"Финансы Великого герцога" - читать интересную книгу автора (Хеллер Франк)

Глава четвертая, в коей Меноркская республика оказывается в опасности

— С другом? — непонимающе переспросил сеньор Эрнандес. — У вас на Менорке есть друзья?

— Один, — сказал Филипп, беря за руку великого герцога, стоявшего за дверью. — И он желает выразить вам свое восхищение, господин президент.

Сеньор Эрнандес отпрянул в глубь комнаты, его взгляд разом стал подозрителен.

— Как вы прошли мимо охраны? — воскликнул он. — Как зовут вашего друга?

— Его зовут, — проговорил Филипп, — дон Рамон Двадцатый Меноркский — тот самый, за убийство которого вам по контракту положено двести тысяч наличными и который явился, чтобы лишить вас этой конфетки!

Пока Филипп, постепенно повышая голос, произносил эти слова, сеньор Эрнандес бросился к письменному столу, на краю которого лежал черный блестящий предмет — револьвер! В свое время Филипп считался лучшим футболистом шведской универсиады; с тех пор прошло много времени, но стоило сеньору Эрнандесу кинуться к револьверу, как дремавший инстинкт мигом проснулся в его душе. Профессор сделал три прыжка, которых не постыдился бы и двенадцать лет назад, и в тот момент, когда будущий президент Менорки уже очутился у стола и выкинул руку, чтобы схватить револьвер, в воздух взметнулась правая нога господина Колина; в следующий миг браунинг со свистом отлетел на десять метров и приземлился в другом конце комнаты. К сожалению, необходимо добавить, что нога Филиппа продолжала свое движение и после столь блестящего маневра, угодив в президентский нос, каковой тут же начал заливать мраморный пол кровью. В то же время великий герцог, обуреваемый смехом и бешенством одновременно, бросился вперед и повалил воющего от боли президента Меноркской республики на стол.

— Well done,[61] профессор! Эй вы, а ну-ка замолчите, а то убью на месте!

Вой сеньора Эрнандеса оборвался так резко, будто президенту перерезали горло; дрожа всеми членами, он поднялся, мельком взглянув на своего повелителя, и тут же грохнулся на колени; из носа у него по-прежнему хлестала кровь.

— Смилуйтесь, ваше высочество! — задыхаясь, проговорил он. — Я не участвовал в заговоре, клянусь…

Великий герцог смотрел на него с гневом и презрением.

— Ложь, мерзавец! Что вы тогда делаете в моем замке? Что это, награда за непричастность?

— М-мне предложили стать президентом, — прорыдал сеньор Эрнандес.

— Но вы удостоились этой чести заранее! Как иначе (голос великого герцога сделался страшен) вы объясните то, что первым в контракте стоит ваше имя?

С этими словами дон Рамон вытащил бумагу, которая выпала из кармана герра Бинцера, и поднес ее к глазам Луиса Эрнандеса. Тот стал бледнее смерти, и на мгновение даже показалось, что его нос перестал кровоточить. Сеньор Эрнандес повалился на землю, обнимая колени великого герцога, но дон Рамон резко освободился и обратился Филиппу:

— Пожалуйста, сходите в ту комнату, что находится на другом конце залы. Кажется, там была веревка.

— М-меня повесят? — запинаясь, спросил сеньор Эрнандес, и с его распухшего носа закапали крупные слезы.

— Да, позже. Если так решит суд, — ответил великий герцог. — А пока вас свяжут. Вытрите лицо!

Дон Рамон бросил сеньору Эрнандесу носовой платок и продолжал:

— А теперь скажите мне — только правду: когда придут ваши друзья?

Услышав, что его казнь — дело еще не вполне решенное, сеньор Эрнандес перестал плакать. Он бросил на дона Рамона робкий, косой взгляд:

— Не знаю… Через час.

Великий герцог нахмурился. Было совершенно ясно, что этот парень лжет, что у него что-то на уме и что его друзья могут явиться в любую минуту.

— Луис Эрнандес, — проговорил великий герцог, — я думал воспользоваться своим правом амнистии в том случае, если бы суд приговорил вас к смертной казни. Но четыре слова, в которых уместилось две лжи, решили вашу участь.

В эту минуту вошел Филипп, в руках у него была веревка.

— Профессор, пожалуйста, помогите мне сделать грязную работу — связать предателя, который настолько лжив и труслив, что не может сказать правду, даже когда его жизнь висит на волоске. Сегодня он называл себя президентом Менорки, но пройдет совсем немного времени — и он сгинет в безымянной могиле…

Пока великий герцог бормотал эти слова, они с Филиппом быстро и умело, что приобретается с опытом, превратили президента Менорки в сподручный куль и, снабдив кляпом, отнесли в соседнюю комнату.

— Боюсь, что с друзьями сеньора Луиса справиться будет не так просто, — проговорил великий герцог. — Вы еще не передумали участвовать в этом деле?

Филипп покачал головой.

— В таком случае — благодарю вас и весьма сожалею, что вам приходится рисковать жизнью столь неблагодарным образом.

В душе Филипп улыбнулся, как Одиссей: ему, в отличие от его боевого товарища, было прекрасно известно, сколь «благодарным» для него может оказаться этот риск.

— Позвольте задать вам вопрос: вы француз или англичанин? — спросил великий герцог.

— Моя мать была француженкой, но сам я не француз и не англичанин. Я — швед.

— Швед! Святой Урбан! Вы первый представитель этой нации, которого я встречаю, но надеюсь, вы не станете последним.

— Простите, ваше высочество, но не будет ли сейчас уместнее подготовиться к встрече гостей, чем обмениваться дипломатическими любезностями? Как вы полагаете, много их будет?

— Не имею понятия. Врожденная лживость сеньора Луиса делает расспросы бесполезными. В контракте указаны шесть человек, и он — первый в списке. Среди остальных пяти есть опасный тип. Его зовут Посада. Он — сержант лейб-гвардии.

— Ваше высочество полагают, что нам следует ждать их здесь? Не лучше ли перейти в залу?

— Вы правы. Лучше переместиться туда. Мы сосчитаем врагов, как только они войдут, и сами выберем свой жребий.

Вернувшись в вестибюль, они осмотрелись, определяя наиболее выгодную стратегическую позицию для ведения военных действий. По некотором размышлении они решили поставить лампу между входными дверями и комнатой президента. Затем, засев в той части залы, которая покоилась в сумерках, приготовились ждать.

Долгое время ничего не происходило.

— Вы — швед, — неожиданно прошептал великий герцог. — Значит, и ваша жена шведка?

— Нет, мадам русская.

Сказать что-то еще они не успели, потому что послышался долгожданный шум.

С улицы до них донеслись шаги; два или, может быть, три человека, переговариваясь, приближались к замку. Глубокий бас произнес: «Хорошо, будешь сторожить внизу. А тут мы и сами справимся». Затем двери замка распахнулись.

Трое переступили порог и направились в ту комнату, которую великий герцог и Филипп только что покинули. Филипп, которому было очень любопытно узнать, как выглядят наследники Дантона, Марата и Робеспьера, чуть не присвистнул от удивления. Он в жизни не видел более странных и непохожих типов, чем эти трое. Один был широкоплечий, очень крепкий, коренастый, с большой, черной окладистой бородой; второй — худой, с запавшими глазами, одетый в монашескую рясу, которая, однако, доходила ему только до колен; из-под рясы виднелись волосатые ноги. Рядом с этими двумя стоял третий, который больше всего походил на огромное насекомое: горбатый, ростом не выше двенадцатилетнего мальчика, с круглым, как яйцо, туловищем и длинными тонкими паучьими ножками. Филипп взглянул на великого герцога, ожидая распоряжений.

В ту же минуту дон Рамон поднял руку, в которой был револьвер герра Бинцера, и выстрелил: грохот эхом разнесся по зале, под конец сравнявшись с грохотом пушечного залпа. Заговорщики подпрыгнули, словно пораженные молнией, и обернулись. В ту же секунду прогремел голос дона Рамона:

— Руки вверх или прощайтесь с жизнью!

Горбун последовал приказу с таким рвением, которое не оставляло желать ничего большего, однако бородач и его друг с впалыми глазами все же мешкали какую-то долю секунды. Затем их руки тоже поднялись. Великий герцог повернулся к Филиппу:

— Профессор, пожалуйста, посмотрите, есть ли у этих господ оружие. Начните с падре Игнасио — того, что в живописной рясе. Или вы предпочитаете, чтобы этим занялся я?

— Разумеется, нет, ваше высочество.

Филипп поспешно выступил вперед и принялся опустошать карманы расстриги священника. Их содержимое простиралось от неизбежного в кармане революционера револьвера, который Филипп засунул в свой собственный карман, до пачки купюр и внушительного собрания реликвий, каковые он положил обратно.

— Хорошо, — крикнул великий герцог. — Переходите к сержанту Посада!

В карманах сержанта оказались два револьвера и несколько золотых. Филипп поступил с ним так же, как со священником, и повернулся к горбуну, который следил за ним налитыми кровью глазами; из его карманов Филипп извлек четвертый револьвер и нож внушительных размеров. Затем он повернулся к великому герцогу:

— Я принесу веревку, чтобы они могли составить общество президенту и скрасить его одиночество.

Через пять минут падре Игнасио, которым Филипп, из уважения к Церкви, занялся в первую очередь, сделался совершенно беспомощным; Филипп уже собирался переходить к сержанту, но вдруг события приняли совсем другой оборот.

Горбун трактирщик мигом смекнул, что внимание дона Рамона прежде всего обращено к двум его соотечественникам. Медленно и незаметно он отделился от сержанта, и, когда Филипп почтительно укладывал падре Игнасио на пол, готовясь взяться за сержанта, сеньор Амадео улучил мгновение и совершил свой маневр. Быстро и тихо — точь-в-точь как одно из тех насекомых, на которых он так походил, — Амадео сделал три или четыре прыжка к выходу. В тот миг, когда великий герцог спохватился и навел на него револьвер, Амадео уже распахнул тяжелую дверь и в следующее мгновение вылетел на улицу; пуля дона Рамона досталась старой дверной доске.

Дальше события развивались еще быстрее. Чернобородому сержанту, который все это время тяжело дышал и явно был наготове, бегства Амадео было достаточно, чтобы перейти к действию. Словно огромная кошка, оскалив зубы и хрипло рыча, он набросился на дона Рамона. Прежде чем тот успел обернуться, сержант обхватил его руками, и оба покатились по каменному полу. Великий герцог выронил револьвер, и теперь сила боролась против силы. Однако один соперник стоил другого: если великий герцог и был немного мощнее, то черный сержант компенсировал его преимущество своим бешенством. Посада знал, что борется не только за жизнь, но и за осуществление их общих заговорщицких планов. Если победит дон Рамон, они пропали: когда армия и народ лишатся вождя, революция немедленно прекратится! А уж о том, какая участь ожидала вождей, не хотелось даже и думать!

Победа между тем склонялась на сторону сержанта; Филипп, который наблюдал за этой борьбой словно парализованный, не решался пустить в ход свои револьверы; противники так быстро перекатывались по полу, что он мог с одинаковой вероятностью попасть и в последнего отпрыска дома Рамиросов, и в его врага. Падре Игнасио, который лежал у ног Филиппа, принялся подбадривать своего союзника хриплыми криками и даже петь какие-то заклинания: в полутьме они звучали вдвойне ужасно. Наконец Филипп решил вмешаться и бросился к противникам; однако, когда он был уже рядом, великий герцог просипел:

— Оставьте, профессор! С этим я разделаюсь сам.

В эту минуту перевес был на стороне великого герцога, но потом положение изменилось: сержант, у которого глаза от кровожадности почти вылезли из орбит, стал брать верх. Его оскаленные зубы нацелились на горло дона Рамона; тот дернулся, и сержант промахнулся. Его зубы впились в правое ухо герцога и оторвали половину, прежде чем дону Рамону с огромным трудом удалось обхватить рукой шею сержанта и трижды ударить его головой о каменный пол. Мускулы зверя ослабли, и он замер. Великий герцог поднялся на ноги: по щеке у него рекой лила кровь, грудь сильно вздымалась.

— Опасный тип, я говорил вам, профессор! Давайте сюда веревку, его нужно связать.

— Но ваше ухо, ваше высочество!

— Ничего.

Филипп бросился за веревкой, попутно пригрозив падре Игнасио револьвером и заставив его заткнуться. Они связали сержанта, сложив веревку вдвое; Филипп даже предлагал обмотать веревку вокруг шеи Посады и вывесить его в окно, но тщетно.

Затем Филипп принес воды, помог великому герцогу промыть рану, оставленную зубами сержанта, и наложил временную повязку. Едва они успели покончить с этим, как дон Рамон вскрикнул.

— Что случилось? — с беспокойством спросил Филипп.

— Двое моих дорогих слуг! Я совсем забыл о них! Если эти злодеи убили Огюста и Хоакина, я пристрелю их без суда и следствия.

Он подступил к падре Игнасио.

— Где Хоакин и Огюст? Отвечайте, вы, украшение церкви!

— Maledictus in aeternum, — нараспев бормотал священник. — Maledictus in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti![62]

— Боюсь, что падре Игнасио будет искупать свои прегрешения в доме для умалишенных. Придется допросить президента.

Филипп впервые заметил, что великий герцог хромает сильнее обычного:

— Ваше высочество повредили ногу?

— Наверное, вывихнул, когда на меня навалился сержант. Ничего. Теперь я хромаю на обе ноги, и симметрия восстановлена.

Сеньора Эрнандеса они нашли лежащим на полу. Он тупо глядел на них снизу вверх, и на его лице не читалось ни малейшей попытки понять, о чем его спрашивают.

— Эрнандес, — сказал дон Рамон, — у вас есть старый отец, честный и работящий — ваша противоположность во всем. Ради него я готов еще раз подумать о вашей участи, но только при условии, что вы немедленно скажете мне, что вы сделали с Огюстом и Хоакином! Вам ясно?

Прошло довольно много времени, прежде чем вопрос дошел до президента. Потом по щекам Луиса полились крупные слезы, и он всхлипнул:

— Они в малом охотничьем домике, ваше высочество, в домике…

— Проклятые злодеи! — взревел великий герцог. — В малом охотничьем домике, в котором уже тридцать лет никто не живет и который кишит крысами! Что вам сделали Хоакин и Огюст?

Президент, казалось, не слышал его; слезы текли по его лицу непрерывным потоком. Великий герцог поморщился и вышел вместе с Филиппом.

— Профессор, окажите мне услугу: разыщите и освободите моих старых слуг. После схватки у меня немного кружится голова, я останусь здесь.

— Где находится этот охотничий домик?

— Идите прямо через сад, и вы к нему выйдете. Домик белый, вы увидите его даже в темноте. Вы хорошо ориентируетесь на местности?

— Отлично, — сказал Филипп. — Au revoir.

Уходя, Филип видел, как великий герцог устало опустился на стул. В двух метрах от него на полу что-то пел себе под нос бывший священник. А в дальнем углу залы все так же неподвижно лежал черный сержант.

Если бы Филипп мог предположить, как будет выглядеть эта комната, когда он вернется!