения художественных ценностей к генералу, а позднее фельдмаршалу Манштейну, который в своих послевоенных мемуарах тщился доказать, что фашистские офицеры вели себя на оккупированных территориях корректно. Манштейн выслушал меня, а затем, обращаясь не ко мне, а к переводчику, сказал: «Объясните этому старику, что, если он еще раз придет с жалобой на наших офицеров, его расстреляют…

Георгий Васильевич Курнаков, заслуженный деятель искусств УССР:

— Во время оккупации я оставался в Херсоне, при музее. Была у меня мысль припрятать кое-какие ценные работы. В частности, удалось сунуть под большой шкаф в художественном музее некоторые и ныне экспонируемые полотна, в том числе известный портрет Потемкина. Надо сказать, что в основу фонда художественного музея в Херсоне легли коллекции бывшего английского консула в городе Коруна, несколько десятков работ из музея бывшей Императорской академии художеств. Однажды ко мне на квартиру явились немецкие офицеры. «Здесь живет маэстро Курнаков?» Я испугался: зачем пожаловали? Но говорили они вежливо. Назвались любителями живописи. Сказали, что скупают хорошие картины. Попросили совета: у кого дома хранятся ценные полотна? Похвалили мои собственные работы, полагая, очевидно, что все художники падки до комплиментов… Когда наши войска приблизились к Херсону, стало ясно, что оккупанты питают к искусству далеко не платонический интерес. Все лучшее, что было в музее, запаковали и вывезли. Делали это в тот момент, когда бои гремели на окраинах города.

Альфред Роде, главный хранитель янтарной коллекции при Королевском замке в Кенигсберге, показал, что указание вывезти из Царского Села (г. Пушкин) поступило из «Эйнзатцштаба», которым руководил имперский министр Альфред Розенберг. В Королевский замок стали прибывать художественные ценности из Киева, Львова, Минска и других городов. Янтарную комнату смонтировали в одном из залов дворца. Когда английская авиация начала массированные бомбежки Кенигсберга, янтарные панно были упакованы в ящики, чтобы перевезти их в безопасное место. Не исключено, что Роде знал судьбу Янтарной комнаты и собирался о том рассказать. Его решили устранить. Сделали это уже после того, как фашистские войска в Кенигсберге капитулировали. Роде погиб при загадочных обстоятельствах, так и не успев рассказать, была ли Янтарная комната эвакуирована или же сгорела во время пожара Королевского замка, вспыхнувшего после очередной английской бомбежки. Не исключено, что в огне погибли и многие другие ценности, награбленные в различных городах нашей страны.