"Сокровища древнего кургана" - читать интересную книгу автора (Сидоров Виктор Степанович)

Глава девятнадцатая Дядя Максим

Так легко и свободно я себя уже давно не чувствовал. Поискал Эвку, но ее и след простыл: ни в музее, ни во дворе.

Вышел на улицу. Увидел Детеныша и Пашку Клюню. Они торопливо пересекали площадь. Куда это вдруг так спешит Детеныш, да еще с Пашкой? Я направился к ним.

Пашка, видать, крепко струсил, решил, должно быть, что я собрался рассчитаться с ним за его проделки. Пока я подходил, он не спускал с меня глаз, готовый в любой момент дать тягу. Но я даже не стал на него смотреть — настолько он стал мне неприятен. Я обратился к Детенышу:

— Куда бежишь?

Юрка ответил хмуро и коротко:

— В сельсовет.

Только сейчас я заметил, что он чем-то очень расстроен.

Оказалось, что в списках погибших фронтовиков нет фамилии Юркиного дяди Максима. Эти списки Аркадий Львович вывесил для того, чтобы сельчане могли проверить, не перепутано ли там что. Списки требовал скульптор для отливки мемориальных плит памятника.

— Сам видел?

— Пашка вот сказал…

Я взглянул на Клюню. Тот, сообразив, что с моей стороны никакого возмездия не последует, приободрился.

— Сказал, взял, пронзал…

Я оборвал:

— Кончай молоть.

Пашка торопливо кивнул:

— Точно. Я два раза прочитал списки и — нет! И сразу к Юрке.

Я много знал о Юркином дяде. Видел его на фотографии, что висит у Снопковых на самом видном месте. Небольшая, в коричневой деревянной рамке, слегка уже пожелтевшая. На ней трое улыбающихся молодых солдат в простых, должно быть, видавших виды гимнастерках с помятыми погонами. Двое в фуражках, с лихими чубами и усиками, у третьего на голове сидела некрасивая широкая пилотка. Он казался совсем мальчишкой, остриженный под машинку, с большими оттопыренными ушами и коротким курносым носом. Зато у него на груди белела, как маленькая луна, медаль. Если хорошо присмотреться, то можно прочесть короткое и грозное: «За отвагу».

Этот солдат и есть родной Юркин дядя Максим. Детеныш его никогда в жизни не видел, потому что, когда шла война, Детеныша еще и в помине не было. Его матери, тете Клаве, тогда самой всего-навсего восемь лет исполнилось.

А дядя Максим домой не вернулся. Вместо него в Ключи пришло тяжелое и неясное: пропал без вести.

Детеныш никак не может согласиться с этим не то письмом, не то извещением. Как это — пропал без вести? Чуть что, он сразу лезет в спор:

— Быть такого не может, чтобы солдат взял и пропал. Что он — муха? Погиб — другое дело. Вот дядя Максим и погиб, а не пропал.

Хоть и не видел Детеныш своего дядю, но очень гордился им. Юркины тетки (а их у него немало — четыре) рассказывали, что он был веселым, боевым парнем. Дядя Максим играл на гармошке, пел, но, самое главное, умел сочинять стихи. Они даже когда-то печатались в нашей районной газете. Детеныш однажды осторожно вынул из синей папки и показал мне эту пожелтевшую прорвавшуюся на сгибах газету. Кроме газеты, в папке хранились несколько писем с фронта и обыкновенная ученическая тетрадь в выцветшей обложке. В ней рукою дядя Максима записано десятка два его последних «мирных» стихотворений.

Мне особенно нравится одно, коротенькое и какое-то очень доброе и светлое. Называется оно «Утро». Я даже запомнил его:

Я думаю, если хороший человек что-нибудь делает, то у него все получается добрым и светлым. И стихи тоже.

Дядя Максим, так уж сложилась судьба, был в семье единственным парнем. Остальные — девчонки. Я уже говорил — четыре. А если с Юркиной матерью, тетей Клавой, то целых пять. Кстати, Детеныш тоже один мальчишка в доме, правда, не на пять сестер, как дядя Максим, а на три. Но все равно многовато. Детеныш всегда сильно переживает, что у него нет брата и что от этого ему очень тоскливо жить. Ну это я так, к слову…

Для Детеныша дядя Максим не просто дядя, а настоящий герой, на которого он изо всех сил хочет походить. Вот почему Детеныш всегда хватается за любое дело, которое затевают Микрофоныч и Эвка. Он вслед за Эвкой бросился сажать деревца возле школы, участвовал в художественной самодеятельности — пел. Надо честно сказать, скверно пел, каким-то диковатым тонким голосом, притом одну и ту же песню «Три танкиста». Потом он собирал металлолом и макулатуру, теперь вот работает со ШПО на колхозных полях и тут, на ремонте музея.

Он даже стихи пытался сочинить, но как ни силился, как ни ломал мозги — ничего не получилось.

Когда у ребят заходит разговор об Отечественной войне, особенно после какого-нибудь интересного фильма, Детеныш непременно упомянет про своего дядю Максима и примется взахлеб рассказывать об его медали «За отвагу», о том, что дядя ушел на фронт добровольцем, сразу же после окончания десятилетки — в 1943 году, что если бы он не погиб, то обязательно стал героем.

Помню как-то раз, кажется, Петька Суриков из восьмого, услышав эти восторженные выкрики Детеныша, засмеялся:

— Ну, опять понесло Снопкова! Чего ты вечно лезешь со своим дядькой? Гляди-ка, нашел героя! Медаль «За отвагу!» Да у других не то что медали — орденов куча и не орут на все село… Заткнулся бы ты со своим Максимом.

Всегда спокойный и смирный, Детеныш вдруг бросился на Петьку с кулаками, и худо пришлось бы тому, если бы не вмешались мы. Нет, при Детеныше о дяде Максиме можно говорить только уважительно, только с восторгом, как это делает сам Детеныш.

И вдруг такое: дяди Максима не оказалось в списках!

В сельсовет мы вошли втроем и сразу же увидели доску с длинными списками, отпечатанными на машинке. Но сколько мы ни искали фамилии Юркиного дяди, так и не нашли. Молча уставились друг на друга: в чем дело?

В это время из кабинета председателя сельсовета вышел Ракурс. Детеныш обрадованно бросился к нему.

— Аркадий Львович, а моего дяди в списках нет, наверное, пропустили?

Ракурс приостановился.

— Как фамилия?

— Петушков. Максим Тимофеевич.

Ракурс открыл портфель, вынул оттуда стопку бумажек, перебрал их, потом, заглянув в небольшой блокнотик, сказал спокойно:

— Петушков?.. Эту фамилию мы пока воздержались ставить в списки!

— Почему?! — чуть ли не в один голос спросили мы. А Детеныш добавил: — Ведь он погиб. В сорок четвертом году. В июне. У нас сообщение есть.

Ракурс поправил очки, оглядел нас поочередно, сказал сочувственно:

— Я знаю… Только там говорится: не погиб, не пал смертью храбрых, а пропал без вести. Понимаете: пропал! А что такое — пропал? Вы мне это можете объяснить?

Мы не могли. Но в словах и в тоне Аркадия Львовича послышалось что-то несправедливое и скверное.

Я сказал:

— Он хорошо воевал. У него медаль «За отвагу».

Аркадий Львович ответил неопределенно:

— Всякое бывало… — и добавил успокаивающе: — Мы постараемся еще кое-что уточнить… И вышел.

Мы стояли, как оглушенные. Детеныш шевельнулся первым:

— Вы поняли, о чем он думает?

— Нет, — откликнулся Пашка.

— Что мой дядя Максим от страха сдался в плен или еще что там… Поняли?

Мы не знали, что ответить. Но то, что Аркадий Львович сказал, очень походило на Юркино предположение.

— Брось! — выкрикнул я, чтобы заглушить в себе эту мысль. — Ты брось! Идем к Ивану Саввичу, поговорим. Мало ли чего…

Детеныш не дослушал меня, повернулся и вышел. Мы с Пашкой переглянулись.

— Да, черт побери… Что скажешь?

— Брехня это, вот что!

Я тоже так думал, да толку что: кому от этого легче станет? Надо было как-то помогать Детенышу. В первую очередь поговорить бы с Иваном Саввичем, объяснить ему все.

Однако вскоре, так уж случилось, идти к председателю сельсовета необходимость отпала.