"Степень вины" - читать интересную книгу автора (Паттерсон Ричард Норт)

4

Они привели Пэйджита в комнату свидетелей и закрыли за ним дверь, оставив их одних. Вид Марии поразил его.

Свет флюоресцентной лампы безжалостно высвечивал перемены в ее лице, появившиеся после вчерашнего дня: припухшие веки, желтоватая бледность, некоторая одутловатость. Стройное тело ее, ссутулившееся на стуле, лишенное сил, казалось мгновенно состарившимся и слишком худым.

Он посмотрел на синяк на скуле, потом взглянул ей в глаза. У нее был взгляд загнанного зверя; доведись ей самой увидеть этот свой взгляд, она бы ужаснулась.

Было ощущение, что из нее высосали всю энергию — у Пэйджита появилось желание расшевелить ее. Но в следующий же миг он понял, что этого делать никак не следует.

— Мне очень жаль, что так получилось.

Мария подняла на него внимательные глаза.

— Не надо соболезнований, Крис. Что произошло, то произошло. Мне одного хочется — поскорее выбраться отсюда.

— С тобой все в порядке?

— Да. Только, пожалуйста, помоги мне.

Пэйджит кивнул:

— Первым делом надо убедить окружного прокурора, ему нужны факты.

— Что я должна сделать?

— Я помогу тебе найти первоклассного специалиста по уголовным делам — такого, который расследовал множество подобных дел и которого уважает прокурор. Он или она должны сесть и разобраться со всем этим и доказать, почему дело следует прекратить.

Мария смотрела сквозь него, как будто не слыша его слов.

— Если нужно, — продолжал он, — я, наверное, смогу договориться, чтобы тебе прислали кого-нибудь в течение часа. Чтобы сразу же приступили.

Она медленно покачала головой.

Пэйджит сел напротив нее:

— Знаю: ты устала…

— Ты не понимаешь, Крис. Ты́ должен заняться моим делом.

Это было непонятно, но изумление его было приглушенным. Наверное, подумал он, ее шок заразителен.

— Послушай, — вымолвил он наконец, — ты, я знаю, не можешь поверить в то, что произошло, для тебя это как сон. Но это реальность. И помощь тебе нужна реальная, помощь юриста-практика.

— А ты не практик?

— Не в этой области. Я никоим образом не занимаюсь убийствами.

— А этим займись.

Пэйджит смотрел на нее. И пусть он не мог обещать ей то, о чем она просила, возникшее оживление было ему приятно; на ее потускневшее лицо возвращалась жизнь.

— Если бы я захотел вернуться к прежней карьере, за твое дело, Мария, я взялся бы в последнюю очередь. Нельзя вести дело человека, которого знаешь.

— Это я-то человек, которого ты знаешь? — с иронией спросила она.

Пэйджит откинулся на спинку стула.

— Мне было бы очень трудно определить, — помолчав, ответил он, — что́ в твоих обстоятельствах может иметь отношение ко мне. Тебе, как и мне, превосходно известно, в силу каких причин я не могу взяться за это дело.

Мария, казалось, оценивала его решимость.

— В силу тех же самых причин, — наконец возразила она, — у тебя нет выбора.

Раздражение овладело Пэйджитом.

— Ты не можешь…

— Совсем нет выбора, — прервала она его. — Раз уж ты все так прекрасно знаешь.

В голосе ее вновь сквозила ирония:

— В конце концов, нас связывает нечто очень важное.

Усилием воли Пэйджит сохранил самообладание. Более мягким тоном уточнил:

— Карло, ты имеешь в виду.

Она отвела взгляд:

— Причину можешь выбрать любую, Крис. Ту, которая тебе больше по душе. Но только сделай это.

— Черт тебя побери, — взорвался Пэйджит. — Подумай. Подумай хотя бы раз о нем. Даже если тебя выпустят завтра, о смерти Ренсома не забудут и через месяц. И первое, о чем в подобной ситуации ты и я должны позаботиться, — оградить жизнь Карло от всего этого. Сюжетик «Мария и Крис снова вместе» на все лады будут подавать телевизионщики. Ты просишь не только сделать кое-что для тебя. Ты просишь, чтобы я поставил на кон жизнь Карло — ведь после этого мир для него станет совершенно иным.

Мария пристально посмотрела на него:

— Почему ты уверен, что я не думаю о Карло?

— Потому что ты не способна на это.

— С какой готовностью ты предполагаешь во мне самое скверное!

— Вряд ли это в силу моей природной склонности. Я, Мария, пришел к этому традиционным путем — ты приучила.

Ее взгляд стал непроницаемым — как будто она подавила в себе все чувства.

— Пусть будет по-твоему. И я, как ты всегда считал, бесчувственная сука. Заставляю тебя ввергать нашего сына в ад публичного скандала из боязни: минимум — суда, максимум — пожизненного заключения. Потому что знаю: ты все сделаешь, чтобы Карло не оказался сыном матери-убийцы.

Пэйджит посмотрел ей в глаза.

— Но почему? — мягко спросил он. — Почему ты заставляешь меня делать это? Объясни.

— Потому что знаю: ты сделаешь все, чтобы выиграть дело, все, что найдешь нужным. — В голосе было спокойствие и горечь. — Разве не каждый клиент хочет того же?

Пэйджит непроизвольно взглянул на царапины, избороздившие ее шею, и уставился в стол.

— Нет, — наконец сказал он, — за этим что-то скрывается. Мне нужно знать: что на самом деле происходит.

Несколько минут Мария молчала. Пэйджит не знал, обдумывает ли она его слова или погружена в собственные мысли. Но вот она выпрямилась и тоже посмотрела ему в глаза.

— А на самом деле происходит то, — жестко проговорила она, — что Марк Ренсом оказался извращенцем и свиньей и в момент, когда я убила его, он вполне это заслужил. Или, как я осторожно сказала полиции, — «в момент, когда пистолет выстрелил».

— Полиции, — повторил Пэйджит. — Почему ты перестала отвечать на вопросы Монка?

— Потому что я устала, почти в шоке. Потому что убила человека, пусть к тому был серьезный повод. Ты и представить себе не можешь, что за ощущение, когда еще не веришь, а уже напуган до смерти, — ничто и никогда не сравнится с этим. — Она помолчала. — Впервые в жизни я не справилась с собой, в этом вся суть. Думаю, у меня была достаточно веская причина.

— По этой причине можно было не говорить с ними вообще или, во всяком случае, сегодня вечером. Но раз уж ты начала…

— Я хотела убедить их, неужели непонятно? Хотела сразу покончить со всем — выйти из этого здания без твоей либо чьей-нибудь еще помощи. — Она остановилась, выдохнула, опустила голову. — Он своими вопросами сбил меня с толку. Я не могла точно все вспомнить, не могла уследить за ходом его мыслей. Боялась ошибиться.

— Как может правда, — спокойно спросил Пэйджит, — быть ошибкой?

— Не знаю. — Мария встряхнула головой, как бы пытаясь прояснить мысли. — Ты все воспринимаешь, как герои одного романа Кафки. Как и они, все, что сказано, сделано или не сделано, что не удалось точно вспомнить, все готов толковать превратно. Эта кассета… — Она провела по лицу пальцами. — У меня был срыв. Я просто вынуждена была прервать разговор, и это все.

Пэйджит скрестил руки на груди.

— Ты в состоянии сейчас все рассказать мне? Монк мало что прояснил, мы поговорили с ним на ходу, у лифта.

Мария внимательно посмотрела на него:

— Значит, ты берешься за это дело?

Она снова казалась неуверенной — как всякий человек, потерпевший жизненное крушение, не верила в удачу.

— Я согласен лишь выяснить, как это дело представляется окружному прокурору. Для этого мне надо точно знать, что ты рассказала им.

Мария кивнула:

— Хорошо.

Она, кажется, приходила в себя. Заговорила монотонно — повторила жалобный рассказ о погибшей актрисе, о развратном уик-энде в Палм-Спрингс, о тайной жизни известного сенатора, о знаменитом писателе, оказавшемся извращенцем, об отвратительной попытке изнасилования, о пистолетном выстреле, о расплывающемся кровавом пятне — как будто диктовала по написанному. Час прошел, прежде чем она закончила, и Пэйджит почувствовал себя совершенно изнуренным.

Он молчал, стараясь удержать мысли в нужном русле. Его постоянно отвлекало воспоминание о дне гибели Джеймса Кольта. Пэйджит не раз рассказывал Карло о том дне. Он получал деньги по чеку и услышал эту новость от кассирши — и слезы текли по ее лицу, когда она пересчитывала деньги. Он отогнал воспоминание.

— Теперь я знаю все. А что знает полиция?

Во взгляде Марии было недоумение — он не спросил о самой сути происшедшего.

— Да, все, что я рассказала им, знаешь и ты.

Он посмотрел на нее:

— А не закончить ли тебе с Монком — ведь ты отдохнула?

— Нет. — Ее голос был ясен и холоден. — Как ты помнишь, я была юристом. Мои слова, записанные на пленку, станут уликой в суде — мои ошибки, оговорки и прочее. Я хочу, чтобы ты говорил вместо меня. Убеди их, сделай так, чтобы суда не было.

Глаза Пэйджита встретились с ее глазами. Пусть знает, подумал он, что я слежу за выражением ее лица.

— Как насчет испытаний на детекторе лжи? Это не принято, но они, вероятно, захотят проверить тебя, чтобы подстраховаться, если будет прекращено дело.

— Я не верю в это. — Ее взгляд остался твердым. — Не верю, что вину можно измерить.

— Мы могли бы проделать тест в моем офисе. Не понравится результат, прокурор никогда о нем не узнает.

— Нет, — повторила она. — Он оскорбил меня, я его убила. Об этом я им сказала. Единственный вопрос, который стоит перед ними, — степень моей вины. Мне нужно, чтобы ты убедил их, что ответ у них уже есть.

Пэйджит смотрел на нее. Минуту или больше, надеясь подействовать на нее своим молчанием. Она не сказала ни слова.

— Расскажи мне о медэксперте, — попросил он наконец. — Обо всем, что она делала.

Сосредоточенно прищурив глаза, Мария рассказала все. Когда закончила, он спросил:

— Там были следы пороха?

— Где?

— На рубашке Ренсома.

Мария откинулась на спинку стула.

— Это существенно?

— Пока не знаю.

Она испытующе посмотрела на него:

— Они ведь скажут тебе, верно?

Вопрос повис в воздухе. Пэйджит не спешил с ответом.

— Надеюсь на это, — наконец проговорил он. — Но думаю, лучше самому пойти узнать у них.

— Они могут быть еще здесь?

— Ради такого дела — конечно. Сам окружной прокурор, должно быть, здесь. — Пэйджит встал. — Они, как ты знаешь, терпеть не могут подобные случаи. Из ста случаев, в которых им приходится разбираться, девяносто девять никого совершенно не волнуют. Но всегда открывается уйма обстоятельств, из-за которых дело, подобное этому, дело с известными людьми, заканчивается для них плачевно.

— Что это означает для меня?

— Прежде всего для следователя — политику. Посуди сама: убит лауреат Пулитцеровской премии, обвиняемый в покушении на изнасилование известной тележурналистки, которая и застрелила его. Подобное дело любой избиратель никак не оставит без внимания, если он, конечно, не из тех, кто вообще ни на что не реагирует, причем не будет играть роли, какие там выявляются обстоятельства и что делает прокурор. А это значит — разбираться они будут скрупулезно и дело завершится очень не скоро. — Казалось, слова Пэйджита убили ее, в ее глазах он увидел ужас грядущих дней — недель? — мучительнейшей неопределенности. Не будь некоторых обстоятельств, Пэйджит проникся бы состраданием к ее бедственному положению. — Что, — продолжал он, — снова приводит нас к Карло.

Она подняла на него взгляд.

— Забудь, — голос его был холоден, — о том, что ты собиралась лишь смириться с сомнительной известностью, от которой Элизабет Тейлор тошнило бы и из-за которой на телевидении постараются сделать передачу, где будут и твои показания, и все интимнейшие подробности. Настрой себя на то, что ты хочешь этого. И совсем не из-за того, кто ты и кто такой Ренсом, и даже не из-за скверны, связанной с Лаурой Чейз и нашим покойным сенатором, причисленным к лику святых. Тебя будут защищать с феминистских позиций — это будет борьба за справедливость в отношении всех жертв, слабостью которых воспользовались их знакомые. Ни один знающий адвокат не станет бороться за победу на процессе, не склонив предварительно общественное мнение в пользу своей подопечной. Ни один, включая и меня. С одной лишь разницей. Любой другой относился бы к этому с сочувствием. Я же буду ненавидеть тебя за это. И буду ежедневно насиловать себя — ради сына. Ты должна как следует подумать: нужен ли тебе такой адвокат для подобного дела.

Умолкнув, он заметил, что руки Марии судорожно вцепились в стол.

— Ты был бы находкой для телевидения, — наконец вымолвила она.

Пэйджит смотрел на нее ничего не выражающим взглядом. Более мягким тоном она добавила:

— Постараюсь сделать так, как нужно для Карло.

Он не ответил. Открыв дверь, отрывисто бросил надзирательнице:

— Мы закончили.

И когда Марию повели в камеру, не сказал ни слова.

Офис окружного прокурора располагался в лабиринте помещений с унылыми зелеными стенами. Два юриста, сотрудники офиса, ютились в клетушке, которой постеснялся бы и кролик. Сопровождавшая Пэйджита жилистая женщина на середине четвертого десятка, представившаяся как Марни Шарп и что-то еще добавившая к своему имени, провела его в следующую дверь. Исходившая от нее холодноватая сдержанность ясно говорила, что перед ним дипломированный юрист, а не простой секретарь окружного прокурора и что она вполне ощущает груз ответственности.

Окружной прокурор добивался, чтобы ему выделили более приличное помещение в том же здании. В самом деле, было непонятно, как можно работать в этой комнате с двумя крохотными окошками. Неосталинская архитектура, подумал Пэйджит. Однако комната Мак-Кинли Брукса оказалась совсем иной — в два раза больше, чем у его сотрудников, и сидел он в ней один. Были там афганский ковер, кожаное кресло, комнатная пальма и стена достаточного размера, чтобы разместить на ней обычную коллекцию делового человека: Брукс в окружении судей, два мэра, а из лиц не должностных — Лючано Паваротти. Кожаный портфель Брукса лежал на столе нераскрытым — как будто его владелец только что вернулся из дома.

С казенной любезной улыбкой Брукс поднялся с кресла. В движениях его была плавная грация бывшего атлета, уже перешагнувшего сорокалетний рубеж и только теперь начавшего полнеть. Из-за седых, аккуратно подстриженных под афро[9] волос, едва заметного второго подбородка и подернутого влагой взгляда он казался негритянской разновидностью элегантного ротарианца[10].

— Кристофер, — произнес он низким, рокочущим голосом исполнителя роли Отелло. — Что делаешь здесь ты, рафинированный адвокат сливок общества?

— Решил навестить страдающего друга, — непринужденно ответил Пэйджит. — Кто видел Марка Ренсома последнее время?

Боковым зрением он заметил, что Марни Шарп поджала губы.

— Медэксперт его видит, — ответил Брукс. — Как раз сейчас, когда мы с тобой разговариваем. А ты как я погляжу, уже познакомился с Марни.

— Да, только что.

— Садитесь, пожалуйста, вы, Марни, и ты, Кристофер. Марни будет вести дело от нашего офиса. — Быстро взглянув на Шарп, Брукс добавил: — Мы с Крисом — старые друзья.

Пэйджит понял, что слова прокурора предназначены для передачи некоей личности и что ему следует разделять почтение к тому, кто дал деньги на избирательную кампанию Брукса. Добродушные реверансы Брукса в чей-то адрес были естественны и привычны — даже в их городе либеральных нравов нужно немало средств, чтобы негр, даже такой умный и дипломатичный, как Брукс, победил на выборах и занял пост блюстителя порядка и закона. Но появление Марни Шарп — это было что-то новенькое. Пэйджит достаточно хорошо знал сотрудников прокурора — Шарп в отделе убийств не работала. Значит, за прошедшие немногие часы Брукс уже наметил план работы по делу Марии Карелли и счел за благо привлечь к этой работе женщину-обвинителя.

Как будто прочитав мысли приятеля, Брукс сказал:

— Марни из отдела изнасилований. Она, как никто другой, может прочувствовать все нюансы дела.

Изящный ход, подумал Пэйджит: обвинитель, имеющий полное право заявить, что в состоянии отождествить себя с Марией как с возможной жертвой, этот же обвинитель способен смягчить суровость приговора, если он станет итогом расследования.

— Ты хорошо чувствуешь ситуацию, — заметил он ровным голосом.

Брукс улыбнулся как бы в благодарность за комплимент.

Нечто в этой улыбке напоминало Пэйджиту: к добродушию прокурора примешивается и что-то от сентиментальности палача. Отношение к Пэйджиту, к Марии и даже давление, которое будет оказываться на Марни Шарп, будут определяться обстоятельствами Брукса. Улыбка прокурора погасла:

— Так что же ты делаешь здесь?

— Мисс Карелли — мой друг.

— Ах да, конечно, — кивнул Брукс. — Дело Ласко.

Пэйджит почувствовал настороженно-подозрительный взгляд Шарп, которая не спускала глаз с обоих мужчин.

— Надеюсь, — сказал он, — вы представляете, что для нее это травма. Сама по себе затяжка дела — даже без учета общественного резонанса — может привести к очень нежелательным последствиям.

— Попали в переплет, — согласился Брукс. — Полагаю, ты уже сказал ей, как мало нам радости от подобного дела.

— Разумеется. Но для нее это достойное внимания обстоятельство — слабое утешение. Она избита; защищаясь от изнасилования, вынуждена была убить человека; брошена в тюрьму. Над первыми двумя обстоятельствами ты не властен. Третье от тебя зависит.

Прокурор предостерегающе выставил ладонь:

— Пойми одно. Мы не собираемся держать ее в камере с алкашами. У нее будет тот комфорт, какой можно создать здесь.

— Вот именно, ключевое слово «здесь». — Пэйджит посмотрел на него оценивающим взглядом. — Она под арестом. В течение сорока восьми часов вы должны либо предъявить ей обвинение, либо отпустить. Но вы сможете в любой момент снова арестовать ее. Что бы ни произошло в эти сорок восемь часов, на суть происшедшего это никак не повлияет. И заставлять такого человека, как Мария Карелли, ждать два дня в тюряге — плохая практика и никудышная политика.

Брукс развел руками:

— Нам надо быть осторожными, Крис. На втором этаже у нас труп. А вчера вечером, останавливаясь во «Флуде», он был самым знаменитым среди ныне живущих писателей Америки.

Вовлекая Шарп в разговор, Пэйджит повернулся к ней:

— Сколько книг Ренсома вы прочитали?

Она молча смотрела на него.

— Несколько книг, — ответил за нее Брукс.

— В таком случае, — продолжал Пэйджит, не отводя взгляда от Шарп, — почему вас удивляет, что Ренсом пытался кого-то изнасиловать? Немало начитанных женщин по всей стране, узнав об этом, нисколько бы не удивились.

В Шарп чувствовалась какая-то внутренняя напряженность. Что-то не особенно заметно в тебе, голубушка, сочувствие ближнему, подумал он. Значит, трудно будет иметь с тобой дело. И теперь лишь суд, если они туда обратятся, даст ему какие-то возможности.

— Мы должны исходить из фактов, — ответила она. — А не из того, что он мог написать. Или собирался написать.

— А они приводят нас, — спокойно добавил Брукс, — к той страшной кассете, касающейся Лауры Чейз и сенатора Кольта.

Он помолчал.

— Миллионы людей все еще любят этого человека. В их числе и я.

— Насколько помнится, ты встречался с ним, — заметил Пэйджит.

— Я агитировал за его избрание. — Прокурор покачал головой. — Когда его самолет разбился, два моих приятеля и я проехали на машине три тысячи миль через всю страну в состоянии шока, чтобы участвовать в похоронах. Как будто не могли расстаться с ним. — Он пристально взглянул на Пэйджита. — Вся страна, — мягко добавил он, — не хотела расстаться с ним.

Это правда, подумал Пэйджит. Видимо, авария самолета Кольта ночью в Калифорнийской пустыне, через три месяца после смерти Лауры Чейз, воспринималась как приговор судьбы, как мистика. Белокурый, с благородной осанкой, улыбчивый и остроумный, Джеймс Кольт в свои сорок казался слишком молодым для президента; видимо, что-то все-таки запало в сознание людей, если они остановили свой выбор на человеке, лучшие годы которого были еще впереди. Помнили не самого Джеймса Кольта, помнили его смерть, потому что потрясение, с ней связанное, запечатлелось образом сценки у мемориала: вдова с пепельными волосами, стоически переносящая горе, еще несформировавшиеся черты лица сына-подростка, искаженные в попытке всмотреться в копию отца, так жутко похожую на оригинал.

— А Джеймс Кольт-младший в самом деле намерен баллотироваться на пост губернатора?

Брукс кивнул:

— Да, насколько я знаю.

Пэйджит бросил на него оценивающий взгляд.

— Ты сам создаешь себе трудности, — наконец бросил он, — которых прекрасно мог бы избежать.

— Если бы мы могли, Кристофер. Если бы только могли.

Пэйджит некоторое время рассматривал Брукса.

— Ладно, — наконец произнес он. — Значит, медэксперту не нравятся пороховые следы?

Прокурор сделал удивленные глаза.

— При очень высокой разрешающей способности аппаратуры, — ответил он, — никаких следов пороха обнаружено не было. Никаких признаков близкого выстрела. Никаких.

— Ну и?

— И в этом проблема. Медэксперт никогда не скажет нам, что произошло, но она всегда очень точно может сказать, чего не произошло. А не произошло следующего: Мария Карелли не стреляла в Марка Ренсома с двух-трех дюймов. Близкое расстояние исключено.

— Довольно неожиданно, — проговорил Пэйджит. — Мария обычно очень точна. Наверное, она просто линейку свою забыла.

Брукс внимательно посмотрел на него:

— Славненький аргумент для суда. Но, поскольку Ренсом уже восемь часов как мертв, мы не можем игнорировать этот факт. И приходится задуматься.

— Да брось ты, Мак! Пистолет выстрелил в момент, когда Ренсом набросился на нее. Мария могла ошибиться. Он мог отпрянуть от пистолета. Все возможные варианты надо учитывать.

— Ну что же, она все это узнает от тебя. Как возможные варианты, разумеется.

— Если она вспомнит все, как было, сомневаюсь, что готова будет поручиться за точность расстояния.

— И потом, — продолжал Брукс, — этот отказ отвечать на вопросы Монка. Он производит не совсем хорошее впечатление на людей, которых ты просишь поверить ей. И она требовала адвоката.

— У выпускников юридических факультетов бывают странности, подобные этой. А требовала она не адвоката — она хотела видеть меня. Это как призыв о помощи к другу или священнику.

— К священнику?

— К кому-нибудь, кто способен на сочувствие, — сухо сказал Пэйджит, — на что она имела полное право.

— Конечно, она может рассчитывать на сочувствие. Но ты не священник, а я не страус, чтобы прятаться от неприятной реальности. Единственное разумное объяснение того, почему она перестала отвечать на вопросы Монка, — она поняла, что попала в трудное положение.

Впервые Пэйджит почувствовал страх.

— Более гуманно предположить, — парировал он, — почувствовала себя плохо физически.

Он обернулся к Шарп:

— Много ли жертв изнасилований заявляют о случившемся? Процентов пятьдесят, даже из таких, как Мария Карелли. Они чувствуют стыд, чувствуют вину, чувствуют себя покинутыми всеми, а если заявят, им придется рассказывать все совершенно незнакомым людям, к тому же еще не оправившись от душевной травмы. Марии Карелли пришлось объясняться через три или четыре часа после того, как она убила человека, который пытался это сделать с ней, причем находилась она с Монком в обстановке, в которой ощущала себя совершенно потерянной. Она была дезориентирована, от нее требовали оправданий, она чувствовала себя опозоренной и, возможно, «виноватой», как чувствовал бы себя всякий нормальный человек, только что убивший кого-то. Даже считая себя невиновным перед законом.

В лице Шарп было напряжение. Он вдруг понял, что самое себя, а не Марию она видела мысленно предметом нападения.

— Я, — заявила она, — берусь за любое дело, это мой долг. Даже если мне кажется, что мы проиграем.

— Я это хорошо понимаю. — Пэйджит снова посмотрел на Брукса. — У тебя прекрасные показатели по половым преступлениям, Мак. Те, кому положено, это знают. Не порть их неверным подходом к какому-то идиотскому случаю.

Брукс пожал плечами:

— Укажи мне причину, Крис, и я отпущу Карелли. Такую причину, чтобы я мог объяснить людям.

Пэйджит почувствовал опустошенность и холод в груди.

— Причина у меня есть, — наконец вымолвил он. — Но не такая, чтобы болтать о ней кому бы то ни было.

Во взгляде прокурора появилось любопытство:

— Что же это?

До чего не хочется говорить, думал Пэйджит, даже независимо от того — есть Шарп в комнате, нет ее.

— Мой сын, Карло. Ему уже пятнадцать, живет со мной. — Пэйджит коротко вздохнул. — Он сын Марии.

Брукс уставился на него.

— Боже милостивый, — пробормотал он. — Так вот почему ты здесь.

— Поэтому я здесь.

Было стыдно: он как будто использовал дружбу Брукса, свои семейные обстоятельства, а главное, все, что связано с сыном, в надежде на благосклонность Закона.

— Есть некоторые аспекты в жизни Карло, которые… трудны. До сих пор это было сугубо частное конфиденциальное дело. Теперь все раскроется. Ему надо будет через все это пройти, все пережить — все то, что совершила его мать в силу сложившихся обстоятельств. Но ему будет легче, если, проснувшись завтра утром, он будет знать, что она не в тюрьме.

Шарп как будто отодвинулась. Брукс внимательно рассматривал свои руки.

— Что же ты хочешь от нас? — спросил он.

— Просто выслушайте. Дай мне шанс доказать вам, что нет оснований для возбуждения дела, прежде чем вы примете решение об этом. А пока отпусти ее.

Прокурор взглянул на него:

— Она согласна пройти испытание на детекторе лжи?

— Нет. По моему совету.

Брукс поднял бровь.

— Ну да, — после крохотной паузы сказал он, — она же может закончить с Монком.

— Она может. Но я хотел бы взять это на себя.

— Потому что ничего из того, что ты скажешь нам, не может быть использовано в суде.

— Потому что именно так любой знающий адвокат ведет дело с твоей конторой.

— Но ты просишь…

— И потому, — спокойно закончил Пэйджит, — что бремя доказательства лежит на обвинении. Думаю, что у вас нет оснований для возбуждения дела. Если я прав, я делаю вам одолжение, просто указав причину — почему. Кроме того, я дам вам свою версию.

Брукс посмотрел на Шарп, потом снова на Пэйджита.

— О'кей, — проговорил он. — Обещаешь полное раскрытие. А если мы решим возбудить дело, ты нас ставишь раком.

— Лучше подбери другую метафору, Мак. По крайней мере, для пресс-конференции.

Прокурор невесело улыбнулся.

— Мне жаль… Такой неприятный случай, Пэйджит… Работать с тобой — одно удовольствие… — И тут же, взяв трубку, принялся набирать, видимо, хорошо знакомый номер.

— Вы уже закончили с ним? — спросил он невидимого абонента, потом добавил: — Мы здесь с адвокатом мисс Карелли — подходите.

И положил трубку.

— Медэксперт, — объяснил он. — Только что закончила осмотр Ренсома.

Спустя некоторое время в комнату вошла стройная белокурая женщина, протянула для пожатия прохладную руку.

— Элизабет Шелтон, — представилась она. — Медэксперт.

— Кажется, — заметил Пэйджит, — у вас было много хлопот.

Она лукаво улыбнулась ему:

— Был очень длинный день.

И подвинула стул, поставив его между Пэйджитом и Шарп.

— А у нас тут была откровенная непринужденная беседа, как это водится между приятелями. — Брукс указал рукой на Пэйджита. — Он в курсе вашей проблемы с огнестрельной раной. Может быть, расскажете нам, что удалось выяснить нового.

— Очень мало. По сути — ничего.

— Что вы имеете в виду?

Она быстро взглянула на Брукса и, когда тот кивнул, снова обернулась к Пэйджиту:

— Во-первых, нет необходимых данных. И, прежде всего, угла вылета пули. Если бы пуля прошла насквозь, мы смогли бы определить ее траекторию от тела до того места в преграде, где она застряла, и сообщить вам не только угол, но и место, где пуля поразила тело, с точностью до двух футов. Но в нашем случае пуля застряла в позвоночнике.

Говорила она с хладнокровной деловитостью, без эмоций, но это не производило неприятного впечатления.

— Что еще? — спросил Пэйджит.

Шелтон задумалась.

— Во-вторых, при обследовании тела Ренсома не удалось обнаружить ничего, что подтвердило бы верность показаний мисс Карелли.

— Ну хорошо, — мягко перебил ее Пэйджит. — У него же брюки были спущены. Немного необычно был одет человек для интервью.

— Ну конечно. — И в глазах, и в голосе ее была осторожность. — Но я взяла мазок с его члена и проверила, нет ли следов спермы. Было бы естественно обнаружить сперму у мужчины после недавней эрекции, даже если не было извержения. Ничего подобного.

— У теста стопроцентная достоверность?

— Таких тестов почти нет. Но считаю, что на этот результат можно положиться. — Взгляд ее сделался более уверенным. — После того, что произошло, я больше не поклонница Марка Ренсома. Но не могу утверждать, что он насильник или хотя бы что он делал попытку изнасилования.

— Хорошо. Что еще вы обнаружили?

— Мисс Карелли говорила, что Ренсом пытался вырвать у нее из рук пистолет до выстрела. Но на его руках нет следов пороха. Опять же, все зависит от того, как это происходило, но если бы следы пороха обнаружились, они бы подтвердили сказанное ею. — Шелтон поколебалась минуту. — Факт тот, что стреляла она не с двух-трех дюймов, а, по моему мнению, примерно с двух-трех футов. Короче говоря, мистер Пэйджит, экспертиза не убеждает меня в том, что мисс Карелли не застрелила его во время мирной прогулки в парке.

— Но, — возразил он, — кое-что обнаружилось и у мисс Карелли.

Она кивнула:

— Царапины, например. Я взяла пробу из-под ногтей и у него, и у нее. Под ногтями мисс Карелли были частицы кожи, под ногтями Ренсома не было ничего.

— Какова достоверность этой пробы?

— Невысокая, — сказала она. — И мы не можем точно сказать, чья это кожа — как правило, не можем. Но что мы всегда стараемся делать — это исключаем некоторые возможности. В данном случае я не могу исключить возможность, что мисс Карелли расцарапала самое себя и при этом сломала ноготь.

Спокойствие Шелтон обескураживало. Дело свое она знала, могла согласиться с тем, с чем надо было согласиться, и производила впечатление человека в высшей степени беспристрастного. Но, несомненно, если будет надо, она представит свои убийственные доказательства.

— Но ведь вы видели, — не сдавался Пэйджит, — и тот прямо-таки жуткий синяк.

На мгновение медэксперт была озадачена.

— Да, — кивнула она. — На левой щеке у мисс Карелли есть синяк.

— Значит, она сама себя лупила? Или это у нее аллергия на шампанское?

Брукс улыбнулся деланной улыбкой опытного следователя, которому проблема совершенно ясна.

— Нет, разумеется, — признала Шелтон. — Это похоже на удар.

— Открытой ладонью? — спросил Пэйджит.

— Да.

— Сравнительно недавно?

— Да.

— Ренсом, как я полагаю, был правшой, а значит, он мог ударить мисс Карелли по левой щеке?

— Да.

— После пары таких ударов, — сказал Пэйджит Бруксу, — и я бы застрелил Ренсома. Ну а если Ренсом ударил ее, то все, что она рассказала Монку, выглядит гораздо более правдоподобным, а версию о том, что позже она сама себя расцарапала, придется признать несостоятельной. Добавьте сюда кассету с Лаурой Чейз и Джеймсом Кольтом, которая косвенно подтверждает предположение о сексуальных проблемах Ренсома, и у вас не будет причин не верить мисс Карелли. Таким образом, я подошел к последнему — к мотиву. Наш мотив: он пытается изнасиловать ее, и она убивает его. Синяк на лице — подтверждение тому. Ну а если он не пытался насиловать, то с какой стати такая женщина, как Мария Карелли, будет убивать того, кого знала лишь по его книгам?

Брукс покивал головой:

— Нет мотива.

— Совершенно никакого, — живо подхватил Пэйджит. — Нет мотива, нет доказательств, нет дела. И остается лишь единственный вывод, к которому может прийти окружной прокурор, — Мария Карелли действовала в пределах необходимой самообороны.

Последние слова Пэйджит произнес медленно, не сводя глаз с Шарп и Шелтон.

— Множество людей, множество женщин, увидев Марию Карелли на телеэкране, обязательно интуитивно догадаются: что-то произошло. Но если они будут знать, им будет плевать, какие там были следы от выстрела. А как легко мужчина срывается, они, я полагаю, уже знают.

Шарп хмурила брови, Шелтон уставила взгляд в ковер.

— Женское движение, — наконец проговорила Шарп, — очень важно для множества женщин, кем бы они ни были, но к нашей работе отношения не имеет.

За ее назидательным тоном Пэйджит почувствовал гордыню, возведенную в принцип.

— Я понимаю, — мягко возразил он. — Но полагал, что одна из ваших служебных обязанностей — ваша и Мака — не растерять нравственный и политический капитал на деле, которое вы не можете выиграть. Извините, если не смог изложить это должным образом.

Шарп смотрела на него непреклонно и сурово.

— Изложено достаточно искусно, — сказал Брукс. — Согласимся исключить пока из рассмотрения Лауру Чейз и Джеймса Кольта? Хотя бы до тех пор, пока пресса не узнает?

— Мне представляется, что так и надо сделать, — согласился Пэйджит.

— Хорошо. — Прокурор как будто испустил легкий вздох. — Если немного подождете наверху, сможете забрать Марию Карелли домой.

Только теперь, когда напряжение спало, Пэйджит по-настоящему почувствовал всю его тяжесть.

— Спасибо.

— Это просто моя служебная обязанность, Кристофер, как ты выразился. Но есть и другие. Льщу себя надеждой: то, что могло бы называться семьей Пэйджитов, простит нас, если мы закончим сейчас работу, не подписав заключение о самообороне.

— Конечно.

Шелтон встала.

— Я провожу вас. Заодно, может быть, выясним кое-что по делу.

— Буду признателен. — Пэйджит пожал руку Шарп, потом Бруксу. — Свяжусь с тобой. Дня через два.

— Сделай это, — сказал Брукс, а Шелтон юркнула в дверь.

В коридоре она улыбнулась:

— Думаю, лучше я, чем Марни Шарп.

Пэйджит улыбнулся в ответ:

— Это та «М-а-р-н-и», что в фильме Хичкока?

— Да. Точно про нее. Марни одержима двумя вещами — своей работой и кино. — Она нажала кнопку лифта. — Вы знаете, я действительно искала аргументы в подтверждение рассказа Марии Карелли. Мне просто хочется найти факты в пользу ответчика.

Пэйджит кивнул, но вспомнил кое-что из рассказанного Марией.

— Вы осмотрели царапины на Ренсоме? На ягодицах?

Шелтон помедлила.

— Я все еще занимаюсь этим.

В голосе ее был едва различимый странный оттенок. И то, что она устроила ловушку Марии, теперь запало в его душу сильнее, чем откровенная антипатия Шарп.