"Пространство памяти" - читать интересную книгу автора (Махи Маргарет)

Глава двенадцатая

Джонни застыл на месте, протянув, словно дары, письмо и книгу, — он просто не верил собственным глазам. Многие годы Дженин и Бонни воспринимались им как две богини, одна — светлая, другая — темная, они создавали для него целый мир, предсказывали будущее, решали, куда идти и что делать.

А сейчас он с удивлением увидел, что Бонни, которую он помнил такой высокой и статной, на деле тоненькая и даже хрупкая. Одежды, расшитые звездами, блестящие цепи, браслеты исчезли; на пальцах даже кольца не было. Длинные спутанные волосы, как когда-то, спускались до плеч, а кожа была по-прежнему цвета дикого меда, но теперь отсвечивала еще имбирем и корицей. В памяти Джонни ее лицо оставалось бесстрастным и смуглым, но сейчас щеки Бонни, усыпанные круглыми светлыми веснушками, рдели румянцем. Это ее тень он видел тогда на кирпичной стене, это ее двойник тянул к нему руки с соседнего балкона. Он и не подозревал, что в механических джунглях города Бонни и он жили рядом. Осталась ли она пифией, как встарь? Она не казалась ни высокой, ни бледной, ни призрачной. В ее улыбке не крылось никакой тайны. Она была чуть ли не веселой.

— Ты меня ждала? — спросил он, запинаясь и неуверенно улыбаясь. — Но откуда ты?..

— Мама предупредила, что ты идешь по моему следу, — засмеялась Бонни.

Джонни опомнился.

— Ну уж, конечно, — бросил он, — предупредила.

— Как ты меня нашел? — спросила Бонни. — Моего телефона в справочнике нет.

Даже голос звучал иначе, чем помнилось Джонни. Он был глубоким, но совсем не мелодичным. Чуть хрипловатый, скорее комичный, чем красивый.

Она начала что-то объяснять, жестикулируя своими выразительными руками без всяких украшений, но мимо, обдав их гарью, прогрохотал грузовик. Губы Бонни двигались, улыбались, слова тонули в грохоте, и оба они безотчетно втянули головы в плечи, словно защищаясь от налетевшей бури, и молча глядели друг на друга, ожидая, пока она промчится мимо.

Потом Бонни взяла его за руку и, втащив в дом, захлопнула за ним дверь. И снова Джонни оказался в темной передней возле темной лестницы. Тут не было ни тележки с обувью, ни кошек. Видно, здесь ему и надлежало оказаться. Однако в компьютере судьбы снова произошла осечка, и в результате он попал в дом Софи и чуть было вообще не пролетел мимо!

— Но как же ты все-таки меня нашел? — настаивала Бонни, сжимая руки у него на запястье, словно собираясь проверить по пульсу, правду он скажет или нет.

— Мне было указание.

— Как это?

— Записанное на моем теле. — Джонни безучастно глянул на свою левую ладонь. — Я проснулся на островке безопасности. Пошел в эту сторону — и встретил Софи. Потом увидел название улицы — Маррибел. Почувствовал, оно что-то значит. Я, верно, вспомнил его, сам того не понимая, — вскричал он с изумлением, — и в конце концов пошел с Софи.

Но Бонни не понимала ни слова. Джонни сам на себя не походил — она его не узнавала.

— Софи Вест. Она рядом живет, — пояснил Джонни и снова, как бы в подтверждение своих слов, протянул ей книгу и конверт.

Бонни наконец поняла, что они предназначены ей, взяла их в руки, поглядела на него, словно опасаясь подвоха, но потом раскрыла книгу и, прочтя свое имя на титуле, растерянно рассмеялась, будто он задал ей загадку, которую она не могла разгадать. Впрочем, Джонни и сам не знал ответа.

— Скажи на милость, откуда они у тебя? — вскричала Бонни.

— Софи принесла в дом. Знаешь, как собаки приносят, — пояснил Джонни. — Сказала, что ей дал какой-то мужчина, не то в желтом, не то в розовом. Но это не обязательно так. Еще спросила меня, как я это понимаю.

— Неужели ты вправду живешь у старухи, которая крадет у меня бутылки с молоком? — спросила Бонни.

На этот раз удивилась она.

— Если это можно назвать жизнью, — неуверенно ответил Джонни. — Как-то выкручиваемся по ходу дела...

— Да... это и есть жизнь. — Бонни улыбнулась. — Мне это знакомо. Мама так о тебе говорила, будто тебя зарезали или еще что. Преувеличивала, как всегда.

— Ненамного! — серьезно возразил Джонни. — С понедельника я сильно изменился к лучшему.

Если поначалу Бонни не сразу узнала его, то теперь увидела и голую грудь под полосатым блейзером, и заломленную набок черную шляпу, и потемневший синяк под глазом.

— Господи, что же случилось с тем чистеньким добрым мальчиком, которого я все это время вспоминала? — спросила она шутливо.

Джонни подумал.

— Ты пропустила "красивым"! — сказал он.

— Ну, ты не просто напрашиваешься на комплимент, а прямо-таки вынуждаешь меня к нему. — Бонни едва заметно усмехнулась — почти как пифия. — Расскажи мне, что же с ним... вернее, с тобой... случилось.

Джонни глядел поверх ее головы, но каким-то образом почувствовал, что выражение ее лица изменилось.

— Этот милый мальчик просуществовал недолго, — ответил он. — Бедняжка... в один прекрасный день он лопнул, и из него вылупился я. Все это время я рос и рос у него внутри, а потом вылез наружу — знаешь, как в фильме ужасов.

— Джонни! Замечательно! — воскликнула Бонни и тихонько, насмешливо похлопала ему.

Джонни растерянно улыбнулся, ведь он сказал сущую правду.

— Ты хочешь, чтобы я тебе все рассказал прямо здесь, под лестницей? — спросил он. — Пригласи меня в дом. Будь вежливой.

Бонни заколебалась. При виде его она не просто удивилась, но и обрадовалась. Джонни был в этом уверен. Но теперь она не знала, приглашать его подняться или нет.

— По правде говоря, сегодня мне не следовало бы никого принимать, — объяснила она. — Завтра я должна представить доклад своему руководителю. Завтра — крайний срок. Пока не сдам доклад, ни с кем не могу общаться.

— Меня не надо кормить, — произнес Джонни холодно.

Бонни покачала головой, но потом вдруг тихо, как бы про себя, проговорила:

— Что ж, почему бы и нет?

И стала подниматься по кривой лестнице. На площадке Джонни глянул вверх. В доме Софи там была дверь, ведущая в его спальню. Интересно, спит ли и Бонни за той же дверью? Должно быть, спит, а значит, они спят вроде как в одной постели, невидимые друг другу благодаря какому-то колдовству, теперь нарушенному. Беспокойно ворочаясь каждый в своей мгле, скрытой от другого, они вдруг встретились, так же как и с Невом, лицом к лицу. Так оно и должно было случиться. Забавно, что они с Невом тотчас признали друг друга, но с Бонни он встретился как с чужой... лишь иногда чем-то напоминающей прежнюю знакомую. Все это было очень странно.

Покорно следуя за ней, он вошел в гостиную, где не было ни секретера, ни стола, ни клетчатого дивана, а окна распахнуты настежь. С нестриженой коричневой лужайки на них уставилась вешалка для сушки белья; лежащая на боку, круглая, как радиотелескоп, она напряженно вслушивалась в каждое их слово. Вдоль стены, на которой в ту первую ночь жестикулировали и спорили тени, росла высокая трава. Вид из окна был неважный, впрочем, в этом доме в окна никто не смотрел. Вдоль стены высились книжные полки, сделанные из поставленных на кирпичи досок; места на полках не хватало, и книги, перехлестывая через края, растекались по всей комнате. Сложенные меж полками книги вздымались сталагмитами к потолку, страницы на страницы, слои слов, пласты идей. Джонни, не очень-то любившего читать, комната поразила. Джонни и Бонни застыли друг против друга словно враги; между ними пролегло молчание. Чем дальше он проникал в ее дом, тем больше она защищалась; немудрено, ведь из двух прежних своих преимуществ она сохранила лишь одно. Она была старше, что давало ей право относиться к нему снисходительно. Только теперь ей приходилось глядеть на него снизу вверх, потому что он намного перерос ее. Конечно, рост не был его персональной заслугой, и все же получалось, что кое-какие из своих преимуществ Бонни пришлось навсегда ему уступить.

Оба молчали — Джонни отчаянно соображал, о чем бы заговорить. Тем существовало немало, но он затруднялся начать разговор. К тому же они были как бы не одни. У дверей на кухню застыла безликая женщина с балкона, теперь на голове у нее красовался парик с роскошными черными кудрями, а поверх него — соломенная шляпа, широкие поля которой клонились под тяжестью амулетов, искусственных цветов и массивных серег. Вдобавок она была разодета будто для какой-то фантастической вечеринки: один разноцветный наряд поверх другого, и все расшиты и разрисованы картинками, знаками, символами, обрывками слов, смысл которых оставался неясным. На шее болтались цепи, ленты, кулоны. Накинутую поверх всего рубашку украшали справа — солнце, а слева — луна и еще разнообразные брошки, заколки и значки. Хотя лицо у женщины отсутствовало, Джонни тотчас узнал ее — она была ему знакома не хуже, чем сама Бонни. Наконец-то он настиг ее, эту пифию, вон она стоит меж книжных гротов, башен и мостов, безликая и потому загадочная. Джонни мог дорисовать таинственную улыбку, раскосые китайские глаза (не важно, откуда, из памяти или воображения).

У открытого окна приткнулся старый и неуклюжий дубовый стол, заваленный бумагами, среди которых уютно расположилась небольшая пишущая машинка.

— Эта книга... я одолжила ее приятелю, — наконец объяснила Бонни, глядя на Джонни с легким укором. — Твоя Софи, верно, увидела, как он опустил ее мне в ящик, и украла. Трудная она соседка.

— И хозяйка нелегкая, — усмехнулся Джонни. "Моя Софи? — подумал он в ужасе. — Да, моя!" — Она меня пригласила, а теперь я не могу уйти. Вся готовка на мне.

— Обычно она крадет молоко и письма, — объяснила Бонни. — Если у нее в почтовом ящике ничего нет, она идет к моему. Я повесила на свой ящик замок, но она взяла секач и пробила в ящике отверстие.

Джонни ясно представил себе, как Софи бьет по Бонниному ящику с той же яростью, с какой она тыкала в стену вилкой тостера, негодуя на мир, который вдруг отвернулся от нее.

— Конечно, писем приходит мало, — продолжала Бонни, — но всё же.

Джонни виновато склонил голову.

— Я хотела переехать, но потом передумала и просто забронировала на почте абонентный ящик. У меня столько всего. — Она кивнула в сторону книг. — К тому же здесь все так дешево. Эти дома не ремонтируют, потому что через год их должны снести.

— Почему? — спросил Джонни, осматриваясь.

Конечно, дом не был ни современным, ни красивым, но выглядел достаточно крепким. Подтеков на потолке не видно. Да и в доме Софи он их тоже не заметил.

— Они принадлежат какой-то аудиторской фирме, которая владеет чуть ли не всей землей в этой округе. Фирма дожидается, пока у автостоянки истечет срок аренды, и тогда начнет здесь строительство... Не знаю, что они там будут строить, но что-то грандиозное.

Слушая, Джонни разглядывал пифию; неожиданно он с радостью уловил в словах Бонни ключ к разгадке того, что происходило в доме Софи. Он посмотрел на Бонни в упор.

— А ты кому платишь аренду? — резко спросил он.

Удивленная его тоном, она замолчала: губы без тени улыбки разомкнуты, темные брови приподняты.

— Какой-то аудиторской компании, — ответила она наконец. — Наверно, дома им и принадлежат. А что?

(Это означало: "Тебе-то что за дело?")

— Кто-то обирает Софи, — пояснил он. — Мне кажется, я знаю, кто этот тип, но доказательств у меня нет.

— Чтобы так думать, надо иметь основания, — возразила Бонни.

Она явно желала узнать побольше, но Джонни не хотелось рассказывать ей о розовых расписках.

— Я просто это чувствую, вот тут, — ответил он, с улыбкой прижимая руку к сердцу. — Если я его на этом поймаю, я ему покажу... Он у меня костей не соберет.

Заметив, как серьезно прозвучали эти слова, он быстро прибавил:

— А сесть мне разрешат?

Бонни рассеянно огляделась.

— Разрешат, только сам ищи куда. Должно же быть какое-то место. У меня есть пуф и стул, на котором я сижу, когда печатаю... да, еще подушки.

В голосе ее не чувствовалось подлинного радушия, скорее он звучал отчужденно.

Помолчав, она прибавила:

— Просто я немного выбита всем этим из колеи... Сижу себе и размышляю о природе метафоры, как вдруг в мою дверь — после стольких лет — стучится наконец рука из прошлого.

Она подсмеивалась над прошлым, но эти слова словно стерли пять лет, отделявшие их от того смутного и страшного часа, который они пережили вместе, и новая Бонни наконец-то совместилась со старой, будто две краски, нанесенные одна на другую, слились воедино. Да, что ни говори, но самые первые мысли о любви были для Джонни связаны с Бонни Бенедиктой, и в тот день, когда они стояли, глядя в бездну, поглотившую его сестру, она крепко обняла его и прижала к себе. Стоя теперь у нее в комнате среди книг, Джонни чувствовал себя так, словно прошло всего несколько секунд с тех пор, как он и Бонни дрожали и плакали, вцепившись друг в друга на краю скалы. Они должны начать разговор с того момента, когда любовь и смерть слились воедино в его крови, как прошлое и настоящее сейчас. Он понял все это интуитивно, на уровне не слов, а знаков... Но разве знаками такое объяснишь?

— Как твои родители? — спросил он, просто чтобы что-то сказать.

— Ты их видел позже, чем я, — ответила Бонни и улыбнулась. — Как они тебе показались?

— Хорошо, — признал он. — У них были гости.

И снова молчание, грозившее стать между ними.

— А кто этот парень, с которым ты спорила на рассвете — во вторник, кажется?

Джонни сам удивился своему вопросу — он и не думал его задавать.

— Не важно кто, — ответила Бонни сдержанно. — Лучше скажи мне, как поживают твои родители.

— Хорошо, когда я их видел в последний раз, — вздохнул Джонни. — Это твой парень?

— Он человек взрослый, но тебя это не касается, — ответила Бонни со смехом, хотя видно было, что его настойчивость ей не по душе.

— Я не слышал, о чем вы там говорили. Просто секунд десять следил за вашими тенями на стене, — пояснил Джонни.

— Ну ладно, а ты чем занимаешься? — спросила Бонни, решительно переводя разговор и подталкивая к нему пуфик. На этот вопрос у Джонни всегда был наготове ответ — еще в начале года он сочинил об этом стишок.

ответил он и, беззвучно хлопая в ладоши, прошелся чечеткой — восемь тактов на месте, полный оборот на левой ноге и дробь правой. — Горе в том, что в кроссовках чечетка звучит слабовато, — прибавил он сокрушенно. — Да и музыка тоже не помешала бы. Работу я искал, но мне не везет — пока...

— Ясно... А почему ты не гремишь на эстраде? — чуть насмешливо спросила Бонни.

Слава, выпавшая на долю Джонни и Дженин в свое время, никогда не производила на нее особого впечатления.

— Ты знаешь почему, — ответил Джонни. — Ты же при этом присутствовала. — Он уселся на пуф, отказываясь от преимуществ, которые давал ему рост. — Звезда нашего номера вышла из игры, не так ли?

"Интересно, что она на это скажет", — думал он напряженно; опять они приблизились к тому, что лежало между ними. Подобно двум пиратам из приключенческого романа, зажавшим в кулаке по половинке золотой монеты или карты с указанием, где зарыто сокровище; каждый из них знал лишь половину случившегося тогда, и Джонни понимал, что робость или те пять лет, которые отделяли их от того дня, могут помешать им сложить половинки вместе.

Бонни промолчала. Джонни со вздохом пожал плечами.

— Я человек с большим будущим позади.

— Опять напрашиваешься на комплименты, — презрительно бросила Бонни. — Ты был настоящий танцор. Все это знали, даже Дженин.

Джонни так удивился, что даже не сразу нашел, что ответить.

— Кто это тебе сказал? Уж конечно не Дженин, — недоверчиво произнес он наконец.

— Как раз она и сказала! — Повернувшись к нему спиной, Бонни вытаскивала большую подушку из-под раскиданных на полу книг и бумаг. — Дженин всегда говорила правду, даже если это ей и не нравилось. А я слушала ее с удовольствием — меня всегда интересовало, что она скажет. Это нас и свело. Такое сочетание выпадает нечасто... Может, раз в тысячу лет.

Она подняла подушку и ударила по ней кулаком.

— Только насчет тебя она могла мне и не говорить. Все это видели... конечно, не постоянно... а так, от случая к случаю. Мы обе тебе завидовали. Что тебе дать? Чаю?

— Нет-нет, спасибо, — поспешил отказаться Джонни. — Я ничего не хочу.

Ему не терпелось услышать еще.

— Слушай, но ведь это благодаря Дженин мы побеждали на всех просмотрах.

— О, Дженин была артистка! — воскликнула Бонни. — Она всегда замечательно смотрелась, но настоящим танцором был ты. Мне и раньше казалось, что у тебя с пространством особые отношения.

"Вот оно, — подумал Джонни. — Пусть она коротышка, хрипит и вся в веснушках, все равно у нее что ни слово, то откровение". Раз уж родилась пифией, так на всю жизнь пифией и останется. Не исключено, что Бонни над ним смеется, но голос звучит совершенно серьезно. К тому же ее слова совпадали с тем, что он нередко чувствовал сам. Конечно, приятно было танцевать на сцене, приятно сниматься в рекламе для телевидения, но во время этих выступлений он никогда не преображался. Другое дело — когда танцуешь без публики. Иногда, когда он репетировал в одиночку, прислушиваясь к сложному и как бы неизбежному ритму, который выбивали ноги, он верил, что просто извлекает его из сердца вселенной, и чувствовал себя великолепно.

— Это очень абстрактный талант, — сказала Бонни, словно прочитав его мысли и закончив их вместо него.

Подушку-то она нашла, но все никак не садилась, словно не соглашалась на серьезную беседу. Стояла перед ним, обняв руками подушку, будто никак не могла решить, что же дальше. Джонни тоже не мог решиться. Он чувствовал, что надо что-то спешно предпринять, но не понимал, как к этому подступиться. Они не настолько хорошо знали друг друга, чтобы просто перекинуться новостями или поговорить серьезно; к тому же оба слишком много пережили, чтобы теперь спокойно болтать о пустяках. Как бы там ни было, но он должен сказать что-то или попрощаться и уйти.

— Ну а как твоя сестра? — спросил Джонни. — Когда я был у твоих, я ее не видел. Она все еще живет дома?

Бонни отвела глаза. Теперь она уставилась в пустоту.

— Ах уж эти сестры... — протянула она наконец. — Мы с тобой могли бы целый день проговорить о сестрах и о том, что они выделывают.

И перевела взгляд на стол, словно ждет не дождется, когда же он наконец уйдет и она сможет снова вернуться к книгам. Джонни не шелохнулся.

— И что же? — спросил он. — Она все еще там?

— Где — там?

— Она все еще живет дома и занимается переработкой отходов и экологически чистым сельским хозяйством?

— Она слишком для этого занята, — коротко ответила Бонни. — У нее нет времени на все эти буржуазные фокусы в европейском стиле. Работает в городской группе женщин, которые особенно интересуются полинезийскими делами, — учит людей традиционным ремеслам маори... Она взяла себе другие имена.

Бонни хмурилась, словно сообщала все это против своей воли.

— Имена? Но при замужестве меняют только фамилию, — сказал Джонни уверенно.

— Нет, она получила специальное разрешение. Она нашла свою родную мать и взяла ее фамилию — Хотейни.

Джонни изумился.

— Хинеранги Хотейни?! Эта красавица активистка?! — вскричал он. — Не может быть!

Но он уже знал ответ.

Бонни кивнула.

— Хинеранги Хотейни, которая бросила бомбу в министра по делам маори? Это Саманта?

— Она самая, — подтвердила Бонни.

— Ну и ну! — пробормотал Джонни. — Все эти уроки балета и "Винни-Пух" — и на тебе, она вернулась в марей[10]! Столько всему училась — и все впустую.

Бонни сдвинула брови, сжала губы и зорко, по-орлиному, глянула на него желтовато-карими глазами.

— Она посвятила себя своему делу, — ответила Бонни скучным, невыразительным голосом, но Джонни мгновенно понял, что это не скука, а гнев. — Она вкладывает в него всю душу. Она знает, кто она. Не будь таким податливым... таким приспособленцем.

— Идет, — добродушно согласился Джонни. — Я немного приспособленец, а вы нет. Ешьте свою здоровую, экологически чистую пищу, а я буду податлив, как резина. Посмотрим, кому из нас раньше придет конец!

Мрачное лицо Бонни немного просветлело.

— Не сдавайся! — бросила она.

Джонни хотелось узнать побольше. Его мучило любопытство: интересно, что думали супруги Бенедикта о своей младшей дочери, пользовавшейся всеми преимуществами, которые давало ей респектабельное имя приемных родителей, а потом отказавшейся от него. Неужели Бонни тоже захочет выяснить свои корни? Впрочем, он не стал ни о чем спрашивать, чувствуя, что это опасно. Похоже, над ними снова нависло молчание. Что ж, придется сказать, как приятно было с ней повидаться, и удалиться.

КАК-ТО В ПРЕЖНИЕ ДНИ... — запели голоса в голове, и Джонни вскочил, глядя мимо Бонни — на куклу-манекен в раскрашенных одеждах.

— Давай я тебе кое-что расскажу, — сказал он кукле и взял ее за прохладную руку, положив другую себе на плечо.

Он поднял куклу вместе с подставкой, прижал к себе и поглядел в пустое лицо. Она была довольно тяжелой — вернее, даже не столько тяжелой, сколько неповоротливой. Ладно, он с ней потанцует.

— Ты сегодня просто очаровательна, — говорил он ей. — Такая таинственная, ну просто настоящая пифия. Будь же моей!

Не глядя на Бонни, он плавно заскользил мимо.

— Это танго, — бросил он через плечо своей дамы.

Они кружили вокруг Бонни, а та крутила головой, следя за их движениями.

— Что ты говоришь? — спрашивал Джонни куклу. — У тебя темное прошлое? У меня тоже. Покажи мне твое прошлое, а я покажу тебе свое.

И он начал рассказывать кукле свою историю, время от времени кивая Бонни через ее плечо.

— Я проснулся на островке, — начал он. — Только окружал меня не океан. Меня окружал город, молчаливый, полный теней. И тогда я решил бежать, бежать, бежать — и ушел, ушел, ушел! — Насколько легче было рассказывать танцуя. — Но кто это бредет мне навстречу через каменную пустыню? — спросил он с пафосом.

Медленно кружа — то в одну сторону, то в другую — в тесном пространстве, со всех сторон ограниченном книгами, он рассказывал ей о том, как встретил Софи, как отправился с ней за покупками, как уговорил ее принять ванну. Кукла, тихонько позвякивая, клонилась в его объятиях. Он рассказал ей о том, как трижды пытался сбежать, как встретил Нева, как вернулся и обнаружил письмо с ее адресом на конверте. Обнимая свою неуклюжую партнершу, Джонни думал: "Благодаря моей вере в случай я, кажется, заслужил откровение". Что-то медленно приоткрывалось — сердце стучало от волнения.

— Тогда я поднялся по лестнице, — сказал он кукле, — и увидел, пифия, тебя, разряженную как положено.

Внезапно остановясь, он сказал Бонни:

— Я всегда думал о тебе в этих одеждах, но ты сейчас стала строгой.

— Эксцентричная одежда — это слишком легко, — ответила Бонни. — Начинаешь слишком на нее полагаться. Хотя вот что для меня типично, — сказала Бонни с горечью, когда он поставил наконец свою партнершу на место, слегка крутанув ее на подставке. — Я больше года живу рядом с миссис Вест и хоть бы раз ей чем-то помогла. Я даже никогда не замечала, что она... настолько... настолько...

— ...не в себе? — закончил Джонни. — Я-то попал к ней в дом просто потому, что похож на человека, которого она помнит, — на ее двоюродного брата. Когда-то он ей нравился. По-моему, он носил такой же блейзер, как мой. Она может беседовать о погоде — вполне разумно... ну, скажем... достаточно разумно.

— Но большинство людей просто прошли бы мимо и не заметили ее, — следуя его примеру, пропела ему в ответ Бонни. — Джонни Дарт, в общем ты не очень-то изменился.

Джонни не возражал, а только постучал пальцем по синякам на лице.

— Знаю, знаю... Слушай, когда ты был маленьким, ты вечно приносил домой покалеченных птичек, старался их обогреть, кормил крошками хлеба. Ты всегда был добрым.

— Но все они умирали, — сказал Джонни, помолчав. — Что толку?

Он редко вспоминал о своей былой жалости к слабым.

— Ты ужасно расстраивался, когда они умирали, — вспоминала Бонни. — Ты так за них переживал.

Джонни молчал.

— Я только увеличивал их страдания, — проговорил он наконец. — По-настоящему добрый человек должен был бы избавить их от боли.

— По-моему, у тебя не было выбора, — сказала Бонни. — Честное слово. Просто ты такой. Меня вот все время куда-то заносит, а того, что у меня под носом, не вижу... Может, не хочу видеть? Я вот такая.

— Тут кто угодно мог бы жить с ней рядом и ничего не подозревать, — отозвался Джонни, смутно ощущая, что, несмотря на всю свою сдержанность, Бонни себя в чем-то винила. — Она тут ходит в своем пальто и шляпке, а иногда вдруг возьмет и украдет бутылку с молоком. Самого плохого никто и не заподозрит, пока не увидит, в каком состоянии у нее гладильная доска.

Тут он спохватился:

— Да, вот что, послушай! Может, ты мне скажешь. Ведь существует какое-то место, где старики, которые потеряли память, разучились готовить и никогда не моются, могут получить помощь?

— Ее надо определить в какой-нибудь приют, — сказала Бонни. — Но для этого необходимо согласие родных.

— Не знаю, есть ли у нее родные, — пояснил Джонни. — Эррол был прирожденным джентльменом, а детей у него не было. Впрочем, он давно уже умер. Остался один я — она меня за кого-то принимает. Пусть бы кто-нибудь пришел, посмотрел на нее и распорядился, чтобы к ней направили медсестру, присылали горячие обеды, ну и всякое такое.

Ему показалось, что Бонни встревожили его слова, но она ответила ему бодро, даже радостно.

— Знаю! Совет по делам престарелых! Там работает один приятель моей матери. Пойди туда и спроси мистера Дейнтона.

— Престарелых! — воскликнул Джонни. — Нет, это потрясающе! Чего только я не перепробовал — и "стариков", и "пожилых", и чуть ли не "древних"!

— Я тебе нарисую план, — предложила Бонни, повеселев от мысли, что может хоть как-то помочь.

Схватив со стола карандаш, она склонилась над листом бумаги.

— Их найти нетрудно.

Тревога за Софи, подумал Джонни, могла ненадолго их сблизить, но, кончив рисовать, Бонни посмотрела на разложенные по столу бумаги и книги.

— Джонни, — сказала она, — я правда работала, когда ты постучался. Я просто обязана завтра сдать доклад. Придется все же тебя прогнать, потому что его надо закончить.

— Я сам уйду, — ответил Джонни, скрыв огорчение.

Вот наконец они повидались и поговорили, но как мало они сказали друг другу. Бонни, судя по всему, ждала, что он что-то ей скажет, но он никак не мог сообразить, чего именно она ждет.

— По крайней мере, я теперь знаю, где ты живешь, — заметил он, беря у нее из рук план.

— А ты мне так и не скажешь?.. — спросила она.

— Чего?

— Зачем ты меня разыскивал? Зачем ты явился в полночь к моим родителям, а потом пошел за миссис Вест на улицу Маррибел? Просто для того, чтобы побеседовать о тех днях?

— Нет, — ответил Джонни. — Не совсем.

— Скажи мне.

— Сейчас уже нет смысла.

Оба были растерянны: они стояли так близко друг к другу в этой пещере из книг, но все же контакта меж ними не было.

— Мама сказала, ты что-то мне приносил, — сказала Бонни. Джонни покраснел.

— A-a, это! — отмахнулся он. — Просто я таскал эту вещицу с собой все эти пять лет, а тут меня осенило: ведь я могу тебе ее вернуть. Но я тогда сильно выпил. Небось она тебе об этом сообщила.

Его слова ее заинтриговали.

— Я ожидала подарка, — призналась она.

Джонни сунул руку в верхний карман блейзера и вытащил золотистую змею с хвостом во рту. После долгих поисков он нашел ее тогда в заповеднике в траве. Но Бонни, увидев змею, в ужасе отступила.

— Я ее выбросила! — вскричала она. — Точно помню, что выбросила.

— А я ее нашел, — объяснил Джонни. — Но не смог вернуть тебе на похоронах.

— Джонни, она мне не нужна. Честное слово, не нужна, — решительно объявила Бонни. — Со всем этим покончено... навсегда.

— Добрые старые времена. — Джонни взял куклу за руку. — Так будь же моей! — сказал он и надел кольцо на руку кукле. — Я помолвлен с пифией. Это очень давняя помолвка... Впрочем, что об этом говорить. Не провожай меня. Я знаю, где дверь.

Бонни с опаской следила за тем, как он надевал кольцо на бесчувственную руку манекена. Вдруг она рассмеялась.

— Сама не знаю, что со мной! — сказала она. — Завтра сдам доклад и вечером буду свободна. Может, придешь вместе с миссис Вест пообедать... Дружеская встреча соседей.

У Джонни отлегло от сердца. Он как бы получил второй шанс, хотя и сам не знал, зачем он ему.

— Лучше давай я приглашу тебя, — сказал он. — Я умею готовить только одно блюдо, но зато довольно хорошо. У тебя я уже был. Теперь твоя очередь навестить меня — меня и Софи.

В последнюю минуту, стоя на пороге дома, мимо которого с ревом неслись машины, Бонни решилась спросить Джонни о его синяках.

— Знаешь, вид у тебя такой, будто кто-то пытался тебя убить, — заметила она.

Джонни рассмеялся.

— Ах, ты об этом! Ерунда, немного подрались, знаешь, как это бывает, — ответил он бодро.

— Как в доброе старое время? — спросила Бонни. Шагнув на тротуар, Джонни обернулся.

— Почти, но не совсем, — ответил он. — На этот раз начал я. Чего ждать-то?

— Раньше ты был таким смирным, — вздохнула Бонни.

Джонни задумался.

— Меня научили быть смирным, — сказал он наконец, — но теперь я постарался эти уроки забыть. Саманта... прошу прощения... Хинеранги... научилась быть маори. Вот и я тоже.

— Для нее это страшно важно, — воскликнула Бонни. — Это часть ее личности.

— Ну а это часть моей личности, — сказал Джонни, коснувшись рукой лица.

Он поразился, увидев, что на улице уже стемнело. Пока он сидел у Бонни, наступил вечер. Лишь сейчас, стоя у ее двери, он наконец решился спросить о том, что привело его сюда.

— Слушай, Бонни! А ты когда-нибудь думаешь о... о Дженин? О том, как она тогда сорвалась?

Он почти не видел ее лица. Свет падал на нее из-за спины. — Я думаю об этом каждый день, — ответила Бонни. — До свидания, Джонни.

Джонни прошел несколько шагов по улице, отпер дверь в дом Софи. И тут же уловил какой-то новый запах в затхлой атмосфере дома. Наверху что-то горело. Он ринулся наверх — через гостиную, в кухню.