"Ворон – Воронель" - читать интересную книгу автора (Воронель Нина)

Игарка

I

Город Игарка, почти что Егорка: Тридцать домишек сбегают с пригорка. Тридцать домишек, — и вот вам Игарка: Нет ни кино, ни бассейна, ни парка. Город Игарка, в грядущее веха, Гордое чудо двадцатого века. Гулкий, как новый кленовый бочонок, Город сезонников и заключенных, — Вечные льдины в подземной копилке, А надо льдами в полметра опилки. Только у мола, у пристани голой Замерли атомные ледоколы, Да корабли иноземных флотилий Молча у пристани голой застыли. Шепчет им сонно волна Енисея, Сколь удивительна матерь Расея. 1964

II

Я виновата в пожаре Игарки, Хоть не бросала окурка в опилки, Спичек не жгла в деревянной хибарке И не курила на лесопилке. Бревна при мне под навесом лежали, Пламя не кралось по ним воровато, И все-таки я виновата в пожаре, Не делом, а помыслом виновата. Мысленно я пробиралась во мраке, Чутко послушная злому прозренью, И поджигала кривые бараки, И выжигала проклятую землю. Таяли льды, и корежило пламя Кости погибших и погребенных, Пламя ворочалось на пилораме И выстригало дома под гребенку. Пламя гуляло по гулким настилам И деловито по доскам плясало, А я не гасила его, не гасила, И ничего из огня не спасала. Я никого не брала на поруки, И, окончательно пепел рассея, Я омывала горячие руки В зеленоватой воде Енисея. 1964 * * * Меня пугает власть моя над миром, Над разными людьми и над вещами, — Не я, конечно, шар земной вращаю И управляю войнами и миром, — Но есть во мне таинственная сила, Исполненная прихотей и каверз: Чтоб на паркетах люди спотыкались, Чтоб на шоссе машины заносило, Чтоб кувыркаясь вспыхивали ИЛы, Чтоб верные мужья с пути сбивались, Чтоб мысли непотребные сбывались, — И я остерегаюсь этой силы. Но будет день, я знаю: будет день, Когда свободу я себе позволю, Тогда я духа выпущу на волю И овладею судьбами людей. И в этот день прервется связь времен И сдвинутся понятия и числа… Я так боюсь, что этот день случится! Я так боюсь, что не случится он! 1964 * * * Бывает, что вещи меня ненавидят И радостно мстят за любую провинность: Углы нападают и ранят навылет, Обои внезапно теряют невинность, Клопы неизвестно откуда берутся, Строптиво из рук вырываются блюдца И бьются. Но в самый разгар материального бунта, Когда уже все, что возможно, разбито, Когда ничего не укрылось как будто От яростной мести восставшего быта, Тогда надо мной разверзается небо И прямо ко мне обращаются боги, Минуя шеренги посредников бойких, Стоящих теперь изумленно и немо. И я постигаю глубинные связи, Природу вещей и судьбу поколений, И строфы встают, как бетонные сваи, И море житейское им по колени. 1964

Вариации на тему Золушки

Полы я мыла и белье стирала, И чистила кастрюли без конца, Но туфельки хрустальной не теряла На лестнице волшебного дворца. И юному наследнику в угоду Четыре ночи и четыре дня Не мчались по дорогам скороходы, Чтоб непременно отыскать меня. Наверно, фея нашего района Нашла для сказки лучшую мишень, И бой часов по правилам приема Коней моих не превращал в мышей. Часы, вы понапрасну полночь бьете: Вам не прибрать коней моих к рукам, И принц мой слишком занят на работе, Чтоб придавать значенье пустякам. Под звуки пасторального хорала Я с ним не танцевала на балу. Полы я мыла и белье стирала, Но не попала к фее в кабалу! 1965

После кино

Стреляют стулья, в зале свет зажжен И, как положено, в конце картины Сплоченные ряды мужей и жен Расходятся в уютные квартиры. Ах, удержать бы мир обетованный, Не возвращаться в наболевший быт! Еще: «Ты помнишь, как она из ванны?» Уже: «В аптеку завтра не забыть!» Пригнуться, — чтоб не сразу навалилось, Чтобы продлить смещение времен! Еще: «А он-то с ходу: ваша милость!» Уже: «Ботинки отнеси в ремонт». Экран еще хранит следы ковбоев, А зал уже в заботы погружен, И тягостно бредут под их конвоем Сплоченные ряды мужей и жен. А в небе некто, мудрый и высокий, Зажег советы для лихих годин: «Храните ваши деньги», «Пейте соки…» «Звоните о пожаре «ноль-один». 1965 * * * Я буду делать всё, как все: Я буду деньги класть в копилку, Я буду шубу шить к весне И строки ладить под копирку. Я буду делать всё, как надо: Рожать детей, стирать белье, — И, может, получу награду За отречение свое. За то, что я полы мету, За то, что тру корицу в ступке, Мои «желаю» и «могу» Пойдут друг другу на уступки. Мне будет дан условный знак, Что не свихнется жизнь внезапно, И буду я сегодня знать, Что стану делать послезавтра. Не захочу чужих мужей И не сгорю в огне недобром… И будет мир в моей душе, И будет дом мой просто домом. 1965

Одержимые

Нам кажется, что мы еще успеем Любить любимых и платить долги: Вот стены возведем, поля засеем И выбелим известкой потолки. Нам кажется: сейчас мы зубы стиснем И для работы время сбережем, А завтра матерям напишем письма, Детей поймем и приласкаем жен. Но никогда не завершить тяжелый, Неблагодарный и высокий труд… За это время постареют жены, Отвыкнут дети, матери умрут. 1965

Московский день

Рассвет был проветрен и солнцем продраен, И каждый троллейбус был чист на просвет, Тянулись трамваи с рабочих окраин И раем казался пустынный проспект. Потом по какому-то тайному знаку Его затопили потоки людей, И разом был вывернут рай наизнанку, И кончилось утро, и начался день. Открылись ларьки с пирожками и сдобой, Осенние листья шагами смело, Толпа на углу штурмовала автобус И пенилась в черной воронке метро. Бурлила толпа в телефон-автоматах, В кафе-автоматах и просто в кафе; Авто развозили юнцов фатоватых И старцев, созревших для аутодафе. Пока в темноте не затеплились фары, Пока фонари не зажглись в темноте, Москва клокотала в своей предынфарктной, Почти нестерпимой дневной суете. Москва надрывалась в делах неотложных, В бегах неизбежных и спешных долгах, Под грузом сосисок и фруктов мороженых, Конфет, сигарет и газет на лотках. И не было жизни без этой напрасной, Прекрасной погони за завтрашним днем, И лес был не лесом, не праздником праздник, Не отдыхом отдых, огонь — не огнем. 1967

Новогоднее

Опять несут подарки детворе, Опять плащом ложится снег на плечи… Был трудный год окончен в декабре И новый начался, ничуть не легче. А ведь казалось; будет поворот, Мы все, что наспех сметано, распорем: Но вот он, долгожданный Новый год, Передо мной ложится минным полем. Здесь каждый шаг мне предвещает взрыв, И лишь однажды можно ошибиться, И все равно: хоть причитать навзрыд, Хоть молча головой о стенку биться, И все равно: судьба свое возьмет, С судьбою невозможно сторговаться… Но, слава богу, жизнь полна забот, — Она идет, и некуда деваться. Ведь каждый в доме должен быть одет, И ежедневно новые заплаты, И ежедневно должен быть обед, И чтоб хватило денег до зарплаты. И, как неделя, пролетает год: Февраль, июль, суббота, воскресенье… Мне некогда заглядывать вперед, И, может, в этом все мое спасенье. 1966–1967

Неровен час

(Вообще-то следует: час не ровён)

Неровен час, отступятся заботы, Неторопливо время потечет, И жизнь, освободясь от позолоты, Предъявит мне неоспоримый счет. Неровен час, по щучьему веленью, Войдет порядок в мой нелепый дом, И я, с моим тщеславием и ленью, Предстану перед собственным судом. Неровен час, я просто догадаюсь, Как выгляжу без лести и прикрас… Что я отвечу? Чем я оправдаюсь? Как обману себя на этот раз? 1966

Дождливый рассвет

Застигнутый с ночью дождливым рассветом, Испуганный сумрак уже не жилец… Обманутый солнцем, Ограбленный ветром, Оплаканный небом Качается лес. В открытые двери ломится сегодня, Вчерашний товар по дешевке берет, Ползет из болота туман-греховодник И лапает голые ноги берез. И кажется мне, что уже не однажды Дождливый рассвет я встречала в лесу, — Вот так же топтала кустарник отважный И ветки хлестали меня по лицу. И кажется мне, что в тумане рассветном, Наверно, не первую тысячу лет Обманутый солнцем, Ограбленный ветром, Оплаканный небом Качается лес. 1966 * * * Зачем весна приходит каждый год Все с той же ложью, С теми же речами? Зачем, лишая реки зимних льгот, Калечит лед крикливыми ручьями? Зачем она, великая царица, Чернит и топчет мертвые снега? Зачем так беззастенчиво глумится Над трупом побежденного врага? Зачем, своим величием гордясь, Так мстит зиме, поверженной и жалкой? Зачем сосульки втаптывает в грязь И сладко пахнет отогретой свалкой? А может, жизнь даруя всей земле, Она должна суетной быть и слабой (надо бы: быть сУетной) Несправедливой к брошенной зиме, Самовлюбленной и тщеславной бабой? Не целомудренной, не чистой, не святой, Не тихой очарованной поляной, Не девочкой, взошедшей на престол, А женщиной, бесстыдной и желанной! 1966

Вступление в зиму

Был предан лес сегодня на заре, — В него вступили снежные колонны, И, голое пространство пробежав, По насмерть перепуганной земле Прошли передовые батальоны И залегли на новых рубежах, Но в мире не случилось ничего И ни одна из дружеских держав Не вздумала вступиться за него. Был предан лес студеным декабрем И с головою выдан был метели, Но реки цепенели подо льдом И за него вступиться не посмели; И солнце не прорвало пелену И не рванулось на подмогу с неба, — И лес умолк в холодной власти снега И задохнулся в ледяном плену. Уже деревья сделались дровами, И эта ночь была длинней, чем та, Но, отданный врагу и преданный друзьями, Он больше не боялся ни черта. Он жил всю осень мыслью о зиме Боялся ветра, инея и мрака… Был предан лес сегодня на заре И до весны освобожден от страха! 1967

Февраль

Ненавижу я сумерки ранние, Когда стынет февральская глушь, И края тротуаров изранены О края леденеющих луж. Когда первым вступлением к вечеру Тень и свет переходят на «ты», Когда день, до краев обесцвеченный, Отдается на суд темноты, Когда нету ни веры, ни верности, И слова тяжелее камней, Когда первым вступлением к вечности Одиночество входит ко мне. 1965

Попытка отчаяния

Рыдают репродукторы и радостно орут, Прядут свою продукцию до одури, до одури, Закон вселенской подлости неотвратим и крут, И яростен, как подписи на прокурорском ордере. Закон со мною справится, на то он и закон: Ведь я его избранница до одури, до одури, Ведь я в моей ненужности, как в замке под замком, В моей неразрешимости, как в рубежах на Одере, Как в рубище, как в рубрике давно забытых дел, Которым необдуманно меня на откуп отдали… И нет нигде свободы, и покоя нет нигде, И лают репродукторы до одури, до одури! 1967

Дан приказ…

Втиснут век в свой цвет и запах, Как в длину и ширину… «Дан приказ: ему на запад, Ей — в другую сторону». Дан приказ, а им навек бы Лоб ко лбу, щека к щеке, Только кровь приметой века Заскорузла на штыке. Против ляхов и казаков Надо ехать на войну, Но зачем — ему на запад, Ей — в другую сторону? Ей бы вскинуться рыдая: — Не отдам! Не пожила! «Ты мне что-нибудь, родная, На прощанье пожелай!» Ей бы выть собакой верной, Ей бы плыть за ним баржой… «Если смерти — то мгновенной, Если раны — небольшой!» Что же ей осталось, бедной, Просто для себя самой? «Чтоб со скорою победой Воротился ты домой!» Ну, а если без победы, — Так не примет? Не простит? Лягут времени приметы Камнем на его пути. Умолкает голос крови Там, где правит крови цвет: Крови кроме, смерти кроме Ничего для сердца нет! 1967 * * * Мы легко принимаем на веру То, что лучше проверить самим… Но не стоит гордиться не в меру Сорок первым и тридцать седьмым. И не стоит наш трепет убогий Объяснять беспощадной судьбой Или тем, что легли на дороге Сорок первый и тридцать седьмой. Или тем, что на харче казенном Мы всю жизнь провели под судом, И что нас заклеймили позором В сорок первом и тридцать седьмом. И не стоит, трезвоня в набаты, Из предателей делать святых, — Потому что мы все виноваты В сорок первых и в тридцать седьмых. 1967

Поэты военных лет…

Поэты тех, военных, лет Навек отравлены войной: Они похожи на калек, Контуженных взрывной волной, Они похожи на собак, Заученно берущих след, И не похожи на себя, А лишь на отсвет этих лет. Им не положено лица, У них на всех судьба одна: На их читателя с листа Все тридцать лет глядит война. Там рвутся мины между строк И в щепу рушат блиндажи, Там вера на короткий срок И правота без тени лжи. Там не услышать тишины, Которой мирный мир богат, — Они навек оглушены Тяжелым ревом канонад. Их искалечила война, И нету в этом их вины, Что вписаны их имена В печальный список жертв войны! 1968 * * * Суд современников не значит ни черта И суд потомков ни черта не значит, Но где-то составляются счета На уровне поставленной задачи, И временем подведена черта, Где можно получить со славы сдачу. Ты подойдешь к окошечку кассира, Распишешься в гроссбухе голубом, И встанешь где-то возле Льва Кассиля Веночек расправляя надо лбом. Ты сохранишь спокойствие наружно, И станешь в строй, гордыню истребя, Хоть со стесненным сердцем обнаружишь Толпу счастливцев впереди себя. Но вдруг в испуге задрожишь коленкой, Когда толпа расступится вокруг И за ноги протащат Евтушенко, И бросят в прорву через черный люк! 1967