"Повседневная жизнь пиратов и корсаров Атлантики от Фрэнсиса Дрейка до Генри Моргана" - читать интересную книгу автора (Глаголева Екатерина)

Свистать всех наверх!

Матрос был явно пьян. Он стоял, уцепившись обеими руками за леер, и смотрел перед собой невидящими глазами. Его напарник чистил оружие разложив его на тряпице на палубе и поглядывал по сторонам. Лицо его напряглось, когда он завидел капитана.

— В чем дело? — Глаза Робертса недобро сузились. — Пить на корабле запрещено. Забыл, что за это бывает?

— А пошел ты, — безразлично ответил лматрос и добавил смачное ругательство.

Всё произошло мгновенно: капитан вскинул руку, грянул выстрел, матрос упал. В груди его зияла дыра, в воздухе еще плавало сизое пороховое облачко.

Приятель убитого взвился, как разъяренный зверь.

— Ты так чтишь свой устав, капитан! — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — Забыл, что бывает за убийство?

К месту ссоры уже начали подходить другие члены команды, даже кок высунул из камбуза свою закопченную физиономию.

— Что случилось? — спросил было один, но, завидев распростертый труп, осекся. Это словно придало Ральфу Брагу уверенности.

— Проливший кровь на борту карается смертью! — закричал он. — Казнить капитана!

Роберте выхватил саблю и бросился на безоружного Брага. Тот отскочил, но не слишком проворно: рукав на плече окрасился кровью. Взревев, как дикий бык, Ральф ринулся вперед, сбил невысокого Робертса с ног и принялся молотить его своими кулачищами. Три дюжих матроса с трудом оттащили его и держали, пока он не перестал вырываться. Окровавленному капитану помогли подняться; юнга принес кресло из его каюты.

Боцман просвистел общий сбор. Команда собралась на палубе, возле грот-мачты, даже марсовые спустились вниз, только рулевой остался на посту Бартоломью Роберте, хоть и сидел в своем кресле, был не председателем суда, а одним из обвиняемых. Ральф Браг понемногу успокоился: хотя он тоже преступил закон, виновным себя не считал, и сознание своей правоты придавало ему сил.

Роль судей исполняли два квартирмейстера. Приступили к опросу свидетелей. Тотчас поднялись шум и гвалт; команда разделилась на два лагеря — одни стояли за капитана, другие за матроса; противники уже начали хватать друг друга за грудки, и их с трудом удалось унять. Слово предоставили обоим обвиняемым. Роберте говорил мало, цедя слова, но при этом медленно переводил взгляд с одного члена команды на другого, и те, не выдержав, опускали глаза. Отвел глаза и Томас Анстис; капитану почудилось, что во взгляде старшего помощника вспыхнула надежда, и он пообещал себе устроить Анстису проверку.

Браг горячился, в его душе клокотала жгучая ненависть. Он предложил разрешить спор поединком. Решение квартирмейстеров прозвучало для него как гром среди ясного неба: его обвинили в оскорблении чина капитана. Стали собирать голоса. Один за другим, помявшись, матросы говорили: «Виновен». Постановили пропустить Ральфа Брага сквозь строй: он должен был получить по два удара линьком от каждого члена команды.

Роберте встал со своего кресла. Толстая золотая цепь с бриллиантовым крестом, висевшая у него на шее, ослепительно вспыхнула, поймав солнечный луч, и Брагу показалось, будто желтые зубы капитана тоже блеснули в злорадной улыбке. Боцман связывал Ральфу руки спереди. «Ладно, капитан, еще сочтемся», — подумал тот про себя.

На атлантическом побережье Европы существовало множество портовых городов, население которых почти сплошь состояло из корсаров, рыбаков и торговцев. Здесь проживали целые династии корсаров и каперов. Например, прадедом Жана Барта из Дюнкерка был испанский вице-адмирал Михель Якобсен по прозвищу «Морской лис», дедом — Ян Якобсен, погибший в неравном бою, отцом — корсар Корнелий Барт, ушедший на дно. Сам он ходил в море с двенадцати лет и сына своего сделал юнгой в таком же возрасте. Французские Дьеп, Сен-Мало, Нант, Ла-Рошель вели торговлю с Антильскими островами, английские Бристоль и Ливерпуль снаряжали суда для торговли «черным деревом» — африканскими рабами. Короли то объявляли друг другу войну, то заключали мир; корсаров то бросали в бой, то объявляли вне закона. Далеко не всегда с ними обходились справедливо. Так, корсар из Сен-Мало Жак Кассар, ставший моряком уже в семь лет, а к восемнадцати дослужившийся до звания лейтенанта, одержавший множество побед во время войны за Испанское наследство (1701–1714), закончил свою карьеру в 1715 году, после подписания Утрехтского мира. Обратившись к кардиналу Флери, исполнявшему обязанности главного министра и казначея, с просьбой о выдаче денег, которые полагались ему по праву, и получив отказ, он в гневе оскорбил кардинала и был брошен в тюрьму, где умер после четырнадцати лет заточения, а ведь знаменитый генерал-лейтенант французского флота Рене Дюге-Труэн считал его лучшим моряком своего времени. Во время той же войны английской королеве Анне служил корсар Эдвард Драммонд, происходивший из почтенной бристольской семьи. Несмотря на храбрость, проявленную во время абордажных боев с французами, он не получил никакого продвижения по службе, чем был очень обижен. В итоге Драммонд отправился за океан, где его оценили по заслугам: в 1716 году, захватив французский торговый корабль «Конкорд» и переименовав его в «Месть королевы Анны», он стал капитаном Эдвардом Тичем, больше известным как Черная Борода, и в течение двух лет был грозой Карибского моря.

В период между окончанием Тридцатилетней войны (1б48) и началом войны Аугсбургской лиги (1688) в Америку каждый год приезжали в среднем полторы тысячи человек, желавших заняться морским разбоем. Они распределялись в основном между английской Ямайкой и французскими Тортугой и Сан-Доминго, лежавшими на пересечении основных морских путей в Карибском море. Иметь какое-то пристанище было жизненно необходимо: пират, неприкаянно бороздящий моря, обрекал себя на смерть.

Среди новоявленных флибустьеров были и солдаты, и профессиональные моряки, прежде служившие в корсарах или на торговых судах, как Бартоломью Роберте и Лоренс де Графф, а то и в военном флоте, как Уильям Дампир. Кое-кто воспользовался заходом своего судна в Порт-Ройал, на Тортугу или в Сан-Доминго, чтобы дезертировать и пополнить ряды пиратов; кого-то могли напоить вусмерть в портовом кабаке, а потом невольному дезертиру не оставалось ничего другого, как уйти в море с теми, кто его угощал… Случалось, судьба превращала во флибустьеров даже отпрысков благородных семейств, увлеченных жаждой странствий, а в результате оказавшихся в бедственном положении. Но большинство устремлялось за океан либо из желания разбогатеть, либо пытаясь избежать виселицы, улизнуть от кредиторов, избегнуть религиозных преследований и т. д. Бывало, что человек, сумевший скопить денег и построить себе дом, намереваясь сделаться плантатором, по различным причинам оказывался вынужден примкнуть к флибустьерам. Иные в буквальном смысле слова продавали себя на три года колонисту или буканьеру с Антильских островов, а по истечении этого срока — или даже раньше, поскольку жизнь наймита была хуже каторги, — уходили к флибустьерам. Уроженец Онфлера Александр Эксквемелин, нанявшийся хирургом в Американскую островную компанию,[21] вместо Мартиники попал на Тортугу: 10 июля 1666 года компания продала его там с аукциона за 30 пиастров вице-губернатору — «самой отменной шельме на всем острове». «Он издевался надо мной, как мог, морил меня голодом, чтобы вынудить откупиться за 300 пиастров, и ни на минуту не оставлял в покое. В конце концов из-за всех этих невзгод я тяжко захворал, и мой хозяин, опасаясь, что я умру, продал меня за 70 пиастров одному хирургу. Но по выздоровлении я оказался совершенно наг, у меня только и осталось, что рубашка да старые штаны. Мой новый хозяин был несравненно лучше: он дал мне одежду и всё, что было необходимо, а после того как я отслужил у него год, предложил выкупиться за 150 пиастров, причем он готов был повременить с уплатой до тех пор, пока я не накоплю эти деньги. Обретя свободу, я оказался гол, как Адам. У меня не было ничего, и поэтому я остался среди пиратов, или разбойников, вплоть до 1672 года», — пишет Эксквемелин в своей книге «Пираты Америки».

Положение наймитов было не лучше, чем у рабов, поэтому предпочтительнее было предложить свои услуги капитану корабля, отправляющегося в Америку, чем продать свою свободу Бывшие колонисты, наймиты и буканьеры учились морскому делу, уже попав на пиратский корабль. Там все были равны, давнего различия — а то и соперничества — между матросами и солдатами, обычного на кораблях европейских корсаров, уже не существовало.

Ремесло пирата для этой разношерстной публики служило чаще всего выходом из затруднительного положения. Конечно, были и такие, кто грезил о военной славе или богатстве, но слава эта была недолгой, а фантастического состояния сколотить не удавалось — в лучшем случае, набирался небольшой капитал, на который можно было приобрести скромную табачную плантацию. Большинство оставалось на суше, покуда хватало еды и выпивки или пока не заканчивались деньги. Заключение мира между воюющими державами (например, Францией или Англией и Испанией) приводило к резкому сокращению числа флибустьеров, которые переквалифицировались в контрабандистов, торговцев, плантаторов, охотников или дровосеков в Кампече или Гондурасе. Так, если в 1660-х годах на Ямайке насчитывалось более двух тысяч флибустьеров, через два десятка лет их стало вдвое меньше. Зато каждый успешный рейд оказывал возбуждающее действие на умы. В 1667 году, после Маракаибского похода Франсуа Олоне, многие колонисты из Сан-Доминго бросили свои табачные плантации и присоединились к пиратскому вожаку, отправлявшемуся теперь уже в Гондурас Три года спустя Генри Морган, считавшийся удачливым капитаном, увлек с собой в Панаму около двух тысяч человек, для многих из которых это был первый флибустьерский набег. В 1684-м в связи с кризисом, поразившим производство табака на Сан-Доминго, плантаторы пополнили собой ряды флибустьеров, увеличив их число втрое — с тысячи до трех тысяч.

Джон Рэкем (Рэкхем), известный как Ситцевый Джек (казнен в 1720 году), начинал свою морскую карьеру лоцманом на английском военном корабле «Нептун» под командованием капитана Вейна. Когда Вейн отказался напасть на французское судно, команда взбунтовалась и выбрала капитаном Рэкема. Тот немедленно помчался вдогонку за французом, напал на него и захватил. Вдохновленный успехом и обнаруженными на борту богатствами, он предложил экипажу заняться пиратством. Команда согласилась не раздумывая, тем более что всем и так уже грозила смертная казнь за бунт на корабле.

Офицер, командовавший кораблем королевского военного флота, корсарским или даже торговым судном, не всегда был опытным моряком. Порой его познания в навигации сводились к минимуму и он зависел от шкипера, боцмана и лоцмана. В более выигрышном положении оказывались капитаны, вышедшие из низов и приобретшие ценный опыт. Так, Жан Барт, начинавший юнгой на сторожевой бригантине, знал все отмели, скалы, бухты, заливы, проходы и ориентиры у берегов Голландии, Шотландии, Ирландии, Англии и Франции, а однажды завоевал главный приз на состязании канониров. За доблесть и мужество, проявленные на службе Франции, Людовик XIV пожаловал ему дворянство. Во Франции, Англии и Испании капитанами становились дворяне или представители крупной буржуазии из приморских городов, поскольку командиры судов часто состояли в родстве с судовладельцами. В сословном обществе происхождение имело большое значение: чем знатнее капитан, тем большее уважение он внушал тем, кого встречал на своем пути, будь то друзья или враги.

В Карибском бассейне знатных дворян было не слишком много и занимали они в основном губернаторские и прочие административные должности. Поэтому среди капитанов кораблей, в особенности флибустьерских, было гораздо больше опытных мореходов. Редким примером аристократа-флибустьера служит капитан Де Граммон, отпрыск древнего французского рода. В юности он прослужил несколько лет в полку морской пехоты, что не принесло ему больших познаний в области мореходства, а затем получил под свое командование корсарский корабль, на котором отправился к Антильским островам воевать с голландцами. Он в большей степени любил удовольствия, чем славу, и мог растратить огромные деньги на пирушки и азартные игры. Но именно страсть к игре помогла ему стать капитаном: крупно выиграв — то ли в карты, то ли в кости, — он сумел купить и снарядить на Тортуге большой пятидесятипушечный корабль. Де Граммон хорошо зарекомендовал себя как военачальник, и только поэтому губернатор Сан-Доминго Де Кюсси остановил на нем свой выбор в 1684 году, сделав главнокомандующим местных флибустьеров. Дворянами были также Жан Бернанос и некто Дю Мениль, бывшие корсарами на Сан-Доминго в 1б80-х годах. В списке 1684 года, составленном Де Кюсси, дворянская частица «де» и слово «господин» стоят только перед этими тремя фамилиями, остальные 13 человек названы просто капитанами. Интересно, что прежде чем приехать на Сан-Доминго, Бернанос служил капитаном… в кавалерии! В конце 1670-х годов он поступил помощником на судно капитана Райта и, вернувшись из одного похода, оснастил собственный корабль. В нем не было ничего от настоящего моряка, однако он 12 лет бороздил море на небольших судах, опровергая тем самым пословицу, согласно которой «чем меньше судно, тем лучший моряк его капитан». У англичан самым родовитым был кавалер Томас Ветстоун, которому пришлось бежать на Ямайку от кредиторов, зато простых дворян было много; наиболее известен из них Генри Морган, принадлежавший к старинному роду из Уэльса и имевший хорошие связи, способствовавшие его возвышению. Один его дядя по отцовской линии, сэр Томас, был адъютантом генерала Монка, вернувшего Стюартам английский трон, а второй, полковник Эдвард, — профессиональным военным, долгое время сражавшимся в Европе и закончившим свою карьеру в должности вице-губернатора Ямайки.

Зато флибустьерские капитаны, принадлежавшие к третьему сословию, гораздо лучше разбирались в морском деле, хотя, чтобы стать капитаном, требовалось прежде всего проявить отвагу и суметь повести людей за собой. Зачастую они были родом из портовых городов атлантического побережья. Уроженец Дьепа Франсуа Требютор считался лучшим лоцманом в Америке. Моисей Воклен и Филипп Бекель, прежде чем стать капитанами, бороздили моря по два десятка лет. Все они были знаменитыми корсарами. В 1669 году граф д'Эстре — командир эскадры королевского флота, крейсировавшей у Антильских островов, — нанял их лоцманами. В следующем году Бекель составил подробную докладную записку от имени себя самого и Воклена с изложением сведений, могущих оказаться полезными для завоевания Гондураса и полуострова Юкатан. Попутно он испрашивал для себя офицерский чин в королевском флоте, в котором ему, впрочем, было отказано. Капитаном флибустьеров был даже мулат Диего, воевавший с испанцами в 1629–1673 годах (срок немалый!) под всеми возможными флагами. Среди англичан с Ямайки капитаны с большим стажем были редки: Уильям Джеймс, Морис Уильяме и некоторые другие; чаще они совершали только несколько походов, чтобы набрать денег на приобретение собственной плантации, как Ричард Гай, или заняться торговлей.

Непревзойденными моряками считались голландцы; французские капитаны не упускали случая пройти у них «стажировку». Большая политика их мало занимала: даже во время англо-голландских или франко-голландских войн флибустьеры служили державам, с которыми их родина разговаривала на языке пушек, Мишель Андрессон, Лоренс де Графф, Якоб Эвертсен, Ян Виллемс по прозвищу Янки были прославленными моряками; губернатор Ямайки старался то привлечь их на службу, то изловить, если их деятельность начинала наносить чересчур большой урон торговле с Испанией.

Лоренс Корнелис де Грааф, родившийся в голландской провинции Дордрехт, но выросший в Испании, поселившийся на Тенерифе и даже перешедший в католичество, чтобы жениться на испанке, служил под началом судовладельца и капитана Хуана Рико де Мойа, торговавшего с американскими колониями. Его судно было арестовано в Гаване королевскими чиновниками за контрабанду; Де Грааф, наверняка участвовавший в предприятии на паях, лишился не только работы, но и денег. С досады он согласился стать флибустьером, чтобы «наказать испанцев за коварство и жестокость». Он перешел на службу к Франции, изменил свое имя на Де Графф и даже стал офицером королевского флота и кавалером ордена Людовика Святого. Другой голландец, Николаас Корнелиссон ван Хорн,[22] стал капером французского короля и нападал на бывших соотечественников. В дальнейшем он стал грабить всех подряд, так что и французам от него доставалось. Используя последнее обстоятельство, Хорн предложил губернатору Пуэрто-Рико сопровождать в качестве военного эскорта испанские галеоны, направлявшиеся в метрополию. Разумеется, галеоны не добрались до цели, разграбленные и потопленные своим «охранником».

Особо «выдающимся» даже в этом ряду беспринципных морских разбойников стал еще один голландец — Симон Симонсон по прозвищу Танцор, тоже родом из Дордрехта. Около 1606 года он перебрался в Алжир, оставив семью во Франции, в Марселе. Там он поступил на службу к «басурманам», которые обучили его управлять своими кораблями. За три года Симонсон захватил около сорока европейских судов, которые пополнили собой флот алжирских корсаров, и приобрел себе имя Делли Рейс. Он водил алжирцев через Гибралтарский пролив в Атлантику, где они подстерегали испанские галеоны, нагруженные сокровищами, а также совершал рейды далеко на север, к Исландии. Нанеся бывшим единоверцам немалый урон, он вдруг стал испытывать ностальгические чувства. В 1609 году ему выпала удача: он захватил в Валенсии священников-иезуитов и использовал их для переговоров с французским двором. Его просьбу о прощении удовлетворили. На корабле Симонсона вспыхнула стычка между верными ему людьми и алжирцами, возмущенными его изменой; но голландцу удалось бежать в Марсель, к семье, перебив 150 алжирцев и прихватив с собой четыре корабля и награбленного добра на 400 тысяч крон, а также две большие пушки. На следующий год Симонсон представил королю план налета на Алжир, который был отвергнут, однако ему выдали деньги на оснащение эскадры для защиты от берберских пиратов. Во время такого патрулирования Симонсона захватили берберы, не прощавшие изменников столь легко, как французы, отвезли его в Тунис и казнили.

Голландские пираты установили прочные связи с магрибскими городами на почве работорговли (англичане вытеснили их из Северной Атлантики, но, по счастью, оставалось еще Средиземноморье). Симонсон был не единственным ренегатом: мавританский пират Морат Рейс при рождении получил имя Ян Янсен и был родом из голландского Гарлема, Сулейман Буффоен звался раньше Якобом де Хооревардом из Роттердама, а Сулейман Рейс, погибший в 1620 году в бою с европейским кораблем, носил прежде фамилию Веенбер. Но не только голландцы были настолько беспринципны: в песнях и балладах поется об английском капитане Варде, который отплыл из Плимута к югу, разгромил мальтийских рыцарей, завладел сокровищами с венецианских судов, золотом и серебром с испанских и португальских галеонов и наводил ужас на Францию и Италию, командуя двадцатью четырьмя кораблями. В Тунисе он выстроил себе поистине королевский дворец, и «турки» почитали его наравне со своими вельможами.

Средиземноморские пираты-христиане действовали на свой страх и риск Во второй половине XVII века принцу Евгению Савойскому (воспитанный во Франции, он «обиделся» на Людовика XIV и стал лучшим военачальником австрийского императора, отличившись в войне за Испанское наследство) удалось поставить их на службу Священной Римской империи.

Бывало, хотя и редко, что команда проявляла большую щепетильность в вопросах чести, чем капитан. Так, английский флибустьер Джон Вир (Веаге), изначально получивший от губернатора Невиса «комиссию» для борьбы с испанцами, поставил себя вне закона, захватив судно из Новой Англии. Отведя призовой корабль на Кубу, он перешел на службу к Испании; но англичане из его команды не пожелали последовать его примеру, и Вир заменил их испанскими мулатами. Кстати, Вир прослужил испанскому королю только до середины войны Аугсбургской лиги, а в конце 1695 года снова сменил господина — отправился на Сан-Доминго и поднял французский флаг.

Флибустьеры обычно не выбирали капитана, а решали, с кем отправятся в плавание и на каком корабле: перед каждым новым рейдом команду набирали по тавернам. Последнее слово оставалось за судовладельцами: назначая капитана, они чаще всего останавливали свой выбор на человеке, пользовавшемся авторитетом и уже проявившем себя в деле. Выборы капитана на общем собрании могли состояться лишь в том случае, если судно принадлежало самой команде. Если, к примеру, часть экипажа переходила на захваченное судно, она выбирала себе капитана. Подобная практика сложилась в Америке с начала XVII века. Так, в 1685 году часть команды Лоренса де Граффа отделилась от него, пересела на корабль, захваченный у испанцев, и избрала себе вожака. Разрыв стал следствием ссоры между Де Граффом и несколькими членами экипажа по поводу установленных им на время рейда правил.

Но могли возникнуть и форс-мажорные обстоятельства, например смерть капитана. В 1668 году корабль французского флибустьера Моисея Воклена, грабившего испанцев в бухте Маракайбо, потерпел крушение; Воклен вместе со всей командой перешел на французский фрегат под командованием корсара шевалье дю Плесси, курсировавший у Антильских островов. Вскоре шевалье погиб в бою с испанцами, и Воклена избрали капитаном вместо него. Но если бы он не опирался на поддержку своих людей, а судно было бы оснащено в Америке, а не во Франции, капитаном наверняка стал бы один из помощников покойного. В 1683 году голландец Николаас ван Хорн, действовавший по французскому каперскому патенту, взял на борт своего корабля 300 флибустьеров, в том числе Де Граммона, который стал его помощником. Затем, объединившись с капитанами Де Граффом и Андрессоном, а также десятком других, он разграбил Веракрус на берегу Мексиканского залива. Во время дележа добычи между Ван Хорном и Де Граффом вспыхнула ссора, окончившаяся дуэлью; Ван Хорн был смертельно ранен, и командование его кораблем «Святой Николай» перешло к Де Граммону. Бывало, что капитан принимал на борт команду с затонувшего судна, подобрав ее на пустынном берегу какого-нибудь острова, и обещал спасенным отдать им первый же захваченный корабль. Так произошло с английскими флибустьерами, возвращавшимися в 1681 году из похода в Тихий океан; спасший их капитан Райт передал им испанское судно, взятое на абордаж, и те избрали себе капитана из своих рядов — Джона Кука.

Во время крупных походов флибустьеры порой объединялись во флотилии и капитаны на совете избирали своего главу — генерала. Зачастую у него был помощник — адмирал флота, как его называли испанцы. Англичане использовали термины «адмирал» и «вице-адмирал». В знаменитом походе Генри Моргана на Панаму участвовали 37 кораблей и две тысячи пиратов. Однако флибустьерские флотилии редко вступали в морские сражения, в основном они перевозили десант для разграбления испанских поселений. Бывало, что губернатор Ямайки или Сан-Доминго сам назначал генерала, но в своем выборе руководствовался волей большинства, как это было в случае с Де Граммоном или Морганом. Реже генералом становился офицер королевского флота, например Кристофер Мингс или Франсуа д'Анженн (бывший маркиз де Ментенон). В Европе идею о создании корсарской эскадры впервые подал Жан Барт: уроженцы Дюнкерка предпочитали воевать сообща, тогда как выходцы из Сен-Мало действовали в одиночку.

Флибустьеры и пираты, как правило, не имевшие обязательств перед судовладельцами, могли не только избрать себе капитана, но и низложить его — за непрофессионализм, жадность, жестокость или в случае, если интересы капитана не совпадали с интересами команды. Так произошло, в частности, в 1682 году с Джоном Уильямсом, курсировавшим у берегов Кубы на английском кече, отбитом им у испанцев. Когда он прибыл в английскую колонию Виргинию, команда лишила его капитанских полномочий в пользу Даниеля — одного из членов экипажа.

Годом раньше команда свергла капитана Шарпа, поскольку тот избегал рискованных предприятий и вместо захвата кораблей и городов собирался искать сокровища Дрейка. Заговор против капитана возглавил его друг и помощник Джон Кокс. В вожаки выбрали Джона Уотлинга. Тот решил захватить штурмом город Арику, но, имея в своем распоряжении всего 140 человек, потерпел сокрушительное поражение и погиб, а Шарп снова стал капитаном.

Отказ повиноваться капитану мог принимать и другие формы. Иногда команда сходила на берег, чтобы дождаться прихода другого флибустьерского судна и наняться на него, а капитан оставался с горсткой верных ему людей, которых едва хватало, чтобы управиться с кораблем, подвергаясь, таким образом, риску потерпеть крушение или попасть в руки врага. Такое бывало, например, когда капитаны выполняли приказ властей Ямайки или Сан-Доминго, запрещавших нападать на испанские суда, что шло вразрез с пожеланиями команды. Через это прошли капитаны Сварт в 1664 году и Джон Моррис семью годами позже. А в 1686 году команда одного торгового судна с Ямайки высадила своего капитана, отказавшегося напасть на испанский корабль, на необитаемый остров, оставив ему только оружие.

Бывало, что на корабле вспыхивал бунт, исход которого зависел исключительно от личности капитана. В 1682 году знаменитый Джон Коксон, в очередной раз отрекшийся от пиратской деятельности и признавший власть губернатора Ямайки, получил от него поручение привезти на остров англичан, занимавшихся в Гондурасе рубкой кампешевого дерева, из которого добывали сине-фиолетовый краситель. В пути на корабле начался бунт: команда требовала вернуться к прежним занятиям. Коксон, известный своей храбростью, подавил его в одиночку: собственноручно застрелил двух бунтовщиков, еще 11 человек скинул за борт, а двух оставшихся привез в Порт-Ройал для предания суду. Эдвард Тич пошел другим путем — правда, его команда была недовольна по иной причине. «Сегодня допили весь ром, команда полупьяная. Негодяи плетут заговор, — записал капитан в судовом журнале. — Захватил корабль с большим запасом спиртного». Таким нехитрым способом бунт удалось предотвратить.

Чаще всего капитаны не шли на конфронтацию с командой и уступали там, где это было возможно. Например, во время похода в Гондурас в 1667 году Франсуа Олоне хотел зайти подальше вглубь этих земель, однако уставшие люди запротестовали. Команда Николааса ван Хорна и его сообщники отказались напасть на флот Новой Испании после захвата Веракруса, расценив эту затею чересчур рискованной и малоприбыльной. В 1666 году команды двух французских кораблей с Тортуги решили идти на Ямайку, и обоим капитанам оставалось только подчиниться. В 1670-м капитан Требютор, имевший патент губернатора Тортуги, захватил португальский корабль, заблудившийся вблизи Каракаса. Он хотел его отпустить, однако был вынужден изменить свое решение под нажимом команды.

Обычно капитан выступал защитником своей команды перед официальными властями. Возвращаясь из корсарского рейда, он выгораживал тех членов экипажа, которые допустили те или иные нарушения закона, расхваливая их заслуги и храбрость. Лоренс де Графф, которого губернатор Сан-Доминго назначил командором на остров Ла Вака, начал борьбу с пиратами, но при этом тайно помогал некоторым флибустьерам, когда-то служившим под его началом. Если команда не желала отказываться от пиратского ремесла, капитан покорялся ее воле, и тогда уже команда заступалась за него перед властями в случае неблагоприятного исхода. Если же капитан публично соглашался с таким решением экипажа, он тоже ставил себя вне закона.

Капитан Уильям Кидд отправился в 1696 году на корабле «Адвенчур» («Приключение»), снаряженном генерал-губернатором Новой Англии лордом Белламонтом, государственным канцлером лордом Соммерсом, морским министром лордом Орфордом, министром иностранных дел лордом Ромнеем и министром юстиции герцогом Шрусбери, в каперскую экспедицию против французов; в его обязанности также входила борьба с тихоокеанскими пиратами. Условия рейда были таковы: четверть добычи отойдет экипажу, не получавшему жалованья, пятая часть — Кидду и его посреднику Ливингстону, остальное — лордам. Если расходы лордов не окупятся, Кидд и Ливингстон должны покрыть их за свой счет; если добыча превысит затраты, корабль перейдет в собственность последних. Оснащали судно и подбирали команду впопыхах, в результате под началом Кидда оказалась весьма сомнительная и ненадежная публика. Да и предприятие оказалось на редкость малоприбыльным, и спустя полтора года на судне вспыхнул бунт. Экипаж требовал начать грабеж первых попавшихся кораблей — всё равно, английских, французских или голландских. С трудом Кидду удалось подавить мятеж без кровопролития. Но когда на горизонте показалось судно под флагом Голландии, союзницы Англии, экипаж снова потребовал вступить в бой. На этот раз Кидд вынужден был применить силу. В схватке он убил главаря мятежников, бомбардира Уильяма Мура,[23] и с помощью верных людей подавил бунт. Команда притихла на несколько месяцев, но атмосфера продолжала накаляться. По счастью, Кидду попался французский корабль «Рупарель»; капитан взял его на абордаж, отвел на Мадагаскар, продал там захваченный груз и отдал матросам их долю. Самые отъявленные смутьяны перешли на «Рупарель» и в течение следующего месяца захватили еще два английских корабля. Вскоре и команда «Адвенчура» потребовала от Кидда решительных действий. На беду прямо по курсу появилось пиратское судно, и команда Кидда, вместо того чтобы вступить в бой с пиратами, перешла на их сторону. Кидду с горсткой друзей удалось бежать, и в 1699 году он вернулся в Англию. Там он узнал, что король Вильгельм III объявил его пиратом. Лорды-судовладельцы отступились от капера; документы, которые ему удалось сохранить, на суде предъявлены не были, и в 1701 году Кидда казнили… за убийство судового офицера — того самого мятежника Мура.

Могла возникнуть и прямо противоположная ситуация: поскольку моряков с захваченного судна зачастую принуждали к морскому разбою, те, не желая становиться пиратами со всеми вытекающими отсюда последствиями, ждали только удобного случая, чтобы покончить с таким положением.[24] Капитан Томас Анстис, отколовшийся от Бартоломью Робертса, захватил в 1721 году между Ямайкой и Эспаньолой судно, шедшее в Нью-Йорк, забрал с него провиант, спиртное, одежду и шесть членов экипажа. Затем пираты перехватили у Мартиники еще два корабля. Один из них Анстис вооружил пушками, снятыми с другого судна, и довел состав команды до ста человек за счет пленных матросов.

Команда выбрала капитаном Джона Фенна. Но экипажи обоих пиратских судов, состоявшие в основном из честных моряков, не желали разбойничать; на общем совете они постановили стать на якорь у одного из островков к югу от Кубы и послать губернатору Ямайки прошение о помиловании. В амнистии им было отказано, и Анстис снова вывел своих людей в море под черным флагом. В начале 1723 года на его корабле составился заговор; ночью Анстиса, спавшего в своей каюте, застрелили, верных ему пиратов избили и заковали в кандалы, а потом сдали голландским властям на острове Кюрасао. Голландцы заговорщиков помиловали, а остальных повесили.

Единственной областью, где капитан обладал всей полнотой власти, а команда не имела права голоса, была военная. Тут действовали свои законы: капитан — «первый после Бога» — мог не раздумывая убить любого, кто откажется пойти на абордаж или на штурм крепости. Барон Жак Неве де Пуансе, хорошо знавший флибустьеров и принимавший участие в их рейдах, писал в 1677 году: «Они сходят на берег, где захотят; они плохо повинуются в том, что касается обслуживания корабля, поскольку каждый считает себя главным, но беспрекословно — в деле и в стычке с неприятелем».

Личности многих известных флибустьеров были сотканы из противоречий. Так, Черная Борода вел себя неоправданно жестоко: мог, например, выстрелить наудачу по команде — просто для того, чтобы показать, кто здесь главный. Вместе с тем он однажды захватил в заложники ребенка, чтобы раздобыть для экипажа нужные медикаменты. Бартоломью Роберте тоже вел себя по отношению к экипажу как тиран, хотя обладал хорошими манерами и следил за собой. Зато вульгарный Де Граммон, неряшливо одевавшийся и грязно ругавшийся, был обожаем своими людьми, умел заставить их подчиняться приказам «без ропота и колебаний».

В романтической литературе многие пираты представлены «благородными разбойниками», но в реальной жизни благородство проявлялось редко: обычно они действовали по принципу «своя рубашка ближе к телу». В атмосфере постоянной грубости и жестокости, жадности и презрения к смерти — вернее, пренебрежения жизнью, своей и чужой, — сердца отвердевали. В песне о капитане Варде говорится, что он, напившись вдрызг в обществе шлюх, мог пырнуть ножом самого близкого друга. В дальнейшем мы увидим, что близких друзей у «джентльменов удачи», как правило, не было — верить безгранично нельзя было никому.

На больших кораблях с командой из одной — трех сотен матросов один человек уже не мог совмещать обязанности капитана-военачальника и шкипера-навигатора. Назначая шкипера, капитан к тому же подготавливал себе замену на случай своей болезни или смерти, а кроме того, это был способ привлечь на свою сторону какую-нибудь умную — или горячую — голову, отблагодарить за услугу. Когда в 1684 году Лоренсу де Граффу пришлось задержаться в Сан-Доминго (по просьбе губернатора Де Кюсси он несколько месяцев пробыл там, охраняя берега острова для безопасности колонии), он доверил командование своим флагманом «Нептун» шкиперу Бруажу, поручив ему, вместе с их компаньоном Андрессоном, курсировать в районе Кубы. Бруаж присматривал за судном полгода, вплоть до возвращения капитана. Шкипер-флибустьер был еще и лоцманом, как, например, Коули на корабле «Услада холостяка» капитана Джона Кука, а также распределял съестные припасы.

Помощником шкипера был боцман. По традиции, в море команда всегда делилась пополам: одни обслуживали корабль, другие отдыхали; соответственно и шкипер с боцманом исполняли обязанности помощника капитана попеременно. Боцман отвечал за управление палубной командой, за работу с парусами, за постановку корабля на якорную стоянку. Командуя матросами, он использовал особый свисток,[25] которым подавал условные сигналы. Если предстояло наказать провинившегося, боцману отводили роль палача. Он должен был следить и за состоянием снастей, такелажа, корабельного флага, шлюпок и корабельных часов, отвечал за связь с другими кораблями с помощью специальных сигналов и за противопожарную безопасность. На больших кораблях эти обязанности могли распределить на несколько человек, специализировавшихся каждый в своей области.

Если боцман поддерживал капитана, тому, как правило, не приходилось беспокоиться об исходе плавания. Но всё же чересчур перегибать палку в отношениях с командой было чревато бедой. Однажды ночью капитан Джон Филипс услышал странный шум и вышел из каюты на палубу; там команда расправлялась с неугодным боцманом, державшим сторону капитана. Увидев, что заговор раскрыт, Филипса тоже оглушили и с бросили за борт.

Иначе сложились отношения с боцманом у Джона Эванса. Капитану часто приходилось делать боцману замечания, на которые тот отвечал только грубостями, а однажды, зарвавшись, вызвал Эванса на дуэль по пиратскому обычаю, на саблях и пистолетах. Когда корабль бросил якорь вблизи острова Большой Кайман, капитан напомнил боцману о поединке, но тот струсил, за что и был побит палкой. Оскорбленный боцман выхватил пистолет и сразил Эванса наповал, после чего спрыгнул за борт, думая добраться до берега вплавь. Однако матросы спустили шлюпку и выловили его. Убийство капитана настолько возмутило команду, что боцмана готовы были предать самой жестокой казни. Пока высказывались различные предложения на этот счет, канонир выстрелил в него из пистолета, а другой матрос прикончил выстрелом в голову Осиротевшая команда предложила возглавить ее капитану захваченного судна, которое следовало за пиратами на буксире, — после смерти Эванса он оказался единственным человеком на борту, разбиравшимся в навигации, — однако тот наотрез отказался от такой чести. Пришлось вернуть судно владельцу, а команду распустить. Капитан же сумел привести свой корабль на Ямайку с помощью одного лишь юнги.

Отправляясь в плавание к незнакомым берегам, на корабль могли взять лоцмана, знающего те места. Так, уходя в свой знаменитый рейд, Фрэнсис Дрейк не имел никаких надежных сведений о Магеллановом проливе, поскольку им уже несколько десятилетий никто не проходил. Неподалеку от островов Зеленого Мыса англичане подстерегли два португальских корабля, и Дрейку улыбнулась удача: он захватил в плен опытного кормчего да Силву. Сначала тот отказывался вести корабли англичан к Бразилии и дальше на юг; пришлось как следует выпороть его, чтобы он стал более сговорчивым. (Впоследствии да Силва проникся уважением к Дрейку за то, что тот интересовался картами, умел обращаться с навигационными приборами и всячески стремился пополнить свои знания в этой области.) В походе лоцман отдавал приказания рулевым.[26]

Костяк команды составляли ветераны, следившие за соблюдением традиций и обычаев флибустьеров. Во время военных советов и при выборе капитана их мнение было решающим. Из числа самых опытных моряков выбирали двух — четырех старших матросов (квартирмейстеров), каждый из которых командовал частью экипажа во время маневрирования или в бою, следя за исполнением приказов капитана, шкипера или боцмана. Порой они были даже более опытными мореходами, чем капитан и шкипер. В 1683 году Эдвард Дэвис, квартирмейстер на корабле «Услада холостяка», был избран капитаном после смерти Джона Кука. Впрочем, основная роль этих людей заключалась в том, что они служили связующим звеном между командой и капитаном, оберегая первую от возможных злоупотреблений последнего. Они следили за тем, чтобы на судно погрузили достаточно провианта, участвовали в распределении добычи и подписании соглашения, устанавливающего правила для каждого флибустьерского похода. В качестве представителей команды они принимали участие в военных советах, тем более что в бою один из них должен был возглавить абордажную команду. Квартирмейстеры не являлись ставленниками капитана — он не мог повлиять на их назначение, а только утверждал выбор команды. В некоторых случаях их мнение значило даже больше, чем голос самого капитана; их называли «капитанами мирного времени». Так, именно старшие матросы решали, как поступить с грузом с захваченного корабля (выбросить ли часть добычи, чтобы разместить другой, более ценный товар), какое наказание определить для провинившегося члена экипажа; они выступали в качестве судей, разбирая споры между членами команды, и были секундантами на поединках.

У капитана мог быть старший помощник — судовладелец или опытный моряк, рекомендованный, например, губернатором, выдавшим флибустьеру «комиссию». Так, Де Граммон в 1683 году был старшим помощником капитана Николааса ван Хорна на «Отважном». Его задачей было возглавить команду во время боя (капитан мог оставаться на своем корабле — это не считалось проявлением трусости), поэтому старпом мог и не являться «морским волком» — был бы храбрым солдатом. Тот же Де Граммон, став, в свою очередь, капитаном «Отважного» в 1684 году, получил в помощники господина д'Юло, два года отслужившего волонтером в королевском флоте и прибывшего на Сан-Доминго вместе с новым губернатором Де Кюсси.

Старший помощник мог быть «правой рукой» капитана только в том случае, если сам не имел никаких амбиций. Иначе он лишь дожидался удобного момента, чтобы предать капитана и возглавить команду самому Старпом часто становился главой заговора, и если ему удавалось привлечь на свою сторону боцмана и квартирмейстера, капитану было несдобровать. Не везло с помощниками Бартоломью Робертсу: в сентябре 1720 года, напав на караван из сорока двух португальских судов в сопровождении двух военных кораблей, Роберте захватил судно с большим грузом золота и погнался за другим. Пока его не было, Уолтер Кеннеди, командовавший в его отсутствие, сбежал на флагмане, прихватив с собой и груженный золотом пленный корабль. А в апреле 1721 года другой старший помощник, Томас Анстис, увел судно «Добрая удача», которым управлял. Корсары обеспечивали себе тылы, превращая свою деятельность в семейный бизнес. Так, на корабле Матюрена Габаре лейтенантом был его сын Жан, а младшим лейтенантом — племянник Луи.

Помимо командиров, привилегированным положением на корабле пользовались специалисты: плотник, канонир, судовой врач. Флибустьеры, захватывая судно, старались удержать таких членов команды у себя. Таким образом, например, стал флибустьером Лоренс де Графф — отличный артиллерист, бывший на своем судне старшим бомбардиром.

Хорошие плотники тоже ценились очень высоко, им даже разрешалось не участвовать в рукопашных схватках. Во время сражения, под свист пуль и снарядов, они должны были быстро устранять повреждения корпуса, при шторме укрепляли обшивку корабля. Малейшую течь следовало немедленно заделать. Кроме того, они должны были поддерживать в исправном состоянии мачты, палубы, закупать на берегу качественные материалы, чтобы производить ремонт судна прямо в открытом море, поэтому их освобождали от несения вахт. Во время кренгования плотник брал командование на себя. Инструмент и плотницкие материалы — бруски, доски, пакля — в море были на вес золота, поэтому ключи от его кладовой хранились у старшего помощника или квартирмейстера.

Рядом с каютой плотника находилась каюта мастера парусов, который подчинялся старшему помощнику. Его задачей было приобретать качественную парусину, шить и латать паруса. В море на мастере парусов лежала ответственность за постановку тяжелых, верхних и штормовых парусов, в то время как боцман руководил работами по постановке и уборке легких парусов на нижних реях мачт.

Канониры отвечали за исправность орудий и наводили их во время боя. Пушечный расчет мог состоять из двух-трех человек, которые должны были чистить ствол, заряжать орудие, зажигать фитиль, возвращать пушку на место после выстрела. Англичане славились тем, что могли производить пять бортовых залпов за пять минут; французы компенсировали низкую скорость стрельбы ее высокой точностью; испанцы были в этом плане довольно неповоротливыми, а креолы ценились за исполнительность. Отдельная команда подносила ядра и порох, открывала и закрывала пушечные порты. Для этой цели использовали одиннадцати-тринадцатилетних мальчишек, которых нередко похищали или заманивали на корабль в порту; их называли «пороховыми обезьянами». В быту это были просто мальчики на побегушках; на берегу их использовали в качестве лазутчиков и связных. Впрочем, на пиратском судне стадию «пороховой обезьяны» проходили почти все новички, невзирая на возраст.

В команде пиратского судна, ежедневно подвергавшей себя опасностям всякого рода, врачи были необходимы как воздух, поэтому при захвате вражеского корабля судовому лекарю сохраняли жизнь, предлагая присоединиться к победителям или хотя бы оказать помощь раненым пиратам. Как правило, от этого предложения трудно было отказаться. Лишь лекарю разрешалось не подписывать пиратское соглашение (это могло спасти его жизнь и свободу в случае ареста). Как и на суше, обязанности врача зачастую исполнял цирюльник По большей части ему приходилось извлекать из тел пациентов посторонние предметы, прижигать раны кипящей смолой, ампутировать руки и ноги. Болезни (в том числе венерические) лечили кровопусканием, травами и водкой — иногда в смеси с порохом. Если на корабле не оказывалось настоящего лекаря, на эту должность выбирали любого опытного человека, имевшего хоть какие-то познания в медицине. Был случай, когда врачом избрали корабельного плотника — у него были необходимые инструменты для ампутаций (например, пила), а иногда эти обязанности исполнял кок, сведущий в анатомии, поскольку он умел разделывать туши.

Кок редко пользовался уважением команды, о чем свидетельствуют его прозвища: «камбузный жеребец», «ветчинный принц», «сальная тряпка». Кокам завидовали, потому что они сидели в тепле и всегда были сыты, не балуя при этом своих товарищей кулинарными изысками. На то были объективные причины: во-первых, скудость и однообразие провианта; во-вторых, отсутствие необходимых навыков, поскольку заниматься стряпней часто поручали раненому или увечному, который уже не был годен ни на что другое, но и с котлами раньше дела не имел. Нередко корабельный повар являлся осведомителем капитана, что не способствовало его популярности. Впрочем, завидовать было особенно нечему, если учесть, в каких условиях приходилось работать коку: копаться в гниющих и кишащих насекомыми и личинками продуктах в тесном и вонючем камбузе у огромного, пышущего жаром котла. Зачастую коками делали негров. Во время плавания коку выделяли помощников, в чьи обязанности входили поддержание огня в очаге и переноска продуктов. Во время боя кок участвовал в сражении наряду со всей командой.

Пищу делили бачковые: они получали для своей части команды недельный рацион, который хранили под замком, и к обеду выдавали каждому его долю. Ежедневную порцию мяса, выделенную на каждый бачок и помеченную биркой, опускали на камбузе в медный котел с кипящей водой; через определенное время кок доставал ее из бульона вилами, и бачковой делил мясо на куске парусины, расстеленном на палубе. Точно так же поступали с пудингом, который варили в парусиновой сумке, замешав на воде тесто из муки, сахара и топленого сала.

Капитан флибустьеров ел за общим столом ту же пищу, что и вся команда; только самому авторитетному и почитаемому вожаку могли приготовить и подать особое блюдо. На корсарских судах офицеры питались отдельно.

Нередко после захвата торгового корабля изголодавшаяся команда первым делом бросалась к трюмам, надеясь разжиться свежими продуктами и ромом. Питание во многом зависело от капитана: так, Жан Барт старался подкормить своих людей хорошим голландским сыром. Во время каботажного плавания можно было чаще пополнять запасы пресной воды и брать на борт фрукты, например яблоки (неплохое средство от анемии) или бананы и манго, если поход проходил в южных широтах. С XVIII века, уходя в море, стали запасаться лимонами — проверенным средством от цинги. Ром пили не только в чистом виде, но и делали коктейль «Удар дьявола»: смешивали его с бренди, чаем, соком лимона и сдабривали корицей, гвоздикой, сушеными травами. Это пойло валило с ног даже самых крепких, а потому применялось судовыми врачами в качестве анестезии.

На корсарских и каперских кораблях имелся писарь, который должен был составлять опись захваченного имущества во избежание его разграбления. Кроме того, в команду входил унтер-офицер, обязанностью которого было отвести захваченное судно в порт для продажи, а на фрегатах служил надзиратель, следивший за поведением экипажа и обязанный предотвращать всякого рода инциденты и злоупотребления.

Экипаж корсарских и торговых судов собирали на молитву под руководством судового священника по утрам и перед ночной вахтой, молились также и перед едой. Рассказывают, что капитан Бартоломью Роберте пытался уговорить плененного священника остаться на его судне, чтобы спасать души пиратов, а когда тот отказался, высадил его в ближайшем порту целым и невредимым. Капитан Даниэль попросил судового священника, оказавшегося на захваченном судне, отслужить обедню на борту своего корабля. Воздвигли алтарь, началась служба, но тут один из матросов повел себя неподобающим образом. Капитан одернул его, но услышал в ответ богохульства. Тогда он выхватил пистолет и прострелил святотатцу голову Тело убитого выбросили за борт, а священнику подарили несколько ценных вещей и раба. Каким бы странным это ни показалось, флибустьеры в большинстве своем были набожны. Долю добычи, отобранную в наказание у пирата-клятвопреступника, могли пожертвовать какой-нибудь часовне. Перед боем команда становилась на колени и молилась о его счастливом исходе; то же самое делал экипаж потенциальной жертвы — только он молился уже о спасении. Если в схватке удача оказывалась на стороне флибустьеров, о всяком христианском милосердии бывало забыто, но не о «долге» перед Богом и Пресвятой Девой. Так, в «Путешествии на Карибские острова» отец Лаба[27] вспоминает о мессе, которую ему довелось служить по просьбе флибустьерского капитана Пинеля. Шестипушечный корвет, которым он командовал, захватил у Барбадоса два английских корабля с богатым грузом, с двенадцатью и восемнадцатью пушками на борту. Перед боем капитан дал Богу обет отслужить мессу в случае удачи. Утро ушло на исповедование флибустьеров; затем священник под барабанный бой и звуки труб освятил три больших каравая хлеба, принесенные капитаном и офицерами. После этого корвет и два захваченных корабля, стоявшие на якоре в виду церкви, произвели залпы из всех орудий. После мессы пропели католический гимн Те Deum, каждый причастившийся моряк зажег восковую свечу и пожертвовал церкви монету в 30 солей или один экю.

Зато Мишель де Граммон был безбожником и открыто заявлял, что не поверит в ангелов и демонов, пока не увидит их собственными глазами. Голландец Клаас Компаан по прозвищу Гроза морей, отправляясь в плавание, приказал выбросить за борт Библию, Псалтырь и вахтенный журнал, чтобы совесть не мешала «работать», а англичанин Льюис считал своим покровителем не Бога, а дьявола, которому ежевечерне молился.

Фрэнсис Дрейк, считавший, что внешний блеск укрепляет авторитет, взял с собой в поход к Южным морям пажа (своего двоюродного брата Джона), раба-негра, лакея, а в дополнение к полагающимся по штату трубачу и барабанщику нанял еще трех музыкантов, которые должны были услаждать его слух и поднимать настроение команде. Он был не единственным меломаном среди «пенителей морей»: Лоренс де Графф брал в море скрипки и трубы, игрой на которых любил развлечь себя и других. Музыканты были и в команде Бартоломью Робертса. Бывало, что они играли во время трапез, а в безветренную погоду на палубе устраивали танцы. Во время сражения звуки труб и барабанов должны были поднимать боевой дух нападавших и деморализовывать врага.

Основной экипаж делился на матросов, юнг и «пороховых обезьян», первые две категории ставили и убирали паруса, выполняли маневры под руководством боцмана, а представители последней занимались уборкой на судне, помогали коку готовить еду, следили за состоянием канатов и исполняли обязанности, о которых было сказано выше. На небольших корсарских судах служили только матросы и юнги. Во Франции мальчики-юнги должны были помогать на камбузе и наводить порядок в трюме, где перевозилось вино. Из регионального слова gourmete (юнга) со временем возникло общефранцузское gourmet (знаток вин). На корсарских кораблях существовала отдельная абордажная команда; пираты же были одновременно и матросами, и солдатами.

Слово «матрос» происходит от голландского mat-tenoot — «товарищ по ложу». В былые времена морякам приходилось делить один гамак на двоих: пока один нес вахту, другой мог поспать. Выбрать себе такого напарника — всё равно что выбрать жену: матросы поддерживали друг друга «в горе и в радости, в болезни и в здравии, в богатстве и в бедности». Если один заболевал или был ранен, другой ухаживал за ним, а имущество умершего напарника доставалось по наследству оставшемуся в живых. Рассказывали даже, что если один женился, то второй подменял его на вторую ночь на брачном ложе. Впрочем, зачастую мужская дружба переходила в более нежные чувства: хотя за мужеложство на пиратских кораблях сурово карали, истребить его не удавалось. Эксквемелин был любовником грозного Олоне, сам Генри Морган не чурался гомосексуальных контактов.

«Женщина на корабле — к несчастью» — эта примета родилась, скорее всего, потому, что присутствие представительницы слабого пола неминуемо вызвало бы ссору между претендентами на ее благосклонность, поэтому женщины обычно тщательно маскировали свою половую принадлежность и носили мужское платье. Так поступала, например, законнаяжена капитана Вира, уроженка Ямайки, вышедшая за него замуж в Гаване в присутствии губернатора Мунибе. Известная пиратка Анна Бонни тоже сначала рядилась мужчиной и называла себя Адамом Бонни. Когда один член экипажа обнаружил, что «Адам», оказывается, женщина, она хладнокровно его убила. В Нью-Провиденсе Анна повстречала Марка Рида, который на самом деле был девушкой — Мэри Рид, и близко с ней сошлась. Мэри в 13 лет сбежала из дома и под видом мальчика поступила юнгой на корабль. Позже она успела повоевать во Франции и Голландии — в пехоте и кавалерии. Когда Мэри попала на борт корабля «Ревендж» («Месть»), Анна уже была подругой капитана Джона Рэкема по прозвищу Ситцевый Джек; тот принял Мэри за мужчину и даже чуть не перерезал ей горло из ревности. Впрочем, вскоре Мэри перестала скрывать свой пол, и обе женщины теперь носили то женское, то мужское платье. В 1720 году губернатор Багамских островов отрядил несколько военных кораблей для поимки Ситцевого Джека, но тот продолжал заниматься разбоем. Одним из кораблей, принадлежавшим Чидли Байярду, бывшему любовнику Анны, командовал капитан Хадсон. Ей удалось соблазнить Хадсона и упросить его взять ее на борт. Там она подсыпала ему в питье сонного зелья, избежав тем самым ночи любви, после чего смочила водой все пушечные фитили и вернулась к пиратам. На следующий день «Ревендж» атаковал судно Хадсона, которое не смогло вести огонь. Команда сдалась без боя, единственной жертвой стал сам капитан: Мэри убила его из ревности.

Разгромить шайку Джона Рэкема удалось капитану Чарлзу Барнету, посланному губернатором Ямайки. Перепившиеся пираты почти не сопротивлялись, чего нельзя сказать про обеих женщин: они отчаянно дрались почти час. По легенде, Анна навестила Ситцевого Джека в тюрьме перед повешением и сказала ему: «Если бы ты сражался, как мужчина, то не умер бы, как собака». Женщины избежали петли, объявив, что беременны; Мэри Рид умерла в тюрьме от лихорадки, а Анна Бонни вышла на свободу — и пропала. По одному из предположений, она стала… капитаном Бартоломью Робертсом. В самом деле, этот человек вел себя довольно необычно для пирата: всегда был изысканно одет, носил дорогие украшения, обладал прекрасными манерами, спал один в своей каюте, не употреблял спиртного, имел каллиграфический почерк, никогда не бывал небрит, любил классическую музыку и велел своим людям в случае, если он погибнет в бою, сбросить его тело в море, что и было исполнено. Правда, хронологически эта версия не подтверждается.

К тому времени уже отгремела слава другой известной пиратки — ирландки Грейс О'Мейл (1530–1603), не пытавшейся скрывать свой пол. Еще до замужества она встала во главе семейного клана, убив на поединке младшего брата, и пиратствовала в северных морях. Затем она вышла замуж за пирата Доннела Икотлина, предводителя грозного клана О'Флагерти, а после его гибели во время очередного налета возглавила и его клан, и его флот. Четыре десятка лет она разбойничала, лично руководя командой во время абордажных боев, под ее началом находилось до тридцати галер. Ее вторым мужем стал предводитель береговых пиратов Южной Ирландии Ричард Берк по прозвищу Железный Дик, но этот брак вскоре распался, а люди Грейс захватили замки Берка. Когда добычей пиратов стали два английских судна, перевозившие золото казны, против ирландки отправили карательную экспедицию под командованием… Железного Дика! Силы были неравны, и Грейс предпочла сдаться, чтобы не губить своих людей. Проведя в тюрьме около полутора лет, пока шло следствие, она сумела бежать, подкупив стражу. За ее голову назначили награду, но в бою взять Грейс не удалось; ее выдал бывший капитан одной из галер, разжалованный атаманшей за какую-то провинность. Предателя закололи кинжалом в собственной постели, но Грейс грозила виселица. Она пообещала королеве Елизавете утихомирить восстания в Ирландии, и та отпустила ее на свободу, взяв в заложники двух ее детей. Мятежи действительно утихли, и королева вернула пиратке часть состояния и детей и предложила поступить в королевский военный флот. Даже этой суровой женщине не были чужды романтические чувства: она влюбилась в одного из своих пленников, кастильца, который несколько лет участвовал в ее походах. Умерла она в родовом замке. По красивой легенде, кастилец тайно похитил ее тело, погрузил на баркас и вышел в море.

Команды корсарских и флибустьерских кораблей часто были интернациональными, но скорее в силу обстоятельств, чем в утверждение неких принципов братства народов. Во Франции существовало строгое правило, согласно которому экипаж корсарского судна должен на 2/3 состоять из французов и подчиняться французским офицерам.

Англичане и французы далеко не всегда ладили друг с другом, что приводило к срыву многих предприятий. Давнее соперничество между двумя этими народами иногда сглаживала принадлежность к одному вероисповеданию: французские протестанты, подвергавшиеся гонениям на родине и в свое время обращавшиеся за покровительством к английскому королю, эмигрировали в Америку. Протестантами были, в частности, Пьер Лагард, боцман на корабле Де Граммона, и Моисей Воклен. Вера была дополнительным доводом в сведении счетов с католиками-испанцами. Впрочем, в 1670—1680-х годах увеличилось число французских флибустьеров-католиков, которые без труда находили общий язык с ирландцами и англичанами, воспитанными в католической вере и подвергшимися гонениям во времена Кромвеля.

В 1669 году Генри Морган, получив при помощи губернатора Ямайки 36-пушечный корабль, поехал на Эспаньолу, чтобы добыть что-нибудь еще. Здесь стоял такой же Зб-пушечный корабль, принадлежавший французским морским разбойникам. Он вышел из Сен-Мало для торговли с испанцами в Америке, но, оказавшись в Карибском море, его экипаж переменил свое намерение и, раздобыв каперское свидетельство, принялся досаждать испанцам при поддержке французских флибустьеров с Тортуги. Морган хотел присоединить этот корабль к своему флоту, но французы отказались. Дело в том, что незадолго до описываемых событий они, испытывая недостаток в провианте, силой захватили припасы на английском корабле и дали в том расписку, а теперь боялись наказания. Морган старался их успокоить, но так и не смог привлечь на свою сторону офицеров. Простые же матросы хотели перейти к нему в надежде на добычу и сообщили, что их капитан бросал якорь на острове Куба, где выхлопотал себе каперский патент против англичан. Узнав об этом, Морган учтиво пригласил капитана и офицеров пожаловать к нему на обед; едва они ступили на палубу, как были схвачены за намерение бороться с британскими подданными. На созванном после этого военном совете Морган объявил всем флибустьерам свой план: плыть на остров Савону (ныне Доминиканская Республика) и захватить ожидаемый из Испании богатый флот. Предложение было принято с большим воодушевлением, на кораблях палили из пушек и пьянствовали, пока не упились вусмерть. Неожиданно корабль взлетел на воздух, 320 англичан и пленные французы погибли: одних разорвало на куски, другие утонули, поскольку были пьяны до бесчувствия. Спаслись только три десятка человек, включая Моргана, которые находились в большой каюте, далеко от пороховой камеры. Оставшиеся в живых принялись вылавливать трупы погибших, чтобы снять с них кольца и другие ценные вещи. Англичане уверяли, что корабль из мести взорвали пленные французы. В бумагах, которые при них нашли, англичане объявлялись врагами французской нации, щадить которых грешно. Этого для Моргана было достаточно: он с остатками команды овладел французским кораблем и отправил его вместе с экипажем на Ямайку.

В 1668 году тот же Генри Морган напал на Пуэрто-дель-Принсипе на Кубе во главе большой команды, состоявшей из англичан и французов. При дележе добычи в 50 тысяч пиастров золотом и серебром среди участников операции каждому досталась незначительная сумма — настолько многочисленными были «пайщики». Они начали ссориться, и случилось так, что англичанин убил француза. Все немедленно схватились за оружие, разделившись по национальному признаку, но Морган предотвратил бой «стенка на стенку», повелев заковать убийцу в цепи, и торжественно обещал предать его суду на Ямайке. Страсти улеглись, но большая часть французов погрузилась на один из кораблей и отплыла. Морган пожелал им счастливого пути, на прощание еще раз обещал, что убийца будет наказан, и сдержал слово: по прибытии на Ямайку состоялся Суд и виновный был повешен. Тем не менее французы, хотя и были удовлетворены, предпочли действовать самостоятельно, избрав себе вожака из числа соотечественников. Во время похода Моргана к Панаме в 1670 году только треть флибустьеров составляли французы, остальные были англичанами.

Историк Дэвид Кордингли опубликовал исследование, в котором приводит следующие данные: в 1715–1725 годах среди пиратов Карибского бассейна 35 процентов составляли англичане, 25 — выходцы из американских колоний, 20 — выходцы из вест-индских колоний (в основном Ямайки и Барбадоса), 10 — шотландцы, 8 процентов — ирландцы. Остальные 2 процента приходились на представителей других национальностей — шведов, голландцев, французов и испанцев. Большинство пиратов происходили из крупных портовых городов: Лондона, Бристоля, Лейта, Сванси, Бостона, Нью-Йорка или Чарлстона. В начале XVIII века пираты были преимущественно молодыми людьми — их средний возраст составлял 27 лет. И это неудивительно, так как от моряков парусного флота требовались выносливость, хорошая физическая форма и ловкость.

Самые опытные моряки владели несколькими языками, но грамотных было крайне мало. По свидетельству Эксквемелина, «пираты говорили на странном англо-франко-голландском жаргоне». На любом пиратском корабле от четверти до трети экипажа составляли негры — бывшие рабы, заслужившие свободу тем, что служили флибустьерам, — и мулаты. После разгрома Бартоломью Робертса его команду предали суду в Гане: 70 чернокожих пиратов вновь стали рабами. Множество флибустьеров были креолами, родившимися на Малых Антильских островах, Барбадосе, Бермудских островах и в Новой Англии. Бывало, что в походе участвовали и индейцы. «У них чрезвычайно зоркие глаза, и они замечают парус в море раньше, чем мы, — писал в своих воспоминаниях капитан Уильям Дампир. — Когда они находятся среди приватиров, то узнают, как пользоваться ружьями, и оказываются очень меткими стрелками. Они ведут себя дерзко в сражении и никогда не отступают и не отстают… Мы всегда считались с их мнением, позволяя идти туда, куда они хотели». Англичане поддерживали взаимно уважительные отношения с индейцами Москитового берега,[28] и те не только переняли их одежду, но и просили дать им европейские имена.

Перед тем как отправиться в поход, когда судно было просмолено, все ремонтные работы закончены, а провиант загружен, команда собиралась вместе, чтобы решить, «куда держать путь и на кого нападать», подписывала соглашение (chasse-partie), в котором были определены правила дележа добычи, поведения на корабле и взаимоотношений между членами экипажа, и клялась на Библии (или на топоре) соблюдать их. Подписи располагались по кругу, чтобы нельзя было установить никакой иерархии. Как правило, такой договор разрабатывался с участием шестерых самых уважаемых членов команды. Вот, например, свод правил, действовавших на корабле Бартоломью Робертса.

Каждый член команды обладает равным голосом в текущих делах. Он имеет равное право получать свежий провиант или крепкие напитки, захватываемые в любое время, и пользоваться ими вдосталь, если только из-за нехватки провианта не будет решено урезать порции ради общего блага.

Каждый член команды сможет строго по очереди взойти на борт захваченного судна, поскольку сверх своей доли имеет право на смену одежды. Но если он обманет команду, утаив хотя бы один реал из взятой посуды, драгоценностей или денег, его высадят на необитаемый остров. Укравшему у своего товарища отрежут нос и уши и высадят на берег, где ему придется несладко.

Запрещается играть на деньги — и в кости, и в карты.

Огни и свечи полагается тушить в восемь часов вечера, и если кто-нибудь из команды захочет выпить позже этого часа, пусть сидит на открытой палубе, не зажигая огня.

Каждый обязан чистить свое оружие, саблю и пистолет и держать их всегда наготове.

Мальчики и женщины не допускаются на корабль. Если кто соблазнит женщину или проведет ее на корабль переодетой, то будет предан смерти.

Сбежавший с корабля во время сражения будет предан смерти или высажен на необитаемый остров.

Драки на борту корабля не допускаются, любая ссора должна быть улажена на берегу поединком на саблях или на пистолетах следующим образом: по команде квартирмейстера каждый из поединщиков, поставленных спина к спине, должен повернуться и выстрелить. Если кто-либо этого не сделает, квартирмейстер выбьет оружие из его рук Если оба промахнутся, то должны вытащить сабли, и тот, кто прольет первую кровь, будет объявлен победителем.

Никто не может изменить свой образ жизни, пока не получит долю в тысячу фунтов. Каждый, кто станет калекой или потеряет руку или ногу на службе, получит 800 пиастров из общей кассы, а за менее тяжкие увечья — соответствующую сумму.[29]

Капитан и квартирмейстер получают по две доли от приза, старший канонир и боцман — по полторы доли, все остальные командиры — по одной доле с четвертью, а прочие джентльмены удачи — по одной доле.

Музыканты могут отдыхать по воскресеньям по праву, а во все остальные дни — только с особого позволения.

Регламенты, действовавшие на судах под командованием других капитанов, сообщают нам дополнительные подробности о нравах и обычаях флибустьеров. Капитан Джон Филипс (о его трагической гибели мы уже упоминали) требовал от команды следующее:

Каждый должен повиноваться приказам; капитан получает полторы доли от каждого приза, шкипер, плотник, боцман и канонир — одну долю с четвертью.

Любой, кто станет подбивать к побегу или держать что-либо в секрете от команды, будет высажен на необитаемый остров с бочонком пороха, бочонком воды, ружьем и запасом пуль.

Любой, кто украдет что-либо дороже одного пиастра или станет играть на деньги, будет высажен на необитаемый остров или застрелен.

Тот, кто подпишет соглашение без одобрения команды, подвергнется такому наказанию, какое установят для него капитан и команда.

Затеявшего драку ждет «закон Моисея» — 40 ударов без одного плетью по голой спине.[30]

Тот, кто станет щелкать курком или курить табак в трюме без колпачка на трубке или держать зажженную свечу без фонаря, подвергнется такому же наказанию.

Не поддерживающий своего оружия в чистоте и боеготовности или не исполняющий своих обязанностей лишится своей доли и подвергнется другому наказанию, по выбору капитана и команды.

Лишившийся сустава во время боя получит 400 пиастров, ноги или руки — 800.

При встрече с порядочной женщиной тот, кто возьмет ее силой, будет убит на месте.[31]

Следует сказать несколько слов о таком специфическом пиратском наказании, как высаживание на необитаемый остров. Чаще всего для этой цели выбирали бесплодный скалистый утес, на котором практически не было шансов выжить, и наказанному оставалось только застрелиться. Поскольку такую меру применяли только пираты, то даже если высаженного на остров подбирал капитан мирного корабля, тому оставалось жить недолго — до прибытия в ближайший крупный город, где его ждали суд и виселица. На острове могли оказаться несколько человек, о чем, собственно, и говорится в известной песне, приведенной Р. Л. Стивенсоном в романе «Остров сокровищ»: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца». «Сундук мертвеца» — название крошечного (по некоторым данным — 10x20 метров) каменистого островка в Карибском море в районе Кубы. На него-то и высадили, в числе других пиратов, поднявших мятеж на корабле, реально существовавшего Билли Бонса. Каждому из обреченных вручили пресловутую бутылку рома да еще бросили на берег связку абордажных сабель, чтобы им было чем перебить друг друга. Источников пресной воды на острове не было, зато водились змеи. Через месяц капитан корабля вернулся к острову, думая найти там высохшие трупы, однако увидел своих бывших товарищей живыми: они научились собирать ночную росу в куски парусины, при отливе ловили между кораллами крабов и черепах и ели змей, высушив их на солнце.

Двадцатисемилетний Александр Селькирк, прообраз Робинзона Крузо, попал в похожую историю, хотя и не был поставлен в столь жесткие условия. Вспыльчивый шотландец (Селькирк подался в пираты, чтобы избежать наказания за убийство отца-алкоголика) не поладил с новым капитаном корабля, на котором он был штурманом. Когда судно «Сэнк Пор», входившее в состав флотилии Уильяма Дампира, подошло в 1704 году к острову Мас-а-Тьерра из архипелага Хуан-Фернандес, в 650 километрах от берегов Чили, чтобы набрать пресной воды, Селькирк, в очередной раз повздоривший с капитаном Страдлингом, отказался плыть с ним дальше. По его мнению, корабль находился в очень плохом состоянии и требовал срочного ремонта. Капитан был с ним не согласен и воспользовался случаем избавиться от непокорного штурмана. Селькирку позволили взять с собой личные вещи, навигационные приборы и Библию, а корабль отчалил от берега и… затонул, не добравшись до следующей стоянки. Остров Мас-а-Тьерра был пиратской пристанью, и Селькирк рассчитывал пробыть на нем недолго. Однако ему не повезло: в следующие четыре года мимо острова проходили только испанские суда, а первое британское судно появилось у его берегов только спустя 52 месяца…

В правилах, действовавших на других кораблях, варьировались только нормы дележа добычи и размеры суммы, выплачиваемой за увечья. Например, юнги получали половинную долю, а новички, участвовавшие в походе в первый раз, — совсем немного; остаток шел в общую кассу. Кроме того, встречается еще несколько условий: морякам не разрешалось покидать корабль и ночевать на берегу под страхом смертной казни. Во время абордажа было запрещено напиваться, прежде чем корабль будет полностью захвачен: застигнутый пьяным в ходе боя рисковал быть казненным, если останется в живых. Проявивший трусость в бою мог лишиться своей доли.

Впрочем, правила пиратов предусматривали не только наказания, но и поощрения. Так, капитан Джордж Лоутер обещал «тому, кто первым заметит парус» потенциальной жертвы, лучший пистолет или ружье, какие только окажутся на борту. Перед походом на Панаму в 1670 году была назначена «премия» в 50 песо тому, кто первым водрузит флаг над вражеской крепостью. Рискующие жизнью ради общего дела могли получить вознаграждение в 200 песо сверх своей доли, а во время коллективных походов команде, которая первой захватит в море испанское судно, выделяли премию в тысячу песо из общей добычи.

Отношение пиратов к деньгам было особым: по сути, они занимались своим ремеслом ради денег и только деньги могли позволить им расстаться, наконец, с этим промыслом. Жалованье они не получали, поэтому лишь удачный захват добычи мог покрыть расходы и позволить разжиться кое-какими деньгами. (Наказанием за нарушение дисциплины было отстранение от участия в экспедиции, то есть лишение доли добычи.) В то же время флибустьеры могли в одночасье спустить добытое ценой риска для жизни и вновь попасть в эту кабалу.

Эксквемелин превозносит принципы пиратского «братства»: «Тому, у кого ничего нет, сразу же выделяется какое-либо имущество, причем с уплатой ждут до тех пор, пока у неимущего не заведутся деньги». Сам он после освобождения от трехлетнего узаконенного рабства остался гол как сокол, из-за чего и был вынужден сделаться флибустьером. И далее: «После того как корабль захвачен, никому не дается право грабить имущество, посягать на товары в его трюмах. Вся добыча — будь то золото, драгоценности, камни или разные вещи — делится впоследствии поровну. Чтобы никто не захватил больше другого и не было никакого обмана, каждый, получая свою долю добычи, должен поклясться на Библии, что не взял ни на грош больше, чем ему полагалось при дележе. Того, кто дал ложную клятву, прогоняют с корабля и впредь никогда не принимают…»

Бывало, что призы, захваченные флибустьерами, накапливались в течение нескольких месяцев, прежде чем дело доходило до дележа, так что искушение присвоить какую-либо нужную вещь или золото было велико. Часть добычи в виде денег, золота или рабов поступала в своего рода «кассу социального страхования», из которой выплачивались пособия получившим увечья в бою. Захватив красивую женщину, флибустьеры бросали жребий, и выигравший имел на нее право, как на жену.

Дележ награбленного производили на островках южнее Кубы и на острове Ла-Вака. Худые суда либо отпускали, либо сжигали, богатые и добротные забирали себе и отводили в Порт-Ройал, на Тортугу или в Пти-Гоав на Эспаньоле.

В литературе есть описание «проверки на честность» после флибустьерского похода на Панаму: «Все флибустьеры собрались на сход. Каждый дал клятву, что ничего не скрыл от остальных. После этого все разделись. Бросив одежду перед собой, флибустьеры терпеливо ждали, пока доверенные от каждого отряда перетряхивали их платье. Той же участи подвергся сам Морган и все командиры пиратских отрядов». Но, с другой стороны, само существование подобных процедур и пунктов регламента указывает на то, что у пиратов были основания не доверять друг другу ведь большинство «джентльменов удачи» были вовсе не джентльменами — во всех смыслах этого слова. На английских кораблях хищение казенного имущества и личных вещей товарищей по команде было обычным делом. Правда, для опытных моряков вычислить вора из новобранцев не составляло труда: матросы хранили свои личные запасы в мешках, которые завязывали прямым узлом; вор, стащив чужие галеты, снова завязывал мешок, но это было «похоже, да не то же» — такой узел называли «воровским».

За кражу полагалось наказание «кошками», причем не простыми, а «воровскими». Это были девятихвостые плетки длиной два фута (примерно 61 сантиметр), с «кровавыми узлами» на концах, которые еще называли «капитанскими дочками». Для пущего эффекта их вымачивали в морской воде или моче. Обычно решение о таком жестоком наказании принималось всей командой, за исключением тех случаев, когда оно было предусмотрено пиратским кодексом. Провинившегося привязывали за кисти рук к решетчатому люку, который вертикально ставили на шканцах, или к стволу пушки. Как правило, при этом вдоль обоих бортов выстраивали всю команду корабля и боцман под барабанный бой наносил удары «кошкой» по голой спине наказываемого. Число ударов исчислялось дюжинами. В зависимости от проступка человек мог получить от одной до двенадцати дюжин. Обычно после третьего удара на спине выступала кровь, так как узлы, туго затянутые на концах косичек «кошки», прорезали кожу. После первой дюжины ударов окровавленные косички «кошки» слипались в один жгут и удары становились нестерпимыми, матросы теряли сознание и умирали от болевого шока.

По тяжести преступления к воровству приравнивалось вероломное убийство. Уличенный в нем должен был сам выбрать, кто из команды его умертвит. Впрочем, пиратский суд выслушивал обвиняемого и проводил расследование; если выяснялось, что нападение было совершено не сзади и жертва имела возможность зарядить свое оружие и изготовиться к бою, убийцу прощали.

В тот же разряд преступлений попадало дезертирство: покинувший товарищей мог либо украсть у них часть добычи, либо, что еще хуже, стать доносчиком и поставить под угрозу их жизни и свободу. Вот описание пиратского суда из рукописи, переведенной русским лингвистом и путешественником XVIII века Ф. В. Каржавиным: «…Пока все были пьяны, Гарри Гласбай, человек трезвый, шкипер на судне «Королевская фортуна», с другими двумя единомышленниками отставали от него потихоньку, однако он (Бартоломью Роберте. — Е. Г.) скоро узнал о сих беглецах, послал отряд в погоню за ними, и они все трое были пойманы и приведены назад; по делу немедленно отданы под суд. Когда все были готовы и капитан Роберте сел в президентское кресло, позвали виновных в прихожую, где стояла большая чаша с пуншем на столе, с разложенными трубками и табаком; когда суд открылся, им было прочитано обвинение. Закон, сочиненный пиратами, был весьма строг, и уже собирали голоса на приговоре к смерти; как, выпивши по другому стакану, узники стали просить об остановке сего суждения. Но преступление их найдено столь великим, что сидящие не приняли их просьбы; вдруг некто Валентин Стурдибак прибежал наверх, говоря, что он имеет предложить нечто суду в пользу одного из узников, и клялся притом, что он знает его давно за честного человека, и не хуже всех других тут присутствующих, и что имя ему Гласбай. «Клянусь, — говорил он, — что он не умрет, и черт меня возьми, ежели придется ему умереть». Проговоря сии слова, вынул из кармана заряженный пистолет и приставил его к груди одного из судей, который, видя сие толико сильное доказательство, заговорил, что он Гласбая не находит виноватым, прочие все согласны были с его мнением. И положили, что сам закон Гласбая оправдывает… А другие два по тому же закону осуждены на смерть, и только сделана им та милость, что позволено им выбрать четверых товарищей, которые бы их расстреляли…»

Убийцу привязывали к трупу его жертвы и сбрасывали за борт. Ожидание смерти — которое, как известно, хуже самой смерти — можно было продлить, привязав казнимого к столбу во время отлива.

На борту кораблей баскских корсаров моряка не могли приговорить к смерти, как бы велика ни была его вина. Это не способствовало повышению дисциплины. С другой стороны, телесные наказания применялись широко, а у французских басков существовал и жестокий «обряд посвящения»: новичка привязывали к мачте и били кнутом.

Однако некоторые наказания — например килевание — были равнозначны смертной казни. Под днищем судна пропускали канат, привязывали к нему виновного и протаскивали под килем от борта до борта или вдоль киля — от носа до кормы, если судно было небольшим. Эту операцию могли повторить несколько раз. Не следует забывать, что днище корабля обрастало слоем ракушек с острыми краями, которые обдирали тело захлебывающейся жертвы. Столь же жестокой карой было купание с реи, только нарушителя не протаскивали под килем, а погружали головой в воду на канате, пропущенном через блок на ноке рея.

Наказания водой были не единственными. За кражу у товарища виновному связывали кисти рук, потом вставляли между ними палку и закручивали веревку до тех пор, пока не сломаются кости запястий, после чего изгоняли из команды. Нарушителя дисциплины привязывали к стеньге высоко над палубой во время качки; амплитуда колебаний была такова, что даже самым стойким к морской болезни становилось дурно. За мелкие нарушения могли оштрафовать, но порой к штрафу добавлялось и более серьезное наказание. Совсем невесело было очутиться в затхлом сыром трюме вместе с крысами, прикованным цепью.

Английский капитан Эдвард Лоу, действовавший уже на закате золотого века пиратов Карибского моря и к 1724 году перебравшийся к Азорским островам, вошел в историю как изощренный садист. Однажды капитану не понравилась еда; кока привязали к мачте одного из захваченных суденышек и сожгли вместе с кораблем. Когда зверства Лоу перешли все границы, команда высадила его на необитаемый остров.

Жестокие наказания имели повсеместное распространение во флоте, поэтому нельзя сказать, что только пираты были изобретательными мучителями. Некоторые капитаны-корсары даже предстали перед судом за жестокость по отношению к экипажу. С пленными они тоже не церемонились. Так, в 1678 году разразился скандал, который чуть не привел к войне между Францией и Англией: французские корсары захватили семь английских кораблей, разграбили их и отвели в Шербур. Захват кораблей нейтральной державы расценивался как пиратство, поэтому французы принудили английских матросов заявить, что они… голландцы (в то время Франция была с Голландией в состоянии войны): по приказу шевалье де Бомона несчастных привязали к мачтам, обернули им руки фитилями и подожгли. Однако, сойдя на землю, моряки подали в суд, подкрепив свои заявления свидетельствами врачей, которые перевязывали им раны. Корсаров заочно приговорили к смерти, но тем дело и кончилось.

У попавших в руки пиратов не было шансов воззвать к суду. С европейцами разбойники по большей части поступали гуманно: тех, кто не сопротивлялся, отпускали, оставив двух-трех человек, за которых можно было получить выкуп либо использовать в качестве специалистов или слуг; тех же, кто отчаянно сражался, лишали всего имущества. Врагов, пытавшихся уничтожить свой корабль во время боя, вешали, но позднее казнь заменили поркой.

В 1688 году французский капитан Массерти предложил испанскому губернатору обменять пленных на провиант, однако тот отказался вступать в сделку с флибустьерами. «Мы удовлетворились тем, что отрубили головы двоим, а остальных отправили с письмом к губернатору, сообщив ему что не мы, а он повинен в смерти этих людей, ведь ему ничего не стоило спасти им жизнь», — записал капитан в своем дневнике.

Захватив торговое судно, флибустьеры спрашивали у матросов, хорошо ли обращался с ними их хозяин. Если, по их словам, капитан любил распускать руки, одну ему отрубали. Офицеров привязывали к грот-мачте, бросали в них битыми бутылками и пороли кнутом. Но если команда была довольна своими командирами, тех отпускали с миром. Однажды пиратский предводитель хотел предать смерти капитана торгового судна, который отчаянно защищался. Однако один из флибустьеров этому воспрепятствовал, сказав, что сам ходил в море с этим капитаном и может засвидетельствовать, что тот добр и справедлив. Его помиловали, тем более что он предложил флибустьерам выкупить свой корабль и груз. Поторговавшись, договорились о цене и разошлись.

В 1723 году команда капитана Джона Эванса захватила вблизи берегов Аргентины двухсоттонное судно «Лукреция и Катерина» под командованием капитана Миллза. Пираты начали было расспрашивать матросов о том, как вел себя с ними капитан, но Эвансу это быстро наскучило: «Зачем нам разыгрывать тут реформаторов, если нам нужны деньги?» Он спросил у пленных, хорошо ли капитан их кормил. Те ответили, что хорошо. «Ну так должен же он был заставлять вас и работать!» — подвел Эванс итог «судебному разбирательству» и велел приступить к грабежу.

Зато в команде Бартоломью Робертса была особая должность — «вершитель правосудия». Он должен был выслушивать жалобы захваченного экипажа и решать, каким образом наказать офицеров. Впрочем, он же выступал и в качестве вербовщика, ведь после публичного обличения командиров у матросов не оставалось другого выбора, кроме как примкнуть к пиратам. Кристофер Кондент тоже любил исполнять роль судьи. Если команда захваченного им судна высказывала какие-то претензии в адрес своих офицеров, Кондент приказывал выпороть последних и окунуть в уксус.

Английские капитаны XVI века (Клинтон Аткинсон, Томас Роуз, Джон Кэллис) применяли пытки по отношению к пленным: вставляли им между пальцами ног зажженные спички, затягивали жгуты на голове и гениталиях. Томас Кавендиш и Фрэнсис Дрейк применяли тиски для сдавливания больших пальцев. Протестанты особенно жестоко обращались с католиками-испанцами: даже если жертва сообщала все требуемые сведения, ее могли замучить до смерти. В 1570 году Жак Сор де Флок, убежденный гугенот, поклявшийся до самой смерти воевать с католиками-испанцами, чтобы отомстить за гибель своего друга Жана Рибо,[32] захватил вблизи города Пальма-де-Мальорка португальский корабль, на борту которого находились четыре десятка миссионеров-иезуитов, направлявшихся в Бразилию. «Ступайте на дно морское и служите там папистскую мессу!» — воскликнул корсар и приказал сбросить монахов с кормы в море вместе с дароносицами и прочей церковной утварью. Голландцы из команды Хьюго Шампендама вспороли живот монаху-францисканцу и выпустили ему кишки. Франсуа Олоне и люди Моргана использовали пыточные скамьи — правда, брали их из испанских тюрем и применяли к испанцам орудия их же инквизиции.

Все обиды, накопленные за время мирной жизни в Европе или колониях, флибустьеры вымещали на пленниках, превосходивших их по своему социальному статусу. Гугеноты, подвергавшиеся преследованиям и унижениям во Франции Людовика XIV, устраивали скачки на монахах, если на захваченном корабле оказывались миссионеры-католики. Испанцы распинали захваченных в плен французов на мачтах. Бывшие английские чернорабочие заставляли богатых купцов и работорговцев пить горячительное до потери пульса или бегать вокруг мачты, подгоняя их хлыстом.

В 1721 году Бартоломью Роберте захватил французский военный корабль, на борту которого оказался губернатор Мартиники, — губернатора повесили. В том же году его добычей стали 11 кораблей, перевозивших рабов; пират запросил выкуп — по восемь фунтов золотого порошка за корабль. Один из капитанов отказался платить, и Роберте сжег корабль вместе со всем, что на нем было, включая экипаж и рабов. В газетах того времени появлялись сообщения о том, как команда «Черного Барта» расправляется с пленными: одних запороли до смерти, другим отрезали уши, третьих подвесили на ноках рей и стреляли по ним, как по мишеням.

Говорят, что, когда команда корабля «Ройал Ровер» («Королевский пират») избрала Робертса своим капитаном, тот заявил: «Лучше уж быть командиром, чем обычным человеком, раз я окунул руки в грязную воду и должен быть пиратом». Судя по тому, как складывались судьбы известных флибустьеров, смыть эту грязь не удавалось ни морской, ни пресной водой, тем более что никто в очищении не усердствовал да и не поощрял к нему Джон Коксон, мирно перевозивший в 1669–1674 годах красильное дерево из Кампече на Ямайку, в 1675-м получил каперский патент от губернатора Сан-Доминго, чтобы охотиться на испанцев и голландцев; губернатор Ямайки Вогэн объявил его пиратом. После нескольких флибустьерских рейдов в составе флотилии маркиза де Ментенона Коксон решил вернуться на Ямайку и, чтобы заслужить прощение, передал Вогэну епископа, захваченного им с товарищами в порту Санта-Марта с целью получения выкупа. Амнистию он получил, но вскоре снова вернулся к морскому разбою. Поставив себя вне закона, он два года скитался между Панамой и Флоридой, пока вновь не покаялся в 1682 году, когда губернатором Ямайки был уже сэр Томас Линч. Тот выдал Коксону патент на борьбу с английскими и французскими пиратами, мешавшими морской торговле. Но уже в следующем году Коксон опять поднял черный флаг, объединившись со старым товарищем Шарпом и капитаном Янки. После трех лет охоты за испанскими торговыми судами у полуострова Юкатан и Гондураса он сдался губернатору Моулсворту и предстал перед судом. Некоторые из судей отнеслись к нему благосклонно, и виселицы удалось избежать. Коксона посадили в тюрьму Порт-Ройала, но он бежал оттуда в Кампече и торговал с индейцами племени москито. Во время войны Аугсбургской лиги губернатор Ямайки великодушно простил ему прошлое и использовал то как кормчего, то как корсара, привлекая к операциям против французских поселений на Сан-Доминго. Судьба была к Коксону благосклонна: он не погиб в бою, не был застрелен взбунтовавшейся командой, не сгнил в тюрьме, не был вздернут на виселицу, а провел остаток своих дней в Гондурасе, среди индейцев.

Хотя «текучка» среди флибустьеров была большой — пиратская карьера даже таких известных личностей, как Бартоломью Роберте и Эдвард Тич, продолжалась менее пяти лет, — нередки примеры, когда «морские волки» занимались своим ремеслом десять, пятнадцать, а то и больше двадцати лет. В книге Дампира упоминается Джон Сван, бывший солдат армии Кромвеля, сражавшийся затем с испанцами в Южных морях и умерший в 84 года! Для таких людей корабль становился единственным домом, ведь только о нем «пенитель морей» мог сказать, что это — его крепость.