"Гвардеец (Оболганная эпоха)" - читать интересную книгу автора (Данилов Дмитрий Мастерович)Глава 7Я вопил как оглашённый, хрипло хватал ртом воздух. Сил хватало только на то, чтобы не выдать себя с потрохами, не взять чужую вину, не навести поклёп. Рёбра трещали, руки не ощущались, мышцы не справлялись с нагрузкой, тело пронизывала острая боль. Ой, мама, не могу... не могу больше. Как больно! Скорей бы всё закончилось... Гады, сволочи! Чтоб вас! И почему я?! Почему со мной?! Что же я такого сделал?! За что наказание?! - Аааа! - сердце едва не выпрыгнуло из груди. - Не говорил ли ты слов хулительных, сим заставив Звонарского руку на тебя поднять? - вопрошал раскрасневшийся Фалалеев. - Не поносил ли высокую монаршую особу? Неспроста же Звонарский противу тебя шпагу обнажил. - Ничего такого я не говорил. - Врёшь, мерзавец. - Отпустите. Нет на мне вины. Я лишь защищал свою жизнь... Больно мне... Что же вы делаете?! Фалалееву очень хотелось превратить дело из уголовного в политическое. И что тогда? Смерть, вырывание ноздрей, каторга, Сибирь? Может, взвалить на себя всё, признаться даже в том, что не делал, лишь бы избавиться от муки. Нет, я должен бороться, чего бы это ни стоило. Старайтесь, старайтесь, скоты. Издевайтесь. Отольются кошке мышкины слёзки. Ой...больно, больно как! Меня же инвалидом сделают. Козлы! Я отчаянно матерился, но ругательства лишь распаляли мучителей, наслышавшихся в этих стенах такого, что мне и не снилось. Вряд ли их удивили мои трёхэтажные конструкции. - Винись, а то огнём жечь буду! - рыкнул Фалалеев. Я замычал как корова. На что-то другое при всём желании уже не способен. Вымотали, скотобазы! - Что, что он сказал? - подпрыгнул чиновник. - Запирается, - смущённо произнёс палач. - Ну да ничего, Пётр Васильевич, я ему сейчас встряску устрою. Запоёт аки соловей в роще. - Устрой, Архип, устрой, голубчик, - с очень нехорошими интонациями сказал Фалалеев. - И веничком горящим по спине проведи. Пришёл черёд удивляться палачу: - Так тож в третий раз положено. - Делай, Архип, что сказано. Давай-ка встряхни субчика, - разозлился чиновник. Я заскрипел зубами. О том, что такое 'встряска' мне доводилось читать: верёвку, висящего на дыбе, слегка отпускают, потом резко натягивают, что может привести к переломам в локтях. Всё, амба... Ноги вновь коснулись пола. Сейчас, сейчас... Я зажмурился, в тайне надеясь, что умру от разрыва сердца, и пытка закончится. - В чём дело, Пётр Васильевич? - от голоса вошедшего веяло энергией, добродушием и... огромной силой. Я открыл глаза и увидел сжавшегося в комочек Фалалеева. Над ним нависал сухощавый мужчина высокого роста, со слегка вытянутым лицом, увенчанным высоким умным лбом; гладко выбритый; с почти незаметной ямочкой на подбородке, (второй едва намечался); нос длинноватый, исчерченный на переносице поперечной складкой, со своеобразным, будто живущим собственной жизнью, кончиком. Под карими насмешливыми глазами круги, как у уставшего, хронически не высыпающегося человека. - Что за безобразие творите, господин Фалалеев? - вновь с почти искренней шутливостью спросил вошедший, но чиновник лишь нервно сглотнул и не сразу нашёлся, что ответить. - Мы, то есть я... - Позвольте взглянуть в допросный лист, - вошедший протянул руку. - Уж не по первым ли двум пунктам расспрашиваете? Голос стал строже. - Только подбираемся, Андрей Иванович. Злодей упирается, так мы его того... на дыбу, - опомнился Фалалеев. Андрей Иванович... Понятно, к нам пожаловал собственной персоной начальник Тайной канцелярии генерал Ушаков. Фигура интересная, сумевшая усидеть в своём кресле, несмотря на все дворцовые перевороты. Это, знаете, о многом говорит. Непрост был Андрей Иванович, не прост... - А меня спросить - что, забыли? - недобро прищурился Ушаков. - Андрей Иванович, беспокоить не хотели. Вы ж двое суток здесь дневали и ночевали, только уехали к себе домой вчера по вечеру, зачем вас тревожить? Душегубец это, убил вместе с подручным сразу четырёх, из них двое шляхетского роду. - За что же ты, ирод, людей жизни порешил?- заинтересовался генерал. - Да за то, что они сами хотели меня на тот свет спровадить, - морщась от дичайшей боли, с трудом шевеля губами, произнёс я. Генерал полистал протокол допроса, нервно покусывая губы, вернул документы Фалалееву и коротко бросил: - Не похоже, что брешет. Разве немец на такое пойдёт? Тут нашим, российским духом пахнет. - Вот мы и выясняем правду, - залебезил чиновник. - Позаботьтесь повальный обыск у Звонарского на дому устроить. - Всенепременно, Андрей Иванович, - кисло ответил Фалалеев. - А немца снимите с дыбы, вправьте кости, покуда не поломали, - распорядился Ушаков. - Лекаря позовите, чтобы в порядок его привёл. Токмо сами не вздумайте. Не столько лечите, сколько калечите. Слышь, Архип? Палач закивал как китайский болванчик. Ушаков продолжил: - Обязательно хорошего медикуса кликните - Генриха Карловича. Я недалече его видел. - Андрей Иванович! - взмолился чиновник. - Что - 'Андрей Иванович'?! - разозлился генерал. - Много на себя взяли, Пётр Васильевич. Самоуправство это. Рази не так? А самоуправства я не потерплю. Бардак развели! Распустил я вас, окаянных, распустил. Раз ушёл Ушаков домой, значит твори, что вздумается. Ан нет, выкусите, - он сложил кукиш и сунул под нос Фалалееву. - Не на таковского напали, милостливый сударь. А ведь не думаете, что стоит мне только захотеть, и вы местами поменяетесь: тебя на дыбу подвешут, а его в канцеляристы определят. Так, Фалалеев? - Что вы такое говорите, Андрей Иванович, - сокрушённо забормотал чиновник. - Я ведь всего себя на службу положил. Не корысти ради... - Не знаю, Фалалеев, не знаю, - покачал головой Ушаков. - А вот ежели узнаю, то... Он не договорил, круто развернулся и вышел из застенка. Палач больше не трогал, руки мои повисли безвольными плетьми. Я стоял и покачивался, достаточно дуновения сквозняка, чтобы свалить меня на каменный пол. Фалалеев снял белый парик, промокнул большим шёлковым платком вспотевший лоб и, переведя дух, произнёс: - Что-то сегодня генерал наш не с той ноги встал. То ли дочурка его незабвенная - свет Катерина, коленце какое выкинула, то ли её величество императрица недовольство проявили. - Не выспался он, - пояснил писец. - Днюет и ночует на работе, всё неймётся ему, а возраст уже не тот. Сдаёт генерал наш, вот и злится. Так я пойду за дохтуром? - А как же. Только обязательно Генриха Карловича сыщи, хучь из-под земли достань, а то Андрей Иванович голову мне оторвёт. Чиновник сплюнул и устремил в меня злобный взор: - Повезло тебе сегодня, немчура поганая, ну да я всё равно с тобой разберусь. Я отвернулся, радуясь, окончанию допроса. Если бы ещё не онемевшие руки... Писец сбегал куда-то и вернулся в компании суховатого старикана - и по виду и по манерам - доктора, причём явно иноземных кровей, который, осмотрев меня, пробормотал несколько малопонятных фраз на латыни. - Положите его на лавку левым боком, - приказал лекарь. Палачи поспешили выполнить распоряжение, распластав меня на широкой лавке. Доктор заботливо сунул под голову небольшой деревянный сундучок. Лежать было неприятно, но всё же гораздо лучше, чем стоять. - Пусть побудет пока в таком положении. Я почувствовал, как под действием силы тяжести, мышцы начинают расслабляться. Спустя несколько минут лекарь взял руку за предплечье, согнул в локте и оттянул книзу. - Как вы? - спросил он. - Ничего хорошего, - признался я, настороженно наблюдая за его манипуляциями. - Не переживайте, молодой человек, ничего страшного не случилось: кости целы - это главное. А вывихи, о них вообще смешно говорить. Плёвое дело, - заверил старичок. - Поверьте, у меня богатый опыт. Я напрягся, чувствуя, что мне заговаривают зубы. Доктор покосился на меня и неодобрительно поцокал языком. Внезапно он вскинул голову кверху и воскликнул: - Что это? Я невольно отвлёкся, посмотрев на потолок. Лекарь воспользовался этим, лёгким движением повернул согнутую руку сначала кнаружи, а затем внутрь, вставив плечевой сустав на место. Последовал щелчок. - Мать вашу! - Я едва не умер от боли и шока. Тело выгнулось дугой. Сейчас же на него навалились палачи, удерживая весом. Я бился на лавке, стукаясь головой об сундучок, и успокоился, только тогда, когда болезненные ощущения прошли. - Потерпите, милостливый государь. Полдела сделано, - старичок подошёл к жаровне и немного понаблюдал за пляшущими языками пламени. - Отдохните чуток, а потом продолжим. Я полежал на спине с отрешённым видом, настраиваясь на неизбежное. Вроде понятно, что Генрих Карлович добро делает, но страшно до жути. Таким же образом лекарь вправил и другую руку. Щелчок, электрический импульс в плече, приведший сердце в состояние ступора, и блаженный покой. Я мысленно крестился, боль отступила. Попробовал пошевелить пальцами и понял, что руки ни капельки не слушаются. - Недельки три-четыре покоя, и с вами будет всё в порядке, - сказал довольный лекарь. - Организм молодой, сдюжит. Интересно, дадут ли мне эти недели покоя или вновь потащат на допрос, как только Фалалеев порешает все вопросы с начальником? Пока предавался размышлениям, пришли конвоиры. - Куда его девать? В старую камеру-одиночку али как? - Бросьте к его дружку, фон Брауну. Пущай вместе сидят. - А смотрение ему какое? Очевидно, речь шла о режиме содержания. - На первое время обыкновенное пущай будет, - бросил чиновник. - Но если правила нарушит, сразу на цепь сажайте. В сказанном было столько ненависти, что её бы хватило на целый город. Меня снова провели по подвалу, подвели к камере, из проёма выглянуло сонное лицо солдата, пропахшего селёдкой и чем-то похожим на краску. - Петров, принимай нового 'хозяина', - весело сообщил конвойный. Как я узнал позже, солдаты, прикреплённые к каждой из камер, 'хозяином' называли заключённого, который в ней содержался. - Тоже немец? - вздохнул Петров. - Ага, барон курляндский фон Гофен, - подтвердил конвойный. - Опять по-человечески не поговорить, - сокрушённо произнёс Петров. - Немчик, что у меня сидит только 'вас' да 'нихт ферштейн' лопочет. - Нет, этот вроде как русский разумеет. - Да ну, - обрадовался Петров. - Давай-ка его скорее сюда. Он ведь после дыбы, пусть отлежится. А Карлу моего на розыск поведёте? - Пока не велено. Ушаков нынче злющий, дрозда канцеляристам даёт. Фалалееву снова на орехи досталось. Не до розысков пока. - А насчёт жалованья, что слышно? - Задерживают пока. И денег, чтобы кормить арестованных не дают. Двух копеек жалеют. - Выходит, мне их за свои кровные харчевать? - расстроился Петров. - А вдруг повезёт? Может они богатенькие, - предположил конвойный. - Вряд ли, - сокрушался Петров. - Тот пацан, Карла, гол как сокол. Ежели были у него деньги, так при обыске всё скрали. А вы проходите, барон, не стесняйтесь. Кто знает, сколько здесь проведёте, - обратился он ко мне. Меня ввели в камеру пропахшую дымом, нечистотами и смрадом. - Располагайтесь, - пригласил Петров. - Как говорится, чем богаты... Небольшое окно, скорее похожее на бойницу, было закрыто решёткой и деревянным щитом. Тускло горела свечка. На затопленной печке стояли закопченные чугунки. В одном из них вкусно пахнущее варево помешивал большой деревянной ложкой второй солдат. В углу на собранной в кучу соломе лежал Карл. Увидев меня, он вскочил и бросился с объятьями: - Дитрих, брат, что с тобой сделали эти мерзавцы? Тебя пытали? - Извини, Карл. Я страшно устал. Давай после поговорим. С этими словами я свалился на солому и заснул. |
|
|