Аркадий Аверченко Волга

В буфетной комнате волжского парохода за стойкой стоял здоровеннейший мужчина и бил ладонью руки по лицу качавшегося перед ним молодого парня.

У парня было преравнодушное лицо, которое, казалось, говорило: «Да скоро ты, наконец, кончишь, Господи»!

Здоровеннейший мужчина приговаривал:

— Вот тебе разбитый бокал, вот соусник, вот провансаль!

И бокал, и соусник, и провансаль — как две капли воды, походили друг на друга: это были обыкновенный пощечины, и различные названия их служили просто какими-то символами.

После провансаля буфетчик наделил парня «невытертыми рюмками», «закапанной скатертью» и какой-то «коробкой бычков».

Когда парню приедалось однообразие ощущения, парень поворачивал лицо в другую сторону, и вторая, отдохнувшая, щека бодро выносила и «фальшивый целковый от монаха» и «теплое пиво» и «непослушание маменьке».

Толстый купец, пивший в углу теплое пиво, восторженно глядел на эту сцену, делая машинально те же движения, что и буфетчик, и качая лысой головой в такт каждому удару.

— Что это такое? — спросил я радостного купца.

— Это — государь мой, наше русское волжское воспитание. Чтобы, значит, помнил себя. Сынок это евонный.

— Да, ведь, он его, как скотину, бьет?!

— Зачем, как скотину?.. Скотину без пояснения лупят, а он ему все так и выкладывает: «Это, говорит, за соусник, это за теплое пиво». Парень, стало быть, и знает — за что.

— И вы думаете, это помогает? — брезгливо спросил я.

— Батюшка! А то как же? Да парень, после этого ноги его будет мыть, да воду пить!

Я пожал плечами.

— Если первая часть этой операции и имеет гигиеническое значение, то вторая…

— Чего-с?

— Я хочу сказать, что такое обращение делает человека глупым, забитым и тупым.

— Ничего-с. Нас так тоже учивали, а посмотрите — и на слово ответим, и дело исделаем.

Старая женщина подошла к стойке, поглядела на буфетчика и заботливо сказала:

— Ну, и будет. Ишь — ты упарился…

— Мать ихняя, — кивнул на нее купец. — Строгая семья, правильная.

Младший член этой семьи, наконец, избавился от «соусников» и «монашеских монет». Отец ударил его в последний раз, оттолкнул и, придвинув к себе стаканы, стал их перетирать. Сын взял тарелку и, в свою очередь, принялся тереть мраморную доску буфета.

— Правильно, — сказал мне купец. — Удовольствие исделай, а работы не забывай.

Пароход подходил к большому городу. На палубе стоял здоровенный буфетчик, одетый по дорожному, жена его и сын.

— Ну вот, Капитоша, вот тебе такое мое слово: штобы от матери никакой жалобы, штобы пассажир был без ропоту и штобы — без бою стекла. Парень ты уже большой, многократно ученый — знаешь, как и что. Ключи тебе даны, доверие отцовское оказано — за сим прощайте. Должен ты понимать свою самостоятельность.

— Поблагодари папеньку, — крикнула мать. — Эх, народ теперь. Да я бы за это отцу… ноги бы мыть, да воду пить!

Эта странная формула исчерпывала, очевидно, все взаимоотношения младших к старшим. Выпитая вода являлась тем цементом, который неразрывно связывал членов семьи.

Парень Капитоша, опустил мутные серые глаза, конфузливо вздохнул и повалился отцу в ноги.

— Благодарствуйте, тятя.

— Ничего, что там. Лишь бы все, как следовает.

Вокруг них столпились пассажиры, с интересом следившие за этой сценой. Буфетчик расцеловался с женой и поклонился пассажирам.

— Уезжаю я по делишкам, милостивые господа. Если что — не взыщите с парнишки, — молод он, робок. Не забудьте, поучите его.

Лысый купец отозвался за всех:

— Поучим.

Зевнул и отправился спать… Ставились сходни…

Когда пароход отчаливал от пристани того города, где буфетчик собирался устраивать дела, мать и сын стояли у перил и махали платками отцу, пришедшему последний раз проститься с ними.

Ветер трепал белыми платками, и полоса воды, между пароходом и пристанью, все ширилась и ширилась. Когда пароход отошел шагов на сто, Капитоша перестал салютовать, всмотрелся в платок и показал отцу кулак. Отец что-то закричал с берега, но не было слышно.

Капитоша облокотился спиной о перила, сложил на груди руки и строго сказал, глядя на мать серыми, мутными глазами:

— Ну, мамаша… Идите спать!

— Чего-ж я пойду, дурашка. Солнышко-то еще не спряталось.

— Идите спать! — бешено взвизгнул сын. — Говорят вам — идите! Кто тут хозяин? Вы или я?

— Ох, ты-ж, Господи, — пролепетала струсившая мать. — Поди-ты, какой крикливый. Ну-ну… Иду-иду Ты-ж тут смотри, чтобы все…

— Пошла, пошла!

Оставшись один, Капитоша плюнул на ладони и попытался пригладить взъерошенные волосы. Потом сделал попытку выгнуть впалую грудь колесом. Ни то, ни другое не удалось ему. Он вздохнул и поплелся в буфет. Я с улыбкой последовал за ним — его поведение заинтересовало меня.

Зайдя за стойку, Капитоша вынул бутылку французского шампанского, откупорил ее, открыл широко громадный желтый рот, в котором жадно извивался тонкий, сухой язык, и в две минуты перелил в себя всю бутылку.

— Однако! — сказал я, удивившись.

— Видал? — захихикал он.

— Видал.

— Здорово?

— Да уж… Ваш отец будет вами доволен.

Грудь его вогнулась еще больше и волосы сделались мягкими.

— Товарищ! — сказал он. — Господин! Долбанем еще одну, а?

— Спасибо, я днем не пью. И вам не советую. Зайдут сейчас сюда пассажиры, а вы выпивши.

Действительно, какой-то маленький чиновник зашел и, потирая руки, сказал:

— Пива.

— Нельзя! — взревел Капитоша.

— Почему?

— Буфет закрыть.

— Кто его закрыл?

— Кто? Я, Капитон Ильич — очень приятно познакомиться. Со мной, если желаете, выпьем. Шампанского, бордосского… Милый! Если бы ты видел, сколько здесь бутылок — сам черт не пересчитает. Пузатенькие, долгие — всякие. Чесстн… слово.

Маленький чиновник потоптался на месте, облизал губы и неожиданно сказал:

— Ну, что ж, выпьем.

Капитоша суетливо вытер руку о полу пиджака и протянул ее ребром, неумело:

— Капитон Ильич, главный буфетчик этого парохода. — Садитесь! Ах, ты-ж Господи! Вот приятное знакомство. Скажите, саратовские хористки еще не слезли?

— Нет, едут, а что? Вы их… сюда? Это ловко.

Капитоша захохотал и молодцевато побежал наверх.

— Зачем вы хотите пить с ним? — спросил я. — Нехорошо.

— Да что он, ребенок, что ли, — возразил чиновник. — Пусть себе молодой человек повеселится.

Через минуту вошел Капитоша, во главе четырех, жизнерадостных, смеющихся девиц.

— Садитесь, барышни. Винцо сейчас будет, апельсины. Очень приятно. Я Капитон Ильич, здешний главный заведующий буфетным отделением пароходной компании судоходства. Алле!

Следом за девицами вошел продавец кораллов и старый актер, потертый и давно небритый.

— Ты кто? Коралловый торговец? Очень украшает и наводить кавалеров на приятные мысли.

Капитоша суетился, бегал к стойке, выбирал кораллы, платил деньги, потом увидел на продавце кораллов оранжевый галстук и пристал, чтобы тот уступил ему этот галстук.

— Расчудесный галстук! Продай, чего там.

Повязался купленным галстуком, надел на руки кольца с кораллами и стал открывать бутылки с вином.

Старый актер стоял в углу, молча за ним наблюдая. Потом приблизился и сказал:

— Давай мне пятьдесят рублей.

Капитоша обернул к нему желтое, потное лицо и прищурился.

— За что?

— Да так. Давай. Ты теперь хозяин. Чего там! Надо быть самостоятельным.

— Пятьдесят рублей, — задумчиво переспросил Капитоша. — Ну, на!

— Вот так. А теперь налей мне шампанского.

Одна из девиц обняла просиявшего Капитошу за шею и сказала:

— Ты дай нам на счастье, а мы тебя прославим.

— Как… прославите?

— Будем петь про тебя. Завсегда так. Гостей в кабинетах славим.

— Здорово! — сказал Капитоша и ревниво добавил:

— Только меня что-б одного.

— Да, конечно. Ты-ж хозяин. Как тебя звать?

— Капитон Ильич, главный управляющий пароходною частью…

— Ладно! Девицы: Капитоша!

И хор девиц нестройно запел:

Капитоша сидел на стуле, истомленный славой, почетом и всеобщим уважением.

— Еще раз! — попросил он, закрыв глаза.

— Капитоша, Капитоша, Капито-оша-а!..

Он подпер щеку рукой и заплакал. Это были слезы гордости, радости и сознания потерянных прежних лет, так глупо прожитых.

— Вот оно, настоящее то, — вероятно, думал бедный Капитоша, и сердце его радостно билось.

— Господа, — крикнул актер. — За-ме-ча-тель-но-му и раз-про-един-ствен-ному Капи-тону Ильичу — мно-га-я ле-е-е-та!!

Девицы пели… Оборотистый продавец кораллов плясал, без пиджака, погромыхивая своим ящиком.

Сумерки заглядывали в окно…

— Дай мне полтораста рублей, — попросил актер, — для устройства театрального здания в Петербурге. — Дашь?

— Дам, — сказал Капитоша, встал; выпрямился и в невыразимом экстазе крикнул:- Господа! Похож, я на офицера?

Все нашли, что — похож……….

Дверь скрипнула и лысый купец, шаркая мягкими сапогами, вошел в буфетную.

— А-а… Честная компания… Это Что же такое?!

Он стоял с полминуты, оглядывая всех. Потом его взгляд остановился на Капитоше, украшенном оранжевым галстуком, бархатным пиджаком, купленным у того же торговца кораллами и массой разноцветных колец на пальцах.

— А-а… — протянул лысый купец.

Он неторопливо завернул правый рукав, подошел к Капитоше, размахнулся и стал бешено колотить по Капитошиной голове, которая, как арбуз на стебле, беспомощно металась из стороны в сторону.

И опять всякая пощечина звучала символически:

— Это тебе кораллы! Это девки! Это за отца! Это за мать!

Все потихоньку вышли из буфетной. Утомившись лысый купец, присел за столик и приказал:

— Пива, подлюга! Если будет теплое — голову оторву.

Капитоша втянул грудь, прыгнул за стойку и, стуча коралловыми кольцами о бутылки, стал откупоривать пиво.