"Экспансия — II" - читать интересную книгу автора (Семенов Юлиан)

Информация к размышлению (Хуан Доминго Перон и Ева Дуарте)

Судьба того или иного политика подчас зависит от событий, произошедших за много тысяч километров от того места, где он живет и действует; на задний план отступает все то, что его ранее формировало как личность; все вроде бы остается таким, каким было вчера еще, какое там вчера — за час, даже за минуту перед тем, как произошло то, что оказало исключительное воздействие на политика; на поверхности все может оставаться — во всяком случае, какое-то время — так, как было ранее, однако исследователям надлежит искать в документах, прессе, дневниках, воспоминаниях сподвижников мельчайшие симптомы того изменения, которое может оказаться если и не кардинальным, то весьма существенным; лишь это позволяет объективному историку анализировать того или иного лидера не в одном, что всегда легко, но в нескольких пересекающихся измерениях.

Именно такого рода событиями, оказавшими громадное влияние на политическое реноме Хуана Доминго Перона, следует считать как битву под Курском, так и блистательную Берлинскую операцию маршала Жукова.

Чтобы это утверждение не было голословным, необходимо оперировать фактами.

(Они — отнюдь не прямые, но косвенные — появились в Аргентине после свержения военной хунты и прихода к власти демократического правительства, разрешившего публикацию ряда документов и брошюр, которые ранее были запрещены к печати).

…Что наложило главный отпечаток на личность Хуана Перона?

Видимо, то, что он появился на свет в маленьком селении Лобос, в ста километрах к юго-востоку от столицы, как «натуральный ребенок», то есть незаконнорожденный. Клеймо «ихо натураль» в стране клерикалов было в глазах маленькой деревни позорным, тем более что мать его была «сельская девушка» — креолка с сильной примесью индейской крови. Впрочем, дед, Томас Перон, известный врач, был одно время членом Национальной комиссии здравоохранения, сенатором, личностью достаточно популярной в стране, но умер он за шесть лет до рождения внука, ставшего не просто Пероном, но создателем одной из самых мощных — и поныне — политических партий в Аргентине.

Сын выдающегося доктора и был отцом Хуана Доминго, но отцом, как говорят здесь, незаконным.

Именно поэтому мальчик сызмальства нарабатывал в себе силу, чтобы отомстить обидчикам, дразнившим его унизительным прозвищем «натураль». Там, в Лобосе, он начал вместе с пеонами, в поле, во время выпаса табунов, пить матэ[17] и воображать себя членом бандитской шайки легендарного силача и защитника бедняков Хуана Морейры — некоего аргентинского Робин Гуда.

Когда семья переселилась в Патагонию, на легендарную Огненную землю, никто уже не бросал обидное слово в лицо мальчика — он был достаточно силен, умел за себя постоять. Оттуда он отправился в столицу, и в девятьсот одиннадцатом году, когда ему исполнилось шестнадцать, надел форму кадета. Как и в других странах юга континента, ведущие преподаватели военных училищ были немцами; изучал немецкую военную доктрину; преподаватели — ненавязчиво, исподволь — прививали ученикам немецкий стиль, причем проявлялся он во всем: и в отношении друг к другу («Моя честь — это моя верность»), и в манере поведения на улицах («Я — профессионал, я — человек армии, меня не интересует толпа, я служу только правительству»), и в отношении к самому себе («Я есть сила»).

Получив отличные оценки по тем предметам, которые были связаны с физической подготовкой, тактикой рукопашного боя и умением преодолевать неприступные горные преграды, и хорошие — по стратегии и военной истории, Перон был определен в пехоту; сказалось, конечно же, проклятие «ихо натураль»; большинство выпускников были приписаны к кавалерии, самому престижному подразделению армии; «незаконного» загнали на пограничную Парану. За два года службы он исходил здешнюю сельву и горы — от Санта-Фе до Игуасу и получил аттестацию: «великолепный инструктор-альпинист».

После окончания срочной службы Перон был направлен в офицерскую школу. Здесь под руководством немецких инструкторов он не только проходил курс наук, но и написал цикл статей, а также перевел с немецкого ряд глав для инструктажа солдат. Ему, в частности, принадлежал авторизованный перевод главы о том, как надо мыть руки: для солдат это было весьма важно — новобранцы приходили из маленьких деревушек, где личная гигиена была неизвестна, жили в поле, мылись редко. Вот она, проблема Аргентины — вопиющая, немыслимая в первой четверти двадцатого века! (Именно в это время в маленькой деревне Ла Унион у Хуаны Дуарте родилась младшая дочь Ева — «незаконная», как и Перон.) Сталкиваясь каждый день с теми негативными явлениями, которые не могли не ранить его сердце, Перон увлекся самоанализом, прочитал множество переводных книг, в первую очередь немецких; это научило его искусству говорить с солдатами — без комплексов, доходчиво, но в то же время зажигающе. Тогда же он увлекся атлетизмом и боксом — эпидемия пришла из Соединенных Штатов; дрался отважно. Когда молодой англичанин переломил ему нос на ринге, Перон долго разглядывал себя в зеркале, а потом улыбнулся своему изображению, — он теперь нравился себе еще больше: то, о чем говорили немецкие инструкторы (шрамы на лице, столь угодные офицерской чести, — зримые признаки отваги), сделалось ныне явственным, каждый мог сказать, что перед ним настоящий офицер, боксер, эталон бесстрашия.

Затем он вступил в аристократический «Жокей клаб де Буэнос-Айрес» и сразу же зарекомендовал себя блистательным наездником…

Поступление в Высшую военную школу было делом вполне логичным, он сам пробил себе дорогу.

Получение диплома отмечали в столичном районе Ла Бока, в царстве песни и танго, в кабачке настоящих портеньяс.[18] Там он познакомился с семнадцатилетней преподавательницей игры на гитаре Аурелией Тизон. Друзья звали ее Потота, — пожалуй, единственная испанка в этом итальянском районе столицы, рыжая, стремительная, Потота была душой здешней молодежи; восьмого января двадцать шестого года она была помолвлена с Пероном.

(Восьмого января этого же года в автомобильной катастрофе погиб отец «незаконной» Евы Дуарте. Его официальная жена Эстелла Крисолиа запретила матери Евы и «незаконным детям» проводить их родного, хотя и «незаконного», отца в последний путь. Хуан Крисолиа, мэр района, мучительно посредничал между своей сестрой и матерью детей, которых так любил покойный, дав им свое имя. Человек, который тогда утешал маленькую Еву, стал ее наставником, а потом сделался советником и «серым кардиналом перонизма», был Мойсес Лебензон, сын эмигранта из Херсона.)

Пятого января двадцать девятого года Аурелия Тизон стала сеньорой Перон.

(Двадцатого января того же года Ева Дуарте переехала а Буэнос-Айрес — ей тогда было десять лет — и поселилась у своей сестры на улице Рок Васкеса, — сегодня она переименована в улицу Мойсеса Лебензона.)

Именно в это время среди военных зрел заговор против либерального правительства Ипполито Иригойена.

Поначалу, мальчиком еще, в Патагонии, Перон — как и все пеоны в округе — поддерживал концепцию политического мэтра аргентинского радикализма, вызревшего на идеях французской революции и потаенного антиамериканизма.

Иригойен требовал гарантий основных прав человека; настаивал на необходимости соблюдения «моральной чистоты» аргентинской жизни, выступал против коррупции (открыто) и против помещичьей олигархии (сдержанно), поддерживал право рабочих-ремесленников на создание профсоюзов и на забастовки; повторял, что аграрная реформа необходима, дабы позволить землевладельцам (не помещикам) объединяться для совместного использования сельскохозяйственных машин и продажи сельскохозяйственного продукта непосредственно самими производителями и — что самое главное — выступал за национализацию нефти и наиболее крупных мясобоен.

При этом он настаивал на реформе армии, которую и вознамерился, наконец, провести в девятьсот тридцатом году.

Армия, являющаяся государством в государстве, не могла, естественно, быть безучастной к предстоящим событиям, и если солдаты и капралы выступали за предложение президента, то верхушка — генералитет, связанный незримыми узами с земельной олигархией и владельцами нефти, крупных мясобоен, британским капиталом, — выступала, совершенно понятно, против всего того, на чем настаивал президент.

Капитан Перон, назначенный для продолжения службы в генеральный штаб, был вовлечен в антиправительственный заговор генерала Хосе Урибуру — выученика прусской школы (с детства, как и Перон, генерал получил от своих немецких наставников сильнейшую инъекцию ненависти по отношению ко всем и всяческим «марксистам», «социал-демократам» и «коммунистам»). При этом нужно отметить, что и жена Перона, и его тесть были активными членами радикальной партии Иригойена, так что капитану приходилось соблюдать конспирацию, таясь не только от своих коллег, но и от семьи, — психическая нагрузка не из легких.

Риск, которому он подвергался, окупил себя; сразу же после свержения Иригойена и прихода к власти военных Перон сделался личным секретарем министра обороны. Вскоре же (поработав два месяца военным следователем в специальной комиссии) капитан Перон был направлен в качестве профессора в Высшую военную школу Аргентины. Получив звание майора, он одновременно становится адъютантом начальника генерального штаба.

Именно там, в Высшей военной школе и генштабе, он написал свои книги «Восточный фронт первой мировой войны», «Ряд вопросов военной истории» и «Анализ некоторых аспектов русско-японской кампании 1904–1905 годов».

Наиболее примечательной была работа, посвященная вопросам военной теории, потому что именно в этой книге Перон впервые превознес концепцию немецкого генерала фон дер Гольца о «вооруженном народе».

(В этом же, тридцать пятом году Ева Дуарте поселилась в отеле на Кажао, между улицами Сармьенто и Кориентес, чтобы по вечерам принимать участие в спектакле, который давали в театре на улице Карлоса Пелигрини; толкал ее в театр известный певец Агустин Магальди; старик, он видел в молоденькой девушке не столько талант, сколько характер, это, он полагал, — дорогого стоит; актером, тем более сейчас, когда появился кинематограф, может стать каждый; из десяти отснятых дублей вполне просто выбрать подходящий, а вот устремленный, яркий характер полуребенка Евы Дуарте, характер совершенно определенный, да еще в той стране, где место женщины было заранее определено в детской и на кухне, — это редкость куда большая, чем талант лицедейства.)

Не опираясь на факты, трудно утверждать что-либо с полной определенностью, но некоторые исследователи, как, например, Джозеф Пейдж в своем двухтомном труде «Перон», опубликованном издательством Ксавьера Вергара в восемьдесят четвертом году в Барселоне, Буэнос-Айресе, Мехико и Сантьяго-де-Чили, утверждают, что, когда Перон получил назначение на работу в Чили, — а было это в тридцать шестом году, он уже стал подполковником, «теньенте коронель», — именно там, в пригородах Вальпараисо состоялся первый контакт между секретной службой рейха и молодым военным из Аргентины.

Впрочем, этому посылу возражают другие исследователи, которые связывают факт выдворения Перона из Чили с тем, что левое правительство страны не хотело терпеть у себя дома человека, открыто выражавшего свое негативное отношение к республике и ее политике, приближавшейся в чем-то к позиции «Народного фронта» республиканской Испании.

Но Перона, вернувшегося в Буэнос-Айрес в тридцать восьмом году, мало тревожили эти обвинения: в санатории умирала его молодая жена от рака почек.

Похоронив рыжую, которая так была к нему привязана, Перон купил машину и отправился в путешествие по бескрайней Патагонии. Он проехал через Вьедму, миновал Барилоче, жил в Андах, спустился к океану, изъездил всю Огненную землю и лишь в тридцать девятом году, накрутив двадцать тысяч километров, вернулся в Буэнос-Айрес.

(Именно в этом году Ева Дуарте объявила о своем намерении выйти замуж за кавалера Франсиско Де Паула.)

Семнадцатого февраля тридцать девятого года подполковник Перон отплыл в Европу на борту итальянского трансатлантического лайнера «Конте Гранде», осуществлявшего рейсы между Европой и Латинской Америкой.

С июля тридцать девятого по конец мая сорокового года Перон проходил тренировку в альпийских подразделениях итальянской армии. Здесь, в Европе, он наблюдал, как Гитлер вошел в Варшаву, оккупировал Бельгию, Голландию и Францию; именно здесь он вкусил то, чего так недоставало его стране, — жесткого, хрусткого порядка. Однако между порядком и «новым порядком», провозглашенным фюрером, была огромная разница, в которую посвящали только избранных, кому безусловно верили; Перона тогда еще только изучали.

Рожденного в стране, где население было по своей сути интернационально, — громадная волна русских, югославских, английских, еврейских, немецких, украинских эмигрантов врастала в Аргентину легко: страна словно бы растворяла в себе пришельцев; не внуки даже, а дети эмигрантов теряли родной язык за три, от силы пять лет, становясь настоящими аргентинцами, даже распространенное сочетание букв «лл» произносили как «ж», нигде в мире так не произносят, определишь человека сразу, тайна какая-то, — Перона не могли не коробить расизм Гитлера, его слепая ненависть к славянам, болезненный антисемитизм, брезгливость по отношению к неграм. «А там недалеко и до отторжения цветных, а ведь мамочка — индианка, разве можно так, кто на свете добрее мамочки, нежнее ее и умнее?!»

Когда он поделился этими своими мыслями с полковником итальянской армии Карло Алигьери, тот посоветовал:

— А вы не обращайте внимания на то, что вас ранит. Вы берите то, что нравится. Вам ведь нравится что-то в том эксперименте, который начали мы, фашисты, дети великого дуче Бенито Муссолини? Вам не может не нравиться то, что мы покончили с безработицей, прекратили изматывающую душу болтовню в парламенте, а вместо этого создали вертикальные профсоюзы, подчиняющиеся лишь логике и озарению руководителя? Вам не может не нравиться, что мы заставили рабочих стоять у станков, а не болтаться по улицам под красными флагами бунтовщиков? Вам не может не нравиться, не спорьте, и то, что мы — благодаря этому — прессингу — построили для рабочих больницы, которых у них раньше не было, повысили им заработную плату и подняли социальную страховку. Вы возразите мне: «Да, но они поплатились за это потерей политических свобод!» И я вам отвечу, что они поплатились правом на болтовню и забастовки. Но их жен и детей интересует не болтовня, а жилье, хлеб, оливковое масло и кофе. И они это получили. При этом мы ограничили аристократов, контролируем банки, даем рекомендации промышленникам. Все это ныне в наших руках, подполковник, в руках дуче и Движения. И служим мы не кому-нибудь, а нации. Вот так-то. Что же касается несколько аффектированного отношения Гитлера к славянам и евреям, то это с годами пройдет, уверяю вас. Как и всякое молодое государственное образование, рейх понял, что антисемитизм есть вполне понятное для всех людей объединяющее начало, вы же католик — не правда ли? — а инквизиция именно под этим лозунгом провела объединение церкви… Да, конечно, жестоко, но и Ватикан отказался от гонения на евреев, как только была достигнута главная цель, столь угодная католичеству: спасение Европы от чуждых влияний.

— Каких? — поинтересовался Перон.

Алигьери рассмеялся:

— А любых, подполковник! Любых, которые неугодны Ватикану. Не станете же вы спорить с тем, что, санкционировав аутодафе, папа думал о чем-либо другом, кроме блага большинства?

Перон углубился в изучение принципов вертикальных профсоюзов Италии и Германии, много, времени уделил исследованию вопроса об отношениях между государством, капиталом и рабочим классом в условиях режимов личной власти и, конечно же, более всего интересовался открытыми (пропаганда, конституционные ограничения) методами борьбы против того, что стало ненавистным ему еще в кадетской школе, — против коммунизма.

Затем он посетил Германию; там ему устроили ряд встреч, результатом которых явилась совершенно беспрецедентная поездка молодого подполковника на русско-германскую границу. Здесь, у Бреста, он наблюдал в бинокль красноармейцев, и сердце его впервые похолодело от странного, непонятного ему самому чувства изумления, страха и некоторого преклонения перед подполковником Пероном, который — единственный изо всех аргентинцев — получил право видеть врагов человечества воочию, лицом к лицу.

Когда он возвращался из Бреста в Берлин, полковник абвера, сопровождавший его, предложил оформить их отношения деловым образом. Перон не обиделся; посмеявшись, он легонько потрепал полковника по плечу, заметив:

— Я уже не мальчик, и поэтому умею отказывать, но я и не старик, которому безразлично его будущее. Я — политик, мой дорогой оберст, прошу это запомнить и относиться ко мне, исходя лишь из этого моего качества.

(В это время Ева Дуарте получила роль в фильме «Еще одно несчастье народа», снятом Луисом Байоном Эррера по сценарию Луиса Сандрини.

Тогда же она начала работать на «Радио Архентина» в кинематографическом конкурсе, проводимом журналом «Гуйон»; Ева Дуарте интервьюировала таких заметных деятелей культуры, как Хуан Хосе Пинейро Роланд, Глориа Грэй, Натан Пинсон, и близко сошлась с ними.

А в день, когда Перон, покинув Испанию, где его принимали франкисты, отплыл в Буэнос-Айрес, Ева выступила в главной роли в спектакле «Любовь Шуберта», написанном Алехандро Касона и поставленном на «Радио Прието», одной из самых мощных в то время станций страны.)

Восьмого января сорок первого года, вернувшись на родину, Перон получил довольно странное назначение — в Мендосу, профессором в школу горнолыжных подразделений; многие из его друзей расценили это как ссылку. Он вспомнил шутку, услышанную им в Мадриде, — именно в это время Франко раскассировал людей, с которыми начинал путч против республики, по посольствам (не хотел, чтобы в стране жили те, кто знал о нем слишком много); быстрые и острые на язык мадриленьяс говорили тогда: «Есть два вида послов: один — „чрезвычайный и полномочный“, а второй — „посол к черту“».

(Именно тогда, в дни пика творческих удач Евы Дуарте, творческих, но не материальных, — жила впроголодь, экономила на хлебе и кофе, — некий человек из германского посольства, встретившись со «звездой», передал ей подарок — восемь тысяч четыреста долларов США.

Равнодушно посмотрев на деньги, Ева поинтересовалась:

— У вас ко мне какие-то просьбы?

— Одна, — ответил немецкий дипломат, смущенно улыбаясь. — Всего лишь одна.

— Изложите ее, — сказала Ева, по-прежнему не прикасаясь к деньгам.

— Продолжайте и впредь быть такой же замечательной актрисой, работающей на благо дружественного рейху народа Аргентины. Это наша просьба, выполните же ее!

Восемь тысяч четыреста долларов равнялись тогда тридцати трем тысячам шестистам песо — невиданное богатство, позволившее молодой женщине не только приобрести достойный ее гардероб, но и маленький автомобиль и даже снять пристойную квартиру в престижном районе.)

В Мендосе у Перона завязалась дружба с генералом Эдельмиро Фареллом, — так же, как и Перон, тот прошел «альпийскую военную школу» в Италии. Вскоре Перона произвели в полковники; в мае сорок второго года он был переведен в Буэнос-Айрес и назначен инспектором горнолыжных соединений армии — с подчинением непосредственно генералу Фареллу.

Именно с ним, Фареллом, он и обменялся мнением о ситуации в стране: левые подняли голову, коммунисты призвали социалистов и радикалов объединиться в единый «Народный фронт» для того, чтобы потребовать от правительства Кастильо присоединения к союзникам и объявления войны странам «оси», — в развитие резолюции Конгресса профсоюзов, принявшего решение бойкотировать товары Германии и Италии.

— Это безумие, — сказал тогда Перон. — Я смею говорить так, генерал, не потому, что я ценю идеи господина Муссолини и Гитлера, отнюдь нет, но ведь совершенно очевидно, что Аргентина может получить максимум выгод от политики нейтралитета, это заставит и Белый дом, и Кремль, и Имперскую канцелярию делать все, чтобы удержать нас от войны, а следствие такого рода отношения к нам однозначно: наивыгоднейшая конъюнктура для нашего мяса и зерна на мировых рынках, что, конечно же, даст нам немало врагов среди янки, куда больше, чем сейчас, но — ничего не попишешь, зависть есть зависть, древнейшее человеческое качество.

— Вы емко выражаете мысли, — заметил тогда генерал Фарелл. — Это завидное качество редкостно среди испаноговорящих народов, мы слишком темпераментны, личностны и амбициозны, любим выпячивать на первый план свое «я» и совершенно игнорируем экономические проблемы… Скажите, Перон, а как вы отнеслись к тому, что Ортис[19] поддался давлению левых и распустил «Национальную фашистскую партию» вкупе с «Трудовым фронтом» наших здешних немцев?

Перон ответил не сразу, но вовсе не потому, что хотел угадать, какое мнение угодно генералу, — нет, он уже осознал себя как личность и чувствовал свое предопределение, особенно ночью, перед тем как уснуть; более всего любил шум прибоя; если закрыть глаза, то возникает явственное ощущение восторженного рева трибун; он тогда ответил генералу медленно, ибо взвешивал каждое слово, понимая, что рискованный вопрос Фарелла был задан не случайно.

— Если бы президент Ортис запретил коммунистическую партию и социалистов наравне с фашистскими организациями, я бы, безусловно, согласился с такого рода шагом. Я четко вижу возможную модель аргентинского общества — корпоративную и организованную в единое целое. Меньше болтовни — больше дел. Аргентина для аргентинцев, коими я считаю и украинцев, и немцев, и евреев, и югославов, прибывших сюда в качестве эмигрантов. Мы не можем слепо проецировать опыт Гитлера на Аргентину, наша нация в чем-то сродни американской — мешанина, но если там протестанты против католиков, те, в свою очередь, против негров, евреев и мексиканцев, то у нас такого просто не может быть — котел. И этот аргентинский котел может добиться чуда: по величине и богатству мы входим в первую десятку стран мира. Я не очень-то понимаю, отчего нам не войти в первую тройку? Да и посмотрим, как пойдут дела, — почему бы вообще не стать первой державой мира? Кто нам мешает?

— Как кто? — улыбнулся генерал. — Гитлер бы сказал: русские. Или евреи. Я же говорю — мы. Потому что не чужой дядя пустил сюда британцев, а мы. Не какая-то тетя открыла дверь янки, а мы, именно мы. И если мы слишком качнемся в другую сторону, я бы даже сказал — шарахнемся, то я не исключаю возможность того, что немцы займут место янки и британцев, а это — при всей моей к ним симпатии — тоже не есть рождественский подарок. Что ж, я удовлетворен разговором, Перон.

Этот вечер оказался определяющим в карьере Хуана Доминго Перона: он был вовлечен в глубоко законспирированную ложу (наподобие масонской), созданную среди высших военных. Называлась она ГОУ («Групо организадор и унификадор») и состояла поначалу из десяти членов, одним из которых и стал сорокавосьмилетний полковник.

(В том же году Ева Дуарте вместе со своим возлюбленным — известным режиссером и актером — создала свой театр «Кандильехас», который получил часовую программу на «Радио Эль Мундо» и «Радио Архентина». Играли пьесы о любви; писал для них, в частности, и Мартинелли Маса. Никаких просьб от немецкого посольства по-прежнему не поступало; впрочем, приглашения на просмотры фильмов и на торжественные приемы присылали регулярно, целовали ручки, восхищались прекрасной манерой говорить («Совершенно мужская логика!»), красотой и талантом.

Материальное положение Евы Дуарте сделалось вполне престижным: она теперь арендовала роскошный апартамент на улице Карлоса Пелигрини, в самом центре столицы.)

В ГОУ Перон отвечал как за внешнеполитические вопросы, так и за внутренние — в плане борьбы против левых сил, особенно коммунистов, «связанных с международным Коминтерном и Кремлем». Именно ему принадлежала идея создания «тройственного пакта» Аргентина — Чили — Парагвай, что позволило бы, по его словам, сделать юг континента доминирующей силой Латинской Америки, а выходы как в Атлантический, так и в Тихий океан обеспечили бы региону невероятно благоприятную экономическую ситуацию.

Перон не спрашивал своих коллег по ГОУ, кто финансирует подготовку к военному перевороту; прошел слух, что посол рейха в Испании нелегально прибыл в Буэнос-Айрес и имел ряд тайных встреч с военными; однако слух — он и есть слух, не пойман — не вор. (Гиммлер, Риббентроп и Боле, однако же, именно в это время старались делать все, чтобы создать для союзников «болевую точку», подобную Италии, которая вывалилась из войны. Следовательно, версия, бытующая среди части аргентинских историков, о том, что посол передал военным чемодан с золотом, отнюдь не лишена права на существование.)

Следует также помнить, что тайная активность ГОУ наращивалась по мере того, как комиссия сената по расследованию антиаргентинской деятельности нацистов собирала все большее количество документов, из которых явствовало, что законспирированное гитлеровское подполье во главе с резидентом НСДАП Зандштете и натурализовавшимся немцем Людвигом Фрейде, ведет активнейшую подрывную работу в пользу присоединения Аргентины к странам «оси».

Когда президент был свергнут, ГОУ одержала победу и привела к власти генерала Рамиреса, желаемого единства нации, однако, достигнуто не было, ибо голоса в правительстве разделились: министр иностранных дел адмирал Сегундо Сторни выступал за блок с союзниками; ему противостоял близкий друг Перона полковник Энрике Гонсалес; большинство кабинета заняло выжидательную позицию.

Тем не менее работа комиссии сената по расследованию антиаргентинской деятельности была прекращена, документы вывезены в генеральный штаб; любое упоминание в печати об этом было запрещено и нещадно вымарывалось цензурой.

Государственный секретарь США Кордэлл Хэлл направил Сторни беспрецедентное по своей резкости послание — «в стране растут нацистские тенденции»; Сторни пытался смягчить удар с севера, заверив Белый дом, что новый режим всей душой ненавидит тоталитаризм, симпатизирует союзникам, но не может вступить в войну на их стороне в силу внутренних обстоятельств, сложившихся в Аргентине, — отнюдь не по ее вине, добавил, однако, он.

Когда генералы разрешили опубликовать оба эти письма и ознакомить народ с текстом ноты государственного секретаря США Хэлла, в стране разразился взрыв: так еще никто и никогда не смел говорить с аргентинцами. Адмирал Сторни был снят, на его место назначили генерала Альберто Жильбера, а пост министра внутренних дел занял ультраправый генерал Луис Пелингер, который сразу же обрушился на левых, загнал в подполье коммунистическую партию; не скрывая, высказывался в поддержку нацистов и их «героической борьбы против мирового большевизма»; провел закон о контроле над средствами массовой информации. Генерал метался, как слон в лавке, наводил террор; Перон в это время был в тени, отошел в сторону, посиживая в кафе «Дель Молино» напротив Конгресса и в маленьких барах на улице Флорида, прислушиваясь к тому, что говорят люди, — по традиции именно в этих местах аргентинской столицы вызревало общественное мнение.

Когда генерал Рамирес начал формировать свой кабинет, полковник Перон мягко отклонил предложение войти в него и начал кампанию за избрание генерала Фарелла вице-президентом, оставаясь его адъютантом и ближайшим помощником; Фарелл в то время стал министром обороны.

Перон продлил начатые ранее, до переворота еще, контакты с ФОРХА («Фронтом радикальной ориентации аргентинской молодежи»), созданным группой молодых интеллектуалов, философов, писателей и экономистов еще в тридцать пятом году. Молодые люди требовали сохранения верности идеям Иригойена, но добавляли к его доктрине «социальной справедливости» экстремистские пункты, содержавшие резкую критику империализма — как британского, так и «североамериканского колосса», — но не с марксистских позиций, а с тех, которые весьма и весьма смыкались с демагогией Муссолини.

Следствием конспиративных встреч Перона с радикалами явилось опубликование в столичной газете «Ла Пренса» сообщения некоего анонимного чилийского журналиста о том, что три тысячи шестьсот офицеров Аргентины считают своим истинным каудильо не президента Рамиреса и не генерала Фарелла, а именно полковника Перона. Это произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Перон напечатал опровержение: «Я служу армии и родине, у меня нет и не было никаких персональных амбиций».

Генерал Рамирес, исполнявший обязанности президента, отправил ему благодарственное письмо: «Так и только так может поступать истинный патриот Аргентины!»

Слово генерала не разошлось с делом: Перон был назначен министром труда; странное и, по аргентинским понятиям того времени, не престижное назначение было, тем не менее, истинной победой Перона: он получил под свой контроль триста тридцать тысяч филиалов профсоюзных организаций по всей стране, соединив, таким образом, головы ФОРХА с руками «Всеобщей конфедерации труда».

…В конце сорок третьего в Боливии тоже произошел переворот; правительство возглавил Вильярроэль; незадолго до переворота в Буэнос-Айресе была зафиксирована встреча одного из друзей Вильярроэля с Пероном. Соединенные Штаты открыто объявили о том, что в Латинской Америке начинается аргентинская экспансия, подогреваемая из-за рубежа; военно-морские силы США остановились у берегов Уругвая в непосредственной близости от Аргентины; в Вашингтоне не скрывали подготовки к тому, чтобы арестовать все золото Аргентины в американских банках.

(Именно в это время Ева Дуарте сошлась с подполковником Анибалом Франсиско Имбером; именно он представил ее своему шефу, генералу Доминго Мартинесу, возглавлявшему инженерный аппарат армии, а до того он был одним из начальников полиции. Ева совершенно очаровала генерала, и тот разрешил Имберу, руководившему отделом почт и телеграфов, подписать указ, предоставлявший сеньорите Дуарте особые привилегии на радиостанции «Бельграно».

После этого она переехала в еще более роскошный апартамент на улицу Посадас, 1567, — как раз напротив радиостанции; в случае экстренной необходимости выход в эфир мог быть обеспечен в любое время суток…

В эти же дни она познакомилась и подружилась с писателем Франсиско Хосе Муньос Аспири, тесно связанным с факультетом философии и литературы; вместе начали готовить цикл радиоспектаклей о выдающихся женщинах мира.)

Пятнадцатого января сорок четвертого года в городе Сан Хуане произошло страшное землетрясение, тысячи людей остались без крова. Перон обратился к актерам, писателям и художникам Аргентины с просьбой собраться на фестиваль в Луна Парке: «Все сборы от фестиваля должны пойти нашим сестрам и братьям в Сан Хуане! Мы — аргентинцы! Мы — общность! Если мы не поможем себе, нам не поможет никто!».

Здесь, на фестивале, он и встретился с Евой Дуарте; через два дня Перон приехал в студию, где работала Ева, на радиостанции «Бельграно». В прессе появились первые фотографии, на которых Перон и Ева были вместе. Затем он съехал со своей квартиры на улице Ареналес, где жил с молоденькой медичкой, и переселился в тот дом, где этажом выше жила Ева. Писатель Муньос Аспири — по представлению Перона — был назначен директором управления пропаганды в министерстве информации.

Именно он, Аспири, и внес предложение выдвинуть Перона кандидатом в президенты Аргентины на предстоящих выборах.

Директор жандармерии генерал Фортунато Дживанони пригласил Перона к себе в ставку:

— Полковник, это правда, что актриса Ева Дуарте посещает вас в министерстве труда?

— Истинная правда, — ответил Перон, помолодевший за эти недели на десять лет, подобранный, улыбающийся, со светящимися глазами. — Она посещала меня там и будет посещать, потому что она борется за права женщин, а я — за права армии.

— Вы считаете, что это хороший пример для офицеров?

— Да, если они имеют таких же подруг, как великая актриса Ева Дуарте.

И он отправился в Сенат, где выступил в защиту феминисток, требовавших предоставления женщинам права участвовать в выборах. Выдающиеся актрисы страны, писательницы и художницы немедленно поддержали полковника.

Не скрываясь, Перон поддержал фильм по сценарию Алехандро Касона, в котором Ева играла главную роль, получив за это немыслимый гонорар — пятьдесят тысяч песо!

(Неизвестно, какую сумму уплатила Ева Дуарте своему другу, натурализовавшемуся немцу, члену НСДАП Людвигу Фрейде, но именно тогда она приобрела у него маленький отель по улице Теодоро Гарсия, 2102.)

Все эти месяцы Ева работала день и ночь, выпуская радиоспектакли о выдающихся женщинах мира: тут была и Анна Австрийская, и госпожа Чан Кайши, и Сара Бернар, и Элеонора Дузе, и, наконец, леди Гамильтон.

А когда по просьбе Евы ее старый приятель Оскар Николини получил назначение — опять-таки с подачи Перона — на пост директора почт и телеграфа, армия поднялась на дыбы.

Перон, тем не менее, стоял на своем.

Армия отказывалась утвердить это назначение.

Тогда Перон отрекся от всех своих должностей и вышел из правительства.

Капитаны генерального штаба подняли части столичного гарнизона и окружили его дом. Ева и Перон успели выйти черным ходом на улицу: там их ждал автомобиль Людвига Фрейде, он вывез их в свой маленький замок на острове в курортном местечке Тигре.

В Буэнос-Айресе трудно сохранить тайну: на остров прибыл шеф полиции столицы Аристобуло Миттльбах и арестовал Перона, отправив его в заключение на остров Мартин Гарсиа.

В тот же день Ева вернулась в Буэнос-Айрес и поселилась у своей подруги — актрисы Пьерины Далесси. Именно оттуда, на машине испанской певицы Кончиты Пикер, она отправилась на фабрики столицы, в рабочие окраины, в студенческие общежития; позже к ней присоединился руководитель профсоюзов холодильной индустрии анархист Чиприано Рейес; назавтра сотни тысяч рабочих, причем самых бедных, собрались на Пласа де Майо; множество людей пришли без рубашек. «Вы, безрубашечники, — воскликнула Ева, — являетесь армией Перона! Он пришел, чтобы дать вам права, труд и счастье!» С площади она отправилась на радиостанцию «Бельграно» и повела оттуда репортаж о происходящем на Пласа де Майо. В тот же день Перон был освобожден и прибыл в дом правительства; оттуда — уже в качестве нового руководителя страны — он вместе с Евой отправился в имение Сан Николас к доктору Роману Субица, будущему министру иностранных дел. Через неделю он бракосочетался с Евой; ни один журналист на церемонию не был допущен; акт подписал Хуан Антонио Ордиалес, будущий директор «Комиссии по вопросам собственности немцев и японцев» в правительстве Перона.

Следом за этим Перон отправился в турне по стране — приближались выборы; все ключевые посты заняли его сподвижники; однако исход дела решали голоса аргентинцев.

И когда Перон впервые вышел к микрофонам для того, чтобы произнести речь в качестве претендента на пост президента Республики, и Ева стояла рядом с ним — двадцатичетырехлетняя женщина с умом опытного политика, — он почувствовал растерянность, а «безрубашечники», собравшиеся слушать человека, который должен дать им труд, хлеб и свободу, напряженно ждали его программу.

А он стоял у микрофонов, и перед глазами проходила его жизнь, и сквозь прекрасное лицо Евы, которая теперь постоянно была с ним, где бы он ни находился, он вспоминал и свое детство в Патагонии, и Рим, и немецких друзей и слышал свои слова восторга по поводу их побед над большевиками, а после он вспомнил, каким ударом для него было крушение Гитлера под Сталинградом, а потом был Курск, когда он как военный историк понял неизбежность краха третьего рейха, — воистину, война есть продолжение политики иными средствами, — а после он видел кадры хроники о штурме Берлина. И тут он осознал, что в нынешнем мире, в сегодняшней ситуации он не сможет сказать ни одного слова в поддержку разгромленных друзей, наоборот, он должен отдать их на заклание, и говорить сейчас следует совсем не то, что было написано на тоненьких листочках людьми из его предвыборного штаба, но то именно, чего ждут «безрубашечники»; лишь выиграв их, можно будет подумать о прошлом, а сейчас следует жить будущим.

И Перон, отложив листочки с написанным текстом, заговорил о том, как богата страна и как беден народ, как бесправны неграмотные, женщины, юноши, сколь могучи силы олигархии, именно она парализует любое начинание, связанное с попытками улучшить жизнь крестьян; он называл болезни общества, которые были понятны всем, и призывал покончить с ними тем способом, который известен ему одному; он говорил о том, что лишь реализм должен отличать настоящего политика: «Мы не боимся контактов с тем миром, который неприемлем, — я имею в виду Россию. Если народ хочет, мы установим с ней дипломатические отношения, пусть все убедятся воочию, что между американским империализмом, британским колониализмом и русским большевизмом нет особых различий, наш путь, аргентинский, свой, особый, приведет нас к победе, пусть только мне поверят!»

Рев толпы, столь похожий на шум прибоя, был ответом ему. И еще — напряженная, какая-то осторожная при всей ее открытой ослепительности — улыбка Евы…