"Старческое" - читать интересную книгу автора (Аверченко Аркадий Тимофеевич)Аркадий Аверченко СтарческоеПадают, падают желтые листья на серые, скользкие дорожки. Нехотя падают. Оторвется лист и тихо, неуверенно колеблясь, цепляясь за каждую ветку, за каждый сук, падает, падает лист, потерявший все соки, свернувшийся, как согбенный старичок. — Кхе-кхе… Невеселую песню тянет тонким голосом запутавшийся среди черных голых ветвей ветер, тоже состарившийся с весны, когда было столько надежд и пышного ощущения своего бытия. У черта на куличках теперь эти надежды и это пышное ощущение бытия! Где та нарядная береза, которую он любил целовать в теплый задумчивый вечер, когда озеро гладко, как дорогое зеркало, а оттуда, где закат, доносится мирный, умилительный колокольный звон? От березы остался грязный скелет, и сама она вместо гармоничного шелеста издает такой печальный скрип, что взять бы да и повеситься на ней от тоски и ужаса. И еще упало несколько листьев. И еще… — Кхе-кхе… К вам, бедные старики человеки, обращаются мои взоры, и тоска давит сердце: ведь и я буду стариком. Не хочется… Как сухие листья, опадут мои нежные, шелковистые волосы — мои волосы! Как сучковатые ветви, станут мои гибкие сильные руки — мои руки! Уродливыми корнями уйдут в землю мои стройные ноги, каждый мускул которых напрягался и дрожал, когда несли они меня к любимой, — мои сильные ноги! Темная кора, вся в морщинах и царапинах, будет покрывать пригнувшееся к земле тело — мое тело, которое жадно целовали ненасытные женские губы. Падайте листья, пригибайся ствол — к земле, к земле! Уходи в землю, старый дурак, нечего тебе шамкать о каких-то любимых и любящих женщинах, — кто тебя, корявую колоду, мог поцеловать? — Да ведь целовали же! Целовали! Ну, вот еще, ей-богу, целовали… И как! Бедные старики. Не старик я, а буду стариком. Богатая у меня фантазия, роскошная фантазия! Вот захочу сейчас, закрою глаза, да и представлю себе, ясно, как на солнце, — отрывок, огрызочек моей старческой жизни. Слушай, читатель. Кхе-кхе… Шелковыми волосами, нежной щекой трется о мою заскорузлую, жилистую руку внук Костя, Саша или Гриша, как там его заблагорассудят назвать нежные родители. — Дед, — говорит Костя, — что ты все спишь да спишь… Рассказал бы что-нибудь. Эх, ты!.. А еще мамка говорит, что писателем был. Мои потухшие глаза чуть-чуть загораются. — А ведь был же! Ей-богу, был! Помню, выпустил я как-то книжку «Веселые устрицы». Годов тому поди пятьдесят будет. Один критик возьми и напиши: «Этот, говорит, молодой человек подает надежды…» — Подал? — спрашивает внук, с любопытством оглядывая морщинистого «молодого человека». — Что подал? — А надежды-то. — А пес его знает, подал или не подал! Разве тут было время разбирать? Да ты сам взял бы какую книжку с полки, да почитал бы дедову стряпню, хе-хе-кхе… Кхе! — Ну ее, — с наивной жестокостью детской ясной души морщится внук. — Еще недоставало чего! Почитать… Ничего я там не пойму. А у меня уже и самолюбия авторского не осталось. Все старость проклятая выела. Даже не обидно. — Ну, чего ты там не поймешь? В мое-то время люди все понимали. Неужто уж умнее были? — Нет, непонятно, — вздыхает внук. — Вдруг сказано у тебя там: «Приятели чокнулись, выпили по рюмке водки и, поморщившись, поспешили закусить. „По одной не закусывают, — крякнул Иван Иванович…“» Ни черта, дедушка, тут не разберешь. — Вот те раз! Чего ж тут непонятного? — Да что это такое водка? Такого и слова нет. Молодостью повеяло на меня от этого слова — водка. — Водка-то, такое слово было. — Что же оно значит? — А напиток такой был. Жидкость, понимаешь? Алкогольная. — Для чего? — А пить. — Сладкая, что ли? — Эва, хватил. Горькая, брат, была. Такая горькая, что индо дух зашибет. — Горькая, а пили. Полезная, значит, была? Вроде лекарства? — Ну, насчет пользы — это ты, брат, того. Нищим человек от нее делался, белой горячкой заболевал, под заборами коченел. — Так почему же пили-то? Веселым человек делался, что ли? Я задумчиво пожевал дряхлыми губами. — Это как на чей характер. Иной так развеселится, что вынет из кармана ножик и давай всем животы пороть. — Так зачем же пили? — Приятно было. — А вот у тебя там написано: «Выпили и поморщились». Почему поморщились? — А ты думаешь, вкусная она. Выпил бы ты, так похуже, чем поморщился… — А почему они «поспешили закусить»? — А чтоб вкус водочный отбить. — Противный? — Не без того. Крякать тоже поэтому же самому приятно было. Выпьет человек и крякнет. Эх, мол, чтоб ты пропала, дрянь этакая! — Что-то ты врешь, дед. Если она такая противная на вкус, почему же там дальше сказано: «По одной не закусывают». — А это, чтоб сейчас другую выпить. — Да ведь противная? — Противная. — Зачем же другую? — А приятно было. — Когда приятно — на другой день? — Тоже ты скажешь: «на другой день», — оживился я. — Да на другой день, брат, человек ног не потащит. Лежит и охает. Голова болит, в животе мутит, и на свет божий глядеть тошно до невозможности. — Может, через месяц было хорошо? — Если мало пил человек, то через месяц ничего особенного не было. — А если много, дед, а? Не спи. — Если много? Да если, брат, много, то через месяц были и результаты. Сидит человек с тобой и разговаривает, как человек. Ну а потом вдруг… трах! Сразу чертей начнет ловить. Смехи. Хи-хи. Кхе-кхе! — Ка-ак ловить? Да разве черти есть? — Ни шиша нет их и не было. А человеку кажется, что есть. — Весело это, что ли, было? — Какой там! Благим матом человек орал. Часто и помирали. — Так зачем же пили? — изумленно спросил внук. — Пили-то? Да так. Пилось. — Может, после того как выпьют, добрыми делами занимались? — Это с какой стороны на какое дело взглянуть. Ежели лакею физиономию горчицей вымажет или жену по всей квартире за косы таскает, то для мыльного фабриканта или для парикмахера это — доброе дело. — Ничего я тебя не понимаю. Внук накрутил на палец кольцо своих золотых волос и спросил, решив, очевидно, подойти с другой стороны: — А что это значит «чокнулись»? — А это делалось так: берет, значит, один человек в руку рюмку и другой человек в руку рюмку. Стукнут рюмку о рюмку, да и выпьют. Если человек шесть-семь за столом сидело, то и тогда все перестукаются. — Для чего? — А чтобы выпить. — А если не чокаться, тогда уж не выпьешь? — Нет, можно и так, отчего же. — Так зачем же чокались? — Да ведь, не чокнувшись, как же пить? Я опустил голову, и слабый розовый отблеск воспоминаний осветил мое лицо. — А то еще, бывало, чокнутся и говорят: «Будьте здоровы», или «Исполнение желаний», или «Дай бог, как говорится». — А как говорится? — заинтересовался внук. — Да никак не говорится. Просто так говорилось. А, то еще говорили: «Пью этот бокал за Веру Семеновну». — За Веру Семеновну, — значит, она сама не пила? — Какое! Иногда как лошадь пила. — Так зачем же за нее? Дед, не спи! Заснул… А я и не спал вовсе. Просто унесся в длинный полуосвещенный коридор воспоминаний. Настолько не спал, что слышал, как, вздохнув и отойдя от меня к сестренке, Костя заметил соболезнующе: — Совсем наш дед Аркадий из ума выжил. — Кого выжил? — забеспокоилась сердобольная сестра. — Сам себя. Подумай, говорит, что пили что-то, от чего голова болела, а перед этим стукали рюмки об рюмки, а потом садились и начинали чертей ловить. После ложились под забор и умирали. Будьте здоровы, как говорится! Брат и сестра взялись за руки и, размахивая ими, долго и сочувственно разглядывали меня. Внук заметил, снова вздохнув: — Старенький, как говорится. Сестренке это понравилось. — Спит, как говорится. Чокнись с ним скалкой по носу, как говорится. — А какая-то Вера Семеновна пила, как лошадь. — Как говорится, — скорбно покачала головой сестренка, — совсем дед поглупел, что там и говорить, как говорится. Никогда, никогда молодость не может понять старости. Плохо мне будет в 1954 году, ох, плохо!.. Кхе-кхе!.. |
|
|